Глава 2
«Анастасия, образумься!», или Казнить, нельзя помиловать
Аппетита не было. Я сидела за столом, ссутулившись, ковыряя вилкой то омлет, то скромную горочку порезанных соломкой огурцов. Я бы вообще не спускалась к завтраку, но бабушка объявила день нервным и велела мне находиться поблизости. Не знаю, чем я могла ее утешить, мне казалось, что я способна вызывать только раздражение. Нет, в груди не ныла грусть, и тоска не водила хороводы, наоборот, вчерашний день сделал меня сильнее и увереннее, но физически я почему-то ослабла. Наверное, перерождалась.
– Ты напрасно игнорируешь нож, Анастасия, – назидательно произнесла Эдита Павловна. – Мы с тобой неоднократно говорили о культуре поведения за столом, но ты упрямишься…
Да, я упрямилась.
– Омлет вполне можно разломать вилкой, – ответила я.
– Ты мало ешь. Почему? Ты расстроена? Это связано с Павлом? – Бабушка положила вилку, нож и вопросительно посмотрела на меня. – Мне звонила Маша, Мария Александровна…
– Речь о Павле Акимове? – влезла в разговор Валерия. – Вы встречаетесь? И когда ты только успела?.. Мать рассказывала отцу, но я ничего не поняла!
Недовольство на лице моей двоюродной сестры смешалось с досадой. Я бы ни за что не назвала ее влюбчивой, но Лера относилась к противоположному полу с неиссякаемым интересом. И в сторону Тима она тоже поглядывала. Даже более того, однажды (а может, это случалось и не раз) она ночью поднялась в его комнату, но, насколько я поняла, дальше порога ее не пустили, и дверь захлопнулась прямо перед ее носом. Для меня это было бессовестно-приятное воспоминание: я не хотела, чтобы Тим и Валерия… чтобы у него было к ней какое-нибудь особое чувство… Например, страсть. Я уж не говорю о большем.
– Анастасия, пойдем со мной, – четко произнесла Эдита Павловна, проигнорировав восклицание Леры. Она встала из-за стола, дотронулась до тяжелых коралловых бус, покоившихся на ее груди, опустила руку и строго посмотрела на меня. Бабушка не любила откладывать решение важных вопросов на потом, да и я не собиралась темнить. Лучше рассказать обо всем сразу и поставить точку.
История повторялась: прошлый раз, чтобы поговорить о мужчинах и подобрать мне мужа, Эдита Павловна выдернула меня с ужина, а теперь – с завтрака.
– Замечательно, – фыркнула Лера и откинулась на высокую спинку стула. Ее карие глаза блеснули, губы сжались.
Она не терпела, когда внимание бабушки доставалось мне, находя в этом несправедливость и ущемление прав любимой внучки (так Лера себя называла). О, с какой бы радостью я превратилась в привидение и жила спокойно и весело в самой дальней комнате дома, но, увы, Эдита Павловна возлагала на меня большие надежды, а хуже ничего и быть не может…
– Вчера у нас с тобой состоялся неприятный разговор, – начала бабушка, поднимаясь по ступенькам. Я следовала за ней, старательно пропуская мимо ушей каждое второе слово, но не очень-то получалось…. – Я не хочу, чтобы между нами существовало недопонимание… Мне казалось… Обиды с твоей стороны нелепы и смешны…
Эдита Павловна зашла в комнату, остановилась около стола, развернулась, сцепила перед собой руки и чуть приподняла голову. Ее осанка, как всегда, была царственной, длинные седые волосы уложены пышно и закреплены сзади, зелено-коричневые глаза смотрели строго и выжидающе щурились. На правую сторону лица падала тень от шторы, отчего морщины становились заметнее.
Я заняла привычное место напротив, выпрямила спину, тоже сцепила руки перед собой и замерла, ожидая допроса с пристрастием, неминуемого «Ты не смеешь так поступать!» и своего непокорного «Я уже так поступила». Нелегко быть твердой, как скала, когда Эдита Павловна Ланье сверлит тебя грозным взглядом, но я собрала мужество в кулак, бесшумно вздохнула и приготовилась отстаивать свои позиции.
– Ты еще мала, Анастасия, – резко произнесла бабушка, – тебе всего восемнадцать лет. Именно поэтому ты должна с большим вниманием относиться к моим словам и уважать мое мнение. Вспоминать вчерашний вечер мы больше не будем. А теперь я хочу поговорить с тобой о Павле. Мне кажется или между вами что-то произошло? Мария Александровна в недоумении. В любом случае вы общались недостаточно… Рано делать какие-то выводы.
Интуиция Эдиты Павловны не знала покоя и, видимо, никогда не дремала, давая возможность всем и каждому творить что угодно.
«Интересно, кому-нибудь в наше время бабушки выбирают будущих мужей или это только мне так повезло?»
– Я не буду больше встречаться с Павлом, – произнесла я спокойно, хотя по спине пробежала волна неприятных мурашек.
– Та-а-ак. Я чувствовала, сегодняшний день станет отвратительным, но не предполагала, что его испортишь ты, Анастасия. – Эдита Павловна мягко улыбнулась: – Пока речь идет лишь о вашем общении, а ты торопишься и воображаешь невесть что. Да, я бы обрадовалась, если бы в дальнейшем…
– Я не буду больше встречаться с Павлом, – повторила я и качнулась на пятках (это всегда выдавало мое волнение). Эх, а я-то собиралась оставаться хладнокровной до конца!
– Мы сейчас с тобой говорим не о каком-то проходимце, – ровные брови бабушки встретились на переносице, – мы с тобой говорим о молодом человеке из хорошей семьи. Ты ведешь себя недопустимо.
– Мы слишком разные.
– Это не имеет значения! То есть… Вы пока мало знаете друг друга.
– Нет.
«О, моя твердость, хвала тебе! Спасибо, колени, что не дрожите, спасибо, глаза, что смотрите прямо, спасибо, сердце, что не останавливаешься, спасибо, желудок, что не урчишь и не выплевываешь омлет!»
– Я не желаю ничего слушать, – категорично махнула рукой бабушка, и перстень с кровавым кораллом описал полукруг. – Я дружна с этой семьей, а значит, и ты будешь вести себя соответственно. В конце концов, я не прошу ничего сверхъестественного. Поддерживать нормальные отношения с достойными людьми – это то, чем тебе предстоит заниматься всю оставшуюся жизнь. – Эдита Павловна подняла указательный палец и, считая лекцию законченной, а требования принятыми, добавила: – Надеюсь, ты меня поняла.
«Тим, зачем же ты уехал? Зачем оставил меня одну?»
– Так случилось, что я небезупречна, – с удивлением услышала я свой голос. Росток силы в душе дернулся раз, дернулся два, дернулся три – и превратился в тонкое молодое дерево, которое ветер может лишь сгибать ненадолго, но никогда не сломает. Вчера что-то оборвалось, а что-то стало крепче. – Я сама должна решать, с кем мне общаться, а с кем нет. Это мое право, и я от него не откажусь.
Воцарилась тишина, затем на лице Эдиты Павловны появилась растерянность (не виданная мной ранее), затем ее щеки порозовели, подбородок дрогнул, и каждый квадратный сантиметр комнаты наполнился негодованием.
– Анастасия, образумься!
Так как добавить к сказанному мне было нечего, я стояла и молчала. То ли перерождение вступало в следующую фазу, то ли разговор оказался слишком острым, то ли омлету все же не нравилось в моем желудке, а только перед глазами поплыли сначала круги, затем стол с вазой, потом массивный стул, темно-коричневый шкаф, широкая кровать… Но падать в обморок я не собиралась (я попросту не умела этого делать), и, представив, как подгибаются ноги, а тело превращается в тонкий и длинный мешочек с сеном, из груди вылетает не то хрип, не то стон и пол плавно приближается, я сфокусировала взгляд на бабушке, вздернула подбородок и выдохнула. Слабость мгновенно ушла. Вот что значит правильный боевой настрой!
– Ты свободна, ступай, – совершенно спокойно произнесла Эдита Павловна, и морщины на ее лице разгладились. Подойдя к окну, она отодвинула штору, посмотрела на двор и, не оборачиваясь, прибавила: – Когда вернется Нина, скажи ей, чтобы позвонила Брилю. Пусть приедет сейчас. И никакие «Я занят, буду во второй половине дня» не принимаются.
– Хорошо, – ответила я и пулей вылетела из комнаты. Без сомнений, бабушка не приняла мою позицию, но кто же откажется от передышки? Я, во всяком случае, не собиралась этого делать.
Нина Филипповна вернулась с рынка минут через пятнадцать, я передала ей просьбу (прозвучавшую как приказ) и отправилась в библиотеку, где меня стали мучить угрызения совести. С одной стороны, бабушка вызвала врача потому, что день для нее выдался нервным, а с другой… Возможно, и я стала причиной его визита.
«Довела любимую бабушку, – едко проскрипела совесть. – Кхе, кхе…»
Ну, или таким образом на меня хотели хорошенько надавить, на всякий случай.
От Эдиты Павловы я могла ожидать чего угодно, поэтому тяжело вздохнула, взяла с полки первую попавшуюся книгу, села за овальный столик и подперла щеку кулаком.
– Тим, возвращайся… – прошептала я, надеясь, что слова преодолеют расстояние и долетят до адресата. Он услышит, почувствует и вернется!
Бабушкиного врача я видела один раз во время зимних каникул, и, хотя пересеклись мы всего минут на пять, он оставил в памяти неизгладимое впечатление. Лев Александрович Бриль – высокий, огромный, шумный. Все в его внешности было странным и заметным и удивительно гармонировало между собой: короткие иссиня-черные волосы, крупный нос, близко посаженные глаза, квадратный подбородок, большие уши, мощная шея. Бриль производил впечатление злодея, пришедшего не для того, чтобы вылечить, а для того, чтобы утащить очередную жертву на тот свет. Между тем от него исходила добрая энергия, в лучах которой хотелось погреться.
– Лев Александрович, и вы, пожалуйста, тоже приезжайте побыстрее…
Посидеть в одиночестве у меня не получилось – дверь приоткрылась, и в библиотеку вплыла Валерия. По ее выражению лица я поняла, что меня ожидает килограмм язвительных замечаний и грамм триста раздражения, то есть ничего хорошего.
После завтрака сестра привела себя в порядок: накрасилась, сменила джинсы и футболку на короткое голубое платье, взбила прямые черные волосы, отчего прическа стала гораздо объемнее. Она выглядела хорошенькой, а милая улыбка, которой не стоило доверять, прятала истинное отношение ко мне.
– Значит, ты закрутила с Акимовым, да? – нараспев спросила Лера, проходя мимо стеллажа с книгами. Проведя пальцем по полке, она сморщила острый нос и усмехнулась.
Я уверена, никакой пыли Лера не обнаружила, но ей нравилось подражать матери и выискивать минусы даже там, где их нет.
– Это не так, – равнодушно ответила я и перевернула страницу.
– То есть он тебе не нравится?
– Не нравится.
– Ты врешь! – Лера резко развернулась и испытующе посмотрела на меня.
– Ни капельки.
«Если бы ты спросила меня об этом вчера утром…»
– Ты сумасшедшая? – Правая бровь двоюродной сестры медленно поползла на лоб. Да, наверное, легче было поверить в мое безумие, чем в то, что Павел Акимов может не нравиться. – Уверена, бабушка преподнесла тебе его на блюдечке с голубой каемочкой, но ты и тут решила продемонстрировать свою оригинальность! А чем он тебе не нравится, а? – Лера подошла ближе и уперла руки в бока. – От него не пахнет коровами и сеном? Он не курит папиросы и не пьет самогон?
Мое деревенское прошлое не давало ей покоя, но я уже привыкла к подобным намекам, поэтому, как пишут в приключенческих романах, ни один мускул не дрогнул на моем лице.
– Я не собираюсь обсуждать это с тобой, – важно ответила я и захлопнула книгу.
– Ну и пожалуйста, – Лера дернула плечом. – Зна-а-ачи-и-ит, – она растянула слово, – ты не будешь против, если я стану с ним встречаться? Впрочем, я не собираюсь спрашивать у тебя разрешения. Даже если между вами что-то и есть, я уведу его у тебя. Ясно? – Теперь Лера скрестила руки на груди и на миг стала похожа на бабушку.
– Мне все равно, – произнесла я. Поднялась и подошла к полкам. Но теперь я лгала. Остатки боли, чувство собственничества и треклятая ревность заерзали в душе и потребовали внимания. «Я сказала «прощай», нельзя забывать об этом», – напомнила я себе, и стало легче.
– Вообще, мне кажется, что со временем ты превратишься в старую деву, – задумчиво выдала Лера. – Лицо у тебя, конечно, ничего, но в целом ты похожа на… на…
– Инопланетянина и богомола, – подсказала я.
– Нет, ты похожа на неудачницу!
В этот момент до меня донесся спасительный громоподобный голос Льва Александровича Бриля. Я должна была успокоить совесть, поэтому, проигнорировав выпад Леры, бросила: «Мне надо идти» – и покинула библиотеку, чем лишний раз подтвердила выдвинутое обвинение. Вряд ли кто-нибудь из друзей моей двоюродной сестры снес бы подобное оскорбление.
Я свернула к комнате бабушки и буквально налетела на Льва Александровича. Со стороны это, наверное, выглядело так: воробей на полной скорости врезался в слона!
– Ой, извините! – воскликнула я и отскочила.
Бриль чуть наклонился, повел черными кустистыми бровями и серьезно спросил:
– Анастасия, не так ли? Ни за что бы не поверил, что такое юное очаровательное создание способно убить родную бабушку. Чужую – ладно, но свою… – Лев Александрович достал из нагрудного кармана голубой медицинской рубашки очки с толстой роговой оправой, нацепил их на нос и посмотрел на меня. Мы перестали быть воробьем и слоном, я превратилась в муравья, а он – в энтомолога с огромной лупой в руках. – Бабушка бегает по Москве, ищет тебе достойного мужа, а ты нос воротишь. Не стыдно?
Голос Льва Александровича был сердитым, и я от волнения растерялась.
– Скажите, пожалуйста, как чувствует себя Эдита Павловна? – наконец задала я нужный вопрос.
– Я частенько бываю в моргах, моя милая, и вот что тебе скажу… – Бриль помолчал немного и продолжил: – Честно говоря, мне не знаком ни один труп, который сейчас бы не позавидовал твоей драгоценной бабушке. – Его губы медленно растянулись в улыбку, а глаза за толстыми стеклами блеснули лукаво и хитро. Лев Александрович наклонился и шепнул: – Не волнуйся, эту трагедию твоя бабушка переживет. И еще двести таких трагедий тоже.
– Спасибо. – Я улыбнулась в ответ и подавила неожиданное желание подпрыгнуть и повиснуть на шее этого великана. Уж в следующий раз я буду готова к его шуткам!
Бриль выпрямился, подмигнул мне и непринужденно направился к лестнице. А я смотрела ему вслед, недоумевала и одновременно понимала, почему Эдита Павловна не откажется от услуг этого необычного врача. Да, Лев Александрович не был человеком, которого можно испугать фамилией Ланье, в нем не было угодливости и послушания (что так ценила бабушка), но он нес жизнь, и совершенно не верилось, что рядом с ним кто-нибудь когда-нибудь может умереть. И ради этой иллюзии бессмертия бабушка, да и многие другие были готовы терпеть громоподобного Льва Александровича Бриля целую вечность.
Если бы я работала журналистом и мне бы предстояло наспех поделиться своими впечатлениями с диктофоном, я бы начала рассказ так: «В этом доме иногда бывают нормальные люди…»
Впрочем, нельзя забывать о моей тете Нине Филипповне. Она всегда была очень добра ко мне, и я чувствовала: мое деревенское прошлое и сходство с мамой ее ничуть не смущают и не нервируют. Она и внешне отличалась от Эдиты Павловны, Карины Филипповны и Валерии, а уж сравнивать ее с моим дядей, Семеном Германовичем Чердынцевым, казалось вообще невозможным и глупым.
В Нине Филипповне не было высокомерия, снобизма, едкой насмешливости и многого другого, чем давным-давно пропитались стены этого дома. И именно поэтому, увы, моя бабушка не гордилась своей младшей дочерью (впрочем, старшей, по-моему, тоже) – слишком незаметна для фамилии Ланье. Нина Филипповна не стремилась блистать в обществе, ее мало интересовал Ювелирный дом, она занималась хозяйством и работала у Эдиты Павловны вечным помощником-секретарем.
А Карина Филипповна являлась ее полной противоположностью – яркая, эффектная владелица глянцевого журнала «Цвет стиля», вечно пропадающая на светских мероприятиях, любящая только себя… При знакомстве Карина Филипповна сразу потребовала называть ее Корой, и я довольно быстро привыкла, потому что это имя ассоциируется со словом «кобра»…
Справа раздалось шуршание, и я обернулась. Около большого глиняного горшка с сочной зеленой пальмой стояла Нина Филипповна и тоже смотрела вслед Льву Александровичу Брилю.
Ближе к ужину я уютно устроилась на кровати с телефоном. Набрала сначала номер Симки, затем Кати, а потом Тани. С девчонками я подружилась в частной школе и теперь скучала и мечтала поболтать хотя бы с кем-то из них. Я никогда не рассказывала им о Павле и сейчас радовалась этому (что-то объяснять и отвечать на вопросы я совершенно не хотела, да и не могла, пусть уж совсем отболит, а уж тогда…).
Сима, Катя, Таня… Мы разные, но три года назад нас объединило одиночество: мои мама и папа погибли в автокатастрофе, а родители девчонок работали день и ночь, и, как шутила Симка, приходилось записываться на прием заранее, чтобы их увидеть («Причем помощник отца все равно обойдет меня на повороте и пролезет вперед!»).
Но меня ждало разочарование – подруги разъехались кто куда, и я трижды услышала одно и то же: «Позвоните позже, в июле». Не успела я положить трубку на тумбочку, как раздался звонок, и в душе появилось холодное предчувствие.
– Привет… Нам необходимо поговорить. – Голос Павла был тихим и грустным.
Но я больше не нуждалась в словах.
– Вряд ли…
– Я люблю тебя. Особенно такую, как сейчас… Почему ты не хочешь понять… Я не могу поступать предательски по отношению к своей семье.
– А по отношению ко мне можешь?
– Настя, дело во многих вещах. Ты еще не забыла прежнюю жизнь, но здесь все иначе…
– Мы слишком разные, вот и все, – спокойно произнесла я, прячась за стандартную фразу, но, не удержавшись, добавила: – Твоя любовь слишком избирательна, а я хочу, чтобы человек, которому я готова отдать всю себя, за которым пойду в огонь и в воду, не стыдился меня, даже если вдруг окажется, что на моей ноге вовсе не хрустальная туфелька, а лапоть. Понятно?! – Нервы не выдержали напряжения, и вопрос я выкрикнула (вернее, это сделала за меня вселенская обида).
– Ты так говоришь, – тяжело вздохнул Павел, – потому что никогда не была на моем месте. Тебе не приходилось делать выбор, учитывая многие обстоятельства. Ты – Ланье. Подумай об этом. Не нужно меня судить сейчас, уверен, завтра или послезавтра ты иначе посмотришь на ситуацию. Ничего не поделаешь, люди делятся на тех, у кого есть достаток, и на тех, у кого его нет, и глупо отрицать, что это не влияет на чувства и отношения.
– Я не хочу это слушать!
– Настя, я люблю тебя. Мы должны встретиться…
– Но я больше не люблю тебя, извини… Прощай, – ответила я и нажала кнопку.
«Не нужно меня любить, Павел. Так любить не нужно…»
В столовой сидела Нина Филипповна. Она пила чай и делала пометки в пухлом ежедневнике. Один взгляд на нее успокаивал: длинные каштановые волосы, частично собранные на затылке, глаза цвета корицы (глубокие, внимательные), прямой нос, бледно-розовые губы, покрытые лишь блеском, тонкие руки, как у пианистки (почему-то мне подумалось, что у всех пианисток должны быть именно такие). Из украшений – лишь круглый плоский медальон на серебряной цепочке и маленькие сережки с коричневыми камушками.
– Как у тебя дела? – оторвавшись от записей, с мягкой улыбкой спросила она.
– Так себе, – честно ответила я.
– Дела сердечные… – щеки Нины Филипповны порозовели. – Я понимаю. Но ты не расстраивайся, все образуется.
– В общем-то, уже образовалось, потому что я начала новую жизнь, – усаживаясь напротив, ответила я. И моей твердости в тот момент позавидовала бы даже бабушка.
Слова Павла оставили неприятный осадок в душе. Мысли-пчелы кружили в голове и жужжали: «Он считает, будто вжившись в почетную роль наследницы Ланье, я и сама на многое стану смотреть иначе. Нет, я не предам. Никогда. И если мне придется выбирать, я не струшу».
– Ты молодец, – кивнула Нина Филипповна. – Я бы так не смогла.
Вновь улыбнувшись, но теперь чуть грустно, она сделала глоток чая.
– Наверное, уже все наслышаны о моем… м-м-м… плохом поведении. – Я подперла щеку кулаком. – Хотя я ничего особенного не сделала.
– Ты сказала «нет», а это слово не так часто звучит в стенах нашего дома, – объяснила Нина Филипповна. – Но мама уже не сердится, потому что… – Она замолчала и бросила на меня быстрый взгляд.
– Потому что считает, что все равно будет так, как она скажет. Да?
– Приблизительно.
– А как считаете вы?
– Ты должна решить сама, с кем тебе встречаться, а с кем нет, – Нина Филипповна положила ручку на стол и посмотрела на меня участливо. – Все это очень сложно…
Я чуть подалась вперед и сдержала вопрос, вертевшийся на языке: «А вы когда-нибудь любили по-настоящему?» Мне хотелось услышать подробную историю с хороводом чувств, сомнениями, отчаянием и обязательно со счастливым концом. Но, во-первых, мой вопрос никак нельзя было счесть тактичным, а во-вторых, конец истории не мог быть счастливым, потому что моя тетя не выходила замуж и ни с кем сейчас (да возможно, и никогда) не встречалась. Кора изредка поддевала сестру на эту тему, но Нина Филипповна лишь молчала в ответ…
«Я понимаю, все это очень сложно…»
– А вы знаете, что меня ждет завтра? – спросила я, наклонив голову набок, и хитро прищурилась.
Нина Филипповна неторопливо поднялась, в одну руку взяла чашку, другой прижала ежедневник к груди и ответила заговорщицки, почти шепотом:
– Завтра приедет мать Павла, но учти: я тебе ничего не говорила.