Глава тридцать первая
Пели пасхальные песнопения, стучали по столу ножами и ложками, распевая «Один – кто знает? – Это Всевышний, что на небе и на земле. Два – кто знает? – Это скрижали Завета…»
Ахав не отрывал взгляда от Деборы, одетой во все белое, поющей и смеющейся, радостной. Казалось, злой дух покинул ее. И такой она была красивой в белом, так нежна кожей.
Дом сиял множеством толстых темного воска свечей. Еда была вкусной, хрен – острым. После того, как отмолились и спели, собрана посуда и скатерти, вылили остатки вина из бокалов, все пересели на диваны вдоль стен. Гади явно переел. Фаршированная рыба в этот год была отличной, и он съел три порции. Очень любил он куриный бульон с мучными шариками и съел две тарелки, затем еще немного риса, немного салата, немного гороха, и все это с мацой, которая так вкусна в первый день праздника. К этому следует прибавить главное блюдо – куриное и говяжье мясо и на десерт – лесные ягоды в медовом сиропе, свежую морковь. Еще немного, и Гади почувствовал, что живот его лопнет.
Только Ахав ел и не чувствовал никакого вкуса от еды. Есть такая сентенция – «Даже у лучших яств мира привкус праха». Слова эти, которые еще в школе Ахав начертал для украшения библиотеки – вернулись к нему сейчас печальной мелодией в часы праздничного застолья.
Девицы встали, смеясь над поясами невинности, которые после столь обильной еды давили им на животы, но смех Деби не был столь ликующим, как во время пения. Она лишь повторяла, что очень устала, словно бы это должно было всех интересовать.
Ахав ощущал одиночество и обиду. Он решил не просить ее при всех – выйти на ночную прогулку. Сидел в удобном углу, на цветных подушках, лишь говоря про себя «Идем со мной, Деби, возьми меня к звездам».
Она не пришла, не присела рядом. Лишь сказала: «Ладно, я иду спать», и вышла.
Малка оглядывалась по сторонам, как человек, увидевший вора, крадущего шампунь в супермаркете, и не в силах понять то, что видит. Наконец-то сообразила, и лицо ее напряглось. Вышла вслед за дочерью.
«Что происходит, Деби? – спросила, зайдя к ней в комнату.
Та стояла спиной к двери. Она уже сняла рубаху, готовясь лечь в постель, и не ответила.
«Не хочешь говорить – не говори», – сказала Малка, не скрывая, что это ей неприятно, и она хочет знать причины такого поведения дочери.
– Случилось что-то? Ты заставляешь Ахава страдать. И это, в общем-то, не очень красиво, я думаю».
Деби села на кровать. Мать села рядом. Кровать не была поднята от пола, и надо было сидеть на ней, скрестив ноги. Малка отодвинулась и нечаянно села на незаконченное вязанье. «Не скомкай это» – закричала Деби. Стало тихо.
«Мама, я хочу поехать в Довалэ в Кохоли». Опять пауза.
«Мама, я не хочу замуж за Ахава… И сними ты с меня этот пояс невинности. Я больше в нем не нуждаюсь».
Малка рассмеялась от изумления. Это уже было слишком. Деби разрыдалась: «Ты смеешься? Ты еще смеешься?» Бросилась на постель, спиной к матери, лицом – к стене.
Малка встала, оперлась о деревянный столб, подпирающий крышу в середине комнаты. Столб был гладким, ибо об него опиралось уже два поколения семьи. Малка была в смятении, она не знала, как говорить с плачущей дочерью, о чем ей и сказала. И Деби попросила мать покинуть ее комнату и объяснила, насколько ей неприятно, что мать всегда хочет знать каждую мелочь ее жизни и требует отчета о каждом чувстве в душе дочери, о том, что творится в ее сердце, в котором она сама, Деби, не в силах разобраться.
Деби смахнула слезы. Она не была плаксой, хотя знала, какое это наслаждение выплакаться. Наоборот, она была активной, сильной девушкой, четко знающей, что позволено ей, и что нет, каковы запреты и каковы обязательства, и она гордилась своим характером, но всегда была недовольна собой. Долг свой явно запаздывала выполнять, небрежна была к запретам, проявляя легкомыслие, но услышав о ком-либо другом, ведущем себя таким образом, бывала шокирована и бурно выражала недовольство, осуждая его.
«Так ты портишь пасхальный вечер?» – решила Малка сыграть именно на этом свойстве характера дочки. Снова присела на кровать, заставив Деби повернуться к ней.
«Мама, я сдерживалась до этого пасхального вечера, чтобы все было нормально, как полагается быть, чтобы не нарушить ваш с отцом надуманный покой и умиротворение, чтобы вы были счастливы, что у дочери есть жених. В общем, чтобы все было как надо, – выпалила Деби и снова залилась слезами, – вот видишь, что ты сделала? Видишь?» – обвиняла она мать сквозь слезы.
«Не будет у тебя много таких возможностей. Ахав отличный парень. Он тебя очень любит, это можно видеть», – сказала Малка. Она считала, что это ее долг уравновешенного человека объяснить дочери то, что молодые не видят. И все же как-то немного боялась этого. Почему? Что, она не имеет права?
«Я знала, что именно это ты мне скажешь, я знала», – сказала Деби, перестала плакать, смотрела в потолок, на котором плясали тени от пламени свечей. Она вздохнула глубоким вздохом. Так вздыхают только иудеи.
«Ты вздыхаешь, как столетняя старуха», – попыталась рассмешить ее мать, но ничего из этого не получилось. Не страшно. Деби обрадовалась попытке матери помириться. Она не выйдет замуж за Ахава. Она не может больше терпеть его прикосновения. Что будет? Будет хорошо. Она поедет в Кохоли с братом. Почему это только он должен ехать? И, может быть, там найдет себе кого-то другого. И не следует так о ней беспокоиться и заботиться, она не останется старой девой (Именно это, в конце концов, и случилось). Чего это они хотят от нее так быстро избавиться. Можно подумать, что она им мешает.
Деби чувствовала себя несчастной и отторгнутой. Она понимала, что должна расстаться с тем, кто ее любит, и это ее ужасно печалило. Она чувствовала себя угнетенной и удрученной, и в то же время потрясена была тем, насколько приятны эти чувства. И еще интересное открытие: удивительно, какая сила заключена в этой печали, влияющей на все вокруг.
Потому нахмурила лицо, сжала губы, уставилась в дальнюю стену и сказала:
«Сними с меня этот пояс, мама. Я в нем больше не нуждаюсь. Он ужасно давит после каждой трапезы, и нет у меня для кого и для чего так страдать».
«Но что будет с Ахавом?» – спросила мать, пропустив мимо ушей просьбу дочери.
«Не знаю, действительно не знаю. Он не виноват, бедный. А, может, и виноват. Ты знаешь, он ведь не собирается обзаводиться детьми? Я не могу любить такого мужчину. Когда я услышала о его долгах, я почувствовала, что это кто-то другой, не знакомый мне человек, которого я больше не люблю». Про себя она думала: Ахав слишком любит меня, а я не в силах любить того, кто так меня любит. Это ненормально, я знаю. Уф.
Трудно было ответить на претензии дочери. Они были слишком справедливы. Но других мужчин не найдешь в этой части страны. Потому Малка ласкающими слух эпитетами описывала поведение Ахава, философски оправдывая все его действия и промахи. Но это не убеждало маленькую Дебору, и надо сказать, что именно поэтому мать весьма была горда дочерью.
И все же она просила по поводу пояса невинности повременить с решением.
«Думай до утра», – сказала она Деборе и вышла из комнаты.
Малка нашла Ахава пьющим вино прямо из кувшинов, нос его был красен.
«Доброй ночи, – сказала ему, – Деби устала и не очень хорошо себя чувствует. Поговорите утром».
Эсти и Дуди не были там, и она догадывалась, где они, эти два разгоряченных голубка. «У Эсти с этим никаких проблем», – думала про себя Малка и поторопила мужа идти спать. В постели рассказала ему о Деби. Он не дал никаких советов или указаний. Он понимал, что это не в их силах заставить дочь изменить решение. Но он начал искать выход из этой запутанной ситуации и с этим заснул на вздутом от праздничного обжорства животе.
Утром спали поздно, проснулись при закрытых окнах.
«Малка», – прошептал Гади, раскрыв глаза.
«Что?» – сказала Малка.
«Ты не спишь?
«Я не могу спать».
«Что тебя беспокоит сейчас?»
«Деби».
«Все образуется. Нечего тут делать. Не хочет она Ахава, тому и быть».
Малка боялась рассказать мужу о желании дочери поехать в город с братом. Гади после вчерашнего праздничного ужина был совсем размягчен. Она просто удивилась, что он вообще не возражает.
«Тебя совсем не волнует, что она поедет одна?»
«Нет. Она уже достаточно взрослая. И после опыта с Ахавом, я верю, она будет знать, как вести себя с мужчинами».
«Ну, и она все же с братом», – подбодрила себя Малка.
«Верно, – сказал Гади, – я с ней поговорю. Все будет в порядке. В любом случае, это то, что она хочет, так удовлетворим ее желание, и она оценит нас, и поверит нам».
«Дай мне поговорить с ней, – сказала Малка, – со мной она разговаривает. Мне она все рассказывает». Она ощущала все же особую связь с дочерью, и не хотела её доверить никому.
Гади вздохнул и согласился: он не заберет у нее этот клад эмоций в отношениях с дочерью, которым она не хочет ни с кем делиться. Пусть получат обоюдное удовольствие. У него и так много своих дел.
«Ладно, – сказала Малка, – если она уже проснулась, я сниму с нее этот пояс. Дай мне ключи, они в твоем ящике. Надо подготовить ей вещи для поездки. Господи, сколько у меня работы. Надо еще приготовить мясо с овощами».
«Только не начинай безумствовать, – сказал ей Гади, – самое простое дело подготовить ее к дороге. Дай ей мешочек с тремя золотыми монетами и двадцатью серебряными, и она купит все, что ей надо».
Но эта идея для Малки была слишком суха и скучна. Что это за подготовка дочери к поездке, если нельзя расчувствоваться, заполнить чемоданы всякой необходимой мелочью, в которых таится материнская любовь, приготовить пару вязаных носков и меховую шапку.