3
Начало лета отличалось стабильно-ветреной погодой и частыми осадками, народ до сих пор облачался в плащи и куртки, некоторые еще не сняли сапожки. Но это как раз неплохо, Камилла не любила жару, от которой никуда не спрячешься, – только в помещении с кондиционером, да и то! Небольшое это счастье – искусственный холод, кстати, натуральный холод сохраняет кожу, поэтому она предпочитала его из чисто практических соображений.
Когда Эрик остановился неподалеку от ресторана «Нэпман», не на парковке, откуда выехать и влиться в общий поток автомобилей бывает чрезвычайно сложно, а на углу квартала, Камилла стащила с себя плащ, вызвав у добровольного (и бесплатного) водителя удивление:
– В одном платье пойдешь? Не замерзнешь?
– Переживу, – кидая плащ на заднее сиденье, ответила она. – Возможно, мне придется лететь оттуда… э… стрелой. Не оставлять же плащ в гардеробе.
– Согласен: при опасности получить кулаком по личику времени на гардероб не будет. Поражаюсь тебе, ты не боишься?
– Нет. Видишь ли, фактор неожиданности обескураживает человека, в первый момент он не соображает, как ему быть и поступать. Тут важно не дать ему опомниться и вовремя сделать ноги. Не выходи из машины и, как заметишь меня, заводи мотор. Ну, пока.
«Нэпман», один из самых крутых ресторанов в городе, был весьма своеобразен: громоздкие комоды и буфеты, круглые столики с белыми скатертями до пола, венские стулья, патефоны и прочий антиквариат времен нэпа – таков его антураж. Официантки с прическами каре двигались между столиками в мешковатых платьях с длинными бусами на шее. Похоже, они были в париках. По клавишам пианино била таперша, наигрывая непритязательные мелодии, в таком же одеянии, но еще с лисой на плечах и павлиньими перьями в волосах. Тут не подадут борщ по простой причине: его не готовят, блюда только с изюминкой и те, что предпочитали в соответствующие времена. Попсу здесь не услышишь, если пожелаешь смотреть телевизор и петь в караоке, топай по лестнице в другой зал, попроще.
Шагая к заказанному столику, Камилла ловила на себе плотоядные взгляды мужчин и завистливые женщин, ей нравилось чувство превосходства, посему она не торопилась, несла себя как фирменное блюдо. Пришла первой, ничуть не огорчилась: есть время присмотреться, кто решил, на свою беду, здесь поужинать. Простаки с тощими кошельками в «Нэпман» не захаживают, да и ведут они себя иначе, так, будто только что ограбили банк, после чего надумали немножко кутнуть, а представление о шике все равно осталось у них нищенским. В принципе Камилла относилась к деньгам легко, но с ними вольготней себя чувствовала.
Рядом сидела пара, о чем-то увлеченно беседуя, не супруги – это Камилла определяла с ходу, а ей интересны были семейные пары. И чем больше между ними любви, взаимопонимания, доверительности, тем лучше, забавнее.
Она уже собиралась переключить свое внимание на следующий столик, как вдруг молодой мужчина возмутил ее. Мельком взглянув на Камиллу, он проигнорировал томный взгляд и улыбку, провокационно направленные в его сторону, и переключился на спутницу. Это что такое?! Хотя бы для пристойности, в угоду женщине, хоть как-нибудь отреагировал.
– Добрый вечер, давно ждешь? – отвлек ее баритон.
А вот и он… Покровский уселся за стол, на соседний стул водрузил кожаный портфель (Камилла заметила: молодые мужчины предпочитают кейсы, а тем, кому за сорок, – портфели), взял ее руку и приложился к ладони влажными губами. Нежно и трепетно приложился, а лицо-то потное, сальное…
– Привет, – сказала она, высвобождая руку. – Как дела?
– Все, Кама! – Покровский откинулся на спинку стула, приподнял ладони и в порыве торжества стукнул пальцами по столу, будто ставя окончательную точку. – Я свободен. Ты сделала заказ? Не мешает отметить завершение тяжелейшего этапа в моей жизни.
– Закажи сам, – лениво отмахнулась она, покосившись на молодого мужчину, который к ее персоне отнесся как к пустому месту. Но он в ее сторону больше не смотрел ни случайно, ни намеренно, просто напрашиваясь на месть.
Тем временем Покровский подозвал официантку и, поскольку он здесь бывал часто, заказ сделал без изучения меню, после чего обожающе уставился на скучающую Камиллу, а может, обиженную, посему поторопился загладить свою вину:
– Прости, не всегда удается попасть вовремя на встречу…
– О чем ты? – не поняла Камилла.
– Ну, я же опоздал… Ты меня не слушаешь?
– Ах, об этом? Не бери в голову. Итак, ты развелся.
– Да. Вышло по-моему, правда, адвокату пришлось ужом вертеться, да и судье кинули, но я доволен, а ты?
Ответа он не удостоился – помешала официантка, поставившая на стол вино, минеральную воду, холодные закуски. Во время вынужденной паузы Камилла снова скосила глаза на пару за соседним столиком – ах, ах, молодой человек протянул бархатную коробочку спутнице, та всплеснула руками, схватилась за щеки и взяла.
– Я сам, вы свободны, – бросил официантке Покровский, забирая бутылку, когда та вознамерилась разлить вино по бокалам. – Кама, давай выпьем не за то, что прошло, я имею в виду мой развод, а за то, что светит. Светишь ты, значит, за тебя.
Что ж, она выпила, раз этому кретину не терпится обмыть свою катастрофу, тем более вино супер. Нет, может, оно и из дерьма сделано, но цена такова, что и уксус покажется нектаром. Изголодавшийся Покровский забрасывал в рот пластины холодного мяса со скоростью пылесоса, намазывал на хлеб горчицу, которая оставалась на губах, он утирал ее салфеткой, не переставая торопливо жевать. «И это обрюзглое, свиноподобное ЧМО считает, что оно с маркировкой «экстра-класс»? – думала Камилла.
– Кама… – запивая горчичное жжение, произнес Покровский, кривясь. – После ужина поедем ко мне, а завтра заберем твои вещи.
Вот и настал миг остудить пыл в его рыхлом теле и худой голове, а для Камы это – все равно что идти по лезвию бритвы, не зная, чем закончится следующий шаг. Риск, непредсказуемость момента, в какой-то мере опасность, скандал – разве это не способ разнообразить застой в тихом омуте? Она выпила вина, поставила бокал и, сложив на столе руки, печально сказала:
– Я много думала… Это была ошибка с нашей стороны.
– Что именно? – Покровский еще не догадывался, в какую он попал западню.
– Развод, – ответила Камилла. – Мы забыли, что на чужом горе счастья не построишь. Семью не надо было разрушать…
Еще одного изменщика ждала дома обманутая жена, дымя сигаретами, словно проснувшийся вулкан. Собственно, в адовых муках Антонина провела несколько часов, но и этого достаточно, чтобы сдохнуть от инфаркта. М-да, узнать об измене – это все равно что яду выпить с просроченным сроком годности и потом мучиться от чудовищных болей, долго не умирая.
Но Антонина была крепка, как гранитная плита, которой она непременно придавит мужа насмерть. Это ничего, что она мала ростом, кое-кто (муж, в частности) шутки шутит, мол, ее параметры: метр на метр, а талия сползла на щиколотки, но постоять за себя, за свое оскорбленное достоинство она в состоянии. Правда, все это отнюдь не означает, что просроченный яд не проник в мозг и душу, которая ой как болела…
Щелкнул замок. Антонина загасила сигарету, запила ее рюмкой коньяка для расширения сосудов, чтобы они не лопнули, и, подперев щеку кулаком, ждала появления благоверного. Дверь распахнулась…
Евгений Богданович в сорок пять выглядел моложе жены на добрый десяток лет, а ей недавно исполнилось сорок два. Надо полагать, это благодаря увлечению спортом он так строен и подтянут, резв и оптимистичен, да и морда у него привлекательная. А зачем Антонине, заурядной во всех отношениях, кроме карьеры, держать рядом с собой среднестатистическое ничто? Она дала ему все, чем богата, но муж оказался неблагодарной свиньей.
Насвистывая, он бросил кейс в кресло, после чего его взгляд попал на бутылку коньяка. Жена – любительница выпить, у них в администрации попойки часто устраиваются, он же не баловал себя излишествами. И накурено прямо в гостиной.
– По какому поводу? – поинтересовался он.
– По твоему, – процедила она, опершись пухлыми ладонями о колени и оттопырив в стороны локти.
В течение трех часов София слушала монолог-презентацию, журналистка по имени Вита соловьем заливалась, какая она крутая, как ее все боятся – от властей до фээсбэшников, в кабинеты которых она заходит, открывая ногой дверь. Ее принцип – распространять инфу (сплетню, если перевести на русский) так, чтобы потерялись концы первоисточника, далее кропай статейки и улыбки недовольным посылай, мол, это не я, народец базарит. Острые репортажи приглянулись Би-би-си, Виту бомбят звонками и зовут поработать на них в Москве с годик, потом для нее будут открыты все дороги: от Лондона до Рио-де-Жанейро. Уехать она пока не может, школьник сын на плечах (сын, разумеется, акселерат и вундеркинд, о чем мать распространялась добрых полчаса). Отдельная песня – мужчины, которые с ума сходят по Вите, забрасывают ее подарками, тащат в постель. Наконец добрались до интервью, уделив ему… пятнадцать минут. София недоумевала, почему Вита не записывает ее ответы, видимо, и память у нее выше средней.
К счастью, пришел Борис. Вита стреляла в него глазками, вероятно, проверяла, сможет ли очаровать мужа писательницы. Не вышло, и она отчалила.
– Что за страхолюдина была у нас? – мрачно поинтересовался Боря, весьма точно охарактеризовав облик Виты.
– Журналистка, – сказала София. – Брала у меня интервью. Да, внешность у нее скромная, зато мужчины от нее без ума, как она рассказала.
– И я могу рассказать, будто занял первое место в Штатах по бодибилдингу, да кто мне поверит? София, от убогих, ущербных людей держись подальше, они обделены природой и, как следствие, мстительны.
Настроение у Борьки хромает, причина в Софии. Но выправить отношения у нее нет желания, хотя он старается добить ее своим терпением, наступая на собственное самолюбие, а ведь не привык ущемлять себя ни в чем. В сущности, оба терпят друг друга, он добровольно, она – вынужденно. До сих пор ему не приходит в голову, что у нее есть другой мужчина, нет-нет, Боря уверовал: у жены временная блажь, корона писательницы сдавила ей голову, отчего пострадал рассудок, это пройдет. Если бы все вернулось на круги своя, что уже невозможно даже теоретически, он стал бы прежним – доморощенным деспотом, изводящим жену детскими капризами и претензиями. Все равно жалко его, а вначале ей казалось, что проще простого уйти хотя бы к отцу, раз обстоятельства не позволяют пока быть вместе с Артемом.
– Ты голоден? – осведомилась она.
– Поел в кабаке, – задумчиво произнес он и тут же внес уточнение, чтобы она не подумала плохого: – С компаньоном. У нас был деловой ужин.
– Тогда пойду к компьютеру, Вита забрала у меня много времени.
– М-да, ты идешь мочить своих персонажей, я иду спать… ну, «ящик» посмотрю. Ты у меня как квартирантка, – не удержался от упрека Борис. – Живешь в кабинете с компьютером, мне это надоело.
– И мне, – подхватила она, вернувшись. – Борь, лучший выход…
– Не, не, не! – Он поднял руки вверх, заходил по комнате. – Не надо, а то поссоримся.
Пожав плечами, София ушла в кабинет, включила компьютер, но за время загрузки улетела Муза, а без этой невидимой леди вдохновение спит мертвецким сном. Причина нерабочего состояния – мысли, мысли… То в голове крутился Артем, впрочем, он из нее и не уходил, но с дурацкой проблемой, которая мало-помалу стала допекать и ее. То папа с немым укором, неловко перед ним за двойную жизнь, а просвета пока не видно. То Борька… Ну, этот на ее совести полностью, сама из него слепила эгоцентрика, оберегая от быта и сдувая пылинки. Теперь он панически боится привести в дом другую женщину, которая наверняка воспротивится статусу его няньки и захочет установить свои порядки. Парадокс: с Софией дружит удача, но при этом в качестве испытаний выставляет барьеры, а с какого бока перемахнуть их, неясно. Нет, в таком состоянии лучше потратить время на прочтение написанного, заодно подправить…
Весь день только и говорили о несчастной девице, Марго усмотрела в происшествии таинственную историю, которая непременно должна быть разгадана, на что Мишель отреагировал скептически:
– Неужели этот мешок лени с бакенбардами способен к разгадкам такого рода?
– Виссарион Фомич? – Марго не могла не вступиться за Зыбина, она любила справедливость. – Ты не знаешь его. Накануне вашего приезда он покончил с загадкой, которая весь город приводила в трепет. Да-да-да! Живые мертвецы – как тебе это нравится?
– Мертвецы действительно были живыми? – не поверил Суров.
– Живее не бывает.
И не удержалась от длинного рассказа, надо признать, весьма заинтересовавшего брата и подполковника. Собственно, она все время возвращалась к убитой девушке, поэтому, когда Марго засобиралась к венгру, Мишель возликовал, иначе этому не было бы конца.
Когда они с Суровым появились в особняке Ростовцевых при полном параде, Марго еще была не готова к выходу. Это офицерам достаточно мундир с аксельбантами надеть – и дамы у их ног, а как из безумного количества нарядов выбрать одно платье, отвечающее многим требованиям? Марго никогда не числилась в первых красавицах, но сегодня она жаждала быть если не первой, то единственной, неповторимой. Ехала не на бал, следовательно, пышность и сверкающие украшения неуместны, в то же время не в духе Медьери устраивать заурядные вечера. Вычислив, что поздней весной и летом предпочтение отдается пастельным тонам, она остановилась на выходном платье темно-фиалкового цвета с умеренным декольте и шлейфом, но с обилием плиссированных оборок сходных цветов, рюшами, атласными лентами и драпировкой, которая шла от с бедер и крепилась высоко сзади. Горничная Анфиса затянула корсет, дышать стало просто невозможно, ни рук не поднять, ни наклониться, но чего не вытерпишь ради красоты! На шею она надела золотую цепочку с цветной эмалевой подвеской, и такой же браслет с серьгами. Скромно, неброско, в то же время яркий акцент в наряде.
– Марго! – застонал Мишель, когда она сбежала по лестнице.
– Прошу простить меня, я заставила вас ждать, – затрещала она, – но мне совершенно нечего надеть!
– Не верь ей, Саша! – прорычал брат.
А Саша дар речи потерял, увидев ее, для него-то Марго и старалась.
Дом венгра был поистине огромен, такой и подобает иметь человеку, у которого есть средства не только на причуды, а Медьери ими прославился, но и на бросающуюся в глаза роскошь. Лакей оповестил, что прибыла ее сиятельство графиня Ростовцева с братом его сиятельством графом Уваровым, ему вторил другой лакей, затем третий.
– Перекличка напоминает дворец Его Императорского Величества, – насмешливо произнес Мишель.
– Не придирайся, дорогой, – мягко осадила его Марго. – Месье необыкновенно умен и галантен, он большой ученый…
– Он еще и ученый? – усмехнулся тот.
– И путешественник. Долгое время изучал медицину, побывал для этих целей в разных странах. Владеет гипнозом, если ты знаешь, что это такое. Может внушить тебе, будто ты птица, и ты будешь вести себя как птица. Я сама видела.
– Полагаю, Марго, ты, как всегда, преувеличиваешь его достоинства. Какова же его цель? Согласись, изучение медицины – дело хлопотное и требует много времени, а также практики, которая не всегда чиста и приятна. Зачем же обеспеченному человеку столько неудобств?
– Цель есть… но об этом позже.
Навстречу вышел сам хозяин в безупречном костюме оливкового цвета, высокий и сухощавый. В его восточной привлекательности просматривалась и таинственность, но искусственная, как полагала Марго. Ничто так не притягивает к человеку, как тайна и загадка, хочется разобраться, что за этим кроется.
– Маргарита Аристарховна, – обрадованно произнес хозяин дома, – я рад, что наконец и вы почтили меня своим…
– Полно, друг мой, – перебила она, подавая руку для поцелуя. – Мы же друзья, к чему церемонии? Я не одна. Позвольте вам представить: подполковник Суров Александр Иванович, а это мой старший брат Михаил Аристархович Уваров, он служит в полку подполковника ротмистром, оба близкие друзья.
Офицеры лихо щелкнули каблуками, в этот момент Марго залюбовалась обоими и прослушала фразы, которыми обменялся хозяин с ее спутниками. Очнулась, когда Медьери предложил ей руку, поторапливая:
– Прошу, господа, в залу, сейчас моя сестра будет играть, я очень горжусь ею.
– У вас так много живых цветов, – восхищалась по дороге Марго. – Где вы их взяли?
– В моей оранжерее, сударыня, – ответил Медьери. – Если пожелаете, я стану присылать вам по букету каждое утро.
– Не желаю. Ваши букеты взбесят моего мужа, а я не люблю кипящих страстей.
Медьери расхохотался, было очевидно, что общение с графиней доставляет ему огромное удовольствие, чего нельзя сказать о ее брате, который шепнул подполковнику:
– Марго до неприличия откровенна.
– Ты слишком строг, Мишель, – встал на ее защиту Суров, впрочем, как всегда. – Твоя сестра непосредственна, словно ребенок, к тому же этот господин удачно подыгрывает ей.
Их встретили тишина и звуки рояля, Медьери хотел подвести гостью к свободному креслу, но та жестом отказалась. Музыка – это то, что завораживает с первых нот, что возвышает и укрощает дух, этой своей страсти Марго отдавалась полностью, тем более при таком исполнении.
Играла темноволосая юная особа, пленительная, как звуки, что рождались под ее пальцами. В Урсуле не было выспренности, позы, о чем говорило ее светлое платье из шелка, прическа – волнистые волосы рассыпались по плечам и спине. Чарующая простота отличала девушку от тех, кто находился в зале. Играла она легко и свободно, улыбалась и казалась счастливой, передавая настроение гостям не потому, что стремилась к этому, нет, она играла для себя…
Как только Марго сформулировала впечатление, тотчас взглянула на брата, ведь «для себя» однажды уже было, только тогда очаровало пение, сейчас – музыка. Хотя обе девушки были разными, как земля и небо, нечто общее их объединяло, потому интуиция Марго подала сигнал опасности.
Мишель стоял, обхватив ладонью острый подбородок, а этот его взгляд, обращенный и на исполнительницу, и внутрь себя, сестре был хорошо знаком, и по ее спине пробежал холодок. Она лишь молилась Богу, чтобы на сей раз обошлось без драмы, не говоря уже о трагедии.
Закончилась музыкальная пьеса, гости аплодировали и наперебой хвалили Урсулу, а та смеялась, как смеются дети. Медьери не скрывал гордости за сестру, обнял ее и поцеловал в висок, что делать в свете не принято. Смущенная девушка отскочила к матери, сидевшей возле инструмента, тем временем хозяин пригласил гостей отужинать…
Со стороны Илларион напоминал солдата, идущего на штурм бастиона, – ему не хватало лишь винтовки со штыком, он шагал решительно и бубнил под нос, будто с кем-то ссорился:
– Да как ты посмел, как! Ежели ты, друг любезный, уверился, что тебе все дозволено, я тебя проучу! Научу обращению с порядочными девушками, раз твои мамаша с папашей не дали тебе должного воспитания…
От него шарахались прохожие, видя, что дороги он не разбирает, идет напролом и не замечает, как толкнул кого-то. Пришел Илларион на улицу, где жил, но двинул не к своему дому с высоким покосившимся забором, а к зажиточному Сережиному. Обычно он побаивался цепных псов на большом подворье, а тут мимо них прошел под рычание и лай, а также броски, к счастью, волкодавы не достали до его ног.
Илларион вытер башмаки о коврик у порога и в первой же комнате встретил Сережкину мамашу, которую не обхватишь и вдвоем, и осведомился у нее:
– Сережка где?
– Знамо где: у себя в кибинете, – отвечала она сладким высоким голосом.
Как ни придешь к ним, мамаша чай пьет с вареньем, сахаром и баранками. Может, она с самоваром и в постель ложится? Видать, от безделья распухла, рожа аж трещит да лоснится, глаз не видно – жиром заплыли, а руки в перевязках – как у перекормленного годовалого младенца, одним словом, Хавронья в чепце. Сегодня юный защитник к Сережкиной мамаше воспылал нелюбовью, прошел без привычных расшаркиваний в дальнюю комнату.
Стол Сергея был завален толстенными книгами, куда он подклеивал скучные бумажки, относящиеся к торговому делопроизводству, не раз Илларион помогал ему переписывать всяческую дребедень. Сам же Сережа, в накинутом на плечи пиджаке, барыши подсчитывал, быстро перебрасывая костяшки на счетах справа налево и обратно. Он поднял глаза на Иллариона, затем опустил их и что-то строчил в тетради, макая ручку с пером в чернильницу, потом спросил:
– Что у тебя за дело? Сегодня мне недосуг попусту болтать.
Илларион вначале плотно прикрыл дверь, потом выпрямился во весь рост и заговорил пылко, будто выступал в совете горожан:
– Должен тебе сказать, милостивый государь, что ты подлец! – Сергей перестал писать, вперив в него насмешливые глаза. – Как ты посмел обидеть Настеньку! Как ты мог ангела… Она ж чиста, словно лилия-с!
– М… – ухмыльнулся тот, положил перо, скрестил руки на груди и не без удовлетворения произнес: – Пожаловалась тебе.
– Она плакала! – потряс пальцем заступник, вскинув руку вверх. – Я этого так не оставлю! Я… Я тебе…
И ринулся на Сергея, замахнулся с твердым намерением нанести ему оплеуху, но… внезапно отлетел назад, врезался в стену и замер на секунду-другую. Не сразу до него дошло, что подлый Сережка не бил его, а просто оттолкнул. Юноша не укротил гнев, напротив, он схватил стул и пошел на обидчика слабых сирот, который лениво поднялся и совсем легонько врезал ему кулаком. Илларион шумно рухнул на пол вместе со стулом, замер теперь уже надолго. Качнув головой, Сергей наклонился над ним и участливо поинтересовался:
– Сильно ушибся? Давай руку… Давай, давай.
Понимая, что без посторонней помощи не обойтись, ибо в голове началось торможение, Илларион протянул руку. Сергей помог ему встать на ноги, довел до дивана, а усадив, заметил кровь под носом. Из графина он плеснул воды на платок и, сев рядом, приложил мокрую ткань к носу, Илларион начал сопротивляться, отмахиваясь:
– Оставь меня. Я зол на тебя.
– Ну-ну, будет тебе… Сам держи, покуда кровь не остановится.
– Зачем по роже-то?.. – приложив платок, заворчал Илларион. – Завтрева нос распухнет, как я перед начальством покажусь?
– Скажешь, упал, мол, ночью. Экий же ты дуралей. Чего в драку-то лезть? У меня ж кулаки натруженные, сами обороняются, ты уж прости, Лариоська.
– Зачем Настя тебе? Посмеяться?
– Да не знаю, что нашло на меня, – ударил себя кулаком в грудь Сергей, кажется, честно недоумевая. – Захотелось ее поцеловать, вот и все.
– Ну, знаешь… эдак тебе много чего захочется.
– А мне и хочется многого, да ты не поймешь.
– Обещай, что более к Настеньке не подойдешь.
Может, и не подошел бы, если бы не идиот-заступник. А может, без него задребезжало внутри нечто волнительное, Сергей даже головой тряхнул, избавляясь от наваждения, – оно же там засело. Нечего ему впадать в меланхолию, она для дураков вроде Лариоськи, но понапрасну обнадеживать парня на всякий случай не стал:
– Не могу дать такого обещания.
Несмотря на разбитый нос, Илларион готов был снова броситься на Сергея, но ограничился яростным упреком:
– Тебе девок мало? Вон вся улица под тобой побывала.
– Не вся, зачем врать-то? – заверил тот обиженно. – Платок приложи, а то кровь течет. А тебе-то Настя зачем? Жениться рано, для начала надобно место хорошее получить, жалованье, чтобы жену содержать.
– Не твое дело, – огрызнулся Илларион. Но как же не похвастать, когда основания есть, чтобы Сережка сильно не задавался. – Мне обещали место писаря в мировом суде, господин судебный пристав составил протекцию, так-то, брат.
– Ладно, иди, Лариоська, а то у меня работы много. А кулаки, братец, упражнять надобно, коль в драку охота лезть.
Глядя в сутулую спину Иллариона, Сергей по-доброму ухмыльнулся, сел за стол, взял перо… а заряд куда-то подевался. Ничто так не отвлекает от работы, как думки о женщинах. Вроде бы девчонка лет семнадцати, ладненькая, с виду умненькая, но как мимоза – на нее дохнуть боязно, а в душу запала. Сергей будто наяву видел лицо с перепуганными глазищами, держал в руках хрупкое тело, ощущал его незащищенность… И смех, и слезы, ей-богу, потому что ему нравятся девки задорные и здоровенные, чтобы бедра были крутые, груди в руку не помещались, зад торчком и все прочее в том же духе, да чтобы за себя постоять умела. Оседлать такую кобылу становится делом чести, а эта от поцелуя в обморок рухнула.
Нет, не работалось ему. Он захлопнул тетрадь с книгой учета, направился в горницу и Аграфене Архиповне с порога строго бросил:
– Мамаша, мы что, сегодня натощак спать ложимся?
– Капка! Фиска! Где ужин? – заверещала та на весь дом. – Садись, Сереженька. А чего Лариосик приходил?
– Да так… Я звал, поручение у меня есть к нему.
– А чего шумно было? – прищурила мамаша маленькие и хитрые глазки, вероятно, подслушивала.
– Пошалили малость.
Девчонки споро собирали на стол: капусту квашеную с клюквой (остаточки после зимы), грибочки соленые, кулебяку, запеченных карасей в сметане, курицу отварную, картошечки со свежим укропом. Но вдруг Сережа затребовал водки, графин с рюмкой Капка тут же поставила, а у Аграфены Архиповны щелочки приоткрылись, в них бесцветные глаза показались.
– Чего это ты, Сереженька, вздумал?
– Волнение разбирает, мамаша. – Он опрокинул рюмку в рот, занюхал кулаком и закусил куском хлеба. – В гильдию поступаю, довольно нам в мещанском сословии сидеть.
– Стало быть, мы таперича купцами именоваться будем? – не обрадовалась она. – А на что это тебе? Ты поглянь, у нас же все есть, вон стол ломится…
– Мамаша, вы как папаша, царствие ему небесное, тому тоже всего вдоволь было. Кабы не дед, то косили бы мы до сих пор поля барские. Я размаха хочу, жить по-другому желаю.
– Так ведь пошлины огромадные… – запричитала мать.
– То не ваша забота, а моя. Я без батюшки дело наладил, деньги приумножил в разы. Хочу пароход купить, баржу – Афанасий Емельянович продает, гостиный двор открыть, дом построить, чтобы как у Прошкиного отца… нет, лучше!
– Ты им не ровня, ладно, по девкам вместе бегаете, а чтобы состязаться… они вон какие богатые, как баре.
– Так и я, мамаша, не голь перекатная, погодите, сколочу капитал поболее ихнего, а там и в первую гильдию войду.
– Чем же тебе наш дом не люб, Сереженька?
– Уф, мамаша, вам не объяснишь. Дом указывает на положение, престиж поднимает. Да и простора хочется…
– И на что тебе простор? Вот кабы ты женился…
– Может, и женюсь. Правда, женюсь. Когда-нибудь.
А она восприняла его слова за обещание, потому новость пролилась бальзамом на душу, ведь давно пора остепениться! А то с дружком Прохором пропадают ночи напролет, каково матерям приходится – не думают. Но жена попридержит возле юбки, за чуб оттаскает, если что, а матери спокойней станет. Аграфена Архиповна хлопнула в ладоши, визгливо рассмеялась от радости и засыпала сына вопросами:
– Неужто сподобился? На ком же? На Катьке? Али на Дарье? На Марьюшке! Тоже нет? Ну да, раз ты купцом законным станешь, то девки наши тебе не пара, нет. Купеческую дочку искать надобно, чтобы с приданым хорошим, с положением, верно?
– Верно, мамаша, верно. Я уж и участок присмотрел…
Сергей весело подмигнул матери и приступил к ужину.
Петр Тимофеевич беспокойно поглядывал на ходики, одиннадцатый час пошел, а Наташка еще не вернулась. Он и газету перечитал два раза, и в окошко выглядывал, и на улицу выходил, но там было пусто – что в одну сторону, что в другую, время-то позднее. Редкая двуколка проносилась мимо с загулявшим пассажиром, громыхая колесами да копытами, а больше – никого.
Страшно за девчонку, Наташке шестнадцать годков, росла в деревне, ее обидеть всякий может, она ж доверчивая и глупенькая. Племяшка в прислуги подалась, а хозяйка попалась – не приведи господи, Наташка не то чтобы жаловалась, но рассказы ее не порадовали дядю. Хозяйка спесивая, жадная, злая и подозрительная – точь-в-точь жена его, раскладывавшая пасьянс на столе. Она уж давно переоделась ко сну, волосы намотала на папильотки, рожу маслом конопляным смазала – отвратительное зрелище, а племяшку мужа ждала, чтобы злобу, накопившуюся за день, вылить на безответное дитя.
– Чего маешься? – вдруг фыркнула жена, когда он в очередной раз отодвинул занавеску и всматривался в улицу. – Придет твоя Наташка, никуды не денется. Чай, с кавалером прохлаждается, они – деревенские – шибко до любви охочи. Гляди, принесет в подоле – будешь знать.
И так-то Петр Тимофеевич на взводе был, а тут эта кикимора подлила масла в огонь. Обычно он ни полслова ей в ответ не скажет, неохота потом выслушивать карканье с шипением, но не на сей раз.
– Не смей сироту обижать! – погрозил пальцем он. – Наташка хорошая, добрая, а ты ее все пилишь, пилишь! Ей и так несладко…
– О!.. О!.. О!.. – с презрением произнесла она и понеслась: – Я энту дармоедку цельный год кормила-поила, а взамен что-с? Придет, в комнате спрячется, рожу воротит…
– А за что ей тебя любить? Ты у нее все деньги до копеечки отбираешь, да еще попрекаешь! Кабы у Наташки деньги были, взяла бы она извозчика, а не шла бы через весь город пешком…
– Извозчика?! – взвизгнула жена. – По какому такому праву? Да я – я! – в жизни два раза на извозчике ездила. Воля ваша, Петр Тимофеевич, однако деньги я у нее не зазря беру, она туточки год жила, чей хлеб ела?
– Мой! – рявкнул он…
И пошло-поехало.
А Наташка на работе задержалась, чему сама была не рада. Горничная прихворнула, хозяйка приказала девушке дождаться ее, чтобы переодеть, да за услугу платы не обещала. Впрочем, плату Наташа получила – пощечину, когда уронила платье, а как тут не уронишь, когда руки от страха трясутся? Обиду девушка не могла забыть, бежала к дядюшке и плакала. Горек сиротский хлеб: тетушка попреками заездила, хозяйка – злобой, друзей нет, дома родного нет…
Непривычная к городу Наташка ночью путала улицы, за год, что прожила у дядюшки, так и не узнала толком, где чего находится. Не выпускала из дому ведьма старая – тетушка, с утра до вечера заставляла спину гнуть, ну, на рынок брала с собой или в лавку, если требовалось нести что-либо тяжелое, и все. А с обидой в сердце и слезами тем более заплутаешь.
Выйдя на перекресток, Наташка повертелась в поисках знакомых примет – ага, есть. Всего чуточку отклонилась в сторону, теперь вернуться надо. Решила поплакать дома, а то до утра будет бродить, заблудившись. И застучали каблучки по мостовой быстро-быстро…
А город будто вымер, будто здесь никогда никто не жил, оттого он казался совсем чужим, неприютным, угрожающим. Отчего-то ночью и по тихим улицам одной идти страшно… Да одна ли она? Наташка замедлила шаг, прислушалась – ей почудилось, идет кто-то сзади. Ну, понятно кто: человек. А как не человек вовсе? Вдруг чудище клыкастое, лохматое, безобразное? Представив страшилище, Наташка остановилась…
Точно: сзади шаги… раз, два, три… И тишина.
Девушка резко повернулась, чтобы встретиться с опасностью лицом к лицу. А сзади – никого. Фонарь шагах в двадцати качался. Справа ограда кованая, за оградой чуть слышно шелестят листьями кусты и деревья, слева дома о двух этажах с потухшими окнами, там же магазин для господ и аптека. Но шаги-то она слышала! Или то ветер уронил деревяшку, оторвав ее от крыши, та и покатилась? Но это хорошо, что никого.
Наташка набрала полную грудь воздуха, собралась со всех ног припустить до самого дома, развернулась и… произошло столкновение! Она уперлась в огромного мужчину, в полумраке заметила на лице его безмятежный покой, наросты на подбородке и щеках, скорей всего бородавки, а вместо глазниц – черные провалы. Закричать бы, перекреститься бы, но рука не поднималась, сердце заходилось от ужаса, горло перехватило удушьем. Наташка лишь сделала шажочек назад, потом второй… Отступала, как от злобной собаки – осторожно, мягко, чтобы та не кинулась.
Но вдруг спина уперлась во что-то непонятное. Нет, в человека! И тут пришло осознание, что нужно кричать, вопить, визжать. Но большая рука, пахнущая лошадьми, закрыла ей рот…
Петр Тимофеевич больше не смог вставить слова, паузы не нашлось для его вставок, посему плюнул в сердцах и вышел на улицу, решив дождаться племяшку там и не дать в обиду сварливой ведьме. Да где же она, где?