Демон государственности. Роман. Часть I (Ирина Филева)

Введение

Камни обладают чем-то вроде памяти. В природе они, как натуральные носители информации, хранят летопись геологических эпох и биологических форм жизни, прокатившихся по ним. В человеческой цивилизации, сложенные и организованные в рукотворные сооружения, они обретают не только материальную форму, но и подобие души.

Дом был ровесником ХХ века. Начало того столетия было едва ли не самым благодушным временем в истории европейской цивилизации. Старый Свет, гордый своими музеями, соборами, библиотеками, университетами и лабораториями, а также достижениями в области естествознания и гигиены, приветствовал грядущую эру либерализма и научного прогресса. Вместе с тем, предупреждали учёные и мыслители, развитие науки может обернуться появлением вооружений чудовищной силы и войнами невиданного размаха. Страны активно перевооружались в ногу с прогрессом, и это порождало тревожные предсказания. Под конец уходящего века министр иностранных дел России граф Муравьёв обратился от имени императора Николая II к правительствам стран с предложением о созыве мирной конференции по сокращению вооружений, ограничению численности армий и военных бюджетов, запрещению наиболее смертоносных и разрушительных способов ведения войны – дабы предупредить грозящие миру бедствия, положить предел непрерывному наращиванию всё более мощных средств уничтожения, а высвобожденные от непомерных военных расходов ресурсы и финансы использовать на просвещение и развитие благосостояния народов. Граф был знаком с предсказаниями аналитиков и военных относительно возможных последствий европейских войн, настолько, однако, мрачными, что в них верилось с трудом.

Некоторые европейские политики усмотрели в русской инициативе намерение усыпить бдительность держав-соперниц, чтобы компенсировать отставание в перевооружении армии. Тем не менее, идея была благосклонно подхвачена общественным мнением. Первая мирная конференция по ограничению вооружений открылась в Гааге 18 мая 1899 года, в день рождения русского царя, как дань уважения его человеколюбивому почину. Участвовали представители 26 государств Европы, Азии, Америки. Прессу не приглашали; о заседаниях в печать давали краткие сведения по решению самой конференции. Были заключены три конвенции – о мирном разрешении международных споров, о законах и обычаях сухопутной войны, о применении Женевской конвенции о раненых и больных к морской войне. Большинство государств-участников подписали три декларации – о запрещении метания снарядов и взрывчатых веществ с воздушных шаров или при помощи иных подобных новых способов; о неупотреблении снарядов, имеющих единственным назначением распространять удушающие или вредоносные газы; о неупотреблении пуль, легко разворачивающихся или сплющивающихся в человеческом теле. Хотя не все государства подписали декларации, да и то лишь на пятилетний срок, но решили провести через несколько лет вторую конференцию для дальнейшего упрочения мира. Тогда же был учреждён Гаагский суд для посредничества в мирном разрешении международных споров. Правда, главная идея конференции – о сокращении численности армий и военных бюджетов или хотя бы об оставлении на том же уровне – хотя и упоминалась в заключительном протоколе, осталась в области утопических благопожеланий.

В мире имелось достаточно взрывоопасных противоречий, способных перейти в горячую фазу, однако мало кто верил в возможность длительной войны в утончённой культурной Европе. И какие могут быть войны в мире, перед которым открывались захватывающие научные перспективы, который всё больше объединялся торговлей, промышленным сотрудничеством, банками, кредитами, акционерными обществами, железными дорогами, океанскими лайнерами, новейшими средствами связи!.. Предполагалось, что в недалёком будущем благодаря просвещению природа человеческая смягчится, разум и гуманизм восторжествуют, и цивилизованный мир окончательно избавится от такого варварства, как войны. Разве что, возможны локальные конфликты на периферии культурного мира, куда прогресс пока не добрался. В итоге представители государств оптимистично провозгласили на Гаагской конференции под светлым июльским небом: «Да здравствует мир без войн!»

Весной 1900 года под цветущими каштанами по бульварам Парижа прогуливались очевидцы грандиозных событий. Словно во исполнение благих чаяний и ознаменование эры небывалых достижений разума, Париж под всеобщее ликование и брызги шампанского открывал Всемирную выставку и II Олимпийские игры, в которых впервые участвовали женщины. Директор промышленной выставки Альфред Пикард считал спорт занятием бесполезным и абсурдным. Он поначалу решительно возражал против игр, но после долгих уговоров согласился приурочить игры к открытию выставки. Воображение публики будоражили поразительные достижения научной и инженерной мысли, приведшие на рубеже веков к таким знаменательным явлениям, как воздухоплавательные аппараты, самодвижущиеся экипажи, синематограф, радио, телефон…

Достопочтенным европейским буржуа не приходило в голову обращать внимание на полдюжины эпатажных русских революционеров, издавших под Рождество 1900 года в Лейпциге первый номер газеты радикального толка «Искра». Газета обозначила цели прогрессивного человечества – борьбу со старым несовершенным миром насилия, а также повела принципиальную полемику с экономизмом и оппортунизмом в рабочем движении. Так называемые экономисты подрывали пафос борьбы роковой, считая, что политические теории непонятны пролетариату, а важны последовательные реформы и практические шаги по улучшению жизни. Напротив, вооружённые коммунистической доктриной вожди отводили угнетённым трудящимся взрывную миссию – вдребезги разнести существующий миропорядок, исключительно посредством социальной революции, с установлением диктатуры пролетариата для построения иного мира, без эксплуатации человека человеком.

Душок революционной заразы, может, кого и насторожил бы, не будь издание предназначено для переправки в Россию, чьи внешнеполитические интересы довольно часто пересекались с интересами мировых лидирующих держав. Северного соседа не мешало побеспокоить изнутри, чтобы диковатая разгульная мощь не перехлёстывала за края его имперской – наполовину европейской, наполовину азиатской – плавильной печи. Как кипящая жидкость выпускает на поверхность пузыри, так из взбаламученных слоёв тонких миров на всем евразийском пространстве вырывались к жизни несметные полчища бесов, равно и великое число просветлённых душ. Им ещё только предстояло в грядущем веке проявить себя в России, ввергнуться в горнило эпохальных событий и разнестись диким семенем по мировым закоулкам.

Полуночная столица

На ту пору Россия чуть не четверть века не вела больших войн и расползлась по гигантским пространствам – от восточных берегов Балтики до Сахалина, от Заполярья до предгорий Памира и монгольских степей. Пять столетий назад московиты начали выбираться из лесов, собирать старые земли после нашествия ханской Орды, увлеклись и прихватили территории самой Орды за Уралом; потом со скучных равнин потянулись к морям, Балтийскому на западе и Чёрному на юге, далее будто по инерции докатились до арктических морей, до дальневосточного побережья Тихого океана, перекинулись через Берингов пролив, пошли на освоение сопредельных территорий, порой даже избыточных, как Аляска, в своё время проданная Америке. Жадно впитывая европейскую культуру и стремясь утвердить себя в евразийском пространстве, творили собственный самобытный мир.

Великодержавный демон государственности на время погрузился в мирную дрёму. В столице империи в тени идеологического древа самодержавия, православия и народности, как на дрожжах, росли банки, кредитные общества, торговые дома, церкви, фабрики и заводы. Здесь новые силы, энергичные, хваткие, талантливые, пробивались к жизни и к власти на смену вырождающейся аристократии. Но лишь поэты и провидцы, чуткие к манифестациям иных миров, в той или иной мере предчувствовали потрясения вселенского масштаба, до поры не проявленные в подлунном мире. Деловитый гул хозяйственного оживления время от времени сопровождался громкими покушениями революционеров-террористов на представителей власти, взрывами бомб и подспудными метафизическими раскатами, эхо которых отдавалось в поэзии декаданса и в стуке топора за сценой в чеховском «Вишнёвом саде».

Построенный на заре эпохи комфорта и практичности на одной из петербургских улиц, идущих от Невского проспекта, дом имел буржуазно-сдержанный, хотя не лишённый щеголеватости фасад чуть вытянутых пропорций с деталями и орнаментом в духе модерна, с ненавязчивым барельефом на античный сюжет на фронтоне. Не того мрачноватого, нагруженного тяжеловесным декором стиля, который несколькими годами позже был вызван к жизни запросами финансово-промышленных нуворишей, а весьма лаконичного по форме и функционального применительно к жизни. При сооружении дома использовали новые строительные и облицовочные материалы, уделяли повышенное внимание вопросам удобства, гигиены, присутствию солнечного света. Здесь были устроены поместительные, комфортабельные квартиры с электрическим освещением, хорошей системой вентиляции, просторными ванными комнатами и двумя ватерклозетами. Дом предназначался для сдачи в наём респектабельной публике с достатком. Этим стенам ещё предстояло вместить человеческие судьбы и летопись эпохи.

Помощник управляющего домом, нанятый для присмотра за порядком и исправностью систем здания, въехал с молодой женой и дитём в квартиру в верхнем этаже, когда там всё ещё достраивали. Происходило его семейство то ли из обедневших беспоместных дворян, то ли из разночинного сословия и только-только перебралось в Санкт-Петербург откуда-то из-под Бологого. Накануне отъезда к новому месту службы мужа, пакуя вещи, Анастасия Андреевна с трепетом в сердце думала о столице. И все-таки на глаза наворачивалась невольная слеза при взгляде на их разобранное незатейливое гнёздышко, где доселе жилось довольно однообразно, зато мирно и покойно, и где родился их первенец. А теперь вот со вторым ребёнком под сердцем пришло время покидать родные пенаты. Тайком от мужа подхватила берестяное лукошко размером с лапоток, подошла с иконкой в руках, ломтём хлеба с солью в угол к печке, прошептала на простонародный манер приглашение соседушке домовому переехать на новое место: «Дедушка домовой! Прошу твою милость с нами на ново житьё; прими нашу хлеб-соль, мы тебе рады, только мы пойдём дорогой, а ты стороной…». Он обычно без приглашения пойти не может, а ведь без домового-то дом держаться не станет; семью, не позвавшую его, ждут несчастья на новом месте. Не покидать же его в старом доме, где он будет плакать и выть по ночам!

Увидь супруг – засмеял бы, застыдил за дикарское суеверие, неуместное в век столь далеко ушедшего прогресса. А чем, спрашивается, лучше естественнонаучные воззрения, которых придерживается он, – эти противоречивые и во многом условные попытки объяснить творение? Придут потомки – и объявят предыдущие учёные теории сущей нелепицей, достойной осмеяния, и нарисуют вместо них совершенно другую картину мироздания. А то, глядишь, обнаружат доселе неведомые и не сквозившие в учёных трактатах виды энергии, некие особые излучения, и, согласно науке, систематизируют домовых в схемах по каким-нибудь видам и подвидам. А рассудочный материализм станут считать ошибочным отсталым мировоззрением. Она, конечно, не сама додумалась – просто слышала рассуждения в этом духе от своей кузины. У той была знакомая дама в Санкт-Петербурге, которая интересовалась новомодным теософским учением и присутствовала при спиритических опытах. Кузина говорила, что даже далёкие от цивилизации племена, затерянные в экваториальных джунглях или рассеянные в заполярных снегах разных континентов, имеют понятие о сверхматериальной природе мира и передают сведения через поколения в мифологических символах, наряду с примитивными религиозными представлениями. Дикари чувствительнее к вселенским ритмам, чем обусловленные цивилизованными понятиями обыватели. Материалисты в подавляющем большинстве своём испорчены однобоким образованием и страдают высокомерием недоучек. Познакомившись с просвещением чуть ближе, чем простая публика, они начинают мнить себя посвящёнными в тайны природы, а свои относительные познания – неоспоримыми истинами. Вера в научно-технический прогресс заменяет им религию. Они тщеславны, как выскочки, занявшие своё место не по праву. А людей воистину высокообразованных, мудрых и чистых сердцем, отличает смиренномудрие. Оттого больше других религиозны люди или совсем простые, или великие учёные.

Анастасия Андреевна была совершенно уверена, что это их домовик оставил два чётких, сходу приметных отпечатка ладошек на белой занавеске в светёлке для гостей, словно кто-то вытер пыльные лапки. Светёлка-то простояла всю зиму запертой на замок, и ключ из своей связки на поясе хозяйка никому не давала, а слой пыли за изразцовой печкой выглядел как будто потревоженным. Из семейства проказничать эдаким образом было просто некому и, кроме того, фаланги детских или изящных женских пальчиков малость не вписывались в оттиск загадочных четырёхпалых конечностей на занавеске – сама пробовала приложить свои ладошки так и эдак. У человека средний палец на руке длиннее остальных, тогда как на занавеске три пальца были равной длины на обоих отпечатках, а от мизинцев, как-то затейливо вывернутых, остались жирные точки. Вот и кузина говорила, что домовые могут иногда материализоваться из тонких измерений, причём, материализация начинается с конечностей. В народных байках рассказывалось, что домовые оберегают своё хозяйство, как могут, хотя порой позволяют себе более или менее невинные простецкие шутки. Однако молодая женщина считала глубоко несправедливыми поклёпы и небылицы, которые дремучие ханжи возводят на этих маленьких шаловливых существ. «Иннокентий, должно, предупреждает о переменах, да о себе напоминает, самым что ни на есть очевидным образом. Уж не к переезду ли?» – ни с того, ни с сего тогда подумалось ей. И, действительно, через полгода, по осени, муж пришёл со службы и сообщил, что его бывший соученик по реальному училищу, у которого в Санкт-Петербурге служба связана со строительными подрядами, приискал ему место с квартирой.

Так провинциальный домовой Кеша на излёте зимы, в морозно-розовый ранний закат, появился со своими хозяевами в столице. Покрытые инеем мохнатые лошадки подкатили сани с домашним скарбом к шестиэтажному дому. Новое пристанище, ещё пахнущее свежей стройкой, привело Кешу в неописуемое восхищение. В высоком и светлом парадном подъезде в зеркалах отражались элегантные дамы и господа. Они оставляли зонты и калоши у общей стойки внизу и поднимались в квартиры по белокаменной лестнице с мягкой ковровой дорожкой или плавно взлетали вверх в зеркальном лифте. В ненастные вечера в лестничном камине радушно потрескивал огонь. Когда после полуночи прогорали дрова, Кеше нравилось греться в остывающем зеве камина. Если б кто и мог разглядеть его в полутьме на фоне серого пепла, то приметил бы похожее на туманный сгусток тельце, размером изрядно крупнее кошки. Но потому его излюбленную пору выходов в мир вещественный и называют «час между волком и собакой», что человеческое восприятие бессильно отличить дикого зверя от друга. Это такое время перед рассветом, где-то между третьим и четвертым часом ночи. И обычно об эту пору уже все затихало, даже если у жильцов случались празднества и вечеринки. Тогда он мог прошуршать по гостиным и столовым, на случай, если где оставлено угощение. Поскольку непосредственные встречи с людьми – потрясение, на которое домашние духи идут только в самых крайних случаях, то, пока в доме не начинала хлопотать прислуга, ещё до петухов, Кеша старался убраться в своё измерение, древнюю сферу существования духов домашнего очага. Ландшафт этой сферы, сконцентрированной у человеческих жилищ, похож на комнатный интерьер и не лишён уюта. Сведущие люди знают, что домовые относятся к людям и домашнему зверью подчас избирательно, но безобидны, даже любят оказывать человеку мелкие услуги так, чтобы никто не знал, а дом стараются хранить и оберегать, как могут. Потому что в случае разрушения домов разрушаются и их приюты в тонком измерении. Лишённые своих тёплых убежищ, духи очага обречены на вневременные скитания во мраке и холоде и, в конце концов, на погибель в мирах голодных страданий. Совсем немногим удаётся добраться до другого свободного крова.

Человеческие жизни, как морской прибой, шумели и бились о городские камни, и Кеша не особенно вникал в людские судьбы, но по-своему переживал за обитателей дома. Домовой пробовал предупреждать их о грядущих радостях и невзгодах необычным гулом или свистом закипающих самоваров, пеньем дверных петель, а то и стягиванием одеял со спящих. Но образованные господа потеряли практически всякую чувствительность к знакам тонких миров, а кухарки по своему невежеству только суеверно охали и ничего не могли принять в толк, да делились деревенскими байками: «Коли домовой душит, то надобно спросить, к добру аль к худу – он должен ответить, а не ответит сам словами, так вместо ответа станет легко иль тяжело».

Постепенно новосёл освоился со столичной жизнью, и довольно регулярно посещал сборища окрестных домовых, происходившие большей частью в полнолуние на чердаке то у одного, то у другого из местной компании. Ближайшие кварталы активно застраивались и обновлялись. Когда достраивался Кешин дом, рядом с Таврическим садом возвели здание в вошедшем тогда в моду стиле, так называемом неорусском, нарочно для музея, посвящённого непобедимому полководцу Александру Суворову. Вскоре обитавшие в этой части города домовые облюбовали пространство в башне музея для своих тайных сходок. В отличие от обычных жилых домов, там по ночам не бывало ни единой человеческой души, а обстановка – куда изысканнее, чем на завешанных сохнущим бельём чердаках доходных домов. Духи предпочитают собираться в обособленных от повседневного человеческого быта пространствах. Мысли людей сущностям невысокого ранга непонятны, кроме обращённых непосредственно к ним, но создают сильнейшие помехи, поскольку общение у духов обычно происходит не с помощью звуков, а посредством мыслеформ. В сознании воспринимающего субъекта, в том числе, человека или животного, такая коммуникация могла бы выглядеть, как умозрительные образы и речь на том языке и уровне, на каком он думает; это не есть телепатия, а отчасти похоже на телетрансляцию. А то ещё, случается, человек улавливает какие-то отдалённые события или проникается особыми мыслями и настроениями; думает, сам до того дошёл, а на самом деле уловил сигналы из тонких измерений, и уж из светлых или тёмных – зависит от его душевного состояния. Доступна домовым и речь; однако такое тяжеловесное и условное средство человеческого общения применяется ими крайне редко, в исключительных случаях, когда требуется что-то сообщить людям.

Всего в квартале от Музея Суворова, напротив Таврического сада, около того же времени был построен жилой дом с башней, известной в артистических кругах северной столицы. В угловой верхней квартире под башней поселился поэт, предмет поклонения богоискателей разных мастей, «мистагог» русского символизма, непогрешимый судья поэтической эрудиции. На протяжении нескольких лет, до его отъезда за границу, в башне по средам собирались младосимволисты – литераторы, философы и художники. В их кругу модны были мистические учения, вроде теософии, антропософии, всякие оккультные явления, и нередко речь шла о духах и сущностях из тонких измерений, в том числе, упоминались домашние духи. Соседям-домовым изрядно льстило внимание высокоумных эстетов; и при всей природной простоватости духов очага им не в диковинку были рассуждения об искусстве, а то даже о таком противоречивом явлении мира людей, как политика. Простоватый Иннокентий хоть и слабовато разбирался в вопросах искусства и философии, тем паче политики, однако, благодаря достопримечательному соседству, достаточно, чтобы из запечного деревенского домового превратиться в завсегдатая искушённой столичной компании, в которой, притом, обретались замечательные представители домового сословия, достойные отдельной повести.

Хозяин Таврического дворца

Кеша ощутил себя в водовороте событий, которые изменили судьбу империи, его лично, да и всего мира, благодаря совершенно необычному персонажу. Тот время от времени появлялся в собрании домовых и слыл на редкость продвинутым в политике существом. Сфера его интересов разительно отличалась от их житейских забот, и рассуждал он по-мудрёному. Несмотря высокое положение – его правильнее назвать дворцовым, нежели домовым – Филипп Таврический отличался благородной простотой манер и мягкостью в обращении. Безыскусные духи домашнего очага считали его малость блаженным, сдвинутым от всякой зауми, и потому не испытывали особой неприязни, какую сообщества подчас питают к существам, отличным от них. Над ним снисходительно посмеивались, однако с уважением относились к его рангу, государственному кругозору и, если можно так сказать о невербальном общении, внимали, как старшему, хотя едва понимали.

Екатерина II приказала построить дворец как подарок Светлейшему князю Потёмкину-Таврическому после успешных походов на юг и благополучного присоединения Тавриды, или Крыма. Столичные домовые поговаривали, что Григорий Потёмкин вывез Филю из Тавриды, и доселе неизвестно, пошло название дворца от домового по его прежнему жительству или же от титула, присвоенного фавориту императрицей. Вселение Филиппа ознаменовалось грандиозным празднеством, устроенным Светлейшим во дворце по весне 1791 года в честь Екатерины, а также по случаю взятия Измаила у турок. Во всём городе был скуплен свечной воск, однако и того не хватило, пришлось закупать в Москве. На торжестве присутствовало всё знатное сословие Санкт-Петербурга, три тысячи человек. Для простого люда перед входом во дворец и поблизости расставили бочки с вином, столы с закуской. Было то пышное прощание Потёмкина с молодостью и былой страстью или попытка отвоевать сердце императрицы у нового молодого фаворита? А жизни князю оставалось всего полгода – он скончался от лихорадки во время очередной поездки на юг. Екатерина II, должно быть, в память о славнейшем периоде своего царствования выкупила дворец в казну и перестроила под летнюю резиденцию. Не без своеобразного юмора в боковом флигеле устроила церковь, во флигеле с противоположной стороны – театр.

После кончины императрицы её сын Павел I отдал строение, связанное с памятью любовника матери, под манеж и конюшни лейб-гвардейцев. В центральной зале Таврического дворца, семидесятиметровой галерее в виде грандиозной двойной колоннады, способной вместить три тысячи человек, устроили стойла. Филя самозабвенно любил лошадей, поэтому нисколько не опечалился, что во дворце не осталось былой роскоши и восточных ковров, а наборные паркеты увезли для отделки интерьеров Михайловского замка, новой императорской затеи. Император-романтик, приняв титул Великого магистра Мальтийского ордена, взялся за строительство резиденции-цитадели с залом для рыцарских церемоний. Он опасался дворцовых переворотов, не доверял даже сыновьям, и очень спешил с окончанием строительства. О скорой гибели Павлу I поведала юродивая, да и сам он незадолго до того рассказывал сыну Александру, что видел своё отражение в зеркале со свернутой шеей. Работы велись даже ночью при свете факелов и фонарей. Стены новой резиденции не просохли после постройки, как туда въехала августейшая семья. Ровно через сорок дней после вселения император в своей спальне был убит заговорщиками. Сын знал о заговоре и молчанием согласился на отстранение отца от власти, хотя едва ли желал его гибели. Романовы с тех пор оставили Михайловский замок и никогда не использовали как резиденцию. Призрак убиенного, по слухам, не смог покинуть своей цитадели и порой с горящей свечой в руке являлся в окнах или окрестностях, обычно накануне великих потрясений.

По смерти отца на престол вступил Александр I. Он уважал свою любвеобильную венценосную бабушку и заново восстановил Таврический дворец как резиденцию. Впоследствии там жили члены императорской фамилии, именитые гости, устраивались торжества, балы и выставки. Когда в Таврическом жил писатель и историк Карамзин, работавший над окончанием «Истории государства Российского», Филя в полночной тиши почерпнул немало учености из его рукописей и книг. Там же историк почил вечным сном, простудившись на Сенатской площади во время восстания декабристов. Именно в ту пору Филипп погрузился в хитросплетения дворцовых интриг, политики, человеческих амбиций и государственных интересов. И хотя дворцовый дух привык вращаться в высшем свете и дипломатических кругах, он ничуть не заносился перед своими сородичами.

Однако блестящей светской жизни Филиппа пришёл конец после высочайшего манифеста о свободах. Николай II в октябре 1905 года подписал указ, которым возложил на правительство обязанность «даровать населению незыблемые основы гражданской свободы» – неприкосновенность личности, свободу совести, слова, собраний, союзов; привлечь к выборам в Государственную думу все классы; признать Думу законодательным органом, без одобрения которого ни один закон не мог вступить в силу. В декабре царь подписал закон о выборах. Таврический начали ремонтировать и готовить под заседания вновь учреждённого парламента.

Дворцовому духу надо бы радоваться, а он скорбел в собрании домовых рождественской порой:

– А ведь цесаревич у смертного ложа отца дал слово хранить самодержавие от либеральных начинаний вроде парламента. Александр III говорил, не хватало, чтобы безответственные демагоги и радикалы указывали, как ему править государством. Дескать, представительное правление вредно для российского народа и вообще губительно для империи. У народа не хватает культуры, империя слишком разнородная по характеру наций, земель и по развитию; самодержавие только и служит скрепляющим началом. Демократия не всякому народу к лицу. Сначала нужно образование и подготовка общества, потом реформы – иначе, при отсутствии парламентской традиции, начнётся либеральный хаос, и государственность рухнет прежде, чем завершатся перемены. По завету отца Николай II по вступлении на престол объявил перед публикой, что ради блага вверенного ему народа намерен неуклонно охранять начала самодержавия, и до недавнего твердил: «Я никогда, ни в каком случае не соглашусь…». Да вдруг взял и согласился, изменил слову, данному умирающему. Испугался революции, которую сам накликал, да бросил либералам, как кость, манифест о свободах – мол, ради прекращения смуты и умиротворения общественной жизни. Да, не ко времени этот манифест! Народ даже не понял, к чему это всё, какую такую Думу понадобилось выбирать, и власти на местах в толк не возьмут, как себя вести. Не к добру это. Несчастливый он, наш молодой государь; ох, беда будет с этой Думой!

– Да уж, сколько у него было недобрых предзнаменований! – хором соглашались домовые старожилы, прокручивая события, как кадры хроники.

– Ещё при покойном государе, когда цесаревич с морским вояжем путешествовал по восточным странам, его торжественно встречали в Японии, и из толпы на него тогда бросился безумный самурай с мечом, успел ударить два раза по голове, пока изувера не схватили. Раны, к счастью, оказались неглубоки, но с тех пор Николай жалуется на головную боль. Должно быть, оттого сильно невзлюбил японцев и вовсе считал за обезьян. Он тогда предостерегающего знака не понял и преждевременно оборвал визит.

– Перед вступлением на престол требовалось спешно венчаться – менее, чем через неделю после похорон отца. Люди говорили, плохая примета – немецкая принцесса пришла за царственным гробом. Медовый месяц новобрачных пришёлся на время траура с панихидами, словно их заранее отпевали.

– Следом случилось великое несчастье, когда праздновали коронацию в Москве, чтобы всё обставить в историческом стиле в напоминание о временах воцарения династии Романовых. Народ с вечера съехался на Ходынское поле на гулянья; и как с раннего утра огромные толпы ринулись к обещанной раздаче царских подарков, сотни человек передавили насмерть и изувечили. Романовы продолжили намеченные торжества; к приезду Николая II место катастрофы расчистили, трупы свалили в телеги, прикрыли рогожей и свезли на Ваганьковское кладбище. Поле прибрали, играл оркестр. Вечером император с супругой присутствовали на балу у французского посла; вроде, затруднительно отменить бал после многих приготовлений. Несколько дней длились банкеты, балы и концерты, а народ скорбел и недоумевал…

– Долгожданный наследник, цесаревич Алексей, родился с неизлечимой болезнью, а до того всё дочери рождались…

– А в прошлом году на Крещенье1? Царю как будто тогда повезло. Только надо же случиться такому совпадению, что картечью смертельно ранен единственно полицейский по фамилии Романов, словно как предупреждение царствующему дому. После выстрела на третий день – Кровавое воскресенье и смута во всём государстве, – напомнил в свой черёд Кеша.

Он слышал о происшествии во всех подробностях от своих домашних. Анастасия Андреевна по первому году жизни в столице праздничным утром пожелала сходить на водосвятный молебен «на Иордани». На льду Невы перед Зимним дворцом поставили временный царский павильон; выстроились военные со знамёнами, в парадных мундирах, множество духовенства с хоругвями, всё было очень торжественно, сверкало золотом сквозь тусклый январский день и пар от дыхания толпы. Едва начали петь тропарь праздника, прогремел выстрел. Во время погружения креста в прорубь из Петропавловки дают салют. А здесь выстрел со стрелки Васильевского острова. В лёд ударила картечь, перебила древко знамени морского корпуса, сколола щепки с царского помоста, звякнула несколькими разбитыми стёклами на фасаде Зимнего дворца. Царь остался стоять на месте. В свите – замешательство, пока не выяснилось, что пострадал один человек. Молебен продолжили, и, как водится, присутствовавшие испили святой воды из проруби. Венценосное семейство к вечеру благополучно отбыло в Царское село. Анастасия Андреевна вернулась домой в страшном волнении. Власти не стали производить следствие по делу; списали происшествие на заряд, по недосмотру оставленный в пушке от учений, что прошли два дня назад. А муж усомнился, что на учениях используют боевую картечь, заявил, это было покушение на государя, и велел не выходить без крайней надобности из дому – рабочие бастуют, вроде, замышляют идти к Зимнему дворцу, если их не отговорят. Город стоит, повсюду разъезжают казаки, на пути к центру выставлены воинские кордоны. Полиция не получила приказа чинить препятствия движению народа, но предупредила дворников об осторожности. Говорил, всё общество неспокойно из-за неудач в нынешней войне с Японией. Все винят чиновников-казнокрадов, бездарных генералов и правительство, что сдали Порт-Артур, тысячи русских воинов попали в плен после тяжёлой осады, что погибла Тихоокеанская флотилия…

На третий день после крещенского инцидента, в воскресенье 9 января 1905 года, рабочие с мирным шествием вознамерились обратиться к царю с петицией о своих нуждах, просить у него заступничества и, с подачи социал-демократов, политических свобод. Хотели, чтобы царь-батюшка вышел к народу. Правительство на предварительном совещании решило не допускать стихийного скопления толп в центре города, при необходимости задержать шествие силой. Николай II ознакомился с петицией рабочих и счёл её недопустимо дерзкой по тону. Ему доложили о принятых мерах, он согласился и, во избежание провокаций, остался в Царском селе. Накануне ночью из-за всеобщей забастовки город погрузился в промозглую ледяную тьму, озаряемую солдатскими кострами и огромной кроваво-красной луной над горизонтом. С утра принаряженные рабочие с семьями двинулись от городских окраин к центру столицы. Над колоннами вздымались хоругви и царские портреты. О стрельбе речи не было, но коль скоро в верноподданную толпу затесались боевики с оружием, а на пути толпы стояли армейские части, то не предвидеть трагических последствий было непростительной оплошностью. Предупредительные ружейные залпы в воздух задели мальчишек, влезших на деревья. В разных местах на подходе к Зимнему дворцу войска стреляли в растерянную толпу с иконами и портретами. Конные казаки разгоняли группы побежавших людей. Погибли несколько сотен рабочих и зевак, более тысячи ранены. В небе над столицей до полудня светило солнце, а потом наблюдалось редкое явление, словно апокалиптическое – мутно-красное солнце давало в тумане два отражения около себя, и казалось, на небе три солнца; затем вдруг засветилась необычная яркая радуга, а когда она потускнела и скрылась, разыгралась метель. Буря раскачала самодержавный трон, прогремела по империи беспорядками и погромами, разнесла плевелы революции по всем слоям общества от крупных городов до национальных окраин, взметнула красные флаги на баррикадах.

В мае того же года война с Японией закончилась потерей русского флота в морском сражении при Цусиме. Георгий, он же Гоша, домовой из нового здания Николаевской академии Генштаба, вращался в армейской среде, так что был сведущ в военных делах даже больше Филиппа. Он тяжело переживал военные поражения и разделял угнетённое состояние дворцового:

– По вступлении на престол молодой государь говорил о «большой азиатской программе» как главной задаче своего царствования, хотел усилить влияние России в Корее и Манчжурии в пику Японии. Не понятно, на что он рассчитывал, при такой удалённости от центра и слабом развитии края. Чтобы иметь незамерзающий порт на Дальнем Востоке, на Ляодунском полуострове, взятом у Китая в аренду, начал было строить крепость Порт-Артур и военно-морскую базу. Думал, японцы никогда не решатся напасть первыми, а нападут, так только мокрое место останется. Самураи думали иначе. Разведка назвала даже примерное время нападения японцев – никто толком не подготовился. В итоге война с позором проиграна по всем пунктам – Россия признала Корею сферой влияния Японии, уступала Японии Южный Сахалин и права на Ляодунский полуостров с городами Порт-Артур и Дальний; и смута в империи набирает обороты. Уж если государь хотел возвеличить Россию, лучше бы заботился о благополучии населения. А он довёл дело до кризиса и решил отделаться манифестом о свободах. А свобода во время смуты – как прямое попадание снаряда в артиллерийский склад!

Тем временем в мечтах о более совершенном мироустройстве последователи графа-литератора Льва Толстого в коммунах единомышленников пытались воплотить идею о надгосударственном ненасильственном обществе, приобщиться радостей простого труда на земле, следовать великой заповеди «не убий» – хотя бы в вегетарианском исполнении, и вселенской любви. В очередной раз подтвердилось, что, несмотря ни на какие нравственные убеждения, человек отличается сугубой избирательностью и непостоянством по части любви к ближнему. Пока адепты учения занимались обустройством быта, дело с переменным успехом продвигалось, но как доходило до общности имущества и складчины, проявлялись разногласия и склоки. Идеал совершенной жизни по заповеди разбивался о несовершенство человеческой природы, и коммуны рушились, как замки на песке.

А на Западе в Брюсселе и Лондоне русские социалисты в эмиграции обсуждали схемы радикального переустройства общества и подгонки сознания пролетарских масс под новомодные социальные теории, яростно спорили и грызлись между собой. По Европе стлался гуманистический туман, в котором бродил призрак коммунизма. Запах крови подавленных народных волнений в начале века привлёк внимание безродного призрака к России.

Из-за вынужденного сожительства с Думой дворцовый хранитель Филипп стал до того желчным и несдержанным, что его можно было принять за порождение мрака, не будь он по большей части прав. Он постоянно возмущался, бесился по поводу происходящего в Думе, и с его подачи домовые словно сами присутствовали на заседаниях. Они, конечно, едва понимали, о чём там говорилось, но с беспокойством относились к развитию отечественного парламентаризма.

Депутаты никак не приживались в Таврическом надолго, и Филя, словно оправдываясь перед сородичами, доказывал свою непричастность к провалу демократических начинаний:

– Нет, увольте, господа почтенные, – не моими стараниями их разогнали всего через семьдесят два дня после открытия. На первом же заседании они впали в ребяческий радикализм и противостояние правительству. Они приняли обращение к трону, потребовали отобрать землю у помещиков и поделить между крестьянами, освободить всех политических заключённых, отправить в отставку всех министров и назначить новое правительство, ответственное перед Думой. У депутатов разыгрались страсти и невероятные фантазии насчёт устройства государства – что у деревенских недоучек, которые собрались похлопотать насчёт землицы, что у образованных либералов, которые возмечтали показать, как следует управлять страной. Перед ними трижды очень дельно выступал министр внутренних дел Столыпин, но они слушать ничего не хотели, устраивали крик, гвалт, орали с мест «Долой!» и просто бесчинствовали. Так и не приняли ни единого закона и не смогли ни о чём договориться. Шайку избранцев пришлось разогнать по неготовности к работе и свободе. Депутаты однажды пришли на заседание – а двери заперты и рядом на столбе царский манифест о роспуске. Заодно царь отправил в отставку прежнее правительство, а Столыпина в дополнение к прежней должности назначил премьер-министром и поручил сформировать новый кабинет. Пётр Аркадьевич – бесстрашный человек. Двоих его предшественников на посту министра внутренних дел убили террористы; он понимает, что его, скорее всего, тоже убьют – уж несколько раз покушались, – только он от служения отечеству не отступится, даже если его решимость вменят ему же в вину. Он и в завещании в первых строках наказал: «Я хочу быть погребенным там, где меня убьют».

Опасения Филиппа, к несчастью, скоро оправдались. В следующем после разгона Думы месяце, в августе, столицу потрясло кровавое злодеяние. На казённую дачу Столыпина на Аптекарском острове, где он жил с семьёй, явились во время приёма посетителей два террориста-смертника, переодетые жандармскими офицерами, с тяжёлыми портфелями в руках. Что-то в мундирах оказалось не так, и генерал охраны метнулся к ним в приёмной, но не успел предотвратить подрыв бомб в портфелях. Мощным взрывом убило и ранило несколько десятков ни в чем неповинных просителей, обрушило стену с балконом. При этом четырнадцатилетняя дочь и трехлетний сын Петра Аркадьевича получили серьезные ранения, погибла няня детей. Самого его только обрызгало чернилами.

Будучи одновременно министром внутренних дел и председателем Совета министров, Столыпин инициировал создание военно-полевых судов как временную чрезвычайную меру для борьбы с терроризмом. Обычные суды тянулись долго, и приговоры бывали по-отечески мягкими. А в военно-полевых судах рассмотрение дела длилось не более двух суток; приговор приводился в исполнение в течение суток. Закон о военно-полевых судах применялся к боевикам, схваченным на месте преступления, и распространялся на политические убийства, а также на вооруженные «экспроприации» ценностей «на нужды революции» с человеческими жертвами. Нужды революции, главным образом, заключались в содержании партийной верхушки в эмиграции в Швейцарии и Лондоне, где беглые лидеры благополучно вели на досуге мировоззренческие дискуссии и выпускали печатные агитационные издания. Часть средств использовалась для финансирования курьеров, тайно перевозивших подрывную литературу в Россию; часть шла на поддержку забастовочного движения, закупку оружия и подготовку боевиков. За время действия закона о военно-полевых судах было вынесено несколько тысяч приговоров, из них порядка тысячи смертных, через повешение; от рук же террористов погибло в несколько раз больше людей, среди них, помимо полицейских и представителей власти, множество случайных жертв. И хотя проповедник непротивления злу насилием Лев Толстой в силу давней дружбы писал Столыпину, что грешно, ошибочно насилием бороться с насилием, решительные меры в короткое время принесли успокоение. Волна терроризма, захлестнувшего было страну, улеглась, и действие закона о военно-полевых судах прекратилось.

Вторая Дума тоже не прижилась в Таврическом надолго. Она оказалась ещё более радикальной и проработала немногим дольше – всего сто два дня. Дворцовый снова чувствовал себя неловко:

– Это вовсе не моя оплошность, что в Екатерининском зале после третьего заседания обрушился потолок с лепниной в места для депутатов и ложи для публики. Я, наоборот, постарался удержать обвал до пяти утра, чтобы в зале уже никого не оставалось. Никто, заметьте, не пострадал при обрушении. А случись оно несколькими часами раньше, сотни три человек могли пострадать. Сторожа сначала подумали, это взрыв. Депутаты как обрадовались, увидели в обрушении очередной повод возмутиться работой правительства и гневно заклеймить негодных министров. Другие, правда, организовали благодарственный молебен об избежании жертв. Неспроста это – великая проруха грядёт!

Филипп проникся горячим сочувствием к деятельности премьер-министра Столыпина:

– А я ведь незадолго до разгона второй Думы слушал заседание, где премьер произнёс знаменитую речь «Дайте России покой!» Он начал с того, что по деревням прокатился голод и волна погромов помещичьих усадеб, что село оскудело, настали смутные времена, и что, действительно, нерешенный земельный вопрос питает смуту. Кое-где сами крестьянские общины мешают развитию земледелия, потому что применяют один для всех способ ведения хозяйства, круговую поруку и постоянный передел полос. И решение давно известно – нужно дать крестьянам землю в частное пользование. Левые радикалы для этого требуют национализации всей земли, перекроя и уравнительного передела – словом, всех и всё уравнять, землю сделать общей. Столыпин считает, что это привело бы к страшным общественным потрясениям. Суть его доводов в том, что стимул к труду, пружина, которая заставляет людей трудиться, будет сломлена. Кто тогда станет улучшать землю, прилагать к ней свой труд, если результаты этого труда достанутся неизвестно кому? Каждый гражданин – а между ними всегда были и будут тунеядцы – будет знать, что он имеет право заявить о желании получить землю, а если занятие это ему надоест, бросить все и пойти бродить по белу свету. Нельзя приравнять ленивого и трудолюбивого, тупоумного и трудоспособного. Перекроенная и уравненная страна не станет более могущественной и богатой. Культурные хозяйства будут уничтожены, и культурный уровень страны понизится. Добрый хозяин, хозяин изобретательный, самою силой вещей лишится возможности приложить свои знания к земле. Так хозяйство рухнет, придет голод, неслыханное беззаконие и разорение, а потом снова придется восстанавливать запущенные поля. А партия конституционных демократов, то есть, кадеты, вроде и признают за крестьянами право постоянного пользования землей, но толкуют о возможности отчуждения земли за выкуп у кого её много, чтобы продать тем, у кого мало; при этом предлагают, что бы государство при продаже приняло на себя половину стоимости земли. А кто тогда станет вкладывать средства в землю, если ее могут отчудить? Он не одобряет идею не то полунационализации, не то полуэкспроприации. Суть предложений правительства в том, чтобы создать условия способным, трудолюбивым земледельцам приобрести землю на льготных условиях, установить порядок выхода крестьян из общины – но лишь там и тогда, когда это надо – и обеспечить закрепление наделов в личную собственность. Премьер так им прямо и заявил, что закон не для того, чтобы навязывать крестьянам партийные теории и учить их жить, а чтобы помочь собственнику-хозяину советом и кредитом, при сохранении, где надо, стародавних полезных традиций – в этом смысл государственности и оправдание государства, а иначе оно разрушится. А где у народа достаток – там и просвещение, и настоящая свобода, и все в таком духе. Он объяснил, каким образом правительство может предоставлять крестьянам кредиты под небольшие проценты – словом, заявил на всю страну, что правительство обозначило вехи постепенного и осторожного аграрного проекта. Он просил для проведения реформ лет двадцать покоя. Ведь если реформу доведут до конца, это будет означать новый этапа в жизни государства. Там же премьер изложил правительственную декларацию, которая намечала продвинутое рабочее законодательство, законы о неприкосновенности личности и свободе вероисповедания, выборы мировых судей, расширение земского самоуправления и тому подобную либерализацию.

– Эк ты складно всё излагаешь, будто участвовал в подготовке реформ! Тебе впору самому в парламенте выступать! – восхищался Кеша.

– Я, конечно, рад Столыпину помогать, как могу, но пока только учусь. Я за чернильным прибором прятался и подсматривал в рукопись. Так увлекся, что нечаянно чуть не измарал заключение чернилами, – простодушно сознался Филя. – А ведь как красиво и мощно сказано: «Противникам государственности хотелось бы избрать путь радикализма, путь освобождения от исторического прошлого России, освобождения от культурных традиций. Им нужны великие потрясения – нам нужна великая Россия!»

– Красиво! И чем ответили избранцы?

– Переругались насчет земли и свободы. Их назвали «думой народного гнева и невежества». Один депутат из приличных людей так прямо и сказал, что просто поражен невежественностью, никчёмностью собрания. Правым депутатам не по нраву само нелепое сборище, они докатились до откровенного саботажа. Левые как будто поставили себе целью накалить обстановку, опорочить правительство, мол, чем хуже, тем лучше. Заседания выглядели, как сборища помешанных. Премьер не смог с этой публикой провести никаких разумных начинаний, только нажил завистников и врагов. Социал-демократы взялись вести агитацию среди солдат, чтобы поднять новое восстание. Полиция выследила и арестовала заговорщиков на тайной сходке, всю партийную фракцию. Вот и распустили эту Думу со скандалом из-за излишка радикализма и недостатка здравого смысла.

– Так что же, по неготовности публики решено отказаться от представительного правления? – понадеялся Гоша.

– Столыпин всё-таки считает, что не следует отменять дарованные царём свободы и думский манифест; придётся работать с теми людьми, какие есть. Других нет, – разочаровал его Филя.

Правительство внесло в закон о выборах поправки, которые сделали систему выборов многоступенчатой и позволили существенно увеличить в Думе представительство имущих классов. Дума третьего созыва оказалась достаточно благонамеренной и консервативной, чтобы сотрудничать с правительством и работать положенные пять лет. Столыпину, однако оставалось жить четыре года. В своей деятельности он остался одинок. Старая аристократия из царского окружения недолюбливала премьера из-за его влияния на Николая II, решительного курса реформ и независимой позиции. Царицу раздражало, что венценосный супруг слишком часто оказывался в тени решительного председателя правительства. Она была крайне недовольна, что её оскандалившийся духовный наставник Григорий Распутин в результате конфликта со Столыпиным вынужден был покинуть Санкт-Петербург, и не смел показываться в столице под страхом уголовного преследования. Левые считали программу реформ Столыпина недостаточно радикальной, а методы борьбы с терроризмом – неслыханно жестокими. Правые, напротив, обвиняли в чрезмерном либерализме. Революционеры боялись его и ненавидели как «самого сильного и энергичного врага революции». Он был смертельно ранен в Киеве, в городском оперном театре в антракте торжественного юбилейного спектакля в присутствии государя, при стечении публики, и скончался несколькими днями позже. Это было одиннадцатое покушение. Стрелял сын богатого адвоката Богров, склонный к неврастении, связанный, будто бы, и с революционерами-боевиками, и с охранным отделением, так что, вероятно, сам запутался, чьим агентом был. Убийца был схвачен на месте, приговорён военно-окружным судом к смертной казни и через несколько дней повешен. Двадцати лет покоя не случилось.

У Кешиных жильцов как-то останавливался проездом старый приятель, с чьей подачи они перебрались в Питер из Бологого. Он работал инженером по строительству железных дорог, много разъезжал по стране, порядком разбогател на казённых подрядах, но вовсе не возгордился. Мужчины вспоминали юность, гость рассказывал о разъездах до поздней ночи. Только диву давался, как быстро страна выправлялась после несчастной войны с Японией, как шло обустройство окраин, и ругал Думу:

– Сколько Столыпину, Царство Небесное, пришлось биться, чтобы убедить думцев в необходимости Амурской железной дороги, которая станет окончанием Транссибирской магистрали! Это богатейший край, и дальневосточные владения – единственные наши колониальные владения, даже не заморские, как у других стран, а с доступом по суше, с выходом к восточным морям. Если его не соединить дорогами с метрополией, если не начать настоящее освоение, он может запросто отвалиться, и чужестранцы его завоюют, а то и мирно займут. Таковая опасность очень велика, это очевидно, а край уже десятилетия во власти России! И при всём том депутаты выступали против постройки дороги, упрекали правительство, что нет достаточных изысканий, что трудно решиться на такой значительный расход, на такое колоссальное предприятие, когда они не знают, на что отпускают деньги.

– Думаю, и в том Столыпин был прав, что начинать надо с просвещения и благосостояния народа – тогда и другие государства будут смотреть на нас не свысока, не с опаской, а с уважением, – вздыхала Анастасия Андреевна. На Руси вечно ради великого и сильного государства, ради каких-то невнятных исторических задач приносят в жертву благополучие и жизни людей. Народ сам по себе, государство само по себе. Вроде как, сначала мы станем могучими, а потом заживём припеваючи. Будет ли когда-нибудь простым людям на Руси жить хорошо, тем, конечно, кто захотят? Кому какая судьба, а ведь иных, одичалых от бесконечной нужды, ничем не заставишь обустроить даже собственную жизнь. Вспомните историю про того помещика на Волге, который выстроил своим крестьянам каменные дома, обеспечил новыми хозяйственными орудиями и племенным скотом. Мужики упёрлись, мол, деревянный дом здоровее, снова перебрались в свои закопчённые лачуги, а каменные дома превратили в отхожие места. Орудия у них скоро переломались, племенной скот передох от неправильного ухода, а помещик в конце концов разорился.

– Поверьте, голубушка, хорошая жизнь для простого народа тоже скоро наступит, – весело говорил гость. – Я своими глазами видел замечательные дела! Хотя некоторые начинания Столыпина застряли в Думе, да всё равно, везде заметны результаты – в развитии торговли, промышленности, земледелия, образования… На Дону, Кубани, Кавказе идёт хозяйственный расцвет благодаря внедрению новых культур, техники и удобрений. В степях Туркестана появились орошаемые плодородные земли, железные дороги, начато облесение песков. Пока не так много крестьянских хозяйств выделились из общины, может, пятая часть, при этом они обеспечивают чуть не половину рыночного хлеба. Те, что готовы съехать на хутора, получают беспроцентную ссуду от государства на переезд и мелиорацию. Правительство помогает крестьянам из перенаселенных центральных губерний переезжать со всем хозяйством и скотом в Сибирь и Приморье, изобильные ресурсами, освобождает на первое время от налогов. Поразительно, как в несколько лет среди тайги выросли города и новые поселения с полями, сенокосами. Ещё немного – и Россия станет самой великой и процветающей страной в мире!

Кеше понравилось бодрое настроение гостя. В семействе Анастасии Андреевны благополучно подрастало уже пятеро детей; домовой радовался ладу и скромному достатку в доме, и всё бы замечательно… Только что бы значили навязчивые видения с невиданными железными гадами в море и на суше, пылающими зданиями, бегущими людьми, дымом, смрадом? Что за схватка драконов? Вроде, и государственная жизнь успокоилась. На волне экономического подъёма окрепли монархические настроения; с великим размахом и всенародным ликованием в 1913 году империя праздновала 300-летие царствования дома Романовых; царь решился снова появиться перед народом, чего не делал после поражения в войне с Японией и революционных волнений.

Кризис гуманизма

На невские берега пришло быстротечное северное лето, когда природа поражает не столько буйством красок, сколько ненасытным стремлением утолить жажду бытия в немногие дни, напоенные светом, почти без перерыва на ночь. В одну из белых ночей в июне 1914 года Филя влетел в собрание домовых весь переполошенный:

– Беда! На Балканах снова запахло порохом! Сербский студент-террорист застрелил в Сараево наследника австрийского престола эрцгерцога Фердинанда и его жену. Бедный Фердинанд так неудачно поехал наблюдать за военными учениями во вновь присоединённых землях! Говорят, покушение не обошлось без тайного потворства кое-кого из сербских властей.

– Балканы – это где? Сараево – это что? И почему ты так взволнован убийством австрийского эрцгерцога? Зачем сербам его убивать? – отмахивались домовые, уверенные, что у Фили развилось психопатическое расстройство от недозрелых плодов домашнего парламентаризма.

Георгий из военной академии припомнил, в чём дело:

– Несколько лет назад оттуда чуть не началась большая европейская война. Это давние споры Австро-Венгрии и Сербии. Фердинанд был сторонником присоединения к Австро-Венгерской империи южнославянских земель после освобождения от турок, а сербы сами мечтали объединить их под эгидой Великой Сербии. Вражда обострилась, когда Австро-Венгрия отхватила у Турции Боснию и Герцеговину, да потребовала вывести сербские войска с территории Албании. А царский двор убеждён, что заступаться за братьев-славян и православную веру – наша историческая миссия, и Россия чуть было не вмешалась в эту историю.

– Столыпин был тогда ещё жив, – подхватил Филипп, – он решительно воспротивился столкновению с Германией и Австро-Венгрией из-за Сербии, говорил, развязать войну – значит развязать силы революции. Россия признала аннексию Боснии и Герцеговины. То-то было криков о поражении русской дипломатии среди сторонников панславянского братства! Однако тогда дело обошлось местными балканскими недоразумениями. Теперь кайзер Вильгельм под предлогом убийства в Сараево подталкивает Австро-Венгрию объявить войну Сербии. Сербы, понятно, обратятся за помощью к России, австрийцы – к союзной Германии, и тогда Германия получит повод двинуть свою мощь прямиком на Россию. И такая лавина зла и крови накроет просвещённое человечество с его разговорами о гуманизме и прогрессе!..

Волна тревоги прервала его мысль, домовые насторожились:

– Что за панславянский морок! Из-за нескольких пуль сербского фанатика Россия станет воевать одновременно с Австро-Венгрией и Германией? Это безумно и погибельно!

– Царьград – несбыточная древнерусская мечта. Через проливы Дарданеллы и Босфор пролегал заветный путь «из варяг в греки». С незапамятных времён киевские князья ходили в набеги на Константинополь. А московские князья, чуть отбившись от Орды, объявили себя духовными наследниками византийских императоров и провозгласили Москву третьим Римом, а, мол, четвёртому не бывать. После присоединения Тавриды на моей памяти императрица Екатерина Великая мечтала полностью изгнать турок из Европы, восстановить независимость Греции и возвести на престол в Константинополе своего внука, великого князя Константина. В её царствование не сложилось, а правнук Александр II едва не взял Константинополь, когда воевал с Турцией за освобождение Болгарии – русские войска всего в нескольких верстах были. Тогда вмешалась Англия, ввела военные корабли в Мраморное море и пригрозила остановить продвижение силой. Теперь царский двор желает поддержать сербов, чтобы укрепить влияние России на Балканах, контролировать Босфор и Дарданеллы и беспрепятственно выходить из Чёрного моря в Средиземноморье, как подобает великому государству. Это, де, обеспечит безопасность черноморского побережья и свободу экспортной торговли через проливы, поскольку основная часть зерна вывозится через южные порты.

– Проливы принадлежат кому? – недоумевали домовые, не имевшие понятия о географии, да и о многом из того, что сообщал Филя.

– Турции. Только восточный вопрос, или судьба земель распадающейся Османской империи, как и вопрос о свободном проходе кораблей через проливы – давний спор европейцев. Германия сейчас помогает Турции модернизироваться и перевооружаться, кайзер Вильгельм II объявил себя покровителем ислама. Если контроль над проливами получит Германия, пострадают интересы её главных соперников, Англии и Франции.

– Пусть бы сами разбирались между собой! Зачем ввязываться в войну ради чужих интересов? Англия не желала присутствия русских в проливах. Что изменилось? – набросились на Филю сородичи, как будто он принимал участие в политических интригах.

– Англия до того беспокоится из-за усиления Германии, что стала искать союза с Россией и согласилась поделить сферы влияния в Азии. Англия заключила военный союз с Францией; они дают нашему правительству кредиты, вкладывают капиталы в промышленность, и мы присоединились к союзу Антанта. У союзников имеются претензии к Германии насчёт мировой торговли и колоний, и потом, свои виды на азиатские владения Турции. Наши промышленники тоже жалуются на торговое засилье немцев. И вот в этой ситуации война за святую православную веру и славянское единение может встретить понимание в народе. Правда, православные братья сами передрались между собой за турецкие владения на Балканах. Два года назад они воевали с Османской империей, практически вытеснили её из Европы. Следом затеяли войну против прежней союзницы Болгарии, вступили в союз с османами, и турки себе вернули кое-что из прежних владений. Хорошо же будет выглядеть правительство в глазах народа, если Болгария или Румыния выступят на стороне Германии! Долго придётся всем путаться в балканском узле; там не одна война ещё будет!..

– Если на братьев-славян рассчитывать не приходится… Получи Россия заморские проливы, удержит ли? Выходит, всё дело в мировой торговле? Не слишком ли дорого обойдётся этот государственный интерес? Ничего в этих хитросплетениях не понимаю, но сдаётся мне, торговцы в конце концов и получат власть над миром, чьей бы победой дело ни кончилось. Грядут времена владычества спекулянтов и торгашей, – в обычной своей простоте вывел Кеша.

Духи очага, хотя по природе далеки от политики, способны воспринимать, когда в мире творится что-то неладное. Приближение бури, что ни говори, ощущалось повсеместно. Войны и анархия для этих робких существ не менее пагубны, чем для людей. В таких мрачных делах замешаны демоны куда выше рангом, с которыми им, скромным домоседам, боязно иметь дело. Стареющие великодержавные демоны вступили в соперничество за мировое влияние. В потустороннем мире плодились безличные сущности индустриальной эпохи, которые уже не довольствовались повседневным высасыванием мозгов и душ тех, кто на них работал – они жаждали парной крови человеческих жертвоприношений. Развитие медицины и сельскохозяйственных технологий вызвало бурный прирост населения в Европе – так, в Германии каждый год население прирастало на несколько миллионов; и сам рост населения вынуждал бороться за жизненное пространство, за колонии, за рынки сбыта. Сумрачный германский гений с его энергией и дисциплинированной инженерной мыслью, в ногу с техническим прогрессом породил мощные запасы оружия, которые только ждали момента, чтобы двинуться на ленивые просторы востока и включиться в борьбу за передел мира.

Еще не улеглась пыль знойного июля, как Сербия, Австро-Венгрия, Германия, Франция объявили мобилизацию. Между дипломатическими ведомствами стран шёл сумасшедший обмен телеграммами. В день объявления Австро-Венгрией войны Сербии, 28 июля, Россия начала частичную мобилизацию. В Таврическом дворце лидеры всех партий и представители оппозиционных групп в патриотическом воодушевлении друг за другом восходили на кафедру, подпертую двуглавым византийским орлом, и обещали всецело поддержать государственную власть в грядущей войне. В осознании грозного момента даже рабочие приостановили забастовки.

Николай II предпринял было попытку уладить дело миром, отправив кузену Вильгельму II телеграмму с предложением передать австро-сербский вопрос в международный третейский суд в Гааге, но Австро-Венгрия уже объявила войну Сербии, обстреляла из тяжёлых орудий Белград, и кайзер не ответил. Россия 30 июля начала всеобщую мобилизацию. Германия выставила России ультиматум о прекращении призыва в армию к 12 часам 1 августа; а поскольку требование было заведомо неприемлемо, объявила войну. Петербург кипел. Царь порывался взять командование армией на себя, но Совет Министров отговорил его. Верховным главнокомандующим был назначен великий князь Николай Николаевич, которого уважали в военных кругах и в столице, и все ожидали его назначения. Толпы народа всякого звания и положения ходили по улицам с флагами и царскими портретами и пели «Спаси, Господи, люди Твоя», кричали бесконечное «Ура».

Одновременно в Константинополе Германия подписала секретный договор об альянсе с Турцией. Италия на тот момент колебалась и объявила о нейтралитете. На следующий день Германия оккупировала Люксембург и потребовала от Бельгии пропустить свои войска, а следом объявила войну Франции, обвинив её в нападениях. На четвертый день войны, вопреки протестам Великобритании, германские войска вторглись в нейтральную Бельгию. В этой связи Великобритания объявила войну Германии и послала экспедиционный корпус на материк в помощь Франции; вместе с тем направила военные корабли в Северное море, в Ла-Манш и Средиземноморье с целью морской блокады государств Центральной Европы. В патриотическом угаре в Санкт-Петербурге толпа разгромила и подожгла немецкое посольство, посол спешно выехал из России. Громили немецкие лавки. Черногория объявила войну Австро-Венгрии 5 августа. Австро-Венгрия объявила войну России 6 августа; Сербия и Черногория следом объявили войну Германии. Через несколько дней Франция и Великобритания объявили войну Австро-Венгрии. Шовинистический морок накатил на Европу, как пандемия. Правительства противоборствующих сторон заявляли, что поступают согласно чаяниям своих народов, и винили друг друга в развязывании войны. Граждане разных стран спешили записаться в добровольцы и отправлялись на фронты в националистическом опьянении, как на праздник, под звуки маршей и велеречивых напутствий. И хотя газеты писали, что европейская война едва ли будет продолжительной, что, по опыту предыдущих войн, решительные события происходили не позже нескольких месяцев, люди ощущали приближение сокрушительного и бесповоротного конца La Belle Époque.

Германские генералы не рассчитывали быстро победить Россию, – знали, огромная армия по причине плохих коммуникаций и отсталой организации будет долго подтягиваться к фронту, и одним ударом её не разбить. Чтобы не воевать на два фронта, они планировали сначала занять Францию за шесть недель, затем двинуться на восток, несколькими ударами вытеснить русских из Польши, Прибалтики, Украины, Бессарабии, Крыма и Кавказа. Однако план с самого начала не состоялся – по настоянию союзников 17 августа русские войска вторглись в Восточную Пруссию, 20 августа стремительно захватили Гумбинен2 и начали теснить немцев к Кёнигсбергу. Столица ликовала. Европу с самого начала войны в разных направлениях изрезали линии фронтов.

На другой день жители Российской империи наблюдали полное солнечное затмение на полосе земли шириною 140 – 170 верст от Риги через Киев в Крым к Феодосии и дальше по Черному морю в Турцию и Персию. Будто в подтверждение суеверных страхов через несколько дней в ходе Восточно-Прусской операции произошёл перелом в пользу немцев. Из-за несогласованности действий командования и провала разведки русские войска в сентябре с большими потерями были вытеснены из Восточной Пруссии. В столице усилились гонения на всё немецкое, включая язык, и даже название Санкт-Петербург царским повелением русифицировали – город святого Петра переименовали в Петроград. Жители недоумевали – название-то изначально было голландское, и из него словно исчез ореол небесного покровительства. На волне шпиономании высылали немцев, и некоторые граждане, во избежание неприятностей, спешно меняли иностранные фамилии на русские.

В южном направлении против Австро-Венгрии русские войска действовали успешнее – овладели исконно русскими областями в Галиции, где с подачи австрийских властей насаждался украинский национализм, и откуда упорно изгонялось всё русское. Взяли Львов, четвёртый по величине город Австро-Венгерской империи, и Галич. В сентябре дошли до Карпат и готовились вступить в Венгрию. Победа в войне представлялась достаточно скорой. Страны Антанты договорились между собой не заключать сепаратного мира с Германским блоком. В программе переустройства Европы после победы союзников Россия выдвигала относительно умеренные притязания – присоединение нижнего течения Немана и Восточной Галиции; также хотела получить гарантии свободного прохода военных судов через черноморские проливы.

А на Западном фронте войска Германии и Антанты, в попытках обойти друг друга с северных флангов, в сентябре – октябре начали «бег к морю». В результате Западный фронт протянулся на сотни километров от Швейцарии через Бельгию и Францию до Северного моря и перешёл в невиданную доселе позиционную войну, изматывающую и затяжную, с бесконечными окопами, рядами колючей проволоки, глубоко эшелонированной обороной, методичными артиллерийскими обстрелами, с чудовищными людскими потерями при минимальных подвижках фронта.

По мере расширения боевых действий к своим союзникам подключались государства и колонии в Африке, Азии, безумие ширилось по свету, молниеносно охватывало всё новые области, война распространялась на моря, океаны. Япония вступила в войну на стороне Антанты, потребовала от Германии вывести войска из Китая; по ходу событий приступила к захвату островных колоний и баз в Тихом океане. Австралия и Новая Зеландия по соглашению с Японией присоединились к дележу немецких островных колоний по другую сторону экватора. В Африке британцы совместно с французами оккупировали германский протекторат Тоголенд3. Южноафриканские войска вошли в германскую Юго-Западную Африку.

В ноябре в войну, после колебаний, чью сторону взять, вступила Османская империя. Турецкие корабли под немецким командованием обстреляли черноморские порты на российской стороне. Россия объявили войну Турции, следом Великобритания и Франция. Действия русских войск на Кавказском фронте были вполне успешны, вместе с тем сообщение России с союзниками через Чёрное море и проливы прервалось; из портов, пригодных для крупных перевозок морем, остались только Архангельск и Владивосток. Боевые действия между союзниками и Османской империей начались и на Ближнем Востоке в Палестине и Месопотамии.

Домовые, перегруженные сообщениями Фили, вскоре безнадёжно запутались в сторонах света и боевых сводках – кто кому объявлял войну, кто заявлял о нейтралитете, какие колонии и части света вливались в противоборствующие союзы, и ради чего вообще происходило это смертоубийство. Благодушествуя и восхищаясь достижениями разума, изнеженная декадентская Европа вроде как ненароком докатилась до оборотной стороны эры технического прогресса, когда впервые в мировой истории в ход пошли бомбовая авиация, подводные лодки, отравляющие газы и танки. Только Гоша из опустевшей Академии Генштаба да несколько воинственных казарменных духов принимали участие в пересудах на тему военных действий.

На страданиях и крови народов укреплялись подрастающие демоны грядущего мира, чтобы в удобный момент отправить в тартар слабеющих великодержавных предков. В предвкушении решающего драматического момента они подпитывали своей энергией корысть, амбиции, умопомрачение человекоорудий, усилиями которых раскачивались устои империй. Война расколола ряды социалистов. Поначалу в политической жизни империи воцарилось некоторое затишье. Даже леворадикальные деятели, возмущённые развязанной Германией войной, поддержали патриотов, или оборонцев. Они считали, что, когда идёт речь о защите отечества, оппозиция должна воздержаться от антиправительственных выступлений, и классовая борьба сменяется сотрудничеством во имя победы над опасным врагом. Европейские социалисты, изначально более умеренные и настроенные пацифистски, опасались, что озлобление на фронтах расколет единство мирового пролетариата, приведёт к ещё большему обнищанию масс; они призывали свои правительства не голосовать за военные бюджеты и стремиться к скорейшему заключению мира. Напротив, большевики в эмиграции заняли пораженческую позицию. Они приветствовали войну как пролог к мировой революции и победе пролетариата в результате крушения империализма, призывали взять курс на перерастание империалистической войны в гражданскую против правительств собственных стран, ибо, согласно учению основателей коммунистической доктрины, у пролетариев нет отечества.

Внутри страны, однако, в результате мероприятий Охранного отделения подпольные социалистические организации были совершенно парализованы и бездеятельны. Лидер большевиков, Ленин, скорее, ожидал революции в одной из европейских стран, а не в отсталой России. Перед войной он отдыхал в австрийской Галиции. Его было арестовали как подданного враждебной стороны, едва не отправили в лагерь, но австрийские товарищи заверили власти, что Ленин – злейший враг царя, и дело закончилось высылкой. Он перебрался в Швейцарию в Берн и, хотя не бедствовал, для него времена благополучия от экспроприаций и пожертвований «фондов солидарности» прошли – война перекрыла прежние источники. Перебивался партийным жалованьем, мелкими гонорарами за доклады в эмигрантских кругах; случалось, мать-старушка высылала вдовью пенсию, вполне, впрочем, приличную – чин покойного мужа приравнивался к генеральскому. Он не надеялся дожить до следующей революции на родине, устал от эмигрантских склок, даже подумывал перебраться в Америку.

– Что там, на фронтах? – вслед за жителями Петрограда, сбитыми с толку недомолвками в газетах из-за военной цензуры и невероятными вздорными слухами, выясняли друг у друга домовые под конец первой военной зимы. – Скоро войне конец? Сколько народа всяких наций и сословий перебито и покалечено – без смысла, без прока, без счёта! В скольких семьях оплакивают близких! А ещё шепчутся о предателях и шпионах, даже и при дворе, и среди генералов, и оттого, мол, начали отступать на германском фронте. Сама-то царица – немка, и она будто бы тайно за сепаратный мир. Что говорят военные, что правительство?

– Война до победного конца. Вот только конца не видать, – разводил лапками Гоша. – Военным людям не положено рассуждать о политике, но и там заметно разочарование, как во всём обществе. Говорят о плохом снабжении войск, о неразберихе, винят неспособных министров и правительство; не хватает боеприпасов, снаряжения, медикаментов. Никто не ожидал, что кампания затянется так надолго и примет такой размах…

Филя располагал относительно достоверными сведениями из Думы и кулуарных разговоров:

– Довоенные запасы вооружений истощились. Правительство принимает меры, чтобы срочно наладить военное производство, привлечь частные заводы; что можно, закупить за границей. В Думе недавно выступал министр иностранных дел Сазонов, говорил, что решение вопроса о будущей судьбе Константинополя и проливов примирит общественное мнение с огромными жертвами в войне. Это он к тому, что союзники начинают десантную операцию по захвату проливов, а Россия откладывает Босфорскую операцию на время, пока соберётся с силами, и боится опоздать. От имени царя Сазонов недавно обратился с памятной запиской к послам Франции и Великобритании, изложил притязания на город Константинополь, западный берег Босфора, Мраморного моря и Дарданелл, также, по стратегическим соображениям, южную Фракию, часть азиатского побережья между Босфором и берегом Измидского залива, острова Мраморного моря. Он заверил союзников, что интересы Франции и Англии в этом районе будут тщательно соблюдаться, и что их планы по разделу азиатских владений Турции встретят сочувствие со стороны императорского правительства. Послы со своей стороны ответили памятными записками, вроде как в общих словах выразили согласие своих правительств, конечно, при условии успешного окончания войны. Открою дипломатическую тайну – в итоге заключено Англо-франко-русское соглашение по Босфору. Кажется, они готовы обещать, что угодно, лишь бы мы не вышли из войны.

– Если союзники первыми захватят проливы, то не для того, чтобы удовлетворить притязания России. И что будет, когда общество увидит, какие непомерные жертвы принесены без толку в войне за интересы союзников? Вина опять падёт на правительство и царя, начнётся смута, а союзники быстро умоют руки, – мрачно предрекал Гоша.

По странному стечению обстоятельств именно из древнего Константинополя потянулась ниточка ко многим ключевым персонажам и эпизодам драмы Российской империи. За несколько лет до войны там обосновался выходец из России Александр Парвус, экономист, публицист, в прошлом теоретик марксизма, деятель международного революционного движения. Две заветных цели вели многогранную натуру по жизни – борьба с ненавистным царизмом и обретение личного богатства. Вообще-то от рождения он носил имя Израиль Гельфанд и происходил из семьи еврея-ремесленника, жившего в белорусском местечке; впоследствии семья переехала в Одессу. Изя, будучи ещё гимназистом, стал посещать кружки народовольцев на конспиративных квартирах. В его крови кипела идея мессианства и борьбы с царской дискриминацией. Он окончил гимназию и в возрасте 19 лет уехал в Швейцарию продолжать образование в Базельском университете. В Цюрихе познакомился со старыми русскими революционерами-эмигрантами, увлёкся учением Маркса. Окончил университет по специальности «Экономика и финансы» и, хотя профессора не питали симпатий к марксизму, получил ученую степень доктора философии, с третьего раза защитив диссертацию на тему «Техническая организация рабочих в аспекте эксплуатации масс». В царскую Россию он возвращаться никак не собирался, переехал в Германию в Штутгарт, где в то время жили виднейшие представители социал-демократического движения. Он стал вхож к ним в дома, влился в ряды партии и, будучи человеком дела, стал писать в левых газетах. Кроме того, издавал собственное обозрение мировой политики. Иногда подписывал свои материалы псевдонимом Парвус. Довольно скоро как «нежелательный иностранец» был выслан из Пруссии. Он слыл компетентным экономистом и прозорливым политиком. Так, предсказывал войну между Россией и модернизирующейся Японией почти за десять лет до того. В свои 30 лет стал редактором рабочей газеты в Дрездене, которая резкостью тона раздражала даже левых социал-демократов. На рубеже веков по подложным документам бывал в России, собирал материалы для книги по экономике. Из Саксонии Парвуса тоже выслали, и он обосновался в Мюнхене. В его просторной квартире было достаточно места для одесских родственников и для встреч с товарищами по партии. Молодой Владимир Ульянов-Ленин ещё в ссылке просил близких высылать ему все произведения видного европейского марксиста, который был всего на три года старше. После ссылки Ленин получил разрешение выехать за границу и в Германии познакомился с автором лично. Захаживал с женой в гости в его большую мюнхенскую квартиру, перезнакомился со многими западными революционерами, в том числе, близкой подругой Розой Люксембург, пользовался книгами из личной библиотеки. Когда Ленин начал издавать в Германии «Искру», на страницах газеты вполне проявился талант Парвуса как блестящего публициста. Русско-японскую войну Парвус в серии статей в «Искре» назвал «кровавой зарёй предстоящих великих свершений», предсказал поражение России и, как результат, назревающую революцию. С началом революционных выступлений в 1905 году снова объявился в Петербурге. Вместе с Троцким довёл до миллионного тиража «Русскую газету», которая продавалась за символическую копейку, участвовал в деятельности Совета рабочих депутатов. После подавления волнений недолго пробыл под арестом в довольно мягких условиях – заказывал себе в тюрьму дорогие галстуки и костюмы, пользовался тюремной библиотекой, фотографировался с друзьями, принимал посетителей; даже Роза Люксембург его навестила. Был приговорен судом к трёхгодичной административной ссылке в Туруханский край; по беспечности охраны в пути сбежал. По подложным документам переправился в Германию, где его тотчас ввели в члены Центрального комитета германской социал-демократической партии. Однако предприимчивая натура нуждалась в размахе. Продвинутый партиец считал, что его таланты заслуживают адекватного финансового воздаяния, и в этой связи использовал деньги от постановок в Европе пьесы Горького «На дне» – около 130 тысяч марок – для поездки с подругой по Италии, вместо того, чтобы передать гонорар автору и оговоренную часть доходов в кассу партии. После этакого конфуза товарищи объявили ему анафему, отказались общаться, все, кроме Ленина и большевиков. Многосторонне одаренный жизнелюбивый толстяк не особенно расстроился и решил на время податься в Турцию, в итоге прожил там пять лет.

В Турции ему очень пригодился дар публициста, осведомлённость в вопросах экономики и мировой политики – он взялся пописывать статьи в журнал младотурок, которые мечтали провести в Османской империи либеральные реформы. Парвус удачно обзавелся новыми связями, сделался политическим и финансовым советником правительства младотурок. Во время Балканских войн наконец-то нажил вожделенные миллионы на поставках продовольствия и немецкого оружия, в этой связи преобразился в пламенного сторонника рейха. Парвус видел, что грядёт великая война, и, едва она была объявлена, разразился публикациями, в которых призывал социал-демократов всего мира способствовать поражению реакционной России в интересах европейской демократии. Социалистов, выступавших против Германии, обвинял в национализме и шовинизме. Он обратил внимание на фактическое совпадение намерений большевиков и германских интересов в войне. С его точки зрения, достижение непосредственных целей Германии, равно как победа революции в России, были невозможны без расчленения Российской империи на части в результате перерастания войны в гражданскую против царизма внутри страны.

Итак, в силу единства целей, в январе 1915 года в беседе с германским послом в Константинополе он представил план выведения России из войны, сославшись на старые партийные связи и опыт борьбы с царизмом в революции 1905 года. При этом подразумевалось разделение российской империи, сокращение территории до относительно небольшого центрального ядра. Для проведения плана в жизнь Парвус обозначил срок в один год и запросил для начальных мероприятий пять миллионов марок. Он понимал, что идёт на авантюру, продавая кое-какие фантазии. Похоже, и немцы это понимали, и едва ли стремились бороться с монархизмом, но если на Восточном фронте принудить Россию к сепаратному миру, шансы на победу существенно возрастут, и военное бремя для экономики многократно облегчится. Его похождения в общих чертах были известны спецслужбам, но, несмотря на сомнительную репутацию автора, а, может, именно благодаря ей, германские дипломаты заинтересовались, способствовали поездке Парвуса в Берлин, чтобы он лично представил план в Министерстве иностранных дел и перед командованием.

В Берлине 9 марта 1915 года Парвус представил отпечатанный на двадцати страницах план, который предусматривал подготовку к весне массовой политической забастовки на заводах Петрограда, на железных дорогах в центрах с крупными рабочими коллективами, ослабление страны изнутри с целью создания революционной ситуации, вследствие которой начнётся крушение гражданского и военного порядка. В той части программы, которая касалась анализа оппозиционных сил, главная роль отводилась социал-демократам. Этих следовало финансово поддержать и наладить контакты с лидерами в Швейцарии. Как вождь радикальной фракции большевиков, уже ведущей всеми средствами борьбу против абсолютизма, упоминался Ленин. Далее план предлагал созвать в Швейцарии или в какой-либо другой нейтральной стране съезд лидеров русских революционеров – в случае, если будет достигнута предварительная абсолютная договоренность о начале немедленных выступлений против царизма. Для этого требовалось скоординировать деятельность меньшевиков, социалистов-революционеров, националистических сепаратистских движений на окраинах империи – от Кавказа и Украины до Польши и Финляндии, а также повести массовую кампанию в мировой прессе для создания благоприятного общественного мнения в нейтральных странах. План предусматривал подрывную работу на флоте, в угледобывающих районах, на нефтяных промыслах, на Кубани, Урале… Особое внимание предлагалось уделить Сибири, где слаб административный аппарат. Можно политических ссыльных, которые имеют большие связи и пользуются авторитетом, направить в агитационные центры в промышленные районы страны и в Санкт-Петербург. Для этого требовались только деньги. В рукописных дополнениях Парвус предлагал снарядить экспедицию с богатыми средствами в Сибирь для организации взрывов железнодорожных мостов и переброски политических ссыльных в центр страны. Подрывы на железных дорогах по всей стране вынудят царское правительство использовать для защиты мостов, станций большие военные контингенты. Кроме того, если одновременно дела на фронтах пойдут плохо, то движение против режима может принять небывалые размеры, и царизм вынужден будет сконцентрировать вооруженные силы внутри страны, прежде всего в Петербурге и Москве. Стачки, голодные бунты, нарастающая политическая агитация – все это приведет к всеобщей смуте и распаду административного аппарата.

Немцам особенно понравилась концепция, что российская социал-демократия считает именно царское правительство ответственным за войну и выдвигает требования – свержение правительства и быстрое заключение мира. Это дорогого стоит. Германский Генштаб, в сотрудничестве с военной разведкой, одобрил мероприятия; согласие на финансирование дал сам кайзер. Берлин отменил все ограничения на передвижения Парвуса и выдал борцу с царизмом первый – и не последний – миллион марок на революционную пропаганду в России. Тот распорядился о переводе денег на счета в Копенгагене, Цюрихе и Бухаресте, затем с новым импульсом ринулся в Швейцарию восстанавливать связи с русской эмиграцией и старым партайгеноссе Лениным, или, как его называли эмигранты, Дедом. Эмигранты отнеслись к Парвусу холодно, как к ренегату и немецкому агенту, и чем закончилась встреча с архиосторожным Лениным, доподлинно не известно. Взять деньги от агента враждебной стороны означало бы полную дискредитацию в глазах соотечественников и союзников. Встреча, по словам Ленина, закончилась ничем.

Той же весной из Швейцарии, Вены, Парижа в Министерство внутренних дел в Петроград начали поступать донесения агентов об активизации русскоязычных изданий революционного, пораженческого, сепаратистского направления; подрывная литература наводнила Россию. От информаторов Охранного отделения пошли сообщения, что среди эмигрантов левого направления тайно идёт вербовка агитаторов для пропаганды в армии и в лагерях для русских военнопленных – понятно, не без содействия немецкой стороны. Почва была подходящей; начавшееся отступление русской армии усиливало брожение в публике. В мае Италия, заинтересованная в английском займе и территориальных приобретениях за счёт Австрии, объявила войну империи Габсбургов, но это мало повлияло на общую обстановку на фронтах. После успешного начала войны в Галиции русская армия вступила в Венгрию, но осталась без боеприпасов и, безоружная, деморализованная, отступала, летом оставила Львов. На германском фронте оставили Польшу, Литву. Командование совершило непростительную ошибку, поощряя массовую эвакуацию населения с оставляемой территории. Толпы голодных обездоленных людей наводнили прифронтовую полосу, затрудняли передвижение армии, двинулись вглубь страны, неся с собой нищету, болезни, детскую беспризорность.

Через год после начала войны Николай II, рассчитывая на всплеск всенародного воодушевления, решил принять командование армией на себя. Верховный главнокомандующий Николай Николаевич попал в опалу из-за наветов и был отправлен наместником в Тифлис, командовать Кавказским фронтом. Приближённые отговаривали царя, ссылались на сложную ситуацию в столице, кроме того, за ним не знали полководческих достижений. Впрочем, войсками фактически командовал начальник штаба Ставки генерал Алексеев. Армия приняла известие спокойно, как должное; правда, царь слыл в народе несчастливым, и воодушевления не последовало.

А в сентябре 1915 года солнечным днём 38 орнитологов со всей Европы отправились в швейцарскую горную деревушку Циммервальд на конференцию. Во многих воюющих странах выступления против войны приравнивались к государственной измене, поэтому даже в нейтральной стране требовалась конспирация. Все орнитологи оказались по убеждениям левыми социалистами, в том числе, два видных представителя русской эмиграции в Швейцарии Ленин и Троцкий. Собравшиеся интересовались вовсе не птичками, а проблемами будущего мира. На конференции была заявлена цель – превратить империалистическую войну в пролетарскую революцию, выдвинуты антивоенные лозунги. В Циммервальдском манифесте были сформулированы основные тезисы – о мире без аннексий и контрибуций, о самоопределении наций. Ленин и Троцкий сочли итоги сборища недостаточно радикальными, поскольку они добивались включения в манифест призыва к переходу от войны между народами к вооруженной классовой борьбе.

Под конец года Дед приободряется, переезжает в Цюрих, оттуда переписывается с российскими партийными комитетами, ссыльными большевиками в Сибири, поддерживает связь с лидерами европейских интернационалистов, организует транспорт нелегальной литературы на родину из-за границы, выступает с докладами, ходит по библиотекам. Продолжая в письмах жаловаться на безденежье, находит два месяца для отдыха с женой в горном санатории. В публикациях проповедует, что революционный класс в реакционной войне не может не желать поражения своему правительству; что поражение царской монархии, наиболее варварского и реакционного из всех правительств, – меньшее зло, чем поражение Германии, родины социал-демократии; что непосредственный враг – великорусский шовинизм. Одно время Ленин подумывал было перебраться в Стокгольм, где на тот момент объявился Парвус. Деньги на пропаганду революции в России поступали заграничному бюро ЦК большевиков через доверенных товарищей, а у тех был негласный контакт в германском посольстве в Стокгольме. Однако непоседливый предприниматель в непродолжительном времени с новыми идеями переместился в Копенгаген, основал там несколько коммерческих компаний и надёжное прикрытие для встреч с агентами – «Институт изучения социальных последствий войны». Из нейтральной Дании через Финляндию было удобнее переправлять в Россию агитационные издания и контрабандные германские товары. Экономики северных стран усиленно работали на войну, случалось, тайно на обе воюющие стороны. Это не спасало население от безработицы и карточек на продовольствие, но приносило баснословные прибыли ловким предпринимателям. Богатство текло в руки даровитого финансиста. Он азартно ринулся в идейную борьбу с царизмом с помощью печатного слова, через книги, создание информационного фона в нейтральных странах, газеты и прокламации для внутрироссийского использования, поддержку националистов на Украине, в Финляндии, на Кавказе. План русской революции запустился.

Провозвестники земного рая

Некоторые обитатели Кешиного дома ушли воевать, иные семьи уже получили телеграммы о смерти близких. У Кешиной хозяйки Анастасии Андреевны было на ту пору уже семеро детей мал мала меньше. По счастью, мужа, как единственного кормильца большой семьи, в армию не взяли, а старший сын еще учился в реальном училище. Но если война затянется… Тогда уж не придется радоваться, что их первенец повзрослел, а трястись – а ну как заберут под ружье? Жить стало труднее, и в квартирах начали сдавать комнаты жильцам попроще. Анастасия Андреевна в своей просторной квартире сдала две комнаты из шести квартирантке-учительнице.

А в пятом этаже поселился скандально известный поэт-футурист. Его тоже мобилизовали в Военную автомобильную школу, и он теперь только ночевал дома, а дни проводил в казарме неподалеку. Он снимал меблированную комнату, обставленную на обычный манер, в квартире у стенографистки. Порой у него собирались гости, которые Кеше были крайне неприятны – нелепо наряженные художники-футуристы, скандальные, грязные, или мрачные радикалы, носившиеся с планами переустройства общества и преображения человечества в соответствии с их верованиями. Случалось, с гостями приходили славные барышни; они с горящими очами говорили о прекрасной, полной высокого смысла жизни в усовершенствованном обществе будущего.

Пафос их речей ускользал от Кешиного разумения. Кое-что для него прояснилось, когда однажды он приметил не совсем обычного для этой компании гостя, просто и опрятно одетого седовласого господина. Это был приезжий из южной губернии писатель-демократ старой школы, случайно приведенный кем-то на сборище. Речь, понятно, зашла о войне. Пока тот сидел на диванчике, худощавый скуластый молодой человек, делая по несколько шажков взад и вперед по комнате, вещал о глобальных планах своей конспиративной организации:

– История всех обществ, какие существовали до сих пор, была историей борьбы классов обездоленных угнетаемых против угнетателей, паразитирующих на чужом труде. Современная буржуазная частная собственность есть последнее и самое полное выражение такого производства и присвоения продуктов, которое держится на эксплуатации большинства меньшинством. В этом смысле марксисты могут выразить свою теорию основным положением: мы за отмену буржуазной частной собственности. Мы открыто и решительно заявляем, что наши цели могут быть достигнуты лишь путем насильственного ниспровержения существующего общественного строя. Диктатура пролетариата избавит человечество от ига капитала и от войн. Революции – локомотивы истории, говорил Маркс. Пусть господствующие классы содрогаются перед революцией. Пролетариям в ней нечего терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир!

На благообразном лице писателя кустистые брови удивленно и насмешливо поползли вверх:

– Позвольте, а без насильственного ниспровержения и диктатуры никак не обойтись? Не сбрасывайте со счетов, в нашей бескрайней аграрной матушке-России пролетариат малокультурен и составляет едва ли десятую часть всего населения; мало кому понравится его темное господство… Борьба с угнетателями непременно будет понята как свобода грабежа и убийства, в итоге выльется в разгул низменных инстинктов.

– Поначалу, видимо, наиболее сознательная группа революционеров должна взять власть в свои руки, чтобы наилучшим образом действовать в интересах пролетариата. Затем, когда на смену государственным институтам угнетателей придут новые структуры, они будут развивать у населения передовое пролетарское сознание, и в истории человечества настанет новая эпоха!

– И потом, – продолжал писатель, – ваши слова о том, что пролетарии приобретут весь мир, невольно напомнили мне эпизод с третьим искушением Христа в пустыне, когда дьявол пообещал ему весь мир в обмен на поклонение себе. Вы намереваетесь соблазнить пролетариат, и у вас революция как будто исполняет роль дьявола?

Марксист с горячечным блеском в глазах под темными прядями жирноватых прямых волос, с покрасневшим утиным носиком и побледневшими скулами был одет под мастерового, но на его крупных костистых руках не было заметно следов трудовых мозолей. Этот ряженый, как его про себя определил писатель, беспрестанно курил, а в промежутках его цепкие пальцы что-нибудь нервно сжимали, тёрли или норовили засунуть окурок самокрутки в горшок с геранью. Он отвечал снисходительно:

– Если бы Творец существовал, его следовало поправить. Чего добился елейный Иисус со своей проповедью нестяжания, любви и равенства? Его распяли как возмутителя общественного спокойствия, и за два без малого тысячелетия христианства мир не слишком изменился. Свидетельством тому – нынешняя бойня народов под предводительством просвещённых христианнейших государей, состоящих, помимо прочего, в родстве между собой. Задолго до этого Маркс и Энгельс, наблюдая конкуренцию в вооружениях, непомерный рост армий и военных расходов, предсказывали невиданную по разрушительным последствиям войну в Европе, несомненным результатом которой будет всеобщее истощение и создание условий для окончательной победы рабочего класса в мировом масштабе. Они предрекали, что короны будут дюжинами валяться на мостовой, и некому будет поднять их. Тот блаженный еврейский проповедник предпочитал не касаться главного корня всех зол и несправедливостей – эксплуатации человека человеком. Потому поп всегда шел рука об руку с эксплуататором. Мы уничтожим эксплуатацию одного индивидуума другим. Первым шагом в рабочей революции является превращение пролетариата в господствующий класс. Трудящиеся используют своё политическое господство для того, чтобы вырвать у буржуазии шаг за шагом весь капитал, централизовать все орудия производства в своих руках. Это может, конечно, сначала произойти лишь при помощи деспотического вмешательства в права на собственность и в буржуазные производственные отношения. Если понадобится, мы не остановимся перед насилием. Зато в будущем вместе с антагонизмом классов внутри наций уничтожена будет и эксплуатация одной нации другой, исчезнет межнациональная рознь и вражда. Вместе с условиями жизни людей, с их общественными отношениями, с их общественным бытием изменятся также их представления, взгляды и понятия – словом, их сознание. Да, именно так – бытие определяет сознание. В ходе развития революции мы решительно порвем с унаследованными от прошлого отношениями, мы воспитаем морально совершенного человека. Если надо, мы загоним человечество к счастью железной рукой. Вместо старого буржуазного строя с его классовым антагонизмом мы намерены создать общество, в котором свободное развитие каждого является условием свободного развития всех. Мы построим здесь, на земле, пресловутое царство небесное – без исторически несостоятельных басен о многомилостивом боженьке!

Старый либерал пытался вникнуть в рассуждения молодого человека, склонив голову. Его брови то сходились, то расходились на переносице, борода взъерошилась. Он с опаской воззрился на собеседника:

– Царство Божие на земле, но без Бога? Помилуйте, это попросту означает царство Антихриста…

– А-а-а, оставьте своё христианство с его телячьим бредом о необходимости нести свой крест в этом мире ради весьма сомнительного загробного блаженства, – перебил его марксист. – Разве может здравомыслящий человек верить сказкам о шестидневном творении, непорочном зачатии, судном дне и всеобщем воскресении в теле? Я полагаю, сами вы не верите в этот вздор; в крайнем случае, можете воспринимать все это с оговоркой «сказка ложь, да в ней намек…». Но церковники требуют буквального понимания догматов. Граф Толстой, за компанию с протестантами, пошёл по пути отсеивания из христианства не в меру чудесных элементов, попытался переписать евангельские байки на свой лад, в итоге оставил только этическое учение Иисуса. Эти господа докатились лишь до пресного выхолощенного морализаторства или до торга своим благочестием со всевышним, в обмен на земное благополучие и небесное благоденствие. Дело заведомо безнадежное, поскольку, хотите вы того иль нет, всякий культ и поклонение богам – не более, чем заблуждение или обман; все заповеди от имени богов – измышления людей, психопатических пророков и алчных политиков; все богоданные законы записаны людьми ради обуздания человеческой натуры и закрепления власти сильных мира сего. Они используют религию как опиум для народа. Мы же полностью освобождаем человечество от страха загробного наказания и призываем к борьбе за счастье при жизни, в этом мире, а не после смерти, невесть в каких эмпиреях. Основа новой этики – в борьбе за счастье человечества. Мы избавляем людей как от нерационального аскетизма ради иллюзорного идеала личного спасения, так и от лживой морали блудливых проповедников!

Писатель мотнул седой шевелюрой:

– А помните, один из героев Достоевского задавался вопросом: если Бога нет – значит, все дозволено? Вы, стало быть, надеетесь заставить людей жить по вашим моральным законам?

– Однако вера в Бога ничуть не мешает многим попам и монахам отступать от их религиозных заповедей и проповедей, даже преступать светские законы. Попытка соорудить из боженьки пугало на запретном поле иногда действует на робкий и темный народ, как узда, а самые циничные и хитрые только радуются, что страх удерживает голодную стаю от потребления сладких плодов, которые они срывают дерзкой рукой в собственное удовольствие, – презрительно скривился ряженый, потирая руки.

– А пожелает ли человечество стать счастливым насильно? Не придется ли вам извести немалую часть сограждан, иначе, нежели вы, понимающих своё благо и предначертание в этом мире, чтобы уцелевших наделить казарменным счастьем? Вы найдете немало таких несогласных не только в правящем классе, но и в самых темных обездоленных слоях. Русский человек – анархист по природе, а вы намереваетесь эту природу причесать под вашу гребёнку. И потом, как вы намереваетесь удерживать тех, кого вам удастся загнать к счастью железной рукой, в так сказать, счастливом состоянии, да чтобы они не вздумали испытать в жизни что-либо иное?

Марксист начал злиться, забормотал в сторону:

– Это все либеральные предрассудки. Бытие определяет сознание. От рождения все равны. Человек становится таким, каким его делает общество. Мы разрушим этот затхлый мещанский мирок, буржуазный уют, и тем самым уничтожим в сознании людей частнособственнический инстинкт, так что раскрепощенному индивидууму откроются высшие цели и идеалы. В обновленном обществе, которое будет очищено от проклятия стяжательства и эксплуатации, при всеобщем бесплатном образовании, человек станет культурнее, сознательнее, бескорыстнее. Не исключено, что к свергнутым эксплуататорам, реакционным силам и тем, кто недопонимает законов исторического развития, – он неосознанно покосился в сторону собеседника, – будут в той или иной степени применены меры насильственного перевоспитания, но тем скорее и успешнее мы сформируем личность облагороженного образа…

– А вот тут у ваших учителей одна из самых серьезных неувязок, – литератор безуспешно попытался поймать взгляд собеседника. – Если бы все было так просто, и человеческая натура обусловлена исключительно обществом и воспитанием! Вы считаете, не станет эксплуатации – исчезнет зависть и насилие? Да это чистой воды утопия! Вспомните хотя бы историю про Каина с Авелем – там не было общества, что дурно влияло на них, воспитывались равно, никто никого не эксплуатировал, а с чего произошло братоубийство? И вы так запросто отмахиваетесь от наследственности, потемок души, от демонов подсознания? Вы надеетесь по вашим понятиям ваять души для совершенного общества? Уверяю вас, вы получите только личность, духовно обкромсанную по лекалам вашего учения… Может, это и будет личность нового образца, но совершенно изуродованная, ущербная!

Марксист судорожно сглотнул и вперил тяжелый взгляд в старика, тужась придумать уничижительную отповедь; лицо его пошло красными пятнами. Кеша обожал буржуазный уют и чистенькое благополучие – это был центр, вокруг которого вращалась его маленькая вселенная, идеал достойного бытия, вожделенная цель существования. Что же станет с ним и его сородичами, если революционеры осуществят хоть малую часть своих зловещих замыслов? От страха и волнения его маленькое тельце напряглось и уплотнилось, он задрожал крупной дрожью и… маленький круглый столик с чайными чашками и самоваром полетел от камина прямо в марксиста! Всем показалось, что тот, жестикулируя и расхаживая вокруг собеседника, несколько перевозбудился, вроде зацепил кочергу, громыхнул подносом или еще чем-то… Его сутулая фигура взмахнула руками, поддела столик с чайными принадлежностями возле камина, и, вертясь среди разбитой посуды, пытаясь отлепить от колен мокрые горячие штаны, заверещала «Черт, а-а-а, черт побери!»

– Когда бы лукавый впрямь побрал вас, с вашей религией насилия, которую вы мечтаете насадить по всему миру, то облагодетельствовал бы человечество, – гнусаво процедил футуристический поэт в немытых патлах, похожий на попа-расстригу. Его блуза напоминала перешитый укороченный подрясник. – Да творить добро не в его правилах, будьте покойны! Судя по всему, марксисты пошли от того же лукавого семени, а бес против своих не пойдет!

Марксист с патлатым сцепились за грудки и кому-то успели подбить глаз, пока их разнимали и успокаивали общими усилиями. Кеша, сам как ошпаренный, в мановение ока улетучился в дымоход. Писатель в общей свалке потихоньку подхватил шляпу, выскользнул к двери и всю дорогу до своей гостиницы, пугая городовых у костров на продуваемой ледяными ветрами улице, что-то бормотал и чертыхался, как одержимый, хотя в обычных обстоятельствах манера ругаться подобным образом была совсем несвойственна романтику старой школы.

«Великая бескровная» революция

К осени 1915 года Россия потеряла Курляндию, часть Польши, Белоруссии и Галиции, но при этом фронт стабилизировался и выпрямился в линию от Балтийского до Чёрного моря, практически по полосе солнечного затмения, случившегося в начале войны. Правительству удалось наладить военное производство и организовать заграничные закупки; снабжение армии улучшилось, наметилось преодоление кризиса вооружений. В военных действиях против Турции на Кавказском фронте Россия вышла в Северную Персию, тогда как начатая в апреле совместная англо-французская операция по высадке десанта на полуострове Галиполи в Дарданеллах завершилась поражением и эвакуацией остатков десанта. В октябре Болгария объявила войну странам Антанты; с её участием была захвачена Сербия, а конца войне не предвиделось. Хотя численное превосходство было на стороне Антанты, как на Западном, так и на Восточном фронте, войска Германского блока имели более компактное расположение, а развитая сеть дорог и коммуникаций на их территории обеспечивала высокую мобильность, позволяла перебрасывать войска и снаряжение с одного фронта на другой. Мощная артиллерия, большая плотность войск делали оборону труднопреодолимой; отсутствие открытых флангов, уязвимых стыков обрекали на неудачу попытки прорыва и, тем более, маневра. Германское командование решило на Восточном фронте перейти к обороне, а на Западном – направить удар на Францию и любой ценой вывести её из войны. Чуть не весь 1916 год, с февраля по декабрь, на Западном фронте шло кровопролитнейшее сражение под Верденом, в ходе которого погибло более миллиона человек без ощутимых подвижек фронта. С лета 1916 года обозначился явный перелом в пользу Антанты, когда Россия в помощь союзникам предприняла контрнаступление, и прорыв по всему фронту под командованием генерала Брусилова поставил Австро-Венгрию на грань военной и политической катастрофы, лишил возможности вести активные действия до конца войны. Брусиловский прорыв заставил австрийские войска приостановить наступление на итальянском фронте и тем, по сути дела, спас итальянскую армию от разгрома. Румыния вышла из союза с Германией, вступила в войну на стороне Антанты, правда, сама нуждалась в помощи. Существенно облегчилось положение английских и французских войск, когда немцы ослабили удары под Верденом и на Сомме. Победа могла быть достигнута уже тогда, но просчёты Ставки не позволили Брусилову развернуть успех; немцы смогли перебросить подкрепления, и русской армии пришлось перейти к обороне. Тем не менее, Россия перестала отступать, вооружение поступало потоком; укомплектованная, лучше оснащенная армия удерживала огромный фронт. Противник слабел, боевые позиции были отменно обеспечены, и победа уже угадывалась в непродолжительном времени. Осенний призыв захватил тринадцатый миллион населения; тыловые сборные пункты и учебные команды были переполнены людьми, и это уже представляло внутреннюю угрозу для империи.

Британская морская блокада привела к острой нехватке сырья и продовольствия в Германии. В то же время Антанта получала помощь из колоний и США, а Россия располагала немалыми ресурсами. Германия в декабре 1916 года обратилась к США с просьбой передать союзникам ноту с предложением о начале мирных переговоров. Антанта давно разработала собственные планы и секретные соглашения относительно военных репараций и раздела территорий. Союзники усмотрели в демарше попытку развалить коалицию накануне победы, отвергли предложение Германии, с расплывчато-либеральной фразеологией, что мир невозможен «до тех пор, пока не обеспечено восстановление нарушенных прав и свобод, признание принципа национальностей и свободного существования малых государств».

В те дни, Рождественским постом, вездесущий Филя принес в собрание домовых очередную нехорошую весть из Таврического дворца:

– В Думе предательство. Избранцы придумали, что им уготована миссия спасителей армии и отчества, и с некоторыми генералами замыслили правительственный переворот. Они торопятся провернуть дело до начала решающего наступления, даже ценой отсрочки победы, иначе при новом патриотическом подъёме и перемене настроений в народе дело станет невозможно. Думцы оправдывают себя тем, что, мол, народ сам расправится с монархией, если они выпустят инициативу из рук. Они уверяют, что нужно открыть клапан народного раздражения, что залог хорошего управления – достойные министры. Они хотят установить конституционную монархию, типа британской, и мечтают о некой власти, облеченной народным доверием и ответственной перед Думой. Имена достойных министров не называют, мол, не время; но сложно догадаться, кого имеют в виду! Охранному отделению уже известно, как они предварительно между собой распределили портфели. Князь Львов обсуждает с заговорщиками, как бы похитрее и дипломатичнее предложить великому князю Николаю Николаевичу отстранить государя от престола и принять корону. При этом раскладе императора вынудят дать отречение и за себя, и за малолетнего наследника; императрицу предлагают заключить в монастырь или выслать за границу. Другой вариант – посадить на престол малолетнего цесаревича Алексея при регентстве мягкосердечного великого князя Михаила Александровича, брата государя. Избранцы похожи на школяров, мечтающих отстранить от управления начальника гимназии и назначить из своих рядов ответственную администрацию. Гучков из Государственного Совета злопыхает, что с начала войны еще не было такого критического момента; мол, остановка многих заводов, в том числе и работающих на оборону, серьезные продовольственные затруднения, угнетенное состояние духа в широких кругах населения – все это может стать моральным ударом по армии… Ещё заявляет, мол, армия может быть спокойна, пока Дума говорит за неё в тылу и борется с правительством за Россию! Некоторые избранцы хотя и догадываются, но не хотят себе признаться, что сейчас, в момент напряжения всех сил ради победы, радикалы могут использовать столкновение Думы с правительством, чтобы захватить власть. Некоторые сами настроены революционно и под шумок надеются на установление республики. В такой-то империи, да в невиданную войну! Несчастные слепые кроты! Радикалы пустят их на шкурки.

– А государь-то догадывается?

– Министру внутренних дел не раз докладывала охранка, государю говорили приближённые, с письмами обращались. Николай, видите ли, хоть и невысокого мнения о думцах, но ему угодно верить в здравый смысл и патриотизм народных избранников; он и мысли не допускает, что Дума может пойти на государственный переворот во время войны. Он не желает прислушиваться к предупреждениям и не решается временно приостановить деятельность Думы – это, чего доброго, взволнует общественность и может неблагоприятно отразиться на фронте. Говорит, мол, после весеннего наступления, когда окончится война, тогда можно будет заняться внутренней жизнью и реформами. А сейчас все помыслы следует посвятить исключительно армии и фронту, победа близка, через три, четыре месяца.

– А что же армия и великие князья?

– Военные и придворные круги в Петрограде чувствуют, что надвигается буря, только представляют это себе как дворцовый переворот с объявлением конституционной монархии, и многие из них сами настроены либерально, – подтвердил Гоша. – На хозяйстве осталась государыня с Распутиным, и государь так часто меняет министров по её наущению, что это вызывает ненависть к правительству и сеет недоверие в армии… Преданные люди умоляют Николая удалить Распутина, как крупного козыря в руках оппозиции. Даже правые монархисты ушли в оппозицию, думают, что непременно следует отстранить от дел императрицу-немку со всей компанией распутинского назначения. Её и Распутина подозревают в близкой связи и в шпионаже в пользу Германии.

В другое время домовые отнеслись бы к думским интригам, как очередному вздору, но из разговоров по своим жилищам они знали, непременно что-то стрясётся. В декабре 1916 года предвестием стало убийство Распутина. Распутин приобрёл влияние на императорское семейство благодаря тому, что несколько раз останавливал кровотечения у неизлечимо больного наследника. Если царевич доживёт до совершеннолетия, убеждал хитрый мужик, то выздоровеет от гемофилии. Распутину приписывали дар провидения и способность подчинять себе волю людей. Царица, несмотря на аристократическое английское воспитание и степень бакалавра философии от Гейдельбергского университета, впала в суеверный мистицизм простонародного толка; приблизив Распутина к своей семье, она полагала, что сближается с народом-богоносцем. Александра Фёдоровна до того уверовала в духовный дар и прозорливость мужика, что заставляла супруга прислушиваться к его внушениям при принятии государственных решений. Малограмотный проходимец устраивал отставки министров и назначения своих протеже на высшие должности в государстве. Однако он явно плохо разбирался в людях; вокруг него, главным образом, ради личных выгод, толклись и сановники, и банкиры, и спекулянты, и офицеры, и духовенство, и великосветские дамы, и проститутки, и явный сброд; при всём том он компрометировал трон скандальными выходками в высшем свете и кутежами c оргиями, известными всему Петрограду. Двусмысленное положение мужика при дворе до того возмущало многочисленную царскую родню, что в убийстве принял непосредственное участие один из великих князей. К растерянности Николая II, когда всё открылось, члены семейства обратились к нему с письмом, просили снисхождения для Дмитрия Павловича. Несмотря на перелом в ходе войны, под конец года общий фон настроения в столице не способствовал празднованию Рождества. Новогодний приём в царском дворце прошёл натянуто, без традиционных подарков родственникам.

Конец ознакомительного фрагмента.