Вы здесь

Две недели до любви. Клинт. Малый штраф (Холли Шиндлер, 2011)

Клинт

Малый штраф

– Назови меня психом, – говорит из-за регистрационной стойки Эрл, владелец рыболовного курорта «Озеро в лесу», – но я, представь себе, считаю, что человек на отдыхе хочет… ну, отдохнуть.

У меня сразу пропадает весь энтузиазм. Я оглядываюсь на плакат, который только что прикрепил кнопками на стену лобби. Он совсем даже не плох, этот плакат. Я бы даже сказал, что на моем коллаже природа Северной Миннесоты словно манит зрителя. Белопенные бурлящие потоки, байдарки в чистых речных водах, бурые полосы пешеходных троп – что может быть лучше? Дайте мне неделю, и я научу вас, как получить идеальное тело! – обещает мой плакат. – Тренинг в «Озере в лесу»!

– Это отличная идея, – защищаюсь я. Но слова мои звучат так неубедительно, что с головой выдают, как мало я уверен в себе. Я прокашливаюсь и решаю, что надо действовать настойчивее. – Я же никого в зал силой не загоняю. Это все активный отдых на природе: пешие прогулки, плавание, гребля, да еще на фоне таких шикарных пейзажей. Разве не за этим люди сюда и приезжают? Ради природы? Кто выберет отдых в Миннесоте, чтобы сидеть в помещениях?

– Не знаю, – бормочет Эрл. – Людям нравится немножко полениться в отпуск. Здесь люди не ходят в походы, а прогуливаются по аллеям, Клинт. Байдарки нужны для того, чтобы глазеть по сторонам, а не соревноваться. Плавать? Скажи лучше, возлежать на надутой шине в тихих водах пристани. Отпуск, сынок. Это значит отдохнуть. Расслабиться. Вот за этим люди и приезжают, ты бы мог это уже усвоить. Мужчины рыбачат. Женщины строят глазки гидам.

– Мне они глазки не строят, – говорю я.

Распахивается дверь в столовую.

– Ничего страшного, Клинт, – говорит Тодд, заглотив огромный кусок сэндвича (от сэндвича воняет уксусом). – Не всем же быть объектами фантазий. Только избранным.

Я подозреваю, что он не шутит. Мы только-только приехали поработать летом на курорте, а он уже разгуливает в футболке с логотипом «Озеро в лесу», которая ему мала: показывает девчонкам на отдыхе, сколько часов он провел в спортзале. Но восемнадцатилетних на курорте не так уж много; чаще всего приезжают семьи с маленькими детьми. Но Тодд явно надеется на лучшее.

Он вытирает рот тыльной стороной ладони; увидев мой постер, он издает стон:

– А это что еще такое? Что с тобой не так?

– Да так, просто мысль.

Тодд трясет головой:

– Нет, нет, больше никаких мыслей. Ты все испортишь.

– Что я испорчу? Сказал же, просто мысль такая в голову пришла.

– Нет, нет, нет, – бормочет Тодд и наконец проглатывает кусок. – Послушай. Я понимаю, что ты из кожи вон лез в последний год в колледже. Наверстывал упущенное, да? Ну ладно, бывает. Но в прошлом-то году, когда мы с тобой и Грегом поступили в университет… Тебе же даже в общаге жить не пришлось – у нас был свой дом. Никаких родаков. Отличная возможность. И что ты делал? Учился. Господи помилуй, кто вообще учится на первом курсе? А? Ты знаешь таких? – оборачивается он к Эрлу.

Тот в ответ дергает себя за жесткую бороду, словно из стальной стружки, изо всех сил пытаясь не расхохотаться.

– Нет, ну кто так зубрит? – выкрикивает Тодд так громко, будто я оглох. – Ты ходишь в спортзал – берешь спецкурс по бондиане – занимаешься информатикой. Ты хоть раз на вечеринку-то сходил, Морган?

Я молча смотрю на него. Он знает, что не сходил.

– Ты все испортил. Самый веселый год своей жизни. Все испоганил. А теперь, в самом начале лета, когда все устраивают себе передышку, ты устроился на три работы.

– Никакие не на три…

– Гид на курорте, – перебивает меня Тодд, поднимая вверх указательный палец, – работа в «Щучьей заводи», – упомянув ресторан моих родителей, он отгибает средний палец, – и теперь, – заканчивает Тодд, поднимая указательный (вымазанный майонезом из сэндвича), – вот это.

Он показывает на постер и запихивает остатки сэндвича в рот.

– Да, может, ты и правда слишком много на себя берешь, – поддерживает его Эрл.

– Во-первых, родители мне не платят, – протестую я. – Работа в «Заводи» – это все равно что по хозяйству им помогать. А деньги мне не помешают, когда надо будет платить за следующий семестр. И учебники по геологии стоят недешево, знаете ли. Может, вы записались бы оба на мой тренинг? Вы бы очень меня выручили.

– Вот уж нет, – трясет головой Тодд. – Еще чего. Буду я потакать твоему трудоголизму. Работать, учиться, Господи Боже мой. И еще: если твои родители не перестанут трещать о том, какой ты блестящий студент, я тебя прибью. Мои предки часто ужинают в «Заводи».

– А ты? – спрашиваю я Эрла.

– Коклюшем заболеть и то приятнее.

– Вот увидите, я найду кого-нибудь, – уверяю я их со смехом. – И часа не пройдет.

– Кстати о часах, – говорит Эрл, кивая на мои поношенные наручные часы. Да, немного старомодно, но я не большой поклонник сотовых, а все остальные проверяют время только на телефонах. Которые, кстати говоря, плохо ловят в такой глуши. – Мне кажется, тебя ждет группа.

Я бросаю взгляд на запястье и стучу о стойку коробком со значками.

– Если не заполучу клиентов до конца недели, с меня ужин в «Заводи» для вас обоих.

С этими словами я бегу к двери.

– Твоим родителям не понравится, что ты разбрасываешься их едой, – предупреждает Эрл.

Тодд смеется, опершись на стойку, и, как обычно, дожидается последней секунды, прежде чем отправиться с группой на рыбалку. Такой уж он, этот Тодд: вечно тянет до последнего. Нет, он не какой-нибудь безответственный дебил. Эрл бы его и близко к своим лодкам не подпустил, если бы не доверял ему. Просто Тодд никогда не спешит. Вообще никогда.

Я бы ответил им чем-нибудь язвительным, но я уже выбежал за дверь, и они вряд ли меня услышат.

Снаружи знакомо пахнет болотом и землей. Папа стал брать меня сюда в походы и на рыбалку, когда я только-только закончил второй класс.

По озеру медленно движется белая лодка, оставляя дорожку ряби. На борту я вижу Грега: он развлекает кучку шумных туристов, насаживая наживку на крючки и рассказывая всякую дичь о том, каких огромных рыб ловили другие отдыхающие. Похоже, я слышу, как он орет: «Да эта рыбина была размером с кита!» Что-то он на взводе; наверное, рад вернуться на курорт. Орет так, что на том конце озера слышно. Не щадя сил, настраивает туристов на погоню, как в «Старике и море» Хемингуэя.

Грег, Тодд и этот курорт: троица моих самых старых друзей. Их изображения красуются в маминых фотоальбомах: вот пикник на День независимости, вот чей-то день рождения. Но все меняется: теперь игры закончились. Мы с Грегом и Тоддом прошли все возможные курсы и получили все возможные сертификаты (или, во всяком случае, все известные Тодду), чтобы стать инструкторами по рыбалке. Теперь мы можем завозить группы туристов на середину озера. Оно такое огромное, что иногда напоминает мне Атлантический океан. Тодд с Грегом рады ограничиться лодками, я, как говорит Эрл, многостаночник. Помогаю везде, где нужна помощь. Конечно, в первую очередь занимаюсь рыбалкой, но еще вожу туристов смотреть на птиц и собирать цветы. Катаю на байдарках и квадроциклах.

Мы работаем у Эрла уже второй год. Иногда я просто не верю своему счастью. Эрл ведь и не знает, что я бы еще и сам приплатил ему за такую работу.

– Пошли, ребята, – машу я кучке затихших туристов, столпившихся рядом с тропинкой за главным зданием.

Они успели разглядеть вышитый логотип «Озеро в лесу» у меня на левом плече и один за другим улыбаются, понимая, что я – как раз тот, кого они ждали.

– Надеюсь, камеры у вас с собой, – говорю я и навожу на солнце цифровик, который позаимствовал перед походом. Мы с этими людьми еще не знаем друг друга по именам. Пока не знаем. Скоро они будут окликать меня, показывая на алые цветы по сторонам тропы, и спрашивать, как они называются. Ко времени отъезда эти туристы запомнят не только мое имя, но и названия всех дикорастущих цветов в Миннесоте.

Мы взбираемся вверх по грунтовой тропинке. Я чувствую, как по икроножным мышцам разливается тепло. Стоит конец мая, и солнце так припекает затылок, что за ушами у меня все взмокло. Надо было взять бейсболку с логотипом «Озеро в лесу».

Я стараюсь не идти слишком быстро, чтобы пухлая дамочка в оранжевых штанах, плетущаяся в хвосте группы, не отстала слишком сильно. С каждым шагом дребезжит и колотится о мою ногу старый компас в кармане шорт. Скрежет металлических деталей напоминает хихиканье; компас словно поддразнивает меня. Ты что, думаешь, что заблудишься на этой тропе? Ты же добрый десяток лет по ней ходишь каждое лето, Клинт!

На самом деле я ношу с собой свой старый бойскаутский компас с тех пор, как нашел его на прошлой неделе и внезапно почувствовал прилив какого-то странного спокойствия.

– Эй, – крикнул тогда Тодд с верха лестницы, что ведет в подвал родительского дома. – Ты же сказал, что знаешь, где палатка.

Я что-то пробурчал вполголоса, поднимая пыльную коробку. Крышка раскрылась, и на гору пледов вывалилась куча скаутских реликвий, включая мой компас.

Я уставился на него, повертел в руке, не вполне понимая, откуда на меня нахлынуло такое умиротворение.

– Морган! – снова позвал Тед. – Давай живее! Так мы тут до вечера проторчим. Ты вообще хочешь в поход или нет?

Я положил компас в карман шорт и откинул коробку в сторону:

– Дело пойдет быстрее, если вы, двое лузеров, спуститесь и поможете мне.

С того дня компас неизменно оттягивает мне карман.

Я глубоко вдыхаю сладкий летний воздух. Надо мной щебечут какую-то чепуху птицы; утята плывут за мамой по реке стройной линией. Крякающие утки немного напоминают мне туристов, что бездумно бредут за мной следом. Они переговариваются, совсем не глядя под ноги, и я слышу, как они то и дело оступаются.

Я оглядываюсь через плечо на идущих сразу за мной. Очевидно, это отец и дочь. Папа похож на бегуна. Дочке лет двенадцать. Она одета в ужасную розовую футболку с надписью «Girl Power»; в руках так крепко зажат телефон, словно он должен спасти ее от неминучей смерти в лесу. От нее пахнет виноградной жвачкой и уютом детской спальни. Она краснеет, поймав мой взгляд.

Хотя я и пытался отрицать, Эрл был прав: туристки и правда любят строить глазки и все такое. Каждое лето молоденькие девчонки, вроде этой, влюбляются. Краснеют при виде то одного гида, то другого. Накручивают локоны на пальчик, хихикают ни с того ни с сего.

Если честно, то получать знаки внимания от двенадцатилетней очень неловко. Особенно на глазах у ее отца. Но девочки постарше тоже иногда дуреют на курортах. Интересно, в чем вообще смысл таких влюбленностей для девушек, которые такое испытывают? Что хорошего может быть в таких одноразовых романчиках? Оторви и выбрось. Может, Тодду или Грегу такое и нравится, но я просто не понимаю, в чем кайф.

От всей души надеюсь, что мисс юная феминистка не станет околачиваться вокруг меня все каникулы. Внезапно она смотрит на тропинку впереди и громко охает.

Посмотрите, – показывает она на дерево с татуировкой. Ну, мы так называем его на курорте. Оно и правда выглядит, как старый рокер: все покрыто сердечками и буквами. Некоторые нарисованы краской. Другие вырезаны перочинным ножиком. Все любовные истории-однодневки, что случались у озера в лесу, остались на коре этого дерева.

Девочка как раз вошла в тот возраст, когда очаровывает сама идея любви. А может, и не только любви, но и любовной драмы, разбитых сердец. Наверно, маленьким девочкам разбитое сердце кажется таким же признаком взрослости, как каблуки или губная помада.

Я, сам того не желая, смотрю и смотрю на дерево. И глаза мои тут же находят – как и всегда – знакомую надпись: «Клинт + Роуз». В самом низу, у толстых и узловатых корней, торчащих из земли. Я словно наяву чувствую прикосновение крошечной стеклянной бутылки с краской к ладони. Я тогда присел у самой земли, чтобы написать наши имена. Боже, а ведь я был тогда даже младше, чем эта девочка.

Рози, Рози, Рози. Я скучаю по тебе…

– Все в порядке?

Я поворачиваюсь: на меня с тревогой в глазах смотрит отец девочки, бегун. Это немного ошеломляет. Я вспоминаю времена, когда все смотрели на меня именно так.

Два года назад. Сложно поверить, как быстро бежит время, но такова уж жизнь: это случилось уже больше двух лет назад.

Внезапно я вспоминаю комнату Рози. На кровати разбросаны книги в мягких обложках; корешки согнуты, чтобы можно было класть их раскрытыми страницами вниз. Я вспоминаю, как она пела в «Заводи» в самые оживленные часы под аккомпанемент недоделанной группы, состоявшей из Грега и Тодда. Я вспоминаю ее маленькую белую «Мазду-Миата». Она всегда водила слишком быстро. Вспоминаю ее черные волосы, заплетенные в косички: она всегда носила волосы именно так, с тех самых пор, как стала слишком взрослой для двух хвостиков. Вспоминаю, каким счастьем было просто держать ее за руку.

А еще я вспоминаю похороны. Грег шел за мной по заснеженному кладбищу всю дорогу до моего грузовика. Он наблюдал, как я отмахивался от всех этих соболезнований. Он был свидетелем того, как я сказал родителям, что не поеду сразу домой.

Что? – рявкнул я на Грега, открывая дверь со стороны водителя. Мы оба еще не сняли черных зимних плащей. Чопорные шерстяные плащи, которые купила нам мама. Она сказала, пригодится для особых случаев, когда мы дорастем до этих особых случаев. Но мы выглядели в них полными дураками и сами не были на себя похожи. – Думаешь, я сорвусь, что ли? – заорал я на него.

Грег пожал плечами, не вынимая рук из карманов:

– Не знаю, чувак. Кто я, чтобы тебя судить?

– Так вот. Не буду я. Понял?

– Да ладно, ничего страшного, если…

– Если что? – завопил я, и дверь заскрежетала, распахиваясь на морозе.

– Ну… Не знаю… Если ты захочешь… ну, поорать или типа того. Я просто говорю… если захочешь проораться…

– Мне пора на работу.

– Ты что, шутишь?

– Работа, – повторил я. – Инвентаризация в «Заводи».

– Ты только что похоронил свою девушку, – сказал Грег. – Ты что, думаешь, родители…

– Мне пора, – сказал я, забираясь в машину.

Я включил радио и повел свой грузовик до Бодетта. Добравшись до «Заводи», я припарковался на обычном месте и отпер главный вход в ресторан, хотя обычно заходил через боковую дверь. Я швырнул плащ на столик, хотя обычно вешал верхнюю одежду в папином кабинете. Я поклялся, что теперь все будет иначе. Я поменяю место, куда ставлю ботинки. Буду есть на завтрак другую еду. По выходным буду ходить в другие места.

Ведь если я поменяю в своей жизни все, все, все, то это значит, что у меня будет новая жизнь? Наверное, я и чувствовать себя буду иначе? Мне больше не будет так больно?

Я буду работать. Работать, как никогда раньше. И начну прямо сейчас, с пересчета банок с горчицей в «За води».

– С тобой точно все хорошо? – переспрашивает отец двенадцатилетней девочки.

Усилием воли я возвращаюсь на тропинку. Все смотрят на меня с этим ужасным обеспокоенным выражением на лицах.

Просто не обращай внимания, говорю я себе.

– Конечно, – отвечаю я вслух, одаряя улыбкой группу. – Все хорошо.

За последние два года я повторял это так часто, что слова превратились в мантру. Что было, то было.

Как же тошно. Я просто пришел на это место, вспомнил… и покрылся шрамами, как это дерево. Похоже, сердечная боль и отчаяние у меня написаны на лице.

– Просто жалко деревце, знаете ли, – продолжаю я.

– Ага, – соглашается папаша с хмыканьем и бросает еще один взгляд на изрезанный ствол.

Его дочка смотрит на меня, слегка наклонив голову. Поймав мой взгляд, она снова краснеет. Она давит на кнопки телефона большими пальцами и издает возмущенный писк, когда понимает, что связь здесь так себе. Я вздрагиваю и веду группу дальше на холм.

Мы продвигаемся вперед. Солнце светит на нас, словно забыв, какие ужасные вещи могут случиться на этой прекрасной планете, которую оно освещает каждое утро.