Глава 2
БЕЛЫЙ
Пока Эйв и Ски мирно беседовали о физических возможностях горения тел муравьев – противников строя в различных странах, Ронд, прилежно исполняя обязанности дежурного, вертелся на кухне, словно сумасшедший бельчонок в нескончаемом крутящемся колесе. Молоденькая дикторша в «ящике» с безумно красивыми небесно-бирюзовыми глазами совершенно монотонно, словно это была не живая особь, а искусно выправленный кукольный муляж, озвучила очередной указ президента страны Сная по ужесточению мер к «государственным преступникам». Каждый задержанный на улицах крупных городов после одиннадцати часов вечера отправлялся без каких-либо судебных разбирательств на тяжелые работы на восток страны в город Дситеррум-44, где вот уже не один десяток лет проводилась разработка и переработка урано-фосфатных руд, что означало, практически, смертную казнь, уныло растянутую на несколько трудовых лет. Ведь в условиях этого далекого поселения ни один из муравьев не мог прожить более пяти лет, за исключением добровольцев, устраивавшихся на урановый завод ради хоть какого-нибудь мало-мальского «куска хлеба», ведь у них условия труда и жилья были многократно лучше, чем у подневольных ссыльников, но при этом, они также были, по сути, обречены – добровольцам, в лучшем случае, был отмерен Всевышним десяток лет. Бесспорно, одной из привлекательных привилегий добровольцев-уранозаводчиков была свобода передвижения: они могли бесплатно передвигаться во время блаженного ежегодного двухнедельного отпуска на электропоездах, самолетами или автобусами – в любую точку континента. Эту «космически-вселенскую привилегию», как иронично называл ее Эйв, они всецело использовали для того, чтобы, как они сами говорили, «проветрить свои одежды от урановой пыли, а заодно напрочь развеять монотонность серых будней, накопившуюся за напряженный рабочий год». «Добровольный выбор», по сути дела, для многих являлся единственным решением жизненных вопросов, так как загнанные в угол безработные были вынуждены устраиваться на завод после безуспешных попыток найти рабочее место.
В заключение обыденных «Вечерних страниц» диктор, снова как по шаблону, сообщила о сезонном наборе в технические бригады «лимонников», трудяг с уранового завода, получивших свое прозвище из-за цвета униформы: защитных касок и плащей. Но вот «говорящая голова» бесследно растворилась в океане радужных красок и на плоском экране, после короткой рекламной паузы нового медового напитка, выросло поле из сотни разноцветных квадратиков, которые перемигивались и изменяли окраску, вдобавок ко всему телевизор пару раз неприятно пискнул.
– Ронд, слушай, давай уже иди скорей, докладывай! Ти-ви тебя ждет! – Ски прокричал, призывая товарища к действию.
Когда дежурный Ронд весело прискакал с кухни, Эйв и Ски напряженно сидели возле телевизора, переливающегося всеми цветами радуги. Они энергично протянули левые передние лапки, на которых красовались персональные жетоны и синхронно переглянулись. «Что такое? Самая обычная ежевечерняя процедура проверки наличного состава на местах?» Ронд осторожно взял лапки своих товарищей и оттянул жесткие пластиковые жетоны. «Пи-пи-пи», – издал согласующие звуки телевизионный аппарат, – это скорострельно набрал код на передней панели дежурный и озорно подмигнул друзьям, и холодные плоские белые жетоны бесследно утонули в боковой стенке плоского монитора. Ронд щелкнул переключателем, нажал еще на три кнопки, и картинка на экране телевизора из многоцветной преобразовалась в однотонное нежно-розовое поле – проверка прошла успешно.
– Ну, вот, на сегодня и все! Хотел вам еще что-то сказать, буквально только что хотел, но забыл… Ладно, вспомню – скажу тогда! – с восторженным колоритом сказал Ронд и вычертил правой лапкой над головой какое-то неимоверное приветствие.
– Отлично! Все, так все! – не протестовал Эйв и с улыбкой сердечно добавил. – Как скажете, батенька…
Именные жетоны выпали из телевизора как за дальнейшей ненадобностью, и освободившиеся Эйв и Ски поднялись со своих мест.
– Да-а-а, програм-м-м-мы кончитас. И нам осталось только одно – попить чай. Чай, чай, чай! – сказал Ронд.
– Чай – это хорошо! Чай – полезный напиток! – поддержал его Эйв.
– Осталось совсем чу-у-уток, и меньше, чем через час вы должны лежать в постели и видеть сны! Ну, или не видеть сны, но что лежать – это уж точно! Хотя, сны – очень важны в нашей жизни, так что – постарайтесь их увидеть! – подуставший Ронд криво улыбнулся и почесал усиковую ямку, откуда выпирал скапус усика, и заезженные днями, неделями, месяцами, годами фразы, с каким-то пустынным воздухом вырвались из его уст. Следующие слова, впрочем, как и многие другие, словно древние пирамиды, прочно и всецело запылили их бытие. А ведь именно из мизерных капелек набирается целый океан, из маленьких слов, дней, событий и состоит вся жизнь… – Надеюсь… – Ронд споткнулся на полуслове, но тут же продолжил. – Надеюсь, что завтрашнее утро не омрачит наше счастливое существование. Через пару минут я накрою на стол, и давайте – подходите.
«Вот именно, „счастливое существование“? Разве оно, это наше „счастливое существование“, изначально может быть счастливым? Существование – это проживание, а не полноценная жизнь!» – молниеносно просвистело в сознании Эйва и кольнуло с болезненной неприятностью в самое сердце.
– Хорошо-хорошо, – тут у Эйва неожиданно закружилась голова, все безудержно поплыло в голове, он осторожно поправил на запястье лапки жетон, нервно вращая глазами, будто резвый косой заяц на солнечной майской лужайке в ожидании, откуда прилетит смертельная опасность, и снова приблизился к оконному стеклу, прислонив голову к тонкой прозрачности, разделявшей мир квартирный и мир запредельный.
Домашний вещатель – телевизор – под крохотным, ужаренным коготком Ски нашел заслуженное успокоение и крепко-накрепко уснул до утра.
Уставший, умаявшийся мураш уныло подступил к единоутробному ложу, угрюмо уместившемуся в правом ближнем углу комнатного убежища, что напротив окна, и, быстро скинув рубашку, будто бы освободившись от угнетающей уздечки, угрюмых оков, удерживающих униженного узника, убаюкиваемый умеренным узором уличного урагана, утомленно упал, упорхнул в универсальный мир, предвкушая сладкий сон, угасающие усики упредительно качнулись, и лишь умилительная улыбка украсила узколобый профиль утихшего муравья. Упоительная услада… Уик-энд улетно ужимался и ужимался… Упакованный под завязку субботний день упредительно уползал, ускользал неуловимым ужиком в бездонную временнУю пучину. «Уймись, уймись же уже, без всяких там утопий, и упорно упахивайся до улета сил… без ультрамодных умничаний, таков твой удел! Утро унесет упаднический настрой, утопи условности уже, утопи их…» – учтиво ущипнул сам себя Ски и устыдился усушенному унынию. – «Узкие узелки судьбы никто не развяжет!» Течение мыслей, вроде, утихло, но только вроде, и он вдруг устыдился беспомощному своему состоянию: «У-у-у… Что же муравьи могут упредить в судьбе? Что могут успеть сделать? Что я сам могу?..»
Буквально через минуту, точно по учрежденному Уставу, раздался звонкий голос Ронда, призывавшего к легкому ужину:
– Всё готово! Вэлком-вэлком! Вы обо мне не забыли?! Вас ждет чай и небольшие вкусности! Давайте пошустрее!
– Да идем, идем-м-м! – в один голос прожужжали Эйв и Ски, переглянулись, что-то между собой еще иронично хихикнули и направились на кухню.
В центре уютной кухни располагался небольшой вычурный треугольный стол с аккуратно закругленными углами – рассчитанный как раз на всех обитателей однокомнатной квартиры, – объект авангардной мебели. Стеклянная матовая поверхность его столешницы слегка подсвечивалась встроенными нежно-зелеными неоновыми лампами, создавая по-домашнему теплое уютное настроение. Вечером можно было не включать верхний свет, а наслаждаться подсветкой стола, что делало чаепитие по-настоящему домашней интимной традицией.
На столе ароматно дымился чай, безмятежно заполняя всю кухню сладостной мятной свежестью. «Точно так же приятно сквозило всегда у нас в интернате!» – отметил про себя Эйв. Над столом сосульками свисали три ярко-зеленых колокольчика – простецки-незамысловатая лампа. Один из стеклянных самоцветных цветков садил приглушенным светом, растворяя вечерние посиделки. С какой целью Ронд ее включил, хоть и не на полную мощность, а всего на треть – было неясно.
Все трое аккуратно, чтобы случайно не обжечься, переливали душистое содержимое из одной кружки в другую, прямо-таки «пенсионерским способом», как язвительно заметил Ски. Безмолвная тишина. Всемирная тишина. Пожалуй, немного грустная… Слышно лишь дружное журчание охлаждаемого чая.
Ни с верхних, ни с боковых квартир не было слышно ни единого звука. В соседних квартирах, во всем огромном здании в эти минуты тоже наслаждались традиционным чаепитием. Да, именно во всем сорокаэтажном стеклянно-бетонном кубике. В многоквартирном доме, который принадлежал, впрочем, как были собственностью и десятки других, точно таких же строений, известному не только в городе, но и во всей стране промышленнику Тейку Ди. Чтобы устроиться на работу на его завод радиотехнических деталей, где пожизненно трудились Ронд и Эйв, и чуть позже появился Ски, или на известный автомобильный гигант, или на один из заводов оборонно-промышленного комплекса, достаточно было одного! Всего одного-единственного! Надо было просто-напросто родиться счастливчиком! Его рабочие были обеспечены всем необходимым для безбедного существования: им предоставлялась оплачиваемая жилплощадь и вполне приличный заработок! Оставалось только одно – самоотверженно трудиться не покладая лапок, не останавливаясь ни на минуту. Трудиться, трудиться и трудиться!
С раннего детства будущие рабочие индустриальных гигантов Тейка Ди добросовестно воспитывались в специализированных интернатах. За долгие годы, да можно точно сказать, что и за долгие столетия развития муравьиного общества, сама собой выстроилась стандартная схема заботы о тех, кого вырастили, воспитали, выучили, «выпустили в жизнь» – их полная и абсолютная самоотдача, их труд, не терпящий условностей. Родили, вырастили, дали мало-мальское образование, плюс специализированное для работы на фермерском хозяйстве или предприятии. Никто из воспитанников учреждений не знал, есть ли у них родители или нет. Именно в этих, широко распространенных, интернатах малолетним муравьишкам прививались навыки работы, как образа жизни-самопожертвования, полной и беспринципной самоотдачи: по несколько длительных (для детского неокрепшего, порой искренне-наивного сознания – просто бесконечных) часов в день они без устали орудовали суровыми инструментами, сначала с наивными ошибками, затем – постепенно нарабатывая навыки, а потом уже – «на автомате», проворно и с неподдельным энтузиазмом закручивая непостижимые детским умом деталюшечки; немного подрастая, мурашики проводили почти все «свободное время» (так называемое – «свободное от работы») на сборочном конвейере в цехах завода, выполняющего государственные заказы для оборонной промышленности, тогда-то они и впервые услышали непонятное слово «вооружение», и стали гордиться (ведь им именно так и сказали: «Гордитесь, вы работаете на великое дело!»), что помогают своим доблестным трудом любимой Родине в нескончаемой вековечной войне с враждебным агрессором, который был необозримо далеко! Дальше, чем казалось многим взрослым, и ближе, чем воспринималось детьми.
ЗЕЛЕНЫЙ
Амина очнулась и приоткрыла глаза, глухо и напряженно вздохнула, вбирая воображаемую свежесть, и сразу, буквально, в одно дивное мгновение, погрузилась с головой в волшебный, фееричный сказочно-шумный мир: здесь и там звонкие бледно-лимонные кузнечики без устали, наперебой соревновались в искусстве стрекотания, будто на диковинном фестивале в курортном городке; где-то совсем рядом приятно шумела неспокойная река, божественно играя водяными музыкальными переборами на каменистых порогах, словно на арфе, теплый южный ветерок весело забавлялся с молодой листвой, поглаживая, щекоча хрупкие веточки по только распустившимся пушистым листикам, пара совсем еще юных стрекоз чуть слышно пролетела перед самым носом Амины, догоняя друг друга. Солнечные лучики, словно на волшебном фортепиано, выписывали жизнерадостную мелодию.
Над самой головой Амины, где-то на ветке, быстро и искусно громко свиристелила что-то на своем языке серо-зеленая птаха, призывая весь окружающий мир к наслаждению природной красотой. То ли многослойное сонливое одеяло укрывало Амину и не отпускало от себя, то ли непредвзятая объективная явь, – все спонтанно перемежалось в беспокойном, и столь обольстительном море сознания: в голове муравьихи по диагонали прокатился с шумом титанический шар, и Амина от пугающего шума закрыла глаза, воображаемый шар отчаянно ухнул «у-ух», и послушно вернулся на прежнее место, замер… Живая реальность исповедалась и, кажется, вернулась к муравьихе. Прошлое возрождалось, или это нарастало новыми клейкими листочками уже будущее, соединяясь, бесцветно перетекая из одного в другое, и беспрепятственно рождая синтезированное новое, неизведанное…
Вот она безмятежно сидит с Эйвом друг перед другом, и он бережно, и так сердечно держит в своих лапках ее коготки, и что-то бесконечно, пленительно говорит, и говорит, и говорит без конца и края, а она, ослепленная желаниями, одержимо смотрит ему в задорные глаза и поглощает мерными порциями его мягкий рассказ. И тут же художественное задушевное пересвистывание дрозда, и перемешанный в одно диковинное блюдо – аромат будто бы цветущих яблонь, сирени и липовых медовых сот, и снова эта невыносимая духота, и солнечный искрящийся свет, и общий свистящий зуд, и журчание неведомой горной речушки, и шелест весеннего живого травянистого ковра, и легковесное жужжание майского жука, а следом за ним – и парочки гоняющихся друг за другом стрекозок, и падение странного предмета на землю (откуда-то прилетел булыжник, похоже на то), и блеск на солнце удивительных экзотических серебристо-ниточных узоров, которые с раннего утра насочиняли в забытьи паучки, – все это одной, общей картинкой, выскакивает в сознании, словно заброшенный спиннинг умело подсекает крючком в бурной реке и молниеносным рывком выдергивает доверчивую форель, – все это возвращает Амину на лесную полянку…
Еще не совсем отойдя от беспокойной полудремы, постоянно прерываемой пробуждениями, муравьиха пыталась смотреть далеко-далеко вперед и видела только яркий свет и мутноватые очертания бурых пятнистых деревьев, она изо-всех сил постаралась сосредоточиться на березке, на камушке, начинавшем обрастать мхом, на бабочке, что решила отдохнуть на этом самом булыжнике, но, к сожалению, у нее ничего толком не получалось, – впереди нервно маячили лишь фантомные контуры, едва сводившиеся к единому образу, как тут же снова мифически раздваивались, расстраивались и бездушно уходили в небытие, в полупрозрачный пыльный жар. Амина продолжала глубоко дышать, полулежа, возле раскидистой березы, пухлявые почки которой практически полностью раскрылись, и приятно веяло свежестью чистейших молодых листочков, но пошевелиться у муравьихи возможности не было: неопределенные внутренние силы жестко и бескомпромиссно сковали ее, будто безнадежным параличом, и ни на минуту не отпускали с момента пробуждения. Во всем теле – молниеносно нарастающее, нагнетающее чувство беспокойства и необъяснимой паники, обезоруживающего страха. Чернеющая тревога в дребезжащем воздухе судорожно, с подчеркнутой озлобленностью, прочертила белыми аляповато-широченными полосами перекрестия, словно на расстоянии нескольких метров от Амины находился муравей-невидимка и бессовестно со всех сил малевал известью на прозрачном заборе.
Наивную муравьиху от этого необычного миражного видения бросило в легкий жар. Здешний ветерок неожиданно сменился и прямо в нос Амине вдарил резкий запах горелого дерева, она мгновенно посмотрела в сторону, откуда прилетел неприятный аромат, но ничего и никого не увидела.
«Сплошные гадости! Надо пережить этот день, потом будет полегче!»
Обеспокоенная муравьиха чуть слышно утробно хмыкнула раз-другой, и ей показалось, что птичка-хулиган, пересмешник, где-то в кустах ее передразнила, Амина еще раз сделала усилие и попробовала что-то произнести, но из пересохшей глотки выкарабкался наружу невнятный сухой хрип. Она привычным движением осторожно поднесла лапку сначала к петиолю5, затем к набухшему животику, как бы проверяя на месте ли ее сокровище. Кругленькое упругое тельце хранило новую, бесконечно дорогую ей жизнь.
Амине припомнились обрывки тревожного и нервного сна, который ей привиделся только что. Последнюю пару часов она беспокойно дремала, постоянно просыпалась и снова жахалась и утопала в том же сне, что был и до этого, и так продолжалось, пока она окончательно не пробудилась.
«О-о-ох, что за странности нашего организма? Загадки сплошные… один и тот же сон, один и тот же сюжет прокручивается по нескольку раз? Мы где-то что-то недовыполняем, или что? Или надо сменить тактику поведения? Что-то полезное вынести из этого сна? Несколько раз – это как напоминание или что? Загадки разума… Может, напоминание, что мы неправильным путем пошли, и надо вернуться в начало лабиринта своей судьбы. Ну, а если уже слишком поздно, и ничего нельзя изменить? Бывают разные жизненные ситуэйшн… Иногда кажется, что каждый из нас периодически возвращается в начало этого самого лабиринта, который… Нет, пожалуй, в начало нельзя вернуться! Конечно же, нельзя! Каждый из нас возвращается в определенную точку, где уже проходил, где уже был… и, вот, мы стоим и размышляем: „Ну-у-у, ведь в прошлый раз я пошла в эту сторону, а вернулась снова сюда, и куда же мне идти теперь? Вот куда? Это замкнутый круг?“ Есть еще два или три поворота… случается так, что есть… и мы отправляемся опять-таки с наивной надеждой преодолеть этот чертов, так и подмывает горячо-ругательно выразиться, но, ладно, просто – чертов лабиринт с помощью высших сил, идем-идем, но, в конце концов, возвращаемся в третий, и в четвертый, и в двадцать четвертый раз на тот же самый перекресток. Спрашивается – ну-у-у, почему? Да-а-а… спрашивается, но ответов не дано… надо вставать и идти, посеяв надежду и рассчитывая только на свои силы… еще бы кто ответил на наши вопросы. А кто ж на них ответит, как не мы сами… значит, вывод – встаем, как бы не было тяжко, и пускаемся снова в путь на поиски истины, счастья, мечты и всего-всего остального!»
В провальном, скомканном сне муравьиха спокойно сидела, развалившись в мягком кожаном кресле, возле тонированного овального окна в новеньком, сверкающем каждой деталькой, вагоне скоростного поезда, уверенно летевшего по бескрайнему пшеничному полю. Где-то вдалеке туманились, виднелись сумрачные очертания города: черные заводские трубы выпускали клубы дыма, похоже, никогда не иссякающие, редкие многоэтажные дома торчали ощетинившимися иголками-исполинами на фоне других кубиков-домов. С каждой секундой мегаполис все больше и больше удалялся от поезда.
«Мы же, вроде, должны приближаться к городу, ехать к нему, а не уезжать куда-то в далекие края, от него…» – пыталась разумно размышлять Амина во сне, но состав, слегонца плавно покачиваясь, все удалялся и удалялся от чуждого поселения с довольно приличной скоростью. – «Как так? Ну, как так-то?» – с расстроенной спонтанной безнадежностью вздохнула муравьиха.
Бледный, бездушно-печальный солнечный диск едва проглядывал из-за набухших дождевых туч, на удивление напоминавших рябое вымя тельной коровы, готовой к дойке, и которые были настолько полны, что добросовестно ждали только одного, – малейшего сигнала божественного грома, чтобы освободительно разродиться беспощадным, тропическим ливнем. То ли от того, что стекла в безупречно новоиспеченном вагоне были старательно покрыты светоотражающей серо-синей пленкой, которую наносили для того, чтобы яркие солнечные лучи не мешали нежно-панцирным пассажирам, то ли от надвинувшейся жесткой мраморности погоды, то ли еще от чего, угрюмый пейзаж, мерно проскакивающий за границей иного мира, казался еще более угнетающе-мрачноватым.
В бархатных кукольных лапках Амины нашла приют пухлявая игрушка – смешной слоненок, – герой из известного старого мультфильма, – белесо-розового цвета: мягкий хоботок, бескомпромиссно загнутый вверх дугообразной трубой, невинно призывал к веселому настрою, выпирая над забавной веснушчатой сине-салатной кепкой, укрепленной на пухлявой голове, блинчато-овальные, безумно огромные уши, казалось, служили слоненку для того, чтобы он мог с легкостью преодолевать расстояния, перелетая с места на место. Сначала он сидел смирно и достойно, и был размером с милипусечного, крохотного котенка, а через минуту-другую неприлично раздулся до пределов гигантской подушки. Полусонная муравьиха, чуть заметно улыбаясь самыми краешками рта, крепко обнимала южного толстячка, как самую родную и любимую животинку, и, сентиментально прижимаясь к плюшевому, мягонькому, ангельскому, почти полуживому существу, потому что тот мерно покачивался в такт движения поезда, уморительно странно мигал искусственными пуговками глаз, очаровывая искрящимся светом, и невнятно двусмысленно мычал себе под нос, – по крайней мере, – так казалось Амине, чувствовала себя намного легче, стараясь совсем не думать ни о сумасшедшей скорости, с которой свистел состав, ни о пасмурной, колючей, угнетающей погоде, ни о том, что происходит за недобрым окном, ни о том, что где-то там, очень – очень далеко остался ее незавершенный репортаж об интернатах и даже ни о том, что ждет ее впереди.
Светлый просторный вагон был полон пассажиров, все сидели в таких же комфортабельных креслах, что и она. Кто-то беспокойно дремал, нервно и громко посапывая, посвистывая сквозь сахарные дырочки усишек, и, в то же время, тревожно шевеля верхней парой лапок, – похоже, в эфемерном забытьи беспомощный муравей старался выползти, выкарабкаться из какого-то невероятного завала, вычищая себе путь и выбираясь на спасительную поверхность; кто-то невозмутимо разговаривал вполголоса на философские темы с соседом по дороге; довольно прилично одетый пожилой муравей, так малиново-нежно расположившийся в кресле напротив Амины, уткнувшись в книгу мордочкой, аккуратно осваивал толстенный исторический роман; два шебутных муравья-солдата в полном походном обмундировании, каким-то странным образом попавшими совсем в неформатный для рядовых военных «бизнес-класс», складно устроились, повернувшись друг к другу почти вплотную, и о чем-то беседовали, активно жестикулируя лапками. Со стороны их оживленный диалог казался весьма забавным, и Амина, глядя на эту сценку, широко улыбнулась.
Дверь вагона звонко бряцнула и бесследно утонула где-то в стене, пластиковые профильные салазки равнодушно захватили ее в плен. В вагон почти влетел комичный муравей-подросток, наряженный в свеженький, чистый, как будто только из химчистки, костюм веселого собакена: на голове курьезно возвышалась мордочка кокер-спаниеля, лохматые велюровые ушенции безвольно свисали до самого мезонотума (средней спинки)6, верхние и нижние лапки достоверно двигались, повторяя движения домашнего питомца. Прилично слаженный костюм отлично смотрелся на вошедшем, и если бы не ложкодегтярный завершающий элемент – мордашка куклы над головой артиста, то все смотрелось бы просто великолепно, без каких-либо недочетов. Возможно, надо было придумать каким-то другим образом: поразмыслить и приспособить, чтобы махровая маска добродушного пса одевалась прямо на мордочку муравью-артисту. Вслед за забавным кокером буквально вполз на четвереньках, вкатился колобком пузатенький мураш, разодетый в пестрый, разноцветный костюм то ли солдата, то ли пожарного из прошлого века, с ажурно вышитыми кругляками-погонами, обвешанный (явно с перебором) со всех сторон сверкающими вычурными аксельбантами, точно серпантином новогодняя елка, он мгновенно поднялся и выпрямился во фронт. Ростиком воинственный штрумпель вышел небольшого, скорее даже маленького, он едва дотягивал как раз до лопушистых ушей кокера. Двое артистов зависли в ледяной позе, пародируя известное мифическое скульптурное изваяние, из небольшого спортивного рюкзачка, ловко прикрепленного переплетенными лентами к заднеспинке7 спаниеля, зазвучала энергичная музыка, и пара принялась вытанцовывать под ремикс классического произведения, почти успешно ловя такт, и даже успевая подпевать какой-то неведомый зрителям текст. Амина так увлеклась неожиданным концертным зрелищем, что всем своим нутром почувствовала, прочувствовала, как ей хорошо, как приятно наслаждаться простецким цирковым номерком, исполняемым обычными поездными артистами. Она хотела было достать монету и подбросить в ядовито-рептильного цвета ведерко, но, активно пошарив по широким карманам, ничегошеньки не нашла и решила продолжать наслаждаться представлением дальше. Вот серебристо звякнула первая монетка, – ее ловко закинул в пользу артистов сосед Амины, он на минутку отложил свой исторический талмуд и, необычайно широко улыбаясь, так сладко, что аж медовая слюнка побежала с левого краешка мускульных губ8, по-доброму пристально рассматривал бродячих циркачей. Раззадоренной не на шутку Амине снова стало как-то не по себе, и она снова нервно заерзала, зашевелилась, зашебутинилась, принялась обыскивать карманы уже на который раз, но все они были напрочь пусты, но вот – настоящее чудо, – наткнулась на спасительный серебристый потертый четвертачок, и незамедлительно решила, что он намного нужнее этим веселящимся ребятам, чем ей, она, смущаясь, довольно неуклюже поднялась с места, не выпуская из рук родного слонишечку, шагнула раз-другой и каким-то нескладным движением лапки одарила своей щедростью выступающих. Веселящийся кокер краем глаза зацепил, что Амина закинула звонкую монету, задорно кивнул ей двойной головой и продолжил танцевать. Солдат уже разошелся не на шутку: он по взвинчивающейся нарастающей, все больше, изощреннее и яростнее танцевал, и его, как будто заведенные, лапки легко и просто выделывали невероятные кренделя, которым можно было только позавидовать, и голосил, голосил, голосил «во всю ивановскую», что как-то… как-то начинало раздражать многих пассажиров. Выступающая процессия стала непринужденно продвигаться дальше по просторному вагону, успешно собирая себе на пропитание. Кто-то с легкой охотой расставался со своими кровными, другие же просто равнодушно глазели, позевывая, на представление и сидели без движения, будто ничего особенного не происходило, но были и такие, кто в такт энергичной мелодии дружно поддавал лапками, чем самым еще более подзадоривал дуэт. Но, как пришел праздник в вагон Амины, так он и ушел, растворился: неожиданно, спонтанно, непредсказуемо. Звуки стихли и резко оборвались, не дожидаясь окончания композиции.
В это время гулко, оглушительно, протяжно за окном, по ту сторону заоконного ирреального мира, сипло прошипело два двойных свистка: «Вши-вши-и-и, вши-вши-и-и!» – как это бывало раньше, на старых, изъеденных временем, громогласнодышащих монстрах-паровозиках, и, будто бы огорчившись, что не смог выиграть гоночные состязания, угрюмо поплелся тихим, ленивым ходом.
Отдыхающая Амина скользнула волнительным взглядом по иллюзорной глади нежно подрумяненного закатом оконного стекла, но не была настроена на романтичное созерцание всей красоты природной картины, тем более что через пару секунд в вагон ввалился богатырского телосложения муравей-кондуктор, нервенно оглянулся, шагнул было назад, но тут же вернулся, недовольно буркнул кому-то стоящему в сером тамбуре, резко задвинул дверь, и мощным, раскатистым баритоном вежливо попросил пассажиров предъявить документы на проезд.
Иногда случается, что плывешь безучастно на жалкой лодочке по дремотной и капризной реке своих путающихся мыслей, то летящих стремительно, то флегматично падающих плашмя, то воодушевленных на прекрасные, безумные подвиги, а то пессимистично отлеживающихся на самом холодном дне, совсем без сил и без малейшего призрачного желания подняться, и, что удивительно, ведь совершенно не замечаешь окружающий тебя пейзаж, реальность проскакивает серым, однотонным, безучастным фоном, и не различаются ни цветные краски, ни образы, ни звуки, ни запахи, ни-че-го-о-о… Сплошная серятина.
Изморившаяся от монотонной, изнурительной, убаюкивающей дороги, муравьиха про себя анемично отметила, что живая картинка за пределами искусственного вагона, без устали струившаяся непрерывной конвейерной лентой, кардинально сменилась на более жизнерадостную: угрожающие неприятельские тучи, чего-то, видимо, испугавшись, уже веерно рассеялись, но скупое, бледное, восковое солнце, почти совсем бесцветное, такое огромное и косое, пока еще оставалось за розовой перистой, будто разорванной в клочья, мягкой ватой облаков, а недалеко, всего в каких-то полусотне метров от железной дороги красовались невысокие изумрудно-зеленые волнообразные холмы, поросшие сплошь мелкими кустарничками бузины, местами кое-где с расцветшими жемчужно-наливными звездочками-цветочками.
Неспеша повернувшись в сторону пассажиров, Амина неожиданно обнаружила, что мягкой игрушки в лапках у нее уже нет, она попросту безвозвратно и скоропостижно растворилась в запредельной параллельности бытия. Только что была, и уже ее – нет…
«Ну, что ж, нет, так нет! Случается и такое, порой… Неприятный, так скажем, сюрпризец…» – с ровным спокойствием переварила пропажу муравьиха. Она лениво, тягуче, неспешно, словно зимняя сонная муха, достала из простенькой дамской сумочки чуть помятый билет, попробовала распрямить его, но у нее ничего не получилось, и она заторможено протянула его приблизившемуся работнику железной дороги. Тот совершенно не торопился брать предоставленный талон. Тогда Амина с колючей прохладцей подняла на стоящего напротив кондуктора глаза, и каково же было ее удивление, когда она увидела перед собой Эйва в форме железнодорожного контролера. Тот радужно замер и улыбался во всю ширь мордочки. Ее ледяное состояние в одну секунду растаяло, будто дрейфующий айсберг пригнали на линию экватора и он в считанное мгновение исчез в океанских просторах, став частицей мирового водного царства.
– Ах-ха-ха! С днем рождения, родная моя Амина! – Эйв светился, искрился, мерцал энергетическими эфемерными звездами радости и любви, которые, казалось, стали видимыми вокруг него. Амина не могла поверить – он ли это перед ней. – С днем рождения тебя поздравляю! С дне-е-ем твоего великого рождения! Как твое настроение, на «пять», надеюсь? Я-то уж точно знаю, что у тебя все отлично! – он произнес это так сочно, так звучно, что все пассажиры в вагоне стихли и посмотрели в их сторону.
– Да-а-а-а настроение так себе-е-е-е… – затяжно протянула удивленная муравьиха. – Вчера, вроде, было на «пять», или даже на все «пять с плюсом», а сегодня – даже… – Амина вздохнула, перевела дух и продолжила, – даже и не знаю, что сказать… Вроде бы, все в полном порядке, все хорошо! А ты – как? – ошарашенная неожиданной встречей Амина влюбленно смотрела на загадочного Эйва, и все никак, ну, никак не могла понять, откуда он тут появился.
– Ну-у-у, ты же девушка у нас – достаточно ву-у-у-умная, считать прекрасно умеешь! Умеешь, ведь, а-а? Я точно знаю – умеешь! Раз, вчера настроение было на «пять», значит, сегодня – уже на «шесть», а завтра – будет на все «семь»! А-а-а? Так, и только так будет! Я тебе точно говорю, даже ни минуты не сомневайся! Все отлично, посчитай: от одного до пяти! Нет, лучше – до десяти! И всего делов-то! Ты чего замерла? Улыбнись, давай! Ну-у-у, улыбнись, солнце мое! Слушай меня, и все будет супер!
– М-м-м, интересно ты говоришь, Эйв! А разве такое возможно? – Амина, часто-часто заморгав от свалившейся неожиданности, наконец-то начала оживать и приходить в сознание, и ехидно прищурила глаза, беспощадно просквозив взглядом остолбеневшего Эйва.
– Еще спрашиваешь? Конеч-ч-ч-чно, возмож-ж-жно! Все возмож-ж-жно! – торжественно воскликнул Эйв и, энергично хлопнув в ладоши, игриво провернулся вокруг себя, стоя на одной лапке. – В нашем мире вообще ничего невозможного нет, как ты уже знаешь! Вообще нет невозможностей!
– Точно-точно, нет ничего невозможного!
– Да, мы с тобой как-то общались на эту тему. Причем, это недавно было…
– Да-да, было такое… – соглашаясь, промолвила Амина. – Я хорошо помню, ты тогда еще… Ты сказал, что… что…
– Что самое главное в любом деле, – Эйв подхватил забуксовавшую Амину и уверенно потянул вперед, – в любом желании – очень-преочень сильно захотеть, ну-у, и потом… потом еще – выбрать правильное направление и двигаться к достижению этой самой цели, точно расставляя приоритеты. Фишечки двигаешь вперед и идешь!
– Угу-угу! – успела только вставить в монолог разогнавшегося Эйва.
– Надо очень и очень захотеть! А дальше – все по накатанной, так ведь! Все – по накатанной! Ну, и конечно, стараться изо всех сил, работать и работать над решением поставленного вопроса – без этого никак! Без упорного труда – невозможно! Да-а-а, и, конечно же, еще считать. Надо посчитать по порядку от одного до десяти! Вот, собственно, только и всего! Да-да, только и всего… – муравей широко развел в стороны лапки и слегка покачал ими, показывая какое это – «только и всего»…
– Да-да-да, я помню, конечно, помню, да! Только так и надо жить! Ты – прав! Любой муравей может многое. Не помню, запамятовал совсем, кто сказал, но кто-то из этих самых… из великих. Он сказал так: «Муравей может все, но вот только ему обычно мешают лень, страх и низкая самооценка!»
– Лень – это точно не про нас. Но вот, почему-то… эх-х-х… почему-то не получается так у меня, у нас… много у кого не получается… – муравьиха на эмоциях наконец поднялась с места, и хотела было обнять Эйва, но он беспощадно выстрелил скороговоркой:
– Тс-с-с, а это – небольшой приятный подарочек тебе на день рождения! Поздравляю от всей-всей-всей моей влюбленной-превлюбленной души-и-и и желаю… хм-м-м… – тут он слегка поперхнулся, но через секунду-другую снова воспевательно продолжил, – и желаю, оченно масштабно так желаю тебе, чтобы всегда сбывались все-все твои мечты – маленькие, средние, огромные и, даже, преогромные! Пусть все сбывается! Все-превсе, что ни пожелаешь! А-а-а, я, по возможности, буду помогать в их реализации! И, конечно же, пусть в твоем мире светит солнце и пусть у тебя все будет на «отлично»!
И заканчивая последнюю фразу с ударением на последнем слове, Эйв указал лапками на впархивающего, словно в невесомости, в вагон муравья, который триумфально держал того самого мягкого розового слоненка, мирно сидевшего еще несколько минут назад у нее в лапках.
«О-о-ох, ну и дела-а-а! Денек сегодня выдался! Повально – одни твердокаменные загадки и головоломки!» – искренне обрадовалась и удивилась одновременно Амина, она с распростертыми лапками приняла, отметив про себя завистливые взгляды вагонных путешественников, умилительный подарок и мягко погрузилась в спасительное кресло. Ошарашенная взрывной волной сплошных сюрпризов, муравьиха хотела только на мгновение взглянуть на бесконечно мелькавшие синусоидой за скользким окном серо-оливковые холмы: то вырастающие в огромные, островерхие, горбатые, дремотные горы, то почти распрямляющиеся до шагреневого, полуголого, угрюмого степного рельефа, и бесследно тающие в пушистом ультрамарине горизонта, но мимолетный взгляд ее крепко-накрепко примагнитился, прилип и уже не мог оторваться от зачаровывающего, пробегающего мимо пейзажа. Только вроде настроившаяся на более-менее положительную мелодию погода, снова резко менялась в худшую сторону. Трагичные, мрачные тучи бесцеремонно и грубо растолкали цветные пушистые подушки облаков, и безжалостно окружили со всех сторон солнце, вынуждая его к безоговорочной капитуляции.
«Похоже, все-таки без хорошего дождя не обойтись! Во-о-он тучи какие надвигаются!» – с досадой подумала муравьиха, а вслух громко произнесла, продолжая смотреть в окно, будто завороженная:
– Какой сегодня день, Эйв, подскажи, пожалуйста, а то я уже запуталась! День недели какой?
Странно, но ответа не прозвучало, а непрерывно-скачущие холмы уже закончились, они постепенно переросли в величественные, неприступные горы, вокруг которых струилась серебристой ленточкой железная дорога. У самого подножия одной из отлогих, морщинистых гор беззаботно дремала скромная деревушка: десятка три бревенчатых старых, но крепеньких домиков достойно оживляли бурую насыпную возвышенность. Из окна летящего поезда было видно, как несколько беспокойных муравьев-крестьян живенько перегоняют большое стадо тлей на новое пастбище, беспрестанно прикрикивая на них и подстегивая кнутами. Сквозь плотное вагонное окно странным образом просочился, долетел ароматный букет цветущей лаванды и меда.
– Я спрашиваю, какой день недели сегодня, Эйв? Ты чего молчишь, а? Молчишь… чего?.. – Амина наконец смогла оторваться от заоконного царства и посмотрела в сторону друга. – Эйв, Эйв, ты где?
Но того уже не было на прежнем месте. Слоненок, божественный детеныш, мирно спал в добрых лапках муравьихи. Болезненно-яркое освещение в вагоне на пару секунд пропало и тут же зачетно вернулось. Амина с некоторой осторожностью поднялась с места, огляделась с беспокойством, лихорадочно обыскав глазами все пространство вагона, но, так и не обнаружив Эйва, жестко плюхнулась обратно в кресло, ч-ч-чихнула, и с запредельно-крепкой нежностью обняла бесценную игрушку, закрыв глаза. Надвинулась плотная тишина.
«Очень надеюсь… я очень надеюсь, что все обустроится, и я скоро приеду к своей цели! Без каких-либо неприятных приключений. Просто приеду и все! Поскорей бы уже встретить Эйва… еще бы точно определить, какая сейчас эта моя цель! Неужели, снова впереди маячит этот вопрос, наверное, наисложнейший вопрос – определить цель, к которой требуется двигаться?» – со вздохом подумала Амина во сне и пробудилась.
«Итак-итак-итак, делаем вывод из… о-о-ох, из сна – надо постараться, очень уж надо постараться понять самую себя и определить цель на данный отрезок жизни! И тогда все будет намного проще… будет – просто великолепно!»
Осторожно протерев глаза, Амина наконец-то смогла сфокусировать зрение на стоящем невдалеке, всего каких-то шагах десяти, громадном, ветвистом, пепельно-угольном дереве со свисающими гроздями невероятных коготков. Тут муравьиха ясно разглядела, как от могучего сказочного исполина с присвистыванием отделился, отпочковался живой черный силуэт, хотя… хотя, уже через каких-то несколько минут она клятвенно для себя решила, что произошедшая впоследствии сцена ей все же померещилась. К опешившей поначалу Амине спокойной, флегматичной походкой приблизилась, подплыла на светло-зеленых, изумрудных, фисташковых нежных волнах по травянистой полянке, довольно-таки странная муравьиха, причем одетая точно так же, как и сама Амина, прямо до самых мелочных мелочей, будто бы зеркальное отражение: и потрепанный светло-голубой джинсовый комбинезон с целым рядом узких карманов на правой штанине для рабочих инструментов, с экзальтированно вышитыми бело-синими лампасами, и легкая рубашка в клетку-многоцвет, и сверху летняя ветровка ядовито-зеленого цвета с двойными узенькими погончатыми стрелками, догоняющими одна другую, и легкие белые ботильоны спортивного типа, и еще удивительное совпадение – она была тоже беременная, на таком прили-и-ичном сроке… да, и что самое главное, самое поразительное, после чего Амине-первой сложно было трезво соображать, – «подошедшая Амина», «Амина номер два», была точь-в-точь похожа на саму нее.
– Ну-у-у, и как твои-и-и дела-дела? – уверенным бархатным голосом нараспев спросил двойник муравьихи, хотя рот ее не отрывался. – Очень рада тебя здесь встретить, давно уже поджидаю…
– Да-а-а, дела хорошо идут, все ровно так… все отлично! Все хорошо у меня! – Амина-первая неспешно отбила пробный удар, и слегка удивленная осмотрелась вокруг по сторонам, с легкой надеждой ожидая, что может быть и появится кто-нибудь хоть кто-то, и спасет ее, поможет ей в нелепой ситуации, но, как и бывает в жутких историях, ни одной живой души на поляне не было.
– Ты в этом уверена, м-м-м? Ты – какая-то растерянная…
– Да, все в порядке!
– Ты уверена, в том, что говоришь, м-м-м? – упрямо и напевно настаивала на пессимистичном ответе подошедшая. – Мне… знаешь, мне почему-то кажется, что не все так уж и отлично и прекрасно? Столько всего навалилось в твоей жизни, и ведь навалилось разом… Бывает такое… Разве не тяжело тебе? А если мне что-то кажется… в общем, мое чувство редко когда подводит…
– Слушайте, спасибо за беспокойство, но я…
– Да всегда – пожалуйста! – перебила муравьиха.
– Спасибо-спасибо, я совершенно точно уверена, что у ме-ня все от-лич-но! Отлично у меня! – четко мгновенно отпарировала Амина и ее неуверенный взгляд остановился на подошедшей. Тут Амина отметила про себя, что эту молодую муравьиху она уже где-то встречала раньше, но шаловливый разум никак не мог согласиться с тем, что это она сама и есть, это и есть Амина-вторая.
– Ну, хорошо! Хорошо-хорошо, пусть так, как скажешь? Отлично!.. Мне стало просто интересно, я…
– Действительно! – Амина скорострельно посмотрела куда-то за спину неизвестной и отметила, что на той же полянке, на их общей поляне, только на противоположной стороне происходит та же самая, тот-в-точь сцена: одна Амина (теперь уже Амина-третья) – беременная, изможденная, уставшая и в полудреме сидит и общается с Аминой-четвертой, о чем они беседовали – не долетало до муравьихи.
– Почему-то сердечко екнуло и… вот решила спросить у тебя про жизнь… – с занозкой в голосе продолжала Амина-вторая.
– Я понимаю, понимаю. Но у меня… все у меня превосходно, правда! – отвечала Амина, а сама смотрела дальше за сценкой на противоположной стороне полянки, которая застопорилась и никак не развивалась: обе муравьихи мирно беседовали.
– Пусть будет «отлично», если ты так считаешь, – снова вклинилась в сознание Амина-вторая.
– Да, спасибо, пусть будет так! И только так!
– Тут же как… На обусловленном уровне все взаимосвязано: все, что мы вкладываем в мир, неизменно возвращается к нам! Все прилетает к нам бумерангом. Ты говоришь «отлично», значит – тебе и вернется высшая отметка.
– Точно, так оно и происходит!
– Конечно, точно!
– Разве это кто-то отрицает? Я всегда придерживаюсь этого же мнения… даешь миру добро – вернется сторицей… так что…
– Вот и очень хорошо! Я – безгранично рада! Безумно рада, что у тебя все отлично! Пусть будет и дальше легко и гладко! – неожиданно хлестко оборвала Амину незнакомка, резко развернулась и пошла прочь. Амина только и успела вслед послать ей короткое: «Счастливо Вам!» – как та бесследно растворилась за ближайшими деревьями. Недоумевающая Амина не успела усмотреть, когда отстраненная «зеркальная» парочка на дальней стороне полянки разошлась, – сейчас никого не было. «Мозги совсем набекрень в последнее время!» – отрешенно подумала про себя Амина.
Солнечный блин, пульсирующий бесконечным позитивом, еще не успел подняться достаточно высоко, но его жгучие, безжалостные, всепроникающие щупальца уже нещадно обжигали землю. По бескрайне-голубому небесному полотну плыл один-единственный золотистый, кружевной облачный пухлявчик, похожий на космогоническую сонную рыбу.
Утренний жар предвещал тягостный, мучительный и неприятный день… Крохотные надоедливые мушки одна за другой так и липли на открытые части тела, – на мордочку и верхние лапки, не отставали и непримиримо тиранили. Амина без конца и края отмахивалась от нервной назойливости мелкоты.
«Достали, достали, достали! И что им от меня надо-то?» – Никак не могла взять в толк черноглазая красавица.
Возле задних лапок муравьихи прошелестел небольшой скользкий сопливо-зеленый шнурок и скрылся в густой траве.
«Ну-у-у, и где я? Где я сейчас? Что же будет дальше? Кто мне может помочь?» – одна за другой беспокойные мысли молниеносно вырастали до самых заоблачных небес и становились могучей, непреодолимой каменной стеной. «И ведь, на самом деле, не все так уж и отлично, если чистосердечно признаться себе самой!» – Амина тяжело вздохнула и вспомнила недавнюю гостью.
– Ты что-ой-то тут делашь? – неожиданно перед мечтательной Аминой вырос незнакомый муравей. Откуда он возник – Амина не смогла объяснить себе даже после его ухода. Просто вдруг молекулярно проявился, по-видимому, сняв волшебную шапку-невидимку, из нагретого лесного воздуха – как сказочный джинн. – Привет-привет, странствующий колобок! Давай-давай, рассказывай, как тут очутилась!
Первый раз в своей жизни она видела такого необычного темно-бурого великана, как ей показалось, с внушительный грузовик-многотонник. Выразительные, почти прямоугольные серо-зеленые глаза пристально смотрели на нее, внимательно изучая муравьиху, по вискам путешественника лениво сползали капельки пота. Бесконечно-длинные седоватые усики незнакомца слегка шевельнулись, похоже он не собирался никуда уходить, не получив ответа. На его безразмерной кочерыжке, как влитая, сидела белоснежная пластиковая каска, такого же цвета – комбинезон из воздушного материальчика украшенный шоколадного цвета незатейливой двойной пирамидой-эмблемой. Из-за широченного проподеума9 выпирал еще более мощный рюкзак, на который со всех сторон было понакручено бог знает чего: какие-то потертые временем, отдаленной грязно-голубой расцветки полиуретановые коврики, аккуратно упакованные фольгой прямоугольные свертки, поверх которых грустили нашлепнутые многовековые, выцветшие этикетки с напечатанными когда-то радужными штрих-кодами, парочка фонарей: один – в довольно странном, округлом корпусе, скорее всего, – водонепроницаемый, солидного вида, размером с футбольный мяч, другой – совсем миниатюрный, будто бы игрушечный, с вытянутой ребристой ручкой и приплюснутой лампой, и запасная каска, формой и цветом в точности копирующая абрикос. В правой лапке он уверенно держал небольшой топорик с зачехленным лезвием. По окраске этого самого проподеума – муравьиной спины – отмечается высокая степень родства между собой некоторых видов муравьев. Именно на этой добродушной теме «родства особей» и застопорилось дальнейшее развитие каких-либо других мыслей беременной особи. Она прекрасно понимала, что представший перед ней муравей – несколько иного, чужеродного вида, и как он себя поведет в возникшей ситуации – вот главный вопрос. Но фимиама фатальной опасности, который обычно «маячит» издалека, она не ощущала, значит все должно быть в полном порядке. Невольно озадаченная появлением гостя, муравьиха несуразно моргала, глаза ее беспокойно бегали, словно сумасшедшие белки в колесном замкнутом круге, но сама она пребывала в позе окоченевшего белого медведя.
– Э-э-эй, слышишь? Слышишь меня? Я спрашиваю, как ты тут оказа-а-ала-а-ась? – незнакомец попробовал остановить стремительно мчащийся гоночный автомобиль мыслей муравьихи на скоростном шоссе жизни, но все попытки казались наивно-безуспешными.
Он широко и мягко улыбнулся сидевшей, которая казалась беспомощно заледеневшей, и в тот же миг его арктическая каска покосилась, поехала и чуть было не упала с затылка. Беззаботная выходка «веселой белой каски» позабавила Амину и ее матовые мандибулы слегка приподнялись.
– Да, я…
– Да!
– Я тут проезжала мимо? – с хрипотцой в горле начала оправдываться Амина. – Проезжала, и вот получилось… п-п-получилось…
– В каком эн-н-нто смысле «проезжала», разрешите Вас спросить? Проезжать-то как тут? Тут со всех сторон – никак не проехать, не пройти! – бурый великан недоуменно смотрел на нее и пытался понять, про что она рассказывает, все также продолжая держать широченную добродушную улыбищу. – Ты здесь не одна, что ли?
– Почему? Одна я тут… Вроде бы одна!
– Одна или не одна, не пойму? Тебя выбросили? Что случилось-то? – бесконечные вопросы так и сыпались колючими стрелами из любопытного прохожего, а ответы? Ответы не спешили рождаться в легком молочном тумане, в коем пребывала лесная путешественница.
– В смысле? А-а-а, ну да! Вот получилось так, что меня везли в город… Во-о-от… везли в город…
– Так-так-так!
– Да-да, везли в город… А потом, кажется, что-то случилось… Что-то случилось, что-то произошло! И я совсем не помню… не помню, что произошло, – она безмятежно сложила лапки на аккуратно выпирающем петиоле – стебельке, соединяющем брюшко с грудкой, который еще недавно был совсем узким, а сейчас стал непривычно кругленьким. – Что еще рассказать? Когда мы отправились в дорогу, был вечер? Вечер же?
– Ты это меня спрашиваешь? – муравей наклонил мордочку.
– Нет, я думаю… вроде бы вечер был… я так думаю, что был вечер…
– А-а-а, ну хорошо, а дальше? Все же когда Вы, обращаюсь к Вам лично, а не ко всей компании, с кем Вы ехали, так вот, Вы лично поехали в городок или куда Вы там поехали? Куда Вы изначально направлялись? Цель была какая-то? – муравей пристально разглядывал Амину. – В каждом отдельно взятом случае, можно сказать, что практически – в каждом, любой муравей, независимо от статуса, настроения и много еще чего, каждый муравей когда отправляется куда-либо, имеет определенную цель, конечный или промежуточный пункт назначения, так сказать. В Вашем личном случае был пункт назначения?
– Да-да, правильно Вы говорите, был пункт… все Вы правильно говорите, только вот…
– Конечно же, правильно говорю. Неправильно – совершенно невозможно. Если бы было «неправильно», то я бы молчал. И-и-итак, Ваш пункт наз-на-че-ни-я…
– Пункт – это все верно, но что-то не сходится! Утро сейчас, сейчас уже у-у-утро и я ничего не пойму! Все как-то закрутилось, запуталось, завертелось… мы поехали вечером, выехали вечером, а как тут оказались, в смысле – я оказалась, уже и не помню… и где тогда все? Странно… Ничего не могу понять, что произошло! Что… – потерянная муравьиха скорострельно выпалила все предыдущее с таким прицелом, что мол: «Я вам сказала как есть, а там уж сами разбирайтесь, что с этим делать, и как с этим жить», и могла бы, казалось, дальше продолжать нескончаемо тараторить в том же духе.
– Да уж-ж-ж, и я никак не пойму, – медленно с расстановкой перебил ее незнакомец, сделав вывод, что ничего толкового от странницы не добиться. – И никаких мало-мальских следов нет ни на траве, ни вокруг поляны! Следов преступления, так сказать, нет! И это не есть хорошо! – он окинул всепроникающим взглядом ближайшие окрестности и почесал горбинку на лобной лопасти10. – Просто вообще нет ничего, удивительно! Вроде ни-че-го и ни-ко-го! Главное, надо решить, что же все-таки делать тебе, то есть, теперь уже не только тебе, а – нам, и как дальше, куда двигаться! – еле слышно монотонно затарахтел незнакомец, и чуть добавив громкости, произнес: – Тебе в любом случае надо добраться до города! Тут же тебя не оставишь! Сейчас что-нить придумам. Раз уж я тебя встретил, то надо помочь, как же без помощи ты одна-то?.. Сейчас придумам, придумам!
– Спасибо Вам, за… – снова начала было хрипеть Амина, но муравей уже спешил от нее куда-то бегом.