Глава VI
День 22-й
Очередное утро или вечер, говоря другими словами, я всё ещё в вечно серой камере.
Что-то холодное касается моей руки, что-то мокрое. Я вскакиваю с матраца и оказываюсь в огромной луже. Унитаз протекает, струится как фантан на второе августа – вода довольно быстро заполняет пространство камеры.
Я делюсь ситуацией с 45-м и получаю пару бездельных советов: первое, я могу орать, жаловаться, танцевать, вешаться – никто не обратит внимания, второе, я должен ждать, когда принесут разнос с едой.
По камере плывёт библейский ковчег, последнее святое в этом месте идёт по пизде. Книга испорчена. До того как полностью намокает матрац, я сворачиваю его трубочкой и переношу ближе к двери. Воды по щиколотку. В это время 45-й рассказывает, что все, кто находится здесь, прошли жесточайший отбор: психологический, медицинский, плюс отсутствие родственников и только первая судимость.
***
Лёжа на свёрнутом матраце, я нашлёпываю по мокрому полу ритм We Will Rock You и спорю с 45-м о жесточайшем отборе.
Психологическая уравновешенность – сразу нет. Медицинский осмотр – эпилепсия, инсульт, полагаю дальше больше. Первая судимость – тоже не очень верится, но даже если так, можно сделать вывод, что понятий будет меньше, беспредела больше. Неимение близких родственников – верю, в этой фразе акцент ставится, что на нас всем плевать. Хотя я не помню, чтобы меня проверяли, за исключением анкеты на одну страницу.
Вода полностью затопила матрац, поэтому стою по колено в личном бассейне. Неплохая герметичность, хочу заметить. Дверь хоть и просачивает, но довольно медленно. 45-й убеждает меня, что это экспериментальная тюрьма и первые 30 дней предназначены сломать волю, затем следующий этап – совершенно другой, но какой он не знает.
***
Я по пояс в воде.
Интересно, что если дверь не откроют, забавно будет умереть от такой нелепицы. Но логика и стеклянное окно не дают даже намёка на панику.
– Как водичка? – кричит 45-й.
– Холодновато.
– Радуйся, что у тебя в камере нет радиатора, – начинает 45-й. – Или ещё какой-нибудь трубы с горячей водой, всё-таки утонуть поприятней будет, чем свариться заживо. Был у меня случай, точнее, у соседей пенсионеров. Ночью, когда они спали, прорвало радиатор…
Я перебиваю и говорю, что не хочу слушать.
Открывается дверь. Вода сбивает меня с ног. Я поднимаю голову на охранников. Последнее что помню – приклад автомата.
День 23-й
Чувствую под спиной сухой матрац, засохшую кровь на лице, слышу шум, крутящийся, как виниловый диск в ушных раковинах.
Тошнота пробуждает влёт.
Камера по-прежнему противно-серая, но не моя.
***
Я без книги, поэтому лежу и размышляю, каков будет следующий шаг эксперимента. Как вдруг до меня доходит еле слышный женский голос.
Я прислушиваюсь.
– Эй, эй, там есть кто-нибудь? – говорит необъяснимо приятный женский голос.
– Привет, – отвечаю я в уже знакомую систему связи – вентиляцию.
– Ух ты, мужчина! – удивляется голос. – Новенький?
– Нет.
– Вы не знаете, что случилось с моей соседкой?
В голове проносятся все рассказы 45-го за полторы недели, и хоть я не математик, но с уверенностью в 90% могу утверждать, что она мертва – скажу, что не знаю.
– Нет. Не знаю, – говорю я.
– А вы немногословны.
– Возможно.
– Как вы попали сюда?
Я рассказываю, что произошло со мной несколько часов назад. Она усмехается и говорит:
– Прям, картина Княжна Тараканова. Но я спрашивала, как вы, грубо говоря, докатились до такой жизни? Что вы сделали?
– Я расскажу, если ты ответишь на самый глупый вопрос за всю твою жизнь.
– Отлично, мы уже на ты, официальный стиль речи в разговоре снят. Задавай. Кстати, мой номер 21.
– Представь, что ты ромб, – говорю я с полной серьёзностью. – За кого бы ты вышла замуж: за круг квадрат или треугольник?
Из вентиляции я слышу смех.
– Хороший вопрос. Не думала, что меня сможет что-то удивить, – на мгновение она замолкает, – но сначала ты.
Не совсем равносильные вопросы, но почему нет?