Деловая история. Смертельную «рану» СССР нанесли ЦК КПСС и советское правительство (Д. В. Валовой, 2015)

Заговорщики нанесли Цезарю 23 раны, но смертельной была одна. Сегодня называют много причин развала СССР, но все они несмертельны. Чаще всего говорят, что де марксизм не выдержал конкуренции с либерализмом. Но я в «Правде» многократно писал, что «хозяйственная система социализма противоречит азам марксизма». О какой конкуренции можно говорить? Или многие развивают идею заговора. О каком заговоре можно вести речь, если вся внешнеполитическая деятельность Запада была откровенно направлена против социалистических стран, и прежде всего против СССР? Получается «секрет на весь свет». Советская сверхдержава была уже не по зубам своим недругам. Это подтвердил в речи на закрытом совещании руководителей внешнеполитических служб в июне 1984 года президент США Рейган:

«Мы собрались здесь, чтобы обсудить наиболее эффективный путь борьбы с коммунизмом. Как хорошо вы знаете, все прежние попытки ликвидировать большевистскую заразу кончились неудачей. После Октября 1917 года тоталитарный режим выстоял Гражданскую войну и гитлеровскую разруху. Даже Гитлер с его прекрасно вооруженной армией, покорившей всю Европу, обжегся на Советском Союзе. После войны, несмотря на экономическую блокаду и другие наши жесткие санкции, темпы послевоенного развития в СССР были вдвое выше, чем в Соединенных Штатах, не говоря о других капиталистических странах с развитой экономикой. Они превзошли нас по добыче нефти и газа, первыми построили атомные электростанции и ледоколы, первыми вырвались в космос. Первым человеком на Земле, ворвавшимся в космическое пространство, оказался их человек. Они догнали и перегнали нас по ряду критических военных нововведений, они установили с нами термоядерный паритет, их субмарины с ядерным оружием круглосуточно на боевом дежурстве у наших берегов. Советская империя зла, наряду с США, стала великой державой, и если мы позволим ей выполнить еще 2–3 пятилетки, то уже никакая сила не остановит их. Наоборот, речь может пойти о закате Америки и всего свободного мира.»

Как это парадоксально не звучит, но смертельную «рану» СССР нанесли ЦК КПСС и советское правительство. Я сорок лет (с 1952 до 1992 года) в меру своих сил и возможностей пытался предотвратить этот процесс. Но увы!.. Сегодня по этому же сценарию смертельную «рану» нашей цивилизации наносят… главы развитых государств.

«Сталин отменил смертную казнь, а Валовой применил…»

– Вы жили при Сталине. Расскажите вкратце о той эпохе и о себе, – попросили меня в кружке любознательных, который я вел в Академии по субботам вне расписания.

На долю моего поколения выпало немало героических и трагических событий, изменивших ход истории. Важнейшим из них, безусловно, является победа в Великой Отечественной войне, избавившая мир от фашистской чумы. Тревожную юность поколения образно выразил замечательный поэт-блокадник Ленинграда Юрий Воронов:

Первую медаль я заслужил в 1943 году на трудовом фронте, а паспорт получил восемь лет спустя, после демобилизации.

В любой эпохе есть позитивное и негативное. В одной эпохе превалирует первое, в другой – второе. Властители, желая приукрасить свои заслуги, как правило, выставляли «на свет» все худшее, что отличало время правления их предшественников, однако спустя годы история ставит все на свои места. В социальной жизни эти оценки еще больше осложняются и становятся противоречивее: то, что для одних является позитивным, другие воспринимают как отрицательное явление. Что сказать о себе?

Родился в городе Белореченске в мае 1927 года. Мой отец, Василий Петрович, в то время работал бухгалтером в железнодорожном депо, а мама, Татьяна Васильевна, была домохозяйкой. Мама – коренная кубанка – не скрывала желания вернуться на хутор. А папа был «иногородним»: в поисках лучшей доли его родители с Черниговщины перебрались на Кубань. Когда началась коллективизация, из создаваемого колхоза имени Сталина, объединившего 15 хуторов, пригласили папу бухгалтерствовать. Так мы оказались на одном из дальних хуторов Некрасов рядом с хутором Бережной, где жили родители мамы.

Кстати, о хуторах. В начале перестройки много критиковалась сама идея ликвидации неперспективных деревень – читай, хуторов. В этой проблеме много надуманного и спорного. Дело в том, что в абсолютном большинстве их ликвидировала сама жизнь и задолго до того, как стали известными имена академиков, которым приписывается «авторство». Вот представьте наш колхоз – самый большой в районе: из 15 хуторов половина имела от 30 до 50 дворов, а другая половина – от 4 до 10 дворов. Зимой и в распутицу связь малых хуторов с внешним миром прерывалась. А каких трудов стоило провести радио, электричество при такой разбросанности. Хутора, как и города, строились вдоль речек, а некоторые и от речки были удалены на 2–3 километра. У нас протекала небольшая речка Гончарка, впадавшая в реку Белую, приток Кубани. Весной она разливалась сильно, а летом пересыхала настолько, что кое-где приходилось делать заставы, чтобы можно было напоить животных. В этих хуторах были две школы: трех-, четырехклассные. Средняя школа была за шесть километров – в селе Воронцово-Дашковское. Летом и осенью мы ездили туда на велосипедах, а зимой приходилось снимать жилье на месте, неподалеку от школы. Вот так и протекала жизнь до тех пор, пока не грянула война. Известие о войне дошло до нас в тот день, когда мы, как обычно в летние каникулы, работали в колхозе. В каждой бригаде были детские ясли. Работал общеколхозный пионерский лагерь. 22 июня 1941 года мы на лошадях возили зерно от комбайнов на ток. И здесь во время разгрузки возница, доставивший с хутора воду, рассказал, что по радио передали о начале войны. Кто не связан был с работой комбайнов, поспешили в правление колхоза разузнать все поподробнее. Вскоре отца призвали. В 1943 году ушел в армию старший брат, Алексей, а в 1944 году наступил и мой черед.

Меня, как и многих моих земляков, направили в школу снайперов Северо-Кавказского военного округа, располагавшуюся на окраине Майкопа. Школа эта имела добрые традиции: многие ее выпускники уже были Героями Советского Союза, их портреты украшали ленинские комнаты, где проводились политзанятия. Курсанты жили в бывших конюшнях, так как до войны здесь размещался кавалерийский полк. Деревянные нары в 3 этажа, матрасы и подушки, набитые соломой. Зима была холодная, а «отопление» естественное: согревались, прижимаясь друг к другу. Когда рота выстраивалась на плацу, трудно было представить, как все мы втискивались в эту небольшую казарму. Подъем затемно, в 6 часов. Физзарядка и умывались ледяной водой в реке Белой. После завтрака – на стрельбище за три километра. После обеда – чистка оружия, теоретические и политические занятия.

Поскольку перелом в войне уже наступил, мы слышали от своих наставников, что, возможно, некоторым из нас посчастливится штурмовать Берлин. Мы по-настоящему мечтали о такой возможности. Сразу по окончании школы нас перевезли на Малую землю под Новороссийском. Мы были наслышаны о героизме ее защитников. Но то, что мы там увидели, действительно, достойно высоких слов. Сюда на формирование перед отправкой на фронт прибыли выпускники многих других школ и училищ Северо-Кавказского и Закавказского военных округов. Первые весенние месяцы 1945 года были теплыми. Жили в палатках и землянках. Но однажды ночью налетел шквальный норд-ост, – такое нередко бывает в Новороссийске. И, буквально, смел с земли палатки. Многие остались вообще без обмундирования и документов, в землянках мало что уцелело. Практически формирование оказалось парализованным: требовалось время, чтобы восстановить всю документацию, доставить новое обмундирование. Временно нам вернули со складов ту самую амуницию, в которой мы ползали во время учебы. Внеплановая поставка серьезно задержалась, а когда наконец-то повторное формирование завершилось, то наши войска уже окружили Берлин, и там нам, конечно, было уже делать нечего. Такой поворот событий многих ребят очень расстроил, некоторые даже не скрывали слез.

Вскоре нас погрузили в товарняки, и состав направился совсем в другую сторону, куда, не объявили, но мы удалялись все дальше и дальше на юг. Выгрузились в Баладжарах, под Баку. Установили походные кухни, разбили лагерь и дней через десять пешим строем отправились в порт Баку – на погрузку. Уже на пароходе нам объявили, что плывем в Иран. На первый взгляд, это могло показаться странным: ведь Иран не участвовал в войне. Но дело в том, что договором 1925 года предусмотрено, что в случае угрозы со стороны южного соседа мы имели право ввести туда войска. Как известно, в 1942 году немцы попытались прорваться через Кавказ и захватить азербайджанские нефтяные промыслы, остававшиеся практически главным и единственным поставщиком горючего. Потерять Баку означало резкое ухудшение положения на фронте. Поэтому, несмотря на все попытки гитлеровцев, на азербайджанскую столицу не упала ни одна вражеская бомба. Баку охранялся в этом плане даже надежнее, чем Москва и Ленинград. Кто был в Баку, видел сплошной лес нефтяных вышек, которые располагались буквально в 20–30 метрах одна от другой. В старых нефтяных районах мелкие качалки располагались в 50 метрах одна от другой. В окрестностях города, в районах нефтепереработки нефть текла по улицам. И, попади сюда даже несколько бомб, сплошной огненный факел горел бы не один месяц.

После провала кавказской операции немцы решили достичь Баку через Иран. Туда было заброшено много фашистских военных специалистов и ряд подразделений. Число их здесь неуклонно росло. Прибыла и группа высокопоставленных военных чинов, что не могло ускользнуть от нашей разведки. По ее информации, выбрав момент, в одну из ночей армия генерала А.А. Лучинского вошла на территорию Ирана. Захваченные в плен немецкие генералы, офицеры и солдаты свидетельствовали о наличии фашистской угрозы. Были приняты меры для защиты Баку с юга. Это имело огромное стратегическое значение еще и потому, что через Иран в Советский Союз шли поставки техники и снаряжения по ленд-лизу.

Пароход доставил нас в Бендер-Шах. Здесь в лагере для карантина мы стали нести первые потери… от тропической малярии. Не обошла она и меня, но, к счастью, санитар, грузивший трупы, обнаружил, что я еще не отдал Богу душу. Очнулся в госпитале в Сари, где дислоцировалась наша дивизия.

В конце войны правительство Мосаддыка попросило у СССР помощь в ликвидации иранской фашистской партии. То была необъявленная акция, и поэтому нас долгие годы не признавали участниками войны. Советские войска покинули Иран, как и обусловлено было договором, через год после окончания войны. Наша дивизия морем прибыла в Махачкалу на расформирование. Основную часть личного состава направили на Курилы, а группа примерно в двести человек занималась еще месяца два-три ликвидационными делами. После этого мы поступили в распоряжение Бакинского военного округа. Меня направили в танковый полк, размещавшийся в Сальянских казармах на тогдашней окраине Баку, которая ныне достигла Баладжар. Формировался этот полк в Тбилиси. Поэтому подавляющее большинство личного состава были грузины, а командовал нами полковник Колхидашвили. На вооружении были новейшие самоходные установки Су-152 и тяжелые танки «Иосиф Сталин». Первоначально полк предназначался для возможного отражения нападения Турции, которая, как и Япония, обещала Гитлеру вступить в войну на стороне Германии после падения Сталинграда.

В штабе полка я встретил знакомого по Ирану капитана Бондарева, который пригласил меня к себе старшиной батальона. Через несколько месяцев Бондарев познакомил меня с начальником продснабжения полка Андреем Варламовичем Скляровым, который пригласил меня заведовать продовольственными складами. Предложение я решительно отверг: дело незнакомое, да и опасное. Он начал убеждать, что там, мол, есть материально-ответственные лица, а ваша работа – это контроль. Больше ничего от вас, собственно, и не требуется.

– А куда уходит нынешний заведующий Церцвадзе? – поинтересовался я.

– По возрасту он подлежит демобилизации, но попросил оставить его на сверхсрочную службу. Оставлять его в прежней должности я не могу по ряду причин, а на другую он не соглашается. Поэтому мне очень нужен для его замены честный человек.

В общем, они вдвоем меня уговорили. А еще через несколько месяцев, когда на Склярова пришел вызов из Германии, меня назначили временно на его место. И тут случилось ЧП: кладовщик основного продуктового склада Георгий Уваров заявил, что у него крупная недостача. Пошли на склад разбираться. Он показал мне, что воровали так, чтобы внешне было незаметно. Кража обнаружилась случайно. При выдаче дополнительных пайков к майским праздникам 1947 года не хватило шоколада и бекона. По моему представлению командир полка разрешил взять часть этих продуктов из неприкосновенного запаса (НЗ) с последующим их возвратом в месячный срок. Воры действовали расчетливо: с внешней стороны коробка была полной, а с той, что у стены, вместо 4 банок – пустое место. Те же махинации и с шоколадом. Кража в крупных размерах. Такое количество можно увезти только на машине. Что делать? Заявлять?

– Давай, – говорю, – подумаем, как это могло произойти?

Склад размещен в бывшей конюшне. Стены каменные, высокие, вверху маленькие зарешеченные окна для света, значит, утащить могли только через двери. Но днем невозможно сделать это: дверь выходит на центральную площадку для построения полка перед разводом. На противоположной стороне – трехэтажное здание штаба полка. Рядом с дверью склада примерно такая же дверь – вход в клуб полка, самое оживленное место от подъема и до отбоя. А вечером и ночью у склада часовой с автоматом. Обновление НЗ производилось полгода назад. Уваров лично устанавливал полные ящики. После долгих обсуждений пришли к выводу: надо по очереди ночевать на складе, взяв на всякий случай мой пистолет, и держать это в строгом секрете. В 18 часов один из нас оставался в складе, а другой, опломбировав дверь, шел в караульное помещение, расписывался в приемо-сдаточной ведомости и возвращался с разводящим и часовым для сдачи складских дверей. День работать, а ночью прятаться на мешках с крупой было очень нелегко, да и не покидали сомнения в успехе операции. Но неожиданное происшествие в полку прибавило нам сил. В размещавшемся в этом же здании рядом с нами вещевом складе тоже обнаружилась кража, причем тоже совершенно случайно. Накануне заместитель командира полка подполковник Шарипов выбрал себе сапоги, китель, брюки, фуражку, ремень – то, что положено было по срокам носки. За этими вещами должен был зайти с накладной через день его адъютант. Когда тот появился, выяснилось, что отобранные Шариповым вещи исчезли. Кладовщика взяли под стражу: днем он работал, а на ночь отправлялся на гауптвахту. Проведенная ревизия выявила крупную недостачу. Началось следствие, а мы с новой надеждой продолжили свою вахту.

Однажды заходит ко мне Уваров. Совсем убитый.

– Что еще случилось? – спрашиваю его.

Молча подал газету и сказал: читай. В газете напечатан Указ Президиума Верховного Совета СССР от 25 мая 1947 года об отмене смертной казни и продлении срока заключения с 10 лет до 25 лет (вскоре жизнь заставила отменить этот указ).

– Лучше быть невинно расстрелянным, чем маяться 25 лет по тюрьмам, – грустно сказал он, когда я прочитал указ.

Я его подбодрил, тем более, что, как мне казалось, появилась «ниточка». Дело в том, что, внимательно просматривая постовые ведомости, я обнаружил такую закономерность: когда третий батальон заступает в караул, один и тот же солдат охраняет во вторую смену один из складов. Несколько раз он стоял у нашего продовольственного, затем у вещевого, еще раньше у склада вооружения. В ночь с 10 на 11 июня 1947 года, оставаясь в складе, я сказал Уварову: «Сегодня заступает в караул третий батальон. Если «подозреваемый» во вторую смену дежурит у нас, дай мне знать стуком сапога в дверь. Значит, на посту. Это условный сигнал». А буквально через час после того, как Уваров сдал склад, его вызвали к замполиту полковнику Мамаеву. Он человек в полку новый. Высокий, стройный красавец. По слухам, занимал в Москве генеральскую должность. Но за амурные дела, что тогда строго каралось, он оказался в Баку с серьезным понижением. Мамаев спросил его: «Где Валовой?» Уваров ответил: «Я не знаю, он уже уехал». – «Бери машину и ищи его». В такой ситуации Уварову нельзя было не ехать. Когда Уваров вернулся, у Мамаева сидел заместитель командира полка Шарипов и начальник штаба Казначеев. Уваров доложил, что меня не нашел. «Ну, хорошо, тогда садись и слушай, – недовольно заявил Мамаев. – Мы располагаем сведениями о том, что вы с Валовым занимаетесь хищением продуктов, ведете развратный образ жизни. В последнее время Валового вечерами в полку никто не видел, никто не знает где он, чем занимается. Да и вы тоже… В общем, завтра начнем ревизию склада».

Между тем, ничего не ведая об этом, я продолжал сидеть в «засаде». Но, видимо, вымотавшись за день, я уснул. Проснулся от шума: кто-то бегает с фонариками, вытаскивают что-то. Пригнув голову за мешки, я начал стрелять в полной темноте. На минуту-две все стихло, а затем послышалась автоматная очередь. Слышу, прибежал начальник караула и часовой ему что-то объясняет. Тогда я обнаружил себя и предложил вызвать Уварова и вскрыть склад. Но тот, как выяснилось, сам прибежал на выстрелы и через дверь сообщил мне, что пломба и замок на месте. Я предложил посмотреть повнимательнее, как они могли пролезть в склад. Лаз обнаружили сразу. Дверь легко выходила из паза и с помощью ломика, висевшего рядом на пожарном щите, ее снимали с навеса и отводили назад. В результате внизу образовалась большая дыра, в которую можно было вытаскивать все что угодно.

Часовой так объяснял ситуацию: «Я на минутку отошел к другому караульному, но услышал шорох, тотчас вернулся и, увидев эту дырку, понял, что туда кто-то проник, поэтому стал стрелять». Как только началась стрельба, дежурный по полку объявил тревогу и к моменту вскрытия склада появилось начальство. Когда включили свет, увидели убитого. Одна из моих пуль настигла преступника в тот момент, когда он присел за барьером перед выходом. Что касается пуль часового, то они «прошили» мешки с крупой, из-за которых я стрелял. Убитый был в комбинезоне и майке. Начальник штаба Казначеев его сразу узнал. Наш сверхсрочник механик-водитель из третьего батальона. На его квартире обнаружили и украденное обмундирование и остатки шоколада и бекона, и вещественные доказательства посущественнее: два пистолета ТТ, числившиеся по описи на оружейном складе.

После завершения экспертизы на месте происшествия я ушел к себе в комнату отдохнуть. Где-то около часа вызвали меня к следователю, в здание штаба. Я его сразу узнал по особым приметам: низкого роста, толстый, с большой лысиной и длинным носом. Я видел его на проводах Склярова. Мы уже собрались расходиться после прощального обеда, когда появился этот следователь – подполковник, чтобы договориться о покупке автомашины у Склярова. Войдя к следователю, я представился. Он, не отрываясь от бумаг, предложил присесть. Пауза длилась несколько минут. Затем, он, пронзив меня взглядом, издевательски заметил:

– Значит, выходит, товарищ Сталин смертную казнь отменил, а Валовой применил…

Он имел в виду недавно опубликованный указ. Я не мог сдерживать себя, и отчеканил:

– Товарищ подполковник! Видимо, вы не знакомы с результатами экспертизы, о чем нам с вами в таком случае говорить… До свидания.

Отдав честь, я развернулся и вышел. Добравшись до своей кровати, лег, не раздеваясь. Примерно через полчаса в моей комнате появились полковник Мамаев и адъютант командира полка старший лейтенант Городецкий. Я хотел было встать, но Мамаев опередил мои намерения:

– Лежите, лежите…

Он взял стул и подсел ко мне. Пока обдумывал, с чего начать неприятный разговор, я как-то непроизвольно жалобно произнес:

– Товарищ полковник, мне очень плохо, помогите.

Он дотронулся ладонью до моего лба:

– Да у вас высокая температура…

Отправив адъютанта за дежурным врачом, поинтересовался, что у меня болит. Я рассказал о жутких болях в правом боку, мучавших меня уже более двух недель. На вопрос, почему же я не обратился в медсанчасть, пришлось объяснить, что это сорвало бы нашу засаду на складе. Недостача была бы еще больше, а в итоге невинные кладовщики получили бы солидный срок. А вчера, как мне стало известно, вы говорили Уварову о моей «развратной» жизни. Думаю, и для меня нашлась бы статья уголовного кодекса…

– Теперь эти клеветники у меня попляшут, – прервал меня Мамаев.

Появившиеся вскоре медики поставили диагноз: запущенный плеврит. Температура 39,6.

– Сколько же ночей вы провели на складе? – поинтересовался полковник.

– Полтора месяца по очереди с Уваровым валялся на мешках с крупой. По ночам было сыро и холодно.

По распоряжению Мамаева меня срочно отправили в госпиталь. Здесь меня регулярно навещали Уваров и кладовщик вещевого склада, видевшие во мне своего спасителя. Наведался и посланник Мамаева, который сообщил, что по выписке мне предоставят месячный отпуск. Но самым неожиданным был визит довольно пожилого азербайджанца в сопровождении лечащего врача. Он оказался директором крупного военторговского магазина в Сальянских казармах. Вот что он рассказал:

– Услышав о вашей успешной засаде, я тут же нанял милиционера на скрытые ночные дежурства. Дело в том, что в последние полгода росла недостача. Днем у всех на виду воровать не могли, ночью магазин охранял сторож, располагавшийся в стеклянном тамбуре перед входом. Уже на втором своем дежурстве милиционер стал свидетелем такой сцены: глубокой ночью сторож открывает магазин, заходит, выпивает рюмочку коньяку, закусывает, по-хозяйски медленно обходит «владения», наполняя довольно приличную кошелку, естественно, самыми дорогими товарами. Затем опять выпивает рюмку, закусывает, и уже собрался уходить, как милиционер остановил его, включил свет: Теперь сиди, а я буду охранять.

– Сейчас в магазине все в порядке. И вот узнав, что вы в госпитале, решил навестить, лично познакомиться. Привез кагор, коньяк и всякую снедь. Кушайте с напарником, на здоровье.

Но беда, как говорится, не приходит одна. Вернувшись из отпуска, я узнал, что у нас новый начальник продовольственного снабжения – капитан Сироткин. Поскольку полк подчинялся округу, мы отправились с ним на поезде в Тбилиси для сдачи очередного отчета; он, кроме того, должен был предстать перед заместителем командующего округом по тылу. По дороге в Тбилиси, в нашем открытом «купе» ехали незнакомые капитан и майор. Я залез на верхнюю полку и улегся. Сосед – капитан – спросил у своего майора:

– Вы успели прочитать новый приказ по округу?

– Нет, – ответил тот.

И тогда капитан начал пересказывать приказ командующего округом о ЧП в танковом полку. Сидевший напротив Сироткин не выдержал и заметил, что это произошло у нас. И пересказав коротко «сюжет» событий, объявил: «Да, на верхней полке тот, кто был в засаде». Попутчики предложили пригласить меня к столу и выпить за знакомство. Сироткин объяснил им, что я не пью вообще и на эту тему не люблю говорить. Они пили всю дорогу и почти не спали.

Поезд прибывал в Тбилиси поздно ночью. Поскольку с гостиницами были проблемы, решили до утра просидеть в воинском зале ожидания на вокзале. Подобрали подходящее место, Сироткин остался, а я вышел прогуляться. Вернувшись, застал его беседовавшим с высокой худощавой грузинкой неопределенного возраста. Она предложила переночевать у нее. «Я женщина бедная, спасибо скажу, если немного заплатите или дадите продуктами. Вчера племянник из деревни привез крепкую чачу, угощу вас». Мы зашли во двор вместе с хозяйкой и спускались по крутой лестнице в явно нежилое помещение, где стоял полумрак. Она, болтая с Сироткиным, начала готовить чай, поставила на стол чачу. Я подошел к стоявшим кроватям, очень жестким, застланным старыми простынями и каким-то тряпьем. Все это не могло не вызывать подозрений. В самом подвале никаких признаков обжитого помещения. Тем временем Сироткин уже попробовал чачу: «Ох, и жжет, крепкая». Вдруг в верхнюю дверь постучали, и женщина ринулась открывать. Но я преградил ей путь и, угрожая пистолетом, приказал сидеть. Сироткину говорю: «Собирайте быстро свой чемоданчик, и уходим». Когда мы поднялись по лестнице наверх, я сделал два предупредительных выстрела и тут же открыл дверь, от которой убегали три «племянника».

Мы пошли в Дом туриста, где я прежде несколько раз останавливался и там нашлись для нас места. Так прошла эта ночь. В штабе округа я занялся сдачей отчетов, а Сироткин направился к начальнику тыла, куда вскоре звонком вызвали и меня. Когда я представился, начальник кабинета спросил:

– Вы можете показать арку двора, где был тот подвал?

Я ответил утвердительно. Позвонив в комендатуру и рассказав о нашем ночном приключении, начальник тыла попросил прислать человека, чтобы с моей помощью найти и взять под наблюдение злополучный подвал. А нам пояснил, что в городе исчезли несколько приезжих офицеров интендантской службы. Видимо, на них кто-то прицельно охотится в это голодное время, полагая, что у них есть что-то в запасе.

На следующий день меня пригласили к командующему Закавказским округом маршалу Советского Союза Ф. И. Толбухину.

– Сколько вам лет? – спросил он, когда я представился.

– В мае, во время засады на складе, исполнилось двадцать.

– А сколько прослужили?

– Три года.

Во время душевного разговора он посетовал, что и в мирное время приходится рисковать своей жизнью. Явно имея в виду тот случай на складе. Я ему объяснил, что иного варианта разоблачить грабителей не было. Далее маршал заговорил о военном житье-бытье. «Вот вы уже прослужили три года, а юноши 1928 года рождения будут призваны только осенью, когда им исполнится 20 лет. Такой порядок предписан Конституцией для мирного времени. Получается, что у нас три года не было призыва. Солдаты и сержанты 1925 и 1926 годов еще ждут демобилизации. Видимо, вам придется служить еще 3–4 года». И тут же заметил, что есть приказ присваивать звание лейтенантов в связи с нехваткой младших офицеров сержантам, прослужившим три года и хорошо себя проявившим. «В полку вас характеризуют положительно. Проект приказа у меня на столе. Если согласны, я его подпишу тотчас же, и вернетесь в Баку лейтенантом».

Я поблагодарил за доверие, но не стал скрывать, что мечтаю получить высшее образование и мне уже разрешили поступить заочно в институт, и я буду совмещать службу с учебой. Маршал похвально отозвался о моем стремлении и пожелал успехов. К сожалению, он оказался прав: служить мне пришлось еще более четырех лет, а в общей сложности почти восемь годков. Это время равно сроку учебы в институте и аспирантуре.

Месяц спустя после нашего возвращения из Тбилиси командиру нашего полка пришло письмо от коменданта Тбилиси с просьбой объявить Сироткину и мне благодарность за содействие в разоблачении банды, на счету которой значилось немало жертв.

В начале 60-х годов в Москве я случайно встретил своего бывшего замполита полка Мамаева и уверенно окликнул:

– Товарищ Мамаев?

Он пристально рассматривал меня, пытаясь вспомнить. Я помог:

– Баку, танковый полк, Валовой…

– Тот самый?

– Так точно!

– И какими судьбами в Москве?

Я рассказал, что окончил здесь аспирантуру и защитил кандидатскую диссертацию. Направили работать в новый журнал ЦК КПСС «Политическое самообразование».

Он на всякий случай записал мой телефон, и, как бы между прочим, поведал любопытный эпизод. Когда я был в госпитале, к нему зашел свидетель моей «развратной» жизни, парторг полка, и покаялся. По его рассказам, замполит 3-го батальона пригласил его на майские праздники к знакомым, где было несколько наших полковых и десятка два незнакомых лиц, в том числе девицы. Компания собралась в доме у любовницы убитого механика-водителя. На столе изобилие спиртного и закусок. Хозяин щедро угощал. И на вопрос, откуда такое богатство, намекнул, что, мол, наши кладовщики все это продают через знакомых по дешевке, чтобы иметь деньги на дорогих проституток. Отсюда слухи о наших с Уваровым неблаговидных делах.

– Вы женились в Москве? Кто ваша жена?

– Да, в Москве. Она закончила Институт внешней торговли, работала немного во Внешторге. Потом окончила аспирантуру в Плехановке, защитила кандидатскую и пришла в Московский экономико-статистический институт на кафедру политэкономии, где я был аспирантом. Но познакомились мы раньше, в Ленинской библиотеке.

Мы поженились, я окончил аспирантуру, мне предложили в Москве работу. И от себя добавлю в продолжение: к моей защите кандидатской жена подарила мне дочь Татьяну, а к защите докторской – дочь Марию. За год до нашего знакомства умер ее отец, генерал-лейтенант Евгений Петрович Лапшин. В молодости он был комиссаром полка, служил на Амуре на китайской границе, когда началась коллективизация, его назначили секретарем Ленинградского райкома партии Краснодарского края. В 1936 году его направили на учебу в Высшую партийную школу при ЦК КПСС. Во время войны выполнял важные операции. Его с командой несколько раз забрасывали в тыл врага, где он корректировал действия нашей операции. Был в Берлине задолго до прихода наших войск. Генерал-лейтенант Лапшин Е.П. награжден многими боевыми орденами. В феврале 1945 года награжден орденом Ленина, а в апреле 1945 года орденом Отечественной войны I степени.

А мама моей жены Мария Агеевна – заслуженная учительница, пережила мужа на 30 лет. И многие годы нам звонят ее бывшие ученики, ставшие известными стране деятелями. Когда появилась первая внучка, она мечтала дожить до ее похода в школу. Но, слава Богу, дожила до ее поступления в аспирантуру, а второй внучки – в Московский университет им. В.М. Ломоносова.

Молотов: «Мне сказали, что Дзержинский лезет не в свои сани»

После демобилизации я был студентом четвертого курса Заочного экономического института и меня назначили начальником планового отдела Строительно-монтажного управления союзного треста «Азнефтеэлектромонтаж». В институте нас учили: чем дешевле продукция, тем лучше! А на практике все делалось наоборот. Ради выполнения плана удорожали продукцию и стоимость работ. На линиях электропередач, где нагрузку вполне могут выдержать деревянные опоры, мы устанавливали их из стальных труб, которые в шесть раз дороже. Вместо алюминиевого провода натягивали медный, в четыре раза дороже. Но больше всего меня насторожило повторное включение в план стоимости «чужой» продукции.

Дело в том, что простые опоры для ЛЭП 6 киловольт и телефонных линий мы делали сами на объектах и включали их в стоимость в объеме выполненных работ. А сложные опоры ЛЭП 120 киловатт мы получали уже готовыми с трестовского Электромеханического завода, где они включались в объем плана завода.

Мы устанавливали эти опоры и снова включали их стоимость в свой план. Стоимость таких опор составляла 50–60 процентов нашего плана. Это явная липа. Рано или поздно все это может открыться, и тогда нас по головке не погладят. Не пахнет ли здесь вредительством. В армии мне удалось предотвратить незаслуженную кару. А как сложится здесь? В общем, после долгих размышлений я подал заявление об уходе по собственному желанию. Начальник управления Александр Федорович Корхов внимательно выслушал меня, а затем начал успокаивать: «Так делают все, и не по злому умыслу, а ради выполнения плана и зарплаты». Он рекомендовал мне посоветоваться с главным инженером треста Н.С. Мовсесовым, у которого есть опыт критики существующих методов планирования.

Через несколько дней я зашел к Мовсесову и рассказал ему, что меня волнует откровенное расточительство и очковтирательство. Не выльется ли оно в конце концов во вредительство? Нермос Сергеевич Мовсесов поведал мне историю о том, как он выступил с критикой такого планирования на семинаре в Вечернем университете марксизма-ленинизма. А через три дня его прорабатывал секретарь горкома партии…

Мовсесов сказал, что все его знакомые руководители ради выполнения плана в рублях вынуждены удорожать продукцию кто как может. Что же касается повторного счета «чужой» продукции, то такой «порядок» предписан сверху. Вот наш сосед – Трест бурильных работ. В объем работ трест включает не только стоимость бурильных труб, но и стоимость нефтяных вышек, с которых ведется бурение. В заключение беседы Нермос Сергеевич Мовсесов сказал:

– Не хочу быть пророком, но я уверен, что у вас неприятности могут быть скорее от критики нынешнего «порядка» планирования, чем от его исполнения.

Пророческие слова! Моя многолетняя борьба с этими пороками планирования постоянно напоминала о них!

Тридцать пять лет спустя – 18 февраля 1988 года в 18.25 я выступал в прямом эфире из переполненного концертного зала студии Останкино с критикой последней горбачевской реформы, которая была настолько несуразной, что на Совете Министров СССР я назвал ее «удалением гланд через дальний проход». После выступления я попросил задавать вопросы. Осматривая зал с поднятыми руками, я увидел Мовсесова с поднятой рукой, пригласил на сцену и представил его:

– Это реальный герой моей повести «Поиск» – Нермос Сергеевич Мовсесов. В 1951 году, когда я начинал свою трудовую деятельность, он был главным инженером треста «Азнефтеэлектромонтаж», теперь он известный энергетик, начальник Главэнерго Минмонтажспецстроя СССР. В порядке отклика на мою повесть «Поиск» он прислал трактат на ста страницах, где приведены современные формы расточительности ради накручивания объема в рублях. Расточительство 50-х годов, воспринимавшееся нами чуть не как вредительство, на фоне современных «новинок» выглядит детской шалостью. Вам слово, Нермос Сергеевич:

– В своем солидном отклике, о котором говорил сейчас Дмитрий Васильевич, я написал, что повесть «Поиск» автобиографична. Герой повести А.А. Васильев – сам автор. В тресте, где он начал свою трудовую деятельность, работал и я. Основные работники треста, приведенные в повести, – реальные люди. У некоторых сохранены подлинные имена и фамилии. А теперь приведу один из примеров накручивания липового объема в рублях в нашей отрасли.

Наше министерство – крупнейший потребитель металла, а фонды на него все время приходится выбивать с трудом. Поэтому мы купили за рубежом два модных сейчас металлургических мини-завода. В объем строительно-монтажных работ мы полностью включили и стоимость готовых купленных заводов.

…Чтобы разобраться в истоках расточительства, я решил воспользоваться рекомендацией для поступления в аспирантуру после окончания института с красным дипломом. В аспирантуре я начал серьезно изучать историю создания хозяйственной системы с первых лет советской власти. Оказывается, еще при формировании советской модели экономики в 20-е годы прошлого века вокруг проблемы показателей измерения объема производства и оценки работы производителей велись острые дискуссии.

Одни ученые предлагали использовать для этого показатель «валовая продукция», в обиходе просто «вал». Этот показатель представляет собой общую стоимость выпускаемой продукции. Недостатком этого показателя является то, что он включает в объем производства повторный счет предметов труда. Стоимость хлопка включается в себестоимость ткани, а ткань в стоимость костюма. И таким образом от сырья до готовой продукции многие предметы труда включаются в объем валовой продукции на разных предприятиях 4–6 раз. Метод включения повторного счета в объем производства в науке известен как «догма Смита».

Разоблачая догму Смита, Маркс предупреждал: «Чтобы не запутывать дела, необходимо отличать валовую выручку от валового дохода». Валовая выручка включает многократный повтор стоимости предметов труда, то есть по-современному вал, а валовой доход исключает материальные затраты. Он представляет собой вновь созданную стоимость или чистую продукцию. В своих знаменитых схемах воспроизводства общественного капитала Маркс исключал сумму повторного счета материалов из объема производства. В.И. Ленин, развивая схемы Маркса с учетом технического прогресса, в работе «По поводу так называемого вопроса о рынках» также исключал повторный счет предметов труда.

Опираясь на труды Маркса и Ленина, многие ученые в дискуссиях выступали против валовой продукции и предлагали использовать для измерения объема производства чистую продукцию. Таких ученых было большинство. Но на практике почему-то предпочтение было отдано валу. Поэтому «метр» советской экономики стал резиновым. Он растягивался по мере роста повторного счета в процессе специализации производства.

Таким образом, капиталисты прислушались к предупреждению Маркса и не включали повторный счет в объем производства, а коммунисты игнорировали Маркса и Ленина и построили свою хозяйственную систему на базе «догмы Смита».

Поэтому предложенная мною тема диссертации, в которой я предлагал отказаться от вала в качестве измерителя объема производства, была отвергнута под предлогом, что она не соответствует профилю кафедры политэкономии. Мне посоветовали обратиться на кафедру планирования или статистики. Но и там я получил от ворот поворот. Более того, походы по кафедрам и беседы там на эту тему создали мне «славу» не совсем нормального аспиранта, который выступает против главного директивного показателя. Тогда друзья посоветовали мне взять «диссертабельную» тему, а бредовые, по их мнению, идеи отложить до лучших времен. Я так и поступил.

Невольно вспомнил слова Мовсесова, что неприятности, скорее всего, последуют за критику расточительного «порядка». Но в науке даже до критики дело не дошло. Но я продолжал искать: когда и почему вал стал главным директивным показателем?

После аспирантуры меня пригласили на работу в новый журнал ЦК КПСС «Политическое самообразование». При подготовке к печати статьи вице-президента АН СССР, академика К.В. Островитянова в одной из бесед я рассказал ему о своих мытарствах с диссертацией и спросил его об отношении к «догме Смита». Он рекомендовал мне поговорить с академиком С.Г. Струмилиным, который публиковал на эту тему статью и у него возник конфликт и с Институтом экономики АН СССР.

«Наводка» была сверхудачной. Станислав Густавович Струмилин в 20-е годы работал в Госплане СССР и был активным участником всех дискуссий по этой проблеме. После того как я рассказал о накручивании липового вала из своей практики и как «зарезали» мою диссертацию на эту тему, Струмилин поведал мне о своей критике «догмы Смита».

В 1951 году в журнале «Вопросы экономики» он опубликовал статью с критикой «догмы Смита». Но Ученый совет Института экономики АН СССР подверг статью резкой критике и принял осуждающее решение: «Следовательно, суммирование в совокупном общественном продукте многократно повторяемой стоимости сырья и средств производства полностью отвечает объективному процессу образования стоимости и отнюдь не является неким «повторным счетом» и «статистическим искажением».

Главным «доводом» Института было Постановление правительства об исчислении объема производства на базе валовой продукции. Оказывается, есть такое Постановление. Его подписал Председатель Совета народных комиссаров Вячеслав Михайлович Молотов. Это означает, что советская модель хозяйственного механизма изначально была не только антимарксистской, но и антинаучной.

Молотов (настоящая фамилия Скрябин) Вячеслав Михайлович (1890–1986 гг.) – член РСДРП с 1906 года. В 1921 году был избран секретарем ЦК ВКП(б) и кандидатом в члены Политбюро, а в 1930 году назначен Председателем Совета народных комиссаров (СНК) СССР. В 1941 году Правительство и Государственный комитет обороны (ГКО), созданный в связи с нападением фашистской Германии, возглавил Сталин, Молотов с 1941 по 1957 год был первым заместителем Председателя СНК СССР, одновременно в 1941–1945 годах – заместителем Председателя ГКО, в 1939–1949 и 1953–1956 годах – министром иностранных дел. В 1957–1960 годах – посол СССР в Монголии, а в 1960–1962 – представитель СССР при Международном агентстве по атомной энергии в Вене.

После возвращения из Вены Молотов ушел на пенсию. В тот период у меня было с ним несколько бесед. Вячеслав Михайлович резко отрицательно отзывался об экономической деятельности Хрущева: продолжение такой политики, по его словам, может привести к развалу народного хозяйства страны.

– Развал вполне возможен, но совсем по другой причине, и вы в определенной мере причастны к этому, – несколько недипломатично заметил я в одной из бесед.

– Что вы имеете в виду? – чувствовалось, мои слова насторожили Вячеслава Михайловича.

– Я имею в виду «догму Смита», на которой базируется наш хозяйственный механизм.

– Я в свое время много слышал о ней. Но какое отношение она имеет к советской экономике?

К моему ответу Вячеслав Михайлович проявил большой интерес. Он даже попросил меня, если есть время, проводить его до улицы Грановского, где у него была назначена встреча с врачом. Когда я стал рассказывать о принципиальном выступлении Дзержинского против валовой продукции на пленуме ЦК, он прервал меня:

– Да, да, я хорошо помню это выступление. Кто-то с места ему возражал. После пленума многие экономисты высказали недовольство: мол, Феликс Эдмундович лезет не в свои сани, – сказал Вячеслав Михайлович.

– Вот эти экономисты вас и подвели и резко ограничили огромные преимущества плановой системы управления экономикой.

Почему Хрущев возненавидел Сталина, но полюбил Солженицына?

Камертоном доклада Хрущева на XX съезде партии, что больше всего нас тогда потрясло, было заявление о сокрытии Сталиным завещания Ленина, которое Хрущев цитировал и комментировал. При этом Хрущев заявил, что завещание в СССР находилось за «семью печатями». Потому де Сталину удалось возглавить партию вопреки воле Ленина. Я, как и десятки миллионов людей, принял тогда все это за чистую монету. Однажды в беседе с Молотовым я дал положительную оценку освоению целины, на что Вячеслав Михайлович возразил:

– Целина обескровила и без того слабое сельское хозяйство центральной части России. Вы через несколько лет убедитесь, что целина – это такая же афера, как и доклад Хрущева.

– Какой доклад? – переспросил я.

– Я имею в виду доклад на XX съезде, а точнее ту его часть, где речь идет о сокрытии от партии «Завещания Ленина». Никакого такого завещания не существует, оно придумано зарубежными приятелями Троцкого, но в хрущевском варианте вранья больше, чем у западных недругов. Он даже скрыл общеизвестный факт, что после оглашения «Письма» Ленина на XIII съезде Сталин подал в отставку, но пленум единогласно отверг ее и потребовал от Сталина оставаться на своем посту. Поскольку Вячеслав Михайлович отзывался о Хрущеве резко отрицательно, этим его словам я не придал тогда значения. Однако после XXII съезда, на котором критика Сталина приняла беспрецедентный размах и превратилась в очернение всей эпохи строительства социализма, я решил исследовать первоисточники и выяснить: каким же образом Сталину удалось скрыть завещание Ленина?

В 20-е годы у нас гласности было больше, чем при Горбачеве и Ельцине, вместе взятых. Шли разнообразные дискуссии, материалы которых широко публиковались и комментировались в печати. Изучая стенограммы съездов и пленумов партии, публиковавшиеся в те годы, а также работы Бухарина, Троцкого, Сталина, я убедился, что действительно «Завещания Ленина», как такового, не существует. Такое название дал американский публицист Истмен ленинскому «Письму к съезду» в своей книге «После смерти Ленина», где не жалел черных красок для характеристики советской власти и партии большевиков и благожелательно отзывался о Троцком и троцкистах.

«Письмо к съезду» Владимир Ильич продиктовал в конце 1922 года. В записи от 23 декабря речь идет «об увеличении числа членов ЦК до нескольких десятков или даже до сотни» и о предотвращении возможного раскола в партии. Это «Письмо…», как и последующие статьи, предназначалось для XII съезда партии, который проходил 17–25 апреля 1923 года. Известно, что в предсъездовский период здоровье Владимира Ильича заметно улучшилось. Поэтому начало работы съезда отодвинули на месяц в надежде на личное участие Ленина. Естественно, возникает вопрос: почему письмо Ленина не было доведено до сведения делегатов? Об этом в одной из бесед я спросил Молотова.

«Вопрос о том, следует ли зачитывать съезду «Письмо…» Ленина или нет, – вспоминал Вячеслав Михайлович, – обсуждался на Политбюро несколько раз, и каждый раз находили это нецелесообразным. И здесь была своя логика: если зачитывать «Письмо…», то Политбюро должно предложить Пленуму, а последний – съезду новую кандидатуру на пост Генсека. Но о кандидатуре Троцкого не могло быть и речи, так как он противопоставил себя не только Политбюро ЦК, но и Ленину.

После смерти Ленина Троцкий развернул яростную борьбу за власть. Противостояние Троцкого и Сталина принципиально отличалось от «антагонизма» Хрущева и Маленкова. В первом случае это была принципиальная борьба за и против построения социализма, во втором – «дворцовая» интрига за личное лидерство. Сталин был решительным сторонником ленинского плана построения социализма в СССР. Троцкий же категорически отрицал вообще такую возможность в условиях капиталистического окружения. Осенью 1924 года он публикует статью «Уроки Октября», в которой извращает историю большевизма и пытается заменить ленинизм троцкизмом. Сторонники Троцкого развернули кампанию против Сталина. Чтобы прекратить разного рода кривотолки и спекуляции оппозиции, Политбюро приняло решение зачитать «Письмо Ленина…» на XIII съезде. Его обсуждение проходило в делегациях региональных партийных организаций, и каждая из них должна была проголосовать за свою кандидатуру на главный пост в партии. В результате ни одной кандидатуры, кроме Сталина, предложено не было. Поразительно, но факт. Троцкий и его сторонники – делегаты – тоже голосовали «за». Тем не менее на Пленуме, избранном XIII съездом партии, Сталин подал в отставку, но ему было единогласно предложено оставаться на своем посту.

Однако и после этого инсинуации вокруг «завещания» Ленина продолжались. Тогда члены Политбюро предложили Троцкому отмежеваться от клеветы Истмена, ссылавшегося на него как на лидера оппозиции. В статье «По поводу книги Истмена «После смерти Ленина», опубликованной в журнале «Большевик» № 16 за 1925 год, Троцкий пишет: «В нескольких местах книжки Истмен говорит о том, что ЦК «скрыл» от партии ряд исключительно важных документов, написанных Лениным в последний период его жизни (дело касается писем по национальному вопросу, так называемого завещания и пр.); это нельзя назвать иначе, как клеветой на ЦК нашей партии. Из слов Истмена можно сделать тот вывод, будто Владимир Ильич предназначал эти письма, имевшие характер внутриорганизационных советов, для печати. На самом деле, это совершенно неверно. Владимир Ильич со времени своей болезни не раз обращался к руководящим учреждениям партии и ее съезду с предложениями, письмами и пр. Все эти письма и предложения, само собой разумеется, всегда доставлялись по назначению, доводились до сведения делегатов XII и XIII съездов партии и всегда, разумеется, оказывали надлежащее влияние на решения партии, и если не все эти письма напечатаны, то потому, что они не предназначались их автором для печати. Никакого «завещания» Владимир Ильич не оставлял, и самый характер его отношения к партии, как и характер самой партии, исключали возможность такого «завещания». Под видом «завещания» в эмигрантской и иностранной буржуазной и меньшевистской печати упоминается обычно (в искаженном до неузнаваемости виде) одно из писем Владимира Ильича, заключавшее в себе советы организационного порядка. XIII съезд партии внимательнейшим образом отнесся и к этому письму, как ко всем другим, и сделал из него выводы применительно к условиям и обстоятельствам момента. Всякие разговоры о скрытом или нарушенном «завещании» представляют собой злостный вымысел и целиком направлены против фактической воли Владимира Ильича и интересов созданной им партии».

Как видим, Троцкий однозначно заявляет, что никакого «завещания» не было и быть не могло, так как характер самой партии исключает возможность такого «завещания». Но и после этого оппозиция продолжала нагнетать страсти вокруг этого вопроса, который стал предметом обсуждения на заседании объединенного Пленума ЦК и ЦКК ВКП (б) в октябре 1927 года. В докладе Сталин, в частности, сказал:

«Теперь о «завещании» Ленина. Здесь кричали оппозиционеры, – вы слыхали это, – что Центральный Комитет партии «скрыл» «завещание» Ленина. Несколько раз этот вопрос у нас на Пленуме ЦК и ЦКК обсуждался, вы это знаете. (Голос. Десятки раз.) Было доказано и передоказано, что никто ничего не скрывает. Оно обсуждалось на ХШ съезде партии. Все это известно оппозиции не хуже всех нас. И тем не менее, оппозиция имеет смелость заявлять, что ЦК «скрывает» «завещание»… На каком же основании теперь Троцкий, Зиновьев и Каменев блудят языком, утверждая, что партия и ее ЦК «скрывает» «завещание» Ленина? Блудить языком «можно», но надо же знать меру.

Говорят, что в этом «завещании» тов. Ленин предлагал съезду ввиду грубости Сталина обдумать вопрос о замене Сталина на посту Генерального секретаря другим человеком. Это совершенно верно. Да, я груб, товарищи, в отношении тех, которые грубо и вероломно разрушают и раскалывают партию. Возможно, что здесь требуется известная мягкость в отношении раскольников. Но этого у меня не получается. Я на первом же заседании Пленума ЦК после ХШ съезда партии просил Пленум ЦК освободить меня от обязанностей Генерального секретаря. Съезд сам обсуждал этот вопрос. Каждая делегация обсуждала этот вопрос. И все делегации единогласно, в том числе и Троцкий, Каменев, Зиновьев, обязали Сталина остаться на своем посту. Через год после этого я вновь подал заявление в Пленум об освобождении, но меня вновь обязали остаться на посту. Что же я мог еще сделать?»

В конечном итоге, вопреки воле Ленина, который требовал содержание его «Письма…» довести только до делегатов съезда, по настоянию и требованию Сталина оно было опубликовано в «Правде» от 10 ноября 1927 года. Хрущев, уже находившийся в то время на руководящей работе, обязан был не только знать об этом документе, но и разъяснять линию партии в данном вопросе. Допустим, за давностью лет Хрущев забыл об этом, но 1949 год забыть он не мог. Тогда его избрали Секретарем ЦК ВКП (б) и первым секретарем Московского комитета ВКП (б), тогда же торжественно отмечалось 70-летие Сталина. И к этому событию был приурочен выпуск десятого тома собраний его произведений, куда включен упомянутый выше доклад Сталина «Троцкистская оппозиция прежде и теперь». Вопреки очевидному Хрущев заявляет: «Письмо к съезду» в СССР никогда не только не публиковалось, но и вообще не упоминалось. Сталин этого Письма боялся».

Особенно наглядно «клеветнический задор» Хрущева проявился в его заявлениях о причастности Сталина к убийству Кирова. Он, как член Политбюро, не мог не знать, что у Кирова были «романы» не только с балеринами, но и с официанткой в Смольном Мильдой Драуле. Ее муж Николаев был ревнивым и неуравновешенным человеком. Он имел право входа по партбилету в Смольный, да к тому же и охрана его хорошо знала. Некоторые лица, бывшие оппозиционеры из руководящих ленинградских кругов, использовали Николаева в своих корыстных целях. Киров, по общему признанию, был неистовым сталинцем. Заявление Хрущева о том, что еще на XVII съезде кто-то предлагал Кирова на пост Генерального секретаря и поэтому Сталин видел в нем соперника, не более чем домысел. Чтобы как-то обосновать эту версию, была создана специальная комиссия, в которую включили в основном хрущевских выдвиженцев. В ее составе значился и Молотов, который вместе со Сталиным в день убийства Кирова прибыл в Ленинград. Сталин лично допрашивал Николаева, и тот перед таким «следователем», естественно, не мог не «расколоться». Все старания комиссии оказались тщетными: когда Хрущеву доложили результаты, он разразился бранью и запретил их публиковать, хотя о создании комиссии было объявлено на всю страну.

Как и большинство коммунистов, в душе я сознавал, что хрущевские методы разоблачения Сталина вольно или невольно дискредитируют социализм, но не сомневался, что делается это во имя торжества справедливости. А раз так, то определенные издержки неизбежны и оправданны. Правда, одно никак не укладывалось в моей голове: как можно было столь мстительно относиться к человеку, который, судя по биографии, поднял малообразованного «шахтера» на такую вершину власти. Теперь, когда у меня «за плечами» полувековой опыт наблюдения за интригами в верхних эшелонах власти, когда рассекречены документы того периода, многое прояснилось.

Многие полагали тогда, что Хрущев готовит для себя место в мавзолее. Доля истины в этом, безусловно, есть. Но думается, что не она превалировала в его действиях. У Хрущева были обиды на Сталина личного характера. И чем дольше он таил их в дальних тайниках мещанской души своей, тем сильнее они стремились вырваться наружу. Кровная обида Хрущева связана с непутевым сыном Леонидом от первой жены. В бытность Никиты Сергеевича первым секретарем ЦК Компартии Украины, Леонид связался в Киеве с бандой грабителей и убийц. Многие ее участники были расстреляны. Хрущев слезно умолял Сталина сохранить сыну жизнь. В результате тому дали десять лет. Когда началась война, Леонид попросился добровольцем на фронт, стал летчиком. После ранения, находясь в госпитале, по пьянке застрелил майора и попал под трибунал. Вопреки существовавшему запрету Хрущев самовольно покинул фронт и прилетел в Москву, где умолял пощадить Леонида. Сталин еще раз уступил его просьбе и провинившегося отправили на фронт, где при невыясненных обстоятельствах он пропал без вести.

Испытывать унижения Хрущеву от Сталина приходилось и после войны. В 1951 году Никита Сергеевич опубликовал в «Правде» большую статью о развитии агрогородов. Сталин подверг ее критике и дал указание поправить автора. Узнав об этом, Хрущев обратился к Иосифу Виссарионовичу с раболепным письмом – иначе такое и не назовешь:

«Дорогой товарищ Сталин! Вы совершенно правильно указали на допущенные мною ошибки в опубликованном 4 марта с.г. выступлении «О строительстве и благоустройстве колхозов». После Ваших указаний я старался глубже продумать эти вопросы. Продумав, я понял, что все выступление в целом в своей основе является неправильным. Опубликовав неправильное выступление, я совершил грубую ошибку и тем самым нанес ущерб партии. Этого ущерба для партии можно было бы не допустить, если бы я посоветовался в Центральном Комитете. Этого я не сделал хотя имел возможность обменяться мнениями в ЦК. Это я также считаю своей грубой ошибкой. Глубоко переживая допущенную ошибку, я думаю, как лучше ее исправить. Я решил просить Вас разрешить мне самому исправить эту ошибку. Я готов выступить в печати и раскритиковать свою статью, опубликованную 4 марта, подробно разобрать ее ошибочные положения. Если это будет мне разрешено, я постараюсь хорошо продумать эти вопросы и подготовить статью с критикой своих ошибок. Прошу до опубликования посмотреть статью в ЦК.

Прошу Вас, товарищ Сталин, помочь мне исправить допущенную мною грубую ошибку и тем самым, насколько это возможно, уменьшить ущерб, который я нанес партии своим неправильным выступлением.

Н. Хрущев. 6 марта 1951 г.»

На этом письме Сталин сделал резолюцию: «В архив ЦК. Ст.». Вместо покаянного выступления в «Правде» была опубликована редакционная статья, по-иному трактовавшая затронутые Хрущевым проблемы. Между прочим, та злополучная статья сыграла очень важную роль в карьере А.Н. Яковлева. Как инструктор ЦК, он был в группе, готовившей выступление секретаря ЦК Л.Ф. Ильичева на XXII съезде партии. Александр Николаевич «откопал» и «раскрутил» эпопею этой статьи с учетом «развития культа Хрущева». Ведь в ту пору главным редактором «Правды» был Ильичев, рассказ которого на съезде об этом забытом эпизоде был настоящим бальзамом для Хрущева. Ильичев оказался в фаворе, стал академиком. В знак благодарности при первой же возможности Яковлев был назначен заведующим непрофильного для него Сектора телерадиовещания. А вскоре заместителем, а затем и первым заместителем заведующего Отделом пропаганды ЦК. После освобождения Хрущева от должности на первом же Пленуме ЦК Ильичева освободили от обязанностей секретаря ЦК. Лишившись высокого покровителя, А.Н. Яковлев просидел десять лет на одной должности, пока не получил назначение послом в Канаду. Здесь и «открыл» его Горбачев, возглавлявший советскую делегацию в эту страну. Дальнейшая головокружительная карьера этого политического хамелеона у всех, как говорится, на виду. Даже выйдя в тираж, этот «архитектор перестройки» и один из идеологов ельцинских реформ до последних дней своих мелькал на экранах телевидения.

Хрущевские зигзаги в конечном счете вели к тому, что социально-экономическая ситуация с начала 60-х годов неуклонно ухудшалась и обострялась. Особенно негативно на благосостоянии народа отразилось двукратное повышение цен на мясо в 1962 году, выдававшееся за временную меру. Но известно: ничто не бывает так долговечно, как временные решения и сооружения. Свои неудачи Хрущев сваливал на Сталина. В этих условиях и был востребован А. И. Солженицын, которого он решил использовать как тяжелую артиллерию для дискредитации Сталина.

О Солженицыне написано много. Но со временем выработался определенный штамп: или писать о нем только хорошее, или ничего. Помнится, большой шум вызвала небольшая заметка в «Независимой газете», где ее автор Г. Амелин позволил себе ряд справедливых характеристик мэтра, типа: «Александра Исаевича знают все, но никто не читает»; «вельможа с непомерной гордыней». Напор защитников был столь велик, что газета вынуждена была отвести целую полосу для откликов, авторы которых восхваляли мужество Солженицына, требовали почтения к человеку, прошедшему ГУЛАГ. Но при этом они обходили вопрос: почему Солженицын стал узником? Опубликованные ныне материалы позволяют твердо предполагать, что в лагере он оказался… по доброй воле, а в последующей его деятельности много лжи и лицемерия.

Судоплатов описывает такой эпизод. Заместитель председателя Комиссии партийного контроля Сердюк в беседе с бывшими ответственными работниками КГБ Свердловым и Матусовым в 1963 году пригрозил, что если они не прекратят «бомбить» КПК, требуя реабилитации (в чем им уже было отказано), «то их сверх всего еще накажут и за незаконное преследование знаменитого писателя». При этом Сердюк показал его письмо, адресованное Хрущеву, которое «является доказательством того, что Солженицын всегда был несгибаемым ленинцем». Решительно отвергнув эту угрозу, они заявили, что дело Солженицына проходило совсем по другому ведомству.

В этой связи вспоминается эпизод из мемуаров первой жены писателя. Александр Исаевич служил в тылу, но когда его часть стали готовить к отправке на фронт, тогда он, по словам жены, написал письмо с критикой советской системы, лично Сталина и ожидал ареста. Дни идут, срок отправки на фронт приближается, а никто и не думает его арестовывать. Видимо, недобросовестный работник проштамповал письмо «проверено военной цензурой», не прочитав его. И тогда Солженицын вынужден был написать повторно. На этот раз акция удалась, и это помогло ему «дезертировать» с фронта. Я прекрасно помню, как всех нас во время войны предупреждали, о чем нельзя писать в письмах и какие последствия могут быть за нарушение инструкций Смерша. Разве офицер Солженицын не знал об этом? Знал и готовился к аресту! Лишним подтверждением является такая деталь: при обыске во время ареста у него нашли портрет Троцкого. Он объяснил это так: «Троцкий был истинный ленинец, а Сталин изменил ленинскому пути». Явно придуманная версия: известно, что перед войной Александр Исаевич работал над романом «ЛЮР» (Люби революцию), который даже по своему замыслу был чуждым подобному умонастроению.

Включившись в антисталинскую кампанию, Солженицын точно определил кратчайший «путь к славе и чинам». Главный редактор «Нового мира» А. Твардовский передал рукопись «Один день Ивана Денисовича» помощникам Хрущева. Те, почитав, решили, что новый писатель «попал в струю». Соответствующим образом и доложили Хрущеву, который поручил размножить рукопись в 20 экземплярах для Президиума и секретарей ЦК. На очередном заседании он спросил:

– Ну, как, читали? Правда, хорошая вещь?

Гробовое молчание.

– Молчание – знак согласия, – быстро заключил Никита Сергеевич.

Зная, что повесть публикуется по указанию Хрущева, пресса не скупилась на лестные отзывы. Кто-то даже сравнивал автора с Л.Н. Толстым. На встрече с деятелями литературы и искусства в 1963 году тост за Солженицына вызвал бурное оживление. При этом многие даже подобострастно привстали. Так родился еще один «подручный партии», о чем убедительно свидетельствует его обращение к помощнику Хрущева В.С. Лебедеву. Оно длинное, поэтому приведу лишь концовку: «Мне будет очень больно, если я в чем-либо поступлю не так, как этого требуют от нас, литераторов, партия и очень дорогой для меня Никита Сергеевич Хрущев». Вскоре «дорогой Никита Сергеевич» был отправлен на пенсию, и антисталинское творчество Александра Исаевича оказалось невостребованным. Славы он достиг, но премий и наград не успел. Как наверстать упущенное? Слава у него есть, а на Западе тогда был огромный спрос на антисоветскую деятельность. И здесь расчет был точным. Его вклад в развал Советского Союза трудно переоценить. Нобелевская премия тому свидетельство.

Профессор Литературного института М. Лобанов, характеризуя Солженицына, заметил: «У него и ум, и талант целиком ушли в злобу, в ненависть к Советской власти, к коммунистическому режиму. По накалу ненависти к советскому государству Солженицына можно сравнить только с Троцким». Свою речь на вручении Нобелевской премии он закончил призывом к писателям мира «выйти на бой против чумы, лжи и зла, рассадником которых является СССР». Разве не кощунственна подобная клевета на страну, спасшую весь мир от фашистского порабощения? Как видим, Александр Исаевич оправдал надежды своих новых покровителей.

Теперь с трибуны своей славы, отмеченной высокими наградами, Александр Исаевич поучает нас: «Не угодничай перед властью, не принимай от нее взяток ни в какой форме…» В этой связи интересно узнать: какова реальная стоимость дачи в Сосновом Бору с учетом цены на землю и во что она обошлась Солженицыну? Все его гонорары здесь и за рубежом не покроют и четверти затрат, связанных с его путешествием из Владивостока в Москву президентским поездом. Поэтому еще до прибытия в предоставленную дачу власть «купила» Александра Исаевича с потрохами.

Антонов: «Планирование вверх ногами!»

После Дзержинского на официальном государственном уровне проблема расточительности, связанная с валом, была поднята лишь А.Н. Косыгиным в 1965 году. После отправки Хрущева наступил период коллективного руководства: Леонид Ильич Брежнев – Генеральный секретарь ЦК КПСС; Николай Викторович Подгорный – Председатель Верховного Совета СССР; Алексей Николаевич Косыгин – Председатель Совета министров.

Новое руководство объявило о подготовке экономической реформы и обратилось к ученым и практикам высказывать свои предложения в печати или присылать в правительство, где была создана комиссия по ее подготовке во главе с А.Н. Косыгиным.

Тогда я опубликовал статью в четвертом номере еженедельника ЦК КПСС «Экономическая газета» за 1965 год. В ней я подверг резкой критике не только показатель валовой продукции, но и саму идею универсального (главного) показателя. Лестный отзыв об этой статье я неожиданно получил во время беседы с председателем Экономического комитета конгресса США от его советника В.В. Леонтьева. Леонтьев сказал тогда председателю, что идею этой статьи он использовал в своем методе «Затраты-выпуск», за который он удостоен Нобелевской премии. Председатель тогда дал команду на подписку моих работ для библиотеки конгресса США и сегодня там представлено более двух десятков моих книг.

На статью поступило много конкретных предложений, которые были опубликованы в еженедельнике. По просьбе Алексея Николаевича Косыгина мы обобщили отклики и предложения и направили в Совмин.

Экономическая реформа 1965 была принята на сентябрьском Пленуме ЦК КПСС. С докладом выступил А.Н. Косыгин. Алексей Николаевич Косыгин (1904–1980), пожалуй, наиболее колоритная фигура в экономике послевоенного периода. Он окончил Ленинградский текстильный институт и прошел большой разносторонний путь от мастера и начальника цеха текстильной фабрики до главы правительства. В 35 лет стал народным комиссаром текстильной промышленности, а через год – в 1940 году – заместителем Председателя Совнаркома СССР. С 1943 по 1946 год был одновременно Председателем Совнаркома РСФСР. В послевоенные годы Косыгин занимает ответственные государственные посты: заместителя Председателя Совета Министров СССР и одновременно министра финансов СССР, затем министра легкой промышленности СССР, Председателя Госплана СССР. С 1960 года – Первый заместитель Председателя Совета министров СССР. В 1964 году стал Председателем Совета министров СССР.

В докладе на Пленуме Косыгин подверг вал суровой критике и предложил использовать для оценки работы новый показатель «объем реализации продукции», в обиходе – реализация. Откуда взялся этот показатель?

Я принимал участие в подготовке материалов к Пленуму и внимательно следил за дискуссией. Нигде о нем не было даже упоминания. Видимо, просто в какой-то момент подсунули А.Н. Косыгину «кота в мешке». Что же представлял собой новый показатель?

Реализация – это проданный вал, за который деньги уже поступили на расчетный счет. Если маленький вал, то откуда возьмется большая реализация для выполнения плана? Значит, погоня за валом не только сохранилась, но еще больше обострилась. Поэтому «атака» Косыгина против вала «захлебнулась» в самом начале. Накручивание повторного счета и удорожание продукции неуклонно набирало обороты.

Самым мощным ударом по валу была моя статья в «Правде». Один из ее разделов назывался «Госплан СССР – перевернутая пирамида». Она публиковалась три дня подряд – 9, 10, 11 ноября 1977 года. В ней на конкретном материале были показаны серьезные пороки системы управления экономикой. Но был в статье и весьма опасный подтекст. Дело в том, что Политбюро ЦК КПСС одобрило новую хозяйственную реформу, подготовленную комиссией под председательством секретаря ЦК, члена Политбюро ЦК КПСС Андрея Павловича Кириленко. Но публикация реформы задерживалась в связи с тем, что широко отмечалось 60-летие Великой Октябрьской социалистической революции. Неслучайно публикацию статьи мы начали 9 ноября, чтобы опередить сообщение о реформе. По существу статья была анонимной критикой одобренной реформы. Скандал был неизбежен. Но его грандиозность превзошла все ожидания.

Уже на следующий день последовал запрет на ее обсуждение, т. к. в конце третьего куска была приписка «публикуется в порядке обсуждения». Масла в огонь подливало то, что на неё в разной мере отреагировали все ведущие западные средства массовой информации, а многие публиковали или транслировали выдержки из статьи. Срочно был подготовлен проект постановления ЦК КПСС об освобождении меня от занимаемой должности. Но Алексей Николаевич Косыгин решительно выступил против.

Одним из показателей актуальности публикуемых материалов в «Правде» было количество полученных откликов. Многие материалы по морально-бытовой тематике набирали до тысячи откликов. И вдруг на экономический материал приходит более двух тысяч откликов. Побиты все рекорды. Причем не просто отклики, а солидные статьи. Ведь читатели не знали, что нам запретили обсуждать затронутые проблемы. Что с ними делать?

Срочно из правдистов-пенсионеров была создана группа по обработке этого огромного материала. Были подготовлены обзоры по 30–40 страниц, которые «в порядке служебного пользования» рассылались членам Политбюро и членам Правительства. Они очень убедительно свидетельствовали о порочности хозяйственной системы, которая требовала не косметики, а коренного изменения. Приведу выдержки из некоторых откликов.

Инженер из Кургана В. Ланских пишет: «То, что назвал профессор Д. Валовой в своей статье, – лишь надводная вершина огромного айсберга расточительства. Примеры? Пожалуйста. Курганский завод дорожных машин получает шасси ЗИЛа, МАЗа, КрАЗа, ГАЗа. На них устанавливают цистерну для битумовоза и включают в стоимость последних шасси. Поэтому имеют хорошие экономические показатели».

Многие материалы – отклики по своей сути и жанру являются поистине детективно-фантастическими. В отклике директора Центральночерноземного заповедника А. Красинского (г. Курск) говорилось:

«В г. Курске имеют место неоправданно большие затраты на озеленение улиц. Трест зеленого строительства не утруждает себя выращиванием посадочного материала из местных древесно-кустарниковых пород, приспособленных к местному климату, а предпочитает использовать привозной с южных районов. Оказывается, это выгодно для выполнения плана. Но многие из таких деревьев погибают. Если судить по отчетам треста о количестве посаженных им деревьев и кустарников, то наш город давно уже должен был бы превратиться в дремучий лес».

Внимательное изучение откликов показало, что трудно найти сферу, где бы вал не оказывал своего пагубного влияния. В разных видах он процветает в геологии, торговле, сфере образования, медицине, на транспорте…

И уже совсем неожиданным и оригинальным оказался материал московского архитектора-реставратора А. Алтухова «Вал в реставрации». Сначала подумалось, что в нем речь идет о реставрации показателя валовой продукции. Отнюдь. Автор пишет:

\

«Вал проник во все поры экономики. Он проник и в такую благородную сферу, как реставрация памятников истории и культуры. И здесь он с жадностью набрасывается на материалоемкие и дорогостоящие работы, используя для этого любые средства, как «легальные», так и «нелегальные». При реставрации деревянного мемориального дома А.Н. Островского в Москве не стали делать пропитку растворами стен для их обезвреживания от различных грибков и жучков пакетным способом. Ведь это невыгодно, это не дает объема. Реставраторы приняли решение разобрать весь дом до основания и восстановить его заново. Вскоре перед нами предстанет не подлинный дом, в котором жил великий драматург А.Н. Островский, а макет этого дома в натуральную величину».

Весьма интересным и оригинальным был отклик генерального авиаконструктора, академика, доктора технических наук, Героя Социалистического Труда Олега Константиновича Антонова. Свой вывод он сформулировал так: «Особенно противоречит интересам общественного производства оценка работы по величине издержек, по массе израсходованных материалов, рублей. Это все равно, что оценивать работу ТЭЦ не по выработке электроэнергии и тепла, а по количеству сожженного угля: чем больше сжег, тем лучше работал. Планирование вверх ногами!»

В этой связи хочу подчеркнуть, что Олег Константинович – один из немногих выдающихся ученых, который в качестве хобби занимался… экономикой. Будучи председателем экономической секции Союза журналистов, я неоднократно приглашал его выступать в Доме журналистов. На встречах с ним всегда было много народу. Его выступления-беседы на экономические темы были чрезвычайно интересными и полезными. Он хорошо знал работы классиков и наизусть делал много ссылок на них.

Повышенный интерес к экономике Антонов проявлял на протяжении всей своей жизни. Незадолго до его кончины я неожиданно получил от него письмо, в котором он сообщал: «С огромным удовольствием и удовлетворением прочел Вашу экономическую повесть «Поиск». Вы нашли самую удачную и доходчивую форму для дискуссии по экономическим вопросам».

Несколько откликов пришло из-за рубежа. Когда позвонил наш собкор из Бонна В.И. Михайлов и сообщил, что журнал «Шпигель» дал материал о моей статье, я серьезно был огорчен, так как это могло подлить масла в огонь и еще больше накалить страсти. Я попросил Владимира Ивановича прислать журнал с первым рейсом «Аэрофлота». Прочитав журнал, я упокоился. Журнал не только не противопоставлял меня властям, а наоборот причислил Брежнева и его сына к моим сторонникам. «Особый вес статье, опубликованной в «Правде», – писал «Шпигель», – придает то обстоятельство, что автор знает русскую действительность и является новым заместителем главного редактора газеты. Среди молодых экономических экспертов в СССР есть немало таких Валовых – квалифицированных технологов, которые не выносят неразбериху советской экономики. Им хотелось бы в конце концов модернизировать свою экономику. Старые аппаратчики еще выступают против, однако Брежнев определенно – за. На следующий день после опубликования последней статьи из критическо-экономической серии Валового «Правда» предоставила слово другому молодому руководителю – заместителю министра внешней торговли. Этот критик – Юрий Леонидович Брежнев, 44 года, сын руководителя партии».

Как это ни парадоксально, но предположение журнала «Шпигель» о том, что меня поддерживает Брежнев, оказалось пророческим. В разгар скандала в декабре на Пленуме ЦК КПСС Брежнев подверг очень суровой критике положение в экономике впервые за годы своего правления, он поименно обвинил в этом ряд министров и руководителей экономических ведомств.

Тогда кто-то высказал идею, что статьи Валового появились неслучайно. Они получили добро Брежнева. Идея быстро овладела умами чиновников и наши критики заняли выжидательную позицию.

В общем, итогом публикации моих статей в «Правде» стало решение Политбюро ЦК КПСС о подготовке новой экономической реформы. Председателем комиссии был назначен заместитель председателя Совмина В.Н. Новиков. Работа комиссии была сосредоточена в Совете министров СССР под эгидой А.Н. Косыгина.

По инициативе Алексея Николаевича у нас состоялась длительная беседа. В конце беседы Алексей Николаевич меня спросил:

– Как вы относитесь к показателю «чистая продукция»? Его применение позволит устранить пороки вала?

– Чистая продукция по сравнению с валом имеет большие преимущества! Главное из них – это исключение повторного счета стоимости материалов при определении темпов роста производства и производительности труда. И тогда мы, наконец, избавимся от «догмы Смита», на которой базируется наш хозяйственный механизм. Но нельзя культ вала заменить культом чистой продукции. Лично я много раз выступал против универсального показателя. Для оценки работы производителей на всех уровнях нужна система стоимостных, натуральных и трудовых показателей.

Алексей Николаевич попросил меня подготовить и передать лично ему записку об изменениях, которые, на мой взгляд, следовало бы внести в хозяйственный механизм.

Почти два года прошло после того, как «Правда» заживо «похоронила» экономическую реформу, одобренную на Политбюро ЦК КПСС. В июле 1979 года было принято Постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР «Об улучшении планирования и усиления хозяйственного механизма на повышение эффективности производства и качества работы». Многие мысли и предложения, опубликованные мною в разные годы, а затем изложенные в беседах с А.Н. Косыгиным и в записке ему, нашли в нем отражение.

Подчеркивая особую важность документа о новой экономической реформе, ЦК КПСС принял специальное постановление «О дальнейшем совершенствовании хозяйственного механизма и задачах партийных и государственных органов». В нем предлагалось партийным, советским и хозяйственным руководителям рассматривать практическую реализацию намеченных мероприятий «как неотложную задачу». Накануне его публикации в ЦК были собраны руководители средств массовой информации. Совещание вел А.П. Кириленко. Участников совещания призвали уделить особое внимание пропаганде и контролю за реализацией новой экономической реформы. После заседания ко мне подходили многие знакомые и поздравляли: «Это твоя заслуга. Можешь гордиться!»

– «Поживем – увидим» или «Посмотрим, во что это выльется», – отвечал я на поздравления коллег.

Как в воду глядел. Все ушло в песок! Если бы реформа 1979 года была реализована, то к 2000 году объем ВВП в СССР возрос бы в 2–3 раза и значительно превзошел уровень США. А взрывы мыльных пузырей в США и финансово-экономический кризис еще в более острой форме начались бы в конце 90-х годов. Десятилетняя задержка произошла потому, что в СССР и соцстраны тоннами на самолетах везли доллары, а отсюда выкачивали необходимые ресурсы, включая мозги.

Почему же самая важная реформа была «спущена на тормозах», а затем «похоронена»? Этому содействовал ряд обстоятельств. Наиболее существенным из них была отставка, а затем и смерть А.Н. Косыгина. Он был в ту пору самым опытным хозяйственным руководителем. Косыгин анализировал неудачи реформы 1965 года и многие негативные явления, тормозившие технический прогресс. Зная многие детали сложного процесса подготовки такого рода документов, могу уверенно утверждать: кардинальные изменения в хозяйственной системе, предусмотренные Постановлением 1979 года, – это личная заслуга Алексея Николаевича. Это достойный итог его многолетней деятельности на экономическом поприще.

Но к этому времени ближайшее окружение Брежнева уверилось в том, что они «сами с усами», и начали избавляться от известных соратников Леонида Ильича. Заканчивался период коллективного руководства. Масштабы культа Брежнева уже заметно превысили то, что было с его предшественниками. В мае 1977 года в отставку был отправлен Председатель Президиума Верховного Совета СССР Н.В. Подгорный, с которым Брежнев вместе занимался организацией отставки Хрущева. В этой связи мне запомнился такой эпизод. Как-то в середине мая на заседании главной редакции Афанасьев, обращаясь ко мне, спросил:

– У тебя в сейфе бутылка коньяка найдется?

– И виски в холодильнике есть, – ответил я.

– Виски не надо, а коньяк неси.

Я принес бутылку коньяка, прикупив по пути в буфете два лимона и коробку конфет.

– Сегодня мне позвонили и сообщили, что вчера Подгорный подписал Указ о награждении тебя орденом «Знак Почета» в связи с пятидесятилетием. Учитывая 20-летие работы в партийной печати, Указ предложено опубликовать в «Правде».

Идет вторая неделя, а Указа нет и нет. Дня за два до дня рождения я в шутку Афанасьеву сказал: «Придется вам возвращать коньяк». Указ пришел в день рождения за подписью Ниязбекова, исполнявшего обязанности Подгорного до избрания на этот пост Брежнева на сессии Верховного Совета СССР. Указ был с грифом «не для печати». Чиновники Брежнева уже орудовали в канцелярии – пересматривали и «поправляли» последние документы, подписанные Подгорным. Должность Подгорного потребовалась Брежневу в связи с тем, что было принято решение о подготовке новой Конституции. Леонид Ильич по новому статусу возглавлял комиссию по ее подготовке и выступил с докладом о проекте новой Конституции на сессии Верховного Совета.

Чтобы Брежнев ярче «смотрелся» в канун подготовки к XXVI съезду партии, решили отправить в отставку и Косыгина, который пользовался в партии большим, заслуженным уважением. Авторитет его и в народе, и в руководящих кругах был исключительно высок. При этом поступили с ним, мягко говоря, бестактно. От должности главы правительства освободили в октябре 1980 года. Чтобы перекрыть поступление ему почты как члену Политбюро ЦК КПСС, в нарушение Устава партии решением Политбюро его вывели из состава этого высшего партийного органа, надеясь узаконить освобождение от обязанностей члена Политбюро на очередном пленуме ЦК КПСС. Но до пленума Алексей Николаевич не дожил. Когда был опубликован некролог, то в «Правде» все телефоны, включая вертушки, были накалены «докрасна». Все возмущались: почему в некрологе не указано, что Косыгин – член Политбюро?

После отстранения Косыгина Постановление о реформе 1979 года оказалось беспризорным. Несмотря на громкое ее одобрение на Политбюро, для Экономического отдела ЦК она была «чужеродным» телом. Постановление об этой реформе готовилось в правительстве в противовес тому, что ранее было подготовлено под эгидой Экономического отдела ЦК. Поэтому там относились к новой реформе прохладно, исподволь готовились к ее штурму. Без вала они не представляли себе системы управления экономикой. А после отставки Косыгина руководящая роль в экономике перешла в руки Экономического отдела ЦК. Он заказывал ужасную «музыку» для этой сферы вплоть до прекращения своей деятельности.

После А.Н. Косыгина новым Председателем Совета министров был назначен Николай Александрович Тихонов (1905–1997). Человек из брежневской плеяды. Он окончил Днепропетровский металлургический институт и прошел путь от инженера до директора крупного завода в то время, когда Брежнев был там секретарем обкома. Тихонов занимал важные должности в Министерстве металлургической промышленности СССР, возглавлял Днепропетровский совнархоз. Когда Брежнев формировал свою команду, Тихонов стал в 1965 году заместителем председателя Совмина СССР, а в 1976 году – первым заместителем. Открывая одно из заседаний Совета Министров в Овальном зале в качестве главы правительства, Тихонов объявил повестку дня, а затем спросил у Байбакова:

– Сколько тебе потребуется времени для доклада?

– 55 минут.

– Раньше ты просил по 40, потом 40–50 минут, а теперь уже запрашиваешь 55 минут?

– Расширяется объем производства, – выходя на трибуну, полушутя ответил Байбаков.

– Что же будет в 2000 году? До утра будем сидеть? – серьезно спросил Тихонов.

И вдруг зал оживился, кое-кто засмеялся. Председатель с недоумением оглядывает зал и не может понять, в чем дело. Но когда услышал чей-то веселый голос: «Но ты-то наверняка досидишь до 2000 года», – ситуация для него прояснилась. В моем блокноте, где зафиксирована эта сцена, сделана такая запись: «Первое сентября. Погода прекрасная. Кто сегодня пошел первый раз в школу, запомнит этот день на всю жизнь. А в зале все те же лица. Многие загорели, отдохнули. Свежие, как огурчики. Возраст многих из них сложнее определить, чем у артистов на сцене, но средний, видимо, где-то около семидесяти лет». Видимо, по иронии судьбы, вскоре была создана Комиссия по подготовке мероприятий встречи 2000 года. Ее возглавил Николай Александрович. Большинство членов этой комиссии, включая и председателя, не дожили до нового тысячелетия.

Тихонов моложе Косыгина всего на один год. Когда его назначили главой правительства, ему было 75 лет. Такой команде весьма непросто было осуществить реформу 1979 года, тем более для многих она была серьезной ломкой устоявшихся десятилетиями стереотипов. С трибуны XXVI съезда партии Брежнев потребовал активизировать работу по реализации реформы 1979 года и завершить ее в XI пятилетке. Но вскоре не стало и Леонида Ильича. Реформа осталась круглой сиротой.

Громыко на Политбюро: «А это не тот Валовой, что клеветал на нашу экономику?»

После избрания Горбачева генсеком ко мне подходили многие правдисты и поздравляли с тем, что теперь де у тебя есть надежный единомышленник и ты свои идеи сможешь легко провести в жизнь. Основанием для этого служило то, что после публикации в 1977 году моих критических статей в «Правде» наш спецкор Николай Кожанов и собкор в Ставрополе Виктор Панкратов встречались с Горбачевым. Он высказал по поводу статей свое восхищение и сожалел, что их запретили обсуждать. И, кроме того, когда вышла моя повесть «Поиск», я ее направил Горбачеву. После этого мне позвонил Болдин и передал благодарность Горбачева за книгу: тот ее внимательно прочитал, она ему понравилась.

Новый генсек (родился 2 марта 1931 года) был выходцем из крестьянской семьи. Окончил юридический факультет Московского государственного университета имени М.В. Ломоносова. С 1955 года был на комсомольской и партийной работе. В 1966 году он избирается первым секретарем Ставропольского горкома партии, с 1968 года – второй секретарь, а с 1970 года – первый секретарь Ставропольского крайкома КПСС. В 1978 году избран секретарем ЦК КПСС, в 1979 году – кандидатом в члены Политбюро ЦК КПСС, а с 1980 года – член Политбюро ЦК КПСС. С марта 1985 года – Генеральный секретарь ЦК КПСС. В 19901991 – Президент СССР.

Начиная с апрельского пленума ЦК (1985 года) в докладах и выступлениях Горбачева убедительно было показано, что затратный путь экстенсивного развития экономики обрекает страну на застой. Развивая эту мысль, Михаил Сергеевич сказал: «Нам предстоит большая перестройка умов хозяйственников. Ведь, зачастую, думают не о национальном богатстве, не о его натуральном выражении, а о том, чтобы изделие было подороже, чтобы в нем было накручено побольше, чтобы одну и ту же вещь внутри объединения погонять и накрутить «вал». В результате «вал» в денежном выражении растет, а товаров, изделий, техники не хватает. А нам-то нужны соответствующее оборудование, конкретные потребительские товары.

Сейчас у нас есть очень большие «мастаки», чтобы таким образом решить проблему темпов. Через новые цены, скажем, через повышение средней цены изделия, через какую-нибудь добавку индекса сорвать дополнительные объемы или просто погонять ту же вещь, то же изделие внутри одного объединения. И смотришь, у того и иного объединения выросли темпы…»

Лучше не скажешь! Да еще на самом высоком уровне. Мне особенно было приятно, что многие мысли и предложения, высказанные в «Правде» на эту тему, целыми абзацами с помощью Болдина «перекочевали» в речи генсека. Поскольку появился спрос на такой материал, я искренне поверил в добрые намерения Михаила Сергеевича и его слова принимал за чистую монету. Воспринял это как спрос на критический материал затратной системы. Поэтому решил помочь Горбачеву в этом деле. Я сделал для него диаграмму, в которой наглядно показал пороки «догмы Смита».

Эту диаграмму я передал Горбачеву с таким письмом:

«Дорогой Михаил Сергеевич! Ускорение научно-технического прогресса ныне тормозится господством затратных показателей. Объем валового общественного продукта в нашей стране достиг 1 триллиона 300 миллиардов рублей. Резервы накручивания его от достигнутого уровня практически исчерпаны. Сумма повторного счета стоимости прошлого труда ныне составляет 540 миллиардов рублей, или почти сорок процентов в структуре совокупного общественного продукта. К этому следует добавить удорожание новых видов продукции одинакового назначения, а также расширение дорогого ассортимента и «вымывание» дешевого.

Ликвидация искусственного завышения объема в рублях от достигнутой базы при нынешних показателях приведет к снижению темпов роста производства и производительности труда. Активное осуществление интенсификации, позволяющей увеличить выпуск товаров при снижении затрат, вообще может привести к падению объема производства. И чем эффективнее предприятие или отрасль будут работать, тем большим оно окажется.

Для выхода из этого положения представляется целесообразным, во-первых, для определения темпов экономического роста применять показатели, исключающие повторный счет прошлого труда, и, во-вторых, ликвидировать зависимость фонда зарплаты от объемных валовых показателей и поставить его в прямую зависимость от количества выпускаемой продукции в натуральном выражении и ее трудоемкости.

С глубоким уважением, Д. Валовой

4.04.1985 года.»

Самая краткая Записка в моей переписке с власть имущими. Дело в том, что когда я договаривался с Валерием Ивановичем Болдиным о передаче указанного материала, он меня предупредил:

– Имейте в виду, что Михаил Сергеевич очень не любит читать документы и записки. Попытайтесь изложить проблему на двух-трех страницах. Я сделал это на полстранице.

К сожалению, кто-то из окружения Горбачева внушил ему идею «ускорения», и в апреле 1985 года на Пленуме ЦК КПСС он объявил ее центральным звеном экономической политики. По времени эта кампания совпала с аварией на Чернобыльской АЭС. Тогда и появилось четверостишие:

По своей сути оно точно и образно отразило ситуацию, которая складывалась в экономике в ходе перестройки. Идеей фикс двенадцатой пятилетки, одобренной XXVII съездом партии, было ускорение. Двенадцатая пятилетка была проштампована съездом согласно давно заведенному «порядку», хотя была составлена по самым худшим затратно-расточительным образцам. В этих условиях горбачевская идея ускорения принимала уже зловещий характер.

Читал ли мое послание Горбачев? Если и не читал, то на XXVII съезде он внимательно слушал президента Академии наук Александрова и председателя Совета министров Казахстана Назарбаева, которые резко критиковали вал. Чтобы показать, что он в курсе данной проблемы, он подавал им реплики. После съезда я говорил на эту тему с Болдиным. Неужели Горбачев не может понять столь простой вещи? Ведь добром это не кончится! Валерий Иванович сказал: «Ваше послание и диаграмма лежат у него на столе. Он изучал их внимательно. Сказал, что пятилетку менять уже поздно, да и сложно». Таков смертный приговор Горбачева двенадцатой пятилетке, которой суждено было стать последней в серии знаменитых советских пятилеток.

После утверждения сессией Верховного Совета двенадцатая пятилетка официально стала Законом. То, что это будет самая расточительная пятилетка, у меня никаких сомнений не было. Что же еще можно предпринять? После размышлений я подготовил статью «Измерение ускорения», в которой показал теоретическую несостоятельность идеи ускорения и огромный ущерб, который она нанесет народному хозяйству. Статья была опубликована в «Правде» 7 июня 1986 года в понедельник, а в четверг она уже осуждалась вне повестки дня на очередном заседании Политбюро. Во время ее осуждения член Политбюро А.А. Громыко спросил главного редактора «Правды» В. Г. Афанасьева:

– А это не тот Валовой, что лет десять назад в «Правде» оклеветал нашу экономику, и тогда на Западе было много шуму по этому поводу? Он еще жив?

– Да, это тот Валовой, – отвечал Афанасьев, – но он не клеветал на нашу экономику, а десять лет назад писал то, что теперь говорит М.С. Горбачев, резко критикуя затратную систему хозяйствования. К тому же он лет на 20 моложе вас, почему же ему не жить?

Обращаясь к Горбачеву, Афанасьев спросил:

– Михаил Сергеевич, что это за справки, на которые вы тут ссылаетесь?

– Передо мной справки ЦСУ СССР и Экономического отдела ЦК КПСС об ошибках в опубликованной вами статье Валового, – ответил Горбачев.

– А почему с этими справками не познакомили редакцию и автора до Политбюро? К чему такая спешка? Ведь статья опубликована три дня назад. Что это за гласность? Даже в 1977 году, когда поступили опровержения на статьи Валового, их прислали в редакцию и дали возможность автору ответить на них. Вы же тогда, Михаил Сергеевич, высказывали свое неудовольствие тем, что статьи запретили обсуждать. Я прошу создать комиссию, и пусть она изучит статью и ваши справки.

Благодаря принципиальности Афанасьева осуждение статьи было «скомкано». Была создана комиссия из двух отделов ЦК КПСС – Экономического и Отдела пропаганды, которой было поручено обсудить вместе с автором справки, представленные в Политбюро.

Свою правоту я доказал и собрался в отпуск. Но диспансеризация началась и окончилась кардиограммой. Два отпуска я провел в ЦКБ.

…Отправляясь на встречу с В.В. Леонтьевым в Москве, для страховки я пригласил дочь Татьяну, которая в совершенстве владеет английским и хорошо знает современную экономическую терминологию.

– Добрый день, Дмитрий Васильевич! Много воды утекло после нашей встречи в конгрессе США. Мой институт все время выписывает «Правду». Я ее всегда внимательно читаю, и сотрудники, которые занимаются социалистическими странами, через вашу газету следят за основными событиями и затем заказывают необходимую литературу. Мы с большим интересом читали три ваши статьи в «Правде», по-моему, в 1977 году. Перевели их на английский. Многие сотрудники удивлялись: неужели такое может быть? Они предлагали послать отклик в «Правду» на ваши статьи и сослаться на мою статью в журнале «Плановое хозяйство» за 1925 год, в которой я предупреждал о недопустимости включения повторного счета стоимости материалов в объем производства, на базе которого измеряются темпы роста. Но я не советовал посылать такой отзыв в «Правду», так как наше одобрение не может оказать позитивного влияния. Скорее наоборот. Наш отзыв может «подлить масла в огонь». Мы ожидали обсуждения ваших статей, которое было объявлено, но его не последовало. Видимо, вам и без нашего отзыва «жарко» было. Кстати, а вы мою статью на эту тему в журнале «Плановое хозяйство» читали?

– Как же я мог читать, если вы до последнего времени считались «буржуазным» экономистом, труды которого изъяты из библиотек?

В СССР отношение к В. Леонтьеву было негативным. Наша встреча продолжалась с перерывом на ужин несколько часов. Когда он узнал, что Татьяна работала в Брюселле, то у него появилось к ней много вопросов об Общем рынке. В конце встречи Леонтьев попросил меня поехать с ним на завод «Фрезер», там протоколом у него была предусмотрена встреча. На следующий день мы с Леонтьевым побывали в объединении «Фрезер», где состоялась беседа с заместителем генерального директора объединения профессором Ф. Рудником.

По итогам встреч и бесед с Василием Васильевичем я тогда опубликовал полосу в «Правде» «Желаю успеха перестройке». А на заседании Совета министров СССР в начале своего выступления зачитал отрывок из стенограммы беседы Леонтьева на «Фрезере». На вопрос Леонтьева: «Как идет перестройка в объединении, какие возникают проблемы, трудности», Рудник рассказал:

– Проблем много. Так, по закону мы должны сами составлять свои планы на основе заключенных хозяйственных договоров, а на деле нам сверху утверждают темпы роста товарной продукции от достигнутого уровня, и каждый год мы должны увеличивать объем в рублях по сравнению с предыдущим периодом с учетом намеченных темпов роста.

– Такой порядок в вашей печати давно критикуется.

– К сожалению, он сохранился и поныне. И сумма фонда зарплаты зависит от объема товарной продукции. Поэтому нас по-прежнему толкают на выпуск дорогой материалоемкой продукции.

– А конкретный пример можно?

– Пожалуйста. Мы выпускаем сверло диаметром много тоньше человеческого волоса. Делается оно под микроскопом. Цена на него семь копеек, что далеко не покрывает расход на зарплату. На мировом рынке оно продается по два доллара. А сверло с полстола стоит 42 рубля. Оно для нас выгодное. Мы их делаем про запас и тем самым создаем резерв для покрытия перерасхода зарплаты на выпуск дешевой продукции, которую вынуждены производить под нажимом министерства.

– Но большие сверла имеют ограниченный спрос. Не так ли?

– Верно. Но мы их даем в нагрузку к мелким дефицитным. А у всех предприятий есть план по металлолому. Через какое-то время они их спишут и отправят в лом.

– Тогда вы никогда не сможете удовлетворить потребность в металле…

На заседании Совмина в Овальном зале Кремля довольно объемная трибуна. Членам правительства я образно показал, что крупное сверло, которое продемонстрировал нам Рудник, не уместится вот на этой трибуне. В заключение выступления с согласия Леонтьева я предложил Рыжкову пригласить ученого советником правительства и внедрить под его руководством метод «Затраты-выпуск» в намечавшейся тогда радикальной реформе. Это предложение было единодушно принято. То был один из последних шансов спасти экономику страны Советов.

Когда я позвонил Болдину и сообщил, что Совмин принял решение внедрять метод Леонтьева «Затраты-выпуск» под руководством автора, Валерий Иванович ответил:

– Поздно! Рыночники вас опередили. Грядет рынок!

P.S. О «преступниках» в команде Горбачева

Когда моя книга была уже сдана в издательство, я увидел в магазине солидный труд М. Горбачева «Понять перестройку…» Купил. Прочитал. Книга завершается притчей, рассказанной Чингизом Айтматовым. Используя ее, Горбачев изобразил себя мучеником, который даровал народу свободу и получил от «освобожденных» черную неблагодарность. Вот уж поистине: весь народ шел не в ногу, а Михаил Сергеевич в ногу.

Книга, видимо, предназначалась для западной аудитории. Она изобилует искажениями и передержками, а порой известные события ставятся с ног на голову. Приведу лишь один факт, который никак не укладывается в моей голове. Речь идет о беседе в Форосе накануне ГКЧП. В книге говорится:

Визитеры (Бакланов, Шенин, Болдин, Варенников, Плеханов) вели себя бесцеремонно. Пригласив их в кабинет, я спросил, с чем явились. Бакланов сообщил, что создан Комитет по чрезвычайному положению. Страна катится к катастрофе, другие меры не спасут, и я должен подписать указ о введении чрезвычайного положения.

То есть приехали с ультиматумом. Бакланов перечислил состав ГКЧП, причем назвал в числе его членов Лукьянова. Сказал, что Ельцин арестован. Хотя тут же поправился: будет арестован по пути из Алма-Аты в Москву. Заговорщики явно хотели таким способом дать мне понять, что все уже у них в руках.

Я категорически отверг все их домогательства. «Не хотите сами подписывать указ о введении чрезвычайного положения, передайте свои полномочия Янаеву», – предложил Бакланов. И тут же добавил: «Отдохните, мы сделаем «грязную работу, а потом вы сможете вернуться»…

– Не рассчитывайте. Вы – преступники и ответите за свою авантюру!

На этом разговор закончился. Когда они уходили, не сдержался и обругал их «по-русски».

Нередко мне задавался вопрос: почему Горбачев не задержал их, у него ведь была вооруженная охрана?

– Прежде всего, я рассчитывал, что мой отказ принять ультиматум отрезвит зачинщиков…»

Чего здесь больше: наивности или лукавства? Разве можно было отпускать «преступников» на свободу? Согласно нормальной логике Горбачев не только должен, но и обязан был, как гарант Конституции, лететь вместе с визитерами в Москву и там разбираться с возникшей ситуацией. Если в чрезвычайном положении не было необходимости, то немедленно избавляться от «преступников» в ближайшем окружении, толкавших его на опасный путь. Разве нормальный руководитель, да еще сверхдержавы, мог в такой ситуации остаться в отпуске и наблюдать со стороны во что это выльется?

В связи с 15-летием ГКЧП в телеинтервью программе «Время» на вопрос: «Что бы вы исправили в действиях того периода?»

– Сожалею, что не прервал отпуска, – ответил Горбачев.

Пятнадцать лет потребовалось Михаилу Сергеевичу, чтобы понять невозможность отпуска в той ситуации.

Далее Горбачев пишет: «В моих принципиальных позициях ничего не изменилось: я начал бы снова с борьбы за те же цели – «больше демократии, больше социализма». И в интервью «Российской газете» в связи с 75-летием утверждает: «Я был и остаюсь приверженцем социалистической идеи». Но как это сочетается с его неоднократным заявлением: «Целью моей жизни было уничтожение коммунизма»? Что касается «демократии», возникает вопрос: почему же он не стал избираться в народные депутаты демократическим путем, на введенной им для других альтернативной основе? Видимо, понимал, что демократическим путем стать не только президентом, но и простым депутатом шанса у него уже не было.

Будучи уже на свалке истории, Горбачев выставил свою кандидатуру на выборах в президенты России. Он купил необходимый для этого миллион подписей, но за него проголосовали менее половины купленных голосов. Такого позорного провала бывших правителей история еще не знала. Надо уметь так далеко оторваться от реальной жизни, чтобы не набрать одного процента голосов.

Об отрыве перестройщиков от жизни свидетельствует и такой факт. Традиционный фестиваль «Правды» в 1991 году проходил 4–5 мая на ВДНХ. Поскольку Горбачев объявил о своем посещении фестиваля, то здесь появилось большинство членов Политбюро. Главный редактор пошел встречать Горбачева, а я, чтобы развлечь членов Политбюро, пригласил их в первый павильон, где была развернута выставка истории «Правды». После показа иллюстраций, как тринадцать раз закрывали «Правду», я сказал:

– Если так будут развиваться события, то не исключено, что «Правда» будет закрыта и в четырнадцатый раз.

Все обратили на меня недоумевающие взгляды, а главный идеолог секретарь ЦК, член Политбюро Вадим Андреевич Медведев спросил:

– Неужели вы, Дмитрий Васильевич, серьезно допускаете мысль о закрытии «Правды»?

Через четыре месяца Центральный комитет был разгромлен, а «Правда» закрыта в четырнадцатый раз!

«Братская могила» советских экономистов

Я лично хорошо знал ведущих советских экономистов всех трех поколений. Первые из них – это участники формирования первого в мире социалистического механизма хозяйствования. В их числе Островитянов, Струмилин, Гатовский, Пашков и многие, многие другие. Второе поколение – это уже мое. Мы вышли на арену в 50-е годы. Наиболее известными здесь стали Абалкин, Аганбегян, Белоусов, Бунич, Дзарасов, Журавлева, Львов, Цаголов, Черковец и другие. В 80-е годы на арену вышло третье поколение – Глазьев, Гайдар, Гринберг, Мелентьев, Пороховский, Сорокин, Якутин и много, много других.

Личному знакомству с ведущими экономистами содействовали два обстоятельства. Во-первых, я был пятнадцать лет первым заместителем главного редактора еженедельника ЦК КПСС «Экономическая газета», а затем шестнадцать лет заместителем главного редактора «Правды», где курировал экономические отделы. Именно сюда стремились все экономисты со своими идеями. Во-вторых, во втором и третьем поколениях не один десяток моих «крестников». Для рождения нового доктора необходимо три доктора наук в качестве официальных оппонентов. Я защитил докторскую в 36 лет, а средний возраст защищавшихся тогда докторских был 60 лет. По моим стопам прошли Бунич, Абалкин, Аганбегян. Моя младшая дочь Мария стала доктором наук в 31 год, а старшая дочь Татьяна – в 36 лет. Но это уже первое постсоветское поколение.

На рубеже 80-х годов многие знакомые экономисты уговаривали меня принять участие в солидном научном трехтомном труде «Экономический строй социализма». Но меня смущало одно обстоятельство. В трехтомнике не указывалось, кто из авторов написал какой раздел. В итоге я ставлю свою подпись под материалом, идеи которого не только не разделяю, но постоянно критикую. У знакомых я спрашивал:

– Вы знаете, почему ТАСС называют «Братской могилой» советских журналистов?

– Нет.

– Потому что в Телеграфном агентстве трудятся сотни талантливых журналистов. Но их имена мало кто знает. Их творения скрывается за аббревиатурой из четырех больших букв – ТАСС. Вот и вы в своем трехтомнике решили добровольно устроить себе «Братскую могилу», не указав кто что написал конкретно.

За такой солидный научный труд авторы рассчитывали стать лауреатами Ленинской премии, они старательно «удобрили» свой труд цитатами нового Генсека, но выход в свет этого труда совпал со смертью Константина Устиновича Черненко, что по тем временам означало: работа устарела, и высшая премия приказала долго жить. Об этом ярко свидетельствовало название одной из рецензий уже в эпоху Горбачева: «Бледная тень «Капитала».

Как только появился трехтомник, мне последовал из Экономического отдела ЦК КПСС звонок по вертушке:

– Вы читали трехтомник «Экономический строй социализма»?

– Я еще не видел его…

– Мы пришлем для вас экземпляр фельдсвязью.

В трехтомнике была закладка, где напечатано:

«Повторный счет явился первопричиной поисков различных форм производственных результатов, свободных от указанного недостатка. В такой постановке проблема имеет длительную историю, а известная «догма Смита» в определенной степени была неудачной попыткой освободиться от повторного фигурирования стоимости одних продуктов в стоимости других».

Под таким благословением «догмы Смита» свои автографы поставили 115 человек. Из них 24 академика и члена-корреспондента АН СССР и Союзных республик, остальные доктора и кандидаты наук.

Авторский коллектив всего труда: д. э. н. Л.И. Абалкин, д. э. н. Э.М. Агабабьян, академик АН СССР А.Г. Аганбегян, д. э. н. Д.А. Аллахвердян, чл. – корр. АН УзССР А.М. Аминов, чл. – корр. АН СССР A. И. Анчишкин, академик АН АрмССР А.А. Аракелян, д. э. н. М.С. Атлас, академик АН КазССР Т.А. Ашимбаев, д. э. н. Г.В. Базарова, к. э. н. Н.В. Базилева, д. э. н. В.Д. Белкин, д. э. н. Р.А. Белоусов, к. э. н. В.В. Битунов, д. э. н. В.Н. Богачев, д. э. н. И.Н. Буздалов, д. э. н. М.А. Виленский, к. э. н. Л.А. Вознесенский, профессор М.И. Волков, профессор Ф.М. Волков, д. э. н. Ю.Ф. Воробьев, чл. – корр. АН СССР Л.М. Гатовский, д. э. н. А.В. Гличев, академик АН ГССР А.Л. Гуния, д. э. н. А.Д. Гусаков, д. э. н. А.С. Гусаров, к. э. н. Г.Д. Данилин, д. э. н. Г.А. Егиазарян, д. э. н. А.М. Еремин, д. э. н. Э.Б. Ершов, академик АН СССР А.Н. Ефимов, д. э. н. В.А. Жамин, к. э. н. В.Н. Жуков, академик АН СССР Т.И. Заславская, к. э. н. С.Н. Захаров, д. э. н. Ю.А. Зыков, к. э. н. Е.А. Иванов, д. э. н. Р.К. Иванова, д. э. н. В.М. Иванченко, чл. – корр. АН СССР Е.И. Капустин, д. э. н. Д.Н. Карпухин, к. э. н. О.В. Катихин, д. э. н. В.Н. Кашин, д. э. н. В.Н. Кириченко, д. э. н. И^. Киртовский, к. э. н. Ф.Н. Клоцвог, чл. – корр. АН СССР Г.А. Козлов, д. э. н. В.Е. Комаров, д. э. н. В.В. Коссов, д. э. н. В.П. Красовский, д. э. н. Я.А. Кронрод, д. э. н. В.В. Куликов, к. э. н. К. И. Куровский, к. э. н. Г.И. Латышева, д. э. н. Н.С. Лисициан, д. э. н. В.П. Логинов, к. т. н. М.Н. Лойтер, д. э. н. Р.А. Локшин, академик АН УССР И.И. Лукинов, д. э. н. В.Ф. Майер, д. э. н. Е.Л. Маневич, к. э. н. В.А. Марья-новский, д. э. н. И.С. Маслова, к. э. н. Г.Г. Меликьян, д. э. н. Б.П. Мирошниченко, д. э. н. А.А. Модин, академик ВАСХНИЛ В.П. Можин, к. э. н. Л.В. Никифоров, чл. – корр. АН СССР Г.И. Ноткин, д. э. н. И.Я. Обломская, д. э. н. Ю.Я. Ольсевич, д. э. н. П.М. Павлов, д. э. н. А.И. Панченко, чл. – корр. АН СССР А.И. Пашков, чл. – корр. АН СССР К.Н. Плотников, д. э. н. T.X. Попов, д. э. н. В.В. Радаев, к. э. н. Э.Н. Рудык, д. э. н. В.И. Рыбин, чл. – корр. АН СССР Т.В. Рябушкин, д. э. н. П.В. Савченко, к. э. н. Е.В. Сапилов, д. э. н. Г.С. Саркисян, к. э. н. П.А. Седлов, д. э. н. А.А. Сергеев, д. э. н. В.Ф. Семенов, к. э. н. А.В. Сигиневич, д. э. н. П.А. Скипетров, д. э. н. М.Я. Сонин, чл. – корр. АН СССР Г.М. Сорокин, д. э. н. В.Г. Стародубровский, д. э. н. Ю.В. Субоцкий, к. э. н. Л.Г. Суперфин, д. э. н. И.Ф. Суслов, профессор Б.М. Сухаревский, академик ВАСХНИЛ В.А. Тихонов, д. э. н. B. Г. Удовенко, д. э. н. В.Г. Фельзенбаум, д. ф. н. Ф.Р. Филиппов, академик АН МССР Н.П. Фролов, д. э. н. С.А. Хавина, академик АН СССР Т.С. Хачатуров, д. э. н. С.А. Хейнман, к. э. н. А.Г. Худокормов, д. э. н. Н.А. Цаголов, к. э. н. Г.А. Царицына, д. э. н. В.Н. Черковец, чл. – корр. АН СССР С.С. Шаталин, чл. – корр. АН СССР Ю.С. Ширяев, к. э. н. Г.Г. Шишкова, д. э. н. Н.А. Шокин, к. э. н. О.М. Юнь, к. э. н. Е.Н. Яковлева, д. э. н. А.А. Якоби, д. э. н. Ю.В. Яковец.

Разумеется, что трехтомник является серьезной научной работой. В нём основательно представлено историческое развитие советской экономики. Но он сыграл роковую роль в дискредитации последней косыгинской реформы. В 50-е годы, когда академик Струмилин выступил с критикой повторного счета, олицетворяющего «догму Смита», против него ополчился Институт экономики АН СССР. «Доводом» института было Постановление правительства СНК о том, что главным директивным показателем является «валовая продукция».

Но в 80-годы защита вала противоречила не только науке и здравому смыслу, но и Постановлению ЦК КПСС и советского правительства, принятому в июле 1979 года. Это была единственная советская реформа, свергнувшая вал. Но, как показано выше, Экономический отдел ЦК КПСС при активном содействии Правительства похоронил ее заживо. Таким образом, вклад официальной советской экономической науки в нанесении смертельной «раны» трудно переоценить. Трудно заподозрить и современный Институт экономики в критике еще более порочного измерителя экономики – ВВП. В книге «Реформы» я опубликовал реплику на интервью директора Института экономики Р.С. Гринберга в «Комсомольской правде» – «Надо ли ползать на брюхе перед долларом?» Дело в том, что Руслан Семенович фетешизирует доллар. Вот как он это сформулировал: «В тот момент, когда американское правительство задумается о дефолте, остальные страны об этом узнают. И весь мир приползет к ним на брюхе и будет уговаривать. Поймите, обесценивание доллара – это катастрофа для всех. Американскую валюту можно сравнить с кровью финансового организма Земли. Это уже не только валюта, это мера измерения, как метр или килограмм. И если мера исчезнет, начнется вавилонское столпотворение, бартерные сделки, протекционизм, хаос на рынках».

Что можно сказать о такой фетешизации цветных бумажек? После отмены «золотого стандарта» поток денег неуклонно возрастает. Среди резервных валют безусловным лидером гонки являются доллары. За этот период количество напечатанных долларов увеличилось более чем в 20 раз! Образно говоря, «метр» оказался резиновым и стал в 20 раз длиннее. Соответственно, удлинились и другие резервные валюты, так как они «привязаны» к доллару. И вот эти цветные бумажки (официальная стоимость долларовой купюры составляет 5,7 цента) главный экономический теоретик страны Руслан Семенович предлагает на роль «метра». Если мы сознательно постепенно не откажемся от такого «метра», произойдет стихийный «взрыв» грандиозного «мыльного пузыря», тогда «начнется вавилонское столпотворение, бартерные сделки, протекционизм, хаос на рынках», о которых говорит наш уважаемый членкор. Образно говоря, Руслан Семенович поставил проблему с ног на голову.

Рынок не регулировал, не регулирует и не может ничего регулировать

23 мая 1990 года руководителей ведущих средств массовой информации срочно пригласили в Кремль. У раздевалки встретился с Юрием Дмитриевичем Маслюковым, который в ту пору был первым заместителем главы правительства и возглавлял Госплан СССР.

– Никогда не думал, что Госплану придется ратовать за стихийный рынок, – сказал ему, пожимая руку.

– Полная неразбериха. Рынок каждый трактует по-своему. Вы бы написали толково, популярно, как всегда, на эту тему. Нужна ясность в этом деле.

– Я внимательно слежу за публикациями. Очень много путаницы. К сожалению, антинаучный тон задают, как это парадоксально ни звучит, известные вам академики. Они-то должны были бы знать, что экономика по своей природе рыночная. Вот послушаю вас с Абалкиным и после доклада Рыжкова на сессии Верховного Совета опубликую статью на эту тему.

Что же нам сообщили в Кремле?

– Мы хотели, чтобы вы узнали все от нас, – сказал во вступительном слове Маслюков. – Н.И. Рыжков поручил мне с Леонидом

Ивановичем Абалкиным провести эту встречу и сообщить, что завтра он выступит на сессии Верховного Совета с правительственной программой перехода к рынку.

Для ориентации нам были предложены материалы, которые направлены в Верховный Совет СССР. Беседа была очень откровенной и в тот момент весьма интересной. Маслюков сказал, что в материалах и докладе пока что поставлены общие вопросы, а примерно через два месяца будет разработана более точная модель перехода к рынку. Маслюков и Абалкин обратились к представителям средств информации с призывом оказать поддержку правительству в этом непопулярном деле. Основной вопрос, вокруг которого шел разговор, – повышение цен без совета с народом, который был обещан Горбачевым. Возникал вопрос: нельзя ли в какой-то форме показать в печати, что повышение цен учитывает пожелание снизу, то есть, грубо говоря, сделано по просьбе трудящихся? Это было нами единодушно отвергнуто. Не те времена!

24 мая на III сессии Верховного Совета СССР Рыжков выступил с докладом «Об экономическом положении страны и о концепции перехода к регулируемой рыночной экономике». После его публикации в стране начался рыночный переполох. С одной стороны, восторги и хвала рынку, переходящие в эйфорию, а с другой – непонимание, растерянность и страх!

Итак, рынок стартовал! Если до этого лишь отдельные ученые робко и осторожно высказывали свои идеи о переходе к рынку, то после объявления его официальным курсом правительства начался рыночный марафон. Пальму первенства захватили ведущие экономисты. Тут особенно ярко проявился их приспособленческий талант. Они почуяли в рынке наиболее быстрый и верный путь «ловли званий и чинов». Среди экономистов возникла цепная реакция «перевертышей», любой ценой стремившихся вырваться вперед, сметая на своем пути все и всех. Академики и членкоры, доктора и профессора, десятилетиями доказывавшие и пропагандировавшие преимущества плановой системы хозяйства и получавшие за это не только высокие научные степени и звания, но и лауреатские премии (С. Шаталину Госпремия присуждена «за разработку методов анализа и планирования межотраслевых связей и отраслей структуры народного хозяйства, построения плановых и отчетных межотраслевых балансов»), в одночасье превратились в стойких рыночников. На этот путь встали и научные учреждения. В Советы народных депутатов страны и республик, в правительственные органы и в редакции средств массовой информации хлынул поток рыночных концепций и предложений, в которых царила невероятная путаница божьего дара с яичницей и честного с грешным. Спрос, как говорится, рождает предложение. Среди мутного потока состряпанной за месяц-полтора рыночной халтуры (в августе концепции обсуждались на Совете министров, в сентябре – в парламенте) были и трезвые, разумные предложения, но их, как правило, прятали в долгий ящик.

На основе беседы с Маслюковым и Абалкиным и обсуждения доклада Рыжкова в парламенте я подготовил для «Правды» статью, но новый главный редактор И. Фролов публиковать ее отказался, подчеркивая, что он противник критики Горбачева и официальной политики. Фролов установил в «Правде» жесткий режим, которого в редакции никогда не было. Поскольку в статье высказывались практические соображения по ряду принципиальных положений рыночной эйфории, Фролов сказал мне: пусть статья полежит до XXVIII съезда. Это означало сыграть старую пластинку, то есть пропагандировать решения партии. А я, наоборот, стремился обнародовать свою позицию перед съездом, на котором данная проблема занимала одно из центральных мест. Тогда я воспользовался предложением газеты «Правда Украины» дать интервью на эту тему. И 12 июня в рубрике «Актуальные интервью» редакция опубликовала мои ответы «Рынок и стихия».

В «Правде» свою позицию о рыночной эпопее я смог изложить лишь 27 августа 1990 года. После публикации материала «О рынке» в перерыве очередного заседания Совмина Николай Иванович Рыжков подошел ко мне и пригласил к себе, где они с заместителями пили чай. Его очень интересовали отклики на мою публикацию. Я коротко рассказал, что откликов очень много и они разные. Но большинство осуждают поспешность в этом деле. Я вкратце рассказал о них. Некоторые зачитал и оставил копии Рыжкову. Он посоветовал не задерживать их публикацию, так как страсти вокруг этого вопроса накаляются. Приведу ряд выдержек из откликов, опубликованных в «Правде» 6 декабря 1990 года под заголовком «Бомба для рынка».

«Редактору газеты «Правда». Профессор Д. Валовой в статье «О рынке» наконец-то, мне кажется, дал вразумительное экономическое определение рынка. Я с удовольствием прочитал эту статью, и стало намного яснее, а то как-то путался. Не к рынку переход, а от планового регулирования производства – к рыночному, когда закон стоимости будет проявлять себя автоматически.

Дрозд Владимир Федорович г. Житомир, ул. Щорса, 127, кв. 100».

«Уважаемый товарищ профессор! Прошу принять от меня искреннее спасибо за статью «О рынке». Считаю ее наиболее реалистичной, разумной и полезной работой среди всех, какие затрагивают вопросы перехода к так называемой рыночной экономике. Если нам нравится такая рыночная экономика, какая создана в Англии и других передовых капиталистических странах, то нельзя рассчитывать на введение ее в новогоднюю ночь с 1990 на 1991 год. Права М. Тэтчер, что па это им понадобились столетия. Ведь социализм в действительности имеет крупные преимущества перед капитализмом. Однако у него есть один очень крупный недостаток: он не содержит такого механизма, который отталкивал бы от проникновения в руководство людей некомпетентных, неумных, непорядочных, враждебно относящихся к интересам народа. Ни один капиталист, даже миллиардер, не позволит себе такой роскоши, чтобы назначить на пост руководителя предприятия родного слабоумного сына. У нас же подобное делается запросто. Потому что за счет государства, всего народа. Так неучи и ничтожества оказываются во главе всего государства, Госплана, министерств, ведомств. И выше, и ниже.

С уважением, Н. Верков, член КПСС с 1942 года, доктор экономических наук.

Киев, бульвар Л. Украинки, 5, кв. 4.»

Во многих откликах отмечалось, что предлагаемая академиками– рыночниками приватизация, разгосударствление в конечном счете приведут к капитализму. Понимали это академики? Видимо, понимали. Но лукавили и пытались подпевать Горбачеву в том, что переход к рынку не ведет к капитализму, а, наоборот, будет способствовать укреплению социализма.

Помощник Горбачева академик Н.Я. Петраков объявил: «Рынок – это главный рычаг реализации принципа «Больше социализма!» В своем интервью «Сотворение рынка» Петраков сделал вывод: «Наша беда в том, что у нас не было рынка!» Заместитель главы правительства академик Л.И. Абалкин заявил: «Переход к рынку – это последний шанс, который дает история социализму. Только рынок способен принести нашему обществу процветание.» Академик Шаталин: «Для преодоления кризиса нужен рынок!»

На сессии Верховного совета СССР при обсуждении перехода к рынку лишь один депутат говорил по существу проблемы, с научных позиций. Это был рабочий-таксист из Харькова Л. Сухов:

– Мы хотим втянуть народ в пучину, а надо сказать, что шаталинская концепция перехода к рынку – это капитализм. Нужен референдум, и коль примет народ эту концепцию, то, ладно, пойдем мы в этот капитализм, если там лучше жить. Правда, меня лично, как многодетного отца, такая перспектива очень пугает.

Когда выступал Сухов, я сидел рядом с Назарбаевым, а сзади сидел А.А. Собчак. Он наклонился к нам и скептически сказал:

– Вот, Нурсултан Абишевич, как понимает простой народ переход к рынку. А вы ратовали за то, чтобы с народом посоветоваться…

– В отличие от академиков и политиков рабочий правильно понимает суть перехода. А ваши коллеги-демократы трубят на этот счет несусветную чушь! – резковато парировал я на замечание Анатолия Александровича.

Сразу же после объявления перерыва Собчак взял меня под руку и уводя в тихий уголок сказал: «Я все-таки хочу уточнить вашу реплику». Но я, решив идти в атаку, спросил его:

– Вы слышали когда-нибудь как ревет белуга?

– Нет, конечно. Но при чем тут белуга? – растерянно спросил Анатолий Александрович.

– Специалист-исследователь изучил и поведал о том, что звуки морского зверька «белухи» подобны голосистому реву-плачу. Но редактор никогда не слышал о белухе, а белугу знал и употреблял и поэтому внес «исправление» одной буквы. С тех пор белуга «заревела». Рынок тоже никогда ничего не регулировал, не регулирует и регулировать не может. Экономику регулировали и регулируют люди. И только люди! А формы регулирования меняются по мере концентрации производства. Но в результате искажения мысли Адама Смита рынок превратили в вечный регулятор экономики.

P.S. На фоне разгрома расточительство меркнет

Если советская хозяйственная система была порочной, то возникает вопрос: как же нам в течение одного поколения удалось отсталую аграрную Россию превратить в мощную сверхдержаву?

В советское время я часто бывал в командировках и каждый раз выступал перед областным и республиканскими партийно-хозяйственными активами. Часто выступал и в союзных ведомствах: Госплане, Госкомитетах, Генштабе Минобороны, не говоря уже о научных учреждениях. И, разумеется, в устных докладах и выступлениях мне приходилось критиковать хозяйственную практику еще более резко, чем в печати, приводить убедительные доводы. В большинстве аудиторий среди многочисленных вопросов чаще всего повторялись два.

Первый уже назван: как при расточительной системе нам удалось добиться всемирно признанного «Русского чуда»? И второй вопрос: не являются ли отрицательные явления в экономике следствием вредительства, нет ли тут злого умысла?

На второй вопрос я с ходу и уверенно отвечал отрицательно. Хотя в свое время, когда на производстве вынужден был мириться с расточительством, порой тоже думал о вредительстве в верхах. Но когда я изучил подробно хозяйственную систему снизу до самого верха, я постепенно отказался от такой мысли. Заседая в Совете министров СССР, я попытался взглянуть на проблему глазами правительства. Стремился найти логику в действиях руководителей. Своя «логика» у них была. И к тому же, если бы в их действиях был злой умысел, то вольно или невольно в равной мере к вредителям следовало бы отнести всех партийно-хозяйственных руководителей, начиная с заводов, колхозов и райкомов и до правительства.

Первый вопрос приходилось объяснять. Здесь следует иметь в виду, что до середины прошлого столетия вся мировая экономика развивалась преимущественно экстенсивным путем. Это означает, что увеличение товаров и услуг происходило за счет расширения производственных мощностей и роста численности рабочих. Затраты и результаты в этих условиях в основном совпадали.

В ту пору справедливо говорили: без солидных затрат не получить больших результатов. Поэтому пороки затратной системы не проявлялись столь остро, хотя и существенно снижали эффективность производства.

Однако во второй половине XX столетия ситуация в мировой экономике стала коренным образом меняться. Благодаря огромным достижениям научно-технической революции, применению электронно-вычислительных машин мировая экономика начала активный переход к интенсивному развитию: при использовании тех же или даже меньших материальных и трудовых ресурсов резко увеличивался выпуск продукции. В этих условиях затратная система сдерживала повышение эффективности производства, но она была минимум на два порядка эффективнее, чем нынешняя полуколониальная сырьевая экономика.

Переход на интенсивный путь развития на базе технического прогресса вел к общему снижению затрат, на базе которых определялись темпы роста экономики и все другие стоимостные показатели. В этих условиях измерение экономической динамики от достигнутого уровня противоречило здравому смыслу, о чем, как показано выше, я многократно писал и выступал на заседаниях Совета министров СССР.

Но на фоне разгрома, которое началось с января 1992 года, прежнее расточительство меркнет. В лихие девяностые, чтобы выбраться из кризиса объем ВВП накручивался любыми путями. К тому же либеральная трактовка ВВП открывает неограниченные возможности и для официального накручивания его объема. Поэтому удвоение ВВП будет ускорять развал российской экономики, подобно горбачевскому «ускорению» развала Советского Союза.