Глава 2
– Трульма даатуа манарасс аччитилаас! Фаальтаоксиль науашшараас!
Гм… Неужели я остался жив? Тогда почему меня поместили в кабинет логопеда, да к тому же во время осмотра посетителя, отягощенного колоссальными проблемами с дикцией? Нарышкину до этого несчастного бесконечно далеко, тут даже я без ошибки поставлю правильный диагноз: «Неизлечимо».
Откровенно говоря, глаза открывать пришлось с опаской, потому как готов был увидеть нечто, что видеть совершенно не хочется. Дурные опасения имеют дурную привычку сбываться, вот и это сбылось.
Зря открыл.
Как бы сказать, чтобы получилось незатянуто… Вот есть места, где от одного взгляда сердце петь готово, а душа порхает разноцветной тропической птичкой. Но есть и другие, где не то что петь – матом ругаться не захочется: мрак, тоска беспросветная, покосившиеся могильные кресты, смрад разложения и омерзительно каркающее воронье.
Вот я, к сожалению, оказался именно в другом.
Обстановка помещения прямым текстом намекала на застенки, причем не цивилизованные полицейские, а самые что ни на есть пыточные, времен если не Бориса Годунова, то недалеко от них ушедших. Сырые стены из крупных, небрежно отесанных каменных блоков, бородатая плесень в каждой щели, упитанные мокрицы и не менее упитанные питающиеся ими пауки. Дверь (дощатая!) снабжена квадратным окошком-кормушкой, над ней пристроилась электрическая лампочка – тусклая, с противно-красноватым свечением, но все равно выглядевшая здесь так же странно, как спутниковый навигатор на каравелле Колумба.
Более дешевых с виду ламп я еще никогда не видел.
На мебели здесь разоряться не стали, ограничившись лежанкой из голых досок у стены. Древесина отсырела до безобразия, и плесень устроила на ней пышную плантацию. На санитарно-гигиенических делах тоже сэкономили: в углу бадейка их тех же досок, прикрыта крышкой, так что внутрь не заглянуть. Да и заглядывать не хочется, потому как не сомневаюсь, что хорошее там держать не станут.
Более чем строгая обстановка. Сказать про нее «спартанская» – наглейшее преувеличение настоящей картины. Примитивный функционал, ни единой детали, в которой можно найти хоть что-нибудь лишнее или намекающее на комфорт. Впрочем вру – одна есть. Или одно… В общем, имеется тут что-то вроде украшения, если так можно выразиться. На полу грубыми линиями начерчен сложный многоугольник, вписанный в окружность. Краска или мел не понадобились – некто попросту проделал борозду в многолетних наслоениях почти окаменевшей грязи.
Но сомневаюсь, что это простое украшение, и сомнения не беспричинны. Я почему-то стою именно по центру фигуры, и при этом не могу сдвинуться с места.
Бред умирающего?
На голову и плечи сваливаются опадающие кольца троса. Подняв голову, прежде всего убедился, что потолок помещения под стать всему остальному: такой же омерзительный, порченный плесенью, обжитый пауками и мокрицами.
Именно с потолка все падает и падает трос. Вот мелькнул обрезанный гнусными негодяями конец, хлестнул напоследок по лицу, достиг пола. А я лишь глазами его проводил: так и стою истуканом, не в состоянии пошевелить ни рукой ни ногой.
Косноязычный незнакомец наблюдал за приключениями троса вместе со мной, продолжая лепетать свою белиберду. Выглядел он заметно веселее, чем окружающая обстановка. Редко встретишь человека, который, даже будучи обросшим недельной клочковатой щетиной, продолжает выглядеть потешным интеллигентом-ботаником. Еще и одет как бомж, отирающийся в районе помоек, куда киностудии сбрасывают свой хлам. Тряпье его по виду побывало не в одном фильме интересных жанров. Потасканная треуголка спившегося пирата, алый бархатный топик «мечта гея», штаны, суженные на бедрах, зато внизу размерами превосходят трубы «Титаника». И ковбойские сапоги – настоящие «роперы», уж я-то знаю.
Очередная попытка шевельнуться, и опять неудачная: тело будто деревянное, как и вся здешняя мебель. И при этом почему-то не падает, стою насторожившимся сусликом возле норки.
Хотя кое-что вроде могу: язык шевелится, губы тоже, да и головой крутить получается. Пожалуй, имеет смысл обратиться к единственному обитателю каземата:
– Эй, чучело, а ты по-русски не можешь?
– Ашшаркамаанлаай дуусаль каачитлаль!
– Понятно…
Похоже, сосед по камере как источник информации – полный ноль.
А то, что это именно камера, сомнений почти не осталось. К тому же я не столь наивен, чтобы убеждать себя, будто после падения попал на реабилитацию в шикарный санаторий. Нет, это настоящая кутузка.
Неужто такие клоповники где-то сохранились? Да лучше на лесоповале сибирские кедры валить, чем терпеть такое убожество: там все же в тайге работаешь, свежим воздухом дышишь, а не этими болезнетворными миазмами, да и уборку в бараке регулярно проводят. Я, знаете ли, лишь на работе неприхотлив, а в быту тот еще эстет.
К тому же соседа подселили из тех, кто может подойти и в шею тебе вцепиться или даже заточенную ручку ложки в глаз забить, сатанински при этом похохатывая. Вон как уставился – несомненный псих. Его даже колотит, возможно, от предвкушения ужасающей расправы над беспомощным сокамерником.
Надеюсь, все, что я вокруг себя вижу, – действительно бред умирающего.
А псих не может угомониться, так и несет свою ересь. Еще и приблизился, орет так, что брызги до лица долетают. А ведь он меня боится. Да – определенно боится. И одновременно чего-то хочет. Что ему от меня надо?
Что-то: в шею вцепиться или глаза выколоть. Чего еще от ненормального можно ждать?
Пить хочется так, что язык ссыхается. И мутит будто с тяжелейшего похмелья. Неужели в бреду можно страдать от таких симптомов?
Все – хана моим глазам. Псих явно решился на гнусность, подступает неотвратимо, даже бормотать прекратил.
– Убрал руки! Сломаю! Пришибу!
Ноль реакции: ладони тянутся к лицу, а пошевелиться как не мог, так и не могу. А этот гад, растягивая удовольствие, не торопится, прижал сальные пальцы к вискам, надавил. Кожу кольнуло, по губам и языку пробежало неприятное покалывание, будто к ним приставили электроды и пустили слабый ток.
Неужели от стресса такое бывает?!
Грязные руки давят все сильнее, псих начал бормотать что-то явно увещевательное, голову уже откровенно потряхивает от разрядов. Он что там, провода между пальцев прятал, садист?!
А потом перед глазами потемнело.
Что-то частенько со мной такое в последнее время случается.
Очередная процедура открывания глаз. И опять ничего хорошего не увидел – все те же склизкие стены, освещаемые омерзительным светом трехкопеечной лампочки.
Но есть и некоторые изменения. Я больше не стою в центре многоугольника: я в нем валяюсь, и по моему телу безнаказанно ползают вконец обнаглевшие мокрицы, а в спину больно давит неприятно острый предмет. Зуб даю, что это ствол трофейного пистолета-пулемета, подобные предметы надо укладывать в рюкзак аккуратно, без спешки. Спасибо, что при нем не оказалось штык-ножа.
Пошевелил рукой: есть контакт, как минимум одна конечность заработала, и пальцы слушаются прекрасно. Ну вообще замечательно. Теперь можно попробовать подняться.
Вставал тяжело: тело как бы слушалось, но временами почему-то отказывало, так что с трудом удавалось не завалиться назад. С силой распрямил плечи, качнул головой в одну сторону, затем в другую. Гимнастика примитивная, но действенная. При моей работе не всегда допустимы резкие размашистые движения и вообще любая суета. А иной сейф приходится уговаривать часами, да еще и в неудобном положении. Мышцы затекают, работоспособность снижается, вот и приходится выкручиваться при помощи минимального набора способов.
Сокамерник стоял у стены, посматривая как-то противоречиво: одновременно вопросительно, даже чуть заискивающе, и нагло-самоуверенно. А затем открыл рот и тоном, не допускающим возражений, произнес:
– А теперь ты будешь делать то, что я тебе прикажу.
Ну конечно, ага, сейчас все брошу и помчусь выполнять его ценные указания. Не знаю, куда я влип на этот раз, но точно знаю, что стоит в подобном заведении на подобное предложение ответить согласием, как еще до вечера окажешься счастливым обладателем дырявой ложки. Ну и не только подпорченную посуду выдадут – у заключенных ритуал отправки на дно социальной пропасти отработан до мелочей. За кого он меня вообще держит? Болезненно тощий, с прыщавой физиономией девственника в девятом поколении, бицепсы имплантированы от туберкулезного цыпленка, а глаза… Да у тургеневских барышень взгляд в шесть раз мужественнее. Если такого пальцем стукнуть, скорее всего расплачется и побежит жаловаться мамочке.
Столь наглого и одновременно абсурдного наезда свет не видывал.
Улыбнулся ему многообещающе и намекнул о своих планах на ближайшее время:
– Ну что, чмо смешное, приготовься страдать.
– Ты должен мне повиноваться!
– Дятел ты пустоголовый, да я даже своему банку ничего не должен, хоть меня не раз на кредит подсадить пытались. Ты боль хорошо переносишь?
На последних словах хрустнул сжимаемыми кулаками, чтобы между нами не осталось неясностей. Не понять подобные сигналы невозможно, сокамерник заволновался еще сильнее:
– Стой и повинуйся! Не пересекай границу великой пентаграммы! Я тебе запрещаю!
– Да? А если пересеку?
– Ты будешь наказан! Ты очень сильно пожалеешь! Ты будешь каяться!
– Ну и выражения – безвкусица и бездарность. Ты что, отчислен с актерских курсов за полное отсутствие таланта? Впрочем, это не мое дело. Ну так что у нас дальше по программе? Давай, выражаясь твоим языком, поспорим, что жалеть о плохом поведении здесь придется вовсе не мне?
С этими словами я сделал шаг и развел руки в стороны:
– Вот видишь, пересек. И мне за это ничего не сделали. Ну-ка, самец курицы, повтори: что ты там только что кудахтал насчет наказания и подчинения? И заодно догадайся, кто здесь теперь будет доминировать. Ну что молчишь, неужто пришло запоздавшее раскаяние?
Говорил я, не повышая голоса, но этого хватало, чтобы наглеца как следует пробирало. Он, похоже, и правда был уверен, что я, как последний недоумок, останусь торчать в его кривой пентаграмме. Совсем страх потерял. И говорит как по писаному, напрочь позабыв про свою абракадабру. Хотя…
А ведь я теперь занимаюсь тем же самым – несу какую-то дикую ересь. От этого открытия замер на середине шага, прекратив приближаться к все более и более вжимающемуся в стену сокамернику.
– Ёлка, водка, балалайка.
Не выдержал, улыбнулся: свой любимый и родной не забыл, говорю как и прежде. Только вот незадача, на него переключаться приходится, как и на хорошо знакомый английский. У меня на этот случай будто рубильник в голове: в одну сторону я по-русски балаболю, в другую – уже нет.
А теперь рубильник стал каким-то очень уж сложным. Во все стороны, что только есть, норовит повернуться и щелкнуть, подключив меня к языкам, о которых я прежде даже не подозревал.
– Это что за козье блеяние? На каком языке мы сейчас задушевно общаемся?
Сокамерник от такого вопроса на миг опешил, затем, чуть отстранившись от стены, надменно и одновременно с нотками испуга ответил:
– Ты говоришь не просто на языке, а на великом языке аршанни.
– Да что ты говоришь? А я ведь еще вчера о нем вообще знать не знал.
Собеседник отмахнулся:
– Для меня даже в таком запущенном случае это не составило большого труда.
– Труда?
– Именно так: я трудился, я вложил в твою оболочку свои знания. Ту их часть, которая отвечает за языки. Она легко выделяется в слоях разума, универсальна, почти всегда совместима, с ней несложно работать. Я, конечно, говорю о себе: ничтожным ремесленникам даже словарный запас без аппарата управления не перенести – почти невозможная задача. Но мне, как мастеру душевного порядка, не пристало считать подобное затруднением.
– Подожди… Ты заявляешь, что перенес в мою голову целую кучу языков?!
– Именно так. Мне ведь надо как-то с тобой общаться, а без знания наречий ада это затруднительно. Всякий перенос языкового пласта подразумевает честный обмен, так что, если хочешь, мы можем обратиться к более привычному тебе наречию. Я вижу два примитивных и бледные оболочки еще нескольких, столь же ничтожных по наполнению. Какой из них для тебя удобнее?
– Ты только что назвал мои языки наречиями ада.
– Ну ты ведь явился из ада, что еще я могу подумать о твоем языковом багаже?
– Знаешь, давай, пожалуй, перейдем на русский.
– Почему именно он?
– Потому что именно на нем общаются в самом страшном аду.
– Великий Бог! Я вижу, что этот язык скорее всего родной для тебя. Так ты из самых глубин ада? То есть могущественный демон или близок к ним? То-то с такой легкостью пересек охранный периметр.
Ну охраняемые периметры я всегда легко пересекаю. Правда, раньше они выглядели совсем не так.
Стоп, что-то я не о том думаю. Думать надо о том, что кто-то из нас двоих явно свихнулся.
А возможно, оба.
– Ты подожди, не торопись, успокойся, говори нормально. И давай лучше вернемся к началу. Итак, как тебя зовут?
Сокамерник, гордо распрямившись, напевно произнес:
– Даатлькраас Таальчи Сиссарис из дома Ташшани, мастер душевного порядка, врачеватель заблудших душ, адепт Церкви Последнего Порядка, отрекшийся страж канона, смотритель за сущим, следящий за…
– Стоп-стоп! Достаточно! Твое имя непомерной длины, так что будешь просто Датом.
– Демон, ты мне дерзишь!
– Отнюдь, у нас, в самом крутом аду, короткие имена чуть ли не великая честь. Я вот, к примеру, просто Леон.
– Демон Леон?
– Можно и без демона, я не настолько тщеславен.
– Для моего душевного спокойствия лучше все же демон Леон.
– Послушай, Дат, я так предполагаю, что ты считаешь, будто я сюда попал благодаря вот этому смехотворному рисунку на полу?
– Демон, неужели ты сам веришь в свои слова? Я, как отрекшийся страж канона, не хуже тебя знаю, что видимое не имеет цены и сокровенная суть материи заключается в том, что она слаба. Не все со мной согласны, и это часть причины того, что я оказался в этом страшном месте, но ты-то понимаешь, насколько я прав. Так ведь? Для существ бездны столь очевидный факт не может быть тайной.
– Дат, ты не мог бы покороче отвечать? Я всего лишь примитивный демон, от таких речей зевать начинаю.
– Три дня назад, пребывая в полном отчаянии, я решился на смехотворное безумство: бросил вызов великому Богу, прибегнув к ритуалу Трааса и перепробовав до этого много другого. Это при том, что история Трааса считается вымышленной легендой от начала до конца, ее даже в апокрифы не удосужились внести. К тому же о демонических ритуалах знания не сохранились. Так… обрывки невразумительные, веры которым нет. Но я ухватился за эту последнюю ниточку, попытавшись восстановить исходный ритуал. Зримое – тлен, но напитанная силой пентаграмма – это уже нечто совершенно другое. Сутки глаз не смыкал, ждал. Ждал прихода такого, как ты. Но ритуал не сработал, потому как был ошибкой изначальной. Так я считал… считал до этого дня. И вот сегодня, сражаясь с опустошением сил, которые израсходовал на проклятый рисунок, я увидел тебя. Там, где и ожидал изначально увидеть: в плену у силового конструкта, беспомощного, разъяренного, порабощенного.
– Э… полегче, пока я не огорчился.
Дат неожиданно плюхнулся на склизкое ложе, завалился на спину с такой скоростью, что громко стукнулся затылком, на лице его расплылась блаженная улыбка:
– Я всегда знал, что когда-нибудь совершу открытие. Настоящее открытие. Такое, которое поставит меня выше всех одним лишь фактом. Я сделал невозможное и…
Физиономия сокамерника, только что сиявшая, как морда кота, прижившегося на сметанной фабрике, вмиг помрачнела и даже чуть осунулась. Горестно ухватив себя за волосы, он потянул их с такой силой, что послышался треск. Из горла вырвался нечленораздельный вопль, и на этом все закончилось – лицо стало умиротворенно-отрешенным, Дат тихо, без эмоций, произнес:
– Теперь у меня есть демон. Теперь все будет иначе.
Определенно – псих.
– Ты, по-моему, до сих пор не понял, что если я и демон, то уж не твой точно.
По губам Дата скользнула тень ледяной улыбки.
– Да, демон Леон, я понял. Я просто позабыл, что все в этой жизни имеет цену. Тем более если речь идет об услугах ада.
– Да, – кивнул я, инстинктивно насторожившись при упоминании возможности оплаты. – Услуги нашей организации не из дешевых. Мы как-никак бренд с богатой историей, сам понимаешь.
Глупейшие слова будто сами собой вырвались, причем все были к месту. Дат кивнул, соглашаясь, и еще тише произнес:
– Так что ты потребуешь, демон Леон, за свои услуги?
Может, сокамерник и тот еще псих, но я в себе никогда не сомневался и потому априори считаюсь нормальным. Плевать, что именно хочет этот сумасшедший, а я хочу знать одно: как мне вернуться обратно и никогда более не возвращаться в это пугающее место? А в случае, если это изощренный розыгрыш или, допустим, новый метод оказания давления на упрямого задержанного, нужно как-то подать весть своим, что угодил в непростую кутузку, пусть что-то придумают.
Только что это за кутузка такая, где в голову языки записывают? Хотя мало ли до чего добралась сегодняшняя психиатрия. Особенно те ее отрасли, где термин «права человека» воспринимается как далекая экзотика. Для моего же душевного спокойствия выгоднее считать, что я тюрьме, иначе возникнет слишком много лишних вопросов, отвечать на которые некому.
В общем, пока что мне нужно лишь одно – информация.
– Э… Понимаешь, Дат, у нас, в аду, строгие расценки, и я не могу сообщить тебе стоимость моих услуг, прежде чем не узнаю, что именно тебе от меня требуется.
– Разумно, – согласился сокамерник. – Мне потребуется многое.
– Ну так огласи весь список, я очень внимательно слушаю.
Дат поднялся, уселся на лежанку, поджал ноги, приподнял руку, вытянул ладонь, показал один палец:
– Мне надо, чтобы ты пробудил моего муунта. – В ход пошел второй палец: – Ты должен помочь мне добраться до отрекшихся стражей, пока они не сгинули в проклятых горах. Какой каприз судьбы, добиться таких успехов и стать никем, презренными изгоями, всеми забытыми, в чужой земле. Там ведь не крестьяне с полей, там величайшие умы, вся вина которых лишь в том, что подвергли сомнению неизменность ритуалов. Магия живая, а не окаменевший скелет, но лишь избранным доступно понимание столь простой истины. Ты знаешь Кайру? Кайру Ло, которая из Пешваров? Ее знают все, что неудивительно, ведь она может лечить любой телесный недуг. В тех случаях, когда врачеватели лишь руками разводят, ссылаясь на происки высших сил, бороться с которыми смертным не дано, идут к ней. И она помогает. Помогает потому, что не оглядывается на каноны, а делает по-своему. А вот Дамуса Карра из Шеамов мало кто знает, зато он знает о металлах все. Абсолютно все. Ему не нужен кузнечный инструмент, он может тончайший нож закалить так, что тот будет снимать стружку с обычной стали. Отлитый им колокол издает звон спустя бесконечно долгое время после удара. И такое я могу рассказать почти про каждого отрекшегося. Мы думали, что пришло время встряхнуть болото, в котором существуем уже не один век, но нас не поняли. Власть опасается нового, увы, и готова бороться за традиции до последнего. И мы ушли… Да… Так ты понял, куда меня надо доставить?
– К отрекшимся стражам, среди которых есть великий лекарь и металлург.
– Если бы только лекарь и металлург, там почти каждый в чем-то велик, свершивший то, что до него было неведомо. И да, я хочу попасть к ним. А потом… – На лице сокамерника промелькнула тень растерянности. – Потом… Прежде чем говорить о дальнейшем, я должен буду обсудить случившееся с отрекшимися. Я не знаю, как именно дальше тебя использовать, решать скорее всего будут другие. Но тебя ждет грандиозная задача. Что-то такое, отчего изменится весь юг. А может, и не только он. То, что дверь в ад приоткрылась именно сейчас, говорит о многом. Я не готов это обсуждать и даже думать о таком не могу. Но это пока. Душевное равновесие вернется, а с ним и мысли. Ведь что я хотел изначально… зачем позвал тебя… О Великие Боги!
Дат опять вцепился в волосы и опять потянул их до треска. Такими темпами к концу разговора ему потребуется парик.
– Я ведь… Я ведь всего лишь хотел, чтобы ты вытащил меня отсюда. Всего-то! Какая мелочь, ведь дай мне самую ничтожную возможность, и я справлюсь своими силами. Но нет же, обратился к помощи бездны. Но знаешь, ведь это даже к лучшему: начнешь с ничтожных поручений и постепенно дойдешь до великих.
– Э… уважаемый, я не совсем понимаю. Нельзя ли поменьше сумбура?
– В каком смысле?
– В таком, что я до сих пор не наблюдаю четкого списка действий, к выполнению которых меня хотят привлечь. Это говорит о непрофессионализме нанимателя: ведь если он сам не понимает, чего хочет от исполнителя, то как быть последнему?
– Да, слишком много мыслей и каша из слов. Я прошу прощения. Итак, прямо сейчас я хочу следующее: покинуть это место и как можно быстрее оказаться в заброшенном форпосте исследователей севера, что расположен в северной долине под Трехголовым пиком. Там меня ждут отрекшиеся стражи. Это примерно точно на юг отсюда, и не узнать такую гору будет невозможно: она самая высокая на несколько часов полета вокруг, ее вершина походит на трезубец, если смотреть с запада или востока. По пути к ней мы должны сделать остановку на берегу Узкого моря, которое омывает Срединный хребет. Там, на севере, дельта большой реки, по левому берегу которой тянутся джунгли. Чуть западнее ее на небольшом удалении от берега есть два островка. Один абсолютно голый, бесплодный, лишь скудная трава местами, на втором встречаются густые заросли кустарника. На нем же лежит остов выброшенного на мель корабля. Мне пришлось сделать плот из его обломков, чтобы добраться до этих страшных мест. Ведь муунт остался там, он больше не мог летать. Ну да, там, возле корабля, чуть выше пляжа. Свернулся в клубок среди кустов. На этих кошмарных землях не нашлось даже вялой веточки рниша, он впал в глубокую спячку без него. Муунт фамильный, он принадлежал моему деду, а затем отцу, я им очень дорожу и не могу оставить там. Кто знает, когда смогу вернуться самостоятельно, а он не сможет долго ждать, так что помочь ему придется именно тебе. Просто дай ему рниш, хотя бы пару веточек, и, когда он начнет просыпаться, громко произнеси: «Талашай аккурро!» Тогда Талашай тебя признает и не тронет ни твоего сознания, ни тела. Ты станешь для него вторым после меня. Ох! Что я сказал?!
– Много слов было произнесено.
– Тебе не надо произносить зов муунта, я сам его подниму, забудь. Но все остальное в силе. Я понимаю, что эти задачи чересчур просты для тебя, но знай, что далее тебя ждут другие, куда более великие. Теперь ты все понял, демон Леон?
С работодателями надо говорить на их языке, как бы странно они ни изъяснялись. Иначе мигом кинут – к гадалке не ходи. Скажут потом, что ты неправильно их понял, и попробуй что-то докажи.
Хотя какой он к черту мой работодатель?! Он вообще не пойми кто. Но нет же, мозг уже работает в привычном направлении, отдавая приказы языку:
– Итак, Дат, я правильно понял: от меня требуется выполнение трех поручений?
– Как это трех? Я просил одно.
– Здесь не то место, чтобы просить, как я уже говорил, в аду расценки строгие.
– Но…
– Никаких «но». Давай посчитаем вместе. Первое: тебя надо вызволить отсюда. Второе: надо позаботиться о твоем муунте. И третье: тебя надо доставить в долину на севере от Трехголового пика, к отверженным стражам. Я ничего не упустил? Все верно?
– Демон, но ведь доставить меня к отверженным стражам, не вытащив из этого узилища, не получится. Так что я считаю это одним заданием.
– Э нет. – Я покачал пальцем. – У нас, в аду, расценки четкие, и там так же четко расписаны все возможные ситуации, чтобы хитроумный клиент не смог увильнуть от оплаты. Если же он упрямится, допустимы варианты оказания на него некоторого давления. То есть своим последним заявлением ты развязываешь мне руки.
– Для чего развязываешь?!
– Для давления. Скажем так: я могу доставить тебя в долину, не освобождая. Допустим, вместе с этим узилищем.
Дат отмахнулся:
– Отверженные стражи легко меня отсюда вытащат. Здешние дикари опасны лишь количеством.
– Ну а если я доставлю тебя в долину, только не на ее поверхность, а, допустим, на высоту того самого Трехглавого пика. Он ведь достаточно высок, не так ли?
Опять отмашка:
– Перед этим ты поможешь муунту. Все, что ему надо, – одна жалкая веточка рниша. Пощекотать ноздри, и он воспрянет от сна, расправит крылья и сам донесет меня к стражам. Демон Леон, с муунтом не страшна любая высота. Хотя… – Дат чуть помрачнел. – Высота пика все же великовата даже для него. На такую высоту никто, кроме редких искусников не может забраться. Там трудно выжить, слишком мало воздуха. Говорят, человек истекает кровью на куда меньшей высоте, его ткани попросту разрывает.
– Вот видишь, Дат, у меня есть некоторые методы воздействия. Разумеется, их допускается применять лишь в тех случаях, когда клиент отказывается платить. В прочих ситуациях мы, работники ада, сама вежливость и безукоризненная исполнительность.
– Знаешь, демон, не стану спорить из-за одного жалкого поручения. Меня больше волнуют дальнейшие планы на тебя. Итак, ты согласен выполнить работу? И если да, какую цену за это потребуешь?
– Вот это уже конкретный деловой разговор. И, прежде чем дать ответ, так же конкретно задам встречный вопрос: готов ли ты после выполнения поручений вернуть меня назад с полученным вознаграждением?
Дат кивнул:
– Готов. Ну как бы… То есть я не в силах… Я ведь не знаю ритуал. Ты знаешь? Расскажешь?
– Вызвать сумел, а назад отправить, значит, нет? Да ты, Дат, слаб…
– Но это не… Я ведь говорил: ритуалы такого рода считаются легендой, вымыслом. В них нет ни капли рационального. Я сам до сих пор не отошел от шока, вызванного твоим появлением. Но… Но, думаю, у других отверженных стражей обязательно окажется нужная информация. Мы ведь интересовались всем, что не вписано в каноны, в том числе и тем, что находится за апокрифами. Ведь кто знает, где могут скрываться крупицы истины. Доставь меня к стражам, и там мы уже решим вопрос с твоим возвращением. Уж прости, но я даже не предполагал, что у вас, демонов, с этим могут возникнуть сложности. Так что не волнуйся по этому поводу.
– А разве похоже, будто я волнуюсь?
– Нет, но некоторая растерянность в тебе ощущается. Я врачеватель заблудших душ, и пусть твоя душа сама тьма, но какие-то оттенки уловить мне дано. Называй же свою цену и торопись. В этой тюрьме происходят непонятные мне дела. Перед твоим появлением случился страшный шум и, похоже, звуки сражения. Я опасаюсь за свою безопасность, ведь от этих дикарей можно ожидать лишь самое худшее. Ну же! Твоя цена?!