Девушки с картины Ренуара. Глава 5. Привкус меланхолии (Доминик Бона, 2012)

Но не все так весело в семье девушек, сидящих за роялем. Есть среди родственников тот, кто обладает более мрачным складом ума, чем остальные. Дядюшка Эрнест напрасно демонстрирует привязанность и ласково разговаривает с ними. Он не в состоянии скрыть, что музыка для него – голгофа.

Очень большое влияние на него оказала смерть старшего брата, умершего еще до его рождения, чье имя он носит. Эрнесту кажется, что он унаследовал память этого молодого призрака, что он живет, неся на своих плечах душу покойника. Другой его старший брат скончался в возрасте двадцати двух лет: потеря двоих детей, которых смерть унесла в цветущем возрасте, сильно омрачила атмосферу в доме, где Шоссон, оставшись единственным ребенком, рос в обстановке постоянного траура. Вдобавок в отрочестве он был потрясен тем, что обнаружил на своей ладони линию жизни, предсказывающую ему преждевременную смерть. Поэтому он спешит жить, уверенный, что его часы сочтены, и что он никогда не сможет доказать, на что способен в творчестве. Поздно начав заниматься музыкой – подчиняясь отцу, он обучался юриспруденции, – он много и тяжело работает, мешкая с завершением мелодий, существующих в его голове и сердце. Он мечтает о том, чтобы поставить свое имя под «произведением, которое обращается к душе». Шоссон – виртуозный пианист, он каждый день страстно играет Баха, Бетховена, но ощущает себя несчастным композитором, «которого разрушает неуверенность и беспокойство».

В двадцать лет он написал так и оставшийся неизданным роман под названием «Жак», в котором есть фраза, резюмирующая все его муки творчества: «К чему желание дописать “Илиаду”?» Его, не потерявшего интереса к литературе, вдохновляют поэтические произведения, он живет среди книг, которые так же важны для него, как музыка. В его библиотеке, состоящей большей частью из книг, изданных во второй половине XIX века, три тысячи томов. Все прочитаны, все с пометками, сделанными его рукой, – редкие издания Бодлера или изданные в сорока экземплярах произведения Метерлинка.

Эрнест Шоссон, среднего роста, коренастый, с высоким лбом, переходящим в очень рано облысевший череп, смотрит на жизнь так, словно видит в ней только прекрасное, чистое. Это честный и милосердный человек. Но под видом доброго отца семейства скрывается мистик. Он рьяный католик и во всем следует заветам Евангелия. Но окружающие замечают, что он часто бывает мрачен.

Вместе с тетушкой Жанной, на которой он женился в 1883 году, они составляют гармоничную пару. Они очень любят друг друга. Жанна, изящная и одухотворенная молодая женщина, – превосходный музыкант, а для него – идеальная спутница. Она любит и понимает музыку, она способна оценить все связанные с ней перипетии и мучения. После помолвки он посвятил ей симфоническую поэму опус № 5, которую назвал «Вивиана», по имени феи-защитницы[12]. Жанна поддерживает его и полностью доверяет ему. Ее красота настолько совершенна, что кажется нереальной: ее тело, лицо, ее сине-зеленые глаза, все в ней очаровательно, не говоря о ее длинных и изящных белых руках, отличительной черте всех женщин этой семьи, творящих чудеса за роялем. После свадьбы она терпеливо сосуществовала под одной крышей с родителями Шоссона, в доме номер 22 на бульваре Курсель, в особняке, построенном ее свекром.

Теперь они живут там вместе с пятью детьми: тремя девочками и двумя мальчиками (Дениз-Этьенн, Анни, Жан-Мишель-Себастьен, Марианна и Лоран), крики и шалости которых оживляют семейный очаг. Но они же добавляют забот: Анни больна чахоткой (что не помешает ей дожить до девяноста лет). Когда Шоссон у себя дома играет на фортепиано, она, больная, всегда находится рядом с ним, лежа в кровати. Летом и во время продолжительных отлучек Шоссона в деревню вместе с ним переезжает вся семья, забирая с собой гувернантку и двух или трех слуг, которые занимаются кухней, стиркой и ведением домашнего хозяйства. К ним в гости регулярно наведываются друзья и родственники.

«Вы как будто тащите на себе ношу своего счастья», – деликатно пишет ему Морис Дени. Его творчество, начиная с «Нежной песни» и заканчивая «Славословием супруге», не говоря уже о дуэте «Ночь», воспевает счастье, которое, не перестает удивлять и восхищать меланхоличного Шоссона. Письмо, написанное им Жанне и датированное 7 июня 1897 года, объясняет его потаенное чувство: «Я отлично сознаю, что все мое счастье – это ты, моя драгоценная любовь. Без тебя все самое лучшее, что меня окружает, потеряло бы свою ценность. Я не был до конца счастлив до того дня, когда узнал тебя, и с тех пор твоя чуткая нежность каждую секунду была для меня источником счастья. (…) Любовь моя, обнимаю тебя от всей души. Поцелуй от меня малышей». И подписывается: «Твой Эрнест Шоссон». Он очень счастлив в семейной жизни и внимателен к своим домочадцам, однако все время ищет одиночества, чтобы без помех предаваться творчеству.

Его главное произведение – опера «Король Артур», – отнявшая у него около десяти лет жизни (1885–1895 годы), – создавалась в отчаянии, в сомнениях и разочаровании. Он упорно трудился, без конца переделывал и беспощадно правил каждый акт, каждую сцену, страшась не добиться своей цели. «Казалось бы, я прекрасно поработал, – пишет он Пьеру де Бревилю, одному из своих друзей-композиторов. – Вы знаете, что я начал с совершенно необычайной для себя легкостью. И, продолжая гореть, я вдруг замечаю, в третьем акте должен очень многое изменить. От этого у меня отнялись руки и ноги. Понимая то, чего нельзя было оставить, я совсем не понимал, что нужно привнести». Затем тому же де Бревилю он жалуется на плачевное состояние своего произведения: «Мне остается дописать две сцены, но они так трудны, что у меня не хватает смелости взяться за них. Между тем я должен решиться, так как потратил много времени, с грехом пополам переделав весь первый акт, только что закончив его. Сомневаюсь, что это окончательный вариант. На данный момент он мне нравится, но я уже подумываю о будущих изменениях». Самые соблазнительные декорации не всегда способны отогнать черные мысли композитора. Шоссону все время представляется, что он гонится за несбыточной мечтой своего музыкального гения.

Его тревога приводит к приступам уныния. «Я в совершенной тоске, – пишет он Анри Леролю в январе 1894 года, – и представляю себя Артуром в третьем акте. Я больше не верю ни надежде, ни воле, ни старанию. И с ослиным упрямством не даю себе отдыха. И вот уже около десяти лет я веду такую жизнь. Было ли за эти десять лет хотя бы десять дней, когда мне легко работалось? Если и было, то не больше. Бывают моменты, когда я ощущаю себя усталым и отчаявшимся до глубины души».

Этот музыкант-неврастеник находит покой только благодаря ободрению друзей, которых, к счастью много – композитор РаймонБонер, большой друг Дебюсси, или адвокат Поль Пужо, любитель искусства, известный музыковед. «Мои проекты всегда восхитительны, но их воплощение всегда мучительно для меня. Я часто злюсь, ворчу и кряхчу. Сейчас дела идут немного лучше. Может быть, мне удастся вытянуть что-то из своей мерзкой головы. По крайней мере, никто не сможет обвинить меня в том, что я не старался», – признавался Шоссон в письме Пужо.

Самая близкая для него душа, как в сфере искусства, так и в жизни, – это Анри Лероль. Они, вечно сомневающиеся в своем искусстве, нуждаются друг в друге, убеждают друг друга не оставлять начатого произведения, о чем свидетельствуют сто семьдесят писем, опубликованных Жаном Галлуа, биографом Шоссона.

Если Лероля и Дебюсси связывают товарищеские отношения и безусловное согласие, сложившееся между художником и музыкантом, то между Шоссоном и Леролем существует духовная близость. Для Шоссона Лероль служит источником силы, моральной поддержки. Лероль же, со своей стороны, разделяя тревоги творца, находит в нем тонкого ценителя своей живописи. Весной 1894 года, находясь вдали от него, Анри Лероль пишет: «Старик, как мне тебя не хватает. Со мной рядом нет никого. Ни тебя, ни Ленуара, ни Бенара[13] – а я так не уверен в своей живописи.

Я люблю делать то, что мне хочется, но я также хочу знать, что кое-кто об этом думает. И никого нет. Я вижу только Дебюсси и иногда Боннера. И хотя я очень ценю художественные идеи музыкантов, мне кажется, что они не разбираются в живописи, чтобы я прислушивался к ним». Он не причисляет Шоссона к музыкантам, «не настолько хорошо разбирающимся в живописи». Они говорят на одном языке: в их дуэте музыка и живопись приходят к полному согласию.

Из них двоих Лероль выглядит более спокойным и менее измученным. Именно ему чаще всего приходится утешать опустошенного творческими поисками

Шоссона. В январе 1894 года, когда композитор проводит зиму в Аркашоне, Лероль пишет ему, пытаясь успокоить композитора: «Дорогой друг, меня огорчает, что ты, видимо, недоволен собой. Твое последнее письмо было мрачным, но я надеюсь, что с этим покончено, солнце снова согрело твою душу и осветило своими живительными лучами Артура. Если бы я был рядом с тобой, я уверен, что доказал бы тебе, что ты ошибаешься, что все хорошо. Так как невозможно, чтобы все было плохо. Вероятно, твое дурное расположение духа принуждает тебя быть недовольным всем, что ты делаешь». В другой раз он пишет с той же ободряющей добротой: «Прощай, старик! Работай, думай и сочиняй как можно больше. Не собираешься ли ты прогуляться ночью, чтобы подарить нам еще одну прекрасную “Ночь”?» Он, как верный друг, не оставляет его без поддержки.

Эрнест Шоссон – не нищий музыкант, как Дебюсси. Ему неведомы муки, связанные с необходимостью зарабатывать хлеб насущный. Его отец, Проспер Шоссон, строительный подрядчик, сделавший состояние на проектах барона Османа[14], завещал своему единственному наследнику солидную сумму.

Он живет в квартале Равнина Монсо, в красивом особняке, более просторном и зажиточном, чем у Лероля, а за городом он арендует роскошные хоромы. Кроме того, что он оказывает денежную помощь некоторым из своих друзей, таким, как Дебюсси, он заразился от Анри страстью к коллекционированию живописи. Эта страсть тоже стала пожирать его. Он благоговеет перед Дега, с которым познакомился у Лероля, и часто конкурирует с последним на аукционах. Гонка за Дега стала для свояков чем-то вроде игры. Осенью 1892 года, когда Дюран-Рюэль выставляет в своей галерее серию пейзажей, созданных художником в технике монотипии (при которой первоначально эскиз картины пишется маслом на стекле, а потом на него накладывают лист бумаги), редких в творчестве Дега, Лероль предлагает Шоссону пойти и посмотреть на это: «Я только что оттуда. Это так красиво. Поразительно, но это настоящий Дега – ощущение пейзажа, не предполагающее ничего, кроме натуры, и, между тем, увиденной так, как ее не видит никто другой. Я хотел бы приобрести одну работу, но Дюран-Рюэль просит за нее 2000 франков. За одну я предложил ему 1500. Но он не согласен. Может быть, тебе повезет? Ты обязательно должен купить одну из них».

Шоссон, находящийся в это время в деревне, отвечает: «Сожалею, что пропустил это – в Париже все же есть что-то стоящее, по крайней мере, в небольших дозах. Во всяком случае, там происходит физическое и интеллектуальное брожение».

Может быть, он говорит так из-за цены? Один из самых прелестных выставленных пейзажей (скала, едва угадывающееся обнаженное женское тело) приобретает князь Понятовский, другой меценат, поддерживающий Дебюсси. Лероля это огорчит.

Шоссон предпочитает рисунки Дега – у него их целая дюжина. Он пока купил только одну его картину небольшого размера: портрет лионского художника Белле-Дюпуаза. Дега, который называет Шоссона «мой музыкант» и искренне привязан к нему, с 1880-х годов – когда Шоссон начал собирать свою коллекцию – постоянный гость на бульваре Курсель.

Ему особенно нравится, когда Шоссон исполняет Глюка, его любимого композитора. В коллекции дядюшки Эрнеста собраны полотна художников, которых ценит Дега: картины Коро, Делакруа, немало картин Пюви де Шаванна, работы Гогена, созданные на Мартинике, морской пейзаж Мане, чудесная картина Берты Моризо «На веранде» и по меньшей мере три картины Ренуара: «Соломенная шляпка», «Голова девочки» и «Портрет Коко» (Клод, самой младшей из дочерей Ренуара).

Впрочем, Шоссон собрал еще и значительную коллекцию японских эстампов. Они в это время, после выставки летом 1890 года, состоявшейся в Школе изящных искусств, в большой моде. Все любители искусства сходят по ним с ума: у Дега их десятки, Клод Моне украсил ими стены своего дома в Живерни, в департаменте Верхняя Нормандия, а Эдуард Мане изображает их на заднем плане своего монументального портрета Золя. Но дядюшка Эрнест был околдован ими до такой степени, что составил первоклассную коллекцию. У него огромное количество работ Хокусая, Утамаро, Харунобу, Киенага, Нирошиге, а всего их сотня, самого отменного качества. Виды Японии, гейши, азиатские лошадки, лодки, чайные домики, бонзы на морском берегу, грозовые дожди, попугайчики, сидящие на сосновой ветке, или огромные змеи, пожирающие сказочных барсуков, – на бульваре Курсель звучит потрясающая симфония, в которой изящные японские мотивы сливаются с колоритом импрессионистов, не менее одаренных, чем Милле и Коро, а пламенеющие краски Гогена смешиваются с призрачными мотивами Пюви де Шаванна.

Одилон Редон – друг Шоссона со времен его молодости – другая жемчужина его коллекции. Этот художник и замечательный скрипач-любитель говорит, будто «родился на звуковой волне», и ценит музыку за то, что она «универсальна и способна пересекать границы», его творчество запредельно чувственно.

Малларме, который дружен с ним, пишет, что он «в окружающей тишине колышет оперение мечты и ночи». Между тем, Редон проиллюстрирует оригинальное издание его последней поэмы «Удача никогда не упразднит случая». Многие из его картин сосуществуют в доме Шоссона с картинами Дега, четкие линии которых создают поразительный контраст с его туманной живописью. Со своей стороны Лероль, также прекрасно играющий на скрипке и очень высоко ставящий музыку по сравнению с другими видами искусства, очень ценит Редона: они в четыре руки украсили своей живописью пять ширм для небольшого музыкального салона мадам Шоссон, среди которых кисти Редона принадлежат «Дева утренней зари» и «Падший ангел».

Свояки и их семьи живут в одном и том же мире, среди картин, а вокруг них звучит одна и та же музыка. У обоих в коллекциях много картин, написанных первоклассными художниками, которые останутся в памяти потомков: Дега, Ренуаром, Моризо, Гогеном. Но они выбирают их, не делая ставки на будущее, они просто восхищаются ими и любят их. Кроме того, художники – их друзья или станут их друзьями, поскольку они живут по соседству, в атмосфере, где нераздельны искусство, семья и дружба. Любопытно, что Морис Дени расписывал потолки в доме семейства Лероль! Там, как и в доме Шоссона, поднимая глаза, видишь те же самые цвета и те же нежные очертания. И хотя сюжеты разнятся, над головой видишь фреску, как будто начавшую свою историю на улице Дюкен и продолжившую ее на бульваре Курсель. Их жизнь неразделима.

Малларме, который бывает в обоих домах и поддерживает дружеские отношения как с Шоссоном, так и с Леролем, исполняет у композитора особые обязанности: чтобы пополнить свой скромный заработок преподавателя, он дает ему уроки английского языка. Отправляя письмо своему ученику, он пишет его адрес в своей утонченной манере:

Когда Эжен Каррьер пишет семейство Лероль, родителей вместе с детьми, он потом, чтобы никого не обидеть, предлагает написать семью Шоссон. Сейчас его полотно находится в Лионском музее. Следом он пишет портрет самого Эрнеста Шоссона и еще один, где изображает «Месье и мадам Эрнест Шоссон». Члены обеих семей посещают одних и тех же художников и позируют для них. И принимают их под одинаковыми потолками, в том же сплоченном кругу людей искусства и друзей. Главную роль здесь играют Жанна Шоссон и Мадлен Лероль: они не довольствуются традиционно отводимыми им ролями хозяек домов, и принимают участие в разговорах, демонстрируя при этом культуру, тонкость понимания и юмор, что не может не понравиться их собеседникам.

Здесь, то у Лероля, то у Шоссона, собираются все представители современной музыки: Дебюсси, д’Энди, Дюпарк, Шабрие, Бонер, Альбенис… Две семьи так тесно связаны между собой, что, когда у Лероля не принимают, он вместе с женой и детьми обедает у Шоссона. Случаются и обратные ситуации…

В этом ареопаге Дебюсси занимает особое место. Хотя он одинаково привязан как к Леролю, так и Шоссону, оказавшему ему большую помощь в начале карьеры и поддерживающего его морально и материально с таким великодушием, в котором невозможно усомниться, чувствуется, что между двумя талантливыми музыкантами намечается разлад. Не из-за соперничества или конкуренции между ними, а по причине очень глубокого различия во взглядах на музыку. Дебюсси, с его вольным гением, не причисляет себя ни к одной школе. Он – воплощение беспредельной чувственности, буйного, искрящегося искусства. Между тем Шоссон, со всей своей чувствительностью и оригинальностью, больше подчиняется правилам и строгим принципам своего учителя Сезара Франка. Дебюсси не любит Франка и всегда называет его исключительно «фламандцем». Еще в 1913 году, задолго до смерти Шоссона, Дебюсси с сожалением выскажется о губительном влиянии его обучения на сочинителя «Короля Артура». «Его естественные изящество и ясность сталкивались со строгостью чувств, лежащей в основе эстетики Франка», – говорил Дебюсси.

Он не переставал предостерегать Шоссона: «Вы подвергаете свои идеи такому сильному давлению, что они больше не смеют являться вам, поскольку боятся, что непристойно одеты. Вы не даете себе свободы, а главное, вы как будто не позволяете воздействовать на свою фантазию тому загадочному, что заставляет нас находить точное выражение чувств. Тогда как упорный и настойчивый поиск, конечно, только заглушает их».

Шоссон прекрасно осознаёт это. Он, с присущей ему скромностью и проницательностью, отвечает, что его озабоченность, безусловно, объясняется его работой в Национальном музыкальном обществе: «Концерты там иногда походят на экзамен на докторскую степень. Приходится доказывать, что владеешь своим ремеслом. Это большая ошибка».

Поэтические предпочтения двух композиторов тоже не согласуются между собой. Если Дебюсси – безусловный поклонник Малларме, то Шоссон, также привязанный к мастеру чистой поэзии, принимающий его у себя и наносящий ему визиты на улицу Рима, ни разу не положил на музыку ни одного его стихотворения. Он считает, что в его стихах «слишком много топазов».

По мере того как отношения между Шоссоном и Дебюсси охлаждаются, Лероль, с энтузиазмом принимавший участие в создании оперы «Пеллеас и Мелизанда», все больше сближается с Дебюсси, что ни в коей мере не сказывается на его верной привязанности к Шоссону. Но мало-помалу Лероль займет рядом с Дебюсси место друга, прежде принадлежавшее Шоссону, постепенно отдаляющемуся и окончательно разорвавшему отношения под предлогом скандала с помолвкой композитора и Терезы Роже, а также притворного самоубийства его любовницы. Этого Дебюсси не простит ему никогда.

Когда в 1897 году Ренуар пишет сестер Лероль за роялем, Шоссон только что закончил сочинение своего опуса номер 25, «Поэмы для скрипки», родившейся под его пальцами почти без усилий. Его биограф Жан Галлуа напишет по этому поводу, что «прежние пережитые тревоги вылились в мощную творческую силу». Этот «Гимн торжествующей любви»[15], который Шоссон давно вынашивал и довел до совершенства, своей музыкальной силой поразила даже Дебюсси. В лирическом слиянии скрипки с оркестром слышится то, что Жан Галлуа, искушенный музыковед, определяет как «одновременно безрассудную и духовную песнь любви».

В сорок два года Шоссон находится на пике своей музыкальной карьеры. В семье, после рождения в июле 1896 года пятого ребенка, Лорана, царит безоблачное счастье.

Никогда он так спокойно не воспринимал слова всегда сурово встречающих все его новые произведения критиков. В том же году Морис Дени расписывает в пастельных тонах потолки в его доме на бульваре Курсель: «Весна» и «Терраса в Фиесоле» навевают ему воспоминания об отдыхе в Италии, на этот раз без семейства Лероль, но в компании не менее гармоничной пары – Мориса Дени, «наби красивых икон»[16], и его жены Марты. Все собраны в одном доме или, скорее, дворце, окруженном розами, арендованном на холмах Тосканы. Вилла называется «Папиньяно».

Осенью 1896 года в связи с концертом в Испании, на котором он впервые сыграл свою «Поэму» вместе с Эженом Изаи, исполнявшим партию скрипки, и каталонским оркестром Барселоны, дирижером которого был Матье Крикбом, он отправляется с Жанной в романтическое путешествие, на этот раз без детей. Он пишет Леролю письма, полные счастья. Однако в такой благодушной атмосфере он испытывает странное желание переписать свое завещание, чтобы уточнить в нем, что наследует его супруга. С вокзала Ла Рош он отсылает своей теще, мадам Эскюдье, к которой питает сыновние чувства, текст завещания, сопровождая его словами: «Возможно, это не слишком торжественно, и само место не располагает к излияниям чувств. Но думаю, что оно законно. У меня нет никакого намерения сломать себе шею. Если таковое со мной случится, это будет не по моей воле. А пока нежно целую вас. Ваш сын Эрнест Шоссон. Р. S.: Страшное предчувствие».