Далеко-Близко
1
Ночь осторожно разбавилась светом, но дому было все едино – что свет, что тьма. Даже самый распогожий день превращался в робкого просителя, напрасно томящегося у парадного подъезда, каковой подъезд, понятно, никаким парадным не был, вел в какой-то подозрительный полумрак, предлагая визитерам любую из десяти квартир на выбор, благо внутри разница была невелика. Такая уж развелась публика. Средний доход, коммунальные помыслы, плодоовощные интересы, окна – во двор-колодец, небо – с овчинку, овчинка – не стоит выделки.
В одной из осчастливленных утром, но неблагодарных комнат царило особенное затишье. Свет напрасно пытался пробраться за шторы, повешенные годы тому назад и с тех пор ни разу не раздвигавшиеся. Повсюду лежала пыль – где пока еще рыхлая, пушистая, где уже спрессовавшаяся в липковатый налет. Не было ее лишь на книгах, потому что их иногда читали. Отведенная им этажерка являлась, если не считать стулья, первым из трех предметов меблировки. Вторым был круглый стол. А третьим – вместительный древний сундук в железных поясах и с зеленым вензелем, смысл которого был давно утрачен людьми, и теперь секрет знал только сам вензель.
С приходом дня в сундуке началась приглушенная возня. Там, внутри, что-то вкрадчиво пошебуршало, стукнуло и деликатно откашлялось. Потом снова затихло. Через минуту в крайнем из четырех отверстий, просверленных сбоку, возник глаз и какое-то время напряженно изучал пасмурный мир. Затем око скрылось, и, после секундной паузы, тяжелая крышка сундука дрогнула. Она стала медленно откидываться, толкаемая бледной длинной ногой в шерстяном носке. Обитатель сундука действовал с предельной осмотрительностью. Было ясно, что он стремится избежать всяческого шума. Квадрат стены, соседствовавший с сундуком, был умышленно обит войлоком для смягчения удара. Несмотря на эту предосторожность нога, когда крышку сундука стали отделять от стены считанные сантиметры, видимо напряглась. Обозначились голубые вены, движение замедлилось – и – несильный толчок – крышка, выйдя из-под контроля, одолела мизерное расстояние и с еле слышным хлопком уткнулась в войлок. Нога, не расслабляясь, замерла в воздухе и нервно выжидала, затем облегченно улеглась обратно в сундук. После этого выспавшийся хозяин сундука сел.
Был то молодой субъект по имени Карп, лохматый донельзя, с пушистыми усами и почти что с бородой, ибо уже несколько дней он не брился. Лицо выглядело, как и положено поутру, заспанным, но глаза Карп не щурил по причине обычного для его жилья сумрака. В них застыл ужас, но постепенно это чувство таяло, уступая место благостной расслабленности. Карп глубоко, с наслаждением вздохнул и медленно погладил сундучий бок, наливаясь убежденностью в прочности убежища и общем благополучии вокруг. Не так давно ему случилось хлебнуть лиха по милости спятившей соседки – существа, которое Карп, повстречай на улице, и не признал бы, поскольку мало интересовался другими существами. Однако вмешался случай – что другое могло поселить в одной квартире сразу двух индивидов с необычной склонностью укладываться на ночь в сундук? Фантастическое совпадение, но бывает и не такое. Разделяла их жалкая фанерная стена. Правда, причины, побуждавшие соседей поступать ночами именно так, а не иначе, были различные. Женщину страшно донимал шум: человек, живший этажом выше, обувался в тяжелые ботфорты с подковами и шпорами, делая это нарочно, с единственной целью топать до третьих петухов и мешать ей спать. Соседи снизу отличались еще большим коварством: с наступлением ночи они напяливали высокие шлемы с длинными острыми шипами на темени и начинали прыгать, метя остриями в потолок, стремясь досадить ей посредством сотрясения паркета. В комнате слева родилась мода на шумные молебны в честь Верховного Космического Существа. А в комнате справа – как раз в той, где завелся Карп— в последнее время пустились в отчаянный загул. Еженощные оргии и дебоши становились все более неуправляемыми и требовали принятия мер. Милиция уже привыкла к жалобам жертвы и не спешила возбуждать дело по факту явления Космического Существа, но на сигнал о дебошах пришлось отреагировать. Наряду при виде спального ложа жалобщицы все стало понятно, незамедлительно была приглашена другая, более компетентная служба. Ее сотрудники согласились увезти хозяйку в местечко поспокойнее. А заодно – для очистки совести – заглянули и к соседу, где с изумлением обнаружили почти такой же сундук. Его владельца, до того мирно спавшего, решили, нарушая мелкие формальности, захватить от греха подальше с собой. И вот, совсем недавно, его вернули обратно домой, уверившись в полной безобидности Карпа и вынеся вердикт: опасности для себя и окружающих не представляет и при желании лечиться может делать это амбулаторно. Время, проведенное Карпом вне скорлупы в обществе мычащих, замкнутых на себя созданий, вспоминалось ему лютейшим адом. Лишенный возможности скрыться надежнее, чем под тонким байковым одеялом, он, оказавшись сродни улитке без раковины, переживал нестерпимое иссыхание водянистой плоти. Карп любил одиночество, любил прятаться, делая это постоянно, сколько себя помнил, и стремление это главенствовало в его жизни. Он попытался проделать такую штуку и в больнице, едва его привезли, но не на тех нарвался, был мгновенно обнаружен и заработал укол, спрятавший его на всю ночь в колючие, мрачные пропасти лекарственного небытия.
Но все завершилось хорошо, и Карп снова очутился дома. Он с надлежащей серьезностью поблагодарил Бога за причиненное зло, подарившее ему радость контраста. Потом взялся за работу. Комната за стеной пустовала, и можно было предположить, что ее обитательница так легко не отделается, но Карп, прилаживая войлок, не посмел пустить в ход молоток и гвозди, опасаясь ненужного грохота. Обливаясь потом и временами беспричинно вздрагивая, он вручную проковырял дырочки, приложил войлок и ввернул шурупы. Он трудился долго, потому что не знал, какими еще путями он может повысить свою безопасность, и прибегал к лукавству, растягивая время и создавая видимость действий.
Теперь, когда все было сделано, пришел черед размышлений. Ничто не мешало сидеть в сундуке и, будучи отныне знакомому с нестойкостью тишины и спокойствия, медленно и вдумчиво присягать на верность уходящим секундам, пробуя на вкус и на ощупь свое блаженное «здесь и сейчас», улавливая его летучий запах, запечатлевая в памяти его изменчивый облик. Кто знает, что принесет с собой «завтра», и он, быть может, с горечью припомнит, как не ценил, не понимал, не благодарил. Однако вскоре строй мыслей Карпа был нарушен. Две актуальные темы бесцеремонно растолкали группку бесхитростных образов и вылезли на первый план. Первую, по причине ее исключительной важности, Карп отложил для более тщательного обдумывания. Она касалась события почти невозможного, и Карп до сих пор не мог оправиться от первоначального потрясения: его угораздило влюбиться. Вторая тема также в немалой степени возбуждала Карпово воображение. Дело шло о новой, недавно созданной городской службе. Она называлась «Десница Губернатора».
2
«Тереза, но это же твой брат!»
«Нет, Эмилия, это мой муж!»
Дверь распахнулась. На пороге стоял лучезарный тип в белом костюме и чалме.
«О, раджа, как я счастлива!»
«Любимая Тереза…»
Зоя Наумовна позабыла о чае «Липтон» и прикипела к телевизору. Она растворилась в интересном мире гунявых красавцев и нелепых экзотических сцен. Сериал «Любовь магараджи» заканчивался, о чем Зоя Наумовна глубоко сожалела. Но ее успокаивало существование еще и других сериалов, да впридачу новый, обещанный с понедельника. Он назывался «Судьба набоба». Зоя Наумовна плохо представляла, кто такой набоб, но интуитивно предчувствовала развитие индийской тематики. «Может быть, это будет продолжением „Любви магараджи“?» – мечтала она размеренно и обстоятельно. Вероятность того виделась весьма высокой.
Тихо затрещал будильник. Звонок напоминал Зое Наумовне о двух делах. Во-первых, ей пора было пить стугерон. Во-вторых – собираться на новую работу. Зое Наумовне недавно исполнилось шестьдесят три года. Раньше она работала контролером, потом вышла на пенсию, а сейчас, на новом месте, тайно вынашивала – поскольку платили ей очень хорошо – намерение сделать приобретение, неслыханное в ее среде: видеомагнитофон, и с его помощью навсегда уйти под расписные своды дворцов магараджей и набобов.
И вот она сбросила фланелевый халат и осталась в просторных панталонах и розовом исполинском лифчике о девяти застежках. Бюст у Зои Наумовны перетекал непосредственно в пах. Лямки, бретельки и резинки тонули в валиках желтой кожи. Зоя Наумовна напудрилась, подвела губы помадой и облачилась в пятнистый комбинезон. Затянув ремни, она повращалась перед зеркалом, где тотчас ответно колыхнулся бравый шар. В нагрудных карманах Зоя Наумовна разместила пластинку стугерона, очки, радиотелефон, кошелек и мозольный пластырь: непривычные высокие башмаки причиняли ей неудобство. Затем она сняла с гвоздя короткоствольный автомат. Этот тип оружия она выбрала по причине слабой отдачи: Зоя Наумовна болела хондрозом. Положив автомат в сумку, она застегнула молнию и вышла из квартиры. А у подъезда ее ждал броневик с изображением семипалой ладони на дверце.
***
Психологическая совместимость членов бригады учтена фактически не была. Все готовилось тяп-ляп, наспех, в угоду конъюнктуре. Засевший в глубинах броневика омоновец Чибис, профессиональный громила-законник, старался сохранить лицо непроницаемым, дабы ненароком не выразить истинное отношение к Зое Наумовне. Она же в свою очередь оказалась чрезвычайно дисциплинированной, никогда не опаздывала и жила, как нарочно, в двух шагах от базы. Поэтому броневик всегда забирал ее первой, хотя Чибис предпочел бы иную очередность. Находиться с нею тет-а-тет предстояло не более двух-трех минут, но Чибису и того было много. Нынче он, не найдя возможности уберечься, познакомился с судьбой Терезы и магараджи. Мир заволокло красным, и Чибис не заметил, как броневик тронулся в путь.
***
Двое мужчин средних лет сдержанно общались возле аптеки. Оба в свое время получили высшее образование и потому держались в некотором отстранении от остальных бойцов. Друг другу они, между прочим, тоже были несимпатичны, но пятнистый камуфляж заставлял их с непривычки чувствовать себя неловко, и это сближало.
– Как хотите, Игорь Семенович, а одной бригады маловато, – со вздохами рассуждал первый – высокий, прихрамывающий, лысоватый и в очках. – Практика уже сейчас показывает, что потенциальный злоумышленник располагает одним шансом из десяти тысяч быть наказанным превентивно или постфактум.
Игорь Семенович Казуар, врач-психиатр, своего мнения на сей счет не имел, но от возражения не удержался:
– Отнюдь нет… коллега, – произнес он с долей тайного яда и несколько высокомерно. – С ростом числа участников растет риск коррупции и неизбежных издержек известного сорта. К тому же не следует забывать, что важную роль играет символ. Широкая сеть карателей привносит элемент рутинности, тогда как единичная мобильная группа способна именно своей исключительностью вызвать суеверный страх… Уж если повышать эффективность, так за счет расширения полномочий уже действующих сотрудников, а не за счет привлечения новых.
Его собеседник вскинул брови:
– Однако у вас амбиции, Игорь Семенович! Куда же дальше прикажете расширять ваши полномочия? Неужто не хватает?
– Патронов не хватает, патронов… – пробормотал Казуар, демонстрируя утрату интереса к дискуссии и глядя на часы. Он был никудышным стрелком.
– Да, обидно за медицину, сокрушенно покачал головой мужчина в очках. Сам он был юрист по фамилии Топлеников. – Она лишилась выдающегося гуманиста, фигуры передовых взглядов…
– Чего не скажешь о юриспруденции, – парировал Казуар, ощутил излишнюю грубость своих слов и поспешил улыбочкой придать фразе видимость шутки, дабы не утерять в глазах конкурента тонкость ума.
Топлеников еще раз вздохнул и пожал плечами. Через минуту оба они сидели в броневике, поспев как раз к концу сравнительного анализа понятий «набоб» и «магараджа».
***
Немногим позже экипаж пополнился еще двумя мужчинами. Эти последние также находились в отношениях антагонизма, но в то же время являли собой карикатуру на первую пару. Чопорность и чванство, если не уместные, то хотя бы естественные в одном случае, здесь, в другом, выглядели забавно. О количестве и качестве яда говорить вообще не приходилось. Лишь очень невзыскательный судья смог бы отнести тонкое понятие яда к содержанию их перебранок. Основное, если не единственное различие двух субъектов сводилось к наличию статуса пролетария у одного, и статуса безработного бомжа у второго. При известном стечении обстоятельств Шишак вполне мог сойти за Воропаева. Верно было и обратное. Воропаев совершенно зря оставлял за собой право на некоторое превосходство. Шишак на это злобно огрызался и в доступной ему форме указывал на равенство перед лицом общей задачи.
Сегодня восторжествовало непрочное равновесие. Накануне Воропаев сильно принял на грудь, и утренний вид его не давал оснований заподозрить наличие вообще какого-то статуса, включая и человеческий. Шишак, видя такое, подтянулся и держался нагло.
– Вставит тебе старший пистон, – поделился он догадкой. Тон у него был мечтательный и серьезный. – Хоть бы зажевал чем, братуха.
– Иди на хер, – отвечал Воропаев. Его лицо горело. Мерещилось, что вот-вот из щек его полезут наружу мелкие острые иглы. В голове колыхалось теплое тошное озеро.
Шишак, довольный, порылся в кармане и нашарил каменную конфету.
– Пожуй, братуха, – предложил он с безоблачным добродушием.
Воропаев издал тихий стон и схватился за голову. Шишак ликовал. Из-за угла вынырнул броневик. Чибис, обозревая перспективу, не взялся бы держать пари, кто есть кто из двоих. Оба тощие, щуплые, мелкие, оба подонки и придурки – срез общества, ети его, рука непроизвольно ухватилась за рукоять пулемета, но здесь Чибис опомнился и нехотя разжал пальцы.
Приняв в себя Воропаева, броневик мог спокойно прожить без системы кондиционирования ввиду ее полной бесполезности. Чибис шумно повел носом, помолчал, а потом процедил:
– Сдать оружие!
– Чего! – испуганно крикнул Воропаев.
Вмешался дотошный Топлеников.
– Господин командир, – обратился он к Чибису. – Ваш приказ – я просто обязан вас предупредить – может быть обжалован. Учитывая случайность выборки ликвидатора, степень его трезвости не имеет значения.
Чибис резко развернулся и взял автомат Воропаева за ствол.
– Вы бы помолчали! – сказал он гневно. – Посмотрите: даже с предохранителя снят. Вы и попадете в случайную выборку…
Казуар немедленно подхватил:
– Командир абсолютно ничего не нарушает, и это ясно даже мне, не юристу. Он печется о безопасности экипажа. Что же касается господина Воропаева, то я как врач…
Чибис, не желая больше слушать этих ослов, подал сигнал остановить машину и собственноручно вышвырнул Воропаева вон, пригрозив в следующий раз пустить его в расход без долгих разговоров. Шишак, исполненный достоинства, не расщедрился даже на прощальный взгляд.
…Вскоре броневик взял на борт последнего бойца. К большому неудовольствию Зои Наумовны, а, стало быть, к радости всех остальных, им была восемнадцатилетняя Дина из породы то ли панков, то ли еще кого. В соответствии с замыслом она олицетворяла последний социальный срез, представляя младое и незнакомое племя.
3
Желание схорониться понадежнее сопутствовало Карпу с первых месяцев жизни. Едва он научился переворачиваться на живот и обратно, оно не замедлило проявиться, и родные не раз хватались за сердце при виде необитаемой на первый взгляд кроватки. Между тем их крошка, искусно скрытый ворохом пеленок и одеял, лежал неподвижно, шаря бессмысленным, как полагали, взором в душной темноте, выискивая не замеченные поначалу полумертвые лучики света и, когда таковые находились, осторожно выравнивал складки белья, совершенствуя мрак. Когда Карп подрос, он открыл для себя новые возможности, и его затеи сделались не то что причудливее, но выглядели более, что ли, продуманными и основательно подготовленными к воплощению. В конце концов, не так уж много сыскалось бы хитрых тайников, годных для бесконечных пряток. Карп, впрочем, особенно не старался их найти, он больше творил. Стоило ему научиться держать в руках игрушечный молоток и настоящие мелкие гвоздики, как он навбивал их по периметру практически всех доступных ниш, образованных предметами домашней обстановки. Пространства под столами и стульями, закутки между диванами и шкафами вдруг ощетинились мелкими иголками. На иглы было нанизано тряпье, и в результате установить с первого раза, в какой именно конурке прячется Карп, стало невозможно. До поры все это воспринималось как детская забава. Карп, поощряемый в своих действиях, пошел дальше. Однажды вечером, вернувшись со службы, родители были неприятно удивлены при виде квартиры, поделенной на разных размеров тряпичные секции и превращенной в лабиринт. Секций насчиталось восемнадцать. Карп нашел применение всему, что сумел раздобыть – от простыней до посудных полотенец. Состоялись серьезные консультации на нескольких уровнях, из которых низшим был сам Карп, а высшим – известный психолог. Толком так ничего и не выяснили; Карпу разрешили сохранить семь секций из восемнадцати, хотя он настаивал на девяти. Две отвергнутые включали в себя, в частности, четыре табурета, один из которых был выше прочих и хромал на ногу, а два – донельзя обшарпаны и грязны. На занавес пошли вместительные бабкины панталоны, умело раскроенные отцовским десантным ножом. Родители оставались неумолимы: семь или вообще ничего. Карп сдался, внешне сохраняя спокойствие, а внутренне – переживая крупнейшее потрясение, которое предопределило многое. Впервые ему открылось, что его логика и желания совершенно непонятны окружающим, причем чем ближе собеседник, тем реальнее опасность быть вычисленным, оцененным, взвешенным на весах общепринятых норм и переваренным в нечто иное. Он обнаружил, что естественные причины, побудившие его построить лабиринт именно так, а не иначе, не могут быть восприняты остальными и даже заставляют их раздраженно фыркать и потешаться. Поэтому он раз и навсегда принял решение молчать и поступками своими не давать возможным агрессорам повода заподозрить за ними что-то большее. Первый конфликт оставил рубец, и тем рубцом так и скользнули в подсознание девятки, семерки, старушечьи панталоны, хромые табуреты и многое прочее.
Потом наступили школьные годы, не принесшие существенных перемен. Случалось Карпу и оплошать, но не слишком. Лимит дозволенных ему странностей ни разу не был исчерпан. Любимым местом его пребывания стала школьная библиотека, богатая закоулками среди стеллажей. Трудно сказать, что явилось первичным – любовь ли к чтению выросла из страсти затворничества, либо одиночество вынудило в конце концов обратиться к литературе. Однажды Карп, увлекшись, не уследил за бегом времени и оказался заперт. Он провел в библиотеке весь вечер и всю ночь. Счастливые часы! не удержавшись, Карп позвонил домой и сообщил, что жив и здоров, но открыть, где он, собственно, находится, отказался наотрез. А поутру библиотекарша, случайно наткнувшись на Карпа, нисколько не удивилась его присутствию. Ее не смутило даже то обстоятельство, что Карп спал.
Он подрос, начал курить, и облюбовал себе новое убежище: школьный сортир. А когда подоспела пора танцевальных вечеров, Карп вызвался быть звукорежиссером и, покуда продолжались танцы, хоронился в радиорубке. От него зависело, медленной или быстрой будет следующая мелодия, и Карп неожиданно превратился во влиятельную и значительную фигуру. Это не пришлось ему по душе, так как на миру опасно возрастал риск познания его сути, но втайне Карп ликовал и гордился. И он расстался с радиорубкой.
С первой повесткой Карп сообразил, что может уложить двух зайцев: спрятаться от болванов-милитаристов, среди которых ему безусловно пришел бы конец, и заодно избавиться от докучливой родительской опеки. Видя, какой солдат получается из чада, дома опечалились, но ничего достойнее придумать не сумели и махнули рукой. И чадо – опечаленное, но не так, чтобы очень – покинуло отчий дом. О средствах к существованию Карп не слишком тревожился. Зная языки, он надеялся разжиться в незнакомом городе приработком, и не ошибся. Карп был в восторге от надомных переводов: заказчики общались с ним столь редко, что порой им мерещилось, будто тексты где-то сами собой переводятся. И клиенты при нечастых, деликатных, но настойчивых напоминаниях об оплате приходили в легкое замешательство, не в силах с налету разобрать, о ком идет речь. Вскоре последовали шторы, сундук и – уместно было бы сказать «и прочее», но прочего-то как раз и не имелось. А жизнь вокруг Карпа шла своим необдуманным ходом, и Карп чрезвычайно внимательно за ним следил. Он не зря оставался настороже. В последние годы жизнь та сделалась весьма щедрой на самые неожиданные, зачастую откровенно пугающие события. Карп не разделял иллюзий большинства беззаботных и недалеких обывателей, считающих, будто все эти страсти-мордасти происходят где-то далеко от их нагретых лежбищ. Как справедливо спето в песне – счастье близко, счастье далеко. Он хорошо понимал, что опасность близко. Его блаженство тесно увязывалось именно с близостью беды, а никак не с ее удаленностью. Тем приятнее казалось размышлять о такой беде и осторожно улыбаться, следя за ее острым акульим плавником, что описывает бессильные круги. Не случайно внимание Карпа было привлечено к такому незаурядному новшеству, как пресловутая «Десница Губернатора». Это была мобильная карательная бригада. Ее сформировали из народа – представителей различных социальных слоев – методом тыка, стремясь сделать выборку случайной. До психологических тонкостей никому не было дела – важным признавалось лишь принципиальное согласие. Все это назвали экспериментом, намереваясь в случае успеха распространить опыт на все государство. Таким образом команда, вооруженная до зубов, ежедневно выкатывалась на улицы города, готовая уложить на месте любого, кому повезет не понравиться либо всей группе в целом, либо кому-то из ее членов. «Десница Губернатора» никому, кроме самого Губернатора, не подчинялась и ни перед кем не отчитывалась. Ее самосуд не подлежал обжалованию. В то же время обычные структуры, ведающие правосудием, продолжали работать как обычно. Это нововведение должно было в соответствии с замыслом стать мощным средством профилактики преступлений. Каждый боец получал строго отмеренное количество боеприпасов, не больше и не меньше, будучи обязанным в течение дня израсходовать все. Число вероятных, ни в чем не повинных, жертв было тоже сочтено, сопоставлено с количеством потерпевших от рук бандитов и хулиганов, найдено значительно меньшим и потому объявлено оправданным.
4
Топлеников вышиб мозги из директора крупного треста. Находясь при исполнении, он во многом менялся.
Пожилая разъевшаяся секретарша строго сверкнула очками в сторону высокого мужчины, бесцеремонно прихромавшего в приемную. Тот вежливо улыбнулся, посверкав очками в ответ. Визитер направился к пухлой кожаной двери.
– Директор на месте? – спросил Топлеников учтиво.
Секретарша молчала.
– У себя каракатица? – повторил посетитель несколько громче, но ответа не получил. Лицо цепной твари залилось смертельной бледностью. Топлеников хмыкнул, прошел мимо и толкнул дверь.
Директор был не один: трое безликих уважительно внимали его речам. Топлеников притворил дверь. Хозяин кабинета вскинулся – и обмяк в кресле.
– Стойте, – хрипло сказал он. – За что?
– За то, – отозвался Топлеников, простирая руку. Муха с тупым жужжанием билась о горячее оконное стекло. Грохот расколол кабинет невидимой ощетинившейся молнией. Пуля ударила в дужку очков, и те разбились, как сердце. Директор, отлетая к стене вместе с креслом, успел уронить на царственный стол два слабо тенькнувших стеклышка. Топлеников вышел вон. Он никогда не сомневался в том, что занимающий солидный пост человек не может остаться безупречным.
– Здорово стреляете, – вынужденно похвалил его Казуар, когда Топлеников занял свое место в углу. – Где же вы научились?
– Привык все делать хорошо, – ответил тот бессмысленной фразой, ощущая легкую беспредметную брезгливость. Казуар моментально сменил почтительное выражение лица на полупрезрительное и отвернулся.
– И вам пора бы поучиться, – заметил Чибис, поигрывая десантным ножом. – Весь боезапас – на ветер. – В броневике стояла жара, кондиционер барахлил. Командир вспотел, его форменная рубашка была расстегнута до пупа.
– Вы сегодня немного нервничаете, господин офицер, – сказал Казуар с отважной игривостью тона, позабыв, что совсем недавно нашел действия Чибиса правильными и осадил выскочку-юриста. – Возможно, хронизация стресса? или нерациональные формы отдыха?
– Стоп! – заорал Шишак, напугав всех. – Виноват, – смутился он. – Начальник, вели остановить, я по-быстрому.
– Кнопка под локтем, – сказал Чибис ледяным голосом.
– А, холера! все никак не запомню, – бомж надавил на желтый кружок. Броневик начал торможение. Шишак взобрался на сиденье с ногами и вцепился в ручки пулемета, разворачивая ствол. Группа в молчании созерцала, как тощая задница воина ходила ходуном, покуда хозяин целился. Дина приникла к оконцу и от нетерпения высунула язык.
– Па-ачистим ряды, – пропел Шишак, и пулемет затрясло. Милицейский сержант, покупавший сигареты в ларьке через улицу, внезапно принялся подпрыгивать, вскидывая ноги и размахивая руками. Скоро он упал навзничь, продолжая прыгать лежа в резонанс с поступающими в бока, голову и бедра кусочками свинца. Фуражка валялась невдалеке, и к ней уже подбегал стремительный алый ручеек.
– Опа! – прошептала восторженно Дина и облизнула губы. Прохожие бросились врассыпную – и напрасно, ибо Шишак, полностью удовлетворенный, оставил пулемет в покое. Лицо стрелка раскраснелось, а пуще всего, до иссиня-багрового цвета – уродливый жировик над левой бровью, налитый соком шишак, благодаря которому его обладатель и получил свое прозвище.
Чибис отвернулся. В сотый раз за день он прикрыл глаза и сосчитал до десяти, а после в сотый же раз дал себе слово приложить любые усилия – лишь бы не видеть впредь эти безумные праведные хари. Дать каким-то скотам полномочия мочить милицейские кадры в отместку за совершенно справедливо переломанные ребра… Но он ничего не мог сделать. Шишак был в своем праве и никаких объяснений по поводу выбора объекта расправы давать не собирался. Разрядка подоспела, как ни странно, с подачи Зои Наумовны. Она изъявила желание посетить рынок, и Чибис немного утешился, так как на рынке всегда было с кем потолковать, не травмируя при этом и без того кровоточащую совесть.
…К рынку Зоя Наумовна присматривалась давно. Многие покупатели были с ней прекрасно знакомы. Слухи о назначении Зои Наумовны уже гуляли вовсю и волновали склеротичные умы. Но с реальным их подтверждением пока еще никто не сталкивался.
По причинам очевидным броневик не стал подъезжать к центральным воротам и притаился на задворках. Его, конечно, все равно заметили, и паника катилась по рядам, но было поздно. Зоя Наумовна, кряхтя, выкарабкалась наружу. Она – живая легенда среди обделенных судьбой – спешно трусила к главному павильону. Раздались единичные приветственные возгласы, грузный бег заступницы неуклонно множил их, преображая в гул. Несколько кавказцев и молдаван побросали весы и бросились прочь. Зоя Наумовна, не желая размениваться, не тронула их. Запыхавшись, она побежала к дверям, пнула, но сил не хватило, и пришлось налегать плечом – тем, что меньше болело. В полуметре от каски пролетел кирпич, Зоя Наумовна поджала губы. Павильон заблажил на все голоса. Какой-то чучмек, выскочив из-за помидорной горы, заступил Робину Гуду дорогу и повалился на колени. Через секунду голова его сравнялась с осиротевшими помидорами в искусстве лопаться и брызгать красным. Зоя Наумовна обогнула камикадзе, сделала еще два-три шага и повела стволом слева направо. Шервудский лес взорвался. Черные жулики и обиралы валились скопом под свои прилавки, утыкались тюбетейками в груши и апельсины. Тяжелое капустно-огуречное благоухание приправилось ароматом железа и пороха.
– Нашим – лечь! Нашим – лечь! – кричала Зоя Наумовна басом, опустошая рожок. Ложились все, многие – желанию вопреки. Отдуваясь и разминая левую грудь, тщетно подбираясь к перешедшему на галоп сердцу, Зоя Наумовна задом двинулась к выходу. Какая-то шалая бабулька, себя не помня от возбуждения, причитала дурным голосом:
– Милая, вот молодежь! Вот молодежь бы ищо! Вон гляди – наглая, совесть потеряла! Еще обзывается, креста на ней нет!
Зоя Наумовна не стала противиться. Нет креста – поставят. Крашеная блондинка лет двадцати пяти, затянутая в кожу, опрокинулась в грязь. Дина, следившая за битвой из броневика, негодующе выкатила глаза и, почти не целясь, умножила число новопреставленных, каковых подружки бабки-ябеды исправно перечисляли в поминальных записочках и тащили в несчастную церковь. Заодно, из вредности, она скосила еще одну седовласую почтенную даму, явную любительницу высокохудожественных сериалов и женских романов. «Небось, когда укроп присматривала, торговалась», – подумала Дина, оценивая высыпавшееся содержимое хозяйственной сумки.
– … Для начала – в горздрав, – велел Игорь Семенович Казуар и неумело передернул затвор.
5
Ушел последний сосед, и наступило время Карпа. Щелкнув ключом, он отворил дверь и быстрыми шагами прошел на кухню, оттуда – в коридор, заглянул в ванную, туалет и замочные скважины, желая твердо увериться, что он в квартире один. Убедившись в этом, он пришел в безмятежное настроение, согрел себе чаю, позавтракал. В непривычно светлой, солнечной кухне хорошо было видно грязь и копоть повсеместно. Оттуда Карп отправился в ванную, где долго мылся и приводил себя в порядок всеми мыслимыми способами. Грядущей ночью ему предстояло свидание и объяснение в любви. То были дела настолько невозможные и далекие, что совершенно не вписывались в текущее бытие и представлялись сплошной абстракцией.
Поэтому любые игры воображения на сей счет, пусть даже самые фантастические, имели право на жизнь. На пустом месте можно построить все, что угодно. Как раз этим Карп и занимался, упорно стараясь не обращать внимания на маленький изъян в своих умопостроениях. Изъян состоял в том, что узловые моменты сближения и ключевые фразы так и оставались белыми пятнами на карте мечты. Новый жизненный уклад в случае благоприятного развития событий он кое-как мог себе представить. Ну, там разные встречи, не слишком частые… беседы… фужеры и видео… потереть спину… Но вероятные трудности были к воображаемому моменту уже как бы преодолены. Временами Карп склонялся к мысли оставить все как есть и пустить остаток жизни на плетение паутины причудливых грез. Когда бы не природа, он, быть может, на том и успокоился, но для абсолютно нарциссического самосозерцания Карп был недостаточно стар. Испытывал ли он подлинную любовь? судить нелегко. Спору нет, гормоны бесновались, требуя хлеба и зрелищ, но любовь без желания отразиться друг в друге – самообман. А Карп не хотел ни в ком отражаться – напротив, именно этого он всячески стремился избежать. Случайный прохожий – и тот опасен, и тот обладает зрением и слухом, и треснет панцирь, бесполезный отныне, поскольку содержимое найдено и съедено с неодобрением. Здесь же – шутка ли – любовь! здесь негде укрыться, и все напоказ. И все-таки какая-то крохотная частица души не теряла безумной надежды отыскать вовне некую ценность, ради которой стоит жить дальше, а если не отыщется такая – создать ее, и если и с этим не повезет – смириться, заключив, что в сложившейся ситуации тоже присутствует тайный смысл, толкающий искать дальше и самораскрываться в условиях внешнего и внутреннего вакуума.
В общем, горевать было преждевременно. Чем ближе подплывал вечер, тем яснее виделась Карпу неизбежность немедленных конкретных действий. Недавнее и невозможное далеко вдруг объявилось совсем рядом. Совсем близко! Определенные идеи насчет дальнейшего уже приходили Карпу в голову, но казались столь дикими, что поневоле возникало желание отложить их рассмотрение на потом. Это «потом» наступило около восьми часов вечера. К тому времени квартира была уже вновь полна людей. Звуки, сопутствующие их немудреной жизнедеятельности, змейками вползали через щели и достигали Карповых ушей. Как ни безобидны были эти звуки, Карп еще больше сжался, ступал неслышно, втягивая голову в плечи и все чаще косясь на ручку ночного горшка, выглядывающую из-за сундука. Принародное путешествие в туалет ощущалось как пытка почти физическая. И вот, разволновавшись вконец, он воспользовался сосудом, прикрыл крышкой, спрятал и, решившись, вышел на балкон. Карп перегнулся через перила, заглянул вниз: прямо под ним находился еще один балкон, забитый разным барахлом. Барахло вместе с балконом принадлежало загадочному существу, жившему в полном незнании любовных притязаний соседа сверху.
Кто она была такая, Карп не имел понятия. Даже он, не избалованный женским вниманием, сознавал, что привлекательной его избранницу назвать нельзя. Нет, уродливой она не была, но и причин восторгаться, по правде сказать, не было. Просто так получилось, что при одной из их нечастых, мимолетных встреч в подъезде, не сдобренной даже дежурным приветствием, как-то необычно легли тени… в каком-то особенном повороте задержалась на миг голова… одновременно незнакомка споткнулась, и… короче, все вместе – поза, которую она на секунду приняла, игра света и легкое досадливое восклицание – вызвало в душе Карпа отклик столь неожиданный, что он отшатнулся в тень и долго стоял там с бешено бьющимся сердцем, а принцесса, не подозревая ни о чем, не замечая даже самого Карпа, быстро ушла, спеша по каким-то своим делам.
В Карпа словно бес вселился. Навести о ней справки он не мог, для этого пришлось бы общаться с другими соседями, которые иногда сомневались в его существовании. Да и не очень-то хотел он узнать подробности ее жизни, поскольку, лишивший каких-либо подробностей самого себя, не вполне представлял, что же именно мог бы хотеть он узнать о ком-то ином. Вместе с тем потребность объясниться жгла его невыносимо. Скудная информация, которой он располагал, имела ценность исключительно оперативную. Ему удалось путем затейливых умопостроений заключить, что проживает соседка одна. Тайная слежка показала, что она, уходя из дома около полудня, не появляется до позднего вечера, причем питается где-то на стороне – Карп ни разу не видел в руках незнакомки ни продовольственных сумок, ни кульков. Похоже, она не пила и не курила, жизнь вела тихую: Карп подолгу, приложив ухо к половице, вслушивался в сонное безмолвие ее апартаментов. И он пришел к выводу, что возбудить интерес в тихом, неприметном человеке он – тоже тихий и неприметный человек – способен разве что посредством необычного, экстравагантного поступка. Нечто вроде прыжка с вышки вместо медленного, осторожного вхождения в холодную воду. Карп понимал, что последний вариант растянет прелюдию на долгие месяцы, если не годы, и результатом станет гнилое тепленькое полуравнодушие. А потому ему нынче предстояло следующее: он спустится на соседский балкон, проникнет в квартиру и, естественно, где-нибудь спрячется – верный себе. Дождавшись подходящего момента, он внезапно объявится, и тогда… Конечно, хозяйка может испугаться, но Карп считал, что это – вопрос нескольких секунд. От неожиданности струсит кто угодно, но стоит незнакомке вспомнить, кто именно предстал перед нею так неожиданно, она сразу смекнет, что от личности вроде Карпа никакая угроза исходить не может. Тем не менее она, восхищенная силой его безумства, изготовится слушать, и он… на дальнейшее фантазии не хватало, и Карп весьма надеялся на достойный экспромт.
…Стемнело. Карп переоделся в приличествующую делу одежду. Вообще-то одежда у него была одна, но он ее тщательно вычистил и выгладил. Впервые за несколько лет разошлись шторы, и Карпу явилась сцена. Натянув кулаками карманы стареньких брюк, он постоял, созерцая зловещий свет в окнах увечного дома напротив. Издалека донесся грудной рокот троллейбуса. Подмигнула звезда. Налетел ветер, фальшиво ласковый со всеми. Карп пришел в себя – возможно, впрочем, в кого-то уже другого – и взглянул на часы. Дальше медлить было нельзя. Карп воротился в комнату и достал бутылку, приобретенную накануне. Обстоятельства закупки он вспоминал с содроганием. Карп никогда не пил и теперь, глотая для смелости содержимое, воображал пораженные небеса. Небеса – не иначе, как от потрясения – молчали. В желудке бесшумно взорвался горячий шар, и взрыв донес отчаянные искры до каждой клеточки. Карп хлебнул еще, неистовый огонь зажегся в жилах. Он быстро опустил бутылку во внутренний карман пиджака и секундой позже стоял на балконе. Приходилось поторапливаться, была опасность попасться на глаза зевакам. Теперь Карп точно куда-то запропастился, на его месте решал и действовал некто бесстрашный. Стремительно, сродни матерому домушнику, он перемахнул через перила и повис, цепко держась за прутья. Под тяжестью тела ладони начали медленно соскальзывать; глаза, бессмысленно вперившиеся в небо, засыпало ржавчиной и трухой. Карп, оттопыривая губу, попытался взглянуть поверх нее на нижний балкон – удача! балконная дверь была оставлена незапертой. Глаза отчаянно чесались. Карп черт-те как – не то по-обезьяньи, не то как гимнаст – раскачался и, умирая в полете, приземлился в залежи пакли, ветхих тряпок и мелких дощечек. Костюм его ничуть не пострадал, и из бутылки не вылилось ни капли. На миг Карпа охватило желание никуда больше не ходить, остаться тут, в мусоре, и возродить в памяти безумные мгновения, но он заставил себя сделать новый шаг, за ним – второй, и вот уж стоял он в темной, таинственно чужой комнате, прислушиваясь, принюхиваясь и, нюхая, ухитряясь не дышать. Непосредственной угрозы, во всяком случае, не было. Зато был шкаф – надежный, вместительный, добротный. Карп ничуть не удивился, его обнаружив, нечто подобное он и ожидал увидеть. Крадучись он подошел ближе – шкаф с неодобрительным достоинством насупился и смотрел куда-то поверх Карповой головы. Недолгое колебание – и Карп терроризировал его недра, нарушая покой убаюканных парами нафталина тюков, коробок и свертков. Усевшись поудобнее и убедившись, что он в очередной раз спрятался, Карп нащупал бутылочное горлышко.
6
Чибис сумел-таки избавиться от Воропаева. У того начался запой, и, невзирая на отчаянные попытки совершить невозможное и являться обществу в относительно свежем виде, он освободил вакансию. Решение насчет Воропаева принимал лично Губернатор. Он был не в восторге от деятельности броневика. С одной стороны, антиобщественный элемент притих. С другой – бригада переправила на тот свет пропасть людей. Среди них, конечно, набралось сколько-то объявленных в розыск лиц, но большинство зачехлили ни за что ни про что. Общественность начинала роптать. Хотелось как-то изменить положение, и Губернатор, покривлявшись для вида, дал добро на изгнание делегата от рабочего класса. Правда, он строго-настрого приказал Чибису найти замену из того же слоя – непьющую и с обостренным чувством ненависти к криминальному миру.
Чибис, испытывая сдержанное удовлетворение, решил завернуть на огонек в родной опорный пункт. В броневик ему не хотелось.
– Здорово! – рявкнул он, сжимая ладонь приземистого плешивого капитана. Тот, освободившись, игриво подмигнул. Он всегда, когда речь заходила о спиртном, превращался вдруг в маленького мальчика-сладкоежку, дорвавшегося до конфет и изюма.
– Дернем, – кивнул Чибис. Он мимоходом отметил всклокоченное существо, пребывавшее в ступоре за решеткой, и прошел за капитаном в крохотный кабинет.
Капитан полез в сейф и достал водку. Чибис прислушался. Где-то в соседнем помещении разноголосое причитание, до сих пор тянувшееся себе помаленьку, неожиданно переросло в поросячий визг. Рычание и стоны слились с бешеными ударами по железу.
– Кто там у тебя? – спросил Чибис сдавленно, нюхая хлеб.
– А-а, это – кадры! – радостно закатил глаза капитан. – Всем кадрам кадры! Обычная шпана, шелупень. Бухие ломились в ларек, оказали сопротивление. С собой – два газовика. В общем, все было спокойно. Тут к полуночи привозят фрукта – и началось! Ты меня знаешь – я всякое вижу, но такого не помню.
– Что за фрукт? – Чибис налил еще.
– Да ты мимо прошел, – усмехнулся капитан. – Не приметил, что ли? слона-то?
– Которого? Того фраера? – изумился Чибис, вспоминая увиденную в клетке измочаленную личность.
– Вот и мы думали, что фраер, – согласился капитан, делая большие глаза. – Сначала решили, он просто шизанутый. В двадцать два тридцать звонит баба в истерике: дескать, у нее в шкафу сидит бандит. Посмеялись, конечно, чуть не послали, потом думаем – ладно, съездим на всякий случай. Оказалось – правда, сидит! Не говорит ни слова. Начали его тащить – упирается. Ну, налегли всем миром, доставили. Одет вроде прилично, только почему-то не по сезону – один костюм.
– Давеча тепло было, – обронил Чибис.
– Бог с ним, – махнул рукой рассказчик. – Потерпевшая утверждает, будто видит его впервые. Из квартиры ничего не пропало, с глупостями не приставал. Понюхали – пахнет, но не пьяный. Короче, посадили к тем двоим. Сначала было тихо. А потом эти козлы что-то ему сделали – хрен их разберешь, что. Только слышим: визг, и страшный такой! До мурашек! Мы туда, а наш клиент их грызет – в буквальном смысле грызет! Рвет зубами в клочья! И уже не разобрать, кто из них воет. Те двое уже и не отбиваются, их как паралик хватил. А этот ухитряется их драть сразу обоих – до сих пор не пойму, как так у него получалось. Зубами, ногтями! У тех щеки – веришь, нет – оборваны, свисают, уши болтаются, кровищи – как на бойне. Чудо, что глаза уцелели. Мы его впятером оттаскивали – визжит, плюется…
– Так надо было на дурку его, – пожал плечами Чибис. – На кой черт он вам тут нужен, псих такой.
– В том-то и дело, – капитан немного успокоился и понизил голос. – Вызвали. Говорят: «не наш». Нет, мол, у него ничего такого. Реакция на ситуацию. Потолковали с ним о чем-то, меня не пустили, а потом заявили: «не наше», и след простыл.
– Запись оставили? – осведомился Чибис.
– Оставили, – сказал капитан, продолжая удивляться. – Записали и уехали.
– Это интересно, – протянул Чибис, закуривая и вслушиваясь в завывания потерпевших. – Почему бы им не заткнуться?
– Так больно же, вот и скулят, – объяснил капитан.
– Угу, – задумчиво буркнул тот. – Слушай, дай-ка мне взглянуть на этого деятеля. Не укусит?
– А кто его знает. Я стараюсь не подходить. Вот начальство приедет, тогда будем решать, как его оформить.
– Ладно, пошли. Дай мне бумаги на него, – бросил Чибис на ходу. Капитан, хоть и был старше по званию, поспешил исполнять. С Чибисом – особенно с известных пор – предпочитали не спорить.
– Ну и имечко! – хмыкнул Чибис, листая дело. – Карп! Редкое.
Это говорилось в присутствии Карпа, словно и не было его в помине – так, скрючилась в углу какая-то дрянь, для того и родившаяся, чтобы сидеть тут и нигде больше. Дрянь же, хотя и не шевелилась и даже не моргала, будучи внешне поражена кататонией, внутренне жила напряженной жизнью. Карп отлично все помнил и, пусть шокированный крайне, но не сломленный, лихорадочно искал выход из положения. Правда, ошалевшие мысли его на беду затеяли гонку по кругу. Чибису не сразу удалось разорвать этот круг. Карп хорошо слышал и понимал его вопросы, но на ответах он сосредоточиться не мог. Чибиса же интересовало многое: возраст Карпа, его образование и специальность, причины нахождения в постороннем шкафу и прочие вещи. Карп молчал. Наконец Чибис задал очень важный – и это тотчас почувствовал Карп – вопрос:
– Стало быть, шпану не жалуешь? – полуутвердительно вопросил страшный собеседник. Карп, будто кто-то умный и властный, но незримый отдал ему приказ, кивнул.
– Это ценно, – одобрил Чибис. – Вот что: если я тебя сейчас отсюда выпущу, буянить не будешь?
Карп еле заметно покачал головой.
– Ну, смотри, – Чибис не глядя протянул ладонь-лопату, и капитан положил на нее ключи. Лязгнул замок. Чибис без особой на то нужды заехал ногой в толстые прутья. В соседнем террариуме услышали, как отворяется дверь, и снова завыли – жалобно, пьяно и гадко.
Чибис повернулся к капитану:
– Я его на время у тебя заберу, – изрек он без лишних церемоний. – А если задержу надолго – дам знать.
– А это? – встревожился тот, указывая на заявление шкафовладелицы.
– А-а, разберемся, – Чибис беспечно отмахнулся. – Ты пока попридержи все это. Те придурки, – он мотнул головой в направлении стенаний и всхлипов, – сами себя порвали. Это, понятно, только версия, но может пригодиться. Лады?
Не ожидая в ответ ничего, кроме таких же «ладов», Чибис прихватил кое-что из бумаг и подтолкнул Карпа к дверям.
– На выход, – велел он. Уже на улице он как бы невзначай осведомился: – Ты часом не из пролетариев будешь?
Карп вспомнил, что когда-то давным-давно и очень недолго он был разнорабочим на какой-то бесконечной стройке. Он выдавил из себя неопределенное мычание, и Чибис рассеянно кивнул. Ему, в общем-то, было все равно – рабочий Карп или кто другой. В принципе он уже определился. Ему чрезвычайно понравилась растерзанная шантрапа.
7
Пять пар глаз, изучавших Карпа, казались ему страшнее сотни ножей. Не жив, не мертв он забился в угол на заднем сиденье, и ровное бормотание мотора лилось ему в уши. Чибис, завершив краткий рассказ {Карп настолько пришел в себя, что смог дать кое-какие показания}, приобнял беднягу за плечи.
– Думаю, что наш скромник даст фору любому, – подытожил он. – Возможно, нам выпала большая удача. С одной стороны – безобиднейший парень, а с другой, попадись ему какой гад – кишки выпустит. Тут вам и чувство меры, и неумолимая строгость возмездия. Такой не станет палить когда не надо, – и Чибис с ненавистью уставился на Шишака. Тот, вспоминая социально благополучного Воропаева, поскучнел. В последнее время Шишак вел себя более сдержанно и осмотрительно.
Топлеников кашлянул.
– Что ж, – молвил он дружелюбно. – Золотая середина – это никогда не помешает. Некоторым из нас часто недостает вдумчивости, здравомыслия… Мне представляется разумным доукомплектование группы за счет представителя интеллигенции.
– Рабочего класса, – поправил Чибис, грозя Топленикову пальцем.
– Ну разумеется, – согласился тот. – Я понимаю.
– А вот я не уверен в разумности подобного выбора, – заявил Казуар. – Поступок этого молодого человека видится мне довольно подозрительным. Я склонен считать, что ни о какой уравновешенности в данном случае говорить нельзя. Мы имеем дело с заурядной утратой самоконтроля, граничащей с реактивным психозом. Отсюда следует, что, во-первых, вне непосредственной угрозы себе лично кандидат может отказаться от карательно-профилактических действий. Во-вторых, в случае нервного срыва он способен нанести прямой урон самой бригаде – не меньше, замечу, чем пусть не идеальный, но все-таки предсказуемый его предшественник. И еще…
– И еще в третьих, – перебил его Чибис. – В третьих – решения здесь принимаю я. А я решил. Предлагаю принять к сведению: новый боец будет официально утвержден в должности и приведен к присяге в ближайшие часы. Есть и другое решение – оно касается лично вас, доктор. Вы по-прежнему находитесь в отвратительной боевой форме и несмотря на это продолжаете болтать языком. Лечь!
Казуар пошел пятнами, но возразить не посмел. Протиснувшись между креслами, он осторожно улегся на слабо вибрирующий пол.
– Отжаться!
Топлеников деликатно отвернулся. Казуар представил, о чем и как думает сейчас коллега, и ему стало гораздо хуже.
– Лечь!
Дина следила за экзекуцией с непроницаемым лицом, воображая себя грозной Черной Королевой, вершащей суд. Корона впорхнула из одного боевика, атомный лучемет – из второго, бронежилет – из реальности. В ушах ее бренчали цепи, кастеты и пряжки шипастых ремней – все громче и громче, сливаясь с призрачным кандальным звоном готических замков. А Зоя Наумовна восседала с важным видом, не делая никаких попыток подвергнуть события осмыслению. Она немножко жалела Казуара, но тут же и радовалась его очевидной беспомощности. Она с гордостью подумала, что лишь ей одной повезло любоваться наказанием доктора, тогда как многочисленные ее подруги могли о подобном только мечтать, томясь в долгих очередях за номерком.
– Продолжать в том же духе, – распорядился Чибис, и, по мере того как Казуар в поте лица трудился на полу, Карп знакомился с устройством броневика. Чибис был вдохновенным учителем.
– Двадцать пулеметов, – басил он, сдвигая брови и не думая, стоит ли Карпу вникать во все эти вещи. – По пять бортовых, пять носовых и пять хвостовых. Восемь огнеметов с автоматической наводкой, настройкой дальности и плотности огня. Десять слоев брони! – похвалялся Чибис, словно речь шла о его собственной шкуре. – Выдержит ядерный удар. Стекла – сорок степеней защиты. Система кондиционирования… система задраивания дверей… система пожаротушения… базука хвостовая… базука носовая… лазерная пушка, – Чибис обеими руками взялся за свисавшую с потолка рукоять. Орудие сильно смахивало на перископ. – Радиус поражения – пятнадцать километров, и пусть это будут километры бетона – без разницы, пробьет. Разрежет, как хлеб. Посредством вращения поражает также цели на сто метров в высоту и сто метров в глубину. В небесах, на земле и на море, – он получал неподдельное удовольствие от соседства с носителями боевой мощи. Чибис еще долго распространялся о достоинствах сверхмашины, напрочь позабыв о Казуаре, который тем временем перестал отжиматься и тихо выжидал, лежа на животе. Карп переводил взгляд с одного механизма на другой. Ему определенно нравился броневик. В нем можно было спрятаться.
Вскоре экипаж остановился возле небольшого кафе. Время стояло обеденное. Дневное патрулирование прошло без единого выстрела, и это замышлялось специально, в целях усиления эффекта непредсказуемости и общего иррационализма. Как совершенно верно полагали теоретики возмездия, неизвестность порождает страх и трепет.
– Перекусим, – деловито объявил Чибис и повернулся к Карпу. – Пошли, земляк, поешь.
Карп вжался в сиденье.
– Аппетита нет, – сдавленно произнес он. – У меня шок.
Казуар собрался было что-то сказать насчет реакции на стресс, но передумал, вспомнив, что все еще лежит на полу.
– Тогда сиди здесь и осваивайся, – разрешил Чибис. – Только не трогай ничего.
Двери плавно отъехали, и ликвидаторы друг за дружкой сошли на солнечный асфальт. Первым вышел очнувшийся от размышлений Топлеников, думавший до того о своих экскрементах. Казуара Чибис как бы не замечал, ничего ему не говорил, и он вышел последним. Зоя Наумовна попыталась снять жаркий бронежилет, Чибис сделал ей замечание. Он на секунду задержался и постучал по кабине.
– Петя! – позвал он. – Хорош париться, давай с нами.
Водитель Петя, молчаливый и равнодушный мужик, которому было все равно, что водить – броневик или скорую помощь, повозился пальцами в грязнющей, несмотря на никелированный блеск вокруг, тряпке и покинул кабину. Держась чуть поодаль, он последовал за командой, и вскорости все скрылись в кафе, откуда мгновением позже валом повалил народ. Карп остался один. Действия, которые он предпринял, совершались помимо его сознания и воли. Мыслями Карп оставался с бригадой – анализировал, прикидывал, сомневался, тревожился. С одной стороны, отгородиться от мира неслыханными правами и возможностями было чрезвычайно заманчиво. В потаенных мечтах Карп не однажды воображал себя в числе юрких, бесшумных фигур типа ниндзя. Но мечты оставались мечтами, а здесь царствовала враждебная реальность. Мороз сковывал кожу при мысли о самой возможности познания реального Карпова «я» скупыми на чувства карателями. Между тем руки Карпа делали свое дело. Спору нет, броневик был идеальным местом для пряток. Манипулируя кнопками и рычагами, продолжая думать о своем, Карп наглухо задраил все до единого входы и выходы, включая и тот, что вел в кабину. Чибис, покидая машину, запер двери снаружи, но теперь его ключа было недостаточно. Глядя перед собой невидящим взором и шевеля губами, Карп поковырялся тут и там, сумел сместить одно из сидений и не без труда забился под него, где и затих. Его бил легкий озноб. Ему почудилось, что он находился в таком положении всего несколько секунд, тогда как рыцари правопорядка уже успели скушать и первое, и второе, и третье, и даже четвертое. Сытый Чибис в отменном настроении приблизился к броневику и попытался войти. Когда третья попытка закончилась ничем, он, насторожившейся уже после первой, отскочил от дверей и гаркнул:
– Всем в укрытие!
Броневик был устроен так, что несмотря на непрошибаемость, внутри все было прекрасно слышно. До Карпа донесся удаляющийся топот. Карп, словно только что обнаружил содеянное, потрогал прочные стены и перегородки, толкнул, надавил. Он понял, что пропал. Разоблачение казалось неминуемым, даже если ему повезет уцелеть. Повезет ли? Еще вопрос, есть ли в этом везение. Карп с отрешенным видом посмотрел в окно. Видимый мир будто вымер. С тупой деловитостью прошлепал куда-то голубь. Солнечный свет щедро заливал кафе-одноэтажку, но стекла темнели не по-доброму. В мозгу Карпа проплывали образы: вот змеиный лик Казуара бледным маяком грозит из-за плеча командира. Вот коммунальная Зоя Наумовна, в присутствии которой неизвестно почему стыдно посетить сортир. Вот Шишак, молочный брат питекантропов, нагнавших на Карпа пещерный ужас в участке. Аккуратный колченогий юрист-поганка, которому в жизни не понять, как хорошо и покойно может спаться в любимом сундуке. И, разумеется, Дина – символ садистической женственности. Она о ком-то напоминала, но о ком? возможно, ту самую? нет, не разобрать – настолько прочно был вытеснен недавно любимый объект.
«Один так один» – пронеслось в голове, и сразу стало легко и пусто. Краем глаза Карп уловил быстрое движение справа: черная тень – конечно же, c дурными намерениями – метнулась прочь. Он автоматически нажал на спуск, и, не удерживая пляшущую рукоять, окатил окрестности дугою пуль. Две из них изменили лицо отважного Чибиса до полной неопознаваемости. А Карп даже не понял, в кого попал, ему были видны одни только раскинутые ноги в грубых армейских ботинках и кусочек бесполезного бронежилета. Карп отшатнулся от пулемета и без сил опустился на пол. Будущее, и без того бледненькое и чуть теплое, теперь не сулило ничего сколько-то интересного и вскоре приказало долго жить. Карп прислушался к своим еле теплившимся желаниям: осталось, как и можно было ожидать, одно основное. Прятки не удались, но одиночество – пусть временное, пусть не окончательное, но максимально в этом мире достижимое – еще могло осуществиться. Вскользь подумалось о Всевышнем – довольно-таки безразлично. Всепоглощающий любящий Господь, для которого жаль самости – съест, исполненный чувств.
Запуская лазерную пушку, Карп не очень-то помнил объяснения Чибиса, но все у него получилось хорошо. На крыше что-то облегченно щелкнуло, и миниатюрное устройство задергалось наподобие машинки для поливки газонов. Тончайший луч описывал круги и синусоиды, разрезая все в радиусе пятнадцати километров вокруг и на сто метров над и под землей. Он рисовал затейливые фигуры, доставая пассажиров метро и лифтов, заводские трубы и канализационные стоки, кошек и голубей, высотные новостройки и заболоченные подвалы. С высочайшей долей вероятности он разыскал в неведомых пределах ту единственную и неповторимую, что даже не удосужилась запомнить Карпа в лицо и, не моргнув глазом, не слушая ничего, отправила в гнуснейший гадюшник, – в котором, кстати, тоже перестали мычать, визжать, протоколировать и пить водку, а вместо этого теперь лежали в самых разных позах, разъятые на две, три, четыре и более части.
Стекла в витринах дружно лопнули и осели, взрываясь тяжелым звоном. Мир вокруг разразился гудками, свистом и далекими криками. Тут же подключились взрывы: рвалось везде, высоко в небо взмывали обломки чего-то, и что-то время от времени изрыгало жаркие столбы дыма, пара и огня. Невесть откуда прямо в стекла броневика ударила струя кипятка. С тихим шипением, плюясь голубыми искрами, опадали и свивались в кольца разрезанные провода.
Собственно, участие Карпа во всем этом уже не требовалось. Карп вернулся под сиденье. Происходящее порождало в нем как ужас, так и ледяное спокойствие. Он вовсе не собирался мстить этому миру, не держал на него особого зла, он просто защищался, но логики в случившемся не видел – что-то явно было не так, не вполне связано воедино, не до конца понятно. Но стихия, хочешь не хочешь, гуляла, не зная преград, и Карп прекратил выискивать странности и несообразности. Покой, полный рева и грохота, снизошел к нему и увлек куда-то далеко, где набиралась сил тишина.
8
Тайное не всегда становится явным. Поэтому общество, как бы не было устроено, не любит тайны и склонно наказывать стремящихся от него спрятаться.
Карпа нашли, когда он выдал свое присутствие неприятным запахом. В отделение милиции обратилась женщина и пожаловалась, что в шкафу, который она несколько дней назад заперла и с тех пор ни разу не отпирала, сегодня утром она нашла труп молодого мужчины и представления не имеет, кто бы это мог быть. Следствие достаточно быстро установило личность погибшего. Лица, которые следствие вели, заключили, что жилец сверху, движимый неясными побуждениями, проник в шкаф заявительницы и там, приведя себя в состояние опьянения суррогатом алкоголя, уснул. Хозяйка же, не ведая ни о чем, повернула, воротясь домой, ключ, и сделала это машинально, без злого умысла. В результате непрошеный визитер задохнулся, не просыпаясь.
Поднялись наверх. Погибший, как выяснилось, вел крайне замкнутый образ жизни. В большом старинном сундуке, превращенном зачем-то в постель, нашли стопку исписанных листов. Оказалось, что покойный баловался разработкой новых принципов устройства общества. Выглядело это нескладно и неосуществимо. Ярким примером агрессивной позиции автора являлись фантазии на тему некой боевой группы, подчиненной Губернатору и вершащей самосуд прямо на улицах города, действуя при этом весьма жестоко и неразборчиво. Писавший все эти нелепицы излагал свои взгляды то в форме научного трактата, то – низкопробного бульварного боевика, ведя повествование в основном от третьего лица, но иногда срываясь и на первое, и даже на второе, встревая в сюжет, а также отождествляя себя с вымышленными персонажами.
Ситуация оставляла чувство гадливости. Карпа, досконально изучив его потайную жизнь, отправили, как и положено, в судебно-медицинский морг.
Там учинили еще одну проверку: не спрятаны ли какие тайны внутри самого погибшего. Циркулярной пилой ему вскрыли череп, извлекли мозг и мелко его нарезали цельнометаллическим тесаком. Потом распороли от горла до пупа, вынули все, что увидели, разложили и подвергли анализу. Запустив руку в грудную полость, вышли ею в рот через глотку и выдрали язык с гортанью: органокомплекс. В итоге ничего серьезного не нашли, хлебнули спирта, зашили сапожной иглой, а череп набили трусами Карпа и скрыли содеянное, приладив на место отпиленный кусок черепушки.
Больше у общества дел к Карпу не было, и его спрятали навсегда – вовсе, между прочим, не желая именно прятать. Он оказался сокрыт там, где и многие другие, и очень надежно – так, как и не мечтал никогда в истекшей жизни. Но обществу вряд ли можно поставить это в заслугу, ибо ищущий да обрящет, а Карпа никто особенно не искал.