Глава 5
Скачки
По дороге в Лондон лорд Бенедикт просил всех своих друзей отнестись к предстоящим скачкам серьезно, а не как к развлечению. Он напомнил о том, что во время присутствия в обществе следует сосредоточиться и постараться привнести как можно больше благородства во все те встречи, которые могут в это время произойти.
Алиса, знавшая страсть матери и сестры к скачкам, все время думала об их лени и о том, что они без ее помощи не способны себе приготовить элегантные туалеты. Девушка не помнила об обидах, не сожалела о том, что ее никогда не брали на скачки под предлогом, что она дурнушка. Между тем перед скачками не одну неделю ей приходилось работать все дни напролет и мало спать, чтобы приготовить матери и сестре новые туалеты к выходу в свет. Сцена за сценой мелькали в памяти Алисы. И внезапно, благодаря какому-то озарению, она поняла, что у нее никогда не было родной семьи, а был только отец, и оба они жили рядом с чужими, временными спутниками, эгоистичными и равнодушными по отношению к ним обоим.
– Если бы я и не наблюдал за тобой так пристально, дочурка, – сказал ей пастор, становясь рядом с ней у окна, – то все равно прочел бы на твоем лице все, о чем ты думаешь. Ведь ты думаешь, как мать и Дженни подготовятся к скачкам без тебя. Ну, а как вообще ты представляешь себе их дальнейшую жизнь? Можешь ли ты одна везти воз с непосильной для тебя поклажей – двумя человеческими жизнями? Осознай глубже, Алиса, величайшую мудрость жизни: каждый может прожить только свою собственную жизнь. И сколько бы ты ни любила людей, – ни мгновения их жизни ты не проживешь. Не набирай на себе долгов и обязанностей, которые на тебя никто не взваливал. Иди по жизни радостно. Просыпаясь утром, благословляй свой новый расцветающий день и обещай себе принять до конца все то, что он тебе принесет. Творчество сердца человека – в его простых буднях. Оно в том и заключается, чтобы принять все обстоятельства как неизбежные, единственно свои, и очистить их любовью, милосердием, пощадой.
Но это не означает, что следует согнуть спину и позволить злу кататься на тебе. Это значит и бороться, и учиться владеть собой, и падать, и снова вставать, и овладевать препятствиями, и побеждать их. Быть может, внешне это не всегда удается. Но внутренне надо всегда побеждать любя. Старайся переносить свои отношения с людьми из области мелкого и условного в огонь Вечного. Ищи всюду Бога и законы Его.
Ломай перегородки условного между собой и людьми. Развивай в себе тактичность и умение входить своим сознанием в положение того, с кем ты общаешься. И ты всегда найдешь, как устранить предрассудки, нелепо встающие между людьми, как открыть все лучшее в себе и войти в храм сердца другого. В себе найди цветок любви и брось его под ноги тому, с кем говоришь. И только в редких случаях, при встречах с абсолютно злыми людьми, твоя любовь не сможет одержать победу. Таково мое тебе духовное завещание, Алиса. Но если ты увидишь потемневшие сознания, – страшно сказать, – как у Дженни и твоей матери – проходи мимо таковых. Благословляй и прощай, но никогда не прикасайся к ним. Не старайся обратить их на путь истины, это невозможно. Всю жизнь я стремился это сделать, – и только отяжелил наши с тобой жизни, не принеся им пользы.
В тот день, когда меня не станет, ты не вернешься больше домой. Ты останешься у лорда Бенедикта, где твоя истинная, духовная семья. И это тоже прими как мою последнюю волю.
– О, папа, папа. Каждое ваше желание было, есть и будет мне законом. Но для чего снова говорить о смерти? Вы так поправились за эти дни. Лорд Бенедикт говорил мне, что вы проживете в его деревне еще два месяца, вместе со всеми нами. Представляете себе это счастье? Мы с вами будем гулять, кататься на лошадях, читать, и никто не выразит нам своего неудовольствия. И если уже сейчас, за три дня, вы стали настолько лучше выглядеть, что же будет через два месяца?
Лицо Алисы, полное любви, загорелось румянцем. Глаза ее сияли энергией, вся она светилась радостью и была так прекрасна, что пастор ласково шепнул ей:
– Я никогда не отдавал себе отчет, что ты так прекрасна, моя дорогая детка. Боюсь, что надежды твои не оправдаются, моя любимая. Как бы вместо прогулок и удовольствий я не доставил тебе забот и горя. И вместо отдыха как бы не сделаться тебе сиделкой возле отходящего отца.
– Тогда я выполню, отец, вашу волю: приму в твердости и спокойствии все то, что жизнь мне пошлет. Но я прошу вас, не терзайте своего сердца мыслями о прошлом или будущем. Я так счастлива, что вы сейчас со мною, что вы здоровы, бодры и выглядите прекрасно. Быть может, вы угадали мое беспокойство о Дженни и маме в связи со скачками. Но ваши слова сняли с меня огромную тяжесть. Мне стало легко. Будь что будет, – если нам придется расстаться, то Божья воля свершится, не разбив мне сердца. Я даю вам слово. Не думайте обо мне и, если уж так суждено, уходите легко, не печалясь о моей дальнейшей жизни.
Поезд подошел к перрону. Флорентиец подал руку Алисе, как-то особенно внимательно поглядел на нее и сказал:
– Ты поедешь со мною, дружочек. Я хочу с тобой поговорить. О папе не беспокойся. Наль и Николай довезут его до дома очень бережно.
Как только Флорентиец и Алиса сели в экипаж, он взял ее руки в свои и, нежно их пожимая, сказал притихшей девушке:
– У каждого, Алиса, своя Голгофа. Мы уже говорили с тобой об этом. Теперь настал твой момент собрать все свои силы и выразить активным действием верность твоей любви. Отец сказал тебе свою волю, он бросил тебе мысль о своей смерти. Я подтверждаю: смерть его близка, ближе, чем ты предполагаешь. Собери всю силу верности и любви и проводи отца в далекий путь. Ты – единственное, что он создал в своей жизни истинно прекрасного. Одна ты вошла в мир той действенной силой, которая будет продолжать его вековой труд на общее благо. Сейчас ты, своим спокойствием и самообладанием, можешь вознаградить отца за всю жизнь страданий и борьбы. И он уйдет спокойно, поняв, что жил не впустую. Твоя роль здесь священна. Проводить человека, осветив его последние дни радостью, а не слезами уныния, – это значит установить с ним новую связь для дальнейшей вечной жизни.
Вторая часть твоей Голгофы, пожалуй, не менее трудна. Но здесь я тебе буду помощником. Мысленно обопрись на мою руку и не разлучайся со мною ни в мыслях, ни в делах. Ты не вернешься больше к себе домой. Связь твоя с сестрой и матерью, внешне еще существенная, – окончится в духе твоем сегодня. Согласно завещанию отца, ты останешься у меня до своего совершеннолетия. Но мать и сестра будут делать все, чтобы заставить тебя покинуть мой дом.
Сегодня ты увидишь их на скачках. Увидишь и удивишься их униженному положению. Тебя саму не интересует, ни где ты будешь сидеть, ни во что ты будешь одета. Они же обе крайне раздражены от того, что туалеты их не производят особого впечатления, хотя они влезли в долги, из которых потом не будут знать, как выбраться. Они увидят тебя с отцом и всеми нами раньше, чем ты увидишь их. И сердца их наполнятся злобной завистью и жаждой отомстить, из которых ни ты, ни я, ни все мы, вместе взятые, их вытащить не сможем. Есть ли в сердце твоем сомнение в том пути, который указан тебе твоим отцом и мной?
– Нет, лорд Бенедикт. Сомнение и не подступало ко мне. Единственно, в чем я могу себя винить, это в упоении тем счастьем, в котором я живу возле вас. Но при этом я не просила вас о Дженни, не умоляла помочь ей.
– Ты можешь успокоиться. Дженни позаботилась о себе на свой лад, но с просьбой обратилась не ко мне, а к Николаю. Тебе и не понять тех изощренных махинаций, которые руководили ею при этом. Но помнишь, я говорил тебе, что у человека, признавшего кого-то своим руководителем, должно быть полное, добровольное подчинение его требованиям в тех обстоятельствах, которые непонятны ему в данный момент, потому что ученик не может знать столько, сколько знает Учитель. Если ты хочешь идти за мной, стать членом моей семьи, как Наль и Николай, вот тебе мое назидание и на сегодня, и в дальнейшем: не принимай ни писем, ни посылок от сестры и матери. Ни на одну встречу с ними не соглашайся. Ты можешь передавать мне свои пожелания и мысли о том, каким образом тебе хотелось бы помочь им. Но можешь не сомневаться, все – и гораздо больше, чем ты предполагаешь, – будет сделано, чтобы помочь им. К несчастью, гораздо легче спасти утопающего, чем того, кто попал в сети зла, потому что человек сплетает их себе сам. Но вот мы и приехали. Проглоти эту розовую пилюлю и, я уверен, у тебя хватит сил на все.
Было без пяти минут одиннадцать, когда все обитатели дома лорда Бенедикта позавтракали и разошлись по своим комнатам, чтобы отдохнуть и одеться к скачкам. Хозяин дома вошел в свой кабинет и принялся разбирать скопившуюся на столе почту. Несмотря на огромное количество писем, требовавших ответа, Флорентиец сам вел всю свою корреспонденцию и прочие дела, обходясь без секретаря. В последнее время он стал привлекать к своей работе Наль, Николая и Алису. Больше всех работал Николай, и обе девушки шутливо упрекали Флорентийца в том, что у него появился любимчик.
В это утро на лице Флорентийца несколько раз появлялось особенно сосредоточенное выражение. Он как бы призывал кого-то издалека или посылал куда-то свои мысли, а затем продолжал работать дальше.
Алиса и Наль отправились к Дории узнать насчет своих туалетов для скачек. У каждой из них на сердце лежала мысль о пасторе, но обе они ни единым словом не обмолвились о своей печали. На этот раз Дория удивила своих хозяек-подруг. Для Наль она приготовила платье апельсинового цвета с накидкой из белых кружев и прелестной белой шляпой. Для Алисы – платье цвета подснежника, с черной шелковой пелериной и черной кружевной шляпой. Когда Николай в легком сером костюме спустился вниз вместе с юными элегантными леди, всеобщий восторг по поводу их внешности рассмешил их.
– Ну вот, – сказала Наль, действительно поражавшая сочетанием нежной кожи, зеленых глаз и темных волос с апельсиновым платьем и белым тончайшим кружевом, – сегодня мы с Алисой ждали осуждения своим нарядам. Алиса уверяла, что наши платья выглядят слишком яркими и что вы примете нас за прилетевших откуда-то какаду. А вы вдруг пришли в восторг. Будьте же справедливы и преподнесите цветы и конфеты нашей милой, самоотверженной Дории. Мы с сестренкой Алисой палец о палец не ударили, все сделано одной Дорией.
– И за всю свою самоотверженность, – вмешалась Алиса, – это чудесное создание, нарядившее нас, как принцесс, остается дома убирать весь оставленный нами беспорядок. Мне бы так хотелось, чтобы Дория была мне сестрой и мы бы сидели с нею рядом на скачках, лорд Бенедикт. Как могло случиться, что Дория, с ее воспитанностью, образованностью, вкусом и красотой, – по своему положению оказалась нашей прислугой?
– Об этом ты, быть может, однажды узнаешь от нее самой. А теперь пора.
Николай поедет с женой. Ты, Алиса, и Сандра – со мною. А лорд Мильдрей и наш дорогой пастор поедут вдвоем.
Сандра, тоже очень элегантный и старавшийся до этой минуты держаться солидно, не преминул выкинуть одно из своих антраша и заставил смеяться даже солидных слуг лорда Бенедикта. Все уселись в экипажи и поехали на скачки.
Задолго до этой минуты Дженни, не спавшая почти всю ночь, никак не могла решить, пойдет ли она к лорду или нет. То ей казалось, что это бессмысленно, потому что ничего нового, кроме моральных наставлений, она не получит. То ей хотелось обворожить этого человека и заставить его служить ее интересам в гораздо большей степени, чем он делал это для Алисы. Мелькали мысли, что он не женат, и какая бы это была победа – вдруг стать его женой и иметь в подчинении не только его, но и весь его дом, а не только Наль и Алису. Но как только она вспомнила его взгляд, под властью которого она выходила из его кабинета, чуть не приседая к земле, – фантазии ее разлетелись прахом, ей стало страшно встретить эти глаза, от которых ничто не может укрыться.
Снова Дженни подумала об Алисе и ее жизни. Быть труженицей вроде сестры, сидеть часами за роялем или книгами… Дженни приходила в ужас от перспективы всякого регулярного труда. Она окончательно решила не ходить на встречу с лордом Бенедиктом. Раздражение, вызванное завистью к сестре, поднималось теперь в Дженни все с большей силой. В душе ее уже не было ни раскаяния, ни сожалений о причиненных сестре обидах. «Так ей, дуре, и надо, – тоже мне юродивые, папенька с сестрицей», – думала Дженни. Она не сомневалась, что дура сейчас сидит в деревне и шьет Наль туалеты. Горькое чувство в ее сердце вызывалось не положением сестры, приживалки юной графини, как она полагала, а тем, что у нее отняли способную швею и усердную горничную.
Дженни подошла к зеркалу и осталась недовольна собой. Кожа ее сегодня была какая-то сухая, на лице – следы утомления, глаза не такие блестящие и даже губы не такие яркие, как всегда.
Она раздвинула шторы на окне и стала разглядывать при свете дня свой туалет, присланный вчера портнихой. Он показался ей слишком ярким, даже кричащим: ярко-фиолетовый костюм с серебряным кружевом у ворота и такая же шляпа.
Когда луч солнца упал на материю, глазам стало больно смотреть. Портниха вначале предлагала совсем иное сочетание красок, уверяя, что сама Дженни такая яркая, что ее красота нуждается только в элегантном обрамлении. Но Дженни, боясь затеряться в пестрой толпе, не последовала совету. Теперь она раскаивалась, но было поздно.
Пасторша тоже не приняла совет портнихи надеть черный костюм, а пожелала платье зеленого цвета. И сколько ее ни уговаривала Дженни, она заказала себе ярко-зеленое платье и такого же цвета шляпу. Мало того – собираясь на скачки, мать еще и надела ожерелье, подаренное ей на свадьбе Наль, что окончательно ввергло Дженни в отчаяние.
– Вы, мама, столько лет ездили на скачки, неужели вы не заметили, что туда ожерелья не надевают! – запротестовала Дженни. И только ее категорическое заявление, что она сейчас же разденется и останется дома, заставило пасторшу снять бриллианты и прикрыть свою толстую белую шею.
Плотная фигура пасторши казалась втиснутой в облегающий зеленый футляр. Когда-то красивые формы давно утеряли свою прелесть, но владелица их, привыкшая слыть красивой женщиной, все еще считала себя таковой, в чем ее убеждали легкие и мимолетные победы. Дженни боялась, что их яркие туалеты, совершенно не сочетавшиеся по краскам и оттого выглядевшие еще безвкуснее, привлекут внимание толпы. Теперь Дженни понимала, что обе они плохо и вульгарно одеты. Но было уже поздно что-либо менять. Друзья матери уже приехали за ними.
Дженни с тоской посмотрела на жалкий наемный экипаж, в который были впряжены две клячи. Перед ее мысленным взором тут же возникла элегантная коляска, ежедневно приезжавшая за Алисой. Она еще раз вспомнила, что Алиса с отцом сейчас находятся за городом, и теперь подумала об этом с облегчением.
Экипаж тронулся. Пасторше казалось, что она выглядит очаровательнее своей дочери, хотя она и любила ее горячо, до обожания. Но сейчас Дженни была хмурой и совсем неинтересной. Мать с дочерью, с самого того вечера, когда ни Алиса, ни пастор не вернулись домой, больше о них не говорили. Но каждая знала, что мысль об Алисе гвоздем сидит в сердце другой. Щебеча пташкой, пасторша считала, что украшает собой путь на скачки, а Дженни сгорала со стыда и досады из-за бестактности и бестолковости матери. Она была рада, когда они наконец приехали. Сделав над собой усилие, Дженни постаралась улыбнуться своему кавалеру, предложившему ей руку. Она сразу же убедилась, что опасения ее были верны: несмотря на многотысячную толпу и яркость летних туалетов, их рыжие головы и кричащий цвет платьев не остались незамеченными и вызвали среди публики фривольные замечания.
С трудом отыскав свои места, Дженни и пасторша сели и стали рассматривать публику. Кавалеры обратили их внимание на то, что занимаемые ими места находятся почти напротив королевской ложи. Высший свет, правда, не спешил рассаживаться. Кавалер Дженни, с которым она совсем недавно познакомилась, оказался очень сведущим по части конного спорта. Он объяснил ей, которые из лошадей вызывали наибольшие споры и надежды. Сам он не играл, но предлагал Дженни поставить на какую-нибудь лошадь, говоря, что ей сегодня повезет. Дженни отказалась, зато пасторша сделала ставки на нескольких лошадей.
Наконец, ложи тоже стали наполняться публикой. Только три из них еще пустовали, одна из них была королевской. Но вот послышался какой-то гул, возбуждение пробежало в толпе, – люди передавали друг другу, что прибыла королевская чета.
Раскланявшись с приветствовавшей его публикой, король подал знак к началу скачек. Дженни и пасторша, рассмотрев королеву и дам из ее свиты, еще раз поняли, насколько верны были советы портнихи. Даже в пестрой толпе их туалеты выглядели кричаще. Разглядывая публику в ложах, Дженни вдруг слегка вскрикнула, побледнела и опустила свой бинокль.
– Что с тобой? – с беспокойством спросила пасторша.
– Я уколола палец о брошь, – небрежно ответила Дженни, – но теперь уже все прошло.
Скачки шли своим чередом, но Дженни ничего не слышала и не видела, кроме одной ложи. Она даже не замечала, что ее кавалер пристально наблюдает за ней. Он тоже направил свой бинокль на соседнюю с королевской ложу, от которой не могла отвести взгляда Дженни. Мистер Тендль, как звали кавалера Дженни, увидел в этой ложе двух изысканно одетых, необычайно красивых молодых женщин, за которыми высилась величественная фигура лорда Бенедикта, о котором столько говорил Лондон в этом сезоне. Рядом с лордом он заметил своего приятеля Сандру, чему немало удивился. Ему казалось, что Сандра просто болтает о своем знакомстве с лордом, а все оказалось правдой.
Затем Тендль увидел Николая и пастора, о котором ничего не знал, и лорда Мильдрея, которого много раз видел вместе с Сандрой и знал, что это его большой друг.
– Кто именно занимает ваше внимание в ложе лорда Бенедикта? Вы знаете Сандру, мисс Уодсворд? – спросил он свою даму, выказывавшую все признаки расстройства.
Дорого бы дала Дженни, чтобы вернуть себе самообладание и не выдать разрывавшей ей сердце тайны посторонним людям. Мысль, что мать увидит Алису и пастора и со свойственной ей бестактностью и невоспитанностью начнет сейчас же выкладывать о них всю подноготную, была для Дженни невыносима. Раздражение ее еще больше усилилось от сознания, что она сама привлекла внимание соседа к ложе лорда Бенедикта. Ей даже показалось, что взгляд лорда в ту минуту упал на нее. Но от этого, к ее удивлению, ей не стало тяжелее. Напротив, что-то чистое, как прохладная струя воздуха, вдруг освежило ее. Пасторша, услышавшая имя Сандры, спросила:
– Разве Сандра здесь? Вы его видите, мистер Тендль?
– Да нет, мама, мистер Тендль просто рассказывает мне о Сандре, – выразительно глядя на своего кавалера, ответила Дженни.
В это время, как назло, индус встал с места и, перегнувшись вперед, подал Алисе коробку конфет. Он и раньше выделялся среди британцев своей внешностью, а сейчас, в светлом костюме, выглядел особенно импозантно. На него и его очаровательных соседок, уже давно начавших привлекать всеобщее внимание, направились сотни биноклей, в том числе и бинокль леди Уодсворд-старшей.
– Ах, так вот какие штучки откалывают наши тихони! Вот как! Мы сидим на трибуне, а они в лучшей из лож! Ну, милейшая Алиса, это вам даром не пройдет!
Пасторша просто впала в бешенство. Шляпа ее съехала набок, на щеках выступили красные пятна, глаза метали молнии. Она стала безобразной. Бедная Дженни, знавшая по опыту, что теперь уже ничто не удержит в границах приличия ее мать, ломала голову над тем, как бы уехать со скачек и увезти ее домой, не дав ей устроить какой-нибудь скандал. Пасторша уже была готова вскочить со своего места и бежать к ложе лорда Бенедикта, чтобы изругать дочь и мужа, как вдруг почувствовала, что ее точно пригвоздила к месту чья-то рука и она была не в силах произнести ни слова. Она поняла, чей взгляд настиг ее и кто удержал ее в границах приличия.
Между тем скакуны и жокеи сменяли друг друга. Страсти людей, их азарт и жадность то стихали, то разгорались снова. Но в сердцах Дженни и пасторши ни на минуту не утихал сжигавший их огонь злобы, ревности и зависти.
– Посмотри, Алиса, мы считали, что наши туалеты слишком яркие. А вон там два платья, фиолетовое и зеленое – вот это краски! В Испании – и то было бы слишком ярко. Даже у нас в Азии таких красок не найдешь, – смеясь, говорила Наль.
Алиса, а вслед за ней пастор, Сандра и лорд Мильдрей подняли свои бинокли и посмотрели в ту сторону, куда смотрела Наль. У всех одновременно вырвалось: «Ах!» На лице Алисы, таком спокойном за мгновение до этого, не осталось ни кровинки.
– Что случилось? Что с тобой, дорогая? – спрашивала Наль, не узнавшая ни Дженни, ни пасторши на далеком расстоянии.
Алиса, мгновенно подумавшая о здоровье своей подруги, овладела собой, улыбнулась Наль и сказала, что действительно туалеты дам кричащи и есть чему поучиться на их примере. И тут же перевела разговор, спрашивая, отчего так сосредоточенно молчит Николай.
– Этот день учит меня многому. В частности, Алиса, я учусь у вас. И если у меня когда-нибудь будет дочь, я назвал бы ее Алисой, в память об этом дне. Чтобы навеки запомнить, как следует нести свои страдания, – прибавил он тихо, нагнувшись к девушке.
Вы никогда не думали о жизни людей на земле, как о жизни вечной, а не об отрезке от рождения до смерти. А между тем, вечная жизнь – это ряд земных жизней на протяжении веков. Нет в небесах места, где только отдыхают. Живое небо трудится так же, как и живая земля. Мы уходим отсюда, трудимся, учимся, живем в облегченных формах, по иным законам, точно так же, как на земле мы можем жить только по законам земли.
Настал перерыв. Двери ложи лорда Бенедикта то и дело открывались, впуская кого-либо из его великосветских знакомых, не забывавших подать дамам цветы или конфеты, так что Наль и Алиса решили, что их кавалерам придется играть роль грузчиков на обратном пути. Перерыв окончился, скачки возобновились. Все знаменитые скакуны уже пробежали, а королевская чета все еще оставалась на своих местах, из-за чего и вся знать не покидала своих лож. Но лорд Бенедикт, еще раз пристально поглядев на два ярких пятна на трибунах, шепнул своим спутникам, чтобы они выходили из ложи.
Алиса, для которой эта пытка становилась невыносимой, вышла сразу же за лордом Бенедиктом и вместе с Сандрой поспешила к выходу. Быстро подкатили вызванные швейцаром коляски, так как разъезд, особенно любимый дамами, поскольку они демонстрировали свои туалеты главным образом тогда, когда поджидали свои коляски, – еще не начался.
Силы Алисы истощились. Но чудесное лицо Флорентийца, доброе, нежное, полное любви и ласки, склонилось к ней, – и волна радости и мира охватила ее.
Сандра был необычно для себя молчалив. Лицо его потеряло обычное по-детски добродушное выражение. Он казался старше благодаря каким-то новым, внезапно появившимся на его лице суровым складкам. Алиса, впервые увидевшая Сандру таким, была поражена тем, как внезапно может измениться человек, словно перескочив из одного возраста в другой. Ей показалось, что Сандра повзрослел лет на двадцать.
– Ну, что призадумался, мудрец? – внезапно раздался голос Флорентийца.
– Я не могу не думать о пасторе. Мне кажется, мисс Алиса, что ваши кротость и доброта невозможны на земле. Вы посланы на нее для утешения грешников. Я думаю о том счастье, какое нашел в вас ваш отец, о той уверенности, какую он должен ощущать, оставляя земле такой перл, как вы, – все с тем же суровым лицом говорил Сандра, не глядя на своих спутников.
– Другими словами, ты не можешь разделить в своем сердце отца и дочь, – улыбаясь, ответил Флорентиец. – И оба захватили тебя своими чарами. Теперь жизнь без пастора и Алисы уже теряет для тебя что-то в своей привлекательности?
– Да, лорд Бенедикт. Завтрашний день, когда я не услышу голоса моего дорогого друга и не увижу его добрейших глаз, не смогу принести этому честнейшему сердцу все свои маленькие скорби, будет горек мне. И пример его юной дочери, столь мужественно, подобно умудренному жизнью мудрецу, несущей такие страдания, не раз устыдил меня. Должен сознаться, я слаб сейчас, и каждое свидание с пастором, который тает на глазах, разрывает меня на части. А на сегодняшних скачках мне открылась вся жизнь этого подвижника. И я понял, как часто я бывал глуп, груб и бестактен в его доме.
Сандра смотрел в окно, но ничего перед собой не видел. Его черные глаза точно потухли и смотрели внутрь себя, слезы текли по его щекам.
– Сын мой, мой друг. Ты страдаешь в эту минуту. Ты думаешь об уходящей жизни и о себе, о том, как будешь страдать, лишившись верного друга. Но ты забыл, что перед тобою, – хоть ты и причислил ее к ангелам небесным, – сидит дочь оплакиваемого тобою пастора. Дочь – юная женщина из плоти и крови, – и ее сердцу сейчас много мучительнее, чем твоему. Считаешь ли ты, что сейчас проявляешь себя тактично по отношению к ней?
– Нет, лорд Бенедикт, я понимаю, что поступаю не только бестактно, но еще и жестоко. Но если бы я сейчас не высказался, то просто умер бы от той боли, которую чувствую в своем сердце. Я еще не научился мудрости жить так, чтобы сила любви вела меня легко сквозь все препятствия дня.
– Возьми мою руку, Сандра. Пройдут годы, ты станешь главой семьи, ректором университета, большим ученым. Но того момента, когда ты оказался слабее женщины, – не забудешь никогда. И больше в твоей жизни не случится той бури протеста против смерти, в которой ты живешь сейчас. Ты узнаешь, что смерти нет, а есть вечная сила Любви, обновляющей Вселенную. Есть только мудрая красота, раскрывающая каждому врата радости жить и трудиться. Не плакать об уходящем ты должен, но передавать ему силу и мужество, чтобы он мог уйти отсюда, получив от каждого из нас последний дар нашей любви. Плоха любовь, напутствующая друга слезами.
Коляска подкатила к подъезду, и вскоре все общество сидело за обеденным столом. С необычайным тактом хозяин направлял разговор за столом и так развлек своих гостей, что тяжелые впечатления от скачек стерлись из их памяти. Тотчас же после обеда дом лорда опустел, так как все его обитатели вновь уехали за город.
Как только Дженни и пасторша увидели, что ложа лорда Бенедикта опустела, всякий интерес к скачкам у них пропал. Теперь, к своему удивлению, Дженни почувствовала одиночество и печаль. Казалось бы, с отъездом отца и, особенно, сестры она должны была почувствовать облегчение. Но у Дженни было такое чувство, точно она внезапно осиротела. Ей хотелось поскорее вырваться отсюда, но, вспоминая свой притихший дом, она готова была ехать куда угодно, только бы не оставаться вдвоем с матерью. Как много дала бы сейчас Дженни, чтобы застать дома отца и играющую на рояле Алису. Теперь ей казалось, что в тех звуках музыки была жизнь. Ушли звуки, воцарилось молчание, ничем не заполненное, тоскливое, от которого хочется бежать… Дженни с ужасом думала о возвращении в эту гнетущую тишину.
Когда скачки почти закончились, мистер Тендль предложил всем выйти с ипподрома не через главный выход, где собирались толпы народа в ожидании подачи экипажей, а через запасной. Пасторша сначала хотела не лишать себя удовольствия посмотреть на туалеты дам из высшего света, но Дженни бросила на нее такой выразительный взгляд, что она замолчала на полуслове. Пройдя через запасной выход, они смогли довольно быстро пробраться к своему экипажу и выехать из аллеи, запруженной вереницами колясок.
Кавалеры предложили дамам пообедать в каком-нибудь ресторане, на что пасторша охотно согласилась. А Дженни все же предпочла свой одинокий дом обществу матери и ее кавалера, который ей сильно не нравился. Ее отказ пойти в ресторан сильно разозлил пасторшу. Вместе со своим кавалером она покинула экипаж у первого же приличного ресторана. Мистер Тендль, оставшись с девушкой, видел, что она страдает, хотя и не понимал причину ее переживаний. Он всячески старался рассеять ее угрюмость, в чем отчасти и преуспел. Его доброта и такт невольно подкупили Дженни. В разговоре он раскрывался перед ней как человек недюжинного ума, высокого образования и большой эрудиции.
Дженни пристально поглядела на своего собеседника и встретилась с его большими серыми глазами, вдумчиво и пытливо смотревшими на нее. Рыжеватый загорелый блондин с вьющимися волосами, высокого роста, отлично сложенный, мистер Тендль был чрезвычайно интересным мужчиной.
Когда коляска остановилась перед домом пастора, он помог Дженни сойти и приподнял свою шляпу, чтобы с ней проститься. У девушки сжалось сердце. Сейчас она останется одна в молчащем доме. Одна со своими мыслями, от которых хочется бежать. Должно быть, лицо ее отразило такую тоску, что она передалась этому доброму человеку, пожелавшему помочь ей в ее печали.
– Не хотите ли, мисс Уодсворд, – сказал он голосом, полным уважения, – превратиться на сегодня в скромную студентку? Мы отпустим коляску, вы переоденетесь, как подобает вольнослушательнице, и мы отправились бы пообедать в парк.
– Я очень хотела бы принять ваше предложение, но…
– Но не знаете, как это согласуется с этикетом. С этим не стоит считаться. Во-первых, вы уже многое сделали не по этикету, а во-вторых, парк так велик, что вряд ли вы рискуете встретить там своих знакомых. Ну, а в-третьих, нужно выбирать не условное и внешнее, ничего не стоящее, а подлинные скрытые в нас ценности, которые одни лишь заслуживают нашей заботы. Иногда они заставляют нас прислушиваться к себе особенно внимательно. Обстановка, в которой мы никогда не бывали, в этих случаях может внезапно осветить порывы, не ясные нам самим.
– Я согласна, – тихо ответила Дженни. – Сейчас этот молчащий дом мне кажется гробом.
Отпустив коляску, молодые люди вошли в переднюю. Дженни проводила гостя в зал, предложив ему просмотреть последние научные журналы. Снисходительно улыбаясь, она объяснила удивленному гостю, что ее отец всю жизнь считает себя не только выдающимся певцом, но и большим ученым. А на самом деле он только скромный пастор.
– Как, – вдруг изменившись в лице, воскликнул мистер Тендль, – значит, я в доме знаменитого ученого, философа, чья книга выйдет не сегодня завтра из печати и о которой уже сейчас говорят в научных кругах? Боже мой, как я мечтал с ним познакомиться! Мне говорили, что, помимо учености, он еще и человек совершенно изумительных личных качеств. Так это и есть ваш отец?
– Отец ничего не рассказывал мне о своей книге, – холодно и высокомерно ответила Дженни. – Не путаете ли вы его с кем-либо еще из Уодсвордов? Их ведь много, – с тайной досадой проговорила Дженни.
– Пастор Уодсворд, автор выдающейся книги, может быть только один, мисс Уодсворд. Ведь имя вашего отца Эндрю?
– Да, но в нашей семье до сих пор никто не знал, что глава ее такое светило, как вы говорите. Отец очень скрытен и не любит рассказывать о своих делах. Впрочем, с Сандрой они постоянно погружаются во всякие умствования.
– Счастливец Сандра! И как только ему удалось познакомиться с вашим отцом. К лорду Бенедикту он, конечно, проник через своего друга, лорда Мильдрея.
– Вы ошибаетесь. Сандра был близок с лордом Бенедиктом давно. Он индус, познакомился с лордом еще в Индии, в свои детские годы. И это Сандра ввел лорда Мильдрея в дом Бенедикта. Что же касается моего отца, то он всю жизнь искал молодые таланты и всюду им протежировал. Я вас покину, мистер Тендль, с вашего разрешения, чтобы явиться к вам в образе скромной студентки.
Войдя в свою комнату и сбросив с себя яркое платье, ставшее ей ненавистным, Дженни надела простой черный костюм и такую же шляпу. И показалась себе гораздо милее, чем в кричащем фиолетовом туалете.
В мыслях ее был сумбур. Чужой человек называет отца светилом, великим ученым, а она и мать всю жизнь считали его странным, склонным к юродству человеком. В чем же дело? Почему отец ни слова не говорил ей о своей книге? Правда, он всю жизнь над чем-то работал и Алиса что-то постоянно переписывала для него. Но ей, Дженни, все это казалось забавой человека, которому не удалась его жизнь и от нечего делать он решил искать утешение в науке. Неудачники вечно носятся со всякими странными идеями. И вдруг… книга и слава отца, – а она вдали от него и даже не знает, вернется ли он домой завтра.
Возвратившись в зал, Дженни застала своего гостя погруженным в чтение какой-то статьи. Мистер Тендль так увлекся этим занятием, что даже не сразу пришел в себя и понял, где он и кто перед ним. Опомнившись, он весело рассмеялся и вежливо извинился перед Дженни за свою рассеянность.
– Очевидно, – сказал он, – люди, в которых живет страсть к науке, одинаково рассеянны. Простите великодушно, мисс Уодсворд.
Молодые люди вышли, но Дженни, привыкшая ощущать себя красавицей и слышать комплименты, в душе оскорбилась от того, что мистер Тендль, увлекшись статьей, даже не посмотрел на нее. Наоборот, она поймала взгляд сожаления, украдкой брошенный им на книгу, от которой ему уже не хотелось отрываться.
По ассоциации она опять вспомнила об отце и Алисе, в ее сердце ожили ревность и раздражение, и настроение ее сильно омрачилось. Ее спутнику пришлось потратить немало усилий, чтобы вызвать улыбку на ее лице. Обед в парке несколько отвлек внимание Дженни от пережитых волнений. Многое из того, о чем говорил ей мистер Тендль, ее удивляло, это было ново и неожиданно. И все же ни разу Дженни не задумалась о том, кто же этот милый человек, не поинтересовалась его жизнью. Она думала не о нем, а о себе, и принимала его общество как необходимый ей сегодня рецепт, который завтра можно выбросить, поскольку в нем не будет больше нужды.
Вернувшись домой раньше матери, Дженни заперлась у себя в комнате и легла спать, лишь бы ни о чем не думать.
Так завершился этот тревожный и печальный для всех наших героев день.