Глава 4
Суркову очень хотелось заплакать, но комок в горле катался как горошина и никак не хотел становиться тугим. Его обожженное тело больше не горело, острая боль перешла в тупую, жжение – в нытье, а пронизывающий страх – в глухую усталость.
– Долго ты здесь будешь корячиться? – спросил обрюзгший лысый грешник.
– А-а? – скорее простонал, чем спросил Сурков.
– Я сегодня дневальный, будешь копаться – останешься со мной на заплыв. Понял?
Сурков ничего не понял, но схватил квадратный кусок мыла и похромал в душевую. Освещенная догорающим факелом комната была оснащена рядом согнутых труб. Кран у душа оказался один. Как догадался Сурков, горячая вода грешникам не полагалась. Даже после сорока минут на сковороде его грудь сдавил стальной обруч холода.
– Брр, – сказал Сурков первую осмысленную фразу.
Он потихоньку стал смывать с себя остатки масла. Как и положено, мыло ело ожоги, оставляя зуд.
– Не может быть, – пожаловался Сурков, – этого не может быть! Этого не может быть!!
Кран громко хрюкнул, плеснул на Суркова последнюю порцию воды и замолчал.
– Эй, новенький, – услышал Сурков. – Давай быстрей, сейчас воду отключат.
– Уже отключили, – тихо сообщил Сурков.
Возникший в проходе толстяк осмотрел покрытого мыльной пеной Суркова. Очевидно, это было жалкое зрелище, потому что он ухмыльнулся и, сплюнув на пол, сказал:
– Вот что, новенький, ты здесь надолго, так что послушай моего совета: не будь чмом.
– Как это?
– Так. Сопли не распускай, не ори, когда тебя жарят, не стой «раком» в раздевалке. Поджарился, масло смыл – и на нары. А если ты вздумал свои игры играть, знай – здесь таких не любят.
– Какие игры?
– Такие. Ручку Паркеру отдай и не думай, что он о ней не знает.
– Как он узнал?
– А ты как думаешь? Мысли прочел, придурок. Неужели непонятно?
– Они умеют читать мысли?
– Все читают мысли, в том числе и ты. Или думаешь, здесь все русский изучали? Все на мыслях. Говорить – воздух трясти, да и воздуха здесь почти нет, – толстяк помахал короткими руками вокруг себя.
– Чем же мы дышим?
– Узнаешь, – пообещал толстяк, – когда в котел попадешь.
Сурков закрыл глаза и опустил голову.
– Не ной, баба, – фыркнул грешник презрительно. – Пообгоришь, привыкнешь, лет через триста могут на верхние уровни перевести, там полегче да почище, а если с головой – можешь и до черта дослужиться. Но до черта – это надо лет семьсот обгорать, чтоб до черноты.
– А в Рай кого-нибудь переводили?
– В Рай? – толстяк схватился за бока. – Ха! Новенький в Рай захотел, ёкарный бабай.
Сурков отряхнулся как собака и, обойдя развеселившегося толстяка, прошел к тринадцатому шкафчику. Стараясь не потревожить ожоги, он накинул спецовку и аккуратно застегнул пуговицы. Обуваться было особенно больно. Немного поколебавшись, Сурков засунул руку в ботинок и извлек злополучную авторучку. Блеснувшее в полумраке золотое перо показалось нереальным.
– Интересно, – сказал Сурков, – а почему ее никто не отнимет силой?
Суркова поразило, что такой простой вопрос не возник раньше, ведь если черти обладали реальной властью, могли читать мысли, чинили беспредел и кого-то опекали, то логично было предположить, что они распоряжались и имуществом грешников.
– Эй, дневальный, – позвал Сурков, – как вас там?
– Ты меня задерживаешь, – напомнил толстяк.
– Еще минуту, – и, не дождавшись ответа, спросил, – А почему черти не применяют силу?
– Не все так просто, – глубокомысленно вывел толстый. – Когда-нибудь сам догадаешься.
Суркову ничего не оставалось, как нести свои ботинки по полутемным коридорам туда, где его мучения начались. Дорогой он думал об авторучке, о наказании и о чертях, но не смытая стекловата так зудела за шиворотом, что мысли Суркова путались.
– Долго ходите, грешник Сурков, – вместо приветствия сказал черт Вялый. – А я вас поджидаю.
– Зачем? – спросил Сурков безрадостно.
– А вы не догадались?
– Скажите, Вялый, – не выдержал Сурков, – почему вы мне выкаете?
– А что вас смущает?
– Меня просто бесит ваше вежливое отношение.
– Это моя работа.
– Вы хотите сказать, что издеваетесь надо мной?
– Сурков, здесь Ад, и церемониться с вами никто не обещал.
– А если я вам съезжу по физиономии?
– Да будет вам известно, что у черта нет физиономии, а вышеобозначенная часть тела называется мордой.
– Вышеобозначенная часть тела, по моим представлениям, должна иметь рога.
– Это уже мифология, – махнул рукой Вялый, – бабушкины сказки. Но вы мне, Сурков, зубы не заговаривайте.
– Вы тоже хотите получить паркер?
– Хочу, – ответил Вялый после продолжительного раздумья.
– Зачем? – спросил Сурков.
– Идемте.
Вялый направился по проходу, миновал несколько галерей и остановился возле узкого входа в пещеру.
– Будете расширять вход, – пояснил он.
– Чем? – спросил Сурков.
– Чем угодно. Будете работать здесь вместо отдыха до тех пор, пока размер пещеры не превысит размер грота. Затем получите право на восьмичасовой отдых.
– Это распоряжение Паркера?
– Паркера, – согласился Вялый. – Но я мог бы его ослушаться и заставлять вас работать меньше или перевести в другое место, если, предположим, получил бы от вас кое-что.
– Прощайте, Вялый, – уверенно сказал Сурков. – Идите, отдыхайте, у меня много работы.
Сурков двинулся к входу, пробуя руками куски горной породы. Он твердо решил, что ручка останется у него не столько в силу природного упрямства, сколько из-за очевидных рассуждений. Раз вещь кому-то очень нужна, значит она представляет собой определенную ценность.
* * *
Сурков очень быстро понял, что лучшим в данной ситуации было бы сойти с ума. Умереть, не думать, не существовать он не мог. Теперь он вынужден терпеть, пребывать, мириться и, самое страшное, осознавать, что это будет продолжаться и продолжаться. Сложнее всего было не думать об этом, потому что мысли тошнотой подступали к горлу и кружили голову, как только Сурков не успевал от них отмахиваться. Что может быть неприятней навязчивой мысли? Может быть, теща? Или сварливая жена? Нелюбимая работа? Болезнь? Старость? Бедность? Собственная глупость?
Сурков подумал, что все это вместе и образовало бы тот феномен безрадостного прозябания, безысходности и страха, который испытывал он. И что удивительно: никто не пугал его, не угрожал и не обещал вечных мук, мысль эта приходила сама, так, как приходят друзья – не вовремя и без приглашения. Сурков специально заставлял себя вспоминать жизнь, друзей, работу, книги и кинофильмы. Как назло, бездумная работа по расширению грота способствовала появлению глупых мыслей. Сурков попытался сделать свою работу творческой, но отсутствие инструментов и любых других приспособлений этому не способствовало. В конце концов Сурков бросил свое занятие и направился бродить по Аду. Вялый не появлялся, да и сам Ад в ночное время казался другим. Сурков понял, что видит его по-новому: как неминуемо он превращается в то, что привычно называется домом. Это открытие не приносило хорошего настроения.
Сурков увидел двух грешников, играющих с чертями в карты. Подошел и сел на грубую скамейку, ожидая, что его тут же погонят, но черти, поглощенные игрой, не обратили на него никакого внимания, а один из грешников даже пододвинул к нему бумажный кулек с сухариками.
Сурков впервые видел, как едят в Аду, да и на еду это было не похоже. Грешник брал в рот парочку заплесневелых, посыпанных грубой солью сухариков, хрустел ими, после чего сплевывал под стол. Весь моцион заключался в грубом сплевывании, и вкус сухарей грешника нисколько не смущал. Сурков уже понимал разницу между духовной и телесной оболочкой, поэтому потянулся к пакету только из любопытства. Он выбрал наименее заплесневелый сухарик, положил его в рот и погонял языком, прислушиваясь к ощущениям. Определенно, он был соленым. Вкус соли перебивал устойчивый привкус пыли, ничего интересного он больше не заметил.
– Играть будешь? – спросил грешник.
– Во что играете?
– В дурака.
– В дурака? – удивился Сурков.
– А что? Умником себя считаешь?
Сурков попытался проглотить сухарик, но тот почему-то не хотел проглатываться, а напоминал жвачку. Решив, что с сухариком он разберется позже, Сурков ответил:
– Да нет.
– Так да или нет?
– Нет, я же говорю.
– Ты не сказал «нет», – настаивал грешник.
– Че пристал? – спросил тот, что предложил сухарик.
– А че он в попу лезет? Да… Нет…
– Ударьте его по лицу, Федор Абрамович, – предложил один из чертей.
Грешник, которого назвали Федор Абрамович, не долго думая воспользовался советом и залепил оплеуху по левой скуле Суркова. Сухарик тут же пролетел внутрь, а Сурков увидел свои ноги, взметнувшиеся вверх. Ощущения боли в Аду были такими же яркими, как и при жизни. В них было что-то металлическое, резиновое, ненастоящее, вроде как от сливочного масла попахивало бензином, но то, что это было масло, сомневаться не приходилось. Сурков больно ударился, кувыркаясь по камням.
Два черта и два грешника залились смехом. Суркову захотелось подскочить, прыгнуть на обидчика и разорвать его в клочья, но неожиданно для себя он ощутил ужасную усталость. Он лежал на камнях, приятный холодок давал ощущение покоя, которое может ощутить путник, взявший непосильную ношу и случайно присевший отдохнуть. Он начинает понимать, как он устал, сколько прошел и как же далеко до конца. От этого знания становится невыносимо тяжело.
Сурков подумал, что досчитает до десяти, поднимется и набьет морду обидчику, но когда досчитал до восьми, уже знал, что будет считать дальше. После двух с половиной тысяч он перестал. Через полчаса ярость прошла, и драться уже не хотелось. Вскоре грешники окончательно продулись и залезли под лавку кричать «гав-гав». Федор Абрамович проиграл двенадцать миллионов «гав», грешник, угостивший Суркова, – чуть меньше. Они добросовестно изображали собак под смех чертей, пока у них не сели голоса, после чего черти пошли отдыхать, а грешники, полаяв для приличия несколько минут, вылезли из-под стола.
Федор Абрамович ушел сразу, а грешник с сухариками подошел к Суркову и протянул обожженную пятерню.
– Сухарик проглотил? – спросил он.
Сурков кивнул в знак согласия.
– Надо было сразу тебя предупредить.
– О чем?
– Утроба – отхожее место души.
– Да? – не поверил Сурков.
– А ты не чувствуешь? Теперь будешь таскать за собой, а для грешника это нелегко.
– И что же мне делать?
Грешник пожал плечами:
– Скажи своему черту, он тебя в медпункт отправит.
– А там? – зачем-то спросил Сурков.
– Там сделают рентген и вырежут.
– Без наркоза? – предположил Сурков.
– Послушай, парень, я вижу, ты здесь недавно. Запомни несколько вещей, которые тебе пригодятся: здесь Ад, и все, что происходит, делается не для твоего удовольствия. Если здесь вырезают совесть, то делается это самым тупым скальпелем, без наркоза, да еще и зеркало поднесут, чтобы ты все видел.
– Мне показалось, что черти к вам неплохо относятся.
– Показалось. Черти здесь, чтобы нас наказывать. Черти – это отборные, обгоревшие грешники. Они не подвергаются наказанию, потому что готовы служить Сатане.
– Зачем же вы с ними играете?
– Мало того, что играем, еще и всегда проигрываем. Черт в Аду – и бог, и царь, и генеральный секретарь, запомни.
– Но ведь чертями не все становятся.
– Не все, – согласился собеседник. – Только самые отборные мерзавцы.
– А остальные?
– Остальные варятся. Некоторым послабления дают, некоторые даже до ангелов дослуживаются. Впрочем, врут, наверное, – он зачмокал губами, очевидно, что-то представляя, но тут же сделал искаженную гримасу на лице. – Думать здесь нельзя, поймешь скоро.
– Как это? – опешил Сурков.
– Пока ты здесь недолго, можешь думать, но постепенно все пройдет.
– Как же не думать? Как же так?
– Ну, не то, чтобы совсем, можешь думать о том, как будешь наказан, об отдыхе и так далее, но вот представить что-нибудь свое уже не сможешь.
– Почему же?
– Потому что здесь все нематериально, все здесь дух. И ты, и черти, и все вот это, – собеседник обвел окружность. – Не совсем, конечно, а впрочем, я и сам не знаю, никто меня не учил.
– А это? – Сурков достал авторучку и показал собеседнику.
– Откуда у тебя это? – грешник вылупил глаза, протягивая вперед ладони.
– С собой пронес.
Собеседник недоверчиво скосился на Суркова.
– И не отобрали? А мысли прочли?
– Прочли, но сами не стали отнимать.
– Это – чтобы ты отдал, – предположил грешник. – Отнять не так больно, а вот, когда сам отдашь – будешь каяться, что смалодушничал. Черту – очко, тебе – наказание.
– Умно, – согласился Сурков. – Только не отдам.
– Отдашь, – пообещал собеседник, – Ад и не таких ломал. Здесь душа грешника как соломинка.
– А если я не грешник?!
– Если не грешник? – усмехнулся собеседник. – Тогда тебе надо в оправдательный комитет. Напишешь заявление, будет повторный суд. Но вот не помню, чтобы кого-то оправдали. В лучшем случае – послабление. Только ты теперь не рассчитывай с твоим сухариком… – собеседник сделал гримасу, похожую на гирю.
– А где он находится, оправдательный комитет?
– Ха! В оправдательный только черти могут, тебя туда не пустят.
– А если я заявление напишу?
– Еще раз тебе повторяю, но последний, заметь. Черти здесь все. Залезешь за черту – будешь в Аду, как по Библии положено. Найдешь подход – получишь преференции.
– А что, если не подчиняться? Не исполнять приказы, на наказания не ходить, сбежать.
– Глупости. Сколько я здесь, ни разу о таком не слышал. Новичков часто на цепь сажают или в карцер, дополнительное наказание дают. Но чтобы кто-то на своем настоял, такого не было.
– А убежать?
– Попробуй. Поймают, переведут на пару сотен уровней вниз, там содержание похуже этого.
– Неужели ничего нельзя сделать?
– Нельзя, – бросил собеседник и пошел по гроту прочь от Суркова.
– Ты куда? – окликнул его Сурков.
– Ясное дело, – бросил тот через плечо, – наказания скоро начнутся.
* * *
Сурков варился в Аду, кипел в нагретом масле, шипел на раскаленной сковородке, сидел в мешке со стекловатой. Для Ада это были обычные будни, и никто не замечал, что это происходит с Сурковым. Никто не говорил:
– Неужели Сурков умер?
Или:
– Ну, надо же, Сурков попал в Ад.
Его пребывание и наказание было таким же обычным делом, как и у миллиардов грешников по соседству.
По ночам, хотя понятие «ночь» было понятием относительным, Сурков расширял грот. Вялый не настаивал на этом, даже когда Сурков явно уклонялся от его распоряжений. Лишь однажды он напомнил, что Сурков будет заниматься этим до тех пор, пока не выполнит задание полностью. Сурков же считал, что ему некуда торопиться и сачковал при любой возможности. Вскоре он стал замечать, как теряет силы. Проклятый сухарик разбухал внутри и, казалось, весил несколько килограммов, кожу покрыли ожоги и язвы, кости ломило, а голова постоянно гудела, словно трансформатор. Сурков стал мечтать об отдыхе, хотя спать он совершенно не хотел. Надо было что-то предпринять, и он усиленно стал соображать. Тут выяснилась неприятная вещь, о которой его уже предупреждал один грешник. Мысли совершенно перестали его слушаться. Любая фантазия, не относящаяся к наказанию, Аду и чертям, не хотела строиться в голове.
«В этом нет ничего удивительного, – думал Сурков. – Ведь я нахожусь в нематериальном мире, и любая нематериальная субстанция здесь является реальной. Например, моя душа здесь вполне реальна, а что есть душа, если не набор единиц и ноликов? Раз информация здесь реальна, значит и мысль должна быть реальной. Нет, глупость какая-то. Если бы все было так просто, я вообще не смог бы ни о чем подумать».
Сурков пытался вспомнить какую-нибудь сцену из своей жизни. Он увидел холодный весенний вечер, когда они с Людмирским пили пиво.
«Странно, прошлое вспоминается довольно легко, – рассуждал Сурков. – Почему же представить будущее так тяжело? Неужели потому, что моего будущего не существует? Брр».
Сурков помахал руками, чтобы отогнать эту мысль.
«Довольно киснуть, хватит соплей и пессимизма, я же обманул время, чем это заведение лучше?»
Он огромным усилием воли представил таблицу умножения, закон Архимеда, правило Буравчика. Уравнение Бернулли Сурков так и не вспомнил, но решил не расстраиваться и перешел к рассуждениям на тему расширения грота.
Посчитав приблизительно свою ночную выработку и сопоставив с размерами грота, выяснил, что работа займет не один десяток лет. Такое обстоятельство совсем не устраивало Суркова. Пригнать в грот шагающий экскаватор он не мог, применить средства малой механизации – казалось неэффективным, тогда он решил просто его взорвать. Дело осталось за малым: найти необходимое количество взрывчатки и осуществить план. Взрывчатку выбирать долго не пришлось. Сурков знал, что кроме каменного угля и масла ничего горючего в Аду нет. Правда, он слышал, что масло получают из нефти, но последняя была на нижних уровнях. Масло же перекачивали сюда по трубопроводам. Куда шли остальные продукты нефтеперегонки – Сурков мог только предположить. А вот уголь горел очень плохо, поэтому в печи закачивали сжатый воздух, обогащенный кислородом, чтобы поддерживать горение. Предположив, что он находится на глубине в несколько километров, Сурков пришел к выводу: воздух должен подаваться под давлением в несколько десятков атмосфер. Кислород и масло – соединение весьма взрывоопасное. В какой пропорции и как должно происходить соединение, Сурков не знал, но других составляющих не было, и, начертив камнем на стене грота пару десятков бесполезных схем, Сурков отправился бродить по Аду в поисках компонентов. Оказалось, что магистраль со сжатым воздухом проходит совсем близко, и, если использовать шланг, можно легко подвести сжатый воздух в пещеру. Сурков решил обвалить вход, создав тем самым закрытое пространство. Шланги для подачи воздуха можно было снять с печей. Ночью они все равно не работали. Но вот где взять масло? Маслопровод располагался так далеко, что использовать шланги не было никакой возможности. Носить же масло прямо из пещеры с котлами казалось невыносимо долгим.
Сурков размышлял над решением три ночи. То ли Вялый не смог понять, о чем думал Сурков, то ли Сурков научился думать тихо, но о намеченном взрыве никто не узнал. В конце концов, подкатив к маслопроводу два пустых котла и наполнив один на две трети, Сурков использовал принцип сообщающихся сосудов и шланг для подачи воздуха. Он перекачал половину котла из одного в другой. Дальнейшим замыслом Суркова было поднять один котел над уровнем другого и слить остатки масла, но, сколько он ни пытался оторвать сосуд от земли или даже подтолкнуть под него камень – оказалось совершенно невозможным. В отчаянии Сурков стал возить один котел вокруг другого. Дно гремело о камни, но скользило очень хорошо. Чтобы не заниматься перекачкой, Сурков погромыхал к своей пещере. За ночь он дотащил до входа оба котла, шлангом слил масло, образовав в глубине пещеры маленькое озерцо. Время наказания приближалось. Он собирался вернуть шланг и взятые котлы на место, но вдруг понял совершенно очевидную истину: шланг для воздуха был испачкан в масле и теперь представлял большую опасность.
Решив не откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, Сурков подсоединил шланг к воздуховоду, проложил его в пещеру и обвалил вход, который предварительно был к этому подготовлен. Пустив в шланг сжатый воздух, Сурков укрылся в противоположной части грота, применив в качестве укрытия перевернутый котел. В это же время черт Вялый появился в непосредственной близости от пещеры и с интересом стал рассматривать обвал и идущий под камни шланг. Ситуация показалось ему забавной, и он никак не ожидал, что через несколько мгновений станет жертвой своей неосторожности.
Когда прозвучал взрыв, Вялый стоял, склонившись вперед. Вмятина такой формы осталась на противоположной стене. Грот почти не пострадал, если не считать глубокую трещину, прошедшую вдоль него, обвалившийся свод, две арки и пару сотен упавших сталактитов. В это время в Турции было зафиксировано землетрясение около четырех баллов по шкале Рихтера. Но Суркову, который находился под перевернутым котлом, казалось, что он взорвал весь Ад. Его защита превратилась в причудливой формы сковороду, а сам он решил, что умер еще раз.
Конец ознакомительного фрагмента.