Глава восьмая
Основные черты всякого старинного английского загородного дома – обособленность и своеобразие каждой его комнаты – отличали и Липпингхолл. Гости расходились по своим спальням так, словно они здесь поселились навсегда; каждый из них попадал в свою особую обстановку и атмосферу. Кроме того, у них появлялось ощущение, что, если им вздумается, они смогут все изменить там по своему вкусу. Дорогая старинная мебель стояла вперемежку со случайными вещами, приобретенными для практических целей или ради комфорта. Потемневшие или пожелтевшие от времени портреты предков висели на стенах против еще более потемневших и пожелтевших пейзажей голландских и французских мастеров, кое-где попадались прекрасные старинные гравюры и совсем неплохие акварели. В двух-трех комнатах еще сохранились великолепные старые камины, правда, оскверненные удобными каминными решетками, на которых зато можно было посидеть. В темных переходах перед вами неожиданно возникали лестницы. Вы с трудом запоминали дорогу в свою спальню и тут же ее забывали. А в спальне вы могли обнаружить бесценный старинный гардероб орехового дерева и кровать под балдахином удивительной работы, диван в оконной нише с подушками и французские офорты. К спальне примыкала маленькая каморка с узкой кроватью, а ванная могла быть рядом или довольно далеко, зато вы обязательно находили там ароматические кристаллы. Один из Монтов был адмиралом, поэтому в темных закоулках коридоров висели старинные карты с драконами, которые били хвостом по морям. Другой Монт, дед сэра Лоренса, седьмой баронет, увлекался скачками, – и по картинам на стенах можно было изучать анатомию чистокровных скакунов и жокеев того времени (1860–1883). Шестой баронет, – уйдя в политику, он прожил на свете дольше других, – оставил память о ранней викторианской эпохе – портреты жены и дочерей в кринолинах и себя самого в бакенбардах. Здание было возведено при Карле и достроено при Георгах; кое-где можно было заметить следы викторианской архитектуры, – там, где шестой баронет дал волю своей тяге к прогрессу. Но единственное, что здесь было современным, – это ванные и уборные…
Когда Динни спустилась к завтраку в среду утром – охота была назначена на десять, – в столовой уже сидели или бродили три дамы и все мужчины, кроме Халлорсена. Она опустилась на стул рядом с лордом Саксенденом; тот слегка привстал и поздоровался с ней.
– Доброе утро!
– Динни! – окликнул ее стоявший у буфета Майкл. – Тебе кофе, какао или имбирное пиво?
– Кофе и копченую рыбу.
– Копченой рыбы нет.
Лорд Саксенден поднял голову.
– Нет копченой рыбы? – пробормотал он и снова принялся за колбасу.
– Может, хочешь трески? – спросил Майкл.
– Нет, спасибо.
– А что дать тебе, тетя Уилмет?
– Плов.
– Плова тоже нет. Есть почки, бекон, яичница, треска, ветчина, холодный пирог с дичью.
Лорд Саксенден поднялся.
– А! Ветчина, – сказал он и пошел к буфету.
– Чего же тебе положить, Динни?
– Немного джема, Майкл.
– Есть крыжовник, клубника, черная смородина, апельсиновый.
– Крыжовник.
Лорд Саксенден вернулся на свое место с тарелкой ветчины и, жуя, стал читать письмо. Динни не могла как следует разглядеть его лицо – глаза у него были опущены, а рот набит до отказа. Но она, кажется, поняла, почему ему дали кличку «Зазнайка». У него было красное лицо; светлые усы и волосы начали седеть; за столом он сидел очень прямо. Вдруг он повернулся к ней и сказал:
– Простите, что я читаю. Это от жены. Понимаете, она у меня прикована к постели.
– Какая жалость…
– Ужасно! Бедняжка!
Он сунул письмо в карман, набил рот ветчиной и взглянул на Динни. Глаза у него оказались голубые, а брови – темнее волос – были похожи на связки рыболовных крючков. Глаза были немного навыкате – точно говорили: «Ай да я! Ай да я!» Но тут она заметила вошедшего Халлорсена. Он нерешительно остановился в дверях, потом, увидев ее, подошел к свободному месту с ней рядом.
– Можно мне сесть тут, мисс Черрел? – спросил он с поклоном.
– Конечно; если хотите завтракать, еда стоит вон там.
– Кто это такой? – спросил лорд Саксенден, когда Халлорсен отправился за пропитанием. – Явный американец.
– Профессор Халлорсен.
– Да? А! Написал книгу о Боливии. Так?
– Да.
– Красивый парень.
– Настоящий мужчина.
Лорд Саксенден посмотрел на нее с удивлением.
– Попробуйте ветчины. Кажется, я знал в Харроу вашего дядю.
– Дядю Хилери? Да, он мне говорил.
– Как-то раз он держал со мной пари на три стакана земляничного сиропа против двух, что первый сбежит по ступенькам до спортивного зала.
– Вы выиграли?
– Нет, но так и не заплатил свой проигрыш.
– Как же так?
– Он растянул ногу, а я вывихнул колено. Он доскакал на одной ноге, а я так и остался лежать. Мы провалялись до конца триместра, а потом я ушел из Харроу. – Лорд Саксенден фыркнул. – Так что я все еще должен ему три стакана земляничного сиропа.
– Я думал, это мы, в Америке, любим плотно позавтракать, – сказал, усаживаясь, Халлорсен, – но где уж нам тягаться с вами.
– Вы знакомы с лордом Саксенденом?
– Лорд Саксенден… – с поклоном повторил Халлорсен.
– Здравствуйте. У вас в Америке ведь нет таких куропаток, как наши?
– Кажется, нет. С удовольствием их постреляю. Первоклассный кофе, мисс Черрел.
– Да, – сказала Динни, – тетя Эм гордится своим кофе.
Лорд Саксенден выпрямился еще больше.
– Попробуйте ветчину. Я не читал вашей книги.
– Разрешите вам ее прислать; буду польщен, если вы ее прочтете.
Лорд Саксенден продолжал жевать.
– Да, вам стоит прочесть эту книгу, лорд Саксенден, – сказала Динни, – а я пришлю вам другую на ту же тему.
Лорд Саксенден пристально на нее поглядел.
– Вы оба очень любезны, – сказал он. – Это клубничный джем? – и протянул к нему руку.
– Мисс Черрел, – вполголоса сказал Халлорсен, – мне бы хотелось, чтобы вы просмотрели мою книгу и отметили те места, где я, по-вашему, несправедлив. Я писал эту книгу, когда все во мне еще кипело.
– Не пойму, какая сейчас от этого польза.
– Если хотите, я выброшу эти места из второго издания.
– Как это мило с вашей стороны, – ледяным тоном произнесла Динни, – но сделанного не воротишь.
Халлорсен понизил голос еще больше:
– Я просто в отчаянии, что вас огорчил.
Динни словно обдало волной самых противоречивых чувств – досады, торжества, холодной мстительности, иронии.
– Вы огорчили не меня, а моего брата.
– Это можно исправить, если взяться за дело всем вместе.
– Не знаю.
Динни поднялась.
Халлорсен тоже встал и поклонился, когда она шла к двери. «Ну до чего же вежлив», – подумала Динни.
Все утро она провела в укромном уголке парка, скрытом со всех сторон живой изгородью из тисовых деревьев, за чтением дневника Хьюберта. Солнце пригревало вовсю, а жужжание пчел над цинниями, пентстемонами, мальвами, астрами и сентябрьскими маргаритками навевало покой. В этом мирном убежище она снова почувствовала, как ей не хочется выставлять напоказ душевные переживания Хьюберта. В дневнике не было нытья или жалоб, но Хьюберт писал о физических и моральных муках с откровенностью, не рассчитанной на посторонних. Изредка сюда доносились звуки выстрелов; облокотившись на изгородь, Динни посмотрела в поле.
Чей-то голос произнес:
– Вот ты где!
За изгородью стояла тетя Эм с двумя садовниками; широкие поля ее соломенной шляпы свисали до самых плеч.
– Я сейчас обойду изгородь, Динни. Босуэл и Джонсон, можете идти. Мы займемся портулаком после обеда. – Она посмотрела на Динни из-под полей своей шляпы. – Это с Майорки, – так хорошо защищает.
– Но почему Босуэл и Джонсон[20], тетя?
– Босуэл у нас давно; дядя долго искал, пока не нашел Джонсона. Теперь он заставляет их ходить только вместе. А ты тоже поклонница доктора Джонсона, Динни?
– По-моему, он слишком часто употреблял слово «сэр».
– Флер взяла мои садовые ножницы. А это что у тебя?
– Дневник Хьюберта.
– Грустно?
– Да.
– Я приглядывалась к профессору Халлорсену, – за него надо взяться.
– Начни с его нахальства, тетя Эм.
– Надеюсь, они подстрелят хоть несколько зайцев, – сказала леди Монт, – всегда хорошо иметь про запас заячий суп. Уилмет и Генриетта Бентуорт уже поспорили.
– О чем?
– Понятия не имею, – не то насчет парламента, не то насчет портулака; они только и знают, что спорят. Генриетта столько времени провела при дворе!
– А это плохо?
– Она славная женщина. Я люблю Ген, но она так кудахчет. Что ты будешь делать с этим дневником?
– Покажу Майклу и спрошу его совета.
– Никогда не слушай его советов, – сказала леди Монт, – он славный мальчик, но ты его не слушай; у него странные знакомства – издатели и тому подобное.
– Потому-то мне и нужен его совет.
– Спроси Флер, она умница. У вас есть такие циннии в Кондафорде? Знаешь, мне кажется, что Адриан скоро свихнется.
– Тетя Эм!
– Он такой рассеянный; и от него остались кожа да кости. Конечно, мне не следует этого говорить, но, по-моему, пусть берет ее поскорее.
– Я тоже так думаю, тетя.
– А он не хочет.
– Может, не хочет она?
– Оба они не хотят; вот я и не знаю, как тут быть. Ей же сорок.
– А сколько дяде Адриану?
– Он у нас самый маленький, если не считать Лайонела. Мне пятьдесят девять, – решительно заявила леди Монт. – Я-то помню, что мне пятьдесят девять, а твоему отцу шестьдесят! Твоя бабушка, верно, очень тогда торопилась, рожала нас одного за другим. А как ты смотришь на то, чтобы рожать детей?
Динни спрятала смешинку в глазах.
– Что же, для женатых, пожалуй, неплохо – в меру, конечно.
– Флер ожидает второго в марте; скверный месяц… так неосторожно! А когда ты собираешься замуж?
– Когда отдам кому-нибудь свое юное сердце, – никак не раньше.
– Вот это разумно. Только не за американца.
Динни едва не вспылила, но улыбнулась.
– Зачем, скажи на милость, мне выходить за американца?
– Ничего нельзя знать заранее, – сказала леди Монт, срывая увядшую астру, – все зависит от того, кто тебе подвернется. Когда я выходила замуж за Лоренса, он мне все время подвертывался.
– И сейчас все еще подвертывается, да?
– Не язви.
Леди Монт замечталась, и шляпа ее как будто стала от этого еще больше.
– Кстати о браках, тетя Эм, – мне хочется найти невесту Хьюберту. Ему нужно рассеяться.
– Твой дядя, – заметила леди Монт, – наверно, скажет: чтобы рассеяться, нужна балерина.
– Может, у дяди Хилери есть балерина, которую он может порекомендовать?
– Не дерзи, Динни. Я всегда говорю, что ты ужасно дерзкая. Но дай-ка подумать: была одна девушка… нет, она вышла замуж. Может, она уже развелась?
– Нет. Как будто собирается, но это еще не скоро. Прелестное создание.
– Не сомневаюсь. Подумай-ка еще, тетя.
– Пчел разводит Босуэл, – заметила тетя Эм. – Они итальянские. Лоренс называет их фашистками.
– Черные рубашки, и никаких угрызений совести. Ужасно энергичные.
– Да, все летают, летают, а чуть что – ужалят, если ты им не нравишься. Меня пчелы любят.
– У тебя одна на шляпе. Снять?
– Стой! – воскликнула леди Монт, откинув назад шляпу и слегка приоткрыв рот. – Нашла!
– Что?
– Джин Тасборо, дочь здешнего священника… семья очень хорошая. Денег, конечно, ни гроша.
– Совсем ни гроша?
Леди Монт покачала головой, и шляпа ее заколыхалась.
– Такие никогда не бывают богатыми. Хорошенькая. Похожа на тигрицу.
– А можно мне на нее посмотреть? Я примерно знаю, что Хьюберту понравится.
– Я приглашу ее ужинать. Они плохо питаются. У нас была уже одна Тасборо. Кажется, при короле Якове; так что она нам какая-то пятиюродная. Там есть еще и сын; на флоте; вполне разумный, и усов нет. Он сейчас дома, в отписке.
– В отпуске, тетя Эм.
– Так и знала, что это не то слово. Будь добра, сними у меня со шляпы пчелу.
Динни сняла носовым платком с большой шляпы маленькую пчелку и поднесла платок к уху.
– Я все еще люблю слушать, как они жужжат, – сказала она.
– Позову и его, – ответила леди Монт, – его зовут Алан, очень милый мальчик. – Она посмотрела на волосы племянницы. – По-моему, это цвет мушмулы. Говорят, у него есть будущее, только не знаю какое. Взлетел на воздух во время войны.
– Но, надеюсь, спустился обратно?
Да; ему даже за это что-то дали. Говорит, теперь на флоте очень душно. Все какие-то углы, колесики, вонь. Он тебе сам расскажет.
– Вернемся к девушке, тетя Эм; в каком смысле она тигрица?
– Понимаешь, когда она на тебя смотрит, ты так и ждешь, что из-за угла появится тигренок. Мать умерла. Джин прибрала к рукам весь приход.
– Она приберет к рукам и Хьюберта?
– Нет, но уж, конечно, всякого, кто захочет прибрать к рукам его.
– Это, пожалуй, подойдет. Хочешь, я отнесу ей записку?
– Пошлю Босуэла и Джонсона. – Леди Монт поглядела на часы. – Нет, они пошли обедать. Всегда проверяю по ним часы. Пойдем сами, Динни; тут всего четверть мили. В этой шляпе очень неудобно?
– Напротив.
– Тем лучше; мы можем выйти здесь.
Пройдя в дальний конец тисовой рощи, они спустились по ступенькам на длинную, поросшую травой аллею и, миновав калитку с турникетом, вскоре оказались у дома священника. Спрятавшись за тетиной шляпой, Динни поднялась на крыльцо, увитое плющом. Дверь была отворена, и полумрак обшитой панелями прихожей, где пахло душистым горошком и старым деревом, гостеприимно приглашал войти в дом. Оттуда послышался женский голос:
– Ала-ан!
Мужской голос ответил:
– Что-о?
– Ничего, если обед будет холодный?
– Тут нет звонка, – сказала леди Монт, – давай похлопаем в ладоши.
Они дружно похлопали.
– Кого там несет?
В дверях появился молодой человек в серых фланелевых брюках. У него были темные волосы, широкое загорелое лицо; серые глаза смотрели прямо и зорко.
– Ах! – сказал он. – Леди Монт… Эй, Джин!
Потом, поймав взгляд Динни, выглядывавшей из-за огромных полей шляпы, он улыбнулся как истый моряк.
– Алан, можете вы с Джин прийти к нам сегодня ужинать? Динни, это Алан Тасборо. Как вам нравится моя шляпа?
– Блеск, леди Монт.
В дверях появилась девушка; она была словно литая, двигалась легкой, пружинистой походкой. Коричневый джемпер без рукавов и такая же юбка под цвет смуглым рукам и щекам. Динни поняла, что хотела сказать леди Монт. Лицо с широкими скулами и точеным носом сужалось к подбородку; из-под длинных черных ресниц глядели прямо вперед и словно светились глубоко посаженные зеленовато-серые глаза; темно-каштановые стриженые волосы обрамляли низкий, широкий лоб. «Ишь ты какая», – подумала Динни. Девушка улыбнулась, и у Динни внутри что-то дрогнуло.
– Это Джин, – сказала тетя, – а это моя племянница, Динни Черрел.
Тонкая загорелая рука крепко сжала руку Динни.
– Где отец? – продолжала леди Монт.
– Папа уехал на какую-то духовную конференцию. Я просилась с ним, но он меня не взял.
– Значит, бегает в Лондоне по театрам.
Динни заметила, как у девушки сверкнули глаза, но потом, вспомнив, что перед ней леди Монт, она улыбнулась. Молодой человек засмеялся.
– Значит, вы оба придете? В восемь пятнадцать. Динни, нам пора обедать. Парад! – бросила леди Монт из-под полей своей шляпы и спустилась с крыльца.
– У нас гости, – пояснила Динни молодому человеку, удивленно поднявшему брови. – Она хочет сказать, что надо надеть фрачную пару и белый галстук.
– А! Вот оно что! Парадная форма одежды, Джин.
Брат и сестра стояли на крыльце, держась за руки.
«Хороши, ничего не скажешь!» – подумала Динни.
– Ну, как? – спросила тетя, когда они снова вышли на поросшую травой аллею.
– Да, тигренок был тут как тут. По-моему, она красивая. Но я бы ее держала на привязи.
– А вот и Босуэл-Джонсон! – воскликнула леди Монт, словно это было одно лицо. – Боже мой! Значит, уже третий час!