Часть 1.
В диалоге с Токвилем
Равенство и демократия. Может ли чистильщик сапог стать президентом?
Токвиль: «Среди множества новых предметов и явлений, привлёкших к себе моё внимание во время пребывания в Соединённых Штатах, сильнее всего я был поражён равенством условий существования людей. Я без труда установил то огромное влияние, которое оказывает это первостепенное обстоятельство на всё течение общественной жизни. Придавая определённое направление общественному мнению и законам страны, оно заставляет тех, кто управляет ею, признавать совершенно новые нормы, а тех, кем управляют, вынуждает обретать особые навыки. В жизни общества происходит демократическая революция, не сопровождаемая при этом тем преобразованием законов, идей, обычаев и нравов, которое необходимо для достижения целей данной революции. Таким образом, мы получили демократию, не имея того, что должно смягчать её недостатки и подчёркивать естественные преимущества, и, уже изведав приносимое ею зло, мы ещё не знаем того добра, которое она должна дать».
Антон Баков: Токвиль – прежде всего, рафинированный изысканный француз до кончиков ногтей, который впитал если не с молоком матери, то со школьной премудростью идеи свободы, равенства и братства. И вот этот француз приезжает в Америку. Первое, что бросается ему в глаза, – это равенство людей. Стоит уточнить, что он приехал в рабовладельческие США XIX столетия, а значит, в страну, где значительную часть населения составляли чернокожие рабы, которые по определению не имели и не могли иметь никаких прав.
При этом плантаторы были вполне состоятельными и состоявшимися людьми, чей уровень жизни разительно отличался от уровня жизни тех же респектабельных европейских помещиков. Что уж говорить о простых мигрантах, которые прибыли в США налегке, с одним маленьким чемоданом вещей и большой американской мечтой.
Токвиль посетил США в 1831 году. Тогда ещё свежи были воспоминания о споре между владельцем штата Пенсильвания господином Пеном и хозяевами штата Мэриленд баронами Балтиморами. К слову, Пенсильвания была «частной лавочкой» этого замечательного господина Пена и его наследников, пока он не продал её обратно британской короне.
Но всё познаётся в сравнении, и очевидно, что по сравнению с Францией после реставрации Бурбонов США многим казались страной равенства. Таковыми они и вошли в историю в значительной степени благодаря Токвилю. Меня же, как выходца из куда более эгалитарного, чем американское, постсоветского общества, шокировало как раз грандиозное неравенство в США – как современное, так и существовавшее в 30-е годы XIX века.
Возможно, колониальная элита и лишилась части властных рычагов в результате революции, но зато она получила огромные имущественные выгоды. И, так или иначе, правящий класс американского общества по-прежнему составляли они, белые и сытые богатые рабовладельцы. Конечно, вся та «мелкая рыбёшка», которая «приплыла» в Америку в поисках новой жизни, никоим образом не могла претендовать ни на какое равенство с ними.
Потом США продолжали развиваться, а неравенство возрастать. Так что сегодня Америка – одна из самых поляризованных по имущественному положению людей стран, что, впрочем, не мешает ей оставаться символом свободы и возможностей, а также крупнейшей в мире демократией.
В России всё происходило «с точностью до наоборот»: когда в нашей стране не было демократии, у нас было достигнуто почти реальное равенство. Просто особо делить народу было нечего, кроме, разве что, «своих цепей».
Разжигающие социальную зависть автомобили-иномарки и возможность регулярных выездов за рубеж «для всех» во времена СССР, естественно, отсутствовали. Даже когда представители нашей партноменклатуры жили в довольно скромных по нынешним меркам особняках, то это были всего лишь госдачи, которые, как известно, принадлежали государству, и их реальная передача наследникам была крайне затруднена. Можно сказать, что единственной привилегией советского начальства в эпоху отсутствия частной собственности было то, что у него имелось чуть больше прав по временному, пусть и пожизненному, владению чем-либо.
При этом обычные советские граждане не были собственниками, к примеру, даже своих убогих садовых участков, потому как те тоже принадлежали Родине. Мы были членами коллективных садов и добросовестно обрабатывали свои четыре сотки земли. Однако и та нехитрая растительность, ради которой мы каждое лето «убивались» на огородах, была в некотором смысле подконтрольна всесильному Левиафану.
Доходило до абсурда: далеко не во всех коллективных садах можно было выращивать яблони или груши, где-то только картофель и морковь. Даже кролики, как ни смешно, были «поднадзорны»: владелец «сверхнормативной» третьей крольчихи мог не только потерять её в результате конфискации, но и отправиться в ГУЛАГ за мифическую попытку реставрации капитализма!
Зато мы могли построить на своих участках уютные «социалистические» домики. Но только летние, холодные и маленькие, ибо не дай Бог, чтобы у наших жалких домишек появился второй этаж – это уже считалось бы буржуазным излишеством и роскошью! Более того, обмерялись веранды и подвалы, если они, конечно, были в наличии. В общем, власть держала руку на пульсе – и держала крепко, чтобы никто не высовывался выше картофельной ботвы. Впрочем, мало кто и стремился подняться до более «высокого», а потому опасного уровня.
Квартиры также были государственными, один из обитателей жилья обычно выступал как квартиросъёмщик. Даже выражение бытовало такое – «ответственный квартиросъёмщик». Видимо, подразумевалось, что имеется некий доброхот, который по-честному так платит за квартиру. А все остальные жильцы, если следовать этой логике, были вроде как безответственными. Только на закате советской власти появились кооперативные дома, в этом случае можно было стать членом кооператива по строительству жилого дома и даже совладельцем собственной квартиры.
В сущности, имущественный идеал советского человека включал в себя весьма примитивную, но устойчивую триаду «квартира-машина-дача». Сколько же всё это стоило? Да, в общем, не так уж много, особенно в конце эпохи застоя. К примеру, я, к своему 25-летию, ещё в самом начале 90-х умудрился выполнить и даже перевыполнить тот план, который не удалось реализовать моим родителям-инженерам за всю их трудовую жизнь. Я купил за две тысячи долларов «трёшку» в старом «сталинском» доме, ещё за полторы тысячи долларов сад с почти двухэтажным «мансардным» домиком возле озера Балтым, а за две-три тысячи долларов – «девятку». Так что тогда за семь тысяч долларов США можно было полностью «упаковаться» – и глубоко задуматься, ради чего жить дальше, если главные цели в жизни уже вроде как достигнуты?
А потом мир перевернулся: цены росли, миллионы бывших советских людей удовлетворили свои базовые потребности и выяснили, что уровень имущественного неравенства может варьироваться чудовищным образом. Робко выглянувшие из-за ставшего тюлевым и ветхим «железного занавеса» граждане обнаружили, что помимо «дачи, квартиры, машины» в мире существуют ещё яхты, частные самолёты, виллы с бассейнами, зарубежные курорты и прочие «искушения для искушённых».
В середине 90-х у амбициозных бывших м. н. с. кружились головы от успехов, а потом и попросту «съезжала крыша». Они, люди, которые при советской власти были обречены десятилетиями делать карьеру с муравьиной скоростью, могли запросто стать владельцами заводов, газет и пароходов. С тех пор неравенство зашагало по России семимильными шагами, как и в великой заокеанской «стране возможностей».
В США любят говорить, что чистильщик сапог может стать президентом. Да, в Америке чистильщик сапог действительно имеет шанс на это. Но не любой, а обладающий уникальными способностями и личностными качествами, благодаря которым уже заложенный от природы талант, будто огромный поршень, может вытолкнуть гражданина на социальный «верх».
Так что пресловутое американское равенство существовало в основном в фантазиях г-на Токвиля. Точно так же и наша нынешняя демократия подтверждает, что равенство не только не связано с ней, но и прямо ей противоположено. Ибо всё, что сегодня мешает развитию демократии в России, – пережитки того самого социалистического равенства, при котором сформировались три поколения россиян.
Вообще «бывшие советские» с большим трудом переходили на капиталистические стандарты потребления. К примеру, лишь в «нулевые» годы, будучи уже вполне состоявшимся и небедным человеком, я позволил себе квартиру, которую не смог бы приобрести в Советском Союзе, и построил капитальный дом за городом, который был бы невозможен в эпоху СССР.
Причём моё «нестяжательство» диктовалось исключительно воспитанием: ещё в 90-е я был достаточно богатым, но абсолютно советским человеком. Я думал: «А зачем вообще всё это надо, все эти „навороты“ и излишества?» Так что шаг вперёд по «пути стяжательства и приобретательства», как это называли мои учителя-коммунисты, стоил мне большой внутренней борьбы. И если бы не жена и не дети, то я бы её проиграл.
Благодаря ельцинской политике сокращения депутатского корпуса людей в органах представительной власти становилось всё меньше и меньше, а их отбор сделался гораздо более жёстким, чем раньше.
Первоначально же, до разгона Советов в октябре 1993 года, во власть приходили, помимо прочих, и простые люди, причём среди них, действительно, порой встречались настоящие «слуги народа»! Правда, это касается только одного «горбачёвского» созыва. До прихода Горбачёва депутаты служили КПСС ещё более старательно, чем нынешние единороссы служат Путину.
В перестройку в ряде крупнейших городов страны мы на очень короткое время получили если не реальную демократию, то хотя бы демократические парламенты. И пусть исполнительная власть, суды и правоохранительные органы, т. е. реальная власть, остались в руках коммунистической номенклатуры, «разгул демократии» изрядно напугал «верхи».
Для того чтобы «сломать о колено» митинговую, разноголосую и критически настроенную среду, смесь пассионариев из низов и окрылённой надеждами интеллигенции, Ельциным был принят указ, который резко ограничил количество депутатов. Это произошло уже после 1993 года, когда расстреляли протестный парламент. Так сказать, БНЕ сделал «контрольный выстрел» не только в демократию, но и в самих демократов, вытесненных со всех государственных постов и превращённых в маргинальную «демшизу».
В итоге депутат стал чем-то вроде редкого животного, отягощённого огромным избирательным округом и, образно говоря, занесённого в Красную книгу. Демократия в этих условиях, естественно, стала «предметом роскоши». Само собой, проводить самостоятельные предвыборные кампании в России могли себе позволить только или очень богатые люди – или люди, обладающие огромным административным ресурсом. Что примерно одно и то же, потому что, как известно, власть и деньги обычно идут рука об руку.
В России есть много примеров, когда богатые люди становились большими чиновниками и – когда большие чиновники превращались в очень богатых людей. Именно на этих людей, а вовсе не на наивный народ, который «поднял его на щит», и сделал ставку Ельцин.
Времена менялись – и менялись стремительно. Если когда-то мы выбирали Областной совет из 250 членов, то первая Областная дума, в которой я работал, состояла всего лишь из 28 человек. Причём мне, молодому предпринимателю, проиграли трое глав городов.
Тогда у меня не было выходов на ТВ или радио – я просто печатал агитматериалы и распространял их. Я был искренен и хотел сделать жизнь моих избирателей лучше, поэтому и победил. А ещё, кроме трудолюбия и обаяния, у меня было много денег. И огромный округ: 17 городов и районов, где я, будучи «тёмной лошадкой», переиграл конкурентов по новым ельцинским правилам. Можно сказать, вошёл в причудливую российскую демократию через «чёрный ход» ельцинской диктатуры. Разумеется, осмысление этого пришло много позже.
Надо сказать, в 90-е состоятельные бизнесмены активно шли в политику. В «нулевые» же они, напротив, стремились «убежать» от неё. Причина в том, что у бизнесмена особая психология. Бизнесмен не бизнесмен, если он зависим. Если не умеет гнуть свою линию, бороться с конкурентами, отстаивать позицию.
Эти качества в огромном дефиците в современном российском обществе из-за затянувшейся на столетие коммунистической «чистки рядов» и продолжающейся эмиграции лидеров, в том числе в США. Поэтому-то в России почти не развился малый бизнес: во-первых, из-за того, что общество потеряло многих потенциальных лидеров и просто инициативных людей, во-вторых, потому, что по-настоящему наделённый лидерскими качествами человек был просто обречён в России на значительный экономический успех. И, естественно, именно такие успешные люди и пришли в российскую политику.
Однако в «нулевые» годы Путин постепенно вытеснил этих людей из публичных органов власти, в основном, путём восстановления тотального партийного контроля и ограничения возможностей независимых кандидатов и региональных политических групп. Именно при нём прошла вторая волна ротации элит, что, впрочем, не привело к кардинальным общественным изменениям. Нынешние управленцы являются не менее преуспевающими и «сытыми», чем те, которые были «на коне» в 90-е.
«Нулевые» годы – это действительно период нескромной роскоши, не зря Владимир Путин говорит, что Россия никогда не жила так богато. Хотя некоторые возразят: может, Россия в целом и расцвела, но я-то, Иван Иванович, не стал жить лучше. Всё же будем справедливы, ни один человек, даже волшебник из страны Оз, не смог бы обеспечить богатство и процветание для всех и по мановению «волшебной палочки». В этом смысле претензий к Путину ни у меня, ни у кого-либо другого нет и быть не может.
Но вернёмся к теме демократии. До 2003 года я твёрдо стоял на социал-демократических позициях. Мой собственный кризис как социал-демократа был связан с поражением нашей местной социал-демократической партии «Май» на региональных выборах 2002 года. До этого я наивно верил, что в России можно создать социал-демократию, более того, что она способна развиваться сама по себе. Однако как только наша социал-демократия перестала дотироваться крупными финансово-промышленными группами, так тут же потерпела фиаско.
Мой друг, депутат Госдумы «справаросс» Александр Бурков продолжает увлекаться социал-демократическими идеями и эксплуатировать эту нишу, я же пришёл к неутешительному выводу, что социал-демократия – отнюдь не то, что необходимо российскому обществу. И начал искать альтернативные варианты. А вот что нашему обществу точно противопоказано, так это равенство. Я в этом убеждён.
Все болезни – от зависти и только либерализм – от любви
Токвиль: «Демократические народы всегда с любовью относятся к равенству, однако бывают периоды, когда они доводят эту любовь до исступления. Это случается тогда, когда старая общественная иерархия, долго расшатываемая, окончательно разрушается в результате последних яростных междоусобных схваток, и когда барьеры, разделявшие граждан, наконец-то оказываются опрокинутыми. В такие времена люди набрасываются на равенство, как на добычу, и дорожат им, как драгоценностью, которую у них могут похитить. Страсть к равенству проникает во все уголки человеческого сердца, переполняя его и завладевая им целиком. Бесполезно объяснять людям, что, слепо отдаваясь одной исключительной страсти, они ставят под угрозу свои самые жизненно важные интересы: люди остаются глухими. Бесполезно доказывать людям, что, пока они смотрят в другую сторону, они теряют свободу, которая ускользает прямо из их рук: они остаются слепыми или, скорее, способными видеть во всей вселенной лишь один-единственный предмет своих вожделений».
Антон Баков: Без преувеличения, зависть – двигатель прогресса, ведь многое в этом мире зачастую осуществляется именно из-за того, что люди изнутри разъедаемы этим ядовитым чувством. А если уж в людях просыпается зависть, то значит, что они признают чьё-то явное превосходство над собой.
Опытные демагоги нередко мастерски спекулировали на теме равенства и неравенства: достаточно вспомнить, как большевики предлагали уничтожить – и реально-таки уничтожили богатые классы. И тогда народ воззавидовал, и воззавидовал люто, а его бунт был бессмыслен и беспощаден. Потом, когда в России попытались ввести НЭП, поднялась очередная волна недовольства, в духе: «А, жируете, нэпманы, ничего, скоро это всё закончится!»
Собственно, и демократическая революция в России, по большому счету, произошла не из-за непреодолимой потребности нашего народа в правах человека и свободе слова (в этих «буржуазных излишествах» нуждалась разве что «жалкая» горстка образованной и «растлившейся» благодаря Западу либеральной интеллигенции), а именно из-за зависти и стяжательства.
Революция Ельцина тоже проходила под лозунгами зависти: мол, посмотрите, как сыто и с размахом живут «загнивающие капиталисты», и сравните с тем, как убого живём мы. Это был как бы один уровень зависти: зависть к Западу. Поэтому распространённые антизападные настроения, на которых столь активно играет сегодня Путин, – это не только ремейки «красного агитпропа» с его вечными рассказами о происках коварных буржуев, но и миф о богатстве европейцев и американцев родом из демократической пропаганды 80-х и 90-х. К слову, коммунисты, наоборот, вещали нам о бедности и безработице в странах капитала, а вовсе не делали акцент на их успехах.
Ну, и второй уровень зависти – это создание образа врага внутри страны в лице коммунистической номенклатуры. Не шибко большие, но всё-таки привилегии начальства безмерно раздражали среднестатистических граждан. Так что именно лютая и пожирающая изнутри зависть стала той едкой ржавчиной, которая «разъела» Советский Союз.
Во время ельцинского переворота «товарищи», изо всех сил рвавшиеся в «господа», с пеной у рта и искренним возмущением обсуждали продуктовые спецраспределители и разного рода «берёзки», где приближённые к власти люди могли отовариваться качественной колбасой, чёрной икрой и непалёной водкой. Вроде бы это ничего особенного собой не представляло, но раздражать – раздражало.
Прекрасно понимая это, тот же Ельцин «въехал» во власть отнюдь не на белом «Мерседесе», а на облупленном и уже «не первой свежести» демократичном трамвае (по другой версии – на троллейбусе).
Став первым лицом в Москве и будучи при этом большим народным артистом по натуре, он демонстративно перемещался именно на этом виде общественного транспорта, плечом к плечу с «дорогими россиянами». В то же время прочие «вожди народа» заносчиво проносились мимо оголодавших толп пусть на обычных, но «Волгах», причём оскорбительно-элегантного чёрного цвета. И этим вызывали откровенную ненависть «низов», не владевших в большинстве своём даже «Запорожцами».
На сегодня эгалитаристская философия, можно сказать, почти побеждена: люди уже привыкли к тому, что есть богатые и есть бедные. При этом в гражданах социальная «ярость благородная» периодически всё ещё «вскипает, как волна». И конечно, этот пласт национального характера ещё не раз будет использован в корыстных целях демагогами будущего.
Я, повторюсь, всегда старался отстаивать интересы бедных и мечтал, может быть, наивно о том, чтобы наши пенсионеры жили не хуже, чем в Европе. После разгрома СПС Владимир Путин неожиданно реализовал некоторые наши социальные идеи, причём сделал он это в 2008 году, когда мир был ввергнут в кризис. И, надо отметить, этот шаг резко увеличил лояльность народа к власти.
Если сегодня социальную базу для реализации либеральных идей составляют молодые, самостоятельные и порой даже состоятельные люди, то до 2008 года хоть какое-то желание изменить что-либо в окружающем мире испытывали разве что депрессивные пенсионеры из депрессивных городов. И многие политики активно спекулировали на перманентном недовольстве стариков, поскольку это было беспроигрышным ходом, ибо старики недовольны жизнью почти всегда.
В то же время, даже лет 15 назад, любой протест был обречён на провал, так что наша деятельность напоминала бессмысленное «махание копьями» отчаянных и отчаявшихся достучаться до людей «донкихотов».
Ныне же в России общественное недовольство стало фактически виртуальным и ушло в соцсети, а теперь, кажется, покинуло и их.
Так что «подобьём» итоги: Борис Ельцин – человек, который больше других российских политиков эксплуатировал идею равенства, но он же и нанёс ей наибольший урон. Люди голосовали за великого уравнителя, а получили величайшего расслоителя социума. И вот эта удивительная особенность демократии, при которой часто претворяется в жизнь совсем не то, за что голосовали люди на выборах, отчасти и вызывает настороженное отношение к демократии и демократам в нашем постсоветском обществе.
Бедные не значит праведные
Токвиль: «Одним принадлежало всё: богатство, сила, свободное время, позволявшее им стремиться к утончённой роскоши, совершенствовать свой вкус, наслаждаться духовностью и культивировать искусство; тяжёлый труд, грубость и невежество были уделом других.
Бедняк унаследовал большую часть предрассудков своих отцов, утратив их убеждения; он столь же невежествен, но лишён их добродетелей. В качестве основы своих действий он принял доктрину личного интереса, не понимая должным образом этого учения, и его эгоизм ныне носит столь же непросвещённый характер, как и прежняя преданность бедняков своим господам, готовых жертвовать собственными интересами».
Антон Баков: Вот тут Алекс де Токвиль проявляет определённую наблюдательность. Раньше европейский бедняк, за исключением «социальных отщепенцев» и представителей городского дна, был человеком, втянутым в феодальные отношения, но, как известно, при феодализме нет человека без господина. В США же у бедняков господ не было.
Бесхозная масса людей, приехавших в поисках счастья из Старого Света, а также их детей и внуков создала в США удивительный атомизированный мир, который появится в Европе лишь в конце XIX – начале XX века благодаря растущей урбанизации и вытеснению рабочей силы из деревни.
В России же подобная ситуация сложилась ещё позднее. В конце 20-х годов прошлого столетия коммунистическая коллективизация разорила и выхолостила деревню, огромное же количество экономических беженцев из сёл отправились колонизировать города и участвовать в индустриализации.
Почему же произошёл этот массовый «исход»? Причина проста: люди банально спасались от нищеты и голода, вызванных насаждением колхозов в деревнях, и надеялись найти «хлеб насущный» на заводах и фабриках. Условия были благоприятные: коммунистическое государство готовилось к новому «экономическому рывку», а именно индустриализации, амбициозно мечтая «догнать и перегнать» Запад.
Надо сказать, что в мире тогда произошёл колоссальный социальный и психологический сдвиг, так что не зря Токвиль с ужасом относится к порокам бедняков. Дело в том, что превращение бедняка в богача, примерно как куколки в бабочку, – процесс сугубо индивидуальный, не массовый. Нельзя заставить людей стать богатыми и счастливыми «оптом». Для этого человек должен найти свою нишу, например, организовать бизнес, стать центром притяжения для кого-то и сформировать островок светлой устроенной жизни.
Когда же этот сложный процесс социального преобразования происходит на уровне толпы, то есть на уровне не готовой к внутренним переменам массы людей, предпочитающих жить по эгоистическому принципу «дай мне», то неизбежно появляются безумные и жестокие диктаторы. Именно так и произошло в России, Германии, Италии и других странах в XX веке. Достаточно вспомнить нашу сталинскую урбанизацию, сопровождавшуюся многочисленными репрессиями и чистками: как ни крути, 4 млн доносов написали именно алчные советские граждане, жаждавшие добиться лучшей доли за счёт «зажравшихся», как им казалось, соседей.
Аналогично в обезумевшей Германии были уничтожены миллионы евреев, монополизировавших, по мнению завистливых нацистов, банковское дело, юриспруденцию, медицину и масс-медиа. Благодаря же беспринципному популисту Гитлеру весь мир был ввергнут в пучину глобального передела «благ».
В общем, «понаехавшие» бедняки и маргиналы были страшнейшей угрозой и для США. По большому счету, любой наш современник, который с ужасом смотрит на разноязыких мигрантов, вторгающихся в его более-менее обустроенный и спокойный городской мирок, может себе представить, что творилось когда-то в душах американских первопоселенцев.
Этот мятеж униженных маргиналов особенно ярко показан в культовом фильме «Банды Нью-Йорка», где одну из своих лучших ролей исполнил Ди Каприо. При этом, вопреки всем передрягам, демократия в Америке устояла – во многом потому, что США были всегда полицентричной и с множеством разновеликих городов страной выбора.
Кстати, несмотря на внушительные небоскрёбы, США «в массе» всегда были одноэтажными. В сельской местности же царил осёдлый и крепко стоящий на ногах сельский собственник. Так что, невзирая на тяжёлый период потрясений, включая Гражданскую войну, несмотря на бунты темнокожих и чёрных пантер в 60—70-х, в Америке не сформировался такой кровавый античеловеческий режим, каковые сложились в Восточной Европе, Германии или СССР. И жестокость так и не стала «мэйнстримом» в Америке.
Но вернёмся к России. Феномен Путина связан с его популярностью именно в той части общества, которая хотела быть вплетена в современные социально-экономические процессы, но по ряду причин так и не интегрировалась в них.
Значительная часть российского народа продолжает блуждать на стыке эпох в трёх соснах. Миллионы людей чувствуют себя никому не нужными, а потому ищут сакральные фигуры, лепят идолов в попсе и политике и психологически стабилизируют себя через поклонение им.
Ведь если горстку самодостаточных людей тенденциозный информационный слив, который происходит по российским телеканалам, только раздражает, то гораздо более многочисленных граждан попроще лабуда, льющаяся с телеэкрана, напротив, успокаивает и даже радует, становясь своего рода формой медитации.
Моя политическая карьера в большей степени была связана именно с бедняками. Классический бедняк – вечное большинство электората в России. Значительная часть российского населения является бедняками не столько финансово, сколько психологически. К примеру, у российского пенсионера есть пенсия, и как бы он себя ни вёл, его нельзя уволить из пенсионеров. Однако он далеко не всегда чувствует себя независимым и свободным, в отличие от, скажем, того же пенсионера в Германии, который может позволить себе жить с достоинством и даже путешествовать по миру. Во многом эта иррациональная психологическая зависимость бывших советских людей от власти и является причиной их бедности.
Я начинал свою карьеру в нашем промышленном регионе, где население было во многом дезориентировано и запугано. Это происходило спустя пять-шесть месяцев после расстрела Белого дома, когда одна эпоха сменяла другую. Но бедняки оставались бедняками, несмотря на все перемены.
Тогда проходили выборы в Советы. В них участвовали советские люди, эти люди ходили на службу и имели социальные гарантии, которые их далеко не во всём устраивали. Как иронизировали тогда, «советский человек уверен в завтрашнем дне, но этот завтрашний день ему совершенно не нравится». Так что начался период консолидации населения вокруг власти, правда, в отрицательном смысле, поскольку народ в едином деструктивном порыве бросился сокрушать без разбору то, за что вчера был готов умирать.
Я не участвовал тогда в активной политике. Хотя в 1989 году мы всё-таки выбрали депутатом последнего советского парламента «демократа» г-на Кудрина. Его конкурента, Геннадия Месяца, интеллектуала и руководителя местного отделения Уральского отделения Российской академии наук, человека, безусловно, талантливого и порядочного, мы просто ненавидели – только за то, что его выдвинули партократы. Зато нам импонировал косноязычный Кудрин, изгнанный из судей, потому что отказался осуждать участников митинга, который проводили люди Новодворской из неукротимого Демократического союза. Принципиальный Кудрин демонстративно положил на стол партбилет, а потом стал грузчиком.
Ну, а мы по старой российской традиции «за муки его полюбили» – и выбрали депутатом в Верховный Совет СССР. С тех пор везучего грузчика почти никто не видел – «страшно далёк» стал он от народа. Первые листовки для Кудрина я печатал за свой счёт, выделив ему бежевый «Москвич» с треснувшим лобовым стеклом и с молчаливым шофёром Костей, который колесил с Кудриным по области.
Мне даже в голову тогда не приходило, что я сам могу пойти в депутаты, но поддержать человека из народа я считал своим долгом. Помню, как пришёл на митинг на Плотинку, где выступал Кудрин, который делал это крайне неуклюже. Наш народный герой медленно и с огромным трудом подбирал слова, так что я губами проговаривал то, что он не мог произнести, – так хотелось уже ему подсказать. Потом я удивлялся, как он приговоры-то в суде писал. А особенно как их читал. Но это было гораздо позже.
Поскольку бытие, как ни крути, определяет сознание, а я представлял бедняков, несмотря на то, что был богаче всех тех, кто меня окружал, то в один прекрасный момент я начал испытывать существенный психологический дискомфорт.
Вообще сложно бороться за права малоимущих, не будучи бедняком самому. И я попытался объединить «низы», чтобы они научились защищать свои интересы сами. Для этого я организовал мощное социал-демократическое движение, которое добилось высоких результатов в Свердловской области, – мы смогли даже стать третьей силой. Нас обогнали только мэр нашего города-миллионника и губернатор области. Это был значительный успех, ведь мы опередили на тот момент все общероссийские парламентские партии.
Но когда я был вынужден пустить процесс на самотёк и не смог его более дотировать, бедняк благополучно нашёл себе новых кумиров, отвернулся от нас и проголосовал «против» на выборах. Однако даже несмотря на это я ещё длительное время испытывал к бедняку сострадание и симпатию. Я понимал его неспособность самоорганизоваться в профсоюзы и правозащитные организации, а также продолжал питать иллюзии в отношении пенсионеров.
Со временем от нас отвернулись все, за чьи права я так самоотверженно боролся. «Профсоюзники» разбежались, потому что боялись притеснений новых несправедливых хозяев, учителя отвернулись под предлогом того, что якобы всех их уволят. На самом деле никто никогда не сможет уволить всех, тем более учителей. В общем, с ними всё было ясно.
Мой «роман» с пенсионерами продолжался дольше всего. Я действительно придумал сильную программу, отстаивающую интересы пенсионеров, для «Союза правых сил». Мне даже удалось убедить либеральную СПС поддержать эту социально-незащищённую категорию граждан. Я сказал, что если мы «правые», то это не значит, что мы нелюди, и что ничто человеческое нам не чуждо, особенно уважение к старшим. Как говорится, «все там будем».
Но, увы, пенсионеры поступили с нами так же, как многие наши бывшие соратники по «Маю». Пока мы поддерживали их материально, они выступали за нас, но как только они увидели кого-то более перспективного, то с готовностью переметнулись на его сторону. В нашем случае перешли под массивное крыло «Единой России».
Полагаю, что Владимир Путин увеличил тогда пенсии отчасти и благодаря моей настойчивости. Так что нельзя утверждать, что моя борьба была совсем безрезультатна. Однако, исходя из своего опыта, я не готов признать неорганизованного, «атомизированного» бедняка из больших или малых российских городов движущей силой демократии. Да, привлечение этих людей может сыграть определённую роль в исходе борьбы крупных сил между собой. Но при этом политической субъектностью они, увы, не обладают. И их место не на авансцене, а в партере исторического процесса.
Увы, эта очевидная истина полностью противоречит тем политологическим штампам, которыми меня, как и многих из нас, «пичкали» в школе и университете марксисты, а впоследствии и либералы. И те, и другие были убеждены в том, что историю делают самые голодные. Теперь же я уверен, что отнюдь не избиратели, а избираемые определяют характер устройства страны, в частности, будет оно демократическим или совсем наоборот.
Социальные лифты или революция?
Токвиль: «Ещё не найдено политическое устройство, которое бы в одинаковой степени благоприятствовало развитию и процветанию всех классов, составляющих общество. Классы представляют собой нечто вроде отдельных наций внутри одного народа, и опыт показывает, что отдавать какую-либо из них в руки другого так же опасно, как позволять одному народу распоряжаться судьбой другого. Когда у власти стоят одни богатые, интересы бедных всегда в опасности. Если же бедные диктуют свою волю, под удар ставятся интересы богатых. В чём же заключаются преимущества демократии? Реально они заключаются не в том, что демократия, как говорят некоторые, гарантирует процветание всем, а в том, что она способствует благосостоянию большинства».
Антон Баков: Разрыв между богатыми и бедными в США самый большой в мире. Однако можно ли судить о стране по разнице между бедными и богатыми? Бедные ведут в США достаточно обеспеченную жизнь, у них хорошие медицинские страховки и пособия, их защищает закон. В России же разница между «низами и верхами» гораздо меньше, хотя и у нас сложился за последние четверть века класс вполне обеспеченных людей, которым будет что передать своим детям.
Однако существует запрос на вертикальный социальный лифт. Да и вообще: может ли талантливый, целеустремлённый молодой человек вырваться из низших слоёв, в которых он оказался из-за своего социального происхождения? Может ли такой человек осуществить в России радикальный прорыв и стать богатым и влиятельным членом общества? Честно могу сказать: одно время именно так и было.
Безусловно, в жизни большинства тех, кто добились успеха, значительную роль играли случай, расположение звёзд и воля Божия, а не только личные заслуги. Огромное значение имела и мотивация: богатыми становились те, кто хотели ими стать. Многие же попросту не мечтали быть состоятельными, не желая выйти за рамки такого уютного и полного маленьких обывательских радостей мирка среднего класса.
Более того, люди считали своё желание вырваться из цепких лап рутины предосудительным, а переезд из «хрущёвок» и «брежнёвок» в новые квартиры и вовсе привёл многих к психологической ломке. Этой ломки не избежал и я. Так что и для меня переезд из старой развалюхи в новый особняк был своего рода символическим отрывом от социальных корней.
Иные же сегодняшние «состоятельные и состоявшиеся», не нашедшие себя в процессах, которые происходят в стране, или попросту в ней разочаровавшиеся, решили вообще не делать ставку на Россию, а увезти капиталы и семьи за рубеж. Принесло ли это пользу и стране, и самим уехавшим – большой вопрос.
Но вернёмся к теме бедности. К сожалению, в России по-прежнему очень сильна коррупционная составляющая, так что человек, когда он приходит к власти, фактически обречён разбогатеть. Да, средняя сумма взятки в Америке намного превосходит её среднеарифметическую российскую величину, зато у нас, в отличие от США, коррупция пронизывает все слои общества.
В США ты не можешь, к примеру, втянуть в коррупционные отношения полицейского, дав ему 500 долларов, – в России тебе по силам сделать это за сотку. В Африке же 500 у.е. – и вовсе тариф взятки замминистра.
Вообще, бедность понятие относительное. К примеру, американский бедняк кажется русскому богачом, зато русский пенсионер будет видеться весьма преуспевающим человеком жителю индийской или африканской деревни. Проблема не в том, кто беден, а кто богат – а в том, удаётся ли бедным в случае удачного старта становиться богатыми. При этом очень важно, чтобы коррупция не зашкаливала, а богатые не держали бедных за чертой бедности. Как ни крути, бедность должна быть достойной.
Коррупция между тем всегда влияет на демократию. Помню, во время выборов 1995 года мой тогдашний союзник и будущий губернатор Россель чуть было не потерял свои позиции только потому, что взял кредит и построил пафосный особняк. Разумеется, такой кредит «людям с улицы» не давали, а в условиях тогдашней гиперинфляции долг за строительство превратился в мизерную сумму. Фактически Росселю просто подарили дворец средних размеров.
Расследование этой коррупционной истории долгие годы «висело» над карьерой Росселя как Дамоклов меч. Например, только в 2003 году я смог найти и опубликовать факт занижения площади «домишки» в декларации Росселя на целых 350 квадратных метров. Впрочем, как большинство российских коррупционеров, Россель так и остался безнаказанным.
Примечательно, что россияне, люто завидуя соседям, очень терпимы и снисходительны по отношению к начальству. А потому не удивительно, что уже в середине 90-х наметилась тенденция голосования за богатых людей. Была популярна ложная мифологема, что состоятельный человек якобы уже успел «стяжать всё желаемое» и больше ничего приобретать не захочет.
В 2003 году, когда я боролся с Росселем за губернаторское кресло на выборах, народ так и рассуждал: пусть уж лучше губернатором останется Россель, он же вроде как «наворовался». Кстати, за цитирование этого утверждения обидчивый Россель тогда подал на меня в суд, который обязал публично опровергнуть «злополучную» фразу о том, что он «уже наворовался». Забавно, правда? Я с огромным удовольствием выступил в радио эфире и подтвердил, что страшно ошибся, а вот, по мнению суда, Россель ещё не «наворовался» и не накопил всех благ земных.
Примечательно, что судила меня судья по фамилии Грин, которая (фамилия, естественно) «абсолютно случайно» совпала с девичьей фамилией супруги Росселя Аиды Александровны.
Вторая мифологема заключается в том, что богачи якобы готовы щедро делиться нажитым и, будто добрые волшебники, всем-всем помогут. Это, конечно, было большой иллюзией, однако я лично не раз наблюдал, как «простодушные бедняки» выстраивались в очередь за скромным пайком, чтобы продать свои голоса людям с весьма неясным происхождением капиталов.
«Свобода по-русски» – ценность или оксюморон?
Токвиль: «Есть своего рода порочная свобода, которой пользуются как животные, так и люди и которая состоит в том, чтобы поступать сообразно собственным желаниям. Такая свобода враждебна любой власти; её трудно подчинить каким-либо правилам; при ней мы опускаемся всё ниже и ниже; она – враг истины и мира; даже Господь счёл необходимым воспротивиться ей! Но одновременно существует свобода гражданская и нравственная; сила, воплощающаяся в единении всех; сила, которую самой власти предназначено охранять: эта свобода заключается в том, чтобы без страха совершать доброе и справедливое. Эту святую свободу мы обязаны защищать от любых случайностей и в случае необходимости жертвовать за неё собственной жизнью.
Можно без преувеличения сказать: искусство жить свободным способно творить чудеса, но в то же время нет ничего труднее, чем учиться жить свободным. С деспотизмом дело обстоит иначе. Он нередко представляется средством от всех перенесённых страданий, опорой законных прав, поддержкой угнетённых, основой порядка. Народы забываются в обстановке временного благополучия, которое он порождает, а пробуждаются они уже в жалком состоянии. Свобода, напротив, обычно рождается в бурях и с трудом укрепляется среди гражданских разногласий. Её достоинства можно познать только тогда, когда она достигает почтенного возраста».
Антон Баков: Токвиль даёт точное определение свободы. Это та общая тема, которая очень волновала и французских революционеров, и американских колонистов. Свобода казалась чем-то немыслимым, можно сказать, инновационным, тем, что отличало новый мир от старого, а Новый Свет от Старого Света, где церковь и неэффективная модель управления детерминировали жизнь человека, загоняя её в узкие рамки.
Но американская конструктивная свобода, родившаяся из свободы исповедовать веру в Бога по-своему, противоречит богоборческой анархии, свободе как вседозволенности, которая получила широкое распространение в Европе.
Брызги этой лжесвободы долетали и до американских берегов. Например, когда в 1881 году на набережной Майами анархист Гато непонятно за что убил 20-го президента США Джеймса Абрама Гарфилда, который занимал свой пост всего лишь полгода. Если убийство президента Авраама Линкольна (1809—1865) южанином – актёром Джоном Уилксом Бутом – можно хотя бы отчасти объяснить Гражданской войной, то в отношении Гарфилда было совершено бессмысленное анархическое преступление, ставшее частью стихийной и безумной войны всех против всех.
Эта война разгорелась в Европе, где убивали королей, императоров и даже императриц. Так, 25-летний анархист Луиджи Лукени, одержимый идеей уничтожения всех богатых (точнее, всех, кто не работает) прокричал «Да здравствует анархия, смерть обществу!» и на набережной Женевского озера заколол напильником аристократичную даму, которая оказалась, ни больше ни меньше, а императрицей Елизаветой Австрийской.
Это безумие доведённой до абсурда европейской свободы противоположено той свободе, которая родилась в первые годы существования США. Почему? А потому, что в США возникла свобода не для всех, не для темнокожих рабов, не для индейцев, не для бродяг. Это была свобода для образованных, богатых, независимых белых людей, которые строили свою жизнь, вырвавшись из-под диктата деспотической власти европейских монархов.
Америка предоставила права и возможности позитивным людям, способным строить новые предприятия и осваивать новые земли. Именно это привлекало в США качественный человеческий материал, именно это продолжает притягивать туда людей, способных воспользоваться свободой как благом и нести за неё ответственность.
В России сложилась обратная ситуация: если США – страна людей, которые оторвались от своих европейских корней, чтобы стать свободными, то Россия – во многом страна тех, кто просто побоялся изгнать из себя рабов и уехать. Тех людей, которые предпочли риску свободы и трудностям эмиграции тягостное существование в России. Во всяком случае, в XX веке история нашей страны во многом состояла из таких периодов, когда жить в ней нормальному человеку было неприятно, унизительно и всегда опасно.
Нельзя утверждать, что между развитием США и России нет ничего общего. К примеру, существует масса параллелей между освоением американцами Дикого Запада и русскими – Сибири. Увы, и сегодня в Сибири, после двух, Столыпинской и советской, эпох великого переселения живёт очень небольшая часть жителей России, из коих коренных сибиряков – единицы. Возможно, эти потомки свободолюбивых людей когда-нибудь нашу страну и спасут.
Никуда не денешься: большинство наших сограждан – потомки крепостных, а не свободных людей. В результате, если проводить аналогию с теми же США, то значительная часть российского населения по уровню самооценки и самосознанию соответствует былым афроамериканцам, буянящим в пригородах или сидящим по тюрьмам или на пособиях. Разумеется, сегодня в Америке эта проблема отчасти решается ценой огромных затрат государства и общества. А в России она ещё даже не заявлена в повестку дня.
Несвободу в России наша либеральная общественность привыкла связывать, в основном, с давними периодами истории нашей страны – с татаро-монгольским игом, опричниной Ивана Грозного и т. п. Потому что осуждение гораздо более близких по времени и задокументированных преступлений большевизма всё ещё остаётся предметом общественной дискуссии. Но, как ни крути, узкая прослойка образованных и свободных дворян существовала уже в эпоху декабристов. Недаром Пушкин, идентифицируя свой класс, писал о «третьем поколении непоротых дворян».
Дело в том, что свобода приходила в жизнь европейского, американского и российского общества сверху вниз, от образованного и обеспеченного сословия. Однако в общественные низы ей толком проникнуть так и не удалось, потому что многие люди оказались неспособными воспринимать свободу как ответственность. Значительная часть людей на Западе продолжают жить на подачки и являются, по сути, иждивенцами, а иждивенец не может быть свободным человеком по определению.
Только тот человек, который действует на свой страх и риск и несёт ответственность за свои поступки, может считаться по-настоящему свободным. Однако все свободные сословия России стали жертвами большевистского террора. Люди уничтожались целыми семьями, уничтожались поколениями, так что из России, кажется, ушла сама традиция свободы. Свободный человек в нашей стране подлежал унижению и уничтожению как враг советской власти. Так свобода превратилась в свою противоположность – в рабство. Разбуди в своё время любого человека в СССР – и он заявил бы, что «свобода – это осознанная необходимость».
Настоящая свобода начала возвращаться к нам совсем недавно, при Горбачёве. Я помню давнее публичное выступление посла США в СССР. Это было беспрецедентно – на День Независимости США по нашему «совковому» телевидению было позволено выступить американскому послу. После марксовой кальки про осознанную необходимость посол был первым, кто рассказал нам о свободе как о свободе выбора. Это звучало для нас дико, потому что в наших выборах всегда участвовал только один кандидат. Бытовал анекдот:
– Этот арбуз продаётся?
– Да, выбирай!
– А что его выбирать, если он один.
– Ну, на выборах же ты из одного кандидата выбираешь?
В стране тогда царил ужасный дефицит, народ расхватывал всё, что не приколочено, реального выбора вещей или продуктов не было. Если гражданин видел колбасу двух сортов, то он не выбирал один из них – он брал оба сорта. При этом больше двух килограммов продукции в одни руки не «отпускали».
Конечно, со временем ситуация начала меняться. Значительная часть населения использовала свободу для переезда. Уезжали евреи, немцы и все, кому советская власть встала поперёк горла. Можно сказать, мы их потеряли. У малочисленного же слоя предпринимателей появилась свобода предпринимательской деятельности. Но самыми свободными людьми были, пожалуй, бандиты, которым эпоха перемен развязала руки.
Всё же идея продвижения свободы сверху вниз, увы, не принесла кардинальных прорывов. Я сам когда-то свято верил в знаменитую пирамиду Маслоу. Из его теории следует, что как только человек будет сыт и одет, то его тут же заинтересуют духовные ценности. В реальной же жизни всё оказалось совсем не так. То, что свободных людей окружают менее свободные, не делает первых менее свободными, а несвободные, в свою очередь, не становятся свободнее.
Тем не менее, я довольно долго верил в свободу, равенство и братство. А с годами, как и многие, был вынужден согласиться с поздним Пушкиным в том, что «к чему стадам дары свободы? Их должно резать или стричь».
С одной стороны, структура нашей сегодняшней экономической занятости, когда большая часть граждан работает по найму на государство, как это было и в советское время, когда люди выкладывались ради всесильного Левиафана, не даёт распространиться свободе.
Бизнесмен – человек, который не боится терять нажитое и возрождаться из пепла, тогда как наши люди норовят устроиться на какое-нибудь тёплое место и получать гарантированную, желательно пожизненную занятость. И вот отсутствие этой части населения, которая могла бы развивать альтернативные отрасли в экономике, приводит к тому, что у нас нет ни Appl-ов, ни Googl-ов, зато есть развитая сырьевая отрасль. По сути, Россия десятилетиями сидит на газовой игле и нефтяной трубе и более-менее успешно производит разве что оружие, призванное помочь законсервировать этот образ жизни.
Как же выйти из сложившейся ситуации и как увеличить число свободных людей, когда научить свободе всех не удаётся?
Очевидно, что должно постепенно сформироваться некое свободное сословие. Ясно, что сословие это будет привилегированное, но для того, чтобы оно появилось, должно пройти немало времени. Не только Россия, но и многие другие страны «догоняющего развития» пережили множество общественных потрясений и зачисток – и после них достаточно долго возрождались из пепла.
Когда в России рождается человек, не обделённый талантами и здоровым авантюризмом, при этом человек достаточно асоциальный, чтобы преодолеть коллективистское желание шагать в ногу, то он оказывается перед жёстким выбором. Или из болота тащить бегемота, постепенно и мучительно развивая свою страну, где тебе никто за это спасибо не скажет, скорее, наоборот – низкий поклон, если не убьют и не посадят. Или сесть на самолёт и перебраться в уже развитое государство, адаптироваться там, применить свой интеллект и способности и заслужить-таки это самое «спасибо» от государства и общества.
Выбор непрост. Но, сделав его, сотни тысяч молодых китайцев, индийцев и русских эффективно трудятся на благо «золотого миллиарда», в то время как на их исторических родинах возникает настоящий «интеллектуальный авитаминоз»: остро не хватает активных и инициативных людей, которые могли бы сделать хоть что-нибудь полезное и интересное.
Повторюсь, я не стал бы обосновывать все наши проблемы и отставание татаро-монгольским игом и прочими излюбленными российскими отговорками. Да, любое феодальное традиционное общество никогда не блистало изобретательностью, в нём многое было консервативно и по-домостроевски, но благодаря модернизации часть членов этого общества удалось-таки вытянуть из «тупого идиотизма сельской жизни» (если говорить словами Маркса). Этот процесс был прерван фантастическим бесчеловечным коммунистическим экспериментом.
Что ж, настало время расстаться с коммунистическими иллюзиями и последовать совету нашего великого писателя Антона Чехова: «выдавливать из себя по каплям раба и, проснувшись в одно прекрасное утро, почувствовать, что в жилах течёт уже не рабская кровь, а настоящая человеческая…».
Община – перспектива или пережитки прошлого?
Токвиль: «Община является тем единственным объединением, которое хорошо отвечает самой природе человека, ибо повсюду, где бы ни собирались вместе люди, община возникает как бы сама собою. Таким образом, общинное устройство существует у всех народов, независимо от их обычаев и законов. Есть королевства и республики, создающиеся человеком; община же, кажется, прямо выходит из рук Божьих. И хотя община существует с тех пор, как появились люди, общинная свобода остаётся чем-то редким и хрупким. Страна всегда в состоянии создать большие политические организмы, потому что обыкновенно находится определённое число людей, просвещённость которых до известной степени способна заменить опыт в делах. Община же складывается из элементов более грубых, зачастую не поддающихся воздействию законодателя. Трудности в установлении независимости общины, вместо того, чтобы сокращаться по мере роста просвещённости народов, напротив, возрастают. Наиболее цивилизованное общество с трудом переносит попытки общины добиться независимости; оно восстаёт, сталкиваясь с многочисленными проблемами, и приходит в совершенное отчаяние, разуверившись в успехе значительно раньше, чем достигнет окончательного результата».
Антон Баков: Идея общины – гениальный прорыв по сравнению с наивными представлениями об общественном договоре. Разумеется, люди никогда не жили изолированно, поскольку они, безусловно, стадные животные. Так что община, конечно, старше, чем сам человек.
Да, общину многие пытались раздробить, но она воссоздается всё равно, в той или иной форме. Разумеется, привычная для нас сельская община возможна исключительно в аграрном обществе. В больших же городах община создаётся отнюдь не по территориальному принципу – это трудовые коллективы, где люди годами взаимодействуют между собой, порой находясь на разных концах одного города или вовсе в разных городах. То есть они с неизбежностью создают некие общности для решения своих проблем, экономических или политических.
Современная «географическая» община влияет на общество и его политическую жизнь только в том случае, когда она расположена в небольшом населённом пункте. Но на сегодняшний день таких общин крайне мало даже в США, где есть городки с населением 300—500 человек, в которых существуют советы из пяти водопроводчиков или учителей. Так что данная форма является откровенным анахронизмом.
В России же сделано всё, чтобы самоуправление на уровне общины стало невозможным. Традиционной единицей самоуправления в России является сельский район, объединяющий несколько населённых пунктов, жители которых не знакомы и не связаны между собой, или город, который по определению слишком велик для существования общины.
Современная власть в России страшно далека от народа, его нужд и чаяний. Я уже писал, что стремление дистанцировать власть от населения – первый импульс, с которого началась российская демократия в лице Ельцина. Это проявилось и в уменьшении численности членов депутатских советов, и в укрупнении территорий местного самоуправления, и в назначении «сверху» глав администраций, и в уменьшении числа возможностей выбирать исполнительную власть. Это та самая госполитика, которая проводится уже не один десяток лет.
Власть в России почти официально сведена к контролю за финансовыми «потоками». Укрупнение контролируемого потока, как правило, в результате бюрократического передела – основная цель любой государственной структуры. В результате такой политики местное самоуправление в России так и не развилось.
Впрочем, не развилась и политическая среда. На сегодня в нашей стране являются мертворождёнными фактически все политические организации, ну а коммерческие деполитизированы. И это легко объяснить: последствия политической активности для коммерческих организаций были сродни катастрофе – можно вспомнить моё громкое изгнание с Серовского металлургического завода ещё за три года до событий, произошедших с ЮКОСом.
Это, кстати, полностью противоречит предложениям Солженицына, который в своей книге «Как нам обустроить Россию» предлагал возрождение земств на приближённом к населению уровне, что коррелировало с западной моделью самоуправления.
Будучи, возможно, не самым выдающимся беллетристом, но наблюдательным публицистом, Солженицын отмечал: «Демократия малых пространств веками существовала и в России. Это был сквозь все века русский деревенский мiр, а в иные поры – городские веча, казачье самоуправление. С конца прошлого века росла и проделала немалый путь ещё одна форма его – ЗЕМСТВО, к сожалению, только уездное и губернское, без корня волостного земства и без обвершения всероссийским. Октябрьский переворот насильственно сломал всякое земство, заменив его СОВЕТАМИ, от самого начала подмятыми компартией. Всей историей с 1918 эти советы опорочены: они никогда не были реальным самоуправлением на каком-либо уровне. Вносимые сейчас робкие избирательные изменения тоже не могут эту форму спасти: она не обеспечивает МЕСТНЫХ интересов с их влиянием черезо всю структуру снизу вверх. Я полагаю, что „советы депутатов“ надо, шаг за шагом, снизу вверх, заменить земской системой».
Писатель выделял местное (некрупный город, район крупного, поселок, волость), уездное (нынешний район, крупный город), областное (область, автономная республика) и всероссийское (всесоюзное) земства.
При этом Александр Исаевич призывал к прямым выборам, рекомендуя учитывать при выборе народного представителя критерии возраста, осёдлости и авторитета среди населения. «Без правильно поставленного местного самоуправления не может быть добропрочной жизни, да само понятие „гражданской свободы“ теряет смысл», – отмечал Солженицын.
Интересно, что в 90-е организация бизнеса в России носила отчасти общинный характер. Бизнесы объединялись и создавались не по профессиональным признакам, а именно как общины друзей. Большинство фирм, которые открывались тогда, формировались бывшими однокашниками или родственниками и, как правило, на основе дружеского равноправного партнёрства. Отчасти этому способствовали отсутствие только создававшегося заново института частной собственности и равные низкие стартовые условия. Фактически это были общины на новый лад.
Но время шло, Россия менялась, и таких общин осталось мало. Хотя поначалу они приветствовались, а законодательство предполагало возможность создания народного предприятия или кооператива. Но в итоге мы пришли к идее доминирования в компаниях одного собственника. В большинстве фирм сложился жёсткий авторитарный стиль управления. Культура общинного взаимодействия и коллегиального управления в России так и не возродились. Как только у людей появлялись большие деньги, между ними начинались распри.
Люди взрослели, менялись, узы дружбы увядали, у старших «общинников» рождались дети, их жёны ссорились, и общинность подрывалась. Может быть, такие фирмы ещё создаются сегодня, но их меньшинство.
Как пигмеям перестать быть пигмеями?
Токвиль: «Даже если бы масса захотела действовать, ей было бы не так-то легко это сделать, поскольку в своей среде она не найдёт ни людей, обладающих прочным, давно установившимся авторитетом, которым она захотела бы подчиняться, ни общепризнанных лидеров, способных объединить всех недовольных, возглавить их и повести за собой. Нет здесь и низовых политических сил, способных оказать действенную поддержку народным массам в их сопротивлении центральным властям».
Антон Баков: Действительно, диктаторы ужасны, а демократы ничтожны, потому что подчинены общественному мнению. Так что глупее политиков только журналисты, ибо и те и другие не являются специалистами ни в какой области.
Мир стал убогим, потому что в нём вымерли гиганты. Гиганты духа, прежде всего. А ведь ещё сто лет назад в мире жили мудрецы – Лев Толстой, Махатма Ганди и эрудит Карл Маркс, честно пытавшийся разобраться с сутью экономики и заложивший основы экономической науки, которая, впрочем, уже энный век переживает период зарождения.
Сегодня человечество штампует нобелевских лауреатов, но – не гуру и не личностей. И это закономерно, потому что мир стал столь сложным и многогранным, что нет такого Леонардо да Винчи, который объял бы необъятное. Тем не менее, человечеству нужны моральные и интеллектуальные авторитеты. И они могут выйти, за редким исключением, не из политических кругов, а, скорее, из среды высококлассных экспертов, образованных бизнесменов или даже монархов – если бы кто-нибудь из последних, конечно, умел бы делать что-то большее, нежели удачно носить шляпку, как Елизавета II, или мастерски летать на вертолётах, как принц Уильям. Человечеству нужны авторитеты как минимум более мудрые, чем ведущие популярных ток-шоу.
Последние моральные авторитеты, придуманные человечеством, – харизматичный Папа Римский Иоанн Павел II, президент-узник Нельсон Мандела, милосердная медсестра Мать Тереза, полуграмотная предсказательница Ванга. Может быть, эти образы потому и удалось создать, что они были далеки от выборов, политики и реального грубого мира?
Всё-таки человечеству пора задуматься, что миром кто-то должен управлять, ибо сейчас этого не делают ни народы, ни диктаторы. А общая неуправляемость системы, когда огромные силы, военные и финансовые, концентрируются в руках, которые не способны их удержать и грамотно ими распорядиться, пугает по-настоящему.
Очевидно, что новые решения не придут из больших и уже «закостеневших» демократических стран. Инноватором может стать, скорее, отсталое с позиций «хай тека» государство, такое, как окраинная Македония, поглотившая некогда великую Грецию, или как полуварварская Цинь, некогда объединившая Китай.
При этом остаётся открытым вопрос: а могла бы двигаться и развиваться цивилизация без «пинка»? Ведь, как ни странно, те эпохи, которые мы считаем самыми деструктивными, жестокими и переходными, оказываются нередко и самыми плодотворными.
Всё же я законченный оптимист. Я не верю в Золотой век в прошлом – я верю в Золотой век в будущем. Но как его создать, не делегировав кому-либо абсолютных авторитарных «наполеоновских» полномочий?
Сегодня век приватизма и преимуществ частных компаний. Это наводит на мысль, что спасение современного мира, где всё решают деньги, акции и сильные личности, придёт из крупного частного капитала. Так что Билл Гейтс, который успешно продавал программное обеспечение для компьютеров, представляется более крупной фигурой, чем Билл Клинтон, играющий на саксофоне и доказывающий свою маскулинность в Овальном кабинете. В общем, будущее демократии, и не только в России, я связываю не с выборными институтами представительной демократии, а с частными структурами.
При этом важно, чтобы эти структуры не стали диктаторскими: как только диктатура оказывается в «кольце врагов», она становится по-настоящему агрессивной и держится на противопоставлении себя всему миру. К примеру, если Россию по легенде якобы действительно хотят захватить из-за нефтегазовых месторождений, то встаёт закономерный вопрос: почему тогда никто не захватывает ОАЭ, где их гораздо больше? А вооружённых сил и ядерного щита у них нет, то есть, получается, «приходи и владей»? Во всяком случае, Саддам Хусейн на собственном горьком опыте убедился, что «дела так не делаются».
Будущее мира не в упрощении, а в усложнении. Оптимальная структура мира видится мне в своего рода современной Священной Римской империи. В синтезе интересов государства и частного бизнеса, которые будут вовлечены в единую систему, когда бюджеты стран станут как минимум сопоставимы с бюджетами процветающих крупных корпораций, которые порой становятся «государством в государстве». Будущее же есть только у мира, где авторитарные и демократические структуры научатся эффективно взаимодействовать.
Как сделать власть в России цивилизованной?
Токвиль: «У нации есть два способа ослабить силу власти. Первый способ состоит в ослаблении власти в самой её основе, причём в этом случае общество подчас лишается права и возможности защищать самое себя: подобное ослабление власти и есть то, что в Европе обычно называется установлением свободы.
Существует также и второй способ уменьшить роль власти в обществе: он заключается не в том, чтобы лишить общество ряда его прав, и не в том, чтобы парализовать его действия, а в том, чтобы рассредоточить эту власть, передав её в разные руки, увеличить число должностных лиц, признавая за каждым из них всю полноту власти, необходимую для выполнения порученных ему обязанностей. У некоторых народов подобное рассредоточение государственной власти ещё может вести к анархии; однако само оно не таит в себе ровным счётом ничего анархического. Следует сказать, что в результате такого разделения сила власти становится менее непреодолимой и не столь опасной, но при этом власть вовсе не разрушается».
Антон Баков: Токвиль справедливо отмечает, что власть можно или ослабить саму по себе, то есть не давать ей абсолютные полномочия, и тогда она не сможет превратиться в тираническую, – или осуществить разделение власти между разными людьми и уровнями.
В России, с одной стороны, было создано много законов, позволяющих людям подавать друг на друга в суд. Благодаря этому регионы могли жаловаться в Конституционный суд на федеральную власть, а местное самоуправление могло требовать от «федералов» и от региональных властей компенсации финансовых ресурсов, потраченных впустую из-за неэффективных решений.
Население же имело возможность обжаловать решения органов госвласти и местного самоуправления. Но вся эта система самозащиты практически не работала, потому что у людей не было внутренней свободы, которая бы позволила как руководителю любого ранга, так и «простому смертному» защищать свои попранные права.
Отсутствие свободы, готовность покориться беззаконию, неготовность воспользоваться абсолютно законными правами привели к тому, что судебная система не работала эффективно. Все были настроены на то, чтобы сдаться тем, кто стоит выше них в социальной иерархии.
Классический пример: принимается решение отменить выборы губернаторов. Но при этом ни один легитимный губернатор, выбранный населением, не возражает против этого решения. И Конституционный суд также не выступает в поддержку губернаторов. Все дружно смиряются с тем, что всё так и должно быть.
Лично у меня есть опыт взаимодействия с властью в разных инстанциях. Я даже судился с Владимиром Путиным (на что не многие в России решились бы) за Дворец творчества учащихся, так называемый Дворец Пионеров. Это одно из наиболее презентабельных зданий в Екатеринбурге, где в кружках занимались сотни школьников. И именно его президент в 2000 году решил отдать во владение своему тогдашнему полпреду Петру Латышеву для размещения в нем представительства президента.
Я действовал сугубо по закону: я записал в один из кружков свою дочь, взял справку о том, что она член кружка, а потом как законный представитель несовершеннолетней девочки обратился в Верховный суд с просьбой отменить соответствующий пункт решения президента.
Мне ответили, что поскольку указ опубликован в сборнике нормативных актов, то вопрос не подлежит рассмотрению в Верховном суде. Тогда я направился в Конституционный суд, где мы с представителем президента достигли соглашения: дворец остался у детей, а полпредство начало строительство помпезного здания в другом месте – на берегу Исети.
Так я убедился, что маленькое индивидуальное сопротивление одного человека может остановить произвол. А вот в Санкт-Петербурге, к примеру, не нашлось ни одного смельчака, который бы обжаловал аналогичное незаконное решение о передаче под полпредство Дворца бракосочетаний. В общем, там, где люди «вставали на дыбы», складывалась одна ситуация, а там, где не было таких людей – другая.
В обществе должны и могут сосуществовать и аристократия, и демократия, и монархия, причём одно и второму, и третьему не противоречит. При этом демократия должна быть только прямого действия. И граждане должны иметь все шансы воспользоваться её возможностями, например, в форме реализации общественных инициатив на разных уровнях, в том числе на муниципальном. Яркие примеры – общественный протест против точечной застройки или выступления за сохранение тех или иных объектов, природных парков и т. п.
Само собой разумеется, что и монархия в эпоху инноваций, гаджетов, соцсетей и глобализации не будет походить на наши привычные представления о ней как о некоей пыльной музейной достопримечательности. Она будет совсем иной. Так что всё течёт – всё меняется.
Копируя Европу, или Почему чиновникам «светят» былинные сроки
Токвиль: «Если государственный чиновник в Новой Англии совершает преступление при исполнении своих служебных обязанностей, то он всегда предстаёт перед обычным судом.
Если же он совершает административную ошибку, то его наказывает суд, имеющий чисто административный характер; а в тех случаях, когда дело весьма серьёзное или не терпит отлагательства, судья выполняет функции данного чиновника.
Однако американское законодательство обращено в первую очередь к частным интересам; и именно с этим основополагающим принципом постоянно приходится встречаться при изучении законов Соединённых Штатов».
Антон Баков: Меня немного удивляет, что мы говорим сейчас о чиновниках как об особой касте. Как о ком-то выдающемся и неординарном. Никто же, скажем, не относится с «придыханием» к тем же ассенизаторам, электрикам или металлургам. А о чиновниках рассуждают абсолютно все, потому что в России граждане убеждены, что все они квалифицированно разбираются в трёх вещах – воспитании детей, футболе и управлении государством.
Один из моих знакомых утверждает, что Россия отстаёт от Европы, потому что в России была диктатура, потом демократия, а в Европе-то наступила бюрократия. В Россию же бюрократия в европейском понимании так и не пришла.
Сегодняшняя ситуация и в Европе далека от идеальной, потому что в среде современных еврочиновников ни награда за благие поступки, ни ответственность за преступления не возлагаются на одного человека, пусть даже тирана, а как будто «размазываются по тарелке» среди специалистов.
За последние десятилетия Европа во многом лишилась лидеров, вождей, – в общем, людей, готовых принимать креативные решения и проводить реформы. Таким образом, происходит вырождение и измельчание класса управленцев. С одной стороны, это хорошо, потому что мы не наблюдаем безумств тиранов, способных поставить мир на грань выживания, но с другой – плохо, потому что не видим и проявлений сознательной целенаправленной деятельности в области управления.
И становится очевидной огромная разница между частным сектором, где обычно доминирует сильная личность, автократ и харизматик, который может поднять десятки и сотни тысяч людей и направить на решение каких-либо задач, – и политикой, где с решением вопросов подобного уровня сталкиваться не приходится.
В связи с этим мне невольно вспоминается Генрих Гейне, у которого есть очень ироничная статья о Новых Афинах в Мюнхене, где до сих пор стоят некие пропилеи с колоннами, напоминающими о кратком царствовании баварцев на греческом престоле. Так вот однажды Гейне не без сарказма сказал, указывая на облезлую собаку: «А это – собака нового Алкивиада. Алкивиада мы ещё не нашли, но собака уже есть».
Автор вспоминает известный античный анекдот о том, что когда-то Алкивиад отрубил хвост своей очень дорогой собаке для того, чтобы Греция заговорила о его чудачествах, а не о других более серьёзных преступлениях.
В Европе всё ещё не хватает Алкивиадов, но в России дела обстоят ещё хуже. Мы не только копируем европейские ошибки – мы ещё и ошибаемся при копировании. Сегодняшние российские управленцы создали систему, которая напоминает современную европейскую модель не больше, чем мюнхенские Афины – Афины античные. В жалких и неэффективных попытках создать «новую российскую Европу» видны вторичность, подражательность и попытка прыгнуть выше головы.
Казалось бы, наши чиновники управляют Россией, как и их европейские «коллеги». Но при этом они прикрываются широкой спиной национального лидера, оставаясь анонимными и этакой «белой молью».
Многие российские мегаполисы управляются людьми, не имеющими прямого отношения к принятию решений. Пусть и не самых глобальных, а касающихся, казалось бы, элементарных основ городского хозяйства. Так, мы можем выглянуть в окно и увидеть наши разбитые дороги, за состояние которых никто не отвечает. Как говорится, «ни одна террористическая организация не берёт на себя ответственность» за разгром.
Мы уже говорили, что Солженицын предлагал вводить демократию на уровне земства, малого поселения, района в большом городе… Но на практике в России взят другой курс – на укрупнение избирательных округов. Это применяется и в отношении областной, и в отношении муниципальной властей. Показательный пример – всё тот же Областной совет народных депутатов, который, будто шагреневая кожа, «сжался» с 250 до 28 членов.
Таким образом, персона, заручившаяся, к примеру, поддержкой нескольких десятков миллионов жителей почти 150-миллионной России (как это произошло во время выборов-2012), получает абсолютную власть и возможность тиражировать своё представление о системе управления страной по всей властной вертикали.
Безусловно, в США мы видим отчасти похожую систему. Хотя выборный принцип в Америке отличен от нашего: к примеру, там есть Коллегия выборщиков. Это говорит о том, что если ты победил в определённом штате, а все выборщики проголосовали за тебя, то голоса всех жителей штата, что бы они о тебе ни думали, будут отданы тебе.
С одной стороны, это не очень корректно – если, к примеру, мы вспомним Альберта Гора, который численно набрал на один миллион голосов больше, чем Джордж Буш-младший, но так и не стал президентом США, которым был избран имеющий гораздо меньшую поддержку населения Буш.
С другой стороны, допустим, в РФ есть такой субъект, как Чечня, численность избирателей в которой никому доподлинно не известна. При этом Чечня постоянно докладывает об огромном приросте населения и необходимости финансирования с использованием всё большей доли федерального бюджета. Но главное – с завидной регулярностью рапортует, что 200% избирателей отдали свои голоса, кому следует, чем и обеспечили его безоговорочную победу.
Если бы в России существовал закон, аналогичный американскому, то Чечня имела бы ограниченное количество выборщиков. И манипуляции с мегаявкой и вбросами бюллетеней не привели бы к тому искажению результатов голосования, к которому они на практике приводят сегодня. Увы, нынче одних только голосов, отданных в Чечне, достаточно, чтобы нейтрализовать голосование в Москве, Питере и других крупных мегаполисах России и лишить страну какой бы то ни было оппозиции, да и вообще – любой палитры мнений.
В чем же заключается, как модно сегодня говорить, «фишка» Северного Кавказа? Многие выступают за его отделение – как бюджетной дыры, где нет общественного развития. Где почти на каждом шагу – нарушения прав человека. Где образ жизни и система ценностей разительно отличаются от общероссийских. Но, с другой стороны, если мы изучим любые выборы, то лишний раз убедимся, что победу федеральным силам приносят именно отдалённые и девственно-чистые российские «медвежьи углы». И, разумеется, нищий и вечно воюющий Кавказ.
Подобное происходило, конечно, не только в России. К примеру, в Европе, когда своих выборщиков имели и жители крупных центров, и обитатели маленьких захолустных местечек, что ставило их в равные условия. Так что, безусловно, демократия неоднозначна. И даёт многочисленные возможности для манипуляции.
Образцовая демократия существовала, наверное, только в старой доброй Англии. К примеру, ты – крупный ленд-лорд, а твоего сына или тебя самого намереваются выбрать депутатом парламента. Подобное решение принималось не в последний момент возле избирательной урны, где российский избиратель обычно в первый и последний раз мучительно всматривается в черно-белые фото потенциальных народных избранников, а совсем иначе – лично и глаза в глаза.
И происходило это на собрании старых знакомых – арендаторов в доме кандидата. Именно там избиратели пропускали вместе с кандидатом по бокалу виски, а может, и по ящику, в зависимости от аппетита и желания. И эти люди прекрасно понимали, что только основательный хозяин и крупный собственник, владелец многих земель, мог претендовать на место в парламенте. На первый взгляд, к демократии это отношения не имело, но зато в этой системе была хотя бы определённая представительность.
Потому что когда нет земли как связующего звена, нет аристократов – ленд-лордов, а есть, к примеру, только ящик алкоголя, то граждане, которые якобы представляют население, не выдвигаются народом и снизу, а назначаются – бюрократией и сверху. И тогда вся система власти формируется не снизу вверх, а сверху вниз.
Так что прав был один из политических долгожителей, руководителей нашего регионального парламента, в то время представитель губернатора Свердловской области в региональной думе, Николай Воронин. В 1994 году, когда мы принимали Устав Свердловской области, он горячо спорил со мной (я в то время был председателем Комитета по законодательству Свердловской Областной думы), кто же является подлинным источником власти в Свердловской области.
Я, простодушно опираясь на Конституцию, утверждал совершенно неправильные вещи – что источником власти в нашем регионе являются жители Свердловской области. На это Воронин справедливо возражал, что единственный и непоколебимый источник власти в Свердловской области – президент РФ. И, в общем, надо признать, он, при всей своей формальной неправоте, был абсолютно прав.
Однако, как ни удивительно, существуют страны, где всё устроено иначе. В Индии, США и ещё некоторых странах есть местные центры власти, опирающиеся на бизнес и собственников. Сформировавшись, они встраиваются в федеральный процесс и осуществляют выбор между федеральными силами. У нас же в РФ местных источников силы нет вообще. И поэтому вся представительная демократия напоминает ветки вокруг одного ствола – главного представительного лица.
Помнится, во времена выстраивания «вертикали» губернатора Росселя не приглашали в партию «Единая Россия». В той ситуации я попытался его морально поддержать, сказав: «Деревья и всё живое растут снизу вверх, а сверху вниз растут только сосульки». Ему эта фраза тогда очень понравилась.
К слову, спустя полгода после того нашего разговора Росселя в «Единую Россию» всё-таки приняли. Как и следовало ожидать, его точка зрения на данную проблему кардинально изменилась, впрочем, по большинству других вопросов тоже.
При Советской власти ходил анекдот, что недовольными у нас в стране занимается КГБ, а довольными ОБХСС (отдел по борьбе с хищениями социалистической собственности, если кто не помнит). Наверное, поэтому в России совершенно по-особенному относятся к оппозиционерам и к винтикам Системы.
Как ни парадоксально, но если ты оппозиционер, то вероятность «загреметь по полной» в России у тебя ниже, чем у лоялиста. Если же ты лоялист, но в чём-то провинился или тебя назначили провинившимся, то ты загремишь без особого повода и на былинные сроки. И если в случае с оппозиционером тебе ещё будут сочувствовать и разбираться, за что же ты бедный-разнесчастный так страдаешь, то в случае, если ты член партии власти, то тебе никто и сопереживать-то не будет. Так что можно годами рассуждать, воровал или не воровал оппозиционер Навальный, – всё равно найдутся люди, сочувствующие ему хотя бы просто потому, что он вроде как оппозиция.
Зато в отношении любого чиновника в глазах общественности всегда срабатывает презумпция виновности. К тому же на любого чиновника обычно методично накапливают компромат, чтобы он был всегда «на крючке». И если уж ослушается, то пропала его голова.
Даже когда я слушаю выступления элиты нашего чиновничества – Чуркина или Лаврова, – понимаю, что ничего не меняется. И мы имеем всё тех же несамостоятельных функционеров, причём на всех уровнях, будь то глава района, или генерал, обвешанный, как ёлка, медалями, или карьерный дипломат.
По сути, любой самый высокопоставленный функционер – очень мелкая сошка, которая может в одночасье всего лишиться. Это человек, не имеющий внутреннего стержня и живущий по принципу «жопочасов», то есть того, что раньше обозначали как «солдат спит – служба идёт». Примечательно, что в России фактически неизвестны случаи добровольных отставок, когда «постодержатель» был бы принципиально не согласен с позицией своего руководства и уходил добровольно.
Причина в том, что подобная отставка больше походила бы на ритуальное самоубийство. Без должности и звания чиновник, не имеющий частной собственности и не являющийся профессионалом в какой-либо сфере, кроме лакейства, превращается в абсолютный социальный ноль. И этот катастрофический для личности переход «из князи в грязи» наносит сокрушительный удар по самооценке любого функционера. В подобной ситуации преимущество получают только самые подлые люди, из числа тех, о которых говорят «свинья всегда грязь найдёт».
В наиболее же сложном положении оказывается российская интеллигенция и вообще все порядочные люди, которые хотят поступать по совести. Именно о них писал великий Грибоедов «служить бы рад – прислуживаться тошно»…
У дипломата-Грибоедова, к слову, как раз была возможность не прислуживать, а уехать в глушь, в Саратов. Однако отправился на переговоры в Персию и был убит, но зато отстоял свою честь. Он был исключением, этот благородный аристократ духа. Подобное поведение было бы невозможно представить себе у советского дипломата: советский дипломат никогда бы не стал «по-грибоедовски» спасать женщину, сбежавшую из гарема, ценой своей жизни. Вероятнее всего, он даже «подсказал» бы своим «партнёрам», что возможность побега некоей женщины из гарема существует и надо бы что-то предпринять.
Сегодня у самых самостоятельных граждан есть возможность развивать свой бизнес. И поначалу они стараются это делать «не прислуживая», но не очень-то оно получается. Яркий пример – Евтушенков, глава «Системы», который вещал в одном из интервью, что бизнесмен в России может иметь столько денег, сколько ему могут помочь защитить его связи. А потом он оказался в тюрьме, потому что, очевидно, всех его связей не хватило, чтобы сохранить такой ресурс, как «Башнефть». Так что пришлось самоуверенному господину Евтушенкову поумерить свои аппетиты и отдать «Башнефть» тем, кому она, похоже, была нужнее.
Зато теперь, когда Евтушенков, наученный горьким опытом, вышел из тюрьмы, он начал активно поддерживать власть, и не дай Бог мускул на его лице дрогнет или он хоть как-нибудь покажет, что обижен из-за такой «мелочи», как утраченный бизнес, что у него что-то отобрали, и что вообще он в тюрьме посидел.
Как ни крути, сегодня воцарилась эпоха сервильности. Впрочем, протестантов и дауншифтеров и в советское время было мало. Это вполне объяснимо: элитарные классы были истреблены, выживших выдавило плебейское и полурабское население, чьи деды и прадеды были крепостными или доносчиками. То есть элиту, по которой проехался «каток» массовых репрессий, вытеснили «униженные и оскорблённые». Эти люди на инстинктивном уровне помнили эпоху, когда любое сострадание к осуждённому, тем паче, наличие самостоятельной общественной позиции могли привести к приговору.
В лице Токвиля мы видим человека, который приехал из Франции, с родины бюрократии и абсолютной королевской власти. Из страны, породившей главный принцип демократии «Liberté, égalité, fraternité ou la mort». Так что не случайно в ходе любых дискуссий о победе над феодальной раздробленностью приводят в пример именно Францию. И неизбежно вспоминают США, где никогда не было королевского домена и не сложилась централизованная власть, ибо США управляются нецентрализованным образом уже 150 лет.
Во Франции трудно себе представить, чтобы богатый человек жил вне Парижа – в США же проживание вне столицы нормальное явление. Яркий пример – Уоррен Баффет, финансовый «волшебник из Омахи». Напомню читателям, что Омаха – это такая захолустная дыра в штате Небраска. Небраска сам по себе неброский штат, сопоставимый с Екатеринбургом по численности населения. Этот штат даже не фигурирует в новостях (там чаще мелькают Калифорния, Флорида, Техас, Нью-Йорк, Массачусетс). Зато в нём, как и в каждом штате, вне зависимости от его величины, есть семьи, которым принадлежит дорогостоящая собственность. Семьи, управляющие этой собственностью в течение нескольких поколений, обычно и выбираются в законодательные органы штатов.
«Губернаторский фильтр» – ловушка «нулевых»
Токвиль: «Губернатор как высшее должностное лицо поставлен рядом с законодательным собранием для того, чтобы сдерживать законодательную власть и выступать в роли советчика. Он обладает правом „отлагательного вето“, которое позволяет ему по своему усмотрению останавливать или, по крайней мере, тормозить те или иные действия законодательного корпуса. Он докладывает законодательному собранию о нуждах штата и предлагает те средства, которые он считает необходимыми для их удовлетворения. И естественно, он является единственным исполнителем решений законодательных органов касательно всех тех начинаний, которые затрагивают интересы всего штата в целом».
Антон Баков: «Губернаторский фильтр» изобретён Владимиром Путиным. Во всяком случае, так он неоднократно заявлял. И именно этот фильтр превратил губернаторские выборы в современной России в фикцию.
Администрация президента, начиная ещё с эпохи Бориса Ельцина, ратовала за то, что губернаторы должны назначаться. Более того, в Конституцию 1993 года, ликвидировавшую систему советов, был включён пункт, согласно которому в стране должна была быть создана вертикаль исполнительной власти. Это был вполне логичный ход мысли для людей, которые уже привыкли к партийной системе, пронизывающей общество снизу доверху. Эти люди хотели возродить её, поскольку не понимали, как можно управлять социумом иначе. Ведь в обществе, по их мнению, всё должно быть, как в армии: вышестоящий отдаёт приказы нижестоящему, и эти приказы должны автоматически исполняться.
К счастью, несколько раз выборы всё-таки успели состояться. Например, в той же Челябинской области главой региональной администрации на место Вадима Соловьёва, назначенного Президентом РФ Борисом Ельциным, выбрали председателя Областного совета народных депутатов Петра Сумина, за которого было отдано 48,2% голосов. Однако отказавшийся участвовать в выборах Соловьёв попросту не пожелал передавать власть победителю-Сумину.
Конфликт затягивался: президент поддерживал Соловьёва, Верховный Совет – Сумина. Конституционный суд принял сторону законно избранного Сумина, однако это решение сочла незаконным Администрация президента. В итоге президент издал указ «О подтверждении полномочий главы администрации Челябинской области В. Соловьёва», что фактически перечеркнуло результаты челябинских выборов. Стало казаться, что после расстрела Верховного Совета губернаторские выборы будут отменены вообще.
Однако они обрели-таки «второе дыхание». В августе 1995 года, во многом благодаря нашим с Эдуардом Росселем усилиям (в то время мы ещё были соратниками), удалось добиться возобновления проведения губернаторских выборов в Свердловской области, а в декабре в Нижегородской области был выбран Борис Немцов, получивший 58,9% голосов. Затем постепенно процесс выборов губернаторов в России «был поставлен на поток».
Разумеется, Администрация президента всегда выступала категорически против выборов губернаторов, нередко беспардонно и незаконно вмешиваясь в процесс. Я и сам стал одной из жертв подобного вмешательства, когда попытался баллотироваться в 1996 году в губернаторы Курганской области, но не был допущен до выборов, и Верховный Суд по команде из Кремля не дал зарегистрировать меня в качестве кандидата в губернаторы. Это была игра, которая велась совсем не по правилам, и некоторые удары наносились ниже пояса. Но к концу правления Ельцина ещё казалось, что, пусть не слишком честные и чистые, выборы губернаторов стали для России нормой.
«Игра в выборы» продолжалась до сентября 2004 года, когда после страшного теракта в Беслане Путин нанёс очередной удар по российской демократии, начав назначать губернаторов. Это было единодушное решение его команды.
Став президентом, уже Дмитрий Медведев заявил, что если выборы губернаторов и вернутся в Россию, то не раньше, чем через 100 лет. Но поскольку игра в унижение Медведева неизменно любима Путиным, не прошло и года, как Медведев был вынужден подписать новый закон, согласно которому губернаторы всё-таки будут выбираться…
При этом Владимир Путин сделал заявление о своём личном, как он подчеркнул, вкладе в российское законодательство. По словам Путина, именно он добился введения нормы – собирать для выборов в губернаторы подписи не простых людей, а только депутатов муниципальных органов субъектов Российской Федерации. Поскольку же депутатов от оппозиции всегда очень мало, кроме того, они подконтрольны и находятся под постоянным давлением, то оппозиционный кандидат может получить необходимую поддержку только в том случае, если он является спарринг-партнёром.
В той же Москве оппозиционный кандидат Алексей Навальный не сумел собрать нужное количество подписей муниципальных депутатов, но поскольку в Кремле было принято решение дать ему возможность поучаствовать в выборах, то «заботливый» столичный мэр Сергей Собянин прислал ему из столичной администрации готовый пакет с уже собранными подписями. Таким образом, власть подготовила их не только для себя, но и для оппозиции. Это была своего рода ситуативная игра, отчасти связанная с интригами внутри Кремля, где боролись разные группы влияния.
Конец ознакомительного фрагмента.