Глава третья. Дядюшка Сэнди is dead
Кем-кем, а частным детективом Точилину работать не приходилось. Что может сделать опер без милицейской корочки и ствола, без изоляторов временного содержания, информационной базы и, при необходимости, десятков собровцев, вооруженных до зубов… то есть, всей громады МВД, встающей грозной тенью за спиной даже самого хлипкого или тупого из них. Тем более с уголовным делом всероссийского значения. Да и кто? Приезжий, из провинции, которую даже из самого высокого кресла в Москве не разглядеть. Недаром, москвичи растерянно спрашивали его, когда он представлялся уроженцем Калуги – «А где это? У вас есть аэропорт?» И выслушав ответ, участливо пожимали плечами – где только люди не живут.
Понятно, что Жанна пошла на это дело с отчаяния, в приступе безумного горя… но ему-то зачем это надо?
И волей-неволей Точилин признавался себе, что да, надо. Он полезет в это хотя бы потому, чтобы иметь возможность видеть эту девочку, смотреть в спокойные неулыбчивые глаза, ощущать под рукой гибкую талию… Он, конечно, не признавался себе, что влюблен, и влюблен, как мальчишка, хотя был когда-то женат, и женат целые два года, хотя в Калуге безуспешно ждали от него весточки две-три очаровательные красотки, по сто раз на день открывавшие электронную почту, да и от столичных барышень, зависавших в «Афродите», поступали иной раз соблазнительные предложения… Но сейчас ему была нужна Жанна.
Они сидели в просторной гостиной новой элитной высотки на Новослободской, где жили Воронцовы, в камине потрескивали два березовых полена, и пили чай со сладостями, живописно разложенными в огромном керамическом блюде, выполненном в виде запутанного лабиринта. Дима был голоден, он поел бы и более существенного, скажем свиную отбивную на косточке, куриную грудку, запеченную в духовке с гарниром из жареного картофеля, или, на худой конец, гуляш с перловкой, но пришлось довольствоваться крохотными финтифлюшками с кусочками фруктов и ягодами, хрустящими палочками и чаем. Чай, правда, был роскошным: из бутонов китайских роз, распускастивших в стеклянном заварном чайнике красные и зеленые листья.
Мать Жанны работала в думской комиссии по науке, об отце наблюдательный охранник не спрашивал, заметив в углу на отдельной полке большой портрет мужчины с гладко зачесанными назад волосами, обвитый гирляндой искусственных цветов.
– Мне надо поговорить с твоей мамой.
– Не стоит, – ответила Жанна, ставя чашку на блюдце. – Никаких частных детективов, никаких расследований. Она на это не пойдет. Человек старых правил – сказали в милиции, что хулиганы, верит, что хулиганы. И потом, она решит… что я сошла с ума.
Костя думал точно так же, как мама, поэтому промолчал. Только озабоченно нахмурил брови.
– И каким образом я буду вести дознание? «Московский комсомолец» читать, или ты сможешь заставить Генерального прокурора присылать мне каждое утро человека с последней информацией по делу?
– Спрашивай меня. Я знаю все, что может знать моя мама и даже больше. Дед был мне вроде отца. Когда была маленькой, я дневала и ночевал в его академии, и вообще, больше времени проводила у него на Киевском бульваре, чем дома. Здесь были мамины женихи, здесь были попытки устроить свою личную жизнь… «Попытки» один за другим уходили, иногда прихватывая ценные вещички, которые отец-археолог привозил из заграничных экспедиций. Наверное, на память. Ладно, я тебя пригласила не для того, чтобы ты копался в личной жизни моих родителей. Перейдем лучше к делу. Что тебя конкретно интересует? Ты вообще когда-нибудь занимался расследованиями? Или все больше подай-принеси?
– Вот с этого вопроса и надо было начинать, – от души рассмеялся бывший опер. – Теперь позволь представиться. Старший лейтенант милиции в отставке, бывший оперативный сотрудник Ленинского РУВД города Калуги, Дмитрий Сергеевич Точилин. Награжден медалью «За отвагу», нагрудным знаком «Отличник милиции», орденом «Мужества»…
– И за что отличника милиции поперли из этой самой милиции? Или сам ушел? Зарплаты, вроде бы, сейчас там приличные…
– Ты меня пригласила не для того, чтобы копаться в моей личной жизни, – блестяще, как ему показалось, парировал он скользкий для себя вопрос. – Чем занимался Михаил Юрьевич в последнее время?
– Пойдем ко мне в комнату.
Она поднялась, повела за собой по длинным, полутемным коридорам квартиры с фантастическим количеством комнат (штуки три или четыре прошли), пока не ввела в маленькую спальню с лоджией, выходящей окнами на кинотеатр «Россия» и далее на Кремль, сизый в клубах дневного смога. Он по рассеянности присел на кровать, застланную широким голубым покрывалом с блестками, но Жанна указала ему на маленькое кожаное кресло в углу рядом с аквариумом в виде стеклянной колонны, где в изумрудно-синей толще скользили тропические рыбки среди нитиевидных водорослей, искусно выполненных гротов и останков парусных кораблей. Сама же, подхватив подушку-думку, забралась на кровать.
– Так чем занимался твой дед?
– Проблемами видоизмененных костных структур.
Ученая фраза не сбила с толку грамотного опера.
– Скелетами, что-ли?
– Почти, – насмешливо кивнула Жанна. – У него замечательная биография. В 1942 с третьего курса медицинского института призван на фронт. Войну закончил в 1946, затем получил диплом, оставили при кафедре. Увлекся тайком генетикой, тогда лженаукой. Кто-то донес. Получил 25 лет. Сидел в лагере под Лениногорском в Южной Сибири. Освободили в 1957, и вот с тех пор занимается генетикой. Когда не разрешали – тайно, когда признали – выбил свой собственный сектор в академии. В 1987 году его работы были признаны международным научным сообществом. Стал получать премии, гранты…
– Вот о грантах подробнее, пожалуйста. Как шли деньги, кто распределял, кому отчитывался… Вообще, о каких суммах шла речь?
– Смеешься? Десять тысяч, двадцать тысяч долларов. Один раз только полтинник пришел. Ты думаешь, заокеанские дяди будут покупать товар за рубль, когда можно купить за копейку? Наивный. Это где-нибудь в Иллинойсе бюджет одной кафедры может составлять сотни тысяч долларов. Сюда дядя Сэм приезжает, кидает десятку и туфли ему за это вылизывают до блеска.
«Костя, – сказал себе охранник ночного клуба, – не забивай себе голову. Видоизмененные структуры или не видоизмененные, а людей грохают всегда из-за денег». Если, конечно, академика действительно убили по серьезным причинам».
– Понятно, – протянул с задумчивым видом, будто сам плоть от плоти научного мира. – Ну, то в Иллинойсе, а в нашей свободной демократической стране, бурно развивающейся вслед за Алжиром и островом Мадагаскар, денег на излишества нет. Поесть бы чего-нибудь… Дальше?
Но чем дальше он слушал, тем более падало его настроение. Судя по тому, что рассказывала о покойном дедушке Жанна, он славился редким по нашим временам бескорыстием. Нет, он не был беден, как рядовой сотрудник архива или колхозная мышь. Денежки получал, и приличные – за публикации в солидных западных изданиях, за лекции, которые часто читал в крупных университетских центрах Европы и Америки. В конфликт с коммерческими структурами не вступал, поскольку по роду своей деятельности просто не пересекался с ними. Личных врагов не имел. В долги не залазил, сам не занимал, характером отличался спокойным, созерцательным, любил пошутить, но всегда тонко и ненавязчиво.
Чисто теоретически, вот так, сидя в уютном кресле рядом с пузырьками, вскипающими в аквариумной толще, можно было выдвинуть всего лишь две версии. Первая, она же официальная – убийство произошло случайно, из хулиганских побуждений. Соседка из подъезда напротив видела группу молодых людей, распивавших пиво на лавочке. Нет, молодые люди никого не ожидали, не таились, не прятались. Вели себя весело и вызывающе. Оставили после себя массу окурков (наверняка с хорошими, добротными отпечатками пальцев), пустые банки из-под пива. О том, что академик, привыкший к порядку и уюту на улицах европейских столиц, мог сделать им замечание – прямых свидетелей не было. Шум слышали, крики. Но они быстро стихли, и никто не побеспокоился выглянуть. Да и если б кто и выглянул, то ничего не увидел – само убийство произошло в проходной арке, которой редко пользовались.
– Почему в тот день Михаил Юрьевич так поздно возвращался домой?
– Шла работа по закладке в компьютер вводных данных для последнего проекта, и ему приходилось возвращаться домой и в час ночи, и в два. Но обычно его подвозил водитель, но в тот день он заболел и дед взял свою бээмвэшку. Поставил на стоянку, пошел пешком. И…
Слезы опять вскипели под густыми ресничками, но Дима быстро задал следующий вопрос:
– Что за последний проект?
– Могу сказать только в общих чертах, – помолчав, ответила она. – Деда включили в международную комиссию при ЮНЕСКО вроде бы для проверки музейных фондов Египта, или для их оценки… Выезжали в Каир. Дед и меня прихватил на пару недель. Он подробно не рассказывал. Улыбался и подмигивал, мол, сама скоро узнаешь. Привез какие-то образцы, вот с ними и сидел последние два месяца… Точно не знаю, подробнее может сказать дядюшка Сэнди.
– Кто такой?
– Наш друг. Профессор Кембриджского университета Сэнди Таккер. Факультет судебной медицины. Он иногда приезжал к нам. Веселый такой, простой… Ругаться учил меня по-английски. Помню, едва вошел и сразу матом: «O, boy! What a faking girl!» Я думала, он меня обматерил. Но оказывается, это выражение может означать и просто «обалденная девочка».
– Не отвлекайся, пожалуйста, и так ничего не понятно…
– Сэнди тоже был в той комиссии. Они вместе ездили в Каир. Я думаю, он больше знает об этом, чем кто-либо другой.
– Тогда звони ему…
– Минутку, – она послушно взяла со стола трубку радиотелефона, нашла в памяти номер, вызвала…
Связь была настолько отличной, что даже Дима, не вставая с места, мог слышать чужую, непонятную для него речь.
– Hello? May I speak to Sandy Taker, please?1
– He is dead. Who are you? What is your name?2
– I» m Jane Vorontsova, from Moscow3… – растерянно ответила Жанна. Смысл первой фразы так и не дошел до нее.
– Lady Vorontsova? Your address? My name is Stanly Barker. I’m detective from 2 department police. Your address?4
– My address? Why?5
– Please, your home address6, – настойчиво сказал собеседник, и в его голосе прорезались металлические нотки.
– Moscow, Novoslobodskay-street, 17—44.
– Thon number…
– 8—405—234—567—87… I don’t understand – Sandy Taker… is dead? What happened?7 – ошеломленно переспросила Жанна, и была вынуждена опереться на край стола.
– Yes, yes, – грубо и нетерпеливо подтвердили ей. – He is dead. Don’t doubt!8 – Короткий смешок. Менты заморские ничем не отличались от местных. – Thanks, lady for information, we will contact to you9.
«Вау, – тоже по-английски подумал Дима. – Здорово она чешет. Мне бы так». Даже немного оробел: и вот эту даму, светскую леди, он крутил и мял в постели, точно последнюю шлюху?
Все-таки набрался смелости, встал и легонько обнял ее пониже талии. Она неожиданно прислонилась к нему, обмякшая, растерянная.
– Ну, что тебе сказали? – спросил ее Точилин, целуя в висок.
– Сэнди мертв.
– Что?
– Дядюшка Сэнди умер.
– Ты с кем разговаривала?
– С полицейским.
– Ничего себе! – только и смог сказать начинающий детектив.
– Тебе надо лететь в Лондон, – прошептала она, уткнувшись ему в грудь. – В дедушкиной академии тебе никто ничего не скажет. Там режим секретности, как на оборонном предприятии.
– В Лондон так в Лондон, – отозвался Дима, нежно обнимая Жанну.
И тут до него дошел смысл предложения.
– Какой на хрен Лондон? Тебе в Решетиху ломало ехать, а я в Лондон полечу?
– Не смей выражаться в моем присутствии, – отстранилась она от него и устало присела на кровать. – Ты взялся за это дело.
– Но я же по-английски знаю всего лишь одну фразу «Фак ю», и то, понятия не имею, как она правильно произносится.
– Так и произносится – фак ю. Тебя встретят. Там учится мой одноклассник, Вадим Соболев. Я позвоню ему. Он и будет твоим переводчиком. Если понадобится, наймешь частного детектива.
– Зачем мне твой бывший одноклассник? Если кто и мог пролить свет на версию, что твой дед погиб вследствие профессиональной деятельности, так это Сэнди Такер. Но он умер.
– Я тебе дам визитки. У дядюшки Сэнди работал ассистентом Бобби Дуглас. Молодой парень. Может, он что знает. Даже пусть никто ничего не знает, привезешь официальную бумагу, что смертью дядюшки Сэнди занимается полиция. А смерть двух членов международной комиссии – уже есть основания подать заявление в Интерпол. Понимаешь, я чувствую, что за его… – она запнулась, но все же выговорила четко, – за его смертью стоит нечто большее, чем простое хулиганство.
«Хватка у моей нежной леди – железная», – с гордостью подумал он. И не важно, что пока она – не его леди, но та волшебная ночь давала ему надежду, что когда-нибудь, ну хотя бы по приезду из этого чертового Лондона, она станет его леди.
Недели две там придется побегать. За две недели джентльменом, конечно, не станешь, но все же какой-то светский лоск должен появится.
– Хорошо, согласен. Но вначале мне все-таки надо зайти в академию, где работал твой дед. Может, и надобность в поездке за границу отпадет.
– Ишь ты – в Лондон… – озадаченно подумал Точилин, выходя из подъезда и перепрыгивая через лужи. Тучи столь тесно перекрыли небосвод, что, несмотря на пятый час дня, в маленьком тесном дворике стало темно, как в погребе. Лишь в окнах одной квартиры второго этажа над проходной аркой горел странный красноватый свет, точно там располагалась старинная фотолаборатория. Стараясь не залезть в воду, прижимаясь к мусорным бакам, стоявшим у хозподъездов большого магазина, вышел под это странное освещение… и только оттренированная годами реакция спасла его от кулака, летящего ему прямо в лицо.
Он отпрянул в сторону и тут же оказался между двумя крепкими ребятами, которые стальной хваткой вцепились ему в предплечья. С ними бы он справился, но еще один паренек сунул ему заточку под левое подреберье. Сунул так ловко, умело, что не проткнул, а лишь поддел за ребро и немного приподнял его, так что Точилину, как вздетой на острог рыбе, пришлось разинуть рот и вытаращить глаза от неожиданности и боли. Лицо нападавшего он успел рассмотреть, да тот и не прятал его. Странно, ничего уголовного в чистеньком личике не было. Ярко-голубые глаза с надменным прищуром, крохотный шрам над черной правой бровью.
– Девочка, к которой ты клеишься, – моя… – сказал он, задыхаясь в приступе непонятной Точилину ярости. – Тебя сразу здесь на асфальт положить, или ты это на всю жизнь запомнишь?
– Мужики, – испуганно озираясь, произнес охранник с Тверской, – вы что-то напутали… ой, не дави так сильно, дай хоть сказать… Я тут по делам, в принципе.
– Из какой квартиры вышел? – бросил красавчик в сторону, и еще один, совсем подросток, вынырнул откуда-то из тьмы, внимательно оглядел его и бросил:
– Шо я, слепой, шо ли. Из сорок седьмой.
Жанна и в самом деле проживала в сорок седьмой квартире, поэтому бывший калужский опер, а с сегодняшнего дня частный детектив, не стал играть в дискотечные разборки – кому он дорогу перешел, что за пацаны, а, может, девушке самой решать, с кем ей медляк танцевать…
Ребята, что крепко держали его, сослужили тем самым плохую службу красавчику. Точилин смог, словно на турнике, сделать переворот на их плечах и, оказавшись позади, с такой силой соединил их чугунные лбы, что оба рухнули, как подкошенные, к ногам ревнивца. Вся схватка протекала столь стремительно, что и сам Точилин не смог бы потом подетально воспроизвести ее в памяти: вроде бы кому-то заехал ударом ноги в живот так, что тот просто влип в мусорный бак; кто-то удовольствовался резким ударом локтя в солнечное сплетение, а кому-то пришлось вколотить целую серию прямых…. И уж тем более не запомнил, как заточка оказалась в груди красавчика по рукоятку, обмотанную красной изолентой.
Отдышавшись, бывший опер глянул на разбросанные в живописных позах тела и присел перед раненым парнем. Тот был плох – с уголка рта стекала струйка черной крови, лицо быстро белело и взгляд, который только что сиял дикой, неукротимой злостью, заволакивало нездешней пеленой.
– Э-э, пацан, кто ж тебя так? – растерянно спросил каратист. Оглянулся. – Или сам напоролся?
Набрал на сотовом «01», назвал адрес.
– Тебя как звать-то? – спросил, пряча в карман телефон.
– Миша, – растерянно прошептал тот, стараясь не глядеть на то, сидело у него в груди.
– Не переживай, Миша, сейчас доктора приедут, лечить будут…
Если выбросить из головы киношные убийства, то старший лейтенант не раз видел, как в реальной жизни в предсмертный миг с самого закоренелого грешника слетало все дрянное, вымороченное, надуманное и туда, наверх уходила та самая душа, что когда-то невинная воплощалась в невинном младенце. Так и в осунувшемся лице этого паренька с заострившимися чертами проступило то самое недоуменное выражение, которое обычно свойственно детям, которых вдруг грубо и сильно обидели ни за что ни про что.
– Ты извини, я не хотел… не знаю, что на меня нашло… – сказал он хрипло. – Как ты думаешь, меня спасут?
На его лбу выступили крупные капли пота, правая рука начала подрагивать. Точилин понял, что у него осталось мало времени.
– У тебя с Жанной настолько все серьезно, что ты за нее готов был убить человека?
– С какой Жанной?
– Из сорок седьмой квартиры, где твои шпионы меня высмотрели.
– Ее Таней звать.
– Не понял. Тогда почему… Дом?! В каком доме живет твоя Таня?!
Умирающий кивнул в сторону отдельно стоящей высотки красного кирпича, к которой Точилин вообще не имел никакого отношения.
– Болван! – застонал бывший опер и стукнул окровавленным кулаком об асфальт.
– Мы тебя ждали, прибежал…
– Кто прибежал?
Взвыла и смолкла сирена краснополосой «газели», осторожно въезжавшей во двор… Парня затрясло, мелко, нехорошо…
Точилин выругался, вскочил на ноги и бросился к проходному подъезду, на ходу избавляясь от СИМ-карты сотового телефона. К счастью, она была зарегистрирована по неистребимой ментовской привычке на совсем постороннее лицо. Иначе в его бегстве не было бы никакого смысла.