IV
Действительно, Браммелл был Денди и только. Иначе Ришелье. Прежде чем быть тем фатом, образ которого вызывает в нас его имя, он был вельможей в кругу умирающей аристократии. Он был полководцем в военном государстве. Он был прекрасен в годы, когда восставшие чувства гордо делили с мыслью свою власть над ним, a нравы эпохи не запрещали следовать влечениям. Но и за пределами той роли, какую он играл, все же еще можно его представить себе как Ришелье. Он обладал всем тем, что имеет силу в жизни. Но отнимите Денди от Браммелла – что останется? Он не был годен ни на что более, но и ни на что меньшее, как быть величайшим Денди своего времени и всех времен. Он им был во всей точности, во всей чистоте, во всей наивности, если так можно сказать. В общественном месиве, которое из вежливости зовется обществом, почти всегда удел человека превышает его способности, или же способности превышают его удел. Но что касается Браммелла, то на его долю выпало редкое соответствие между его природой и предназначением, его гением и судьбой. Более остроумным и более страстным был Шеридан; большим поэтом (ибо Браммелл был поэтом) – лорд Байрон; большим вельможей – лорд Ярмут, или опять-таки Байрон: Ярмут, Байрон, Шеридан и множество других людей той эпохи, прославившихся на самых разных поприщах, тоже были Денди, но и кое-чем сверх того. Браммелл совсем не обладал этим кое-чем, которое у одних было страстью или гением, у других – высоким происхождением, огромным состоянием. И он только выиграл от этой своей скудости, ибо весь отдавшись лишь той единственной силе, которая его отличала, он поднялся на высоту единой идеи: он стал воплощением Дендизма.