Летучее время
Мама, когда ты умрешь, напиши мне письмо – это все сон или нет.
Сижу в аэропорту. Рейс на Прагу задерживается. Смотрю в окно. Нашего самолета пока не видно.
– Я тоже курил, три пачки в день. Мотор отказал. Теперь хожу дышать в курилку, – заводит со мной разговор некто с орлиным взором.
Не дождавшись ответа, он подсаживается к другой женщине – видимо, с тем же сообщением.
Как-то в большой компании я увидела маленького старичка в голубом костюме и белой рубашке, он ходил между гостями и рассказывал историю.
– …Перелез и говорю: скорей сюда плоскогубцы! А он меня не слышит. Или его выследили?
Сказал – и пошел к следующему.
– С той стороны – тишина. Думаю – все, конец. И тут…
Так он и рассказывал – каждому по кусочку. Кроил мелко. Народу много – история одна. Никто ее целиком не знает, кроме него. Сам маленький, а история у него большая, на сотню человек хватит.
Мой московский приятель все записывает. В нагрудном кармане – блокнот и ручка, для походных мыслей. В его комнате даже стены расписаны словами. При этом он свой почерк не разбирает.
– Ничего, когда-то все соберется в целое жизни.
– Целое жизни – что это?
– Все что попало, – говорит.
– Никакой иерархии ценностей?
– Никакой.
– По-твоему, целое жизни – это архив, где все единицы хранения равны?
– Именно так.
– Посадка. Пристегните ремни!
Мои соседи надвинули черные повязки на глаза. Старые безоружные пираты – головы свисают, рты открыты. Зато можно спокойно (или неспокойно) писать послание первокурсникам. Пятьдесят человек ждут начала занятий. Заглядывают в компьютеры, а там – ноль.
Дорогие мои, начну свысока (самолет меж тем набрал предельную высоту): абсолютная свобода аморфна, у нее нет никаких видимых признаков – ни цвета, ни очертаний, ни границ. К абсолютной свободе наши занятия не приведут. Разве что подведут.
Наша задача скромней – иметь дело с предметами, которые не что иное, как помещение свободы в разные формы.
Свобода и форма.
Форма выражения свободы.
Это то, чего ищет всякое искусство.
Взглянем на наших собственных детей. Они куда свободнее нас, поскольку находятся в неустанных творческих поисках. Отсутствие жизненного опыта у них компенсируется невероятным воображением.
Однако превращение во взрослых заставит их задуматься о том, как отразить или выразить реальное, видимое, а не только воображаемое. Как нарисовать или вылепить то или это. Тут и происходит ломка.
Когда мы были маленькими, звуки и линии органично связывались в нас через ритм. Если бы мы двигались дальше по этому пути, то дошли бы и до отражения реальности. Но не общей. А своей собственной.
Бессмысленное требование научиться рисовать, похоже, привело многих к неверию в свои силы. Вернемся к тому моменту, когда мы стали связывать изобразительную деятельность с умением копировать жизнь.
Начнем с простых упражнений. Через каляки-маляки, которые есть не что иное, как метод анализа простых форм (дети с этого начинают!), мы попадем в мир искусства. Оно, как и мы, в вечных поисках. Только подумайте, что бы стало с Рембрандтом, если бы ему показали картину Клее! Для нас они классики – оба. Мы не знаем, как будет развиваться искусство в эпоху компьютеризации, когда реальность строится в виртуальном мире. Но какие бы трансформации ни переживала форма, ее строительным материалом есть и будет божественная материя.
Как же образуется форма?
Некоторые вещи придется просто копировать – чтобы понять, как они образуются. Это как стихи наизусть заучивать.
Очень важно выполнять задания. Отнеситесь к этому как к послушанию, не ждите немедленного результата, просто выполняйте задания. У кого туго со временем – обращайтесь ко мне, дам взаймы без процентов.
Не предлагаю вам ничего, что вы не могли бы сделать.
Все случится само по себе.