V
Описать это почти так же трудно, как и определить. Умы, видящие вещи только с их самой незначительной стороны, вообразили, что Дендизм был по преимуществу искусством одеваться, счастливой и смелой диктатурой в деле туалета и внешней элегантности. Конечно, это отчасти и так; но Дендизм есть в то же время и нечто гораздо большее[9].
Дендизм – это вся манера жить, a живут ведь не одной только материально видимой стороной. Эта «манера жить», вся составленная из тонких оттенков, как это всегда бывает в обществе с очень старой цивилизацией, где комическое становится столь редким и где приличия едва торжествуют над скукой. Нигде антагонизм приличий и порождаемой ими скуки не чувствуется сильнее в глубине быта, чем в Англии, в обществе Библии и Права, и быть может, из этой отчаянной борьбы, вечной как поединок Греха и Смерти у Мильтона, произошла та глубокая самобытность пуританского общества, которая создает в области вымысла Клариссу Харлоу[10], и леди Байрон – в действительной жизни[11]. В день, когда победа будет решена, манера жить, носящая название Дендизма, претерпит, надо думать, большие изменения, если не исчезнет вовсе к тому времени; ибо она плод бесконечной борьбы между приличием и скукой[12].
Таким образом, одно из следствий Дендизма и одна из его существенных черт, лучше сказать его главная черта, состоит в том, чтобы поступать всегда неожиданно, так чтобы ум, привыкший к игу правил, не мог этого предвидеть, рассуждая логически. Эксцентричность, другой плод взросший на английской почве, преследует ту же цель, но совсем по иному – необузданно, дико и слепо. Это мятеж личности против установленного порядка, порою против природы: отсюда недалеко до безумия. Дендизм, напротив: он издевается над правилами и все же еще их уважает.
Он страдает от их ига и мстит, не переставая им подчиняться; взывает к ним в то время, как от них ускользает; попеременно господствует сам и терпит над собой их господство: двойственный и переменчивый характер! Для этой игры надо иметь в своем распоряжении всю ту гибкость переходов, из которой слагается грация, подобно тому, как из сочетания и оттенков спектра рождается игра опала.
Итак, вот чем обладал Браммелл. Он обладал грацией, даруемой небом и столь часто извращаемой общественными стеснениями. Но так или иначе он ею обладал и тем отвечал прихотливости общества, скучающего и чрезмерно подавленного стеснительной строгостью приличий. Он был живым доказательством той истины, о которой должно неустанно напоминать людям строгих правил: если отрезать крылья у Фантазии, они вырастут вдвое[13]. Он обладал той фамильярностью, очаровательной и редкой, которая ко всему прикасается, ничего не профанируя. Он жил как равный и как товарищ со всеми могущественными и выдающимися людьми эпохи и своей непринужденностью поднимался до их уровня. Там, где и более ловкий человек потерял бы самообладание, он его сохранял. Его смелость всегда была верным расчетом. Он мог хвататься безнаказанно за лезвие топора. И все же говорили, что этот топор, лезвием которого он столько раз играл, обрезал его наконец; что он заинтересовал в своей гибели тщеславие другого подобного ему Денди, и Денди царственного, Георга IV; но его прошлая власть была так велика, что, если бы он захотел, то мог бы вернуть ее.