Два талисмана. 4 (Ольга Голотвина, 2014)

4

Цирк – это яркое, праздничное воспоминание детства: заехавший в замок бродячий фургон, расписанный радужными полосами и влекомый веселыми лошадками, головы которых украшены алыми султанами из перьев.

Цирк – это сказочной красоты девочка-наррабанка, чуть постарше тебя, в малиновых шароварах и золотой кофточке, которая бесстрашно идет по канату, протянутому от крыши амбара к крыше конюшни, бьет в бубен и приплясывает.

Цирк – это две неимоверно умные собаки, одна в розовом платьице, другая в черном плаще, танцующие на задних лапках уморительные танцы.

Цирк – это акробат в желто-зеленом трико, завязывающий свое тело в немыслимые узлы… ах, тебе бы научиться так, вот бы иззавидовались деревенские мальчишки, лучше тебя умеющие нырять!

Цирк – это «человек-пес» с пришитым к штанам хвостом, в шапочке с длинными меховыми ушами – как славно он лает, как ловко вертит хвостом, как смешно обнюхивает зрителей!

На циркачей надо смотреть в детстве – тогда в памяти останется вспышка радости, и смеха, и восторженной зависти. И уверенность в том, что, когда подрастешь, непременно сбежишь с бродячим фургоном. Будешь так же ловко жонглировать ножами, как вон тот верткий парень в красных сапогах, женишься на красавице-наррабанке, что умеет плясать на канате, и никогда-никогда, никому-никому не признаешься, что ты – Сын Клана…

Вот таким и надо оставить это великолепное воспоминание. Не следует глядеть на бродячий цирк взрослыми глазами.

Потому что взрослыми глазами ты увидишь обшарпанный, расхлябанный фургон. И пусть он расписан сказочными огненными птицами – увы, под снегом и дождями этот птичник изрядно полинял. А на крыле одной из алых красавиц нацарапано непристойное ругательство – памятка от разочарованного зрителя.

Не надо, Ларш, не вспоминай цирк твоего детства, не сравнивай его с убогим балаганом, что остановился возле пустующих конюшен. Иначе завертится в голове вопрос: а не тот ли это самый цирк? Подумаешь, фургон иначе раскрашен! Да за столько лет его не раз перекрасили!

Вот эта худая, смуглая, похожая на галку женщина с нездоровым блеском глаз, которая держит на руках малыша, – не она ли красавица-наррабанка, принцесса твоих юных грез? Вот этот лысоватый коротыш, что угодливо вертится вокруг тебя, – не это ли остроумный, ловкий и веселый «человек-пес»?

Кто знает?..

Но даже если это не они – все равно: такую грусть наводит выставленный напоказ неуютный кочевой быт, эти тряпки, развешанные для просушки на протянутой от фургона к фургону веревке, эти тощие псы, обнюхивающие твои сапоги (какие трюки будут выделывать собачки во время представления?), эти запахи жареной рыбы, пота и грима…

Хочется уйти, но уйти нельзя: ты тут не из любопытства, а по делу.

– Я уже расспросил горожан по соседству. – Стражник старался держаться солидно и важно, но с непривычки у него это не очень получалось. – Никто на вас не жалуется. Ничей покой вы пока не нарушили.

Ларш не стал уточнять, что, спеша взглянуть на цирк, он расспросил только метельщика, подметавшего Галечную площадь. Да и какие «горожане по соседству», если два ближайших к старым конюшням дома – нежилые, заколоченные. А с другой стороны – вообще обрыв к морю.

«Человек-пес» подобострастно закивал. Тощая женщина выдавила льстивую улыбку:

– Ах, господин стражник, ну, какое от нас беспокойство?

Ларш соображал, что бы сказать поумнее. Он не представлял себе, как нужно проверять, не нарушают ли циркачи аршмирские порядки. Юноша уже осмотрел фургоны, не углядел ничего подозрительного и зловредного. (Еще бы ему знать, как оно выглядит, подозрительное и зловредное!) В фургонах было скучно и пусто: почти все артисты, зная, что в ближайшее время работать не придется, рассыпались по ближайшим кабакам.

Но что же все-таки им сказать, чтобы произвести впечатление матерого «краба»?

Ах да, пожары…

– Когда готовите, где огонь разводите? – В голосе молодого стражника звенела неусыпная и ярая бдительность.

«Человек-пес» и смуглая женщина охотно показали ему кострище, аккуратно обложенное камнями.

– Как видишь, господин, Аршмир не спалим! – улыбался до ушей «человек-пес».

– Вроде всё в порядке, – неуверенно промямлил Ларш.

Почему ему кажутся такими натянутыми, фальшивыми их улыбки?

– Ах да! – спохватился стражник. – Я ж еще на конюшне не был! – Он кивнул в сторону длинного, слишком высокого для конюшни бревенчатого здания.

– А там у нас лошадки! – тут же отозвалась чернявая женщина. – Лошадки наши там, добрый господин!

– По-твоему, дура, господин лошадей не видел? – хмыкнул циркач. – А вот у нас в клетке детеныш дракона сидит. Самый настоящий.

– Драконенка ты мне уже показывал, – кивнул стражник.

Ларш и в самом деле успел заглянуть в полутьму одного из фургонов и поглазеть на неподвижно лежащее в дальнем углу, за толстыми железными прутьями, что-то темное, свернувшееся калачиком.

«Человек-пес» правильно истолковал недовольную нотку в голосе стражника.

– Да что господин разглядел-то, если эта тварь спит? А вот ежели угодно, я сейчас клетку отомкну и на цепи этого красавчика наружу вытащу!

Идея была заманчивой, но предупредительность циркача вызвала у Ларша подозрения.

– А вот по конюшне пройдусь, тогда…

– Да что там интересного, одни лошадки… – убедительно сказала женщина.

И словно эхом на ее слова, из конюшни послышалось грозное рявканье. Циркачи перестали улыбаться. Зато заухмылялся Ларш.

– Это лошадки голос подают? – ехидно спросил он.

Вот только этого рявканья не хватало Сыну Клана, чтобы воспоминания детства стали совсем яркими и четкими.

Сколько радости доставил ему в детстве Лиходей – бурый медведь, которого медвежонком добыл на охоте дядя Ульфанш. Лесной зверь рос на заднем дворе, время от времени срываясь с цепи и отправляясь на поиски приключений: давил кур, пугал встречный люд, однажды задрал козу. Поначалу дело кончалось поимкой беглеца и водворением его на цепь, но в один далеко не прекрасный день медведь крепко помял стражника. Зверюгу пришлось убить…

Ларш обожал Лиходея, подолгу торчал на заднем дворе, таскал косматому другу лакомые кусочки (особенно тот любил лепешки с медом и лук). Гибель зверя была горем для мальчугана.

Но сейчас цепочка мыслей «цирк-медведь» вытащила из вороха воспоминаний не полное слез прощание с убитым другом, а более приятную сцену.

После выступления циркачей маленький Ларш, переполненный восторгом и горящий желанием тоже показать необыкновенным гостям что-нибудь удивительное, поймал за рукав первого попавшегося артиста (им оказался жонглер в красных сапогах) и потащил за собой на задний двор. Жонглер по достоинству оценил показанное ему сокровище и только посоветовал молодому господину не подходить к этому красавцу близко и не кормить с руки. Зверь, он зверь и есть…

Ларш согнал невольную улыбку и строго спросил:

– Что ж вы медведя-то – вместе с лошадьми?

– А куда его еще? – удивилась женщина. – Мы его в пустое стойло, на цепь… крюк там в стене хороший, крепкий, вот мы цепь – за крюк…

– Лошадей бы пожалели! Каково им, если рядом зверюга рычит?

– Так это ж наши кони, цирковые! – повеселел «человек-пес». – Они старого хрыча Вояку в фургоне возят, наслушались, как он ворчит да сердится. А когда в лесу останавливались передохнуть, так лошадям и насмотреться довелось, как Прешдаг, хозяин наш, Вояку прогуляться выводит…

В конюшне снова рявкнул медведь, словно почувствовав, что о нем говорят. Вопреки заверениям циркачей, заржали и забили копытами кони. И в этот шум – Ларш мог поклясться! – вплелся слабый детский вскрик.

Не теряя ни минуты, юноша распахнул дверь.

В конюшню хлынул яркий дневной свет.

Длинный ряд стойл, широкий проход между ними. Пол густо усыпан соломой.

А в дальнем конце прохода, возле бревна, подпиравшего крышу, топтался громадный медведь. Черный. Силуранский. Раза в полтора крупнее покойного Лиходея.

Цепь, падая вниз от ошейника, волочилась по соломе. Косматый гигант не обращал на нее внимания.

А наверху, на потолочной балке, в ужасающе ненадежной позе пристроился смуглый мальчуган.

Зверь не обратил внимания ни на скрип двери, ни на свет, ни на людей на пороге. Не сводя маленьких глазок с добычи, хищник поднялся на дыбы. Когти скользнули по бревну, оставляя глубокие затесы.

«Почему он не лезет наверх? – мелькнуло в мозгу потрясенного парня. – Они же умеют… Они же по деревьям…»

Справа завозилось что-то живое. Ларш шарахнулся в сторону – и только сейчас увидел то, что заметил бы сразу, если бы его вниманием не завладел медведь. Вытянувшись вдоль прохода и обняв опрокинутый бочонок, на полу дрых человек. Рядом с ним, прямо на соломе, стояло блюдо с лепешками и разрезанной пополам луковицей.

Больше Ларш ничего не успел увидеть: «человек-пес» оттолкнул его в сторону и захлопнул дверь.

– Ты что, сдурел? – рявкнул на него Ларш не хуже медведя. – Там ребенок! Он же вот-вот свалится!

– Не свалится! – неистово, как молитву, шепнула наррабанка. – Он же наш, цирковой… это мой старшенький… Он не свалится, не свалится…

Ларш понял, почему у нее так лихорадочно блестят глаза.

– Да что ж вы за люди такие… медведь может полезть наверх! Или загрызет вот этого, который у бочонка…

– Это наш хозяин, – угрюмо бросил «человек-пес».

– Ну, вот… убить же зверюгу нужно!

Хоть Ларш и помнил свои слезы над мертвым Лиходеем, слово «убить» он бросил бестрепетно. Ребенок же в беде!

И тут женщина, сунув младенца «человеку-псу», рухнула на землю перед Ларшем, обхватила его колени, припала губами к его сапогам.

– Не надо, добрый господин! – истово выдохнула она. – Умоляю, не надо! Убьешь медведя – нас убьешь! Танцовщица сбежала, «тролль» в наемники подался, драконье отродье жрет больше, чем зарабатывает. Убьешь медведя – труппы не останется, с голоду нам всем подыхать… Нам туда и дорога, а деточек пожалей, господин, у нас же почитай что полтруппы – дети малые…

Юноша в смятении отступил, выдернув сапог из цепких рук наррабанки. Не знал он, как быть, когда перед тобою стоит на коленях женщина. Мало ему медведя на свободе…

– Деточки? Я о твоих деточках и думаю! Там твоего ребенка под крышу загнали, не забыла? – Стражник обернулся к «человеку-псу». – Тогда своих собирайте, что ли… хоть сеть на него… Да что он у вас – такой дикий, что ничьих команд не слушает?

– Он пьян! – горько выкрикнула женщина.

– Кто, укротитель?

– Да медведь же, медведь!

Впрочем, как тут же выяснилось, пьян был и укротитель.

Прешдаг Серый Путь, хозяин цирка, едва приехав в город, занялся любимым делом: принялся наливать брюхо дешевым кунтарским вином, крепким, почти как «водичка из-под кочки», которую мужики гонят из всякой дряни. Оно бы и ничего, труппа привыкла к его запоям, но на этот раз пьянчуга начал чудить. Спустил с цепи медведя Вояку, напоил его вином из бочонка – пусть, мол, и зверушка порадуется! А второму дураку, косматому то есть, вино только дай! Пробовал уже!

Теперь укротитель дрыхнет, а чего ожидать от пьяного медведя – не знает никто…

Закончив свой бессвязный рассказ, оба циркача уставились на стражника с такой отчаянной надеждой, что у того пересохло в горле.

Чего они хотят от Ларша, эти двое? Чтобы он ушел, не поднимая шума? Да он бы с радостью! Но ведь эта дура и этот недоумок не будут ничего делать! Хотят, видите ли, дождаться товарищей по труппе, вместе как-нибудь управятся. Или, дескать, Прешдаг продерет глаза, посадит зверя на цепь…

Конечно, Ларш может уйти. Ничего он не видел, ничего не знает…

Ох, если бы не ребенок! Если бы не маленький паршивец на потолочной балке! Что, если у мелюзги ослабнут лапки – и малец свалится прямо на пьяного медведя?

Резко побледнев, Ларш приоткрыл дверь. Сунувшейся было преградить ему дорогу женщине бросил хмуро:

– Попробую его отвлечь!

– Не ходи, господин, разорвет он тебя!

– Не ходи, – горячо поддержал циркачку «человек-пес». – Себя не жалеешь – нас пожалей. Если наш медведь городского стражника убьет, нам… даже не знаю, что нам всем и будет-то… повезет, если только в рудник на цепь…

Ларш слушал вполслуха. Все его внимание было поглощено маленькой фигуркой под потолком.

– Я осторожно, – сказал он не оборачиваясь. И ступил через порог.

Несколько шагов по соломе, устилающей проход.

Зверь в том конце конюшни повернул громадную башку к вошедшему.

«Я у самого выхода… Я успею удрать…»

Вояка коротко рявкнул, попытался подняться на дыбы, но не удержался, скотина пьяная, в этой грозной позиции, вновь опустился на все четыре лапы.

Стражник сделал еще шаг вперед.

«Это всего лишь Лиходей, – шепнул он себе, – это паршивец Лиходей снова сорвался с цепи и ушел гулять…»

Вдруг вспомнилось, как Лиходей, выбравшись на поиски приключений, вломился в сарай, где хранились овощи, и всласть извалялся на корзинах с луком.

Разом, мгновенно совместились в памяти Ларша две картинки. Лиходей, ошалев от счастья, елозит по груде раздавленных, измочаленных луковиц. И разрезанная пополам луковица, лежащая на блюде возле руки храпящего укротителя.

Медленно, не сводя взгляда с суровой медвежьей морды, Ларш присел, протянул руку – и пальцы точно сомкнулись на половинке луковицы.

Так же медленно стражник выпрямился. Медведь глядел выжидательно.

Ларш заговорил, как говорил когда-то с Лиходеем, ровно и приветливо:

– Хороший зверь, умный зверь… А вот кому я луковицу дам? Вояке луковицу дам! Иди сюда, приятель!

Медведь косолапо шагнул вперед. Ларш с трудом удержался от того, чтобы кинуться к дверям. Шаг назад, только один шаг…

«Это цирковой медведь… он к людям привык…»

Еще шаг от медленно подходящего зверя… еще шаг… не подпускать близко, не то отхватит руку вместе с угощением…

А вслух – негромкие, ласковые слова. А левая рука ведет по доскам, отделяющим стойла от прохода. Вот пальцы нащупали засов…

Ларш дернул деревянную задвижку. Медведь подошел опасно близко.

Задвижка подалась. Левой рукой стражник отворил дощатую низкую дверцу, правой бросил луковицу в пустое стойло:

– Иди, Вояка, бери… хороший зверь, хороший…

Медведь заколебался, подозрительно глядя на чужака, а затем шагнул в стойло за подачкой. Цепь потащилась за ним по соломе.

«Эта хлипкая дверь не удержит его, если начнет буянить, – соображал стражник. – Но хоть задержит, пока мы с мальчишкой убежим…»

Массивная цепь, конец которой тянулся в проход, мешала закрыть дверь. Ларш поднял конец цепи – и заметил, что в одно из бревен-стояков вбит железный крюк. Надежный такой, внушающий доверие. Вот на него бы накинуть цепь… но для этого нужно войти в стойло!

Ларш колебался лишь мгновение. А затем неспешно и уверенно, словно каждый день имел дело с пьяными медведями, вошел в стойло, набросил крайнее звено цепи на крюк и вышел.

Медведь, в двух шагах от которого прошел чужой человек, не обратил на это внимания: он самозабвенно возил мордой по раздавленной луковице.

«Почему он сам не учуял лук? – спросил себя Ларш, запирая стойла на засов. – Вино ему сбило чутье? Или отвлекся на мальчишку?»

Мысль о ребенке заставила поторопиться. Ларш подошел к опорному столбу, поднял руки – и на них молча, понятливо и бесстрашно спрыгнул маленький циркач. В этот миг замурзанный смуглый бродяжка был дорог Сыну Клана, как младший брат.

Ларш спустил ребенка на пол, легонько шлепнул пониже спины:

– Беги к матери!

Тот без единого словечка припустил по проходу к дверям – только босые пятки замелькали.

Стражник двинулся следом. Мимоходом бросил взгляд в стойло и с облегчением вздохнул: хмель взял свое. Вояка спал, уткнувшись мордой в солому.

Сына Клана уколола жадная, горячая мысль: «Не Дар ли во мне проснулся? Ведь кто-то из Первых Магов умел усмирять диких зверей… а за века кровь Кланов так смешалась…»

Но будить медведя и проверять, не проснулся ли Дар, юноше как-то не хотелось.

Оторвав умиленный взгляд от стойла с дрыхнущим чудовищем, Ларш обернулся к дверям и увидел: кое-что изменилось.

Хозяин цирка, на которого стражник до сих пор и внимания не обращал, уже не валялся в обнимку с бочонком, а стоял на ногах. И стоял довольно твердо.

Плоскомордый укротитель ростом и весом едва ли уступал своему зверю. Его хмурый взор живо напомнил Ларшу взгляд медведя.

– Это кто моего Вояку вздумал трогать? – враждебно поинтересовался Прешдаг. Пьяница мазнул глазами сверху вниз по гостю, зацепился взглядом за черно-синюю перевязь. – А-а, «краб»! А ну, пошел вон от зверя!

Рука Ларша дернулась было к эфесу меча, но замерла. Не для того Ларш спас мальчугана, чтобы тут же оставить его сиротой.

А громадина-циркач, не подозревая о милосердных мыслях стражника, изверг из себя рычание:

– Порву… башку с плеч снесу!

За плечами у пьяницы возникли двое.

– В тюрьму захотел? – охнул «человек-пес». – Со стражей связался?!

– Пойдем отсюда, дорогой, – поддержала циркачка-наррабанка. – Я тебя до постели доведу, покормлю, приласкаю…

Ни резонных доводов, ни ласковых слов укротитель слушать не желал. Обернувшись к циркачам, он отшвырнул от себя женщину, цеплявшуюся за его плечо, и врезал «человеку-псу» – коротко, но с такой силой, что беднягу унесло за порог. Это произошло так быстро, что стражник не успел вмешаться.

Затем плоскомордый Прешдаг вспомнил о незваном госте. Тяжело ступая огромными ступнями по разбросанной по полу соломе, он двинулся к Ларшу.

Юноша следил за каждым движением пьяного силача, хотя и не мог поверить, что кто-то, в пьяном или трезвом уме, посмеет ударить Сына Клана. (Молодой Спрут забыл, что не сказал циркачам о своей знатности.)

Но когда здоровенный кулак, способный и в самом деле сбить голову с плеч, вскинулся в пьяном замахе, Ларш не стал стоять столбом, а сделал то, чему учили когда-то наемники в замке: поднырнул под руку противника.

Укротитель потерял равновесие, качнулся вперед, а Ларш добавил ему по шее для скорости и поставил подножку.

Укротитель во весь рост растянулся вдоль прохода, попытался встать, но получил от стражника удар ногой по голове и потерял сознание.

Ларш нагнулся, чтобы проверить, жив ли пьяница. («Жив!») Но женщина, глядевшая с порога на драку, неверно истолковала это движение. С воплем: «Не бейте его, господин!» – наррабанка пробежала по проходу, упала рядом с мужем на колени и закрыла его собой от стражника.

– Не ори, медведя разбудишь, – негромко сказал ей Ларш и пошел к дверям.

«Человек-пес» ждал его за порогом, потирая плечо, в которое пришелся удар хозяина, но улыбаясь до ушей. От восторга он забыл о почтительности и обратился к Ларшу безо всяких «господин стражник»:

– Здорово! Ты, парень, пока в стражу не подался, не циркачом ли был?

– Нет, – кротко ответил Ларш.

– Ну и дурак. Снимай эту сине-черную тряпку и давай к нам. У тебя талант.

Ларш представил, как он на пару с медведем пляшет под окнами дворца Хранителя. И какое при этом лицо у тетушки Аштвинны, глядящей на это зрелище с балкона.

Надо было одернуть расхрабрившегося фигляра. Вместо этого Ларш спросил:

– А хозяин-то ваш меня возьмет?

– Прешдаг? Еще как возьмет. Он уважает тех, кто сумел его побить.

– Ну, пьяного и кошка побьет! А цирк… Знаешь, – вдруг признался Ларш, – я в детстве мечтал удрать с цирковым фургоном.

– В детстве-то все мечтают… Так придешь?

– Я в страже первый день, – с легким сожалением отказался Ларш. – Не хочется бросать работу, не распробовав, хороша или плоха…

Верши-дэр, наррабанский вельможа (направлявшийся с не особо значительной миссией в Тайверан и застрявший в Аршмире сначала для поправления здоровья после морской болезни, а потом из-за приступа подагры) принимал у себя аршмирских друзей.

Круглолицый, с не по-наррабански светлой кожей и блестящими глазками, сводный брат Светоча нес бремя хвори без нытья и жалостных разговоров о самочувствии. Если бы не больная нога, вытянутая вдоль лежанки и накрытая легчайшим льняным покрывалом, никто бы и не догадался, что этот крепкий тридцативосьмилетний мужчина болен.

В остальном облик вельможи был безупречен: здоровая нога обута в красивый грайанский башмак с пряжкой, украшенной бирюзой, – хоть сейчас на танцы! И наряд по последней моде, и аккуратно подстриженная бородка, и ровные усики над белыми, крепкими, как у тигра, зубами… Верши-дэр, украшение двора Нарра-до, не позволил бы себе валяться на смятых простынях, хныкать и расписывать всем вокруг свой недуг.

«Пусть болезнь поймала меня, как капкан – волка, – храбро улыбался знатный наррабанец, – это еще не значит, что я должен отдать ей кусочек жизни. Со своей родины привез я дивные травы, отвар которых смягчает боль. Я не отравлю кислой миной добрую пирушку. Правда, я не смогу есть и пить с моими друзьями, зато буду наслаждаться их беседой, музыкой, плясками танцовщиц…»

С того дня, как сводный брат Светоча поселился в Наррабанских Хоромах, здесь не смолкала веселая болтовня и не переставало литься в чаши вино. Как мотыльки на свет, слеталась сюда знатная молодежь города.

Отчасти юношей привлекали прекрасный винный погреб и искусная стряпня повара, прибывшего с хозяином из-за моря. Отчасти сыграло роль всесильное общественное мнение. («Как, ты еще не был у Верши-дэра?!») Но главной притягательной силой было все же обаяние хозяина, который умел дать понять каждому гостю, какую радость тот принес с собой в дом. Этот бывалый, много видевший человек умел держаться на равных с юнцами, умел говорить и слушать, умел поддержать угасающую застольную беседу увлекательной историей или незаметно уйти в тень, когда эта беседа и без него плясала над столом, словно живое, искрометное пламя.

А какой добрый прием встречали в Наррабанских Хоромах актеры, певцы, музыканты! Хорошеньких актрис тут привечали почтительно, словно знатных барышень, не обижали дерзким словом: Верши-дэр презирал буйные попойки со шлюхами, и любая женщина, вошедшая в его дом, чувствовала себя в безопасности. Поэтому, кстати, молодые аршмирцы приводили в Наррабанские Хоромы своих сестер, а родители смотрели на это снисходительно и добродушно. Не первый раз гостил в Аршмире хлебосольный наррабанец, давно доказал свою порядочность.

Сейчас вокруг лежанки, на которой весело и красиво страдал Верши-дэр, расселись на ковре четверо юношей и две девушки. Они сидели не по-наррабански (подогнув под себя левую ногу), а как попало, но при этом явно не испытывали неловкости.

Когда лекарь Ульден отворил дверь и шагнул в комнату, он нырнул в облачко беззаботного смеха: один из юношей рассказывал нечто забавное. Лекарь не успел понять, о чем шла речь: все, обернувшись к дверям, радостно загалдели наперебой:

– Ой, Ульден!

– Заходи, Ульден, садись к нам!

– Здравствуй, ланцет двуногий! Садись прямо на ковер, мы уж тут по-наррабански…

– Ульден, где ты пропадал? Мы уже хотели просить Хранителя, чтоб начал розыск!

Молодой человек приветливо поднял руку.

Эти знатные и богатые юноши и девушки сердечно встретили не одного из городских лекарей, который в бесплатной больнице возится с хворыми нищими, а потом бредет из дома в дом, навещая более состоятельных пациентов. Нет, они загомонили, радуясь приходу последнего отпрыска Рода Ункриш, предки которого – от времен последней королевской династии до недавних лет – возглавляли городской совет. А что Ульден разорился и вынужден зарабатывать на жизнь лекарским ремеслом, так это не его вина, а его беда. Все равно он остается своим, с ним можно держаться на равных. К тому же Ульден отличный парень, бедность переносит мужественно, не ноет и даже уверяет, что лечить людей ему нравится!

Верши-дэр простер руки к вошедшему, заулыбался:

– Ульден, счастье моего дома! Как славно, что ты вернулся! Мы уже прощались с тобою, но расставание отодвинулось – это ли не подарок судьбы?

Увидев, что гость нагнулся к подколенным ремням своих сапог, хозяин протестующе замахал холеной кистью:

– Не разувайся! Заходи так! Видишь, я тоже не босой! – Он покачал здоровой ногой. – Эта орава грайанских невоспитанных дикарей расселась тут в обуви, и не нам с тобой научить их хорошим манерам!

«Орава невоспитанных дикарей» захихикала. Высокий, красивый юноша с вышитой на камзоле акулой (Зиннибран Стеклянная Секира, хороший приятель Ульдена) весело дал наррабанцу сдачи:

– Пусть хорошим манерам нас учит тот, кто умеет пользоваться столом и лавкой… Ульден, ты вовремя пришел. Тут Нидиор Островной Хищник рассказывает про забавный Поединок Чести… Что дальше было-то, Нидиор?

– Да почти ничего, – откликнулся загорелый Нидиор, которого Ульден не знал, но в котором за драконий скок видно было моряка. – Нагрянул капитан и заявил, что если мы немедленно не уберем мечи в ножны, то победителя он прикажет на обратном пути приколотить за ухо к грот-мачте. И плевать ему, капитану, на то, что мы оба – украшение и надежда своих Родов. Вернемся, мол, в Аршмир – там на здоровье можем рубить друг другу дурные головы, а в чужом порту это грех и срам…

– А до возвращения в Аршмир вы успели помириться? – догадалась хрупкая, рыженькая Гиранни Песня Ручья, дальняя родственница Ульдена со стороны матери.

– Верно, красавица!

Все снова расхохотались. Присоединился к смеху и хозяин, но на его лице улыбка тут же перешла в гримасу боли.

Заметил это лишь Ульден.

– Почтенный Верши-дэр, – спросил он заботливо, – как ты терпишь эту шумную банду? Хочешь, я возьму у твоей прислуги метлу и выгоню в шею этих крикунов?

– Нельзя их метлой, – вступился наррабанец за гостей. – Радость мне от них, веселье – разве это не лекарство?

– Ура! – дурашливо воскликнула темноволосая Арчели Золотая Парча, младшая сестра Зиннибрана. – Нас пожалели и не выгонят!

Ее радостный клич подхватили все, кроме Ульдена, который сердито буркнул: мол, это тот случай, когда лекарство хуже болезни…

Когда крик улегся, общее внимание обратилось на темноволосую Арчели. Брат устроил ей шуточный допрос: правда ли, что она на спор сыграла роль в одном из спектаклей театра, накрасившись до неузнаваемости. Девушка отпиралась с возмущением, но как-то неубедительно.

Воспользовавшись тем, что гости на время оставили хозяина в покое, Ульден сказал негромко:

– Все-таки их надо спровадить. Хотя бы ненадолго. Мне же надо осмотреть ногу…

– Ногу? Зачем, Ульден? Что приятного в лицезрении распухшего багрового пальца? На свете есть столько вещей, куда более услаждающих взор… кстати, показывал ли я тебе очаровательную брошь времен короля Джайката, которую мне продала одна почтенная Дочь Клана Медведя?.. Ах, да, ты не мог ее видеть, тебя тогда не было в городе! Сейчас прикажу принести эту вещичку – не подделка, действительно старинная! Может быть, даже работы самого Риаваша. Едва увидев ее, я…

– Постой, почтеннейший Верши-дэр, – приподнял Ульден руку, останавливая наррабанца. – Зачем же ты позвал меня, если тебе не нужна помощь лекаря?

– Я звал не лекаря, а друга! – воскликнул заморский вельможа. – Я был уверен, что покину Аршмир, не увидев тебя, и рад, что ошибся. За те дни, что тебя не было в городе, я успел соскучиться по твоей мягкой манере шутить, по твоему глубокому и серьезному взгляду на жизнь и людей, по твоей начитанности, делающей праздником беседу с тобой. А для лечения подагры у меня есть Шерх с его дивными травяными мазями и отварами.

Наррабанец бросил быстрый взгляд в сторону окна, где неподвижно застыла невысокая черная фигура.

Ульден уже знал, что хумсарец Шерх, раб Верши-дэра, хранил в памяти составы многих целебных снадобий, а потому был при заморском вельможе не только телохранителем, но и лекарем. Ульден не раз выражал желание потолковать с пришельцем из таинственных лесов наррабанского запада. Но Шерх не знал грайанского языка, а когда Верши-дэр предложил себя в переводчики, хумсарец заявил, что боги его родины запрещают открывать священные секреты иноверцам…

– Может, ты ему хотя бы прикажешь поделиться со мной готовой мазью? – не удержался лекарь, не сводя глаз с покрытого узором из ритуальных шрамов лица телохранителя. – Не надо ничего рассказывать, раз ему вера не велит. Я бы сам попробовал разобраться, что туда намешано.

– Нет, – с неожиданной серьезностью ответил Верши-дэр. – Нет, дорогой Ульден. Шерх – единственный человек, которому я доверяю. Не стану сердить и обижать того, кто не раз подставлял грудь клинку, закрывая меня от удара, и кто при малейшем подозрении пробует мою еду – нет ли отравы?

Ульден хотел было возразить, что мазь можно изучить, не обижая преданного раба. Но тут Верши-дэр заговорщическим шепотом спросил:

– Не подскажешь ли, дружище, что за юношу приводят ко мне уже второй раз? До сих пор я не слышал от него ни слова. И никто не удосужился мне его представить.

Ульден скрыл улыбку. Гости Верши-дэра располагались в его доме как у себя…

– Не то чтобы я сомневался в том, что этот гость достоин моего дома, – озадаченно продолжал наррабанец, – но… Нет-нет, я понимаю: его привели с собой мои добрые друзья, к тому же он одет как человек нашего круга… но почему он все время молчит?

Глянув туда, куда кивнул Верши-дэр, лекарь обнаружил в углу, за вырезанной из черного дерева статуей хумсарской танцовщицы, бледного восемнадцатилетнего паренька.

– О, так он стал выбираться в гости, да еще в шумной компании? Я рад!.. Пусть мой господин не беспокоится: благодаря своему происхождению этот юноша будет желанным гостем и за королевским столом. Это Лейчар Веселый Зверь из Клана Волка. Его отец ведет торговлю пшеницей, он один из самых богатых людей в городе.

Наррабанец с новым интересом взглянул на тихого юношу.

– Но почему юноша не сказал мне об этом? Я пару раз хотел его разговорить, но что-то меня останавливало…

– Господина, вероятно, останавливала деликатность. Мальчик не смог бы ответить.

– Вот как? Он немой?

– Нет, – твердо ответил лекарь.

Так же твердо, как и в тот день, когда отец Лейчара позвал его осмотреть сына: что с мальчишкой? Не уродился ли, храни Безликие, порченым? Старший говорит не хуже прочих, а младший молчит сыч сычом, или, если к нему как следует пристать, выжимает из себя невразумительную кашу: «Э-э… ну-у… э-это…»

Ульден объяснил тогда, что мальчик просто страдает жестокой застенчивостью. И чем больше на него давить, тем сильнее завладевает им недуг.

Лекарь не думал, что сможет хоть чем-то помочь юноше. Но ему подсказали хороший путь слова старшего Волка:

«Из-за этого он и людей стал бояться. Забьется в угол и сидит, читает. Если бы не театр – вообще бы за порог ни ногой…»

Театр?

В тот же вечер Ульден пошел на представление, причем постарался усесться так, чтобы видеть Лейчара. И был изумлен: так светились глаза юноши, так отражалось на его лице все, что происходило на сцене, так старательно шевелились губы, тихо повторяя стихотворные строки о мужестве и чести, о верности и любви… Особенно вдохновенный вид был у Лейчара, когда на сцене появлялся Раушарни, игравший в тот вечер пленного полководца, которого враги ни подкупом, ни угрозами не могли склонить к измене.

После спектакля лекарь выудил Сына Клана из расходящейся толпы зрителей и предложил познакомить его с Раушарни. Соблазн оказался сильнее застенчивости…

Все сложилось удачно. Мальчишка принялся хвостиком таскаться за своим кумиром – уже чудесно, не все же ему дома торчать! А Раушарни не нужен собеседник. Ему слушатель нужен, причем с горящими от восхищения глазами.

Позже Раушарни охотно принял предложение, сделанное ему отцом Лейчара по совету Ульдена: давать юному господину уроки дикции. Сводились уроки к тому, что юноша торчал на репетициях и не сводил глаз с артистов. Но хорошо и то, что перестал походить на затравленного зверька и порой даже мог выговорить «да» или «нет».

А теперь, стало быть, в веселых компаниях появляется? Пусть в сторонке, пусть в уголке, но все-таки… это уже большой успех!

– Нет, – повторил Ульден наррабанцу, – молодой Волк не страдает немотой, он просто очень застенчив. Он…

Договорить лекарю не удалось: дверь отворилась, и на пороге возник щеголевато одетый грайанец, востроглазый, смазливый, с короткими холеными усиками. Встретился взглядом с хозяином, почтительно поклонился:

– Вроде и сделали дело, господин мой, и вроде не сделали…

Гости заинтересованно притихли. Впрочем, Зиннибран сообразил, что они ведут себя неучтиво.

– Мы можем подождать в другой комнате, – поспешил он предложить хозяину.

– Ни в коем случае! – замахал руками Верши-дэр. – У меня нет секретов от друзей! Стоит ли делать тайну из того, что я принимаю участие в судьбе некоей аршмирской простолюдинки?

Гости одобрительно зашумели.

– Хорошенькая? – блестя глазами, поинтересовалась Арчели. – Молоденькая?

– Не столь хорошенькая, как присутствующие здесь барышни, – галантно отозвался наррабанец. – Но я не имею привычки вмешиваться в жизнь некрасивых и старых женщин.

– Вот слова настоящего мужчины! – торжественно заявила Гиранни. Все дружно закивали.

– Так твоим людям удалось найти красавицу, Батувис? – добродушно спросил Верши-дэр.

Вошедший еще раз смиренно поклонился:

– Увы, ненадолго. Один из моих людей заметил, как она вошла в небольшую лавчонку. Вскоре она оттуда вышла, и мой человек потерял ее.

– Как это глупо, – поморщился Верши-дэр то ли от разочарования, то ли о боли в ноге. – А что за лавка? Может, ею владеет родственник или друг девушки?

– Вряд ли. Сквозь окно мой человек видел, как девушка продает свои украшения.

– Украшения? Какие?

– Я… не знаю…

Только Ульден, сидевший на ковре возле ложа больного, увидел, как сильно сомкнулись пальцы Верши-дэра на резных завитушках изголовья.

– Она вынуждена была продать свои украшения? – мягко и грустно заговорил вельможа после короткого молчания. – Ах, бедная, бедная! Женщины с такой горечью прощаются с мелочами, украшающими их простую жизнь! Надеюсь, твой человек догадался выкупить украшения? Их надо вернуть хозяйке.

– Ему не это было приказано, господин мой, – виновато откликнулся грайанец. – Ему было велено найти женщину…

– Ну, а теперь ему велено выкупить побрякушки! – Сквозь мягкие нотки в голосе наррабанца пробился и лязгнул металл. Но тут же Верши-дэр взял себя в руки. – Кстати, для меня это отличный повод с нею познакомиться. Наверняка девушка будет рада получить назад свои милые безделушки… Ступай – и поспеши!

Ларш возвращался в Дом Стражи, весьма гордый собою. Медведя усмирил, буйного пьянчугу приструнил, ребенка спас, никого не убил… ну, чем он вам не стражник? Чем, а?

Но вскоре понял – чем…

Потому что заблудился.

Вроде бы и направление верно держал, и море виднелось за крышами и заборами именно по правую руку, как ему, морю, и полагалось виднеться. Но город, вместо того чтобы постелить под ноги новоиспеченному стражнику неширокую улочку, ведущую к Кривой лестнице, вдруг рассыпался в крошево из тупичков, закоулков, заборов, крутых корявых ступеней, которые вроде бы должны куда-то выводить заплутавшего человека, а вот не выводят…

Можно было спросить одного из редких прохожих, но Ларша обуяла гордыня: как же, аршмирский «краб» будет узнавать дорогу, словно какой-нибудь Сын Клана, не привыкший бродить по бедняцким слободкам и безнадежно сбившийся с пути…

Наконец высокородному господину надоело строить из себя дурака. Он уже собрался через невысокий заборчик окликнуть старуху, доившую во дворе козу, и спросить, как выбраться отсюда. Но не успел и рта раскрыть, как услышал крик.

Где-то неподалеку звала на помощь женщина.

Нет, кричала не старуха (они с козой сами встревожились). Это с той стороны двора, за другим забором…

Крик повторился, жалобный и гневный:

– Пусти! Да пусти же меня!

Ларш больше не колебался. Он перемахнул через заборчик и побежал через двор под возмущенным взглядом хозяйки.

Второй забор был повыше. Ларш взобрался на поленницу возле него и уже оттуда перебрался на улицу.

Вслед полетело испуганное блеяние козы и вопль старухи:

– Дрова рассыпал, «краб» поганый, чтоб тебя в клочья разорвало и по земле размазало!

Прощальный привет пожилой аршмирки не заставил Ларша обернуться. Его внимание было занято безобразной сценой, открывшейся на безлюдной улочке, стиснутой глухими заборами, вдоль которых буйно разрослась сирень.

Невысокий, длиннолицый, богато одетый господин вцепился левой рукой в запястье девушки приличного вида, а правой рукой пытался влепить ей пощечину. Но девушка отчаянно уворачивалась, и гневная лапа не достигала цели.

– Это не я! – кричала девушка, пытаясь вырваться. – Говорю же, это не я! Пусти!

– Ну да, не ты! – глумливо кричал мужчина, замахиваясь. – Силуранская королева тут пробегала! Отдавай кошелек, сука!

Когда Ларш спрыгнул с забора в двух шагах от буйного незнакомца, тот обернулся – и задержал руку, не ударив.

– А-а, и стража здесь! В кои-то веки «краб» появляется, когда он нужен! Забирай эту девку, она украла мой кошелек!

– Неправда! – прорыдала пленница.

Тон, которым незнакомец обратился к Ларшу, заставил Сына Клана вздрогнуть и нахмуриться. К таким речам он не привык и привыкать не собирался.

Не ответив грубияну, он строго обратился к девушке:

– Что здесь произошло?

Та резко обернулась к нему. Черным крылом взметнулись волосы. С побелевшего лица сверкнули темные, расширившиеся от ужаса глаза.

Взглянув в эти бездонные, отчаянные очи, Ларш вдруг поверил: на девушку возвели напраслину. Просто не может лгать человек с таким взглядом!

– Что случилось? – переспросил стражник, чтобы скрыть замешательство. Получилось грубовато.

Девушка внезапно и резко успокоилась. Надменно вскинула остренький подбородок, с вызовом взглянула на «краба». Заговорила связно и враждебно, словно не она только что задыхалась от рыданий:

– Я не брала кошелек! Шла себе по улице, и вдруг какая-то женщина пробежала мимо. Когда обгоняла меня, набросила мне на плечи это… – Незнакомка брезгливо тронула носком башмачка валяющийся на земле красный плащ с капюшоном. – И побежала дальше – вон туда, за поворот! Я растерялась, остановилась. А этот налетел, схватил меня…

– Хватит сказки рассказывать! – рявкнул бывший владелец кошелька.

Ларш растерянно оглянулся. Неужели никто не может подтвердить или опровергнуть слова девушки?

Улочка была пуста. Заборы были глухи и немы, пыльные кусты не собирались ничего советовать неопытному стражнику. Ни одна калитка не открылась на крики, ни один любопытствующий нос не выбрался наружу.

«А ведь наверняка сквозь щели подсматривают…» – зло подумал Ларш.

Девушке удалось вырвать руку из лапы мужчины. Но наутек она не бросилась. Быстро развязала бархатный мешочек, висящий у нее на поясе на золоченом шнуре.

– Вот! Глядите! У меня нет вашего кошелька!

– Скинула уже? – хмыкнул мужчина. – Успела? А ну, показывай, где его выбросила!

Тут он на миг замолчал, поднял бровь, разглядывая свою добычу. Похоже, до него только сейчас дошло, что изловленная девица молода и отнюдь не уродлива.

– Вот что, крошка, – сказал он тоном ниже, – если не хочешь в тюрьму – договоримся по-хорошему!

На стоящего рядом стражника он обращал не больше внимания, чем обратил бы на настоящего краба, добравшегося от прибрежных камней на эту тихую улочку. Карие, чуть выпуклые глаза ограбленного незнакомца масляно заблестели, полные губы дрогнули в ухмылке, и вся его молодая наглая рожа с острой бородкой вдруг так стала похожа на козлиную морду, что Ларш едва не рассмеялся.

– Я спроважу стражника, – продолжил «козел», – а ты покажешь, куда бросила кошелек, а потом за мою доброту приласкаешь меня как следует. Поняла?

– Да я же не брала… – безнадежно начала девушка, но мужчине, похоже, надоело слушать. Правой рукой он схватил ее за волосы, а левая ладонь по-хозяйски прошлась по груди бедняжки. Пленница взвизгнула от боли, забилась, стараясь вырваться.

Ларш шагнул вперед и внушительно прикрикнул:

– А ну, живо лапы убрал!

Незнакомец растерялся, выпустил пленницу (та шарахнулась прочь) и воззрился на стражника так, словно тот прискакал сюда верхом на палочке.

– Ты… тварь двуногая, краб ползучий… да как ты смеешь… ты и не представляешь, что я с тобою…

Договорить ему не удалось: у Ларша лопнуло терпение. Крепкий кулак молодого Спрута почти без замаха врезался в физиономию незнакомца.

Тот пошатнулся, но устоял на ногах. Провел рукой по разбитому носу, неверяще глянул на собственную кровь.

– Ты… ну, «краб», тебе не жить! Хоть знаешь, до кого дотронулся своей поганой клешней? Я…

Второй удар заставил его не только замолчать, но и улететь спиной вперед в заросли сирени: рассерженный стражник «дотронулся» до него от души!

Несколько мгновений Ларш выжидал, не встанет ли его противник, но тот не шевелился.

Ларш встревожился: не убил ли он ненароком наглеца? Подошел к лежащему, тронул Жилу Жизни. Бьется, голубушка! Живой он, скоро очнется…

На плечо Ларшу легла девичья ручка.

– Скорее! Надо уходить!

– Куда уходить? Надо этого дурака в чувство привести! Не знаешь, есть рядом колодец? Водичкой бы на него плеснуть…

– Во имя Безликих, какая водичка?! Сам очнется! Умоляю, бежим!

Ларш вспомнил, что бедняжка попала в неприятную историю. Когда этот гад придет в себя, он вновь начнет обвинять ее в воровстве!

Можно было, конечно, сказать ей: «Беги, а я останусь!» Но дело шло к занятному приключению, а этот грубиян… нет, правда, что с ним сделается? Полежит да встанет!

И Ларш позволил темноволосой незнакомке утащить себя за поворот улицы.

– Скорее… да скорее же! – повторяла она, испуганно оглядываясь. – Ох, что же ты натворил… Только бы он потом тебя не разыскал! Ты хоть знаешь, кто это?!

– Тролль? – хохотнул на ходу Ларш. – Оборотень?

– Ой, не шути… Дайте Безликие, чтоб он твое лицо не вспомнил, когда очнется! Это же Сын Клана, он мне сам это сказал!..

– Ну, что же это такое? – чуть не плакала пухленькая светловолосая женщина. – Он же совсем не бережет себя! Хоть ты ему скажи…

– Зря так волнуешься, госпожа мачеха, – ровно ответил рослый семнадцатилетний парень. – У отца только что был лекарь. Лучший в городе. Сам Ульден.

– Лучший, да? А чего он толком больного не осмотрел да не расспросил? Забежал и убежал… Спешил, что ли, куда?

Женщина говорила уже тоном ниже: на нее, как всегда, подействовало учтивое выражение «госпожа мачеха». Хороший пасынок, почтительный. Спокойно уговаривает:

– А зачем ему с отцом дотемна сидеть? Ульден у нас не впервые, отцовскую хворь с первого взгляда узнает…

– Ох, ему же волноваться нельзя! Ему бы в деревню… чтоб спокойно вокруг, без шума портового, без ругани… хоть ты ему скажи, Бранби!

– Скажу, – кивнул парень и поднялся на крыльцо.

На спокойной, даже флегматичной физиономии не отразилась злость, которую сейчас испытывал Бранби Жало Секиры.

Дура! Квохчущая курица! В деревню отца сманивает, уговаривает купить стадо, завести сыроварню…

Угу. Прямо сейчас. Они с отцом, потомственные моряки, отправятся варить сыр в глухомани, где морем и не пахнет!

Впрочем, чтоб не слышать бабьих причитаний, лучше не спорить. И величать «госпожой мачехой» эту каракатицу, которая греет отцу постель. Мачеха, как же!.. У отца в каждом порту по такой жене…

– Как ты? – спросил Бранби, входя в комнату, где под легким покрывалом лежал на кровати отец.

– Паршиво, – отозвался Лабран, потягиваясь. – Она меня замучила своими травяными отварами.

– Но хоть помогают?

– А кракен их знает… От моих невзгод отварами не спасешься.

– Я могу помочь?

Отец бросил на сына быстрый взгляд.

Хороший парень вырос. Надежный.

Как все-таки добры боги к старому Лабрану: дали дожить до времени, когда своим опасным ремеслом он может заниматься вместе с сыном.

Раньше-то, в молодости, в одиночку приезжал в чужеземный порт, устраивался там жить-поживать, а попутно выяснял, когда из порта должны уйти суда с ценным грузом и какая при грузе охрана. А потом с ухмылочкой глядел вслед уходящим кораблям: незавидная их ждала участь!

Иногда Лабрану приходилось узнавать, велик ли гарнизон, несущий охрану порта, где стоят баллисты, обветшали ли стены форта, не лучше ли проникнуть в город с дальней от моря стороны, высадив на побережье десант… Это была кропотливая работа, и Лабран делал ее старательно и с удовольствием, предвкушая, как с прибытием нежданных гостей вдребезги разлетится мирная жизнь захолустного портового городишки.

Правда, ни в одном из прежних мест не приходилось торчать так долго, как здесь. Засиделся он тут, слишком плотно влез в шкуру преуспевающего портового менялы. Вон какой обстановкой успел обзавестись…

Лабран с усмешкой оглядел комнату, задерживаясь взглядом на приметах обеспеченной жизни. Стол с ножками в виде львиных лап, мягкие стулья с низкими спинками, ветвистый бронзовый подсвечник на сундуке у кровати. А на каминной полке – серебряный поднос, начищенный так, что жена глядится в него, как в зеркало. Кое-что из этой роскоши она и принесла в дом мужа…

Немного жаль будет все это бросить – и дом, и жену. Опасно долго на одном месте жить, привязываться душой к куску суши да к людям…

Но дело того стоило. Город-то, город какой! Не убогая дыра, куда зашел-пограбил-ушел. Таких портов по всему миру много не насчитаешь. И Берниди не собирается нагрянуть сюда с обычным налетом – нет, тут планы посерьезнее! Можно только гордиться, что Лабран с сыном причастны к этим планам!.. Вот если бы только Круг не требовал от Лабрана слишком многого…

Молчание отца встревожило Бранби, он повторил свой вопрос.

– Нет, – спохватившись, ответил Лабран. – Не случилось. Просто передали мне записочку с Берниди – вот сердце и прихватило.

– Что лекарь-то сказал?

– Велел отлежаться.

– А чего от тебя хочет Круг?

– Чтоб я им чуть ли не город захватил! В одиночку! У меня и без того задачка такая, что не знаешь, с какого борта к ней подступиться. А эти барракуды требуют, чтоб я еще и Верши-дэром занялся!

– Наррабанец-то нам к чему? – опешил сын.

– Мне и сам он ни к чему, и весь его Наррабан. А вот крутись теперь, ищи к нему подход… Ладно, не забивай себе этим голову. Я уже посулил денег нужному человеку, пусть он и думает, как к вельможе подобраться. Лучше скажи, как тебе служится.

– Боцман не бранит, – ухмыльнулся сын.

Соседи недоумевали: почему Бранби, такой почтительный и послушный, не помогает отцу-меняле в лавке, а подался матросом на судно береговой охраны. А Лабран посмеивался про себя: пускай сын походит вдоль побережья, приглядится к бухточкам, отмелям, течениям. Когда в здешних водах появится бернидийский флот, ему не помешает толковый лоцман…

Бернидийский флот, да… Неужели вернется время его славы и мощи?

Было время, когда словом «бернидиец» матери в приморских городах пугали детей. Тогда эти морские демоны, выросшие на семи клочках каменистой суши, нагло грабили побережья всех стран и не давали проходу кораблям на торговых путях.

Было, было славное время, да прошло. Отсверкало абордажными клинками, отгудело канатами бортовых катапульт, отголосило ревом морских вояк, идущих в бой. Упустили свое бернидийцы, недоглядели – и страны, которые до сих пор поставляли им оснащенную парусами добычу, сами обзавелись боевым флотом и дали морским грабителям отпор.

Правда, моряки с Семи Островов не заблудились, как в тумане, в новых временах. Еще прежний Глава Круга объявил слово «пират» недостойным и оскорбительным. С тех пор бернидийцы всячески доказывают окружающему миру, что они – мирные мореплаватели. Торговцы, рыбаки, китобои… А если на морских путях по-прежнему исчезают корабли, так причиной тому коварство пенных дорог и капризный характер Морского Старца, а вовсе не «парусные акулы» Семи Островов.

Берниди торгует со всем белым светом, островные капитаны охотно подряжаются охранять купеческие суда. А если какая-нибудь из стран-придир поднимет шум из-за спаленной приморской деревушки или разграбленного городка… что ж, на такой случай самые смекалистые и языкастые бернидийцы успели освоить ремесло посланника-дипломата. В два счета докажут кому угодно, что и городишки такого на свете никогда не было, а если и был, то корабли Семи Островов сроду мимо не проплывали.

Но если Лабрану удастся лихая затея… о, тогда бернидийцы смогут отбросить эти жалкие увертки и смело показать всем свои клыки!..

– Служи, сынок, гляди в оба, – растроганно сказал отец. – А я уж не подведу. Для наррабанского вельможи я уже кое-что придумал…

Ларш удивлялся тому, как быстро спасенная незнакомка стряхнула ужас и осушила слезы. Впрочем, незнакомкой она сразу перестала быть. Звали ее, как выяснилось, Авита Светлая Земля из Рода Навагир. Приехала она сюда навестить тетушку, оставила вещи на хранение на постоялом дворе, а сама налегке отправилась разыскивать дом, где проживает родственница. И попала в такое немыслимое и мерзкое приключение! Пришлось бы долго доказывать свою невиновность… но, к счастью, есть на свете настоящие мужчины, великодушные и отважные.

Отважный и великодушный мужчина от таких слов разомлел. И радовался про себя, что не назвался Сыном Клана. До чего приятно, что симпатичная девушка считает тебя лихим сорвиголовой, который, если надо, и дракону хвост каблуком прищемит!

А девушка и впрямь славная, хоть и не красавица. Такие глаза блестящие, выразительные, так и пляшут в них смешинки!

И вдруг разом посерьезнела, вся плеснулась отчаянием:

– Ох, но что он теперь с тобою сделает?!

– Ну, разберусь как-нибудь, – туманно пообещал Ларш. – А куда моя госпожа идет? Где ее тетя проживать изволит?

– На Двухколодезной улице. Мне объяснили дорогу, но из-за этого ужасного случая все вылетело из головы.

У нее все из головы вылетело, а у Ларша, наоборот, все в голове встало на место. Разом вспомнились улочки-переулочки, пройденные по дороге к цирку. И эта самая Двухколодезная – всего за пару поворотов отсюда!

– Я знаю дорогу! Позволит ли барышня себя проводить?

Мелькнула мысль: надо бы вернуться в Дом Стражи, доложиться Джанхашару… а, успеется!

– Родня, наверное, ждет барышню, волнуется, – начал он учтивый разговор.

Как и утром Ульдену, Авита рассказала новому знакомому, что тетушка не знает о ее приезде и может даже не обрадоваться появлению племянницы, которую и видела раза два, не больше. Тогда придется искать жилье и кормиться своим ремеслом.

Как и Ульден, Ларш поинтересовался: каким ремеслом владеет барышня?

Авита не только рассказала о своих занятиях живописью и о наррабанском искусстве мгновенных портретов, но даже продемонстрировала свое умение. Развязала висящий на левой руке бархатный мешочек, достала одну дощечку, покрытую слоем воска, и заостренную палочку. Несколько уверенных движений палочкой по дощечке – и вот уже Авита демонстрирует новому знакомому результат:

– Вот! Наррабанцы называют это горхда!

На дощечке красовался портрет наглеца, только что оставленного лежать в кустах сирени. Странное впечатление: резкие, скупые штрихи, словно набросок к будущему портрету… но уже сейчас видно и явное сходство, и насмешка художника над неприятным ему человеком. Вроде все как в жизни – а вылитый козел!

– Интересно! – сказал Ларш, возвращая художнице дощечку. Он уже прикидывал, кого из аршмирских любителей искусства может заинтересовать необычный стиль, и сожалел, что плохо знаком с городской знатью (все-таки рос в дядюшкином замке, а в Аршмире бывал наездами). – Это только на воске – или на бумаге тоже можно?

– Как раз на бумаге и полагается рисовать, дощечку я просто ношу для набросков.

– Еще интереснее, – улыбнулся Ларш. Но тут же спохватился: – О, пришли! Надо спросить кого-нибудь, в каком доме живет… э-э… как зовут госпожу?..

Проходящая мимо старушка охотно указала им дорогу, и вскоре оба стояли перед зеленой калиткой. Сквозь широкие щели видна была посыпанная песком дорожка.

– Сейчас открою, – сказал Ларш. – Тут можно просунуть руку в щель и дотянуться до щеколды.

Руку-то он просунул и до щеколды дотянулся, но вот откинуть щеколду не сумел, как ни старался.

– И не получится, – донеслось из-за забора. – Если секрета не знать, нипочем не откроешь!

В щели было видно, что по дорожке к ним спешит низенькая пожилая женщина.

Она откинула щеколду, распахнула калитку, скользнула взглядом по черно-синей перевязи Ларша и гневно подбоченилась:

– Семи лет не прошло, как явился! За «крабом» только пошли – состаришься, пока дождешься! Или надеялся, что за это время покойница оживет, возиться с нею не надо будет?.. – И скосила любопытные глаза на Авиту: – А это что за барышня?

Если у Мирвика и мелькнула мысль, что ему предстоит сладкая жизнь за кулисами театра – знай сиди да сочиняй новые сцены к старым пьесам! – то эта мысль быстро улетучилась.

Едва благодетель-Спрут удалился, как новому театральному работнику вручили метлу и сказали: «Сцену, зрительный зал и улицу перед входом… Вперед!»

Расстроился ли Мирвик? Как бы не так! Он принял метлу, как воин принял бы из рук мага зачарованный меч. Сочинять стихи – это прекрасно, но что-то в этом ненастоящее. Тряхнешь головой – и развеется наваждение. А вот метла – нечто вполне ощутимое!

Первая в жизни работа, за которую не рискуешь угодить в тюрьму…

Мирвик вихрем прошелся по театру – и актеры, на которых он привык смотреть с благоговением, едва успевали шарахаться с его пути. А на улице парень снизил скорость, зорко поглядывая по сторонам: не пройдет ли мимо кто-нибудь из старых знакомых, не позавидует ли?..

Закончив, отнес метлу в чуланчик под лестницей и с удовольствием напился воды из глиняного кувшинчика с крышкой, стоявшего на полке в коридоре для каждого, кого одолеет жажда.

Проходящий мимо комик Пузо снисходительно кивнул Мирвику:

– Следить, чтоб тут всегда была вода, тоже твое дело!

Мирвик понятливо закивал, глянул на дно кувшинчика и помчался за водой, с гордостью ощущая, что его место в театральной жизни становится все значительнее.

Потом Мирвика усадили за работу, которую, как он уже узнал, все в театре ненавидят, но выполняют по очереди: штопать занавес. Тяжелая ткань едва не расползалась под руками и при малейшем движении поднимала тучу пыли. Но парень млел от счастья: напротив пристроился с иглой сам великий Раушарни, а на противоположной стороне гигантского полотнища уселись прямо на досках сцены две владычицы зрительских сердец – Барилла Сиреневая Звезда и Джалена Прямое Зеркало. Лица у обеих были надутые и злые, иглами красавицы орудовали с явным отвращением, но отказаться не осмеливались: обе были наказаны за драку.

Кто ее начал – ведомо лишь Безликим. Каждая, разумеется, обвиняла соперницу. Раушарни объявил, что обе хороши, и засадил красоток за латание занавеса – на безопасном расстоянии друг от друга, чтоб иголками не дотянулись.

В старых платьях, пыльные и чумазые, актрисы походили на поденщиц, что не умаляло восторга Мирвика. Он ни на миг не забывал, что эти женщины умеют превращаться в королев, принцесс, чародеек.

– Как думаешь, – спросил Раушарни Мирвика, вдевая прочную нитку в иглу с большим ушком, – молодой Спрут насчет занавеса… слова на ветер пылью не бросает? Сумеет уговорить тетушку? Ведь кровь есть кровь, и родственные чувства стократ сильней, чем крепостные стены…

Манера Раушарни вставлять в речь фразы из пьес восхищала Мирвика. Он и сам охотно попробовал бы так, но с непривычки не рискнул и отозвался скромно:

– Да вроде не бренчит. Думаю, попросит госпожу супругу Хранителя. А уж как она скажет…

– То-то и оно – как она скажет… Шей, паренек, не отвлекайся. Вон с твоего края бахрома оторвалась, а ты пялишься на эти… эти цветочки с шипами. Погоди, вот повертятся они у тебя перед глазами, так надоедят, что и смотреть на них не захочешь. Как на унылый бесконечный танец струй дождевых по серой мостовой…

– Уж так мы тебе надоели, Раушарни? – кокетливо спросила Барилла.

– Как собаке блохи, – напрямую, без речевых красивостей сообщил старый актер. – Жаль, что не могу разогнать всю вашу шайку бездарей и играть все роли в одиночку!

– Как, и женские? – не удержался Мирвик.

Раушарни, задорно приподняв бровь, покосился на юношу. Ухмыльнулся. Поднялся, подошел к маленькому столику, стоявшему в углу сцены, где над разбросанными листами бумаги и очиненными перьями возвышались стеклянная чернильница и глиняный кувшинчик с крышкой. (Мирвик уже знал, что в кувшинчике разбавленное водой вино – напиток, которым великий артист любил промочить горло.)

Откинув крышку кувшинчика, Раушарни сделал несколько глотков. Обернулся к собеседникам, которые вдруг превратились в зрителей. И начал мягко, задумчиво:

Казалось бы, седовласый господин с резкими чертами лица, читающий стихотворное девичье признание в любви, должен выглядеть глупо. А Раушарни – не выглядел! Он не пытался сделать свой голос тонким, как у юной девушки. Женственными были только интонации. В них звучали и нежность, и тревога, и грусть. Лицо старого актера смягчилось, глаза засветились.

У Мирвика перехватило горло от волнения. Он обернулся к Барилле и Джалене, чтобы поделиться своим восхищением. Но восторженные слова застряли на языке, едва юноша взглянул на поджатые губки красавиц.

До сих пор актрисы бросали друг на друга ядовитые взоры. Отвернись только Раушарни, они охотно возобновили бы недавнюю драку. Но сейчас, забыв на мгновение распри, они объединились перед лицом общего противника.

– Да, – вздохнула Барилла, – смотрю я на тебя, Раушарни, и вспоминаю: как же хорош ты был в «Принце-изгнаннике!»

– Конечно, – подхватила Джалена соболезнующе, – мужчине не дано передать в игре всю сложность женской натуры…

Мирвик поспешно склонился над пыльной тканью и заработал иглой, пряча усмешку, которая могла бы ему дорого обойтись, ибо во взглядах двух красивых злючек он прочел: «Да если еще мужчины женские роли играть начнут!..»

– Куры! – отозвался уязвленный Раушарни. – Прачками вам быть, а не актрисами! Что вы понимаете в искусстве декламации!

– Ну что ты, Раушарни, – пропела Барилла, – ты так страстно призывал возлюбленного, что у тебя под рубашкой женские грудки обрисовались…

– И нам стало страшно за твою невинность, – добавила Джалена.

– Козье стадо! – хмыкнул Раушарни. – Научились вертеть задами и трясти грудями – и уже считают, что им под силу передать тот чувств наплыв, что автор вдохновенный из-под пера волшебного излил…

Наступило короткое молчание. Мирвик подумал: должно быть, обе женщины лихорадочно ищут подходящие строки из какой-нибудь пьесы, чтобы побить противника его же оружием.

И эту паузу, словно удар клинка, срезали слова Раушарни:

– Лучшая на моей памяти женская роль была сыграна мужчиной.

Обе актрисы разом ахнули.

– Это когда ж такое было? – ревниво и недоверчиво поинтересовалась Барилла.

– То ли шесть, то ли семь лет назад. Вас обеих еще в труппе не было. Мы ставили «Верность Эсталины»…

Мирвик опустил на колени недоштопанную ткань. Раушарни собирался вспомнить что-то интересное, а все, что имело отношение к театру, занимало юношу неимоверно.

– Как вы знаете, в пьесе всего две женские роли: верная служанка властителя замка и коварная предательница. Когда я объявил труппе, что будем ставить «Верность Эсталины», и назвал имена актрис, которые будут играть, все прочее бабьё обиженно распищалось…

– А хорошо бы вновь поставить эту пьесу, – мечтательно прервала рассказ Барилла. – Роль Эсталины как раз по мне: трагическая такая, возвышенная… А на вторую роль… – Она быстро глянула на Джалену, презрительно скривила губки. – Ну, если поискать среди труппы, может, кто-то найдется…

– Не думаю, дорогая, что роль Эсталины – это твоё, – не осталась в долгу ее соперница. – Я читала пьесу. Эсталина, если не ошибаюсь, была совсем молоденькая.

– А ну, цыц, вы, обе! – поспешил Раушарни предотвратить новую вспышку свары. – Так вот, в день премьеры все актрисы труппы, кроме тех двух, ушли из театра. Мол, такая пьеса дурацкая, что глаза бы не глядели… Ну, ушли и ушли, зрителям дело до этого, как до наррабанского урожая кактусов… или что там произрастает, в Наррабане. Хуже другое: верной служанке и подлой предательнице, обеим этим идиоткам, показалось, что я с ними одинаково ласков. Ну, не дуры, а? Если бы я обходился с ними одинаково скверно, они стали бы лучшими подругами. А мое доброе отношение заставило их соперницами злобными сойтись, как сходятся волчицы из-за дичи голодною порой, во Вьюжный месяц…

Мирвик прикусил губу, чтобы не рассмеяться. Не было секретом, что чем хуже Раушарни обращается с актрисами, тем азартнее они рвутся в его объятия. И старость, бодрая и красивая, ничего в этом не изменила.

– Именно перед спектаклем эти дурищи принялись выяснять отношения. Ободрали друг друга, как рысь обдирает козу. Живого места на них не было! Предательницу кое-как загримировали, хотя пришлось ей играть старуху, мерзкую такую… еще и лучше вышло. А вот Эсталина захромала, на каждом шагу за колено хватается. Как тут играть?

– И впрямь дуры, – кивнула Барилла. – Не могли подождать, пока представление окончится…

– Вот именно. Где мне было взять другую актрису? Оглядываюсь. Вижу молодого безусого парня – он у нас на мелких ролях пробавлялся. Хватаю его за плечо и ору: «Платье ему!» Что роль знает, в том я не сомневался. Он хоть и был Отребье портовое, а память… всякому бы актеру такую память! Как парень ни отбивался, а выпихнули мы его на сцену. И как же он сыграл! Боги, как же он сыграл! Вам, гусыням, так не суметь, хоть в узел завяжитесь под платьями. А как он вопил в сцене пытки! Я боялся, что зрители ринутся на сцену – отбивать страдалицу у палача…

– Ой, да я же смотрел! – не удержался Мирвик. – Так это был мужчина?! А где он сейчас, этот актер?

Раушарни не успел ответить: из боковой дверцы на сцену выпорхнул человечек весьма примечательной внешности. Невысокий, с блестящей лысиной и овальной, как яйцо, макушкой, он не ходил, а словно приплясывал. С безволосой головой странно контрастировали пышные, кустистые брови, которые, не зная покоя, плясали вверх-вниз. Да и все лицо было удивительно подвижным: человечек то ухмылялся, то напускал на себя почтительный вид, то изображал трепет перед великим и грозным Раушарни, то залихватски подмигивал актрисам.

В руках у человечка были два крыла из обтянутых холстиной реек. По холстине было наклеено множество перьев.

Мирвик уже встречал этого человечка за кулисами и знал, что звали того Бики Жалящее Дерево. Бики был одним из самых ценных людей в театре, хотя ни разу не сыграл ни одной роли. Зато умел многое: шил из крашеной мешковины королевские наряды, воздвигал на сцене дворцы из всего, что подвернется под руку, клеил бумажные короны, мастерил из корявых палок посохи чародеев, лепил из глины морды чудовищ и нацеплял их на туловища из коряг – потом с этими тварями сражались пред очами зрителей бесстрашные воины.

Не таким уж мастером был Бики, не золотые у него были руки, зато и брал он за работу сущие гроши…

– Что ты приволок? – спросил Раушарни, заинтересованно подойдя ближе.

– Ты когда прикажешь подновить декорации? – вместо ответа вопросил Бики. – Купи краски, я сделаю.

– Обойдешься. Мне деньги не корзинами выдают, – отрезал Раушарни. – Так что принес-то?

Мирвик сдержал смешок. Он уже слышал, что великий актер был изрядно скуповат. Хоть и не был он владельцем театра, а лишь распределял деньги, которые выдавал ему Хранитель города, но каждый медяк очень неохотно выпускал из пальцев…

– Вот! – воскликнул Бики, размахивая холщовыми крыльями. – Мы всё гадали, во что королева превратит соперницу. В огромную белую птицу, вот! Джалена, мы наденем эти крылья тебе за плечи, а сверху накинем плащ. Так, в плаще, и будешь с королевой разговаривать. Когда она плеснет тебе в лицо колдовское зелье, ты упадешь, побьешься в судорогах и незаметно расстегнешь плащ. А потом поднимешься и расправишь крылья.

Джалена выронила иглу, вскочила, с ужасом глянула на ткань, усеянную взъерошенными, поломанными серо-белыми перьями:

– Я… вот это… мне надеть?..

Барилла тоже поднялась на ноги, встала рядом с Раушарни. Но если тот деловито оценивал взглядом новую задумку изобретательного Бики, то первая дама театра разгоралась злым восхищением.

Мирвик остался сидеть в волнах тусклой ткани. Его душевное состояние точнее всего можно было передать восклицанием: «Ух ты!» На его глазах творилось одно из тех театральных чудес, что не постигнешь даже с самой удобной скамьи в зрительном зале.

– Ой, какая прелесть! – низким, красиво вибрирующим голосом простонала Барилла. – Это куриные, да? Сколько курятников ты подмел, Бики? Как славно придумано! Королева плеснет в лицо сопернице зелье, та будет трепыхаться на полу, путаясь в складках плаща… и из груды ткани на глазах у зрителей поднимется большая курица! Великолепно! Джалена, ты умеешь кудахтать?

– Надо будет – у тебя научусь! – огрызнулась Джалена, не глядя на соперницу. Взор ее был прикован к грязно-белому оперению.

– Нет, – изрек свое веское мнение Раушарни, – не пойдет. Не комедию ставим. Не будет смотреться.

– Конечно, не будет смотреться! – очнулась Джалена от созерцания кошмара. – А кому нравится, пускай сам цепляет на себя этот… этот привет из курятника. – Она бросила быстрый взгляд на Бариллу. – Некоторым пойдет.

– Издали это будет выглядеть просто роскошно! – попытался Бики отстоять свое творение.

– Слышишь, Джалена? – промурлыкала Барилла. – Издали это будет выглядеть роскошно. Мой тебе совет: надень! Может, тебе повезет снова приманить Лейфати? Он в последнее время смотрит на тебя только издали…

– Ой, нужен мне твой Лейфати! – фыркнула Джалена. – Хоть скажи, правда ли, что его Раушарни подобрал в бродячем цирке? И как ты жалким фокусником не брезгуешь?

Барилла вскинула перед собой руки, явно собираясь вцепиться ногтями в лицо насмешнице.

– Красавицы, красавицы, – зачастил Бики, отважно встав меж двумя рассвирепевшими женщинами, – вы посмотрите, как это можно красиво обыграть!

Он замахал крыльями, вихрем взметнув пыль над старым занавесом.

Ответом ему было чихание Мирвика и три гневных голоса:

– Бики, уйди!

– Бики, унеси эту пакость!

– Бики, я же сказал: не пойдет! Проваливай!

Мирвик, хоть и отчаянно чихал, все же наслаждался разыгрывающейся сценой.

Бедняга Бики, пятясь под ураганом ярости, исчез за кулисами.

Барилла небрежно бросила:

– Оно и к лучшему. Курицу играть – не придворную даму изображать, тут мало смазливой мордашки. Для курицы мастерство нужно, а где ж его Джалене взять?

– Поживу с твое – наберусь мастерства! – отрезала молодая актриса.

Вроде безобидная фраза. Барилла ловила на лету куда более злые оскорбления и швыряла колкие ответы. Но именно в это мгновение она пожелала исполнить свой коронный номер, которым время от времени уснащала скандалы.

Красивое, ухоженное лицо зрелой женщины вдруг стало растерянным и беспомощным, как у маленькой избалованной девочки, которую впервые в жизни обидели. Белая рука метнулась к горлу, словно Барилле стало трудно дышать. Темные глаза, кипящие болью, скользнули по всем, кто был рядом, и остановились на Раушарни.

– Ты… ты слышал это? – неверяще произнесла она. – Ты видишь, как она обращается со мной?

Раушарни не кинулся утешать страдалицу. Джалена не сгорела на месте от стыда и раскаяния. А вот Мирвик…

Юноша бросил иголку и вскочил на ноги. На его глазах мучили и оскорбляли королеву его грез, которой он привык восхищаться из зрительного зала. Нужно было что-то делать… защитить ее…

– Воды… – негромко выдохнула Барилла. – Мне плохо… воды…

Мирвик метнулся к столу, схватил кувшинчик, из которого только что пил Раушарни (попутно смахнул на пол стеклянную чернильницу, но даже не заметил этого). Быстро заглянул под крышечку – пусто! – и рванулся было бежать за водой. Но рука Раушарни твердо ухватила парнишку за плечо.

– Куда, дурень? Представление пропустишь!

Барилла коротко всхлипнула, жалобно глядя на мужчин. Но Раушарни не растрогался. Он обернулся к Джалене:

– Смотри! В оба глаза смотри и учись! Тут тебе и надрыв, и поруганное величие, и горе в глазах! Вроде и страдает, а как красиво! Тебе так не суметь. Поэтому не ты у нас ходишь в первых актрисах. Публика ценит Бариллу!

Джалена от таких слов побледнела, а ее маститая товарка перестала судорожно вздыхать. Она все еще глядела оскорбленно и гневно, но умирать на этом самом месте явно передумала. И воды ей уже не требовалось.

– Если на представлении выдашь такой же накал страстей, – адресовался Раушарни уже к Барилле, – я тебя, глядишь, и зауважаю.

– Мне, конечно, твое уважение – что ведро бриллиантов, а только лучше б ты мне жалованье увеличил, – отозвалась знаменитая актриса голосом отнюдь не страдальческим, а очень даже деловым.

Мирвик глазами захлопал при виде такой перемены. Он чувствовал себя идиотом.

– Я тебе, чародейка ты наша, и без того плачу больше, чем любому другому в труппе, – вздохнул Раушарни. – Вот разве что Джалена захочет с тобой поделиться. – Он кивнул в сторону молодой актрисы.

– Жмот ты, Раушарни, – сообщила Барилла. – Не ценишь мое сценическое мастерство. А зритель как раз оценил. Вон как за водой дернул! – И она приятельски ухмыльнулась ошарашенному Мирвику.

Конец ознакомительного фрагмента.