Вы здесь

Девятый круг. Ада. Часть первая. Ведьмина часовня (Юлия Верёвкина)

© Юлия Верёвкина, 2016

© Юрий Мудрик, дизайн обложки, 2016


Корректор Галина Попова

Редактор Александр Фадин


Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая. Ведьмина часовня

1

– Снег! – закричала Лерка из кухни.

Сергей подумал, что она шутит; конечно, сейчас вбежит в комнату и расхохочется, может, бросит в него полотенце: «А ты правда поверил, да?»

Но он всё-таки поднял глаза к окну. Не поверил. Встал, отдёрнул тюль. На пыльно-зелёную, какая бывает у городских деревьев посреди июля, листву клёнов падал снег. Падал крупными хлопьями, с нарочитой самоуверенностью панка в библиотеке – словно понимал, что его не ждали. Он касался ветвей с лёгким удивлением, точно оценивая, каково это – оседать на широкие зелёные листы.

Лерка примчалась из кухни и встала рядом с братом. Открыла было рот, посмотрела за окно и ничего не сказала. Снег падал, падал, падал, всё смелее, увереннее, и вот уже трава во дворе стала бело-зелёной, как будто кто-то не слишком тщательно закрасил зелёным фломастером лист бумаги. Прохожие стояли, удивлённо глядя на ворох снежинок, сыпавшихся с неба, и не замечали, как они тают на их голых руках и тонких футболках.

Лерка открыла окно и протянула руку. На ладони быстро таяли снежинки.

– Настоящие, – почему-то сипло сказала она.

На календаре было одиннадцатое июля.


Снег шёл весь день. Казалось, он вот-вот закончится – ну полноте, поиграли и хватит, сейчас лето, в конце концов, вчера было плюс тридцать! Да, для экзотики это неплохо, но хватит же, хватит…

Столбик термометра неуклонно полз вниз, и резкое похолодание делало снег настоящим, не игрушечным, как при первом взгляде. К вечеру снег уже завалил весь двор. Травы как будто и не было. На деревьях выглядывали краешки поникших листьев. Весь день им звонили друзья, знакомые и родные. Диалоги получались один к одному: «Видали?» – «Что творится-то!» – «У вас тоже снег?» – «С ума сойти!» В новостях эту тему мусолили по третьему кругу. А теперь всё выглядело так, будто ничего особенного не случилось. Мягко вечерело, снег сверкал в свете фонаря, Сергей писал за столом, Лерка варила пельмени. На кровати валялись конспекты лекций, поперёк холодильника висела бумажка: «Купить хлеб и зубную пасту!!!», о чём они всё равно забывали третий день. Слышно было, как ругаются соседи сверху. И всё нормально! Всё как всегда.

– Серёж, ты идёшь? – Она выключила конфорку.

– Угу.

Сергей пришёл в кухню. Лерка небрежно раскидывала пельмени по тарелкам.

– Рано в этот раз зима наступила, – немного неуклюже начала Лерка разговор, глядя, как брат методично посыпает пельмени перцем – так, как делал всегда. Слишком обыденно. – Напишешь об этом?

Лерка редко интересовалась работой Сергея – он писал для местной газеты, – но сегодня, ей показалось, можно сделать исключение. Правда, нарочитое безразличие брата, которое он напускал на себя всякий раз, когда случалось что-либо, возбуждавшее её любопытство, и в этот раз заставило её пожалеть о своей несдержанности.

– Придётся… Хотя какой в этом толк? Завтра растает всё, – рассеянно ответил Сергей.

Но снег не растаял – ни завтра, ни потом.

2

Тёмный храм был почти пуст. Только несколько старушек стояли по углам: все в доперестроечных пальто и шерстяных платках, с суровыми лицами, со свечами в изжёванных морщинами руках. Отец Андрей уже закончил исповедь и, отпустив древним жестом благословения прихожан дожидаться причастия, посмотрел за высокое, забранное чугунной решёткой окно. Снег мягко падал на кусты роз во дворе; было отрешённо и тихо. Взяв с аналоя крест и Евангелие, отец Андрей несколько мгновений не сводил глаз с цветов за стеклом – пышных, красных, и вдруг – в белом, нежном… Он отвернулся, собравшись уходить, и невольно вздрогнул. Перед ним стоял молодой человек и смотрел прямо ему в лицо – пристально, выжидающе и в то же время как-то… отчаянно. На его светлых волосах, собранных в хвост, пушился снег. Серые глаза блестели – горько, нездорово.

Отец Андрей немного удивился, но коротко кивнул ему: мол, говори.

– Я не псих, – сообщил молодой человек; голос его сбивался, будто он только что бежал. Отец Андрей с недоумением вскинул брови. – Но я знаю, почему снег. Это она. Всё она…

Истерик отец Андрей не одобрял и строго посмотрел из-под очков на молодого человека. Тот запнулся на полуслове.

– Я бросил… – Он замялся и отвёл глаза, но вскоре продолжил: – …Дело своей жизни бросил. Из-за неё. Я… не могу без неё, и она меня позвала.

Отец Андрей уже собрался напомнить молодому человеку, зачем приходят на исповедь, но тут он сам перешёл, что называется, ближе к теме.

– На мне грехов столько, что… – Молодой человек махнул рукой, как бы отметая всякое снисхождение к себе.

– Сомневаться в том, что Бог тебя простит, значит… – начал было отец Андрей, но исповедующийся его перебил:

– Да знаю я! Лучше, чем вы думаете, знаю! Простите, – последнее слово он сказал гораздо тише и спокойнее, чем первые реплики. – В общем, я её люблю. Наверное, это так называется, только это уже невозможно, – измучила! То ночами приходила, я ей, представьте, руки целовал, а вдруг в себя приду – нет её, я воздух ловлю. А теперь вот – снег.

Из потока речи молодого человека отец Андрей выхватил наиболее понятный момент.

– Ну, любишь, понял. Что случилось? Ты, может, женат? Или она замужем?

Молодой человек устало покачал головой. Его точно лихорадило. Он сжал было руки в кулаки, но потом медленно разжал напряжённые тонкие пальцы и перекрестился, отвернувшись к распятию. Христос, склонивший узкий лик на фоне окна, за которым продолжал крупными хлопьями укутывать розы снег, казалось, был в этот миг особенно милостивым. Сочувственно смотрела Богородица на иконе, вся в розоватых отсветах лампадки. И так тихо было в храме…

Отец Андрей ждал.

Наконец молодой человек посмотрел измученными глазами куда-то сквозь него и вздохнул:

– Она – моя сестра.

3

На другой день снег не растаял. Сергей немедленно отрядил сестру лепить снеговика для громкой первой полосы, а сам помчался в редакцию. Чувствуя себя довольно глупо под взглядами старушек у подъезда, быстро промокшая Лерка воткнула снеговику морковку меж нарисованных маркером глаз и побежала в университет, на консультацию перед последним экзаменом.

В alma mater разговаривали только о снеге – так же, как на остановке, в автобусе, на улицах. Естественно, предсказывали конец света. Тётя Тамара, университетская уборщица, исключением не была. Едва Лерка повесила куртку, старушка немедленно вздохнула:

– Всё. Точно всё. Давно к этому шло. Наказывает нас Бог…

Лерка поспешно кивнула и выбежала из раздевалки. У расписания, как обычно, толпились студенты. Оттуда донеслось:

– Всё, конец света. Это ещё Нострадамус предсказал.

На втором этаже молодой преподаватель старославянского уверенно изрёк:

– Всё, недолго нам осталось, солнце вот-вот взорвётся.

Девчонки в аудитории, собравшись у окна, тоже на все лады обсуждали нынешнюю аномалию. Но вот вошла Разбегаева, преподавательница, и стало ясно, что даже если бы небо вдобавок осветило северное сияние, она бы не преминула выявить их предосудительной безграмотности. Положив внушительную стопку папок, тетрадей и парочку словарей на стол, она нетерпеливо кивнула девушкам у окна.

– Преподаватель вошёл, девушки.

Милая, строгая, несгибаемая Разбегаева! От её основательности снег вдруг стал просто снегом.

– Валерия, пожалуйста, к доске.

…Когда-то Лерке приснился сон: в городе невесть откуда появились стада динозавров, которые громили всё подряд. Ревел ураган, хлестал дождь. Между огромных лап какого-то монстра Лерка, чудом спасшись, проскочила на крыльцо университета, чтобы спрятаться. Не успела она перевести дух, как появилась Разбегаева. Динозавр крошил супермаркет напротив, а Разбегаева строго спросила: «Валерия, вы сделали задание по русскому языку?»


Вечером Сергей позвонил и сказал, что будет поздно: у него много работы. Лерка решила оставить сомнительную затею приготовить плов и, слопав бутерброд, задумалась, куда бы ей направить свою лишённую вектора энергию. Взгляд остановился на кладовке.

Волковы выросли в деревне и, покоряя город, поселились на съёмной квартире, причём нынешняя была уже не первой. Они перебрались сюда лишь недавно и были, в общем, довольны: просторная комната, разумная плата и вменяемая хозяйка, которая всегда предупреждала о своих визитах, к чести её, очень редких. А на прошлой квартире эксцентричная старушка с фиолетовыми кудрями появлялась, как не в меру активное привидение, и ранним утром, и глубокой ночью, бесшумно проскальзывая в дверь и засовывая морщинистый нос то в их кастрюли, то в карманы курток.

Впрочем, и у нынешнего жилища недостатки имелись: совершенно не вместительный шкаф и забитая до отказа кладовка. Лерка хищно посматривала на её дверь уже несколько недель и наконец решилась. У неё давно мелькала мысль, что никто не заметит пропажи пары-тройки коробок с хозяйским прошлым.

Тут было всё, что можно найти в среднестатистической кладовке или на балконе, от лыж с одной палкой до длинных резиновых сапог, от шерстяных носков до банки с засохшей краской. Только на беглое ознакомление с залежами коробок, мешков, свёртков и узлов у Лерки ушло полчаса. Решить, что из хозяйского старья можно безнаказанно выбросить, оказалось нелегко. Вздохнув, Лерка на миг исчезла в пыли и вытащила на свет первую коробку. Ну конечно: детская одежда. Ребёнок вырос, а вещи оставили его будущим детям, – стандартная история. На выброс не годится, могут вспомнить. В другой коробке почивали два плаща мышиного цвета, которые никто никогда не наденет, но выбросить всё равно жалко, и три свитера из той же категории… Пожалуй, подойдёт.

Лерка приступила к следующей коробке. «Надо же, не тряпки», – удивилась она, справившись с хитрым узлом. Достала деревянную резную шкатулку, внутри – пара заколок-невидимок, простенькая резинка и какие-то обрывки бумаги. Лерка развернула один. Ярко-фиолетовыми чернилами, мелким почерком было написано: «…теперь тебе Его путь не повторить, и я здесь ни при чём, ты сам…». «Его» – с большой буквы с завитушками. Клочок был мятый и очень маленький, дальше фразы было не разобрать, но Лерке стало интересно. Она жадно, как к какой-нибудь захватывающей древности, кинулась к другим кусочкам. Размашистые, широкие буквы, выведенные обычной шариковой ручкой, встретились на небольших и скомканных, но всё-таки цельных листках: «Рыба на балконе, рис на плите. Поешь, не забудь», «Покорми кота дяди Толи», «Адин поезд в 8.30». Первый, мелкий почерк встретился ещё пару раз, но на таких маленьких и затёртых обрывках, что разобрать ничего не удалось. Лерка разочарованно отставила шкатулку в сторону. Ошмётки чужой жизни, забытые в кладовке, манили её, но рис на плите и дяди-Толин кот наводили на мысль, что жизнь эта довольно заурядная. Лерка продолжила исследовать коробку. Тетрадка. Обычная школьная тетрадка по литературе, подписанная ученицей 11-го класса Исаевой Адой. Ада. Лерка приподняла бровь. Редкое имя. А почерк… тот первый почерк, мелкий. Серебряный век, Есенин, Маяковский, Булгаков – темы, прилежно подчёркнутые фломастером. На полях редкие заметки, видимо как-то связанные с уроком. В конце несколько цитат, которые, наверное, приводил учитель, а ещё – две фразы, написанные поперёк листа и небрежно зачёркнутые:

«Если ты любишь Бога и Он любит тебя, почему ты боишься Его?»

«Бог создал этот мир таким – что же ты его отвергаешь? Ты осуждаешь Его? Что же, Он зря трудился?»

И, наверное, как продолжение этой мысли:

«Бог создал меня…»

У Лерки напрочь вылетело из головы, ради чего она полезла в эту пыльную кладовку. Она будто читала книгу, которую надо собирать по страницам; любопытство било через край. Теперь она даже переставала дышать, когда вновь лезла в коробку.

Евангелие. Скромное синее Евангелие. Лерка полистала книгу. Страницы затёрты, кое-где – карандашные заметки. А на обратной стороне обложки аккуратно выведено: «Ада, читай хотя бы иногда». Что ж, Ада, кажется, предпочла убрать подарок подальше.

Далее Лерка нашла разорванный бумажный пакет, на котором было написано «Для Ады». Наверное, в нём передали Евангелие, по крайней мере, почерк совпадал с надписью на форзаце книги.

Шарф. Лерка удивлённо разглядывала очередную вещицу. Обыкновенный муаровый шарф ярко-алого цвета, на одном крае которого давно расплылись большие чёрные буквы – «Ада».

Пикнул домофон. Лерка вскочила и торопливо затолкала всё обратно в кладовку, потом бросилась в комнату, чтобы поскорее принять вид добропорядочной сестры, читающей книжку, а не роющейся в чужих вещах.

Сергей вошёл, отряхнул снег с куртки, поворчал, что на дорогах жуткие пробки из-за снега и что хлеб опять не купили, по традиции сердито объявил:

– Обожаю эту работу! – и, как всегда, обругал редакцию всеми известными ему словами.

Но Лерке было не до него. Её беспокоили две вещи: когда растает этот ненормальный снег и Ада, которая, похоже, когда-то жила здесь.

4

В редакции было холодно. Сергей пил остывший кофе и набирал статью об абсолютной неготовности городских властей к чрезвычайным ситуациям: снег шёл уже неделю, но дороги так и оставались заваленными, а квартиры жителей, беззащитных перед чиновниками, – нетоплеными. Сергей знал, что пишет для людей, которые хотят прочитать, что за них заступаются только на газетной бумаге, а во власть приходят исключительно воры и бездельники, и слогом пользовался соответствующим.

В это время он был один в их корреспондентской комнатушке, гордо именуемой редакцией: девчонки разбежались по заданиям, а может, по магазинам – на то они и девчонки. За окном валил снег. Тут в дверь тихонечко поскреблись. Сергей весь сморщился от этого скребка: так скрестись могли только читатели, причём читатели, которым что-то надо. Напечатать про их сложную жизнь (или, того хуже, жизнь их детей-бабушек-дедушек…), разобраться с соседкой, пятый месяц не возвращающей сто рублей, или вернуть деньги за прошлый номер, который драгоценному читателю не понравился (а не то он перестанет покупать любимую газету). Так или иначе, они все чего-то хотели.

– Войдите! – крикнул Сергей, сворачивая вордовский документ и приготовившись к худшему.

Вошла девочка. Сергей удивился. Буйными читателями, готовыми ходить, звонить и писать в редакцию, оказывались, как правило, пенсионеры или те, кто скоро ими станет.

– Здравствуйте, – тихо сказала она, встав прямо перед ним.

Тут Сергей разглядел, что не такая уж она маленькая. Ей, похоже, было лет семнадцать. Его сначала сбили с толку две русые косы, свешивавшиеся из-под белой шапки с помпоном, и тонкое лицо, бледное без косметики. Посмотрев на неё внимательнее, Сергей ошеломлённо отставил кофе. Правильные черты, большие глаза, изящные кисти рук с ногтями, лишёнными лака… Девушка была неухоженна, слишком просто, по-детски, одета – но при этом довольно красива.

– Что вы хотели? – выдавил Сергей.

– Напишите! – вдруг крикнула она. – Напишите, что мы все умрём под снегом!

Сергей опешил. Девушка, которой впору было играть ангела в голливудском фильме, оказалась истеричкой. Он вздохнул – и смирился: в эту комнату приходили и не такие помешанные. Отводя глаза, чтобы не отвлекаться на странную прелесть этого бледного, почти прозрачного лица, Сергей сдержанно начал:

– Видите ли, предсказания мы не публикуем, мы пишем больше на социальные темы…

Девушка неожиданно нагнулась прямо над ним, опершись покрасневшими от мороза руками на стол.

– Социальные – это о людях, верно?

– Верно, – согласился Сергей, отъезжая на стуле к самой стене.

– Так и это для людей! Пусть знают! Скажите им, что Бог есть! Скажите, что им надо только успеть исправить всё, что они наделали. Времени больше не будет, пусть поймут! Нам немного осталось. Людей больше не будет.

– Ну зачем же их так пугать? – спросил Сергей. Странное дело, в этой холодной красоте не было ничего заманчивого, такого, что заставляло бы не отрывать от неё глаз; ему уже хотелось выставить девушку за дверь, скорее дописать текст и уйти домой. – Даже если наступит конец света…

– Свет останется! – перебила посетительница и объяснила: – Людей не будет.

– Хорошо, – поспешно согласился Сергей и подумал: ну почему он пять минут назад не ушёл покурить? Ведь хотел же. Тогда, может быть, она бы развернулась и ушла. – Только зачем им знать сейчас? Пусть поживут в своё удовольствие, уж сколько осталось.

– Да вы что! – крикнула она так гневно, что Сергей мрачно решил: нет, не ушла бы. – Вы хотите, чтобы они в свои последние дни продолжали грешить? Вы не понимаете! Если вы напечатаете предупреждение, у них время будет. Покаяться. Помолиться. Бога вспомнить. Прощения у людей попросить. Подготовиться. И может быть, Он спасёт кого-нибудь. Ноя же спас.

Ну почему на факультете журналистики не учат, как избавляться от подобных читателей? Как-то в редакцию пришёл старичок в шинели, который совал девочке-корреспондентке под нос осколок бутылочного стекла и доказывал, что это – откопанный на его огороде кусок метеорита. В другой раз приковыляла бабка, уверявшая, что по ночам её беспокоят марсиане, а собес почему-то ничего с этим не делает (главным образом она жаловалась на собес, позволяющий себе такую халатность, а не на марсиан). А теперь вот эта.

– Вам лучше в религиозную газету обратиться, – ещё сохраняя выдержку, посоветовал Сергей. – Мы на такие темы не пишем.

– Но у вас тираж больше? – требовательно уточнила она. Густые каштановые брови описали идеальную дугу.

– Больше, – нехотя признал Сергей.

– Так вас больше людей прочтут! И спасётся больше! Как же вы не понимаете? – И она посмотрела на него как на ненормального. Это совсем вывело Сергея из себя.

– Мы-об-э-том-не-пи-шем, – сквозь зубы процедил он.

Казалось, девушка расплачется. Она смотрела на него светло-серыми глазами так обиженно, словно он выбросил в окно её котёнка. Неожиданно она топнула ногой.

– Я сюда пешком пришла! К вам! Из Бердеевки! – завопила она. – Я же для вас! А вы не напишете?

Она и в самом деле расплакалась. Сергей почувствовал себя мерзавцем, издевающимся над ребёнком. И вдруг понял: несмотря на возраст, она же правда совсем девочка – по крайней мере, по сознанию.

– Ну, я поговорю с редактором, может, мы попробуем что-то такое написать. Как вас зовут? – с фальшивой участливостью спросил он.

– Маша.

«Маша! Ну конечно, Маша! – устало подумал Сергей. – А как ещё могут звать пророчицу Апокалипсиса. Да, она ведь и пешком откуда-то там пришла». Он нервно нарисовал в блокноте треугольник, тут же его замалевал и обратился к Маше, сцепив руки:

– Маша, а фамилия твоя как? – непроизвольно перешёл он на ты.

– Семёнова.

«Хоть не Иванова», – мельком подумал Сергей и записал девушку в блокнот.

– В школе учишься?

Она снова посмотрела на него с ужасом.

– Какая школа? Сейчас молиться надо, душу спасать! Я что, похожа на человека, который может заниматься пустяками в такое время?

– Нет-нет, совсем не похожа, – торопливо сказал Сергей, и это была первая искренняя фраза в разговоре. – Маша, видишь ли, я сейчас должен срочно дописать статью и бежать на интервью с… м-м… с губернатором! – Он представил себе, как бы засмеяли его девчонки, если бы слышали эти слова. – А ваше, бесспорно, очень важное сообщение, если редактор согласится, мы опубликуем.

– Вы мирской человек, – укоризненно сказала Маша. – Одумайтесь! Не о статьях и зарплате надо сейчас думать, а о спасении… Я могу не попасть сюда больше («Уже хорошо!» – облегчённо вздохнул Сергей), поэтому, если вы промолчите, вина за все беды падёт на вас. А губернатору тоже обязательно скажите, пусть срочно…

– Поверьте, он знает, что делать в такой ситуации! – заверил Сергей и вскочил. – Я забыл, мне надо срочно в… бухгалтерию. Машенька, всего доброго. Счастливой тебе дороги.

И Сергей ловко вывел Машу из офиса, а сам скрылся в бухгалтерии. Две девушки подняли глаза от бланков и удивлённо покосились на него.

– Спасаюсь! – Он развёл руками и пояснил: – Читательница. Особо буйно помешанная. Грозит концом света.

Девушки сочувственно улыбнулись. Прождав минут пятнадцать, развлекая бухгалтерш рассказом о пророчице Маше (те хохотали до упаду и напоили его кофе), Сергей осторожно вернулся в офис. Маши там уже не было.

– Уф! Бывает же… – Он подошёл к огромной карте области, висевшей на стене. – Бердеевка…

Он поискал село вокруг города: вряд ли Маша пришла пешком из какой-нибудь Тмутаракани – если, конечно, не наврала. Но среди пригородов никакой Бердеевки не оказалось. Сверившись с содержанием, Сергей нашёл её и присвистнул – до города от неё было километров пятьдесят.

– Врёт, – решил Сергей, но всё же пожалел, что хотя бы не предложил Маше чаю.

Кое-как достучав статью, он собрался домой.

Снег был повсюду. Он валил с неба, словно там, наверху, кто-то сбрасывал целые сугробы на землю. К остановке он пробирался чуть не по колено в снегу. Прождав двадцать минут, он так и не увидел своего автобуса, да и никакого другого: транспорт ходил из рук вон плохо. Сергей выкурил третью сигарету и пошёл пешком.

Попав наконец в квартиру, он был в снегу с капюшона до ботинок. Лерка, похоже, унеслась на свидание. Сергей рассеянно подумал, что их у неё слишком много, привычно поставил воду на пельмени, с удовольствием отметил появление нового тюбика зубной пасты в ванной и потому совершенно не удивился отсутствию хлеба.

После миски пельменей он полез в кладовку – в квартире было холодно, а хозяйка говорила, что у неё есть поролон; отвёртка тоже нашлась, между бутылкой уксуса и вязаными носками. Поражаясь своей домовитости, он под бормотание телевизора начал затыкать окна в комнате.

– В ближайшие две недели по вине циклона с Атлантического океана в центральном регионе потепление так и не наступит, и средняя температура воздуха в начале августа ожидается десять градусов ниже нуля, – сообщила дикторша из прогноза погоды, глянцево улыбаясь.

Сколько?! Сергей обернулся к телевизору (девушка уже рекламировала капли от насморка), оступился, табуретка грозно качнулась, и он, ловя руками воздух, полетел на пол. Морщась и костеря синоптиков, снег и табуретку, он обнаружил, что не только набил синяк на ноге, но и ухитрился задеть отвёрткой обои, и теперь приличный кусок белой бумаги в блёстках болтался, наполовину оторванный, у балконной двери. Сергей вновь высказал всё, что он думает об отвёртке, обоях и ещё раз о снеге, и побрёл за клеем, надеясь, что за шторами следов падения никто не заметит. Он уже намазал было край бумаги, как вдруг заметил что-то между бетонной стеной и обоями. Сперва подумал, что ему показалось, но всё же осторожно просунул руку и вытащил конверт. Обыкновенный, без марок и надписей. Запечатанный. «Оригинальное место для заначки», – усмехнулся Сергей и без колебаний оторвал край фотографии.

Всё его профессиональное и человеческое любопытство вспыхнуло так, что у него дрогнули руки, когда он доставал их из конверта. Увы, там не оказалось губернатора в бане, хлещущего водку и лапающего пару-тройку девчонок. По большому счёту, было вообще непонятно, зачем снимки понадобилось столь добросовестно прятать.

Глядя на фотографии, Сергей сначала не мог понять, что в них не так, но вскоре заметил: девушка на всех была с завязанными глазами. Или девочка: он не мог точно сказать из-за её крайней, почти фантастической худобы и крохотного роста – судя по тому, каким огромным по сравнению с ней казалось кресло. Она сидела на его ручке в одном красном полотенце – и с ярко-алой повязкой на глазах. Её сняли крупным планом, так, что виднелись капельки на коже. У девушки были пышные светлые волосы до плеч и личико с такими изящными скулами, что впору ей рекламировать пудру и тональный крем. На тоненьком, детском пальце – массивное серебряное кольцо с чёрным камнем. На другой фотографии она улыбалась из ванны – над толстым слоем пены. На третьей уже красовалась в чёрном вечернем платье с голой спиной, с бокалом шампанского и каким-то парнем в пиджаке, стоящим вполоборота к объективу так, что лица не было видно. Тот же красный шарфик на глазах. На четвёртой – улыбалась из-под шёлкового одеяла. А на пятой был мужчина с обнажённым торсом и светлыми волосами, собранными в хвост; он стоял в вечернем свете в профиль к окну. Его глаза скрывал всё тот же алый шарф.

И больше ничего. Довольно невинно. Сергей недоумённо пожал плечами. Он ещё раз повертел снимки в руках и заметил надпись очень мелким почерком – на том, где девушка была в ванне: «Хочешь знать, кто меня фотографировал?» Сергей помедлил секунду и убрал снимки себе в сумку.

Заканчивая возню с окнами, он замер, нахмурившись, и кинулся к сумке. Достал фотографии, нашёл мужчину с завязанными глазами и, присмотревшись, кивнул сам себе. Так и есть: шторы на снимке были точно такими же, как те, что висели в комнате.


Вечером пришёл Макс, как всегда небритый и лохматый, но запах его одеколона проник в квартиру ещё от лифта. Сергей познакомился с ним пару лет назад, когда приехал в город после армии и, поступив на журфак, устроился в местную газету – в одну из тех, куда юношей брали, почти не глядя на опыт работы, хотя бы ради того, чтобы разбавить женский коллектив. Попав на первую в своей жизни пресс-конференцию, он чуть не сшиб камеру оператора с местного телевидения, а потому сначала узнал цену камеры, а уж затем – имя будущего друга. Столкнувшись ещё пару раз, они решили выпить вместе. Словом, уже два года Макс был лучшим – да что там, и единственным – другом Сергея. Лерка на него одно время поглядывала с интересом, и даже, кажется, у них была коротенькая интрижка за спиной Кати, но Сергей об этом старался не задумываться – мало ли с кем крутила его сестра, главное, что держались они в присутствии друг друга непринуждённо и в меру иронично.

Макс жаловался: на тупость девчонок, с которыми работает («она двух слов связать не может, а я стою, как дурак, с включённой камерой»), на начальницу («именно я, и никто другой, вкалываю уже третье воскресенье подряд»), на снег («с ума все из-за него посходили») и на подругу («она думает, что мне самому по приколу работать в выходной»). Он вёл не к тому, что у него тяжёлая жизнь, а к тому, что нужно срочно расслабиться в баре.

По засыпанному снегом городу автобус полз до центра полчаса вместо обычных семи минут. За бутылкой пива Сергей, которому надоели жалобы приятеля, рассказал о визите пророчицы Маши. Макс пустился в философию.

– До чего заштамповано сознание наших людей! Вот смотри: ну, выпал снег в июле. Аномалия? Аномалия. Но чего сразу орать про конец света? Между прочим, в истории человечества случались сотни таких аномалий, и ничего.

– Ага, и среди них – Всемирный потоп, – напомнил Сергей.

– Таких катаклизмов – единицы. И все они случились до нашей эры. А таких вот несезонных явлений было пруд пруди. Но всегда, во все времена, находились такие вот психи, как эта твоя девчонка, каркающие про Апокалипсис и покаяние. Хотя обычно пророки – дряхлые старики, которым больше нечего делать. Кстати, вчера Катька вычитала, что в Смутное время у нас два года подряд снег выпадал в августе. Ну, тогда, конечно, было не очень клёво, голод и все дела, но никакого конца света не произошло. Нужно же, в конце концов, разнообразие…

– Классное разнообразие, – фыркнул Сергей. – Весь август промёрзнем и проторчим в пробках, а к ноябрю всё растает, и будем месить грязь и жариться, когда дадут отопление при плюсе на улице – спорим на текилу? Да, и все тут же опять завопят, что скоро конец света: зима-то бесснежная будет…

– Вот я и говорю: сознание заштамповано, – авторитетно заявил Макс и пошёл заказать ещё пива.

В баре набралось много народу, все столики и большинство мест у стойки были заняты – давал знать о себе вечер пятницы. Дружеские компании, парочки, женщины средних лет, решившие расслабиться после трудовой недели. Уставшая официантка сновала меж столиков, пухленькая девушка в окружении подруг громко сомневалась, стоит ли заказывать пирожное, мужчина в выцветшем свитере пил пустой чай в одиночестве, но с блаженным выражением на лице… В очередной раз открылась дверь, по ногам пахнуло холодом с улицы, и Сергей машинально бросил взгляд в ту сторону. Сладостно-лёгкое опьянение как ураганом унесло. Вернулся Макс с пивом.

– А барменша тут ничего…

– Спрячь меня! – попросил Сергей, тоскливо глядя на вход.

Макс озадаченно посмотрел на друга и обернулся.

– Ты что?

– Там эта… Маша. Пророчица, – простонал Сергей. Ну что ей не топалось в свою Бердеевку? Долго ведь идти, лучше б заранее. А может, ей просто надо было денег дать на автобус?

– Ух ты! Наверное, будет весело, – обрадовался Макс. – Ничего себе! Она гналась за тобой аж досюда? Если девочка по своей привычке притопала пешком, она порядком промёрзла. Ну что тебе сказать, цени такую преданность!

– Хватит скалиться! – Сергей настороженно следил за знакомой фигурой. Маша встала посреди бара, осматриваясь. Появилась лицемерная мыслишка, что она могла просто зайти перекусить.

– Послушайте! – крикнула она. Из-за громкой музыки на неё сперва почти не обратили внимания: мало ли кто и что кричит знакомым. Сергей же подумал: началось. Макс тоже это понял и смотрел на Машу вполоборота с видом зрителя, полгода ждавшего премьеры. Казалось, он вот-вот зааплодирует.

Но посетители бара ещё не поняли, что спектакль начался: они ели, пили, шутили, и Маша, совсем побледневшая, вновь призвала:

– Да послушайте вы!

– Убавьте музыку! – попросила она барменшу. Та что-то ответила, видно, огрызнулась, и Маша решила спасти её грешную душу. Вот тогда всё больше голов начали поворачиваться в её сторону.

– Вы одержимы! Это бес вам велит не делать тише сейчас, когда это надо людям!

Смуглая барменша с бровями вразлёт опешила.

– Слушайте же! Мы – последние люди на земле. Мы увидим конец света! За наши грехи мы все погибнем! Снег – это знак. Знаки были и раньше, но теперь решено. Как только я увидела снег, я вышла из дома и пошла сюда, чтобы вы поняли: сейчас нельзя объедаться и пить вино…

– А водку можно? – крикнул парень из-за стойки. Остальные в баре ещё не поняли, что, собственно, происходит, и неуверенно улыбнулись.

– Шутки не спасут! – Маша, подобно карикатуре на пророков, возвела руки к навесному потолку. – Конец света наступает – бегите отсюда! Бегите в храмы, бегите от суеты!

– А ты прав, – хмыкнул Макс. – Она занятная. Стоит посмотреть.

– Ага, куда уж занятнее. – Сергей чувствовал себя неловко. Ему почему-то казалось, что на нём какая-то отметина, клеймо, указывающее на его знакомство с Машей, а все это видят и думают, что он тоже психопат.

Между тем в баре понемногу пришли в себя. Женщины полезли за кошельком, думая, что девочка просто просит милостыню, а конец света – что-то вроде рекламного хода.

– Сбор средств на спасение от конца света, – прокомментировал Макс, заметив несколько рук, приготовивших по десять-двадцать рублей.

Барменша наконец сориентировалась.

– Девушка, покиньте заведение, – железным тоном сказала она.

Маша пришла в ужас от такой закоснелости в грехе.

– Вы не понимаете! Конец света!

Но охранник, посмеиваясь, уже выводил её за локоть:

– Да-да, конечно, конец. Иди уже отсюда.

Маша кричала и стращала прелестями загробной жизни до тех пор, пока дверь за ней плотно не закрыли.

Некоторое время в баре озадаченно молчали, потом поползли разговорчики и смешки. Барменша, размахивая обнажёнными до плеч длинными руками, выплёскивала своё возмущение. Охранник, следя бездумными глазами за игрой света и тени на её загорелой коже, механически кивал в знак согласия.

Макс некоторое время тоже любовался азиатской красотой барменши, а потом глубокомысленно произнёс:

– Старцы, которые потрясают костылями, – это ещё понятно. Но ей-то зачем вся эта шумиха? Популярности, что ли, ищет? Что ей не бегать по подружкам и не целоваться в клубе с парнями? Вон, и фигурка ничего. Пешком она пришла… У неё что, других дел нет? Могла бы книжки читать, на худой конец. Она же где-то учится?

– Ты что! Учиться, когда на носу конец света? – засмеялся Сергей. – Она девушка серьёзная, такими пустяками не занимается.

– Ага, только ходит по городу и мешает честным людям пьянствовать, пока время ещё есть, – словом, портит нам последние дни. – И Макс пошёл знакомиться с барменшей, чтобы не омрачать себе апокалипсис.

Домой Сергей шёл один, махнув рукой на так и не приехавший автобус. Ему удалось проводить Макса домой, хотя тот под хмельком рассуждал, что поговорить с красивой девушкой – ещё не измена. В прихожей друзей встретила Катя. Она устало улыбнулась Сергею, поблагодарила и догадалась не приглашать на чай, и он в очередной раз почувствовал уважение к ней, даже за такую мелочь. Каждый раз, когда его звали в чужую, пропахшую посторонней жизнью квартиру, Сергею становилось не по себе: сидеть в чьей-то кухне и говорить ради того, чтобы что-то сказать, пить чай, которого совершенно не хочется, и есть печенье, на которое даже не посмотришь в магазине, – нет, не по нему такие вечера. Катя куталась в широкий свитер и снисходительно смотрела на Макса, который, оказавшись дома, помрачнел. В такой доброй семейной обстановке Сергей их и оставил.

Снег трещал под ногами не хуже телевизора во время профилактики на канале, прохожие прятали носы в перчатки, пуховик отказывался греть на таком холоде, до дома оставалось идти семь остановок, и Сергей в очередной раз подумал: а чем было плохо обычное, традиционное тёплое лето без этой арктической экзотики?

Он сначала сам не понял, почему остановился. Свет фонаря мягко лился на ночную улицу, искрились сугробы, в городе было тихо… Сергей стоял у подземного перехода и тупо смотрел перед собой. «Наверное, перебрал». – Но он прекрасно помнил, что выпил немного. И всё-таки стоял, недоумевая, что делает асфальт – много асфальта! – и снег там, где должна быть лестница вниз.

– Да, обвалился переход, – констатировал женский голос у него за спиной. – И я вообще удивляюсь, как он столько просуществовал, – его, как и всё в этом городе, не ремонтировали с самой постройки.

Сергей испуганно обернулся. Рядом стояла крошечная девушка, у которой из-под пушистого капюшона видны были только глаза и малюсенький нос. Он обернулся. Ему вдруг стало жарко. Он рывком достал из сумки фотоаппарат, но тот лишь тренькнул и написал, что батарея разряжена, – старая редакционная техника отказывалась работать на морозе. Сергей выругался. Надо звонить редактору, сделать снимки, поговорить с МЧС…

– А небо звёздное. Как в нормальном августе, – радостно заключила девушка, задрав голову. Она, задумчиво закусив палец, изучала чёрное небо над белым городом.

Сергею снова сделалось холодно, да так, что он едва сдержал зубы, которые рвались исполнить чечётку. Озноб прокрадывался в каждый закоулок его кожи, и Сергей почувствовал странную беспомощность. В городе обвалился подземный переход! Неслыханное событие! Где, чёрт возьми, МЧС? Почему не видно их синей формы? Где скорая? В переходе вполне мог кто-то находиться! И почему, почему здесь не толпятся журналисты?

Вокруг не было никого. Крошечная девушка продолжала исследовать звёзды. В нескольких окнах многоэтажек ещё горел свет, за тёмными квадратами, которых насчитывалось большинство, горожане мирно сопели в подушку. Завтра они выспятся после рабочей недели, пропустят новости и решат не выходить из квартиры в такую холодину. Потом-то, конечно, всколыхнутся… Но сейчас то, что принято называть «местом происшествия», пустовало. Пустовало как-то естественно и страшно. Как будто это нормально.

«Может, это случилось только что? Ну, совсем недавно?» – мелькнуло у Сергея. Но перила у первой ступеньки были так основательно согнуты и даже припорошены снегом и так было не по-городскому тихо, что его охватило сначала бессилие, а потом апатия. Сергей даже не расстроился, увидев, что сотовый тоже разряжен и, следовательно, он не может позвонить ни редактору, ни в МЧС.

– М-да… – бессмысленно протянул он.

Шоссе на три километра было перегорожено забором, до следующего, надземного, перехода оставалось минут десять ходьбы. Сергей закурил, неуверенно сделал два шага по дороге и не выдержал:

– Ерунда какая-то. Крупнейшее ЧП – а здесь ни души.

– Значит, и нам здесь делать нечего, – улыбнулась девушка.

– Вам далеко?

Оказалось, она живёт пятью домами дальше Сергея. А ему вдруг стало легко от осознания, что он не может ничего сделать. Дурачась, он очень серьёзно предложил девушке руку:

– Разрешите вас пригласить в удивительное путешествие по Ленинскому шоссе. Кроме нас, в городе, похоже, никого нет. Будет интересно. Всё равно что идти по вымершей Атлантиде. Кто знает, может, её катастрофа началась с того, что кто-то не заметил обрушившийся мост.

Он сам не понимал, что несёт, и ему это было всё равно. Если все сколько-нибудь ответственные службы города не заметили такого события, он вообще отказывается что-либо понимать.

Девушка шла как-то вдумчиво – как будто перед тем, как поставить ногу на снег, прикидывала в уме, как и зачем это сделает. Осмыслив сравнение с Атлантидой, она сказала как бы между прочим:

– Давно что-то не исчезали цивилизации. Как-то скучно. Представляешь, – она сразу перешла на ты, – замёрзнем мы тут, а лет через пятьсот люди будут находить наши зубные щётки и коробки из-под дисков и воссоздавать по ним наш быт.

Сергей усмехнулся.

– Кстати, в России то и дело вымирают целые деревни, в которых нет молодёжи, а старики копят гроши, которые им бросило государство, на собственные похороны. И мы не знаем, да и вряд ли когда-нибудь узнаем, какие деревни у нас были и когда их не стало. Знаешь, сотни таких маленьких атлантид, заброшенных где-нибудь под Тамбовом. И если Атлантида ушла под море, вулкан там взбесился или ещё что, то эти деревушки умерли, что называется, своей смертью.

Она обдумала его слова; у неё было очень выразительное лицо: она чуть нахмурилась, потом сосредоточенно кивнула какой-то своей мысли, улыбнулась так, словно про себя вздохнула, поняв что-то. Сергея такое внимание к его словам вдохновило.

– Впрочем, герои частенько спасали мир – по крайней мере, если верить Голливуду. Ну и в литературе они как минимум пытались это сделать.

На круглом лице девушки снова отобразилась целая гамма эмоций: брови, носик, глаза со смешинкой, ресницы – да что там, каждый миллиметр её кожи как-то отреагировал на сказанное. Она нагнулась и взяла горстку снега тоненькими детскими пальчиками; он быстро таял на её ладошке.

– Знаешь, а ведь подвиги всех героев были, в сущности, напрасны. Или не слишком нужны.

Сергей с интересом посмотрел на неё, ожидая продолжения.

– Сам посуди: если бы мы на какое-то количество минут раньше оказались здесь и как раз были бы в переходе, когда он обвалился, что это изменило бы? Сейчас мы умрём или через пятьдесят лет – всё равно: нам и тогда будет казаться, что это произошло слишком рано. По-настоящему это важно для наших близких, но не для нас самих. Мы бы не успели подумать ни о смерти, ни о том, что мы ещё хотели сделать в этой жизни. Герои спасали людей от физической гибели, верно? Но помнишь, как пишут в сказках: двум смертям не бывать, а одной… ну, ты знаешь. И она наступит всё равно не вовремя, мы точно не будем ей рады… А если, не дай Боже, будем – то зачем нужна была такая жизнь? Герои дают нам не спасение – отсрочку. Мы все умрём – рано или поздно. И ни ты, ни я ничего с этим не сделаем. Да, если кто-то спасёт нас, мы будем ему благодарны – но лишь потому, что остались живы. В противном случае нам будет уже наплевать. По сути, все герои – коллекционеры благодарностей, точнее, благодарных им людей.

– Тем не менее они же хотят, как лучше, – заметил заинтересованный Сергей.

– Да ну? – Дюймовочка насмешливо сморщила носик. – Не знаю… В Средние века писали романы о благородных рыцарях, сейчас снимают фильмы с Брюсом Уиллисом… Только в умных книжках пишут, что в реальности рыцари на каждом шагу жгли, насиловали, пытали и убивали, делали бедных и несчастных ещё беднее и несчастнее, а принцесс уж точно не спасали… ну, максимум брали в плен ради выкупа. Наверное, так и было… По крайней мере, я что-то Брюсов Уиллисов на улице не встречала.

Маленькая девушка говорила, и её ладошки без перчаток мелькали в непрерывной жестикуляции, словно она доказывала это не только ему, но и невидимому собеседнику, который не мог её слышать.

Сергей хотел было вставить что-то в защиту современников, но внезапно она остановилась и расхохоталась. Сергей огляделся, но не понял, что могло вызвать её смех, – они все так же шли по улице, мимо не работавшего из-за снега фонтана и поставленного год назад небольшого памятника Сергию Радонежскому. Он протягивал руку, благословляя нарядное жёлтое здание – областную думу.

– Это ещё кто? – продолжая посмеиваться, спросила она.

– Сергий Радонежский, – пожал плечами Сергей.

– Что он здесь делает? Улица вроде бы Ленинского Комсомола?

Сергей недоумённо глянул на неё.

– Это уже три года Сергиева улица.

– Забавно!

Её улыбка – нежная, напоминавшая, что принадлежит женщине, пусть и детского телосложения, – наполовину скрывалась в пушистом воротнике.

– Когда-то, ещё до Ленина, веке так в восемнадцатом-девятнадцатом, это была Разгульная улица. Знаешь почему? В этом вот здании был бордель. После революции его решили облагородить, проституток выгнали на улицу и велели проштудировать Маркса, и в здании поселились местные партийные шишки. После перестройки здесь была почта, а лет пять назад обсуждалось, сделать здесь театр или торговый центр. А решили – думу? Прикольно! Самое место! Но с Сергием Радонежским явно перестарались.

Сергей рассмеялся.

– Надо же! Не знал! А где ж ты была, что только что всё это заметила?

Она неопределённо развела руками:

– В другом городе. Я четыре года здесь не была.

– Почему?

– Училась… Да и вообще я не совсем отсюда – из одного маленького городка, глухой, вернее, уже давно совсем оглохшей провинции. Здесь у меня жили двоюродный брат и тётя. Я у них жила, когда училась в художественном училище. Правда, я его не окончила – перевелась в другое, далеко… Так уж сложилось.

– А теперь снова к брату приехала?

Девушка задумчиво улыбнулась и посмотрела на него с каким-то неуловимым подтекстом. В темноте играли и мерцали её тёмные глаза. Она медленно покачала головой.

– Он теперь тоже здесь не живёт.

– А тётя?

– Не знаю. Вряд ли она обрадуется, если я зайду к ней это проверить. Она убеждена, что я – худший вариант племянницы.

Сергей подумал, что она наговаривает на себя, – такой милой казалась ему эта маленькая девушка, капюшон которой маячил на уровне его локтя.

– Ты давно приехала?

– Не очень. Сегодня утром.

Сергей не смог скрыть удивления и остановился на секунду.

– Ты серьёзно?

– Ну да. Ой, снег опять пошёл!

С неба действительно снова посыпались снежинки и мягко оседали в складках её куртки. В городе по-прежнему было тихо.

– У моего мужа здесь родители жили…

Мужа? Сергей недоверчиво смотрел сверху вниз на её капюшон. Он думал, ей лет шестнадцать… ну ладно, восемнадцать. Ах да, она же сказала, что отучилась… Ознобом прокатилось по позвоночнику разочарование.

– …Они нам и помогли квартирку здесь купить, а сами к дочери на север уехали. Там, где мы познакомились, у нас вообще никого не было, он тоже учился.

– Значит, ты не пригласишь меня на кофе, – с улыбкой заметил Сергей.

Она тоже усмехнулась.

– Ну отчего же? Приглашу… С мужем познакомишься. Хочешь?

Они переглянулись и рассмеялись.

– А я-то, дурак, уже подумал: может, у нас с тобой такая любовь будет… Смотри, как романтично: они познакомились у обвалившегося перехода…

– Ага! – Сейчас из-под её капюшона Сергей видел только улыбку, мягкую, умную, и кончик носа. – А тебе не кажется, что это плохая примета? Впрочем, я не уверена…

Сергей тоже улыбался. После того как он увидел обвалившийся переход, который город просто не заметил, ему неожиданно стало так безмятежно и хорошо, словно в детстве на летних каникулах в их с Леркой деревне.

– Ты любишь кого-нибудь?

Именно так, а не банальное: «У тебя кто-нибудь есть?» Она спросила это таким же тоном, каким обычно уточняют, чем заправлять салат.

– Нет.

Она кивнула так понимающе, что он поспешил пояснить:

– Я никогда не страдал от одиночества – не в том смысле, что не знаю, что это такое, а в том, что не страдал от него. Мне хорошо одному. И при встрече с любым, даже интересным мне человеком, девушкой, я не могу определиться, с кем мне лучше: с собой или с ней… В том, что я пошёл в журналистику, есть некая издёвка. Или, если хочешь, вызов – не знаю, как назвать. Я не нуждаюсь в людях – разумеется, кроме самых близких. То есть, я понимаю, что, наверное, завыл бы, если бы год прожил, никого не видя, – но общаться с кем-то меня не тянет. Неинтересно. Я попадаю в компании из ощущения, что так надо, – ну вроде как вынести мусор или помыть посуду: и неохота, и никуда не денешься. Какого чёрта я пять дней в неделю разговариваю с самыми разными людьми и делаю вид, что мне интересны их проблемы и их жизни, – сам, хоть убей, понять не могу.

– Тебе быстро надоедают люди? – Чёрные глаза внимательно смотрели на него сквозь мех; снежинки плотно окружили её лицо, и в свете фонарей было видно, что на висках и щеках у неё остались мерцающие дорожки от катившихся капелек.

– Да, наверное. Я устаю от них. Могу обидеть человека, хотя совершенно этого не хочу. Потом накручиваю себя, какой я гад, прихожу домой, падаю на кровать и пытаюсь просто забыть, что за стенами квартиры есть ещё что-то и кто-то…

Они подошли к обрюзгшей от балконных пристроек серой пятиэтажке – её дому. Во дворе валялись перевёрнутые качели, уже давно вклинившиеся в землю в таком искалеченном виде. Сергей присел на холодный бортик.

– Это, наверное, изощрённая форма самовлюблённости – считать, что от самого себя мне намного больше проку, чем от всей планеты. А любовь… она приходит – и уходит, когда я понимаю, что знаю наперёд всё, что она скажет, сделает, подумает… Нормальные люди в этом случае испытывают нежность, а я псих какой-то. Сначала становится всё равно, со мной она или нет, потом просто скучно, начинаешь думать, чем бы я мог заняться или, наоборот, не заняться, если был бы сейчас один. А потом начинаешь раздражаться. Злишься на себя, на неё, на то, что все человеческие отношения, как бы они ни начинались, всё равно вгоняются в одни и те же рамки. А дальше – уже просто тоска зелёная. Вот я тебя совсем не знаю – мне с тобой интересно, охота перья распустить и всё такое. Если бы у тебя не было никакого мужа, мы бы сейчас стали целоваться и разошлись бы, или не разошлись, счастливыми людьми. А прошло бы с полгода – и всё, нет сказки, есть скучное «моя подруга». Я не хочу тебя обидеть, что ты, может, какая скучная, – нет, ты можешь быть самой замечательной, умной, интересной девушкой – да ты такая и есть, я не сомневаюсь. Просто я такой.

Она отошла чуть назад и неожиданно заслонила ему глаза замёрзшей ладошкой.

– И когда тебе станет скучно, ты закроешь глаза. И сможешь забыть, что я – это я. И тогда в твоих руках окажется любая женщина. Понимаешь? Ты можешь метаться от женщины к женщине – а можешь просто закрывать глаза.

У Сергея пробежали знакомые мурашки от затылка к лопаткам. Её холодные пальчики слегка давили на его веки. Их город вдруг стал Атлантидой, заброшенной и погибшей, где они неожиданно встретились на пустых улицах и оказались единственными спасшимися людьми.

– Снега-то сколько! – Она убрала ладонь, и Атлантида исчезла – остался двор, пивные бутылки под лавками и ночные новости, которые доносились из чужой форточки.

– А ты не думал, какое классное выражение: «Они гуляли под чистым августовским снегом»?

Она улыбнулась и помахала ему рукой:

– Счастливо. – Достала из кармана ключи и скрылась за железной дверью подъезда.

Сергей остался один на сломанных качелях. Вокруг неслышно падал снег. Гас свет в окнах. За каким-то из них она сейчас сняла куртку и поцеловала мужа. Как все. Как положено.

Он встал, несколько огорошенный, и побрёл к своему дому. На снежной дороге валялись почерневшие листья клёнов. Козырёк над подъездом обзавёлся небольшим сугробом. Во дворе стоял снеговик, холодно блестели в свете окон покрывшиеся тонкой корочкой льда обломки качелей. Глянув на них, Сергей ощутил, как пробежали мурашки от затылка к позвоночнику. На глаза как будто снова легла крошечная ладошка той девушки.

В лифте Сергей вспомнил, что не спросил её имени.

5

– Мне пора. – Лерка вышла из ванной и немедленно начала собираться. Хотя она уже была здесь, не сразу нашла, где оставила сумку. Точно, в коридоре. Дурацкая у этого Вадима комната – кроме кровати и компьютера на крошечном столике, нет ничего. Ах да, ещё стул, на котором горой свалены его джинсы и майки. И полотенце у него какого-то отвратительного мышиного цвета, вытираться неприятно. Лерка удивилась вдруг вспыхнувшему раздражению – раньше Вадим казался ей неплохим парнем с хорошим чувством юмора и крепкими плечами. Глянув на него сейчас, – он хмуро курил у форточки и ворчал, что опять она убегает рано и внезапно, – Лерка поняла: с ним пора завязывать. Мало ли их таких было. Витя: хорошее чувство юмора, пустой кошелёк, идиотские плакаты в комнате. Сашка: «ауди», дешёвое пиво в холодильнике и бутылки под кроватью. Димка: пьёт кипяток, чуть подкрашенный чайным пакетиком, и без меры обливается дешёвым одеколоном. Коля. Никита. Денис… Безответно влюбившись однажды в четырнадцать и проревев пару месяцев, Лерка решила, что больше такой глупости не сделает. С тех пор от ребят отбоя не было.

Она шла по августовскому снегу, предвкушая, как заберётся под одеяло с книжкой и шоколадкой. Но за дверью её ждал неприятный сюрприз: на коврике стояли незнакомые ботинки.

Лерка так и застыла на пороге, даже не вытащив ключа из замочной скважины. В квартире кто-то был, и явно не хозяйка притопала в здоровых мужских туфлях на шнуровке.

У Лерки застучало в висках – она здорово испугалась.

– Серёж? Макс? – крикнула она наугад. Никто не отозвался, и она уже хотела со всех ног броситься вон из квартиры, как из комнаты вышел незнакомый человек. Больше того – незнакомый священник.

Лерка замерла, вжавшись в дверной косяк.

– Извините, – священник улыбнулся. Это был молодой человек с собранными в хвост светлыми волосами. – Вы – Валерия?

Прежде Лерку так называла лишь Разбегаева – обычно перед тем, как отправить на пересдачу. Поэтому прошло секунд тридцать, прежде чем она настороженно кивнула:

– Да… я.

– Вы уж меня простите, это страшно невежливо с моей стороны, но мне нужно было срочно прийти сюда. – Он объяснялся неторопливо, помогая себе плавными, неширокими жестами красивых рук. – Я сын вашей квартирной хозяйки. Роман.

Лерка почувствовала, что медленно сползает по косяку.

– Я хотел забрать кое-какие свои вещи, – добродушно улыбаясь, сказал Роман. – Вот только не все нашёл. – И он посмотрел на Лерку вдруг посерьёзневшим и внимательным взглядом, словно она могла что-то в этом прояснить.

Лерка же поняла только одно: этот Роман без неё и Сергея шарил по квартире, набитой их вещами. И ещё жалуется, что чего-то не нашёл.

– Вы проходите, – пригласил Роман. Тут только Лерка сообразила, что дверь до сих пор открыта, она топчется на пороге, а в её квартире хозяйничает чужой. Она ещё раз критически посмотрела на него, но решила, что на грабителя-рецидивиста он не похож – хотя при желании надеть рясу может кто угодно.

– Как зовут вашу маму? – требовательно спросила Лерка.

Роман рассмеялся и назвал имя. Оно совпало с тем, которым представилась квартирная хозяйка. Подозрительно прищурившись, Лерка вошла и прикрыла дверь.

– Чаю? – предложила она только для того, чтобы подчеркнуть: хозяйка здесь всё-таки она. Но Роман неожиданно согласился.

– С удовольствием.

Лерка от такой наглости чуть не упала. Скрыв досадливую мину, отправилась в кухню. Роман – за ней.

– Печенье у вас аппетитное, – улыбнулся он.

Лерка с сомнением покосилась на вазочку с крекером трёхнедельной давности и неуверенно кивнула.

Они пили чай, и Лерка беззастенчиво разглядывала его. Молодой, симпатичный… Как такие только в священники идут? «Впрочем, это довольно эстетично – такой красавчик с крестом в одной руке и Библией – в другой», – нервно теребя в руках чайную ложку, подумала Лерка. Тут она вспомнила о Евангелии, найденном в кладовке. Это её немножко успокоило.

– Лера, скажите, вы обои случайно нигде не срывали?

Лерка поперхнулась.

– А вы что, не видите – вся квартира ободрана!

Роман не смутился. Скорее, кивнул сам себе разочарованно.

– Да, знаю, звучит довольно глупо. Но, может быть, случайно…

– Как можно случайно сорвать кусок обоев? – рассердилась Лерка.

Священник вздохнул.

– Плохо, что не срывали.

Лерка захлебнулась чаем. Откашлявшись, неуверенно взглянула на Романа:

– Вы шутите, да?

– Разве? – в свою очередь удивился священник.

Тут Лерка решила, что наконец поняла смысл выражения «не от мира сего». И поверила в то, что это определение действительно подходит священникам.

Роман поспрашивал её об учёбе, о работе Сергея и родителях, но взгляд его точно упёрся в какую-то мысль – видно было, что интересуется он только из вежливости. Не забыл уточнить, ходит ли она в церковь. Когда она ответила, что редко, на его лице появилось выражение, будто он не то что ожидал – знал, что именно так она и скажет.

– А брат? – тем же тоном постороннего взрослого, который расспрашивает ребёнка о делах в школе, осведомился он.

– Тем более, – хмыкнула Лерка, ожидая душеспасительной беседы. Её не последовало: Роман всё так же смотрел куда-то перед собой.

– Он журналист, говорите? О чём пишет?

«Тебе же неинтересно! – возмутилась про себя Лерка. – Топал бы себе на здоровье и думал о чём захочется. Можно подумать, что страшная грубость – не задать вопроса о работе и учёбе. Хотя ни одному нормальному человеку это не интересно. Ещё бы детские фотографии попросил посмотреть». Она старалась убедить себя, что абсолютно спокойна, но всё же нервно наматывала на палец прядь чёрных волос.

– Всякое социальное. Кого где обидели, где власти чего не так сделали…

Роман посмотрел на неё всё тем же взглядом, который обычно называют отсутствующим.

– Опасная тема. Где кому дорогу перейдёт – и всё, костей не сосчитает…

– Ой, да ладно! – перебила Лерка, усмехнувшись. – Как раз по нашим-то временам никому дела нет до того, что ты пишешь. Это уж как хозяин газеты скажет, так и работаешь. Пиши – не пиши, а мира не изменишь. Про мэра сколько вон писали! И вор, и убийца – а он всё равно который год выходит и поздравляет город с праздниками. С улыбкой, как ни в чём не бывало. И чихать он хотел на то, что про него пишут в газетах.

Роман рассеянно кивнул.

– Да, про Казанина давно ходят очень тёмные слухи.

Лерка раздражённо покосилась на священника.

– Какого Казанина? У нас уже три года Смирнов.

Роман выразил вежливое удивление. Лерка посмотрела на него с подозрением.

– Как же вы ухитрились этого не заметить?

– Ну, как раз около трёх лет, а собственно, и несколько больше, я был за семьсот километров отсюда. – Он улыбнулся. Лерка неожиданно для себя заметила, что ряса ему идёт.

– Навестить маму приехали? – понимающе уточнила она.

– Ну… вроде того.

Роман поднялся и поблагодарил за чай. При всей своей вежливости он, не спрашиваясь, прошёл в комнату и зачем-то подошёл к балкону, заглянул за штору.

– Лера, есть у вас клей?

У Лерки вытянулось лицо, она кивнула, но тут заметила, что солидный кусок обоев справа от балконной двери был оторван. «Ах, это я обои срываю!» – Весь её кипучий темперамент вылился на священника. Она высказала, нет, прокричала всё, что думает о человеке, который в отсутствие хозяев проникает в дом. «Раз вы сын хозяйки, думаете, вам всё можно, а мы вроде бедных родственников, которых и спрашивать не надо? Думаете, ваша квартира? Мы с братом за неё платим!» «Мы» было сильным преувеличением, но Лерку это не смущало. Как ни странно, Романа тоже. Он мягко улыбнулся. Лерку это взбесило окончательно. Но не успела она выкрикнуть ни слова, как он успокаивающе заговорил:

– Я вас прекрасно понимаю. Но видите ли, по молодости я тут оставил кое-какие… сбережения. Это звучит глупо, но тогда мне казалось, что это надёжное место. Потом мне пришло в голову, что обои можно переклеить, но я вижу, они всё те же. А вот сбережения пропали. Если бы их нашла мать, она, конечно, сказала бы мне. Значит, не она. И не вы. – Он вздохнул. – Может, кто из прежних жильцов… Жаль. Мне бы они сейчас очень пригодились.

Лерка хмуро молчала с минуту, в упор глядя на него. Потом молча принесла клей.

Когда с делом было покончено, Роман извинился. Тогда Лерка снизошла и пробормотала что-то насчёт того, что «тоже была не совсем права», даже спросила, есть ли он «ВКонтакте», и так удивилась, увидев задумчивый кивок, что предложила ещё чаю.

– А разве вам… положено?

Роман рассмеялся, и Лерка подумала: «Совсем как нормальный парень».

– Во-первых, давай на ты, я не такой старый, – предложил он. – Во-вторых, честно говоря, я ушёл из церкви – сегодня рясу сниму и больше не надену. В-третьих, да, положено.

Роман в Леркиных глазах становился всё интереснее.

– Ты женат? – начала она атаку, хотя прекрасно видела отсутствие обручального кольца, – завязывала душевный разговор.

Роман заметно помрачнел и покачал головой.

– А что так? – Лерка небрежно откинулась на стуле и перебросила волосы на одно плечо, полагая, что так она особенно эффектна.

Вопрос, а точнее, осознание того, что надо отвечать, явно раздосадовал Романа. Он улыбнулся, но как-то вымученно:

– Не сложилось.

Лерка не сдавалась:

– А девушки тоже нет?

Роман посмотрел на неё с насмешливым изумлением:

– Откуда такой интерес?

Но Лерку смутить было не так просто.

– Не хочешь – не отвечай. – Она нарочито пренебрежительно пожала плечами.

Роман вздохнул, и в лице его как-то враз не осталось ничего смешливого.

– Знаешь, тут правда нечего ответить. Лучше бы её не было. Лучше бы – никогда… Я её четыре года не видел, а она… Это зависимость.

Лерка удручённо посмотрела в окно, приготовившись слушать исповедь. Безнадёжно влюблённый – это ж надо, чтобы ей так не повезло! Её внимание уже улетало из этой кухни, когда она заметила, что Роман пристально смотрит на неё – и в глаза его вернулись искорки.

– Впрочем, мне уже давно пора лечиться, – сказал он, взял салфетку, написал на ней фамилию и протянул ей. – Найди меня в соцсетях, поболтаем.

Роман взял плотно набитый пакет, который ждал его рядом с ботинками и который Лерка сразу не заметила, и наконец ушёл. Закрыв за священником дверь, она некоторое время вертела в руках салфетку, потом усмехнулась. Лечиться так лечиться, почему бы и нет? Выступит в роли сестры милосердия…

В комнате Лерка задумчиво покосилась на то место внизу стены, которое аккуратно заклеил Роман.

«Здесь были бабки», – тоскливо подумала она. Сбережения, которые надо прятать под обоями, в её воображении выросли в астрономическую сумму.

Прежние жильцы. Вполне возможно. Лерка тут же возненавидела их, кто бы они ни были.

Пикнул домофон. «Серёжка», – констатировала она. И задумалась. Если бы она нашла кучу денег, она бы ему сказала? Наверное, да. По крайней мере, сразу бы завопила: «Серёж, смотри!» Но если бы его не было дома… У неё оказалось бы время подумать, остыть. Пожалуй, Лерка не могла утверждать, что сообщила бы о своём открытии. И уж точно она бы долго думала перед тем, как решить поделиться такой новостью. Кто знает, может, Сергей…

Дверь открылась. Сергей вошёл весь в снегу и довольно злой.

– Ты готовила что-нибудь?

– Пельмени в морозилке, – отозвалась она.

Он буркнул что-то себе под нос.

– Только пришла, что ли?

Тут Лерка заметила, что так и не переоделась в байковую рубашку, в которой ходила по дому.

– Нет. Тут, представляешь, такая фишка…

Она рассказала о священнике. Денег она не находила, скрывать было нечего. Зато за лицом брата Лерка наблюдала внимательно. Когда дело дошло до обоев, он заметно оживился. Правда, это ни о чём не говорило: любому нормальному человеку показалось бы любопытным наличие клада у себя дома.

– Он сказал, сбережения?

Сергея это немного озадачило. Но потом он сообразил – не для того те снимки так тщательно прятались, чтобы болтать о них.

– Молодой священник-то? – как мог безразлично спросил он.

– Тридцатника, поди, нет. Лет двадцать восемь, может. Симпатичный такой.

– Ну-ну! Ты мне ещё про цвет волос расскажи! – Он насмешливо скривился, гадая про себя, попадётся сестра на эту удочку или нет.

Лерка попалась.

– И расскажу! Светлые волосы. Тоже симпатичные. В хвостике. – Она с вызовом посмотрела на брата. Но он уже знал всё, что его волновало.

Мужчина на фотографии был молод. Блондин с собранными в хвост волосами. Это всё объясняло. Большинству людей нет нужды прятать такие невинные кадры. Но священнику… Сергей вспомнил алый шарфик, кочующий от снимка к снимку. И усмехнулся, уже не слушая Лерку, которая гадала, кому достались деньги из-под обоев. Всё оказалось гораздо проще, чем казалось.

Бреясь в ванной, он вспоминал снимки. А девчонка-то хорошенькая! Эх, батюшка…

Лерка сидела на кровати и, едва брат вошёл в комнату, уставилась на него сверлящим взглядом. Он усмехнулся про себя и улёгся на диван.

– Не стыдно подозревать родного брата в таких вещах? – спросил он.

Лерка хотела изобразить недоумение, передумала и честно призналась:

– Ни капельки.

– И почему я не единственный ребёнок в семье? – добродушно повторил Сергей старую шутку. Лерка швырнула в него подушкой, которую он немедленно положил под голову, и оба успокоились.

Ночью Лерка, осенённая подозрением, заглянула в кладовку. Так и есть: коробки с обрывками писем, тетрадками, Евангелием и алым шарфом там больше не было.


Птица кричала резко, пронзительно и жалобно. Она испускала тонкий вопль в городскую ночь, будто выстреливала длинной тонкой иглой. Её крик становился всё чаще и чаще. Если раньше казалось, что она просто такая вредная, эта птица, то теперь, когда её механические вопли иногда прерывались тонкими всхлипами, было похоже, что она кричит сквозь рыдания и страшную муку.

Лерка в очередной раз в бешенстве перевернула подушку.

– Серёж, убей эту сволочь. Я так больше не могу.

Был второй час ночи, но она знала, что брат не спит. Птица не давала им спокойного сна уже две недели, с тех пор, как поселилась где-то рядом. Она кричала только по ночам, но так громко, что и сквозь закрытые окна разрезала сознание пополам. Её крик звучал как нож, которым резко проводишь по мокрому стеклу. Иногда в этом страшном визге прорывался такой надрыв, что Лерка съёживалась под одеялом, а по локтям пробегали мурашки.

– У меня нет даже банальной пневматики, – хмуро отозвался Сергей, и по голосу было понятно, что он глубоко об этом сожалеет. – И эта тварь не могла поселиться низко на дереве, не настолько она тупая. За такие концерты её бы в первую же ночь приговорили.

Лерка раздражённо вылезла из кровати и подошла к окну. Во дворе тускло светил единственный фонарь, но темно не было: снег делал сам воздух нежно-сиреневым, в нём чётко прорисовывались колченогая лавка, сломанные качели, помойка, песочница, плешивый пёс, пробежавший по бордюру, – всё, кроме проклятой птицы.

Лерка смотрела на снег. Пятнадцатое августа. До сих пор каждый год в это время она объедалась сливами – у них в деревне был небольшой садик. Но всё погибло, помёрзло, и даже как-то смешно казалось вспоминать о временах года. Стояла глубокая, суровая зима – или лето? Как правильнее? Озябший термометр за стеклом показывал минус двадцать семь. Двор казался вымершим, пёс, мелькнув, скрылся из виду. Лерка хотела нырнуть обратно под пуховое одеяло. Вот только эта птица кричала и кричала навзрыд.

– Она издевается, – жалобно простонала Лерка.

– Тебе-то что, – буркнул Сергей. – Тебе рано не вставать, отоспишься, когда уснёт эта пернатая скотина. А я уже вон сколько приползаю на работу с такими синяками под глазами, что девчонки прикалываются. Думают, я по девкам шатаюсь целыми ночами. А я не сплю из-за какой-то птицы, чтоб она замёрзла!

Синоптики делали жуткие прогнозы, власти объявили чрезвычайную ситуацию. В этом году на всей территории страны не будет собрано ни единого зёрнышка, ни одной картофелины. Политики орали до хрипоты, споря, кто из них больше не готов к такому положению, а Лерке Волковой в маленькой квартирке в провинциальном городе было страшно.

– Когда же она замёрзнет! – зло повторил Сергей.

И хотя Лерка отчаянно ненавидела эту птицу, и уши сжимались от каждого ежесекундного вопля, что-то неприятно шевельнулось внутри. Если она так бодро кричит при минус двадцати семи, какой нужен градус на улице, чтобы она замёрзла? И Лерка неожиданно подумала: если птица перестанет кричать, начнут погибать не только пшеница и огурцы.

Вздрогнув и поджимая пальцы на озябших ногах, закутанных в две пары шерстяных носков и присланные матерью из деревни валенки, она побежала обратно в кровать.


Метеорологи не предсказывали ничего утешительного. Снег не просто отказывался таять – синоптики грозили резким похолоданием. «Куда больше?» – ахнул Сергей, сидя на пресс-конференции в местном гидрометцентре: когда он выходил из дома, на градуснике было минус тридцать три. Ему квалифицированно объяснили, что это далеко не предел, зима, которая, по сути, уже началась, обещает быть исключительно холодной, не исключены температуры до минус сорока уже на этой неделе, и «такие погодные условия сохранятся до конца августа», как деловито и серьёзно сообщила Катя журналистам, с которыми держалась почти не скованно, хоть и давала интервью впервые. Вообще-то она была выездным специалистом; впрочем, всё, что Сергей знал о её работе, сводилось к вечным шуткам о достоверности прогноза погоды на 50 процентов и о самочувствии озимых в соседних районах.

Когда все вышли покурить с журналистами, Сергей отозвал Катю в сторону.

– Ну теперь давай объясняй мне профессионально, откуда это всё взялось? – Он кивнул на сугробы во дворе гидрометцентра.

Катя флегматично заправила каштановую прядь под вязаную шапку и, затянувшись, призналась:

– А шут его знает, Серёж. Никто ничего понять не может.

Сергей так и застыл с зажигалкой в руках.

– Подожди… А сейчас ты что втирала? Ну, все эти бла-бла-бла на полчаса?

Катя скривилась.

– Нет, а ты хотел, чтобы мы вышли и сказали: «Ой, надо же, как интересно получилось!»? Да нет, в принципе, обоснования-то находятся – штука в том, что у всех они разные. Может, и правда объективные причины, только по-моему – полная аномальщина. Во всяком случае, – она усмехнулась, – в универе такому не учили.

Докурив, они попрощались, и Сергей отправился в редакцию писать очередной материал про августовские морозы, размышляя над признанием Кати и качая головой: ох уж эти синоптики…

В корреспондентской комнатке никого не было. Сергей поставил чайник и вдруг услышал характерный звук за спиной: загружался компьютер. Озадаченно нахмурился: он точно помнил, что не успел его включить. Но очевидность явно восставала против памяти. Впрочем, сила привычных жестов в том и заключается, что их не замечаешь… Придя к такому выводу, Сергей хотел было отвернуться, но заметил вместо привычной змейки вспыхнувшие на экране слова: «Они гуляли под чистым августовским снегом».

Сергей замер, ошарашенно глядя на монитор, но буквы уже исчезли. В этот момент раздался телефонный звонок.


Запах был насыщенный, глубокий, волнующий. В нём совсем не выделялось конкретных нот – никаких там елей или трав. Но он будоражил, даже мурашки побежали по позвоночнику, и Лерка, закутавшись в рубашку Романа, поднесла воротник к самому носу, чтобы поглубже вдохнуть аромат одеколона.

Наслаждаясь запахом, она повнимательнее обвела взглядом комнату. Просто, почти бедно. Печь – настоящая, дровяная! – кровать, стол, нетбук на стопке книг, маленький ЖК-телевизор на стене, иконы в одном углу и старинное зеркало – в другом. Квартира, которую Лерка и Сергей снимали у матери Романа, была обставлена куда современнее. «Не представляешь, как бы я хотел здесь всё изменить! – с тоской в голосе признался Роман, приведя её в этот по меньшей мере столетний дом. – На работу я устроился, вот сейчас деньги появятся – и…» Впрочем, дальше Лерка не слушала, ей было вполне достаточно информации, что мать Романа сегодня – в ночную смену и не застанет её, щеголяющую лишь в расстёгнутой сыновней рубашке.

Сначала были несколько вечеров в соцсетях с трогательно-серьёзными разговорами о смысле жизни, искусстве и политике. Потом два свидания в кафе, на которых они легко проболтали по несколько часов. Говорили обо всём, кроме истории несчастной любви Романа. Лерка, успевшая выдать пару пустяковых эпизодов из своего прошлого, сгорала от любопытства и пыталась что-то выведать. Роман пресёк все попытки фразой: «Поверь, это отвратительная история, и мне очень хочется никогда её не вспоминать». Эпитет «отвратительная» показался Лерке достаточно веским аргументом, и она отстала. А вскоре Роман пригласил её поужинать у него дома. «Посмотришь, в какой дыре я живу, и убежишь». Только Лерке до подгнившего пола, непроведенного АОГВ и примитивной канализации не было никакого дела. Она деловито погасила свет, оставив ночник над кроватью, включила музыку в нетбуке и приготовилась к романтике. Впрочем, Роман продолжал говорить о высоких материях. Лерку привело в восторг, что, несмотря на полумрак, было очевидно: бывший священник смущался и даже чуть краснел от столь вопиющей интимности третьего свидания. Пожалуй, он бы ближе к полуночи стал провожать её домой, если бы Лерка не уселась ему на колени так решительно, что сомнений в том, чем она намерена заниматься, остаться просто не могло.

За дверью послышался топот – Роман, покурив, вернулся с крыльца и стряхивал снег с ботинок.

– Обалденный у тебя одеколон! – крикнула Лерка, вертясь перед зеркалом; рубашка Романа, как и вещи всех её бывших мужчин, безусловно, ей очень шла.

– Обалденный у меня что? – посмеиваясь, переспросил Роман, входя в комнату из сеней. В ночной тишине дома он вдруг стал и раскованным, и уверенным. Лерка поймала себя на мысли, что ей нравится смотреть на него такого – спокойного, отдохнувшего.

– Одеколон! – Она обернулась к нему и с блаженной улыбкой зарылась лицом в рубашку. – Что за марка? Просто с ног сшибает! С ним все девушки – твои!

Лерка ожидала, что её слова польстят Роману. Но вышло наоборот.

– Я уже четыре года не пользовался одеколоном, – медленно сказал он. Спокойствие с его лица как ветром сдуло. Роман, озадаченный, подошёл к Лерке и нагнулся, вдыхая запах. Потом сделал шаг назад и нахмурился, напряжённо о чём-то размышляя.

– Ром, что…

Он сделал протестующий жест, не давая ей договорить.

– Ты её взяла из шкафа? В ящике нашла или на дальней вешалке? Может, она из старых… – Роман с сомнением рассматривал рубашку на девушке. Та покачала головой.

– Ром, ты с ума сошёл? Да тут она, на спинке стула висела.

Роман, вздохнув, сел на кровать и спрятал лицо в ладонях. Он не менял позы довольно долго, и Лерка, не выдержав, приблизилась и нежно провела рукой по его густым светлым волосам.

– Да что с тобой?

Роман покачал головой, отнял руки от лица и, притянув Лерку к себе, поцеловал. Затем откинул одеяло с кровати.

– Поздно совсем. Давай спать.


Убаюканная теплом мужских рук, Лерка уснула мгновенно. Но через пару часов, выпав из одного сна и не успев попасть в другой, проснулась. Романа рядом не было.

В глухой тишине дома, за стеной, Лерка различила еле слышное движение, похожее на царапание. Слегка встревоженная, она закуталась в одеяло и вышла в сени.

Роман сидел на пороге чулана. Перед ним стояла бутылка коньяка. Рюмки рядом не было, но, похоже, ему это не мешало. Над головой Романа серую дверь чулана кокетливо обрамлял красный муаровый шарфик. Лерка удивилась, что не заметила такой неуместный элемент декора сразу, когда пришла. Она с недоумением, переходящим в испуг, наблюдала, как её новый парень кухонным ножом вырезает на дверном косяке восьмиконечный крест.

Он поднял на неё глаза и, вздохнув так, будто получил сообщение, что всю оставшуюся жизнь ему без выходных грузить вагоны, отложил нож и отхлебнул из бутылки.

Некоторое время оба молчали. Наконец Лерка, чувствуя, что замерзает в продуваемых сенях, ровным тоном сказала:

– Может, объяснишь.

Роман обречённо взглянул на неё.

– Не отпускает, – выдохнул он и сделал ещё глоток. – До сих пор не отпускает.

– Что не отпускает? – не поняла Лерка.

Роман глазами указал вверх.

– Это же не ты сделала?

Через пару секунд до Лерки дошло, что он имеет в виду шарфик.

– Нет, конечно, – фыркнула она.

Роман кивнул.

– Вот и я так думаю, – сказал он и надолго припал к коньяку. – Говорю же: не отпускает…

Лерке стало страшно. В конце концов, что она знает о хозяйкином сыне? Несколько десятков сообщений да пара не слишком шикарных ужинов. А может, он сумасшедший… и сбежал не из церкви, а из психушки?

– Почему ты сидишь здесь? Холодно же.

– Холодно – это ещё не беда, – сиплым от алкоголя голосом сообщил Роман. Вдруг он резко встал на ноги, сорвал шарфик с косяка, плюхнулся обратно на порог и принялся яростно резать тонкую ткань на кусочки. Лерка, распахнув глаза, с нарастающим страхом наблюдала, как старые доски усеиваются алыми клочками.

– А что в чулане? – Она думала, что сможет вывести разговор в нормальное русло. Но Роман встретил её вопрос смехом, перешедшим в заунывный стон.

– Иди да посмотри, – вздохнул он тяжелее прежнего. Лерка перешагнула через бутылку, его колено и оказалась в узком помещении, по которому блуждали сильные запахи трав, пыли и ветхости. Лампочки здесь не было, в чулан падали лучи света из сеней. Лерка разглядела верёвки, на которых скорчились пучки трав, пару сундуков из тех, что чаще увидишь в кино, чем в жизни, корзины…

– Душица с прошлого года, что ли, осталась? – спросила она.

– Если бы… – ответил Роман за её спиной; слышно было, как забулькало в бутылке.

Лерка пожала плечами, протянула руку к одному из пучков – и тот медленно закачался, не дождавшись её прикосновения. Она застыла, ничего не понимая. Ей стало страшно.

– Рома! – жалобно крикнула она, повинуясь детскому желанию: пусть он войдёт и уведёт её отсюда за руку. Будто в ответ на звук её голоса, в дальнем углу чулана что-то зашуршало, и паралич первого шока спал с Лерки. Отведя наконец взгляд от мерно раскачивавшегося пучка, она посмотрела в ту сторону. На долю секунды ей показалось, что она увидела кого-то за сундуками. Лерка готова была завопить, но тут Роман обернулся через плечо.

– Ну что, много интересного нашла?

За сундуками, конечно, никого не было, и пучок душицы – или что бы там ни сохло – висел неподвижно. Под бешеный стук сердца Лерка вышла из чулана, где её неожиданно крепко обнял Роман.

– Лерок, прости. Пожалуйста, прости. Ты замечательная, правда. Я думал, всё у нас может получиться, вытащишь ты меня, но… мой случай, похоже, совсем запущенный. Прости ещё раз. Ты только не думай, что я с тобой так хотел, на одну ночь, очень тебя прошу, даже в голову ничего подобного не бери. Честное слово: в мыслях не было! Просто… это сложно объяснить…

Пьяный Роман продолжал бессвязно оправдываться. Лерка рассеянно гладила его по волосам, машинально приговаривала, что всё будет хорошо. А сама думала, что никогда больше не придёт в этот дом. И тараканы в голове Романа слишком буйные, и она не знает, как вести себя в неадекватных ситуациях… И то, что, возможно, мелькнуло в глубине чулана, смотрело на неё слишком недобро.


– Привет, что ты делаешь сегодня вечером?

Бархатистый женский голос в трубке. Всё ещё не пришедший в себя после надписи, мелькнувшей на мониторе, Сергей уточнил:

– Эээ… Вы куда звоните?

– Сергей? Тот, который у перехода? Ну, помнишь? Я, кажется, тогда не сказала – меня зовут Ада. Не узнал? Не важно. Слушай, у меня мало времени, но я хочу кое-что тебе показать. Значит, давай у памятника этому… как его… Скобелеву… или Кутузову… ну, на коне который… а, Георгию Победоносцу! В семь, договорились?

– Ада… – Сами собой вспомнились холодные ладони на его закрытых глазах. – Ну… наверное…

Собеседница истолковала его задумчивое мычание весьма однозначно:

– Вот и отлично! Смотри не опаздывай, в семь у нас уже автобус!

Сергей слушал короткие гудки секунд десять, прежде чем осознал, что разговор окончен. Его ждут сегодня в семь. На автобус. Чёрт знает какой. И куда он идёт. И зачем.

«Больная какая-то!» – сердито подумал он, закуривая. Делать ему больше нечего, как в мороз ехать куда-то с малознакомой замужней женщиной! У него, между прочим, дела, и отоспаться надо, и…


Без пяти семь он подошёл к памятнику «на коне».

Ада уже ждала его. И снова Сергей поразился, до чего она крошечная, почти игрушечная. Где она берёт одежду такого размера – в детских магазинах? Но из-под объёмного капюшона чернели глаза – не просто взрослые: древние… Очень жёсткие глаза, подумалось вдруг ему.

– Не вздумай спрашивать меня, куда мы едем! – попросила Ада, подходя к нему и забирая его ладонь в кожаной перчатке в свою, неприкрытую, а затем негромко добавила:

– Привет.

Было в её руке – или в глазах? – что-то, лишающее собственной воли. Сергей с интересом ждал продолжения, превратившись в самого покорного зрителя. И вот в следующее мгновение подошёл автобус. Взглянув на номер, Сергей оторопел.

– Это же пригородный!

– Ну да. А ты какой хотел, сразу междугородный? Не спешите, молодой человек, мы только познакомились. – И Ада спокойно, но настойчиво затолкала его в фыркающий и трясущийся пазик.

Сергея этот незапланированный выезд из города очень тревожил. Но было в Аде что-то такое, от чего почти подсознательно ему хотелось ехать с ней; даже сейчас, положив голову на жёсткое сиденье пазика, он вдыхал аромат её духов, и ему казалось, что это запах какого-то другого мира, где девушки не просят вынести мусор и где нет тоскливого чувства привыкания… Он не знал об Аде ничего и ещё, пожалуй, не мог чётко сказать, зачем идёт за ней, но его будоражила новизна ощущений.

У Сергея было много вопросов, но… Он очнулся от того, что Ада трясла его за плечи, – оказалось, задремал, хоть и не мог понять, как это получилось. В автобусе уже никого не было, и водитель прикрикнул, чтоб они поторапливались. Сергей машинально обругал его и вышел на улицу.

Столбик термометра не поднимался выше минус 30 градусов вот уже полтора месяца, но Сергей, как и все, не мог привыкнуть к холоду, который не пронизывал – мгновенно вцеплялся в человека, едва тот высовывал нос на улицу, как бы сначала напуская страха перед морозом, который заберётся во все вены и артерии минуты через три – не больше. Но когда Сергей увидел белые сосны, которые высились вокруг, все остатки смутной романтики, которая кружилась в нём по дороге, выветрились вместе с мерзким ветерком.

– Где мы?

– Я завяжу тебе глаза.

Его «ЧТО???» утонуло в её варежке. На глаза лёг шерстяной шарф.

– Так даже теплее, – шепнула Ада.

И тут Сергея перестало волновать всё. Даже если нашлись идиоты, которым требуется его скромная заначка и ноутбук и они поджидают его с финками в лесу, даже если через минуту он окажется у оголтелых сатанистов, даже если ей просто нравится приводить людей в лес и оставлять их замерзать под ёлочкой – он будет идти с ней, сжимая крошечную ладошку.

Снег отчаянно скрипел под ногами, будто он шёл по попкорну. Холодно было жутко, и он подумал о противной птице в их дворе – неужели она это переживёт? У неё же, кроме перьев, и нет ничего… И может, стоит купить тот безумно дорогой финский пуховик – вдруг это хоть немного поможет? В Африке, говорят, тоже минус 30… Интересно, постирает ли Лерка его тёплый свитер? Конечно, нет… Ох, чёрт, завтра же ещё на работу… Как же холодно! Но нет, это не конец света. Выжили же древние в XVII веке, когда зима наступила в августе… И сейчас выживем… На месте Земли он, Сергей, наверное, выкидывал бы такие же фокусы – испытывают же люди её на выживание… Чтоб жизнь мёдом не казалась – освежитесь, дорогие мои жители… Вот вам и глобальное потепление… Чёрт, ноги окоченели. Сергей вспомнил какую-то старую книжку, где главный герой, поступив как последняя свинья, умирает в лесу: его засыпает снег, а он играет на флейте, и слёзы текут по его щекам и тут же замерзают…

Шарф мягко упал с его глаз. Вокруг был лес, а прямо перед ним – деревянная часовня.


– Моя прабабка была сумасшедшей. Да и всю семью ещё за несколько поколений до неё трудно назвать нормальной: как по-твоему, это же не совсем в порядке вещей, если перед сном ей рассказывали не сказки, а предание о том, как её собственную бабку забили камнями односельчане за то, что она была ведьмой? Эта история почти культивировалась, вести себя нормально у моих родичей было не в чести. Как их не коснулась советская власть, понятия не имею – может, потому, что они были беднее крыс… Жили они на отшибе, в ветхом домишке, в котором самым невинным зрелищем были сушёные ужи на бельевых верёвках… Но в психушку их тоже не отправили – наверное, решили, что до такого состояния их довёл ужасный царский режим… Так что из поколения в поколение мои ненормальные прапрабабки устраивали шабаши – не в лесу, как полагается по всем литературным канонам, а во дворе, за сараем. Им и в голову не приходило прятаться! Поэтому долго они и не жили. Правда, ещё быстрее умирали их мужья – бабки ухитрялись находить себе мужиков преданных, уж не знаю, может, они опаивали их чем-нибудь, но только те первые взваливали на себя проблемы жёнушек и пытались за них вступиться… и чаще всего расплачивались за это: кого-то убили в пьяной драке, кого-то молнией пришибло… В общем, в этой деревне – а до неё здесь недалеко, ты, правда, отсюда не увидишь, но всего пара километров, – дом на отшибе был классическим, с ведьмами и проклятиями. Но моя прабабка переплюнула всех. Сперва её выгнали из школы за то, что она упрямо не заплетала кос и порывалась красить глаза, – стоит ли говорить, все пацаны её обожали. Её мать, моя прапрабабка, ляпнула директрисе, что не ей учить её дочь, как себя вести, – и в девятом классе прабабка гордо покончила с образованием. Знаешь, как она это сделала? В свой последний учебный день облила директрису керосином и бросила зажжённую спичку… И ту не спасли – прабабка заперла кабинет изнутри и вылезла через окно, а потом подожгла всю школу… Её официально признали ненормальной и отправили лечиться. В больнице она влюбилась во врача. Этому идиоту надо было сразу уволиться. Но он попытался вежливо объяснить моей прабабке, что она его не интересует. Прабабка задушила его, когда он задремал на ночном дежурстве. Не веришь? У моей прабабки ещё и не на то хватило бы сил… Шума было! Тем более что в ту же ночь она сбежала из больницы. Как – никто не знает… Всё-таки потомственная ведьма. Она вернулась в деревню. И подожгла каждый дом. Каждый! И опять-таки неясно, как именно она это сделала: дома вспыхнули одновременно… Представляешь, что началось? Что-то потушили быстро, но некоторые избы до сих пор обгорелые, а других нет и в помине – сгорели дотла. А прабабку видели, когда она смотрела на пожары с холма. Наутро её проклинала вся деревня – это естественно, правда ведь? Но священник местной церкви наутро пришёл сюда и начал строить часовню. Сам, своими руками. Зачем – он сперва никому не сказал. А деревенские знаешь что сделали? Ну подумай… Конечно, они пошли к покосившемуся домику на отшибе. Конечно, они хотели сжечь и его – и я их не виню… Но когда они пришли, дом уже был сожжён… Прабабка сама себя подожгла, вместе с избой. Понятное дело, по ней в селе никто не горевал: её мать к тому времени умерла, а другие родственники уехали из села сразу после того, как прабабку забрали в психушку, – кажется, они купили дом где-то в районе. А священник всё строил часовню… В деревне не понимали, зачем она здесь, посреди леса. Он молча строил. И когда был вбит последний гвоздь и отполировано последнее бревно, он объявил, что построил эту часовню за упокой души моей прабабки. Дурак… Через два дня за ним приехали – шёл пресловутый тридцать седьмой год… Часовню хотели сжечь, но дул страшный ветер, который гнал огонь в лицо людям, но не поджёг ни единого венца. Пытались разобрать на брёвна – но при первой же попытке этими же брёвнами убило двух человек… И люди решили, что часовня проклята, – хотя как может быть проклято Божье место? Сюда никто не ходит. А часовня медленно гниёт, разрушается… Но посмотри на неё внимательно – это редкая достопримечательность. Возможно, это единственная в мире часовня, которую возвели ради ведьмы…


Луна одиноко светила в чёрном небе, и протяжно, почти с лязгом скрипели сосны. Тёмный шпиль часовни врезался в звёзды, и Сергей бы не удивился, если бы в эту минуту вдали мелькнул силуэт ведьмы на помеле – кто-то вроде несравненной Солохи из «Вечеров на хуторе близ Диканьки». Он пытался понять и не мог – святое это место или ведьмино? Как это отрегулировали в райских кущах?

Если брёвна часовни и правда гнили (а как иначе за столько лет?), сейчас это не было заметно. Чёрное дерево сверкало серебром, льдинки мерцали в свете луны, и Сергей потерял чувство реальности – он начал понимать, что чувствовал Кай, когда замерзал у Снежной Королевы. Его зубы мелко стучали от холода, но он бы ни за что не сдвинулся с места – красота ошеломляла, часовня возвышалась над ним, колдовство места, как гвоздь, прибивало к земле, а за руку его держала девушка с чёрными глазами и сумасшедшей кровью, которую ей передали беспокойные предки…

– Погоди… У неё же был ребёнок? Как же иначе ты…

– Был. От священника, который построил эту часовню.

Её маленькое личико было безмятежно.

– Он был всё-таки не совсем дурак: отвёз ребёнка – это была девочка, моя бабушка, – к тем самым родственникам, которые переехали в другое село. Они её и вырастили по всем строгим советским правилам в духе времени, так что она мракобесием не занималась: благополучно окончила институт и стала работать учительницей в школе.

Тут она потянула его вперёд.

– Зайдём?

Ноги Сергея сопротивлялись не только от мороза: от одного вида часовни по нему пробегали мурашки. Эти стены воздвиг человек в рясе, который любил умалишённую… «Психи», – решил Сергей и всё-таки пошёл с Адой.

Сделав первый шаг на обледенелые доски, он ахнул восхищённо, хотя внутри не было ничего особенного: вся обстановка, если она вообще когда-то существовала, давно разрушилась. Но всё было покрыто паутиной инея. Узорчатые сети покрывали брёвна, спускались с потолка, оплетали, казалось, сам воздух… И в этом кружевном великолепии переливался тёмный металлический крест, прибитый к стене…

– Знаешь, – всё тем же беспечным голосом сказала Ада, когда они наконец пошли обратно к дороге, – если зима не прекратится и люди начнут умирать от мороза и этого снега, я приду сюда. Даже если будет очень холодно, даже если не будет ходить ни один автобус… Если, конечно, смогу дойти… Я приду сюда и буду читать Псалтирь. Потом покурю… И подожгу часовню, а сама останусь внутри. Я слышала, умирать в огне не так уж мучительно: говорят, люди задыхаются быстрее, чем начинают гореть. Правда, те, кто это рассказывает, сами не пробовали… Но мне кажется, это символично. Правда?

– Что ты… Зима закончится, – еле шевеля губами от холода, возмутился Сергей: теперь его уже вновь волновали только насущные проблемы, например, остановить доброго человека, который отвезёт их в город. Но машин даже слышно не было.

Ада молчала некоторое время, как бы тоже прислушиваясь к этой тишине, невероятной в пригороде, и тихо сказала:

– Кто знает…

…Наконец на дороге показался старенький «жигулёнок». Хотя старик-водитель с полминуты подозрительно рассматривал молодёжь, оказавшуюся в лесу в тридцатиградусный мороз, кошелёк Сергея убедил его, и он, кряхтя, открыл им заднюю дверцу.