Глава 2
«Ничего не может быть презреннее…» китайской военной силы…». Армия цинского Китая накануне первой «опиумной войны»
В XIX веке Китай не раз становился относительно лёгкой добычей для армий европейского образца. Почему же богатая и самая многонаселённая империя с древнейшими традициями государственности оказалась в таком незавидном положении? Для ответа на этот вопрос не обойтись без небольшого исторического экскурса.
Полтора века без войн
Племена маньчжуров подчинили себе Китай в годы, когда в России царствовал отец будущего императора-реформатора Петра I. Именно тогда сложилась военная система маньчжурской династии Цин, просуществовавшая почти без изменений до начала ХХ века. Армия пекинского императора состояла из восьми маньчжурских, восьми монгольских и восьми китайских «дивизий», сведённых в восемь корпусов-«знамён», каждый со своим цветным знаменем.
Этнических маньчжур было немногим более 3% от числа населения Цинской империи, однако костяк сухопутной армии составляли именно они и родственные им племена солонов и тибо. Вторую ступень в имперской иерархии занимали монголы, за ними шли китайские коллаборационисты-«ханьцзюнь», служившие маньчжурам ещё до окончательного покорения Китая, и лишь затем остальные китайцы. Помимо гвардии «восьми знамён» были созданы и местные гарнизонные и охранные войска из китайцев, не входившие в привилегированную систему «восьми знамён» и называвшиеся «войсками зелёного знамени».
В XVII веке военная организация маньчжур не сильно отставала от современного ей европейского уровня. Однако вскоре империя Цин достигла своих «естественных» границ – «Срединное государство» и вассальные ей более слабые «варварские племена» со всех сторон окружали почти безлюдные и труднопроходимые просторы Мирового океана, северной тайги, южных тропиков и высочайших в мире гор Гималаев.
Полтора века маньчжурский Китай не сталкивался с противником, обладающим развитой военной организацией и техникой. Европейские державы были отделены далёкими морями и до начала эпохи парового флота просто не имели возможности перебросить достаточные силы к границам Поднебесной. Российская же империя вплоть до XX века никогда и не имела на своих дальних восточных границах современных и многочисленных войск.
Незначительные, по китайским меркам, волнения крестьян в отдельных провинциях да немногочисленные локальные войны с заведомо слабейшим и менее развитым противником на дальних границах – вот и весь боевой опыт империи Цин с конца XVII века и до первого столкновения с европейцами 3 ноября 1839 года.
При этом 400-миллионный Китай всё эти полтора столетия имел самую большую армию мирного времени на планете. Когда в Европе гремели Наполеоновские войны, покой Поднебесной охранял миллион солдат, то есть даже больше, чем все войска Бонапарта на начало 1812 года, в момент наивысшего военного напряжения Французской империи, контролировавшей почти всю Западную и Центральную Европу.
Миллионы богдыхана
В списках «восьмизнамённой» гвардии числилось 275 тысяч бойцов, всё наследственное военное сословие империи Цин. Треть из них стояли элитными гарнизонами в наиболее крупных городах по всему Китаю. Ещё порядка 650 тысяч, от 20 до 50 тысяч в каждой провинции, составляли «Войска зелёного знамени», которые комплектовались из китайцев путём вольного найма и несли службу в местных гарнизонах. Эти войска выполняли все административные функции – от чисто военных до полицейских и даже курьерских.
Из восьми маньчжурских корпусов-«знамён» старшим считался корпус «Жёлтого с красной каймой знамени», так как в его списках числили императора и императорскую фамилию. В этот же корпус входила рота («ниру» по-маньчжурски или «цзолин» по-китайски) «албазинцев», потомков русских казаков, взятых маньчжурами в плен при долгой осаде Албазина (маньчжуры называли его Якса) в 1685 году.
Столичные «восьмизнамённые» войска имели структуру вычурную и по средневековому красочную, сюда, например, входили: дворцовая гвардия – «Цзинь-цзюнь-ин» и стража летней резиденции – «Юань-мин-юань», стража у императорской усыпальницы – «Шао-лин-цзы-бин» и особая тигровая рота – «Ху-цянь-ин», в которую включались лучшие стрелки из лука для императорской охоты. Среди столичного гарнизона был и особый отряд «тигров», щитоносцев, одетых в жёлтые полосатые костюмы, под цвет тигровой шкуры. В теории они предназначались для отражения атак неприятельской конницы путём наведения своими костюмами страха на лошадей – увы, не все лошади знали о существовании тигров.
Структура провинциальных «Войск зелёного знамени» была более функциональной. Помимо городских гарнизонов они включали два отдельных корпуса, выполнявших стратегические задачи: «Хо-пяо», занимавшийся охраной и поддержанием в порядке многочисленных плотин на жёлтой реке Хуанхэ, и корпус «Цао-пяо», выполнявший аналогичные функции на Императорском канале, основной транспортной артерии Центрального Китая, по которой шло снабжение продовольствием Пекина и северных провинций.
Маньчжурский генерал «восьмизнамённой» гвардии в парадных доспехах. Фотография XIX века
«Зелёнознамённые» солдаты сводились в пехотные «ины» (батальоны) численностью в 500 человек и кавалерийские «ины» (эскадроны) в 250 человек. Из нескольких «инов» составлялись «чжэнь-пяо», бригады, а все войска провинции подчинялись провинциальному главнокомандующему «ти-ду». Чёткая система организации и действенный контроль со стороны центрального правительства практически отсутствовали. «Войска зелёного знамени» представляли собой конгломерат разрозненных полков, отрядов и гарнизонов. Уровень подготовки и условия службы очень разнились в зависимости от степени коррумпированности чиновников разных провинций.
«Тигровый» воин из пекинского гарнизона.
Гравюра XIX века
Здесь необходимо добавить, что китайцы представляются монолитным народом только стороннему наблюдателю, в действительности это конгломерат родственных этносов, зачастую не понимающих друг друга – например, провинциальные диалекты Северного Пекина и Южного Гауандуна отличаются больше, чем русский и польский языки. Так что в ту эпоху для многих китайцев перманентная вражда с маньчжурскими властями или соседними кланами была актуальнее любых стычек с далёкими «варварами». В XIX веке все воевавшие с Цинской империей, по сути, ни разу и не столкнулись с единым Китаем…
Китайский солдат из «войск зелёного знамени» с фитильным ружьём. Фотография XIX века
Личный состав «восьмизнамённой» гвардии получал достаточно высокое содержание: рядовые столичных частей по 4 ляна серебра в месяц, артиллеристы – 3 ляна, рядовые – 1,5 ляна. Кроме того, каждый «восьмизнамённый» солдат и унтер-офицер получали по 22 мешка риса в год. Офицерский состав «восьмизнамённых» войск получал в зависимости от чина от 45 до 80 лян серебра в месяц и соответствующее немалое количество мешков риса. Китайские солдаты «зелёного знамени» обходились значительно дешевле – от 1 до 1,5 лян в месяц и всего 3,5 мешка риса в год.
Серебряный лян в то время примерно равнялся 2 российским рублям серебром. Таким образом, жалованье солдат и офицеров Цинской империи (особенно «восьмизнамённых») заметно превышало служебные доходы офицеров, не говоря уже о солдатах, Российской империи. Но в условиях казнокрадства и коррупции китайские солдаты «войск зелёного знамени», по многочисленным свидетельствам современников, вели вполне нищенское существование.
Военный бюджет Китая в 1812 году составил 51 миллион рублей серебром (25 200 275 лян серебра), плюс такая неопределяемая ныне сумма, как 5 608 676 мешков риса. Даже без этих мешков данная сумма соответствует прямым военным расходам Российской империи в том году, когда французы сожгли Москву.
Таким образом, с цифрами у Китая было всё в порядке. Хуже было другое – его огромная армия оставалась абсолютно средневековой. Уровень военной техники и тактики соответствовал в лучшем случае европейской Тридцатилетней войне (1618–1648).
«Но вот приближается к ним от запада сосед…»
Один из первых русских китаеведов, Захар Леонтьевский, в 1824 году наблюдал ежегодный смотр и стрельбы «восьмизнамённой» гвардии в окрестностях Пекина. По описанию виден типичный для европейской тактики XVI–XVII веков «караколь»: последовательные залпы сменяющихся рядов в глубоком построении стрелков. Описанные ружья – типичная фитильная аркебуза XVI столетия, употреблявшаяся в Европе ещё до появления тяжёлых мушкетов. Ствол короткий, «в аршин», то есть более чем на 40 см короче русского пехотного ружья эпохи войны с Наполеоном. Калибр так же мельче европейского тех лет (15 и 18 мм соответственно).
Китайский «гингальс». Гравюра 1843 года
Характерно, что китайскими стрелками не употреблялся шомпол, пуля просто опускалась в ствол. Подобные «аркебузы» и тактика их применения позволяли развить достаточно большую скорострельность при малой дальности и никакой меткости. Относительно малый калибр, соответственно малый вес пули и заряда не позволяли эффективно пробивать доспехи, чем и объясняется сохранение средневековых лат на вооружении маньчжурской армии до второй половины XIX века.
Помимо маньчжурских «аркебузиров», Захар Леонтьевский описывает отряды пеших и конных лучников. Наряду с короткими пехотными ружьями воины империи Цин использовали и, наоборот, очень длинные, до 2 метров, и калибром 20–25 мм, обычно стрелявшие сразу несколькими пулями. Столкнувшись с таким оружием в ходе первой «опиумной» войны, англичане, вспомнив европейское Средневековье, именовали его «гингальсом».
При стрельбе такое тяжёлое ружьё обслуживалось двумя бойцами, один клал ствол на плечо и плотно фиксировал его при помощи жгута материи, другой стрелял. По свидетельстам очевидцев, из-за примитивности фитильного устройства и большого количества некачественного пороха, применяемого для выстрела из такого «гингальса», лица многих стрелков носили следы пороховых ожогов.
Не лучше обстояло дело и с артиллерией. Русский дипломат Егор Ковалевский, посетивший Пекин в 1849–1851 гг., оставил любопытное описание ежегодных учений столичных артиллеристов из «восьмизнамённых» войск: «Орудий было до двухсот, но что за орудия! Привезённые на поле пушки увязываются веревками; иные просто к брусьям, положенным плашмя, иные к лафетам, если только можно назвать лафетами эти уродливые одноколки, колёса которых врываются до половины в рыхлую землю, чтобы откат не был очень силён». По описаниям Ковалевского, стреляли китайцы «без диоптра, на глаз, подбивая клинья спереди или сзади, притягивая верёвкой вправо или ослабляя влево».
Как видим, это даже не эпоха Тридцатилетней войны. Нечто подобное было в битве при Павии или у Ивана Грозного во время взятия Казани за четыре века до описываемых событий.
Застою в военном деле способствовала и господствовавшая в Китае неоконфуцианская идеология, искренне считавшая Поднебесную единственным центром мира и отвергавшая любые заимствования у близких или далеких «варваров». Новый XIX век «стали, пара и электричества» Китай, в лице Цинской империи, формально встретил в зените могущества – кроме современной территории, включая Тибет, Синьцзян и Тайвань, его границы охватывали Монголию, Корею, Вьетнам, Бирму, Непал, ныне российскую Туву и российское Приморье. Но накануне столкновения с европейцами Вооруженные силы Китая оставались, по сути, всё той же армией, с которой маньчжурский союз племён покорял империю Мин два века тому.
Неудивительно, что современник Наполеоновских войн русский подданный, американец ирландского происхождения Пётр Добель (Питер Дюбель), посетивший Китай по торгово-дипломатическим делам в 1818 году, оставил первое в России того времени и очень показательное описание цинского войска: «Ничего не может быть презреннее устройства китайской военной силы… Оружие китайской пехоты есть: длинные пики, ружья с фитилями, короткие сабли… Конница их также имеет сабли; но самое лучшее их оружие суть лук и стрелы… В армии богдыхана числится более миллиона воинов. Это может быть и справедливо, но положительно могу уверить всех, что нигде и никогда не существовало войска, при такой многочисленности столь слабого и малоспособного защищать государство и столь совершенно несведущего в воинском искусстве. Я уверен, что всякая европейская держава, если б только решилась вести войну с китайцами, могла бы весьма легко покорить страну сию; и я надеюсь ещё дожить до сей эпохи…»
Надменный, но наблюдательный европеец Дюбель оказался хорошим аналитиком и действительно дожил «до сей эпохи», когда наверняка не без удовлетворения читал известия о первой «опиумной» войне. Пока же, за четверть века до столкновения Британской и Китайской империй, он пророчествовал: «Долговременный мир, коим наслаждаются китайцы, много способствовал к растлению нравов и ослаблению духа бодрости и мужества. Может быть, нет в свете народа менее воинственного, как китайцы. И если бы Китай не был окружён морем и слабейшими соседями, то бы давно сделался добычею первого отважного завоевателя. Но вот приближается к ним от запада сосед, которого должны они страшиться и против которого нет никакой обороны. Я разумею британцев в Ост-Индии, владения их придвинулись уже к самим границам Китая…»
Опиум для Китая
По странному совпадению в 1757 году, когда маньчжуры, вырезав джунгар, присоединили к Китаю территорию будущего Синьцзяна, британская Ост-Индийская компания захватила в Бенгалии районы, производящие опиум. Опиум и стал первым товаром европейских торговцев, который нашёл широкий спрос на самодостаточном китайском рынке.
Первые медицинские сведения о свойствах опия в Китае находят в книге рецептов «Средние страны», появившейся в Х веке, в эпоху долгих междоусобных войн и переворотов между падением империи Тан и воцарением династии Сун. Первоначально китайцы позаимствовали от индийских мусульман способ варить мак и из полученного опия делать «хлебцы». Однако им куда больше полюбилось курение опия, которое вызывало иное, более глубокое действие. Уже при первых вдохах дыма человек впадает в сладкую дрёму наркотического опьянения. Как оказалось, именно индийский опиум из Бенгалии обладал особым качеством и приобрёл небывалый спрос в Поднебесной…
Уже к концу XVIII века англичане наладили широкую торговлю этим специфическим «товаром», занимавшим к рубежу веков свыше трети всего объёма английской торговли с Китаем. И если раньше европейцы вынуждены были щедро платить серебром за чай, шёлк, фарфор и прочие популярные у европейской элиты китайские товары, то теперь поток серебра (основной в том мире расчётной валюты) хлынул в обратную сторону.
Масштабы наркоторговли были просто фантастическими. Только в одном 1837 году англичане ввезли в Китай 2535 тонн опия, выручив за него 592 тонны серебра. А ведь кроме англичан в наркоторговле подвизались и американцы, перепродававшие в Китай более дешёвый и менее «качественный» турецкий опиум, и прочие европейские торговцы. Всего же в 1837 году в обмен на опиум из Китая утекло свыше 1200 тонн серебра. Вымывание из страны серебряной монеты перекосило всю экономическую и финансовую систему Китая, вызвав катастрофическое удорожание серебряной монеты и, как следствие, резкий рост налогового бремени и снижение уровня жизни основной массы крестьянского населения, в быту пользовавшегося мелкой медной монетой, но платившего подати серебром.
Помимо экономического удара торговля опиумом при таких гигантских масштабах наносила страшный удар по моральному и физическому состоянию всего китайского народа. В первую очередь наркоманами становились представители элиты, ведь у крестьян просто не было серебра на покупку опия. По оценкам современников, среди пекинских чиновников было 10–20% курильщиков опия, а в приморских провинциях и портовых городах юга Китая таковых было свыше половины. Наркоманами стали даже некоторые маньчжурские принцы. А после того как под влиянием высокого спроса плантации мака появились в континентальном Китае и их менее качественный, но дешёвый опиум стал доступен простолюдинам, к наркоманам-принцам и наркоманам-чиновникам присоединились наркоманы-крестьяне, наркоманы-солдаты и даже наркоманы-монахи.
Как с ужасом писал китайский очевидец, свидетель тех лет: «Днём люди спали, а ночью бодрствовали; ясным светлым днём не слышно было и человеческого голоса, царила тишина, а ночью при свете луны и красных фонарей открывался дьявольский базар…»
Курение опиума на полтора века стало бичом китайской жизни, и даже в первой половине XX века многие видные политики и военные деятели Китая всех противоборствующих лагерей – вроде «Молодого маршала» Джан Сюэляна или главного красного маршала Джу Дэ, бывшего в молодости страстным курильщиком опия, – не были свободны от этой пагубной страсти. И только жёсткая диктатура Коммунистической партии Китая сумела обуздать наркотическую эпидемию.
А пока же чиновники империи Цин упивались опиумными галлюцинациями, а их более корыстные коллеги упивались подсчётом коррупционных барышей, которые приносила нелегальная торговля маковым зельем. Всеобщая коррупция стала третьим – помимо ущерба генофонду и экономике – злом, занесённым в Китай на парусах быстроходных опиумных клиперов, порождённых бурно развивавшимся европейским капитализмом.
Первый императорский указ о запрете торговли опиумом появился ещё в 1729 году, задолго до развития систематического британского трафика из Индии. Начиная с 1796 года указы о запрете опиума следовали регулярно со столь же постоянной безрезультатностью. Зачастую европейские купцы вели торговлю прямо с кораблей, стоявших на якоре у побережья. Многочисленные сампаны и джонки свозили опиум на берег и по многочисленным рекам и каналам распространяли его по всему Китаю.
«Борьба» с опиумоторговлей создала устойчивую коррупционную систему среди маньчжуро-китайского чиновничества. Например, лет за десять до первой «опиумной» войны капитан Хань Чжаоцин, назначенный руководить борьбой с опиумной контрабандой, договорился с иностранными судовладельцами и с каждых пропущенных 10 тысяч ящиков опиума брал процент, несколько сот ящиков, и докладывал о них властям как об успешно захваченных. Дошло до того, что он ввозил опиум на военных судах и получал при этом награды за успешную борьбу с наркоторговлей. В результате высокопоставленный коррупционер получил чин адмирала и право ношения павлиньих перьев на головном уборе, нажил огромное состояние, ну и заодно убил наркотиком множество соотечественников.
Нельзя сказать, что данные проблемы совсем не волновали власть. У высших чинов империи Цин были разные взгляды на проблему опиума. Часть чиновников выступала за тотальный запрет не только торговли, но и хранения и употребления опиума. Другие, наоборот, призывали шире наладить собственное опиумное производство, строго запретив употребление лишь военным и чиновникам, и собственным опиумом вытеснить с китайского рынка опиум английский, чтобы остановить стремительный отток серебра из Поднебесной. Но наиболее многочисленная и, как выяснится, наиболее влиятельная часть элиты вообще ни за что не выступала – этим разложенцам и так неплохо жилось.
Невольным инициатором первой «опиумной» войны станет честный китайский чиновник Линь Цзэсюй. Но именно этот человек сделает для Китая и первое описание царской России, на котором стоит остановиться поподробнее.