Через год
…И вправду красивая, хотя черты не утонченные. Они и не вульгарные, но простые – простонародные то есть. Высокая для женщины – когда целуется, ей не приходится вытягиваться на цыпочках. Не толстая, но крупная, бедра широкие. Хотя талия тонкая, и получается такой интересный изгиб… На двенадцать лет младше. Мнительная. Любит поспорить по пустякам. И податливая, очень податливая.
Нежно прошуршал искусственный шелк, и в полутьме очертания тела исчезли под короткой ночной рубашкой. Ната легла, любимая поза – щекой на его плечо, одну ногу согнула и забросила на него, ладонь на груди. Дан лежал с открытыми глазами, уставившись в потолок, и думал о своем. Тут у них принципиальное отличие: он был вполне самодостаточен, мог оставаться наедине с самим собой долго, а она – нет.
О чем ты думаешь?
«Вот, опять… Думаю и думаю себе, какая разница?»
Ответ «ни о чем» вызывал непонимание: «Так не бывает». Он привычно погладил ее по голове, открыл рот… и опять не решился, вместо слов вышел почти неслышный вздох.
– Что? – тут же откликнулась Ната.
Вот этого у нее не отнять – чувствительности. Он хотел кое-что сказать, уже давно хотел, но не мог пока. А она ощущала это.
– Нет, ничего.
Ната теснее прижалась к Дану.
– Даник, знаешь, что бы я…
– Перестань.
– Чего ты, Даник? Я говорю…
– Перестань!
– А… – Легкая обида в голосе. – Но мне нравится так называть…
– А для меня это как пенопластом по стеклу, понимаешь? Я ж просил…
– Что такое «пенопласт»? Хорошо, хорошо, Дан… Вот, теперь я забыла, что хотела сказать!
– Значит, не важно, раз так быстро забыла.
Оказалось, что для нее это все-таки важно. Помолчав, Ната прошептала:
– Я бы хотела умереть раньше тебя.
Дан поморщился в темноте. Ната ждала реакции, но он молчал – что тут скажешь на эти женские глупости?
– Да, раньше, и чтобы в твоих… чтобы ты при этом обнимал.
– Хотела сказать «в твоих объятиях»?
– Да… в объятиях.
Дан почувствовал, что она улыбается. «Объятия» – этакое книжное слово, которое Ната вряд ли произносила хотя бы раз до знакомства с ним.
– Да, чтоб не просто обнимал, а чтоб в объятиях. И когда я буду умирать, чтоб ты был со мной, чтоб тебя я видела последним. Тогда бы я… тогда бы было хорошо, ты понимаешь?
– Хотела сказать «тогда бы я была счастлива»…
Обычно он понимал ее лучше и быстрее, чем она себя, но в этот раз пришлось призадуматься. Скорее всего, «объятия» для нее означали единение – единую плоть. Ну да, это он тоже ощущал… то есть ощущал, что этого нет. Даже лежа в постели, в темноте, тесно обнявшись, дыша в унисон, они не были единой плотью. Он, во всяком случае, и в самые трепетные, интимные моменты был отдельно, сам по себе. А она чувствовала это.
– Чтоб, если я буду умирать, ты был так близко… как…
– Ближе к тебе, чем воздух в твоей груди?
– Что?
– Говорю, чтоб я был ближе к тебе, чем кровь в твоем сердце? – Он подождал с надеждой. – Нет? Это метафора. Очень близко к тебе, так близко, что…
«Нет, это не для нее. Зачем я столько тяну?..»
Пол чуть качнулся вместе с кроватью.
– Надо вставать, – сказал Данислав.
Он оделся и стоически высидел двадцать минут, пока Ната красилась. Острое удовольствие от наблюдения за прихорашивающейся перед зеркалом женщиной, которая только что спала с ним, уже исчезло, но ему все еще было приятно смотреть на нее.
Зал наполняли представители богатых западных контор с женами, дочерями и любовницами. Или любовниками. Дан, по такому случаю надевший белую рубашку и костюм, занял столик в углу. Рядом пили вино несколько мужчин, которые тут же уставились на Нату.
Голубой небесный свет падал сквозь круглые окна на мозаичный пол, сливаясь с желтым светом электрических свечей, и это было символом всей теперешней моды: мешанина естественного и искусственного, натуры и техно. Подошел официант. Данислав заказал сухого вина себе, Нате – шампанского. Чокнулись. На них смотрели. «Глядите-глядите, сморчки старые… Еще бы, колоритная пара. Я вроде интеллигентный мальчик из приличной семьи, ну а Ната… Большинство дам здесь анемичны, воздушны, а ее правильные и крупные черты лица, смугловатая кожа, большие глаза, пышные волосы…»
Ната все еще чувствовала себя неуверенно в таких светских компаниях.
– Смотри, – сказала она, толкая Данислава ногой под столом. – Вот этот… он чего пялится?
Дан покосился туда. Гаддет Дадлиб, представитель ТАГ, «Турбо-Аэро-Гидро» – более идиотское название для корпорации трудно придумать, – ласково и отечески посматривал на него через весь зал. Увидев ответный взгляд Данислава, он поднял бокал и кивнул.
– Чего он? – прошептала Ната.
Дан пожал плечами:
– Скучает…
На стойке бара тихо позвякивали бутылки. За широкими окнами плыли белые облака и сияло солнце. Дан сидел, откинувшись на спинку стула, разглядывая пенометалл «под дерево», полимер «под мрамор», оргстекло «под хрусталь».
– А кто он?
– Дадлиб из ТАГ. Кажется, к себе зовет. Хочешь, пересядем за их столик?
– Не хочу! – испугалась Ната. – Зачем с ним сидеть? А еще расскажи мне, кто они. Вот этот… – Она начала было поднимать руку, чтобы показать, но тут же опустила. Дан научил когда-то, что показывать пальцем нехорошо. – Который длинный, в очках.
Данислав рассказал.
– «Длинный в очках» – Никита Аквидзе, пресс-секретарь из «Силикон индастрис». Милейший человек – каждой из своих любовниц, прежде чем отправить ее в отставку, дарит симпатичный домик на Апеннинах. Там, говорят, теперь целый поселок из этих домиков, а на детских площадках носятся веселые табунчики маленьких чернявых Аквидзе. Вон тот здоровый, лысый, с трубкой – Джоб Макастер по прозвищу Бильярдный Шар, знаменитый драчун в боях без правил. Он недавно подписал контракт с «Фурнитурой». Ну, это, знаешь, которые делают «умную одежду». Он теперь красуется во всех их рекламных роликах с «подтяжками-интуита-ми», «ловкими галстуками» и другой дребеденью. Та дама в колье за миллион кликов – жена самого Изи Швейберенга, хозяина «Майкрософта».
Ната смотрела во все глаза.
– И ты со всеми знаком?
– Ну-у… – протянул Дан. – С некоторыми, не со всеми. Меня ж часто на подобные мероприятия приглашают, хотя я не бизнесмен и не политик… – Он запнулся. Опасная тема. Сразу же начинаются вполне резонные для нее расспросы: «А кто ты? Чем занимаешься? Целый год, Даник… то есть Дан, ведь мы вместе уже целый год, ты обо мне все знаешь, я все тебе рассказала, а ты…»
Она до сих пор не знала даже, как он попал в те заросли у холма с сотрясением мозга. Правда, он познакомил ее с Раппопортом, сказал, что когда-то учился у его младшего брата, а теперь старший, Михаил, – его шеф. Близко к истине, хотя правильнее было бы сказать, что Раппопорт просто дает Дану заработать.
– Ты ведь там жил раньше?
– А? – задумавшись о своем, Дан не сразу сообразил, о чем она. – Да-да, там. Учился. Покажу тебе знакомые места.
Пол опять качнулся, в зале отдыха гулко зазвучал усиленный динамиками голос программиста, управляющего через Геовэб перемещением острова (такого человека по старинке называли Капитаном):
– Наш остров приближается к автономии Университетов… Просьба всем вернуться в свои каюты, через пятнадцать минут…
Люди начали вставать. Дан с Натой тоже поднялись. Она заметила, что Дан снова ушел в себя, и, стараясь вернуть его внимание, спросила:
– Так мы их всех еще увидим?
Данислав ответил:
– Конечно. Там у «Электрикум Арт» большая вечеринка, все соберутся.
За десять дней до этого в Лама-секторе орбитального анклава «Тибет», в беседке на вершине пластикового пригорка – одного из десятка одинаковых конических пригорков – невысокий узкоглазый мужчина произнес почти то же самое и почти с тем же выражением. В беседке сидели двое: Аша, глава корпорации «Невмешательство», совсем недавно переименованной во «Вмешательство», и его гость Жиль Фнад. Задумчивость Аши, которого еще называли ламой, хотя в общепринятом смысле ламой он не являлся, как раз и была связана с гостем. Он искоса рассматривал Фнада, размышляя, почему тот вызывает неясную тревогу.
– На своей вечеринке «Электрикум Арт» соберет множество гостей.
Глава «Вмешательства» произнес это, скрестил ноги и откинулся в кресле, позволяя ассоциативным ручейкам сплетаться в привычном потоке сознания. Соломенные подстилки, два кресла и столик между ними. Фарфоровая чашечка-наперсток, блюдце с миндалем, высокий бокал с янтарной жидкостью и вишенкой. Уют защищенной силовой изгородью беседки царит над ядовитыми миазмами застывшего растительного хаоса. Завезенная с планеты почва уложена так, чтобы имитировать природный ландшафт: топкие прогалины, болотца и озера с застоявшейся водой. Тина. Лианы и грязь. Ветер, который включается каждые два часа. Тяжелый гул вентиляторов… Клубы испарений медленно, гротескно перекатываясь, ползут в одном направлении, словно движется весь Лама-сектор, имитационный заповедник. Рассеянный теплый свет утопленных в далекий потолок круглых прожекторов, крики птиц, треск и шелест… Закроешь глаза – и будто ты в джунглях экваториальной земной зоны. Откроешь – нет, вокруг пластиковые горы-малютки возвышаются над зелено-бурыми водами. Вентиляторы не спасают: воздух горячий и жирный, густой. Солнца нет, но желтые пятна прожекторов в вышине кажутся сквозь марево множеством расплывчатых маленьких солнц. Они тихо гудят.
– Не люблю восточных людей, – сказал гость Аши. – Вы слишком углублены в себя. Эта вещь большая?
Главный лама «Вмешательства» взглянул на Фнада. Странный человек. Или страшный? Шкала Иби Шаболо, бывшего старшего аналитика корпорации, надежная и проверенная ШВЛ – Шкала Выживаемости Личности, – никогда не ошибалась. Она учитывала множество параметров, от наследственности до отношения к домашним животным. Коэффициент выживаемости среднестатистического гражданина из благополучных автономий Западного Сотрудничества – чуть больше десяти процентов. У обычного полицейского – двадцать семь процентов. У солдата ОКК, Объединенного корпоративного контингента, – тридцать шесть; столько же и у «среднего» преступника. Охранники «Вмешательства» гордятся своим КВ в пятьдесят процентов, а у самого Аши целых семьдесят пять. Вообще свыше семидесяти – лишь у одного процента жителей планеты, а девяносто – у ноль целых ноль сотых процента. Специализированный боевой аякс из «Аякс-треста» имеет девяносто девять целых и девяносто девять сотых, то есть почти неуязвим. Почти – потому что шкала, как гипербола, может бесконечно сближаться с осью Х, но так никогда и не достигнет ее.
Да, умен был Иби Шаболо, хоть и склонен к депрессивному психозу, и не зря он гордился Шкалой, своим любимым детищем. Но ждал его печальный конец. Перед тем как нанять Фнада для выполнения первого задания, «Вмешательство» решило прогнать его психокарту через ШВЛ… Сто два процента. Хотя теоретически Шкала не могла выдавать результат свыше ста, даже сто не могла. Иби, мучаясь все сильнее, бесконечно проверял и перепроверял данные, теребил разведотдел «Вмешательства», который в результате накопал о Фнаде столько, сколько не накопали полиции пятнадцати автономий, где Жиль был заочно приговорен к смертной казни. И результат изменился – шкала показала сто три процента. Но такого просто не могло быть, это противоречило всей концепции ШВЛ! И в один прекрасный день Иби Шаболо нашли с дыркой во лбу и пистолетом в холодной руке.
«Сто три, мать его, процента, – думал Аша. – Да целый спецвзвод аяксов не наберет столько. Такая выдающаяся живучесть должна как-то проявляться – между тем…»
Между тем сидящий перед ним человек производил впечатление лишь своей неопределенностью и больше ничем. Средний рост, среднее телосложение, среднее лицо. И еще он никогда не моргал, во всяком случае лама ни разу такого не видел. Аше казалось, что фигуру Фнада окутывает нечто, мешающее сосредоточить на ней взгляд, подметить обычные мелочи, из которых складывается впечатление о человеке. Это относилось ко всему: манере говорить, мимике, жестам. Будто пузырь марева постоянно перемещался в пространстве вместе с телом Фнада. Неявный человек, неотчетливый. С таким можно проговорить целый вечер, а наутро не вспомнишь ни лица, ни жестов. Ни имени. Что это за ускользающее, лишенное коннотаций слово: «Фнад»? И как такое может быть, почему же он никогда не моргает?
Гул вентиляторов накатывал липкими волнами, удушливая жара поднималась из низин и болот Лама-сектора. Сегодня техники явно перемудрили с климат-контролем.
– Эта вещь поместится в кармане, – произнес лама, отвечая на вопрос Жиля Фнада. – Ее вряд ли смогут определить даже сканеры последних моделей, а если и смогут, то не идентифицируют как опасную или ценную. Мы догадываемся, у кого эта вещь, но все же не уверены до конца.
– Желательно, чтобы тот, у кого она находится, не смог после никому ничего рассказать?
– Да. Это одно. Есть еще две причины для вашей поездки. Уже довольно давно на нашей орбитальной платформе стоит устройство, которое мы все никак не решались перевезти куда-нибудь. Назовем его… Машиной. Была идея доставить Машину сюда, в «Тибет», но за нами слишком плотно наблюдает Континентпол. Сейчас появилась возможность спустить Машину на планету, на небольшой космодром неподалеку от Университетов. Ваше дело – проконтролировать переправку Машины от космодрома до автономии и погрузку в трюм нашего сухогруза, дальше мы справимся. Ну и, наконец, третье – вечеринка «Электрикум Арт».
– Они ведь полностью вытеснили вас из Восточного Сотрудничества?
Аша с полузакрытыми глазами плыл в волнах гула, чувствуя слепое пятно, зону невыраженной пустоты там, где находился Жиль Фнад.
– Почти. Почти вытеснили.
– Ладно. Та вещь опасна?
«Нет, это говорит не человек, обычный рот не может так малоэмоционально произносить слова. Речь доносится из слепого пятна, звуки генерирует пустое пространство…»
– Сейчас ЭА оплатила строительство шикарного общежития для Красного корпуса.
Его открытие собрались превратить в рекламную акцию и пригласили шишек из нескольких крупных компаний. Там готовится что-то феерическое. Зачем вам такие подробности?
Аша спросил – и не услышал своих слов. Вернее, услышал их как вибрации черепной кости, но не через воздух. Гул вентиляторов давил со всех сторон, ламе казалось, что он попал внутрь огромного стога сена, прелого и горячего.
Жиль Фнад не пожал плечами – слишком очевидный жест для такой персоны, – только сказал очередную необязательную банальность:
– Чтобы оптимально действовать, мне надо лучше разбираться в ситуации.
– Хорошо, вот вам ситуация. Университеты организовали внутреннюю сеть еще несколько лет назад. К Геовэбу это не имеет отношения. Ученые, преподаватели и студенты запускали туда данные последних экспериментов, рефераты, конспекты лекций, свои разработки. Информации со временем накопилось слишком много, требовалась новая справочная система, которая позволила бы работать с таким объемом. Вячеслав Раппопорт, декан факультета теории информации, вызвался сделать ее. Он использовал принцип фильтра. С самого начала предполагалось, что такое понадобится, потому университетская сеть имела вид… стянутого посередине пучка соломы… – Лама замолчал. Солома, да. Хорошее слово, сухое. Воздух был как солома, царапал губы и неприятно колол ноздри. – С двух сторон – выходы на компьютеры разных университетов, посередине – большой сервер, как бы общий канал. Это все условно, для наглядности. Повторяю, на самом деле схема их сети… они назвали ее Сеть Моногатари, СМ… Конечно, она куда сложнее. Так вот, Раппопорт поставил на центральном канале фильтр – компьютер под названием Гэндзи, сквозь который прокачивались все проходящие через сеть биты. В автономии это был первый биокомпьютер. Его винчестер – колония галобактерий в синтетической среде. По составу он напоминает… – Аша улыбнулся бы, если бы не чувствовал, что соломенный воздух уже проник в легкие и скрежещет внутри, рвет альвеолы, скребет, царапает и пьет его кровь. – Напоминает первобытный бульон. Справочный компьютер Раппопорта отслеживал всю информацию, гуляющую по Моногатари, чтобы любой обратившийся к нему за помощью пользователь непременно получил ответ на свой вопрос. Естественно, там было много мусора, личных писем, рекламы. Раппопорту приходилось постоянно совершенствовать систему. Он задавал все более сложные эвристические алгоритмы отсеивания повторяющейся информации и спама. В конце концов Гэндзи перестал только подсказывать. Он стал советовать. Раппопорт понял, что из сложной многоступенчатой системы поиска и справки он получил искусственный интеллект.
Аша надеялся добиться хоть какой-то реакции, все-таки он рассказал то, что знало не так уж много людей в Сотрудничестве. Жиль Фнад шевельнулся в кресле, и лама подумал, что сейчас сквозь пузырь неявности, который окутывал гостя, просочится хоть толика удивления, чего-то такого, что проявит Фнада как обычного человека.
– Но он разрушен? Или умер? Как лучше сказать про искина?
Лама выдохнул, пытаясь вытолкнуть из легких солому, но жаркий воздух и тяжелый гул давили со всех сторон, мешали избавиться от колющего ощущения в груди.
– Как угодно. Раппопорт долго скрывал разумность Гэндзи, но такое не скроешь. Когда стало известно, что в действительности собой представляет центр справки Сети Моногатари, поднялся шум. Особенно зловещим казалось то, что Гэндзи – не кремниевая, а бактериальная структура. В местных университетских медиа вышли несколько статей про злобные разумные бактерии. Ректоры, хозяева автономии, испугались.
– А каким образом про искина узнали? – спросил Фнад.
– Гэндзи сам себя выдал. В этом виновата утечка информации из Красного корпуса. Выяснилось, что там была секретная лаборатория, где группа спецов уже несколько лет выполняла заказ… – Аша посмотрел на гостя. Отвел взгляд и посмотрел опять. Хотел сказать: «Мой заказ», но сказал другое: – То ли частного лица, то ли какой-то организации. Проект носил название «Средад» – это все, что о нем известно. Их компьютеры были подключены к Сети Моногатари, хотя свои данные группа на всеобщее обозрение, естественно, не выставляла. Но любопытство – одна из особенностей разумной системы. Однажды Гэндзи наткнулся на слепое защищенное пятно посреди сети, удивился, проник в него и украл информацию. Кажется, она очень впечатлила его. У них ведь там есть и религиозные факультеты, теория веры и так далее. Гэндзи в свое время пропускал через себя в том числе и рефераты по теологии… В общем, СМ наполнилась его всполошенными сообщениями, которые он стал выставлять на общественных сайтах, – в основном про абсолютное зло, дьявола, поселившегося на орбите Земли, и про то, что с планеты ему приносят тайные жертвоприношения. Чушь, но именно это и выдало его. Ректоры начали расследование. Раппопорт исчез, а Гэндзи разрушился. Или был разрушен. Или умер от неизвестной болезни.
Лама замолчал. Его тошнило. Желание исторгнуть наполнившую легкие кипящую соломенную взвесь возобладало над всем – и тут вентиляторы смолкли. Гул, который уже стал частью материи, проник в дерево беседки и плетеные кресла, наполнил плоть Аши горячечной вибрацией, стих. Прекратилось всякое движение, клубы испарений опали, впитываясь в почву. Во всем имитационном заповеднике наступила тишина, лишь сверху, сквозь желтую дымку, доносилось потустороннее, на грани слышимости, гудение прожекторов.
– Куда делись участники той секретной группы?
Аша выпрямился в кресле и произнес, в первый раз за все время разговора посмотрев прямо в лишенное выраженных черт лицо Жиля Фнада:
– Их было трое. Один убит, второй покончил с собой, третий исчез. Гэндзи тоже исчез, возможно саморазрушился от пережитого шока. Его винчестер, где записана вся информация о том, что он обнаружил, пропал. Мы думаем, он находится у исчезнувшего члена исследовательской группы, который спрятался где-то на задворках Университетов. Или у Раппопорта. Сейчас старший брат Раппопорта послал в Университеты своего агента. Мы знаем, кто он, знаем, когда прибудет в автономию. Возможно, через него вы сумеете отыскать винчестер Гэндзи. Это первое. Второе – очерните репутацию «Электрикум Арт». Тут можете действовать как угодно. Наконец, проконтролируйте погрузку Машины. В общем, Фнад, отправляйтесь в Университеты. Вам там понравится.