Глава V
День 4-й
Приходит еврей к раввину.
– Ребе, у меня проблема: сын ушёл в христианство, крестился. Что делать?
– Ну, я должен с Богом посоветоваться, приходи завтра.
Назавтра тот приходит, спрашивает, что сказал Бог. Раввин отвечает:
– Бог говорит, у него те же проблемы, – я рассказываю анекдот, за железной дверью на поднос падает еда.
Я прошу какую-нибудь книжку, на что получаю любимое варёное сало.
Мерзкая еда, если сравнивать… но сравнивать не с чем.
Каждая частичка кричит, что не хочет здесь находиться. Тело ломает, как если отлучить заядлого курильщика от никотина. Мерзкое ощущение, но разум пытается его облагородить – приплетает великую астральную кару за проступки. Синдром Христа и даже если такого нет – стоило бы придумать, однако же, этому синдрому противоречит простое желание счастья.
Я жру рисовый клейстер с камнями и подкуриваю первую безымянную сигарету.
***
Ночью меня будит плач. Кто-то противно ноет и жалуется на свою судьбу.
Я кричу:
– Заткнись, – и голос замолкает.
Двадцать секунд тишины и стартуют хлюпанье и нытье.
Я снова кричу – всё утихает.
– Кто это? – говорит неизвестный голос почти детский.
– Я, – и тут я окончательно просыпаюсь. – Со мной говорят? Наконец-то человеческая речь.
– Кто это? – переспрашивает голос.
– 46-й.
– А я Миша. 45. Где ты?
– Там же где и ты.
– Если б знал, – говорит детский голос, – что здесь так, то никогда бы не поставил свою подпись.
– А я бы расписался не задумываясь, – отвечаю я. – Меня осудили за убийство, к счастью, за одно, поэтому я кое-как закрыл шкафы с центнерами костей, и признался во всём – точнее, в одном. А ещё нужно было скрыться, и когда прокурор протянул документ о заключении в тюрьме нового типа – я подписал. Плюс этого места и этой самой подписи на этой самой, мать его, бумажке в том, что срок сокращался вдвое, а место заключения оставалось неизвестным и ты исчезал. Но там ещё пару десятков листов было, я не помню о чём – возможно, стоило прочесть. – Ничего этого я не говорю 45-му.
Позже мы находим вентиляцию.
Конструкция наших камер позволяет свободно разговаривать через неё.
День 5-й
И был вечер, и было утро: день пятый (Книга Бытие 1:23).
Разносчик еды подарил мне книжку!
Библия, ага.
День 6-й
Каждый вечер за несколько минут перед ужином, включается фонарь.
И сказал Бог: да будет свет. И стал свет (Книга Бытие 1:3).
В это время у меня в камере открывается театр теней. Львы, черепахи, страусы, собаки – получается довольно жалко.
Я делаю зайчика, если бы он мог говорить, то сказал: убей меня. Но сейчас он рассказывает о знакомом в соседней камере: Михаил Андреевич, восемнадцать лет, брошенный глупой мамой, забытый отцом, не признанный обществом, бедный и несчастный Миша, за что ему такая участь – всё с его слов. Я скажу, за что тебе такая участь, Михаил Андреевич, не каждый ученик одиннадцатого класса приходит на последний звонок с отцовским пистолетом и далеко не каждый выпускник расстреливает в упор преподавателей и одноклассников.
Он убил троих. Троих ранил.
Бедный Михаил Андреевич – постоянно жалуется. Жалуется на свою судьбу. Жалуется мне.
– За что? – его любимая фраза: – За что мне такие испытания? За что я здесь? За что нам это?
– Может быть, – нравится ему чуть меньше: – Может быть, притвориться мёртвым? Может быть, сбежать? Может быть, стоило давать еду получше?
– Почему? – тоже одно из его любимых слов: – Почему у нас нет кроватей? Почему нас не выпускают? Почему нам дают по одной сигарете?
– Ты куришь? – спрашиваю я.
– Я пробовал в средней школе, мне не понравилось. А ты?
Не знаю зачем, возможно, от безысходности я рассказываю:
– Я начал курить, когда на сигаретах ещё не было никаких картинок. Порой я курил, порой нет. Мои периоды курения и некурения менялись так же часто, как выходили новые игры серии Call of Duty и FIFA вместе взятые. В периоды некурения я пробовал и альтернативное получение никотина в организм: никотиновый пластырь – в нём слишком мало никотина, на мой взгляд; снафф – нюхательный табак, коричневый порошок с мятным запахом, хотя сейчас у любого продукта может быть любой вкус и запах; снюс – порционные пакетики, похожие на чайные, родом из Швеции; насвай, в отличие от снаффа, его запах вызывает только рвотный рефлекс. Но пускать дымовые кольца…
Мой рассказ прерывает Михаил Андреевич:
– Почему нас ещё не покормили, может быть, они забыли?
День 9-й
Погода мерзка, как и всегда, как и всегда в этой камере.
Несильный дождь пиксель за пикселем перекрашивает асфальт в тёмно-серый цвет. Серая стена с окном. Бетонная стена слева. Холодная стена справа. Чёртова стена сзади. Хочется прижаться к одной из них щекой и идти, раскрашивая шероховатый прямоугольник красной линией.
Михаил Андреевич по-прежнему жалуется на свою судьбу.
Если бы у голоса был цвет, его стал прозрачным. Прозрачным, как вода. Целебный дождь после долгой засухи. Он начался маленькими капельками, робко падающими с неба, постепенно превратившимися в ливень, со временем перешедшими в противную морось, продолжавшуюся изо дня в день.
По ночам я ощущаю себя под протекающей кровлей, медленно пропускающей прозрачные капельки, которые, накопив свою силу, падают одна за другой, с грохотом ударяются о бетонный пол, постепенно образуя противную лужу.
***
Я слышу, как 45-й смывает за собой.
Слышу, как он плачет.
Слышу, как он дрочит.
Я слушаю его прозрачный голос и вечное нытье.
Как-то я спросил:
– А ты не думал застрелиться сам?
И он замолк.
День 11-й
Несмотря на то что по ночам сильно холодает, погода радует солнечными деньками.
Читаю Библию. Вафуил – смешное имя, а моя новая книга – нет, но чем-то напоминает Игру престолов, единственное, чем занимаются герои – познают друг друга и умирают.
Игра престолов – были там у меня любимчики: Нэд Старк и Серсея Ланнистер.
И карлик, забыл, как его зовут, а у меня тут Вафуил.
В камере удивительно тихо, моего соседа не слышно уже три дня, начинаю переживать за него.
День 12-й
Ем рис и сало.
Вспомнил, как зовут карлика из Игры престолов – Тирион Ланнистер.
Михаил Андреевич по-прежнему молчит.
День 13-й
Идёт пятый день тишины. Загорается фонарь. Я слышу, как 45-й смывает.
– Уже думал, что ты умер, – радостно говорю я в вентиляцию.
– Так и есть, – отвечает он, голос изменился, погрубел. – Твой сосед повесился: снял с себя штаны, привязал их к решётке в окне, встал на свёрнутый матрац, обмотал штаны вокруг шеи и повесился. Возле тела охрана нашла следы спермы. Быть может, он и не хотел себя убивать, а просто решил усилить ощущения или намеревался убить себя и решил умереть в блаженстве. Придурок.
А ведь я всего лишь шутил насчёт самоубийства… глупый Михаил Андреевич.
– А ты кто? – спрашиваю я.
– 45-й.
Новый 45-й сразу начинает рассказывать о месте, в котором мы находимся:
– Изначально в поезд посадили 230 человек, но вышло лишь 218. Рекорд по смертности получил бабский вагон. Дело в том, что из 230 человек было 14 женщин – их посадили в отдельный вагон, а вот мест на мужчин не хватало, и последних 6 закинули к ним. Представь, заходят 6 изголодавшихся мужчин и видят 14 женщин. Изголодавшихся – это я не про еду, как ты понял. – 45-й начинает ржать. Акустика здесь просто шикарная. Его смех пугает. Чувство юмора стучит молотом по наковальне-адекватности. 45-й успокаивается. – Скорее всего, если бы женщины сидели в колонии немного дольше, всё произошло по обоюдному согласию. Но почти все, кто здесь находиться, включая тебя, никогда раньше не были в местах лишения свободы, максимум месяц. Так вот, двое схватили себе по бабе и завалили их на пол. Женщины подбегали, чтобы помочь своим, но мужчины лупили их. Лупили серьёзно и по мордам. Этих дам хоть и сложно назвать ледями, но одно из тел погибших весело 120 килограмм – гора мышц, вот и представь, какого 60-килограммовой бабе, держать удар этого лося. Но дальше больше, у баб оказались заточки. Как только мужики повалили первую партию, одна из женщин перерезала горло насильнику, и началось. В итоге из вагона вышли только женщины. Не все, разумеется.
Приносят ужин. Рис, на этот раз даже без сала.
– Приятного аппетита, – желаю я новому 45-му, но он не обращает внимания.
– В другом вагоне толпа китайцев изрезала негра – выглядело его тело дико, я даже не буду описывать. – 45-й на секунду замолкает. – Кстати, никогда не видел живых негров. А ещё в одном вагоне восемнадцатилетний парень умер из-за открытой черепно-мозговой травмы.
– Это мой вагон, – говорю я, пережёвывая недоваренный рис.
– В этом же вагоне у пятидесятидвухлетнего мужчины был инсульт, он умер. И из поезда вышли 218 человек из 230. Но метки получили 214. Трое были застрелены при попытке к бегству. Один умер во время эпилептического припадка.
– 46 должен был стать его номером, – вспоминаю я.
– И таким образом, – говорит 45-й: – метки получили 214 человек из 230. Понял да.
Я закуриваю.
День 14-й
Мой день начинается в камере. Точного времени я не знаю, местонахождения тоже. На завтрак съедаю тарелку риса.
…а пищею его были акриды и дикий мёд (Св. Евангелие от Матфея 3:4). Акриды – это вроде бы саранча? Значит, у меня всё ещё не так уж и плохо.
С самого утра включается вентиляционное радио 45-FM.
– Знаешь, что? – говорит 45-й.
– Что? – как будто мой ответ имеет значение.
– В 1971 году был проведён Стэндфордский эксперимент с искусственной тюрьмой. Филипп Зимбардо решил изучить поведение людей в условиях тюрьмы. Двадцать четыре добровольца, не имевших ранее опыт прибывания в заключение, разделили на заключённых и надзирателей. Зэки абсолютно вжились в свои роли, начали ощущать себя, как в настоящей тюрьме, они даже по именам друг друга не называли, про свои принципы, вообще говорить не буду, а вот в каждом третьем охраннике обнаружились садистские наклонности. Эксперимент планировался на две недели, но уже через шесть дней он был остановлен из-за возникших опасных ситуаций. Всего шесть дней продлился эксперимент в Стэнфорде, а у нас тут бесконечно долгая реальность. Рано или поздно мы все сойдём с ума: охранники, заключённые. Хочу сказать, что твой сосед не первый суицидник в этих стенах и не последний. Хотя, это даже ненастоящая тюрьма, так, детский санаторий для убийц.
– Откуда, ты это знаешь? – спрашиваю я.
– Пойми, любой охранник, в отсутствие босса приравнивается к богу, он может делать с заключённым всё. Пёс с ней, с женевской конвенцией. Официально этого места не существует. Представь, что ты можешь сделать что угодно и никто об этом не узнает. Что ты сделаешь? Наверное, всё. С заключёнными можно делать всё, что когда-то было лишь в твоей голове.
Я уже занимаюсь своими делами – рисовый баскетбол.
45-й перечисляет:
– Первым стал 213-й – повесился на пятый день. Второй была девушка, жалею об этой смерти больше всего, она расплавила сигаретный фильтр, заточила его и вскрыла вены – ничего она не понимала. Третий твой сосед.
Голос нового 45-го бурого цвета. Порой он становится коричнево-красным, в эти моменты 45-й строит кирпичную стену, кладя кирпич за кирпичом всё выше и выше, игнорирую любые вопросы извне и оставляя их за этой стеной. Но обычно его голос бурый, прущий вперёд и давящий своей массой словно медведь.
– Через неделю было пять убитых при попытке к бегству, – продолжает 45-й.
– И как это возможно? – спрашиваю я. – Нас даже не выпускают?
– 67-й убит при попытке к бегству, не знаю причину смерти, то ли тяжёлые побои, то ли он задохнулся головкой члена, найденной после вскрытия. В этот же день один из охранников скончался от потери крови. 75-й, 18-я и 40-й также убиты, но уже при менее интересных обстоятельствах.
– Откуда ты всё знаешь? – бросаю я вопрос в стену.
– Это не первый эксперимент, а я здесь давно.
День 17-й
Как же тесно в камере. Угол. Пять шагов. Угол. Четыре шага. Угол. Пять шагов.
45-й спит, только так он замолкает.
Я скучаю по старому 45-му, по Михаилу Андреевичу, порой виню себя в его смерти. Почему я с ним не поговорил? Время подумать предостаточно настолько, что даже самая трезвая мысль обрастает безумием.
Новый 45-й – я конкретно устаю от этого общения. Какая бочка громче шумит: полная или пустая? Бочка 45-го пустеет с каждым днём, а его монологи вёдрами черпают воду, но приходится слушать, потому что он здесь и здесь я.
Бесконечные рассказы лишь изредка переходят в односторонний диалог. Он выматывает уже который день. 45-й кладёт на мои мысли, с его точки зрения – он всегда прав, даже если чего-то не понимает, а не понимает он многого. Его правильная и словно заученная речь превращается в пустой трёп.
Он утверждает, что эволюции не существует, это вынуждает меня на долгий спор – безрезультатно. Следом он утверждает, что Голландия столица Амстердама, но так и не называет столицу Нидерландов.
– 46-й, ты знал, что Байкал самое глубокое озеро на планете, а его размеры сопоставимы с Нидерландами. Прикинь, целая страна в одном озере. По объёму воды Байкал занимает первое место среди пресных озёр. Мне пирожок передали в газете. А ещё его называют морем. Понял да.
Незаметно для меня рассказ о Байкале переходит в историю о Сане Решетникове, который утопился в колодце, том самом Сане Решетникове, с которым 45-й двигался десять лет назад.
Зачем мне это, 45-й?
День 19-й
Ненавижу рис. Непроваренный и хрустящий на зубах. Переваренный клейстер. Горелый с угольным вкусом и запахом. Пресный, как вата. Холодный. С камнями. Ненавижу рис, потому что он рис.