Двойник маркиза де Сада. Для тех, кто выпил в 90-е. Часть 2. Сливы общества (Тимур Ясинский)

2.1. Очки, усы и борода

Бомонд. 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

По мостовой напротив дома, где обретался граф Джузеппе де Калиостро, шли две лесбиянки.

– Наташ, погляди-ка наверх. Только осторожно, чтобы не заметили.

– Ну?

– Что «ну»? Стоят?

– Стоят.

– На балконе?

– На балконе.

– Ну?

– Курят.

– На нас не глядят?

– Не, не глядят.

– Гомики чертовы!

Лесбиянки повернулись и ушли. Они не видели, как в тридцати метрах от них граф Калиостро с трудом удерживал маркиза де Сада, яростно рвущегося с балкона и сжимающего плеть побелевшими пальцами.

– Красавицы! – рычал маркиз, царапая балконные перила ногтями. – Детки! Р-р-р! Это я-то гомик! Вскрытие покажет! Пустите меня, граф! Р-р-р-р! Сапфо, милая, постой! Эй, как вас там! Девочки-припевочки! Не желаете ли отведать плеточки, а? Жажду крови! Ух, как жажду!

– Тише, Донасьен, тише. Довольно вам, успокойтесь! Я граф или неправ?

– Я их загрызу! Гомик! Гомик! Надо же такое сказать, а? – Усы маркиза гневно топорщились.

– Да прекратите уже! Девушка – обычная жертва стереотипов. Ну и что тут такого? Откуда же ей знать, что вы не какой-нибудь банальный гомосексуалист, а латентный некрофил-романтик? Не мы такие – жизнь такая. Будьте проще, Альфонс, и люди к вам потянутся.

– Не искусай меня без нужды, – произнес маркиз, немного успокоившись. – Ладно. Друзья познаются в биде. Пойдемте, выпьем.

– Так ведь пить-то у нас нечего, Франсуа, увы! – граф горестно блеснул очками.

– Это довольно-таки печально, – де Сад тоскливо оглядел батарею пустых бутылок. – Но к лучшему. Все в жизни к лучшему…

* * *

Граф Сен-Жермен шел по осеннему городу. Многочисленные насекомые запутывались в его рыжеватой бороде и засим прекращали свое малозаметное бытие. Твердым шагом граф прошел вдоль стройных рядов уличных торговцев и остановился перед тем, что привлекло его внимание. Мозг Сен-Жермена анализировал зрительную информацию:

«ТОВАР. Наименование: водка «Столичная».

Производитель: Челябинский ЛВЗ.

Содержание этилового спирта: 40%.

Дата производства: 15.09.1993 г.

Единица измерения: 500 см³.

Количество: нижний предел – 1 шт., верхний предел – информации нет.

Стоимость: информации нет.

ПРОДАВЕЦ. Возраст: 57 лет 8 месяцев.

Национальность: русский (76%), немец (19%), иудей (3%), монгол (1,14%).

Коэффициент интеллектуального развития: 256 по шкале Курдо.

Уровень суггестивности: 1,4 по шкале Матрелли.1

Психические отклонения: не обнаружено.

Алкогольное и/или наркотическое опьянение: не обнаружено.

ВЫБОР ЯЗЫКА ОБЩЕНИЯ: русский разговорный.

ВЫБОР ЦЕЛИ ОБЩЕНИЯ: психологическая и социальная дезориентация».

Сен-Жермен поднял на продавца мутные глаза:

– Слышь, почем водочка?

Продавец, засуетившись с готовностью:

– За две тыщи отдам.

Сен-Жермен, таинственно:

– Три.

Продавец, оробев:

– Ну… хотя бы за полторы, а?

Сен-Жермен, настойчиво:

– Четыре.

Продавец, в замешательстве:

– Ладно, за тыщу… м-м… за девятьсот…

Сен-Жермен, глядя на продавца, как удав на кролика:

– Пять!

Продавец, упавшим голосом:

– Ну за пятьсот хотя бы возьмите!

Сен-Жермен, выдержав паузу, душераздирающим шепотом:

– Шесть тысяч!

Продавец, глотая слезы, выгреб из карманов замусоленные купюры и протянул их вместе с бутылкой Сен-Жермену:

– Берите, ваша светлость, даром берите! Для такого человека ничего не жалко! Все берите, ваша светлость! Знатного человека я сразу вижу! Голову даю на отсечение – вы какой-нибудь князь!

Граф Сен-Жермен скорбно покачал бородой:

– Ты ошибся, друг. Прости.

Он вытащил мачете и отсек продавцу голову. Затем возвел очи горе, грустно сказал: «Это знак, мужики!» – и, собрав с прилавка деньги, взял бутылку и удалился.

Через пару секунд он появился в доме, где обретался граф Джузеппе де Калиостро. Делалось это примитивно, если не сказать больше: на лестничной площадке от пола до потолка протянулся тоненький зеленый лучик, потом раздвинулся в прямоугольник – и из образовавшегося проема, как чертик из табакерки, выкарабкался Сен-Жермен. Вот и все. Трючок простой, как все гениальное. Простенький, как все гениальненькое.

Сен-Жермен достал из кармана солнечные часы, но в темноте ему пришлось посветить спичкой. Часы показали 10.25. Сен-Жермен посветил с другой стороны: 16.55. Граф удовлетворенно хмыкнул:

– Я вовремя, comme toujours. Это знак, мужики!

Он огляделся. К одной из дверей была приколота записка: «Звонок не работает. Просьба стучать».

Сен-Жермен, добрая душа, постучал. Дверь открыл здоровенный, как шкаф.

– Вам кого? – спросил Здоровенный-Как-Шкаф.

– Никого.

– А чего стучите?

Сен-Жермен, сама невинность, пожал плечами:

– Вы же сами просили…

* * *

Оклемавшись, Сен-Жермен ощупал бока. Ребра вроде целы. Бутылка тоже. В голове гудело. Е-рун-да. Сен-Жермен, фальшиво пытаясь весело насвистывать, поднялся на пятый этаж. Подошел к двери: за нею слышались тихие голоса Калиостро и де Сада. Граф отошел – голоса стали громче. Подошел опять – снова тише. Тогда Сен-Жермен отошел на полную громкость и внял. Диалог показался ему несколько странным:

– Я граф или неправ, в самом-то деле?

– Каждому графу – свой графин.

– Тяжелая это мысль…

– Курите слегка в окошко. Это концептуально.

– В этом есть своя эстетика… Я граф или неправ?

– Это еще мягко сказано. Я об этом статью напишу. Что я, не мужчина, что ли?

– Вскрытие покажет, как говорит лейб-медик.

– Тяжелая это мысль…

– Что верно, то правда. Двадцать пять – маркиз ягодка опять.

– Это ой как мягко сказано, хе-хе! Но к лучшему. Все в жизни к лучшему. А вот скажите, в чем смысл дзен-буддизма?

– Вскрытие покажет.

– Что верно, то правда, а все же?

– Я пьяный граф, не приставайте ко мне. Это не шахматы, тут думать надо.

– Тяжелая это мысль.

– Жажду я, маркиз. Помните, какое пиво было? «Колос», «Жигулевское», «Российское», «Московское», «Рижское», «Славянское», «Челябинское темное»…

– Разливное… в полиэтиленовых мешочках, помнится…

– Фи, моветон. И это еще мягко сказано.

– Что верно, то правда.

– А водка? «Посольская», «Столичная», «Пшеничная»…

– «Земляничная»…

– Это не водка. Это зубная паста.

– Что верно, то правда. Давайте не будем о грустном. Воспоминания тяжким грузом легли на мое сердце, и оно уже не 70 раз в минуту бьется, как птица в клетке…

– Золотой клетке.

– … да, золотой… э-э… а целых 72.

– Тяжелая это мысль…

Граф Сен-Жермен, стоявший за дверью, понял: пробил его звездный час. Он задрал бороду и, просочившись в щель под дверью, возник перед графом и маркизом, как чертик из табакерки.

– Bon soir, mes amis! – поздоровался Сен-Жермен.

Калиостро не обратил на него внимания. Он зевнул, почесал тощую грудь и снова принялся лениво ковырять отверткой телефонную розетку.

– Ну проходите, коли пришли, – кисло сказал де Сад.

2.2. Те же и мужичонка

Кодекс чести Сен-Жермена не имел ничего общего с этикетом. Граф развязно подошел к столу, смахнул с него окурки и уселся, закинув ногу на ногу. Отточенным движением достал пачку «Сент-Морица», полюбовался ею, извлек длинную черную сигарету и закурил. Спохватившись, кинул пачку на пол:

– Закуривайте, мужики.

Де Сада передернуло. Калиостро, сжав зубы, долбил отверткой провода и что-то бормотал по-латыни.

Сен-Жермен помолчал, созерцая окрестность, огляделся в поисках пепельницы, после чего поднял с пола одну из рюмок и сунул окурок внутрь. У Калиостро очки полезли на лоб при виде такого кощунства.

Де Сад тяжело молчал.

Сен-Жермен высморкался в скатерть.

– Что-то вы какие-то невеселые нынче, – заметил он.

– Проницательность ваша беспредельна, граф, – прошипел Калиостро.

Де Сад тяжело молчал.

– Так же, как и ваше бесстыдство, граф, – усмехнулся Сен-Жермен, глумливо разглядывая голубые кальсоны Калиостро.

Что-то глухо заворковало в Калиостровом горле.

Де Сад тяжело молчал.

– Я пьяный граф. Не приставай. Те. Ко мне, – сдерживаясь, произнес Калиостро.

Де Сад тяжело молчал.

– Ну надо же, ну надо же. Между прочим, ваши штанишки…

Калиостро издал невнятный звук, щелкнул пальцами – и оборотился перед Сен-Жерменом в темно-красном камзоле и походном плаще. Из-под напудренного парика поблескивали очки. Бряцая ножнами о шпоры, Калиостро закричал:

– Вы имеете право сохранять молчание! Вы имеете право вызвать адвоката! Вы имеете право на телефонный звонок! Право на право! Право налево! Право на водительские права! Вы… э-э… все, что вы скажете, должно быть и будет использовано против вас! Извольте защищаться, сударь! К барьеру или куда там по правилам… черт… ну ладно, к барьеру!

Сен-Жермен затряс бородой, отчего из нее посыпались дохлые мошки, клещи, комары и чуть ли не личинки моли. Он тоже щелкнул пальцами – в руке его появился допотопный «Смит-Вессон». Сен-Жермен попытался покрутить его на пальце, как видел в кино. Увы, резать уличных торговцев у него лучше получалось. О чем он немедленно и вспомнил.

…Увидев в руке Сен-Жермена мачете, Сад понял, что, похоже, Калиостро и Сен-Жермен опять не поладили. Он вскочил:

– Господа, не будем ссориться, на часах – без пяти пять, для дуэли уже поздно, для пьяной драки еще рано. Будьте благоразумны, помиритесь и поцелуйтесь. Мы – Бомонд, мы должны служить примером для четвертого сословия. Джузеппе, спрячьте, наконец, шпагу, что вы прыгаете, как я не знаю кто!

– Я пьяный граф, не приставайте ко мне! Этот человек просочился ко мне в дом без стука, возник здесь, как чертик из табакерки, насорил клопами, насморк у него еще вдобавок… Сен-Жермен, вы ведь даже не масон, не зря меня предостерегал Фридрих Великий! И извольте не позевывать, когда к вам обращается Великий магистр египетского и восточного франкмасонства, почетный член ложи «Великий Восток» и общества «Анонимные алкоголики», электромонтер средств связи пятого разряда, внук Юпитера и побочный сын Вакха…

Пока Калиостро бахвалился, Сен-Жермен подошел к столу и, словно матующего ферзя, поставил сверкающую, нераскупоренную – настоящую! – бутылку водки.

У маркиза перехватило дыхание. Калиостро прервал пламенную речь, растерянно переводя взгляд с бутылки на Сен-Жермена. Опустив шпагу, он подошел к графу, поднялся на цыпочки и потрепал того по щеке.

– Безобразник вы наш, – ласково сказал Калиостро, дергая Сен-Жермена за бороду, – сукин вы сын. Что ж вы сразу-то не сказали, а?

Выступившие на глазах Сен-Жермена слезы он принял за слезы гордости и еще раз дернул его за бороду. Сен-Жермен закусил губу.

– Да, – сказал Калиостро, – я всегда говорил, что из вас выйдет толк. Не беда, что вы не умеете ремонтировать телефоны или писать статьи. Шестьсот лет нашего знакомства кое-чему вас все же научили.

Сен-Жермен зарделся. Ему было глубоко наплевать, что думает о нем Калиостро, но все равно приятно, когда тебя хвалят.

– Молодец, – сказал Калиостро. – Герой. Умница. Настоящий мужчина.

– Ура Сен-Жермену! – вяло проблеял маркиз де Сад, которому надоело слушать славословия Калиостро, и откупорил бутылку.

– А где стаканы? – спросил он, когда Калиостро и Сен-Жермен сели за стол.

Сен-Жермен щелкнул пальцами – на столе появилось три стакана. Причем стакан Калиостро был явно меньше двух других. Графу такая диспозиция не понравилась. Он тоже щелкнул пальцами – стакан его увеличился, а стакан Сен-Жермена, напротив, стал меньше рюмки.

«Не проще ли было переставить?» – рассудительно подумал де Сад.

«А вот представьте себе, нет», – раздраженно подумал Калиостро.

Де Сад не выдержал.

– Господа, – нервно сказал он, – Бомонд мы или не Бомонд? Помиритесь и поцелуйтесь.

Калиостро, как настоящий дворянин, и бровью не повел. Никто так никогда и не узнал, что его в этот момент чуть не стошнило. Он сделал незаметный жест, и стаканы уравнялись.

Сен-Жермен с нечеловеческой точностью разлил водку, и все с наслаждением выпили.

На часах было без пяти пять…

Мысли маркиза де Сада после выпитых 166,66666 г. водки

«А где огурец? Брр, однако. Кажется, здесь не держат огурцов. Тяжелая это мысль… Но ах, как хорошо! Полдня не пить – это хуже плетки, вымоченной в рассоле… Теперь я готов всех простить. Сен-Жермен, я тебя прощаю. Добрая ты душа, мать твою. Хоть и нахал. Лесбиянка, я тебя прощаю. Но в последний раз! Интересно, единорог – это значит, с одним рогом? Но так ведь не бывает, рога – это же парный орган? Надо будет спросить у Калиостро. Калиостро, я тебя прощаю. Добрая ты душа, мать твою. Э-эх! Жизнь, ты славная девчонка! Будь ты зеленоглазой улыбчивой старшеклассницей… или даже первокурсницей… мы бы с тобой, пожалуй, друг другу понравились. А потом бы погасили свет, а потом…»

Мысли графа де Калиостро после выпитых 166,66666 г. водки

«Телефон, телефон, загорелся кошкин… кто? Сон? Трон? Нет. Балкон. Тьфу глупости какой на фиг балкон неплохая водка Сен-Жермен все-таки двуличный человек а может просто позер к стенке его то есть к барьеру черт побери к барьеру ли а вдруг к карьеру там или к интерьеру какому-нибудь совершенно не помню вот что значит отсутствие тренировки неплохая водка ой неплохая и откуда она у него вроде бы не трезвенник вот у них всегда есть в заначке в холодильнике или в мини-баре а у графа да впрочем ладно какая разница полдня не пить это хуже телефонизации всей страны любит нас Кришна не знаю уж за что но любит в принципе наверное есть за что раз любит хотя с другой стороны Кришна голубой а с третьей стороны если разобраться какой же он голубой кожа у него голубая а сам он парень не промах ха-ха смешное у маркиза лицо наверное опять всех прощает чудак-маньяк с печки бряк духовной жаждою томим поживем покутим я влачился и херувимый серафим гм или серафимый херувим ерунда какая-то ну в общем кто-то из них мне явился и в тот же вечер я напился».

Мысли графа де Сен-Жермен после выпитых 166,66666 г. водки

«Хорошо пошла!»

Мысли Бомонда прервал телефонный звонок. Калиостро, встрепенувшись, схватился за отвертку. Де Сад достал из кармана наган и, покачиваясь, подкрался к телефону.

– Кто там? – грозно спросил он.

Телефон продолжал звонить.

Спохватившись, Сад сунул наган обратно в карман халата и поднял трубку.

– Алёу?.. Здравствуйте, но я не граф. Нет. Угадайте. Угадали. Нет, я не пьян. Да? Прекрасно. Окей.

Положив трубку, Сад загадочно посмотрел на графов.

– Звонил дворецкий Сергей. Скоро здесь будет Королева Бомонда.

– Это знак, мужики! – обрадовался Сен-Жермен.

Граф Калиостро одним щелчком навел порядок в комнате. Исчезли окурки, мусор, засморканная скатерть, исчезла сама прокуренная комнатушка. Графы и маркиз находились в просторной зале со сверкающим паркетом, огромными витражами и мраморными лестницами с золотой инкрустацией. Сен-Жермен прищурился на ослепительные канделябры и восхищенно присвистнул.

Калиостро самодовольно усмехнулся и хотел что-то ответить, но тут у дверей позвонили в колокольчик.

– Это Королева! – спохватился он.

Маркиз де Сад бросился к гардеробу.

– Эй! Эй! – закричал он, достав оттуда камзол, парик и шляпу. – Где мои ботфорты?

Сен-Жермен застенчиво потупился, чем и привлек внимание. Маркизовские ботфорты 42-го размера выглядели на нем карикатурно.

– Черт вас побери совсем, Жермен! Вы невозможный, раз и навсегда невозможный человек! – Маркиз умоляюще обратился к Калиостро: – Граф, прошу вас!

Тот незамедлительно щелкнул пальцами, и одетый, напудренный де Сад, грохоча ботфортами, побежал открывать дверь.

На пороге стоял – Боже, какой он только не был! – немытый, небритый, сморщенный, помятый, оборванный, дурно пахнущий, со слезящимися глазами и трясущимися руками – мужичонка не из здешних. Деликатно, но настойчиво он протиснулся мимо де Сада, пошарил взглядом по углам и кивнул на множество пустых бутылок, стоящих вокруг статуи Венеры в мехах:

– Ребята, вам бутылки не нужны?

Ошарашенный маркиз пожал плечами. Мужичонка не из здешних подошел к Венере, деловито собрал бутылки в мешок и ушел.

2.3. Газетные будни

Редакция газеты «Голос». 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

Улица Сони Кривой, 39. Именно сюда регулярно приходили штрафные квитанции за несдачу стеклотары. Именно здесь их выбрасывали в корзину вместе с нераспечатанными читательскими письмами и листовками Общества трезвости. Именно здесь находилось рабочее место журналистов – сырой, смрадный полуподвал с заплесневелыми стенами и жирными тараканами в ящиках столов. Именно сюда вернулись с пресс-конференции экономический обозреватель Валерий Митюшин и фотокорреспондент Слава Шишкоедофф с литром огненной воды.

– А газировка зачем? – спросил ответственный секретарь Леонид Мигайлов, хрустя малосольным огурчиком.

– Дыкть… это… запивать! – бодро ответил Митюшин. Мигайлов презрительно хмыкнул:

– С какой стати? Коллектив работоспособный!

– Дыкть… это… – возмутился Митюшин. – Не паясничай! Я старый и больной человек, прожил долгую неинтересную жизнь, одной ногой в могиле стою…

– Знаю-знаю, – ухмыльнулся Мигайлов. – Еще лет тридцать простоишь. Помню-помню. Давай-ка выпьем за то, чтобы эти 30 лет пролетели, как один миг. – Он наполнил стаканы.

– Леня, я тебя уважаю, – растроганно сказал Митюшин. Голубые глаза Славы Шишкоедоффа наполнились слезами. Улыбаясь тихо и счастливо, он чокнулся с коллегами и тоже выпил.

В эту минуту дверь отворилась, и в комнату вошел хмурый де Сад. Левая щека его была красна, а плетка нервно подрагивала в руке. Маркиз с отвращением размазал по стене омерзительного слизняка, вытер руку о белоснежный надушенный платок и сел за стол. Под вопросительным взглядом ответсека де Сад молча налил себе стакан водки и выпил.

– Бутербродик? – предложил Митюшин. Сад помотал головой и налил себе еще один стакан.

– Секретарша? – спросил Мигайлов.

Де Сад кивнул, выпил, поморщился и вылил в стакан остатки.

– Да, она у нас такая, – хмыкнул довольный Мигайлов.

Слава смотрел на де Сада и плакал. Скупые мужские слезы ручьем катились по его лицу. Митюшин мучительно пытался вспомнить, знает ли он эту секретаршу. А-а-а, наша секретарша! Да, конечно, не повезло маркизу. Ну ничего, маркиз, будь мужиком. Будет и на нашей улице праздник – закачаешься.

Допив остатки водки, маркиз задумчиво посмотрел на фотографа. Полный надежды Славин взгляд был устремлен на Мигайлова. Но ответсек меланхолично жевал хлебную корочку и на Славу не глядел.

Де Саду жалость была не чужда. Он запустил руку в карман пальто и вытащил оттуда… Ну, понятно, что именно он вытащил.

– Друзья познаются в биде, – сказал маркиз фотографу. – Держи.

– Одна, что ли? – Митюшин дрожал от раздиравших его противоречий.

– Какой ты пьяный, когда пьяный, – укоризненно покачал головой Мигайлов.

– Дыкть… это… я не пьяный, я просто устал…

– Может, тебе еще и цветы купить? – не унимался Мигайлов. – И билет в кино на последний сеанс в последний ряд? Может, тебя еще и в пузико поцеловать?

– Дыкть… я просто устал! И опять же: старый, больной, долгую, неинтересную, одной ногой…

– Все, как полагается, в общем. Тут-то мы все мастера! Мастерство же, как сказал классик, не пропьешь.

– Какой это классик так сказал?

– Откуда я знаю. Сказал какой-то классик. Какой, какой… Классический, наверное. Хрестоматийный. Тебе-то какая разница? Ты и сам уже почти классик… русской журналистики… алкоголизма русского.

– Я старый и больной… – заканючил было Митюшин, но тут Слава наконец-то откупорил бутылку «Абсолюта». Дискуссия была прервана дегустацией, быстро перешедшей в активное употребление. Вскоре оказалось, что карманы пальто у маркиза более глубоки, чем могло показаться. Потом еще… и еще…

После пятой бутылки в редакции «Голоса» царила полная неразбериха.

– Эх, да мне б гитару! – орал пьяный ответственный секретарь. Кто-то свистнул секретарше подойти в кабинет. Кто-то весело гонял плеткой мышей. Кто-то достал из шкафа баян. Кто-то искал под столом фотовспышку, норовя заодно погладить секретаршину коленку…

Мигайлов, терзая мехи баяна, хрипло фальшивил:

Его розовая лысина с чахлыми остатками седин поблескивала в тусклом свете лампы. Водка щедро плескалась в граненых стаканах. Журналистов штормило. Надвигалась гроза.

– О! – Мигайлова осенило. – А ведь верно!

И, путаясь в кнопках заплетающимися пальцами, он заиграл бодрый марш:

Баян судорожно рявкнул и замолк. Мигайлов мучительно наморщил лоб:

– Щипало… Щипало… От табачного дыма щипало… Надо же, рифму не могу подобрать. Что у нас с «гроза» рифмуется? Тормоза? Лоза? Бирюза?

– Последняя полоса, – сострил Митюшин и налил себе еще.

– С какой стати! – обиделся ответсек, отбросил баян и, подсев к секретарше, что-то жарко ей зашептал.

* * *

Гром грянул в лучших традициях русского грома – среди ясного неба. Пока гром не грянет, мужик, как известно, не перекрестится. Но маркиз де Сад, вопреки настойчивым требованиям Митюшина, мужиком так и не стал. Аристократ до мозга костей, он почувствовал приближение грозы за девять минут сорок три секунды до ее наступления. Не перекрестился, нет – он попытался предупредить остальных. Тщетно. Мигайлов дергал кривыми пальцами секретаршу за нежное ушко, Митюшин обнимался с бутылкой, а Шишкоедофф щелкал камерой и кричал политические лозунги.

За две минуты пятьдесят секунд до грозы маркиз сгреб в шкаф пустые бутылки, мигайловский баян и засохшие бутерброды. Сердце его бешено колотилось. До грозы оставалось двадцать секунд, когда де Сад запихал под стол сопротивляющегося Шишкоедоффа и дрожащими руками привел в порядок одежду секретарши.

– Дыкть… это… – забормотал Митюшин, шаря глазами по опустевшему столу. – А где…

Дверь открылась. На пороге стоял главный редактор газеты Виктор Четвертинкин, трезвенник в третьем поколении. Он осмотрел комнату. Его немного успокоило отсутствие на столе алкоголя, но безделье журналистского коллектива привело Четвертинкина в бешенство.

Лежащего под столом пьяного Шишкоедоффа он не заметил.

Четвертинкин свистнул секретаршу и поднялся в свой кабинет. Да, именно поднялся: кабинет главреда находился над редакцией, и уж, конечно, никаких тараканов тут не было и в помине. Ассирийский царь Тиглат Палассар умер бы от зависти при виде этой роскоши. Но редактор «Голоса» настолько свыкся с нею, что уже не замечал ни золотых ваз, ни малахитовых клумб, ни ванны из панциря биссы, ни австрийского стола работы мастера Шпротта (XVI век), ни офисной мебели из карельской березы, ни вообще ни черта.

Четвертинкин снял свое кожаное пальто, под которым обнаружился черный мундир. Поправив ремень, главред повернулся к секретарше:

– Как костюмчик?

– Супер, – ответила секретарша, глядя на изношенные башмаки редактора.

– Всего сто тысяч отдал. Китайский, видимо. Недорого, правда?

– Да, – покривила душой секретарша. Ее подташнивало от вида разодетого босса, и Четвертинкин это почувствовал.

– Что-то не так? – подозрительно спросил он.

– Нет, Виктор Витальевич, все в порядке.

– Может, я вас как мужчина чем-то обидел?

– Нет-нет, Виктор Витальевич, все в порядке.

– М-м… ну ладно. – Он глянул на рабочий стол и нахмурился. – Ну-ка вызовите сюда наших сотрудников.

– Окей, мой фюрер.

– Без глупых шуток, прошу вас. И садитесь печатать приказ.

– Яволь, Виктор Витальевич.

2.4. Первое явление Мистера Иггза

В полуподвале тем временем тревога перерастала в смятение. Митюшин искал по карманам мятную жевательную резинку, Мигайлов торопливо грыз стебель сельдерея, Слава из-под стола кричал: «Не надо! Я исправлюсь! Можно, я пойду и немного подумаю?» – и махал белым флагом, то бишь грязным платком. Де Сад, непоколебимый, как Китайская стена, протянул Мигайлову бутылку газировки:

– Друзья познаются в биде.

– С какой стати! – заволновался Леонид Антуанович. – Коллектив работоспособный!

– Спокойно, генерал. Я еще приду, чтобы плюнуть на его могилу. Мы еще повоюем, генерал.

– Эх, твою мать, твою мать, твою мать…

Вошла секретарша:

– Вас. Всех.

– Не надо! Я исправлюсь!

– Эх, твою мать…

– Дыкть… это…

– Твою мать, твою мать…

– Спокойно, генерал…

– Можно, я пойду…

– Дыкть…

– Не надо!!!

– Эх, твою мать, твою мать…

– Немного подумаю!

– Генерал…

– Я исправлюсь!..

Силясь перекричать бившегося в истерике Шишкоедоффа, Сад спросил у секретарши:

– А ты чего это в плаще и с вещами?

Секретарша заплакала и показала только что отпечатанный приказ Четвертинкина о своем увольнении.

– За что?! – изумленно спросил де Сад.

Журналисты разом протрезвели. Секретарша заплакала еще горше, выронила сумки на пол и бросилась вон.

– С какой стати! – Мигайлов сжал кулаки.

– Спокойно, генерал. Идемте. Он пока еще главный редактор. Если мы взбунтуемся, он уволит и нас.

– И кем он будет без нас? Редактор чего? Дырки от этого… от бублика?

– Четвертинкин не пропадет. Горсовет всегда примет его под крыло. Так что отставим пугачевщину и будем думать. Но не сейчас.

– Можно, я пойду и немного подумаю? – невпопад спросил Слава.

– Поздно, Слава. Слишком поздно. Идемте.

Они вошли в апартаменты редактора униженные, но гордые. Де Сад встал посреди кабинета, засунув руки в карманы и надвинув шляпу на глаза. Митюшин и Мигайлов заслонили широкими плечами дрожащего Шишкоедоффа. Четвертинкин поправил очки и уставился на них.

«Окунь», – неприязненно подумал Мигайлов.

«Помолчите, генерал, – подумал де Сад. – Тут-то мы все мастера».

Славе стало нехорошо. Он повис на плече Мигайлова и измученно зашептал:

– Не надо…

Четвертинкин выдержал драматическую паузу и сказал:

– Ну-с, господа? В демократию играем в рабочее время?

– С какой стати… Коллектив…

– Леонид Антуанович, это риторический вопрос, он не требует ответа. Тем более вашего. Объясните мне лучше, почему на своем столе я нахожу такие вот опусы: «Время придет, и фотовспышка погаснет среди алкогольного смрада, и чело пресветлое благородного фотографа коснется немытого пола под столом; и воскликнут в негодовании толпы оскорбленных, говоря: „Горе тебе, тиран и беспредельщик!“; и наступит другое время и другое правление». Я не буду допытываться, кто автор этого замечательного творения, но, господа, в любом случае апокалипсис в нашей редакции неуместен и нежелателен. Может, я вас как мужчина чем-то обидел? После того, как вы напишете объяснительные… – он внимательно присмотрелся к ответсеку: – Ответственный секретарь Мигайлов!

– Да, штандартенфюрер? – Мигайлов икнул.

– Вы не в том положении, где… э-э… в котором шутят. Что у вас в кармане? Бутылка? Немедленно достать, разбить, вылить! Заявление на стол! Вы уволены, Мигайлов! Ауфвидерзеен!

– Это не…

– Да, безусловно! Но бухгалтера сегодня нет, так что расчет получите завтра.

– Это не водка.

– Не надо ля-ля, Леонид Антуанович. Кого вы хотите обмануть? Я водку за версту чую. Вы пили, Мигайлов! На рабочем месте! В рабочее время! Еще, небось, из горла!

Ответсек вытащил из кармана бутылку газировки и поставил ее перед редактором.

– Ах, вот оно как… Ну ладно. Приказ отменяется. Господин Митюшин, вы экономический обозреватель, насколько я помню? Скажите-ка, сколько событий вы экономически обозрели за последние три дня?

– Дыкть… это…

– Не оправдывайтесь. Не поможет. Строкомер у меня всегда под рукой. Вы уволены. Заявление на стол.

– Я старый и больной…

– Да, безусловно! Но бухгалтера сегодня нет, так что расчет получите завтра. До свидания, Митюшин. Так сказать, пока-пока.

Валерий Петрович в отчаянии посмотрел по сторонам. Все кончено. Уволен.

– Корреспондент де Сад!

– Да, сэр!

– Хм… «Сэр»… Да, пожалуй, называйте меня так. Господин де Сад, вы в журналистике новичок, но ваши первые робкие шаги наводят на мысль, что при хорошем редакторе вы многого сможете достигнуть. Например, писать сводки метеоцентра. Ну, это к примеру. Ваш язык, господин Сад, чересчур дискурсивен, но на криминальные новости вас, пожалуй, хватит. Так что пока я вас не уволю. Отделаетесь выговором.

– А можно узнать, за что?

– Хм… Надо подумать… Ну ладно, выговор отменяется. Чтобы потом не говорили, что Четвертинкин тиран, что в «Голосе» царит беспредел и дискриминация. Четвертинкин не тиран, запишите это где-нибудь. Фотокорреспондент Шишкоедофф, где вы были вчера?

– Я был дома. Чистил туалет.

– А почему даже к вечеру не приехали?

– А я не захотел. Насрать на всех вас!

– Хм… Вот, значит, как…

– Когда хочу, тогда и прихожу. Я в раболатории.3

– В лаборатории, – поправил Четвертинкин.

Мигайлов зажмурился. «Славка, Славка, – подумал он. – Ума от страха лишился. Конец теперь Белкину. А молодец все же, черт возьми! „Насрать“ – это он ловко сказал».

Четвертинкин посмотрел в глаза Шишкоедоффу. Тот испуганно ощерился. Четвертинкин поднялся и грозно навис над столом.

Неожиданно от его китайского мундира отлетела пуговица, звонко покатившись по столу, и эффект грозного нависания пропал. Четвертинкин смутился и рассвирепел.

– Все уволены, мать вашу! Без пособия! Алкоголики и лоботрясы! Пьянству – бой, мать вашу! Подонки! Убирайтесь! В вытрезвителе поговорим!

– Можно, я пойду и немного подумаю? – прошептал Слава.

– Молчать! Я вам устрою демократию! Я вам покажу, где раки зимуют! А также ночуют, умирают и гниют! Зарвавшиеся хулиганы! Тюрьма по вам плачет! Почему посторонние в редакции? Всех посторонних уволю к чертовой матери! Я…

Он осекся, сообразив, что в редакции действительно находятся посторонние.

Покраснев, он вышел из-за стола и любезно спросил:

– Что вам угодно, сударь? С кем имею честь?

Посторонний с любопытством разглядывал Четвертинкина. Сам он был довольно молод, сходство его с де Садом было примечательным. Это был Мистер Иггз, альтер эго маркиза де Сада. На плече Иггза сидел нахохлившийся Серый голубь – случайно материализованный в свое время пьяным Калиостро персонаж песни известного русского рок-музыканта.

Мистер Иггз переглянулся с маркизом, оценил обстановку и посмотрел в глаза редактору:

– Я из Общества охраны окружающей среды. Жалобы есть? Как-то: оскорбление словом или действием, безосновательное увольнение, вырубка лесов, рыбная ловля в нейтральных водах, преднамеренное убийство при отягчающих обстоятельствах, нарушение законов о свободе печати и фотоискусства, распитие спиртных напитков в комнате матери и ребенка, преднамеренное утопление щенков, котят и прочих, плевание на траву, пропаганда расизма, чихание в общественных местах…

– Редактор проходу не дает! – выкрикнул Слава. – И за фотоматериалы не оплачивает расходы!

Мистер Иггз достал из кармана книжечку и прочитал:

– «Преднамеренное создание помех движению свободных граждан Российской Федерации наказывается штрафом в размере 200 долларов США, оплата в рублях по курсу… Преднамеренная неоплата расходов на фотоматериалы свободных граждан Российской Федерации наказывается штрафом в размере 500 долларов США, оплата в рублях по курсу, плюс оплата вышеозначенных расходов на фотоматериалы свободных граждан Российской Федерации плюс оплата морального ущерба свободных граждан Российской Федерации в размере 50 размеров оплаты неоплаченных расходов на фотоматериалы свободных граждан Российской Федерации»… Что скажете? Будем платить, или свободный гражданин Российской Федерации, каковым является данный свободный гражданин Российской Федерации, возьмет свои обвинения обратно?

– М-м-м… Хорошо. Слава, я отменяю приказ. Вы восстановлены в должности. То же относится и к господину Мигайлову, и к господину Митюшину.

– Секретарша, – напомнил вошедший во вкус Шишкоедофф.

– Да, и к секретарше. Все приказы от сегодняшнего числа отменяются. Так?

– Да. И пусть водку можно будет пить, когда захочется.

– Может, тебя еще и в пузико поцеловать? – шепнул Мигайлов.

– Все, все, про водку не надо. Пусть живет.

Четвертинкин, вздохнув, поправил мундир. Когда Мистер Иггз ушел, он махнул рукой журналистам:

– Увидимся, господа.

Затем он, скрипя зубами, взял со стола оставленную Мигайловым бутылку газировки и с ненавистью швырнул ее в малахитовую клумбу…

2.5. Дворецкие перевороты

Бомонд. 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

Королева, как обычно, опаздывала. Она не хотела и не любила опаздывать, но, как говаривал граф Сен-Жермен, ноблесс оближ. Положение действительно обязывало Королеву опаздывать ровно на четыре часа пятьдесят пять минут – ни больше ни меньше. Безукоризненно подчиняться этикету – каторжная работа, а куда деваться, если ты Королева Бомонда?

…Тягостное ожидание было настоящим мучением. Серый осенний дождь совершенно не бодрил маркиза, уныло бродившего по залам. Калиостро выщелкнул ему пару книжек, но философские размышления П. Внучека о «Садоводстве для профессионалов» маркиза сейчас интересовали мало. Сен-Жермен ушел бриться и не возвращался уже около двух часов. Калиостро с усердием средневекового подвижника переводил Библию с латыни на арамейский и, судя по всему, был весьма далек от мирских проблем. А вся надежда была на Калиостро.

– Граф, – не вытерпел де Сад, – ведь вы можете – можете! – это сделать! Ведь никогда вас не приходилось просить дважды!

– In secula seculorum, – бормотал Калиостро, уставившись на маркиза невидящими очками, – qui es… qui es in caelis… Patris et Filii et Spiritu… Spiritu… эх, черт, шрифт плохой, в очках не вижу ни фига… Spiritus…

– Спиритус! – подхватил Сад, отчаянно жестикулируя. – Айне кляйне тринкен! Мало-мало!

– Spiritus… как же его, черт…

– Пить! Рюмка! Буар! Дринк!

– Что, простите?

– Я уже полчаса кричу, никак докричаться до вас не могу. Джузеппе, щелкните хотя бы на рюмашку, ну что вам стоит! Ведь вы же можете… Можете, ведь так?

Помолчав, Калиостро тяжело вздохнул:

– Эх, Донасьен… Если помните, во времена вашей студенческой бедности мы тратили вашу не бог весть какую стипендию на живительную влагу. Ну подумайте, дружище, – разве стал бы я облегчать ваш кошелек, умея выщелкивать спиртные напитки? Я и сам порой завидую тем, кто умеет превращать воду в вино. Вот так-то, друг мой.

– Но я считал, что нет предела совершенству, – заупрямился де Сад.

Граф нетерпеливо замычал, мотая головой:

– Восемьдесят лет ежедневных упражнений у меня ушли на то, чтобы научиться сдвигать взглядом лист осины…

– Я могу, хе-хе…

– Я знаю, маркиз, что вы можете сдвинуть лист осины с закрытыми глазами. Мне понятен ваш сарказм. Но это был всего лишь мой первый опыт. На остальные времени уходило меньше: например, сжигать движением левой руки негорючие предметы я научился за полсотни лет… Конечно, последние четыре тысячелетия моего пути к совершенству не пропали даром: я могу одним щелчком разрушить город, другим – построить несколько новых, разрушить их, построить сотню, и так далее. Я могу создать миллионы водочных бутылок и целый квартал пивных ларьков, но! Бутылки останутся пустыми, а у ларьков никогда не выстроится очередь.

– Почему же?

– Концентрация, маркиз. Концентрация энергии – это азы магии. Вот у меня телефонная трубка с номеронабирателем. Такая есть у каждого телефониста. Что делает каждый телефонист? Он подключает трубку к телефонной линии и набирает номер.

– А вы нет?

– А мне это даром не нужно. Я концентрирую силы природы, и в этом мое отличие от каждого телефониста. Кому вы хотели бы позвонить?

– Зачем?

– Ну, для примера.

– Даже не знаю. Хм… Черт его знает… Ну, давайте в «Секс по телефону».

– Хорошо. Смотрите.

Калиостро для наглядности оторвал шнур у своей телефонной трубки, помолчал немного и, не набирая номер, начал разговор. Изумленный де Сад минуту молча смотрел, как граф нежно воркует с (наверное) очаровательной девицей, но потом, поняв, что его дурачат, покраснел от гнева и выхватил трубку из рук Калиостро.

– Я вам поверил, граф! – возмущенно закричал он. – Как не стыдно!

– А вы послушайте, – ухмыльнулся Калиостро.

Де Сад приложил трубку к уху.

– А сейчас я ложусь на спину и раздвигаю свои длинные стройные ноги, – шептал в трубке томный голос. – О-о-о… Я уже чувствую тебя, я ощущаю твои сильные руки на своем теле, я чувствую, как твой…

Голос в трубке смолк. Калиостро, обаятельно улыбнувшись, взял ее из рук оторопевшего маркиза и убрал в карман.

– Главное – концентрация, – повторил он. – Однако легче выщелкнуть золотые горы, чем шарик ртути.

– Это почему еще?

– Ртуть – это жидкий металл, а жидкость не поддается концентрации, потому что в реальных условиях она не имеет собственной формы. Вода – это жизнь, а жизнь мне не подвластна.

– Хм… Водка – это своего рода смерть, и смерть вам тоже…

– Альфонс, мне понятен ваш сарказм, но я ничего не могу поделать.

– А Сен-Жермен?

Калиостро презрительно фыркнул.

– Понятно, – вздохнул де Сад. – А если вы с графом объедините свои усилия?

Калиостро скрипнул зубами.

К счастью, разговор прервался. Знакомое «трам-пам-пам, какая прелесть!» потревожило тишину, и в залу, осторожно хлопнув дверью, впорхнул дворецкий.

– Харе Кришна! – завопил он, выдергивая из бороды репей.

ПРИМЕЧАНИЕ. Ошибаются те, кто думает, что дворецкий – это строгий пожилой джентльмен, умеющий говорить лишь «Да, сэр» и «Нет, сэр». Эти стереотипы безнадежно устарели: дворецкий Сергей, 27-летний древний грек, был артистичен, напорист и хитер. КОНЕЦ ПРИМЕЧАНИЯ.

Церемонно поклонившись хозяину и маркизу, дворецкий восхищенно запрыгал вокруг многочисленных статуй:

– Ах! Какая прелесть! «Венера в мехах», «Венера в шелках», «Венера в ажурных чулках»!.. Господин граф, это же потрясающая коллекция! Во сколько она вам обошлась?

– В один щелчок пальцами, – сухо ответил Калиостро.

– Великолепно! Один щелчок пальцами! Если не считать 139 телефонных звонков и 62 переводных векселя на общую сумму 3 114 840 фунтов стерлингов плюс две тысячи за доставку! Бесподобно, ваше сиятельство! «Венера Милосская», «Венера Миасская»…

Граф Калиостро покраснел. Его порой пугала необъяснимая осведомленность дворецкого. А тот как ни в чем не бывало поскакал далее по залам, веселясь и подпрыгивая. «Как бы резвяся и играя», – сказал бы, глядя на дворецкого, русский классик.

Когда дворецкий ненароком выскочил в окно, Калиостро невольно вздрогнул (маркиз де Сад облегченно вздохнул, но не в том дело). Граф встревоженно шагнул к окну, но тут сзади распахнулась дверь, и дворецкий Сергей жизнерадостно завертелся возле банкетного стола.

– А где варенье? – требовательно закричал он.

Терпение маркиза лопнуло. Отшвырнув книгу К. Сыночека «Сад своими руками», он опустил ладонь на эфес шпаги и негромко произнес:

– Полноте вам, господин дворецкий, что вы прыгаете, как я не знаю кто. Если вы сию же минуту…

Из умывального зала послышалась отборная французская брань, и оттуда, как чертик из табакерки, вышел граф Сен-Жермен. Он бросил сломанную бритву в мельхиоровую урну и глянул в зеркало: свежевыбритый подбородок графа медленно покрывался рыжей щетиной. Вздохнув, Сен-Жермен закурил, погасил спичку и машинально выбросил в окно сигарету.

– Merde, – проворчал он и увидел Сергея. – Эй, дворецкий!

– Слушаю вас, ваше сиятельство!

– Что вы смотрите так… сердито?

Дворецкий явно растерялся:

– Виноват, ваше сиятельство…

У него был настолько смущенный вид, что Сен-Жермен расхохотался.

Де Сад выглянул в окно: дождь давно кончился, и небо прояснилось.

– Ха-ха-ха! – Сен-Жермен трясся от смеха.

– Это граф так шутит, – тихо сказал дворецкому Калиостро. – «Cerdito» по-испански означает «поросенок».

– Ох-хо-хо! – Сен-Жермен истерически рыдал.

Дворецкий Сергей натянуто улыбнулся:

– Превосходная шутка, ваше сиятельство. Истинно графская шутка. Очень весело.

Сен-Жермен всхлипывал и сморкался на пол.

– Все ли готово к визиту их величества? – осведомился Калиостро у Сергея, пока Сен-Жермен кашлял и отряхивался.

– Так точно, ваше сиятельство, – дворецкий открыл кейс. – Вот, пожалуйте. Сегодняшнее меню.

Едва увидев кипу бумаг, Калиостро лениво отмахнулся:

– Э, избавьте. Мне вредно много читать.

– Мне покажите, мне! – закричал Сен-Жермен.

– Извольте, ваше сиятельство.

Бегло пролистав меню, граф почесал обросший подбородок:

– Если бы я заботился больше о плотских радостях, чем о духовных, меня бы очень огорчило отсутствие в списке шестых блюд веймарского кролика под соусом «Neige matinale». А?

– Но, господин граф, это блюдо было в меню не далее как в прошлый четверг, и я решил, что фаршированные эльзасские рябчики…

– Что мне ваши рябчики! Я человек духовный: пост, молитва, ящик «Распутина» и «Вольво-940» – вот все, что мне необходимо, а остальное от лукавого. Как видите, даже о веймарском кролике под соусом «Neige matinale» я не очень скорблю.

– Конечно, ваше сиятельство. Мне очень жаль, и все же я надеюсь, что фаршированные…

– До чего же вы нудны, дворецкий! – рассердился Сен-Жермен. – Да наловите вы кроликов где-нибудь в Колупаевке и скажите мне, что они из-под Веймара, – и все дела! Что я их, по вкусу различу, что ли?!

– Прошу прощения, ваше сиятельство, но традиции Бомонда…

– Не мне вас учить обману, в конце концов!

– … не позволяют мне…

– И, кстати. В списке напитков я не обнаружил мартини. Это что, опечатка?

Сергей смолк. «Бедняга дворецкий», – равнодушно подумал Калиостро.

– Мы что, сегодня не будем пить мартини? – зловеще прошептал Сен-Жермен.

Сергей молчал. «Mea culpa», – думалось ему. Что это значит, Сергей не знал, и потому счел за лучшее молчать.

Сен-Жермен опустил руку в свой знаменитый карман.

ПРИМЕЧАНИЕ. О четырехмерном кармане Сен-Жермена, так сказать, ходили легенды. Поговаривали, что некий лондонский карманник, пытавшийся обокрасть Сен-Жермена в 1797 году, умер от чахотки через 32 года. А римский карабинер Паели Папилли, обыскавший графа в 1960 году, вскоре погиб в автокатастрофе. Считалось, что эти совпадения были неслучайными, равно как и кончина грузинского князя Мынаваса Начхали, умершего от старости примерно через 80 лет после того, как он пытался положить в графский карман взятку.

Что таил в себе жерменовский карман, оставалось загадкой, ибо вещи извлекались из него всегда самые неожиданные. Вот и сейчас… КОНЕЦ ПРИМЕЧАНИЯ.

Сен-Жермен вытащил из кармана американский карабин. Лоб дворецкого, как говорится, покрылся испариной, когда он услышал клацанье затвора. Он посмотрел на Калиостро: тот с безразличным видом колупал ногтем изумруд на портсигаре, подаренном ему царицей Савской.

– Герцог Альба был прав, – хмуро сказал Сен-Жермен. – Хороший слуга – мертвый слуга. Это знак, мужики.

Дворецкого била дрожь.

– Тяжелая это мысль, – вздохнул граф и ткнул стволом Сергея в грудь. – Мне неразбавленный мартини, графу – коньяк, маркизу – пиво. И все это prestissimo. Считаю до трех.

«Мне было всего двадцать семь», – подумал дворецкий.

– 999… 998… 997…

Сергей неподвижно стоял под дулом карабина. Постепенно до него начал доходить смысл происходящего.

– 991… 990… 989…

Сергей все еще не верил.

– 987… 986… 985…

Сергей сделал шаг в сторону. Сен-Жермен не двигался.

– 983… 982… 981…

Хлопнула дверь: дворецкий пулей вылетел из залы. Калиостро зевнул и посмотрел на часы. Сен-Жермен продолжал считать, глядя в пространство.

Время шло…

– 570… 569… 568…

Калиостро посмотрел по сторонам: маркиз куда-то исчез.

Было скучно.

Время шло…

2.6. Лейб-медик Евгений

Дворецкий Сергей вбежал с подносом на счете «178». Граф опустил карабин.

– То-то же, – надменно сказал он, взяв с подноса бокал мартини.

Сергей подошел к Калиостро и предложил рюмку. Калиостро не погнушался.

– Я не сторонник насилия, – пояснил он. – Просто очень люблю коньяк.

Дворецкий озирался вокруг. На подносе одиноко возвышалась баночка «Белого медведя».

– Скорее всего, он на карнизе, – подсказал Сен-Жермен, допивая остатки мартини.

И действительно, де Сад пританцовывал за окном, развязывая галстук и мурлыча себе под нос «Бабье лето» Джо Дассена.4

– Не угодно ли вашему сиятельству повременить со стриптизом и выпить немного пива? – предложил Сергей. Маркиз удивленно вскинул брови:

– Ух ты! И кого мне за это благодарить?

– Их сиятельство, ваше сиятельство.

– Очень мило, Джузеппе. Мелочь, а приятно. Вы никогда не бросаете друзей в биде. «Bear beer», ишь ты.

– Это от меня, от меня! – Сен-Жермен тыкал себя пальцем в грудь.

– Ах, вот оно что, – де Сад скис. – Ну что ж, мерси вам, Сен-Жермен.

Он вылил пиво в рот, вытер усы, буркнул: «Сплошные консерванты!» – и швырнул жестянку вниз:

– Балалайку!

Дворецкий уже держал балалайку наготове. Маркиз взял инструмент и самозабвенно закрыл глаза. Через секунду молодецкая удаль выплеснулась наружу:

У дверей позвонили в колокольчик. Дворецкий побежал открывать.

Де Сад неистовствовал в экстазе. Балалайка плясала в его руках. Карниз дрожал, звенели стекла, маркиз рвал на себе остатки одежды и швырял в прохожих кольца с бриллиантами.

Вернулся дворецкий.

– Кто там? – спросил Калиостро.

– Господин лейб-медик их величества Королевы Бомонда, ваше сиятельство.

– Просите.

Дворецкий вышел. За дверью послышалась возня и невнятное бормотание, и Сергей появился вновь. Калиостро невесело усмехнулся: из-под разорванной ливреи дворецкого торчал термометр.

Следом вошел лейб-медик Евгений с чемоданчиком в руке.

За окном дребезжала балалайка.

– На что жалуетесь? – деловито осведомился лейб-медик.

Калиостро пожал плечами: да вроде ни на что.

– Мы не жалуемся, – гордо сказал Сен-Жермен.

Лейб-медик сурово посмотрел на него поверх марлевой повязки:

– А зря. Надо жаловаться. Иначе как я, по-вашему, работать буду? Температура есть?

– Нет.

– Чепуха, температура есть у всех. Вопрос в том, какая. Держите, – он протянул графам градусники.

– Может, не надо, – вяло запротестовал Калиостро.

– Граф, у вас своя работа, а у меня своя. Я вам не мешаю телефоны чинить и вас прошу не тормозить процесс развития процветания… э-э…

– Что верно, то правда.

– Вот-вот. Дыхните.

Калиостро послушно дунул в трубочку.

– Не дыхните… Дыхните… Не дыхните… Давно пьете?

– Ну, не так чтобы очень…

– Понятно. Змей, крыс часто видите? Чертики перед глазами прыгают?

Калиостро виновато молчал: да, порой вижу; да, иногда прыгают.

– Все ясно. У вас рак печени.

Калиостро испугался:

– А может быть, просто белая горячка?

– Вскрытие покажет. Одевайтесь, поедем лечить вашу пневмонию.

Тут за Калиостро вступился Сен-Жермен:

– Господин Евгений, у меня борода растет.

– Это естественно, граф. Вторичные половые признаки и все такое.

– Да, но… Вон у дворецкого тоже борода, но не растет же.

– Серьезно? – лейб-медик пощупал пульс графа. – Одевайтесь, поедем лечить.

– Что лечить?

– Дизентерию вашу, что же еще! Вы как дети малые, ей-богу!

– Господин лейб-медик… – начал Калиостро.

– А вы, ваше сиятельство, пока думайте, с чего начнем лечение – с гастрита или остеохондроза.

– С хламидиоза, – грубо ответил Калиостро. – Почему бы вам не заняться делом? Вон маркиз страдает. От недостатка алкоголя в крови.

– Это мы мигом, – лейб-медик натянул резиновые перчатки и высунулся в окно: – Маркиз! Ваше сиятельство! Вы переохладитесь! Одевайтесь, поедем лечить вашу миопатию Дюшена!

– Мне скорее жарко, чем холодно! Как вы там говорите – вскрытие покажет!

– Быстро в помещение! Вы перегреетесь!

Плюнув, де Сад подхватил одежду и забрался на подоконник. Не удержавшись от соблазна, Евгений всадил ему в ягодицу шприц.

– Что вы себе позволяете! – возмущенно взвизгнул маркиз.

– Занюхайте ваткой, – хладнокровно посоветовал лейб-медик и закрыл кейс. – Ну вот, пора и честь знать.

Он сорвал с лица марлю и расслабленно плюхнулся в кресло:

– Сергей, рюмку «Посольской».

– Пожалуйста.

– Благодарю.

– Э… Простите, господин Евгений, вы уже отдыхаете?

– Как видите. А что?

Дворецкий показал на градусник, торчащий из-под мышки:

– Мне это, конечно, не мешает, но, если вы позволите…

– Разумеется. Выбросьте его.

– А вас разве не интересует, какая у меня температура?

– Абсолютно. Прием закончен.

У дверей снова позвонили. От неожиданности де Сад запутался в панталонах и упал. Сен-Жермен и Калиостро бросились его поднимать.

– Барон де Равиль пришел, – мечтательно сказал Евгений. – Надо будет как-нибудь вылечить его неравномерный тремор, иначе он так и не научится держать ритм в своих блюзовых…

Появился дворецкий:

– Ваше сиятельство, там какой-то иностранец принес бриллиантовое кольцо. Он говорит, что его только что сбросили с карниза.

Калиостро недоверчиво посмотрел на лейб-медика.

– Такое иногда случается, – подтвердил тот. – Вот, например, садовник их величества как-то поутру с похмелья подстригал кипарис. Свалился с шестиметровой лестницы – и хоть бы хны. Встал, отряхнулся и обратно полез. Ни тебе перелома шейных позвонков, ни тебе разрыва селезенки. Руку и то не сломал. Зачем падал, непонятно.

– Не иностранца сбросили, – почему-то обиделся дворецкий, – а кольцо. Только что, с нашего карниза. И он это кольцо принес обратно.

2.7. Есть такая профессия…

Редакция газеты «Голос». 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

Они вышли на улицу.

– Тепло-то как! – обрадовался Мигайлов.

– Неплохо бы отметить! – подхватил Митюшин.

Мигайлов сделал вид, что не расслышал.

Шишкоедофф что-то пьяно пробубнил и покачнулся. Митюшин заботливо поддержал друга в трудную минуту.

– А этот – приятель твой, что ли? – спросил Мигайлов у Сада. – Вы перемигивались вроде.

– С кем?

– Ну, приходил-то сейчас. С голубем.

– А… Да нет, так…

– Чего-то он убежал быстро. Не дождался… хе-хе… премиальных.

– Он не пьет, – печально сказал де Сад.

Мигайлов виновато помолчал и тронул маркиза за рукав:

– Извини. Я не знал.

– Да ничего. Все в порядке, генерал.

Шишкоедофф все-таки упал на груду листвы.

– Мы победили, – пробормотал он и заснул.

– Неплохо бы отметить, – подхватил Митюшин. Мигайлов икнул и погрозил ему пальцем:

– Я на работе. Счас перекурим и пойду матекировать… макетировать. На шестой полосе фотографии не хватает, а ф-фотограф… – он пихнул Шишкоедоффа ногой. – Эй, фотограф Белкин! Не спи – замерзнешь! Где фотографии?

Слава сонно махнул рукой:

– Там…

Мигайлов сплюнул:

– Ладно, скинемся по штуке. Давай.

Митюшин затряс головой:

– Дыкть… это… Я старый и больной! Я прожил долгую неинтересную! У меня алименты на четверых! Я экономический обозреватель, откуда…

– Ясно. Маркиз, выручай.

Маркиз послушно выручил. Мигайлов извлек из кармана мятые бумажки, присовокупил маркизовскую тысячу рублей и загрустил:

– Аванс бы надо… На бутылку сухого хватит, вот и вся радость. Эй, Белкин! Пополни казну!

Слава сонно махнул рукой:

– Там…

– Эх… Ну что ж, на безрыбье и смерть красна. Валера, сходи, возьми сухого.

– Это какого? Растворимого, что ли?

– Тьфу. Ты что, кроме водки, ничего не пьешь?

Митюшин застенчиво улыбнулся.

– Ладно, маркиз, пойдем. Коллектив работоспособный. Валера, ты сторожи этого Белкина. Смотри, чтобы он к женщинам не приставал с фотоаппаратом, как в прошлый раз. «Девушка, позвольте вас снять», хе-хе…

Митюшин пьяно кивал. Мигайлов обнял его и похлопал по спине:

– Держись, Валера. Родина в тебя верит.

– Спасибо, Леня.

– Мы тебя никогда не забудем…

– Спасибо, друг…

– Навеки с нами…

– Возвращайтесь…

– В памяти и сердцах…

– Будьте мужиками…

– Вечная слава героям…

– Закуску не забудьте. Килечку там, или что…

– Доблестным труженикам пера… А ты деньги давал?

– Дыкть… это…

– То-то же. Без килечки как-нибудь. Идем, маркиз.

Гастроном был в двух шагах: не успел де Сад зажечь сигарету, как уже пришли.

– Эх, Донасьен, не вовремя ты закурил, – посетовал Мигайлов. – Ну ладно, я быстро.

Он вошел в магазин и, протиснувшись к винному отделу, облокотился о прилавок.

– Молодая да интересная, – сказал он. – Напоить бы тебя и воспользоваться.

– А, привет, Лёнь. Как всегда, за стимуляцией?

– Ну. В среду номер сдавать, а настроения никакого. Шеф опять зарвался, пришлось его на место поставить.

– Ясно. Тебе одну, две?

– Если можно, Надюша, то две.

– Можно-то можно, а расплачиваться опять газетами будешь?

– Злопамятная ты моя… Вот – 1600.

– Еще 2800.

– На то и деньги, что их нет. Потом принесу, ты же меня знаешь.

– Ну-ну. Держи.

– Спасибо.

– Кстати, ты слышал, что горсовет…

– Эй, мужик, не задерживай! – крикнули из очереди. Мигайлов резко обернулся:

– А ты не выступай. Оратор, тоже мне… Ты газету «Голос» читал?

– Не читал и не собираюсь.

– Так вот я там работаю.

– Ну и иди, пока цел.

Мигайлов шмыгнул носом:

– Ладно, Надюша, позже принесу. Целую-обнимаю!

Он вышел, держа в каждой руке по бутылке водки.

– Ух ты! – удивился маркиз. – Это как?

– Профессия у меня такая, – сказал довольный Мигайлов. – Подрастешь – научу.

Де Сад обиженно замолчал. «Что бы такое ответить, что бы такое ответить?» – думал он.

Но думать долго не пришлось.

– Эй, подождите! «Голос»! «Голос», подождите! – закричали сзади. Леонид Антуанович оглянулся. Неизвестный мужичок бежал за ними, размахивая бутылкой: – Подождите меня!

– Ты его знаешь? – с сомнением спросил Мигайлов.

– Вроде нет.

– Я вроде тоже. Но зато он с бутылкой. Давай подождем, может, ему надо чего.

– Тебе чего-то надо? – простодушно спросил де Сад у неизвестного, когда тот подбежал ближе. Мигайлов с недовольной миной дернул маркиза за рукав.

– Здравствуйте, – неизвестный расплылся в улыбке.

«Иностранец», – подумал Мигайлов.

«Точно», – подумал Сад.

Улыбка мужичка (мистера?) стала еще лучезарнее:

– Мак-Боттл. Джин Мак-Боттл. Вы сказали, что вы работаете в «Голос» газете. Вы бываете джёрнелист, да?

– Я, я. Раухен ферботен. Война капут, – Мигайлов исчерпал свои познания в иностранных языках. – Мы бываем перерыв на обед.

Мак-Боттл прямо-таки светился от счастья:

– Мы есть коллеги с вами. Я представляю эдинбургские газеты «Виски уикли» и «Дринк тудей». Я бываю очень рад делать общение с вашей российской провинцией!

– Я тоже рад, – Мигайлову стало скучно, ему хотелось выпить. – Может, за знакомство?

– No, no, no, – гримасничал Мак-Боттл. – Попозже и побольше. Без пяти файв-о-клок. Могу я спросить ваш адрес?

Де Сад почувствовал вдохновение, словно всю жизнь говорил по-английски:

– Сони Кривой, 39. Tridsat deviat. Soni Krivaya street. Chelyabinsk, Russia.

Мак-Боттл записал адрес в блокнотик, откланялся и исчез. Его российские коллеги переглянулись и молча направились к родной редакции.

2.8. Враг у ворот

Шишкоедофф сидел на асфальте, размазывая слезы по лицу:

– Пресмыкающиеся земноводные… Членистоногие млекопитающие… Парнокопытные травоядные…

«Что-то случилось», – подумал де Сад.

– Силен ты в науках, – сказал Мигайлов, открывая зубами бутылку. – Кого это ты так?

– Паукообразные насекомые… Камеру разбили… Сумчатые головоногие…

– Кто разбил-то?

– Волки позорные…

– Да ладно тебе. Зоолог. На-ка вот, глотни, полегчает.

Пока Слава глотал, Мигайлов огляделся и заподозрил неладное.

– А где Валера?

– С ними ушел. К Четвертинкину. – Слава вытер губы и отбросил опустевшую бутылку.

«Что-то случилось», – подумал де Сад.

– С кем ушел? Говори толком! – Мигайлов начал нервничать.

– Черт их разберет… Фашисты какие-то. Опричники. Прессу, говорят, не велено… Камеру вон разбили.

– Эх, твою мать, твою мать… Совсем нерабочая атмосфера. Пойдем, маркиз, поглядим, что там за опричники.

Посмотреть было на что. Под вывеской «ГОЛОС. Газета городского Совета народных депутатов. Редакция» было крупно написано неприличное слово. У двери скучали два вооруженных молодца.

– Ох, ё… – простонал Мигайлов.

– Вот-вот, – поддакнул Слава из-за спины.

– Я не об этом, – Мигайлов страдальчески скривился и, зажав рот, кинулся в кусты.

«Что-то случилось», – подумал де Сад.

– Ты опять здесь? – процедил Славе один из опричников. – Прессу не велено, ты не понял? Тебе еще добавить?

Из-за кустов показался пьяный Мигайлов:

– С какой стати?.. Коллектив работоспособный. Мы тут это… работаем мы тут.

Опричник задумался:

– Вы тут работаете?

– Ну.

– Так вы из газеты, что ли?

– Ну, – ответсека штормило, и говорить было трудно. Опричник покачал головой:

– Прессу не велено.

«Определенно, что-то случилось», – подумал де Сад.

Мигайлов пьяно икнул.

Опричник снял с плеча автомат:

– Идите-ка, ребятки, куда-нибудь на травку, а не то весь мир насилья мы разрушим.

Он блеснул кривой золотозубой улыбкой, отчего шрам на его щеке хищно изогнулся.

«А ведь разрушат, как пить дать», – мелькнуло в голове Мигайлова. Маркиз настороженно пошевелил усами.

– Погоди, – махнул рукой второй опричник и вытащил из кармана рацию:

– Сын Один, это Сын Пять. Прием… Товарищ майор, фотограф вернулся… Так точно… С ним еще двое, говорят, здешние… Есть всех пропустить! – Он молча кивнул на дверь, и журналисты вошли внутрь.

Де Сад заглянул в кабинет. В редакции пахло грязными портянками и солдатской злостью. За митюшинским столом четверо опричников играли в карты. В углу кто-то спал на шинели. Де Сад поморщился и закрыл дверь.

– Что там? – нетерпеливо спросил Мигайлов. Де Сад взял у него бутылку водки и сделал внушительный глоток.

– Что там? – повторил Мигайлов. Маркиз отрешенно посмотрел на него:

– Пора собирать войска, генерал. Е-семь е-пять, трубачей – на башни, бутылки – в приемный пункт стеклотары, орудия к бою, потушить костры, наступаем на рассвете, пароль тот же.

Мигайлов удивленно перевел взгляд на Шишкоедоффа. Тот безудержно рыдал. Мигайлов нахмурился и, гордо подняв голову, направился к кабинету редактора. Постояв секунду, де Сад отдал бутылку Славе и бросился вслед за ответсеком.

В дверях Мигайлов споткнулся и, падая, увидел, что окружен добрым десятком опричников, готовых вот-вот разрушить весь мир насилья. Он почувствовал, как мурашки побежали по лысине.

– Стойте, стойте! – Четвертинкин замахал руками. – Это свои.

Мигайлов поднялся, стараясь не делать резких движений.

– Что происходит? – он огляделся и увидел на стене плакат с корявой надписью: «Вся власть Новой Власти!». Перед столом редактора, откинувшись на стуле, сидел Митюшин. Де Сад сердито сопел за спиной. Настроение ответсека упало окончательно.

Четвертинкин встал посреди кабинета и засунул руки в карманы:

– Наши журналисты узнают все последними? Это так принято теперь, да? Все газеты помещают новости в передовицы, а мы, пардон, куда? – Он ухмыльнулся, довольный своим чувством юмора. Но веселье его скоро улетучилось, Четвертинкин вплотную подошел к троице и заговорил совсем другим тоном, напряженно и зло:

– Вы, господа, проводите рабочее время в винниках, или как это там у вас называется, а я вынужден сообщать вам известия, которые должен узнавать от вас. Но об этом мы после поговорим, а сейчас знайте: пока вы там закусываете свои сто граммов, Белый дом обстреливают из танковых орудий!

Маркиз побледнел. Мигайлов невольно посмотрел в окно, словно ожидая увидеть дымящиеся руины. Но за окном все было как обычно: компании студентов весело что-то обсуждали, прикладываясь к горлышкам пивных бутылок, за ними в некотором отдалении неотступно брели мужичонки не из здешних, двое патрульных потрошили гражданина невнятного вида, розовощекие торговцы шоколадками топтались около своих ящиков… Все как всегда, ни танков, ни взрывов.

Шишкоедофф вглядывался в Митюшина, мучительно пытаясь за темными митюшинскими очками увидеть сочувствие и понимание. Но экономический обозреватель сидел спокойно и неподвижно, бесстрастно обозревая происходящее. Видимо, он уже был в курсе ошеломительных новостей.

– Какой Белый дом? – спросил маркиз. – Американский или…

– Или, корреспондент де Сад, или! Наш Белый дом, московский! Вы что, радио не слушаете? Впрочем, откуда в ваших забегаловках радио…

Послышалось утробное урчание сливного бачка, щелкнула щеколда, открылась неприметная дверь – и в кабинет, на ходу застегивая брюки, вышел невысокий лысый господин в костюме. Окинув взглядом присутствующих, он встал чуть поодаль новоприбывших журналистов, заложил руки за спину и стал смотреть. Причем смотрел он как-то так, что сразу стало ясно: никакой это не господин в костюме, а самый что ни на есть товарищ в штатском. Четвертинкин меж тем живописал:

– В столице паника, движение транспорта парализовано, во многих домах отключена горячая вода. Танки давят людей на улицах, в магазинах…

Лысый товарищ удивленно вздернул бровь.

– … в подъездах собственных домов! На вокзалах творится черт знает что, международные аэропорты закрыты, метрополитен в экстренном порядке переоборудуется под бомбоубежище. Вы представляете себе, что там происходит? В московском зоопарке у белой медведицы случился выкидыш, а это уже не шутки! Между прочим, рождение белого медвежонка в неволе – событие даже не российского, а мирового масштаба! Таких случаев за всю историю… Да что говорить. Россию снова путчит!

Лысый товарищ негромко кашлянул. Четвертинкин смутился и замолчал.

– Виктор Витальевич, не стоит так… сгущать краски.

Четвертинкин, краснея, часто закивал. Лысый кивнул на журналистов:

– Это тоже ваши?

– Мои, – Четвертинкин явно неуютно чувствовал себя под пристальным взглядом лысого товарища. Тот наконец отвернулся от редактора и сделал знак опричникам. Опричники один за другим исчезли за дверью. Товарищ посмотрел на медленно трезвеющих газетчиков:

– Господа. В непростое время перемен от нас с вами требуется спокойствие и выдержка. Сейчас не только у моих гвардейцев, но и у каждого патриота новой России должно быть холодное сердце, чистая голова и горячие руки. – Он мельком глянул на маркиза. – Надеюсь, что вы патриоты России, господа, и у нас с вами не возникнет неприятных недоразумений. Меня зовут Каин Адамович. Фамилию называть не буду, она вам ни о чем не скажет.

2.9. Второе явление Мистера Иггза

– Так вот, – продолжал Каин Адамович. – В стране сложная ситуация. После роспуска парламента господство Советов закончилось, но до торжества демократии еще далеко. У советских собственная гордость, а также жадность, зависть и жажда власти.

Действия сторонников демократических реформ, не будучи скоординированными, могут привести к хаосу. Поэтому там, – он неопределенно указал вверх, – было решено создать Чрезвычайный комитет, руководящий движением народа к свободе. Во всех крупных городах введено особое положение. Инциденты, о которых говорил Виктор Витальевич, действительно случаются, но в целом прогноз благоприятный. Они, – еще один неопределенный жест, – держат ситуацию под контролем. Заводы, фабрики, транспорт, гастрономы, телефонные сети, почтамты, пивные ларьки, телерадиоцентры, редакции газет уже находятся в надежных руках.

Моя задача как представителя ЧК – помочь сотрудникам «Голоса» выдержать испытание и не поддаться провокациям бывшей советской номенклатуры. Необходимо, чтобы ваша газета продолжала доносить… нести читателям объективную информацию, настоящую правду, которая, как известно, самое ценное. – Он еще раз, более пристально, посмотрел на маркиза. – Поскольку учредителем «Голоса» до сих пор был горсовет народных депутатов, ваша газета оказалась, грубо говоря, ничьей.

Совсем скоро на базе редакции будет создано акционерное общество, вы станете хозяевами своей газеты, и ее акции начнут приносить вам дивиденды. Я, конечно, не обещаю золотые горы, будем реалистами. Но золотая горка здесь точно будет, помяните мое слово!

А пока АО не создано, Чрезвычайный комитет просто понаблюдает, чтобы опьяненный свободой коллектив не поддался чьей-нибудь злой воле и случайно не продал право собственности на газету. Так сказать, посторожим вашу свободу. Если будете вести себя, как полагается патриотам, то радикальных перемен не случится. «Голос» будет, как и прежде, выходить каждую неделю, а вы – делать привычное и любимое дело: выпускать газету, писать статьи, говорить людям правду. Правда отныне заключается в следующем: Советы – это плохо, демократия – хорошо. А если у вас будет другая правда, то и высказывать ее придется очень далеко отсюда. Надеюсь, что до этого не дойдет, вы люди взрослые, у всех семьи, дети, проблем нам не надо, ведь верно? Вот ваш коллега, Валерий… Петрович, да?

– Да, – кивнул Четвертинкин.

– Валерий Петрович уже согласился на предложенные условия. Правда, Валерий Петрович?

Митюшин промолчал и даже не шелохнулся, но согласие на его безмятежном лице было написано большими буквами.

– А если мы откажемся? – поинтересовался де Сад.

– А вы собираетесь отказаться? – быстро спросил Каин Адамович.

– Нет, но все-таки?

Каин Адамович любезно улыбнулся:

– Напишете заявление, и всего-то делов. По собственному желанию. Акционером вы останетесь в любом случае. И проценты свои получите сполна, гарантирую. Но я не советую вам спешить с увольнением. В наше сложное время лучше держаться друг друга. Чтоб не пропасть поодиночке, понимаете? Вас как зовут?

– Маркиз де Сад.

– Замечательно. Я так и думал, что это вы. Это ведь вы писали о челябинских масонах? Восторженная такая статья о всеобщем равенстве, о свободе? О том, что масоны занимали ключевые посты в областном Совете? Мы-то с вами понимаем, что это фантазия, но что скажут читатели, узнав, что маркиз де Сад, сочувствовавший советским масонам, отказался работать на демократию? Что скажет ваша супруга, узнав, что после увольнения из «Голоса» дорога в газеты вам заказана? Что будет с вашей карьерой, вы понимаете? Мой вам совет: не спешите. Заявление написать никогда не поздно, а вот о судьбе своей стоит подумать уже сейчас.

– И о судьбе Родины тоже, – с пафосом вставил Четвертинкин.

– О судьбе Родины даже в первую очередь, – кивнул Каин Адамович. – Поэтому, господа, имейте в виду, – он смахнул сухие листья с шишкоедоффского рукава. – Сотрудникам «Голоса» отныне категорически запрещается употреблять спиртное во время рабочего дня. Стране нужны трезвые герои. Обычных и так хватает.

Мигайлов сглотнул комок в горле. Слава ойкнул и прошептал:

– Не хочу героем… Лучше камеру верните…

В глазах Каина Адамовича загорелся профессиональный интерес. Он прищурился:

– В какую еще камеру?

– «Никон», – всхлипнул фотограф. – Восемьсот долларов стоил…

Секунду чекист ошарашенно смотрел на Славу, потом облегченно рассмеялся:

– А, вы про фотоаппаратик… Да не переживайте так. Если останетесь в «Голосе» – будет вам такой же и даже лучше.

– А если… если нет?

– А если нет, то нет. Вы ведь сами виноваты. Вот зачем вы назвали сержанта салабоном? Ни один сержант в мире этого не простит, у них комплексы на этот счет. А вы его еще полицаем сопливым… Как только живы остались. Архаровцы – они ведь ребята молодые: горячие головы, холодные руки… Комсомольцы, блин, беспокойные сердца. Могли и пристрелить.

– Как вы их назвали? Архаровцы? – заинтересовался Четвертинкин.

– Архаровцы. Дивизия генерала Архарова. Это ведь не наши гвардейцы, не местные. Из области сегодня прибыл батальон для укрепления демократии. Ну да ладно, не о том речь. – Он повернулся к журналистам. – Я вас убедил, господа?

Маркиз неуверенно кивнул. Слава посмотрел на Митюшина и тоже кивнул.

– Отлично. Виктор Витальевич, выдайте нашим новым сотрудникам бланки заявлений. Те, что я принес.

– А я? – растерянно спросил Мигайлов.

Каин Адамович с сомнением посмотрел на него:

– Виктор Витальевич, это кто?

– Это наш ответственный секретарь, – засуетился Четвертинкин. – Лучший из ответственных секретарей города. Ответственнейший!

– Уверены? Запашок, знаете ли… не наш. Заграничную водку предпочитает ваш ответственный секретарь. Не нравится мне это.

– Наш он, Каин Адамович, наш! Леонид Антуанович Мигайлов, чистокровный русский.

– Все мы чистокровные русские… Нет. Не пойдет. Вы свободны, товарищ Мигайлов. На собрание акционеров вас пригласят, а пока не мозольте глаза. Хотя подождите, пропуск выпишу.

Мигайлов жалобно посмотрел на коллег: Слава рукавом куртки утирал слезы, де Сад сосредоточенно молчал, словно вел мысленный диалог. Четвертинкин всем видом показывал, что сделал все, что мог. Митюшин все так же спал на стуле.

Каин Адамович что-то быстро написал на желтой бумажке, пришлепнул каиновой печатью и подал бумажку Мигайлову:

– Держите. Вас выпустят.

Ответсек подавил вздох и протянул руку за пропуском.

Маркиз внезапно сверкнул глазами и улыбнулся.

Дверь отворилась, и в кабинет редактора вошел Мистер Иггз с неизменным Серым голубем на плече.

– Я из Общества охраны окружающей среды, – с порога заявил он. – Жалобы есть? Как-то: безосновательное увольнение, разжигание национальной розни…

– Знаем, знаем! – перебил его Четвертинкин. – «Чихание в лесу, утопление котят в нейтральных водах»! Вам лишь бы денег урвать побольше! Пошел вон отсюда! Молокосос!

Крики разбудили Митюшина, тот уронил очки и, моргая спросонок, радостно заорал:

– Смерть фашистским захватчикам! Наш «Голос» не охрипнет!

Каин Адамович побагровел и выдернул из-за пояса пистолет:

– Лицом на пол, руки за голову! Евреи, цыгане и коммунисты, шаг вперед!

Ошеломленный Мистер Иггз попятился. Серый голубь сорвался с его плеча и суматошно захлопал крыльями перед носом чекиста, капнув при этом на желтый пропуск. Шишкоедофф заулюлюкал и затопал ногами. Четвертинкин зажмурился и закрыл уши руками. Мигайлов оглушительно засвистел. Митюшин тоже свистнул, но его никто не услышал. Каин Адамович, бранясь сквозь зубы, отбивался от Серого голубя пистолетом. Хрустнули митюшинские очки. Де Сад размахивал плеткой и кричал неизвестно кому: «Давай! Давай!»

Через мгновение кабинет редактора был полон архаровцев, вразнобой щелкающих затворами. Все притихли. В напряженной тишине было слышно лишь тяжелое дыхание Каина Адамовича…

– Огонь!!! – крикнул Шишкоедофф.

2.10. Мак-Боттл в Бомонде

Бомонд. 27 сентября 1993 года, 16 часов 55 минут

Ничего особенно заграничного в облике иностранца не было. Скорее наоборот: если бы не улыбка, притаившаяся в рыжеватых усах, не клетчатый пиджак и не вызывающе красная жилетка, он вполне мог бы сойти за редактора какой-нибудь местной газеты.

Калиостро, путаясь в ножнах, поднялся навстречу гостю и подарил тому самую гостеприимную из своих улыбок:

– Здравствуйте. Прошу вас, проходите. Меня зовут граф Калиостро, а это мое, так сказать, графство.

– О! Вы тот самый Калиостро? – вежливо удивился иностранец. Граф ухмыльнулся:

– Почти.

– Мак-Боттл. Джин Мак-Боттл, – иностранец с нескрываемым интересом рассматривал нелепый графский парик с завитыми локонами. – Репортер эдинбургских газет «Виски уикли» и «Дринк тудей». Друзья называют меня просто Джин. Хотя и все другие называют меня так же.

– Проходите, Джин. Вы к нам по делу, не так ли?

– О да. Ведь это у вас есть карниз? Один подобный в целом доме?

– Не знаю, – Калиостро растерянно посмотрел в окно. – Наверное. Вообще-то там балкон… по крайней мере, совсем недавно был балкон. Может быть, теперь и карниз есть. Видите ли, эта комната не всегда выглядит одинаково. Никогда не знаешь заранее, что выйдет. Зависит от настроения, в котором пребываешь, когда щелкаешь пальцами. И иногда от подсознательных желаний окружающих.

Мак-Боттл выслушал этот бред и принужденно улыбнулся:

– Я видел человека, кто играющий на балалайке. Он у вас есть? Он уронил ювелирность, и я приподнял ее вернуть.

– Вот уж кто-кто, а человек точно есть. Донасьен, не хотите ли опознать свою «ювелирность»?

Маркиз неохотно отложил балалайку:

– Простите, сэр, за причиненное беспокойство, но я не уронил кольцо, а выбросил. Если вы решите оставить его у себя, я не расстроюсь.

Иностранец часто заморгал, недоверчиво всматриваясь в маркиза, и вдруг воскликнул:

– Донасьен! Альфонс! Будь мужиком, это же я!

Маркиз вздрогнул:

– Я догадываюсь, что это вы. Разумеется, я всегда это знал. Никаких сомнений. Но я вас впервые вижу.

– Jesus! Я Мак-Боттл! Джин Мак-Боттл!

– Вам невероятно повезло. И что, вы хотите сказать, что мы встречались?

– Да, спасибо, я об этом хотел сказать. Мы встречались.

Маркиз озадаченно посмотрел на Калиостро.

– И где же?

Мак-Боттл хитро прищурился:

– Ты меня обыгрываешь, да? Я понял. А мистер Мигайлов тоже здесь? – он завертел головой.

Взгляды де Сада и Калиостро встретились.

– «Голос»! – хором сказали они и рассмеялись. Маркиз облегченно вздохнул:

– Это ошибка, мистер Джин. Если вы были в «Голосе», то там вы встретили другого меня.

– Да? Я не очень понимаю, – Мак-Боттл посмотрел по сторонам, наткнулся на бесстрастный взгляд Сен-Жермена, задумчиво поглаживающего карабин, и поспешил отвернуться. – Это был не ты? А кто? Этот… м-м… как по-русски называется одинаковый брат?

– Близнец. Брат-близнец, да. Но на самом деле мы один и тот же человек – маркиз де Сад. Этого так сразу и не объяснишь, – Саду явно наскучила эта тема. – Давайте попозже, Джин. Без пяти пять.

Мак-Боттл понимающе усмехнулся:

– Друзья познаются в биде? На грудь примем?

Де Сад застыл на месте, на лице его отразились сложные чувства.

– А давайте! – неожиданно для себя самого выдохнул он.

Калиостро подмигнул Сен-Жермену. Тот снисходительно кивнул. Лейб-медик нервно заерзал в кресле, изо всех сил стараясь сохранять невозмутимость.

Калиостро посмотрел на дворецкого. Тот мгновенно извлек блокнотик, ручку и калькулятор:

– Заказывайте, мистер Мак-Боттл.

– No, no! – запротестовал иностранец. – Это не нужно, у меня есть!

Он секунду подумал, потом сунул-таки «ювелирность» в карман и с заметным усилием извлек из-за пазухи огромную плоскую бутылку. «Whisky weekly, – сообщала этикетка, – cool before drink!» Как бутылка уместилась в пиджаке Мак-Боттла, да еще совершенно незаметно со стороны, оставалось загадкой. Калиостро покосился на Сен-Жермена: не один ли портной шил ваши костюмчики? Сен-Жермен презрительно сморщился и закатил глаза: есть многое на свете, друг Джузеппе, что и не снилось нашим мудрецам…

Мак-Боттл ловким движением свинтил крышку:

– Вот! Я привез это из Эдинбурга!

Маркиз де Сад с сомнением усмехнулся:

– Никогда не слышал, чтобы кому-то удавалось выйти из редакции «Голоса» с полной бутылкой виски.

Мак-Боттл пожал плечами:

– Я не знаю, Донасьен. Я в Шотландии не слышал об этом тоже, – он обезоруживающе улыбнулся, – но сегодня я вообще узнал очень много. Раньше я думал, что в России все бывают Ивановы и умеют играть на балалайке, а увидел, что умеет только один, и не Иванов, а маркиз де Сад.

– А как по-английски «балалайка»? – с любопытством спросил лейб-медик. Мак-Боттл удивленно посмотрел на него:

– Balalaika, конечно.

– Мог бы и сам догадаться, – расстроился лейб-медик и посмотрел на бутылку. – А что значит «Cool before drink»? «Круто, пока не выпьешь»?

– «Пейте охлажденным», – подал голос осведомленный Сен-Жермен. – Это знак, мужики!

Дворецкий между тем с непостижимой скоростью носился вокруг банкетного стола, виртуозно управляясь с бесчисленными салфетками, тарелками, рюмками, фужерами, бокалами и стаканами. Калиостро безуспешно вертел головой, пытаясь уследить за ним, а потом, отчаявшись, крикнул в пространство:

– Сергей, не забудьте для меня баночку джина!

– Si, certo, eccelenza! – донеслось в ответ.

– Это ваш слуга? – спросил Мак-Боттл у графа. Калиостро кивнул:

– Дворецкий.

Мельтешение прекратилось. Сергей – в одной руке четыре бокала, в другой десяток десертных ложек – остановился перед графом и гордо выпятил бороду:

– Не слуга. Я не слуга! Вам ли не знать, ваше сиятельство, что лишь роковая случайность помешала мне родиться князем!

– Насколько я знаю, в Древней Греции не было князей, – заметил маркиз де Сад.

– Вот-вот, – подтвердил дворецкий. – Это и есть та самая случайность.

– А вы родились в Древней Греции? – весело удивился Мак-Боттл.

Дворецкий невозмутимо кивнул.

– И это меня удивляет, – съехидничал Сен-Жермен. – Они же там через одного были гомиками. Потому и вымерли все в конце концов – откуда у гомиков дети!

– А вы сами, граф, – не удержался Сергей, – вспомните, что вы рассказывали о своей родине!

Сен-Жермен хотел ответить, но запнулся. Несколько секунд он сидел, озадаченно глядя перед собой, потом вытащил из кармана табличку с надписью «Сбой оперативной памяти. Проводится тестирование. Пожалуйста, подождите, это может занять несколько минут», повесил ее на грудь и затих.

– Зачем вы так, Сергей, – укоризненно сказал Калиостро. Дворецкий выпятил бороду еще больше и сердито засопел.

– Что с ним? – спросил Мак-Боттл, глядя на Сен-Жермена.

– Вскрытие покажет, – пошутил лейб-медик.

– Out of memory. Error 14736, – объяснил иностранцу Калиостро. – Граф не помнит своей родины. Вообще. Он слишком давно родился.

Мак-Боттл сочувственно разглядывал Сен-Жермена. Тот не подавал признаков жизни.

– А кто этот граф есть? – наконец спросил Мак-Боттл.

– Этот? Этот есть граф Сен-Жермен, – ответил Калиостро. – Не волнуйтесь, с ним все будет в порядке.

– Тот самый Сен-Жермен? Настоящий? – Мак-Боттл, казалось, по-новому взглянул на неподвижного графа.

– Да уж не китайская подделка, – ухмыльнулся циничный лейб-медик. – Если вы имеете в виду того, знаменитого, Сен-Жермена, то поверьте мне как доктору, этот Сен-Жермен еще более настоящий, чем тот.

– То есть это не есть тот легендарный граф Сен-Жермен, нет? Это другой? – силился разобраться Мак-Боттл. Лейб-медик махнул рукой:

– Да черт их разберет, кто из них легендарный, а кто другой. Оба хороши.

– Тестирование завершено. Для продолжения нажмите «ОК», – объявил вдруг Сен-Жермен. Маркиз и лейб-медик недоуменно переглянулись.

Опытный Калиостро не растерялся. Он схватил салфетку, поданную дворецким, начертил на ней квадратик, на квадратике написал «ОК» и ткнул в него пальцем.

– Благодарю вас, – сказал Сен-Жермен и, с хрустом потянувшись, обвел присутствующих взглядом.

– Стареете, сиятельство, – покачал головой Калиостро. – Пора спиртом протирать.

– Нет уж, – поежился Сен-Жермен. – По старинке оно надежнее.

И, сграбастав со стола ближайшую рюмку, он выжидающе посмотрел на дворецкого.

– Нет-нет-нет-нет-нет! – вмешался Мак-Боттл. – Виски пить из стаканов, обязательно надо из стаканов! Дворецкий ведь, да? Сергей, да? Сергей, пожалуйста, на небольшой стакан три пальца виски, это хороший дрэм, это good dram, надо пробовать, там запах дыма, там он есть богатый запах меда, вкус меда, это надо много подержать во рту и пить! Это хороший скотч, pure malt, перемешанный запах, надо пробовать, это бывает большое удовольствие! Good dram, Сергей, три пальца!

– Гуд дрэм, три пальца, чего тут не понять, – фыркнул дворецкий. – Не волнуйтесь вы так, мистер Мак-Боттл, здесь же приличные люди, здесь воду из крана и ту смакуют! Их сиятельства за тысячу лет всякого напробовались.

– За тысячу лет можно, да, – рассеянно подтвердил Джин, наблюдая, как дворецкий разливает в стаканы «три пальца» золотистого напитка.

2.11. Коктейли Первой мировой

Все замолчали. Было слышно только неторопливое бульканье да старательное сопение Сергея. Сен-Жермен лениво посматривал на священнодействие обычно расторопного дворецкого и с трудом сдерживал зевоту… Лейб-медик, напротив, жадно следил за процессом и нетерпеливо вертел в руках видавший виды одноразовый стаканчик…

Конец ознакомительного фрагмента.