СРЕДА
Плотный поток машин с матерящимися от безысходности водителями двигался очень медленно, время от времени выплевывая из себя особенно нетерпеливых, пытавшихся проскочить по встречке или по тротуарам, распугивая ни в чем не повинных пешеходов. Даже выбравшись из города, две «Ауди» продолжали ползти, и прошло около получаса прежде, чем въехали на нужную улицу в поселке Тарасовка.
Молодой человек, сидевший в первой машине, достал телефон.
– Встречайте.
Через пару минут машины подъехали к дому, окруженному высоким забором. При их приближении ворота открылись, позволив им без остановки оказаться внутри. Одна машина остановилась на стоянке сразу за воротами, а вторая, проехав между могучих сосен по выложенной плиткой дорожке, остановилась у входа в большой дом, украшенный портиком и колоннами в стиле русской усадьбы.
Еще два года назад на этом месте стоял просторный, но сильно изветшалый дом. Александре стоило большого труда уговорить деда снести его и построить новый. Он согласился только, когда она предложила идею воссоздать их родовую усадьбу в уменьшенном варианте, благо сохранились не только картины и фотографии, но даже план основного здания. В московскую квартиру дед переезжать отказался, и на время строительства снял коттедж на соседней улице. Бывший институтский товарищ Александры, давно променявший живопись на архитектуру, с энтузиазмом взялся за дело, и ровно через полгода было отпраздновано новоселье. В новую мастерскую дед зашел лишь в первый день и с тех пор не переступал ее порога. Бóльшую часть времени он проводил в кабинете, который был точно таким, как и в старом доме, а гостей принимал в примыкающей к нему уютной гостиной.
По лестнице, слегка прихрамывая, спустился помощник деда Александры, высокий мужчина лет тридцати. Три года назад он получил тяжелое ранение, после которого врачи приговорили его до конца жизни к передвижению только на костылях. Видели бы они его сейчас.
– С приездом, – приветствовал он Александру широкой улыбкой, открыв дверь машины.
– Спасибо, Никита, – сказала она. – Мы со свитой.
– Я знаю. Сейчас разберемся.
– Между прочим, я тоже приехала. Не заметил? – с шутливой обидой обратилась к нему Поленька, с трудом выбираясь из машины с противоположной стороны. – Тесновата для меня эта коробочка.
– Поленька, разве вас можно не заметить? – сказал Никита, подходя и целуя ей руку.
– Прощаю, – улыбнулась она и повернулась к молодым спутникам, достававшим сумки из багажника. – Ребятушки, за мной!
Александра, тем временем, вошла в дом, сбросила куртку и переобулась в домашнюю обувь – связанные Поленькой шерстяные гольфы с войлочной подошвой. Бесшумно ступая, она пересекла анфиладу из трех комнат и нашла деда за шахматным столиком, на перламутровой инкрустации которого, играли отблески огня большого камина. Напротив него сидел старинный приятель и сосед Иван Сокольский – известный театральный режиссер. Шахматисты выглядели ровесниками, хотя их разделяли двенадцать лет. Сокольский был высок ростом, дороден и еще достаточно красив, если не брать в расчет появившиеся в последнее время тяжелые мешки под глазами. Лысину, обрамленную венчиком редких подкрашенных хной волос, он в любое время года прятал под неизменным черным беретом. В московских театральных кругах Сокольский с молодых лет имел репутацию сердцееда, хотя всю жизнь был предан одной женщине, безвременно ушедшей два года назад. С тех пор у него начались проблемы с сердцем, из-за которых он уже два раза оказывался на больничной койке.
Петр Николаевич Кольцов, в отличие от него, выглядел значительно моложе своих преклонных лет. Его лицо с тонкими чертами было практически свободно от глубоких морщин – их можно было заметить только в уголках светло-серых глаз, когда они не прятались за дымчатыми стеклами очков. Слегка поредевшие седые волосы, как и во времена молодости, были разделены тонким пробором, а почти не потускневший тембр его голоса продолжал быть предметом зависти знавших его актеров. К сожалению, пощадив лицо и голос, время не пощадило самого главного для художника – рук. Несмотря на все старания, они плохо слушались его, к тому же с недавних пор ему всё чаще приходилось усаживаться в кресло-коляску.
– Честно говоря, я ожидал от коллег сдержанную реакцию на мою речь, – говорил Сокольский, не замечая Александры. – Но когда я сошел со сцены, кто-то просто прятал глаза, а большинство смотрели как на ненормального. Только два одобрительных взгляда я увидел. Два! А ведь в зале сидели талантливые и заслуженные мастера.
– Наличие таланта, даже очень большого, не делает человека личностью, – ответил Петр Николаевич.
– И это очень прискорбно! – с жаром произнес режиссер. – Холуйство может быть позволительно бездарностям, выскочкам или нуворишам, но никак не культурной элите. И уж тем более не тем, кто так кичится благородным происхождением.
Эта фраза была произнесена с такой неприязнью, какой Александра прежде у него не замечала. Сокольскому многое могло не нравиться, но это никогда так явно не выплескивалось наружу.
Петр Николаевич улыбнулся.
– Могу вас заверить, что их предки в гробах от этого не переворачиваются. В последнее время многие стали идеализировать русское дворянство, но, к великому сожалению, холуев, лизоблюдов, да и просто мерзавцев среди нашей элиты всегда было предостаточно.
Александра решила, что пора объявить о своем присутствии.
– Кто побеждает, гроссмейстеры? – спросила она, подходя к столику.
– Грешно задавать издевательские вопросы, – буркнул Сокольский, поднимаясь навстречу. Он взял ее руки и поцеловал по очереди. – С приездом, милая Александра. Я опять не слышал ваших шагов. Как вам это удается?
– Здравствуйте, Иван Борисович! Это заслуга обуви.
– Не соглашусь. Поленька носит такие же, но ее шаги даже глухой услышит.
Александра подошла к деду и чмокнула в макушку.
– Здравствуй, родитель!
В ответ Петр Николаевич слегка коснулся лица внучки тыльной стороной ладони.
– До меня донеслись слухи, что вы вчера в обществе совершенно иностранной и невероятно шикарной дамы оказали честь моему театру, посетив спектакль вашего покорного слуги, – в несколько необычной для него дурашливой манере произнес Сокольский, опять опускаясь в кресло. – Как вам творение?
– Замечательно! Получили громадное удовольствие.
– Так уж и громадное? Заливаешь?
– Не кокетничайте, Иван Борисович. Занавес после финала раз десять открывали. Публика недоумевала, почему вы не вышли на поклон. Все-таки, только третий премьерный спектакль.
– Нездоровилось, – ответил Сокольский. Он посмотрел на часы, а потом на шахматные фигуры. – Королю капут! Пойду-ка я угощусь чем-нибудь вкусненьким у очаровательной Поленьки. Заодно удовлетворю приступ мазохизма.
– Надеюсь, без членовредительства? – с улыбкой спросила Александра.
– Не волнуйтесь. Я всего лишь собираюсь посмотреть пару минут телевизор. Большего времени моя нервная система, увы, не выдерживает. – Сокольский положил фигурку короля на доску и пошел к выходу, чуть слышно насвистывая какую-то мелодию. У двери он неожиданно остановился. – Публика ходит на спектакль, смотрит, аплодирует, а основной идеи никто и не видит. Думаю, и ты тоже.
– Всё может быть, – ответила Александра. – И в чем же она?
– В том, что Моисей был абсолютно прав, когда водил свой народ сорок лет по пустыне пока из них рабство не выветрилось. А почему господь поручил избавить свой народ от рабства Моисею, а не кому-то другому? Да потому, что в отличие от всех соплеменников, он рабом никогда не был. Не то, что наши поводыри.
Сокольский тяжело вздохнул и покинул комнату.
– Что с ним такое? – спросила Александра, присев в кресло, покинутое режиссером.
– Ты не читала рецензий на этот спектакль?
– Нет. А что, громят?
– В том-то и дело. Зритель валом валит, а критики хают почем зря. Что ты сама думаешь о спектакле? Только честно.
– За исключением довольно архаичной и громоздкой сценографии, никаких претензий. Иван Борисович повторяется в приемах, но это беда всех мэтров. Понравились актерские работы, а главная героиня просто потрясающая девочка.
– Она училась на его курсе. Как и большинство участников спектакля. Иван за них больше, чем за себя переживает, но сделать ничего не может. Он же прекрасно понимает, что эти рецензии направлены не против актеров или самого спектакля, а персонально против него.
– Чью мозоль он отдавил на этот раз?
Художник глубоко вздохнул.
– По нынешним временам наш народный артист поступил неосмотрительно. Во время церемонии вручения театральной премии он позволил себе резкие и довольно язвительные высказывания в адрес власти. Этот кусок в эфир не пустили, но наказание за вольнодумство последовало незамедлительно – все спонсоры в одночасье раздумали давать деньги на новую постановку.
– Он ожидал другой реакции? – усмехнулась Александра. Она взяла фигурку опрокинутого короля и поставила посреди шахматной доски.
– А пока он лежал в больнице, директора театра, с которым он проработал четверть века, ушли на пенсию. И прислали нового – бойкую даму, прежде трудившуюся в какой-то озеленительной конторе. Театрального опыта, как ты понимаешь, ноль, но лезет всем руководить, даже творческими процессами.
– И он ничего не может сделать?
– Он попытался. Но ему жестко дали понять, что этот вопрос не подлежит обсуждению. А уж после того, как он снял с афиш свое звание народного артиста, на него и многие коллеги ополчились. Но это не главное. Больше всего он переживает предательство своего лучшего ученика, которому хотел передать театр по окончании этого сезона.
– Ты говоришь о Соловьеве? И что он сделал.
– Да ничего необычного. Просто за спиной Сокольского он договорился с «культурным» начальством, и они назначили общее собрание, на котором коллектив театра должен дружно выразить недоверие художественному руководителю. После чего Сокольского отправят на пенсию, а Соловьев возглавит театр.
Александра тихонько присвистнула.
– Приехали. Ты не вмешаешься?
– Он считает, что сам справится.
В комнату вошла Поленька, неся маленький поднос со стаканом воды и двумя таблетками на блюдце.
– Пора лечиться! – строго сказала она. – Никита не забывал лекарства давать?
– Как бы он забыл, если ты по всему дому записочки с напоминаниями приклеила, – ответил художник, запив таблетки водой.
– Зато с гарантией! – отрезала Поленька. – На стол накрывать в обычное время? А то Никита сказал, что гостевой дом нужно подготовить.
– Позаботься, пожалуйста. А по поводу обеда мы потом решим.
– Потом так потом.
– Что за гости? – спросила Александра, когда Поленька вышла.
– Нырков. Я посчитал, что будет удобнее, если до субботы он со своими людьми погостит у нас, – ответил художник и, развернувшись на месте, покатил в кабинет. Александра отметила, что дед стал более ловко управляться с креслом-коляской. Вслед за ним она вошла в кабинет, служивший одновременно библиотекой, и закрыла дверь. Дед подождал, пока она устроится на старинном диване и коротко бросил: – Рассказывай.
У нее не ушло много времени на пересказ событий вчерашнего дня. Дед внимательно слушал, изредка задавая вопросы. Этот кабинет имел такую же защиту, как и московская квартира, поэтому они могли беседовать, не опасаясь быть подслушанными.
Когда она закончила рассказ, Петр Николаевич строго произнес:
– Ты опять пренебрегаешь охраной.
– Со мной был Андрей, – с улыбкой ответила Александра.
– Я по этому поводу шутить не собираюсь! Или нужно напомнить, чем это заканчивается?
Александра укоризненно покачала головой, но ничего не ответила.
– Надеюсь, нам к этой теме возвращаться не придется, – сказал Петр Николаевич. – А теперь давай твои мысли обо всем этом.
– Всё указывает на то, что это связано не с нами, а с Логуновым. Во всяком случае, они начали таскаться за мной сразу после встречи с его вдовой. В ресторане нас очень внимательно слушали и снимали.
– Я тебе говорил, что Паша не так давно заезжал сюда?
– Зачем? – удивилась Александра. С незапамятных времен Логунов объявлялся на горизонте только раз в году – в день ее рождения. Если не считать традиционный торт на «Восьмое марта», обычно достававшийся Поленьке.
– Разговор был практически беспредметен. Как дела? Как здоровье? Правда, он вскользь упомянул, что в этот день твоего рождения, возможно, не сможет поздравить тебя лично.
– Назвал причину?
– Якобы, какая-то командировка.
– Хорошая командировка! Может быть, он предполагал подобный исход?
Петр Николаевич неопределенно пожал плечами.
– Разговаривал он не совсем естественно. Как бы сказал Сокольский, слишком плюсовал, демонстрируя оптимизм и благополучие.
– Сейчас подобное состояние в его кругах совсем не редкость, – сказала Александра.
– Но мало кто из них погибает в странной автокатастрофе.
– Ты думаешь, авария не была случайной?
– Я практически в этом уверен.
– У Поленьки такое же мнение.
– С ее проницательностью трудно соперничать. Кстати, он привез традиционный торт. По мнению Сокольского, настоящее произведение кулинарного искусства. Вот только на два дня раньше.
Александра достала из сумки футляр с серьгами, временно экспроприированными у Поленьки, открыла и положила на стол перед дедом.
– Вот об этом наследстве идет речь.
Петр Николаевич взял серьги, по очереди внимательно рассмотрел и положил обратно в футляр.
– Сколько ты портретов матери Логунова в детстве написала? Я думаю, не меньше десятка. И, насколько мне помнится, все с этими серьгами.
– Людей следивших за нами в ресторане эти серьги точно заинтересовали, – сказала Александра. – Во всяком случае, девица со скрытой камерой специально подходила к моему столу.
Петр Николаевич поднял трубку внутренней связи. Моментально раздался голос помощника:
– Слушаю, Петр Николаевич.
– Никитушка, зайди ко мне.
– Иду.
– Не думаю, что их интересуют сами серьги, – сказал Петр Николаевич. – Скорее всего, они предполагают, что Логунова могла передать тебе что-то в футляре или в них самих.
– Только в серьгах. Футляр мой.
– Ладно, с этим мы разберемся. А как там помощница Андрея?
– Работает с большим энтузиазмом и пока ни в чем не прокололась. Я начинаю сомневаться, что ее появление связано с юбилеем.
Предварительно постучав, в кабинет вошел Никита.
– Машина, которая вас сопровождала из Москвы, зарегистрирована на частное лицо, – сказал он Александре.
– Они еще здесь?
– Стоят у соседнего участка. У них на крыше установлен микрофон, закамуфлированный как деталь багажника.
– Что их микрофон берет? – спросил Петр Николаевич.
– Внутри дома точно ничего взять не может, а вот часть пространства перед домом они наверняка слышат. Но я уже всех предупредил.
– Сколько их там?
– Двое.
– Надо узнать кто они.
– Жестко?
– Пока это ни к чему.
– Понял. Сейчас всё сделаем.
– Не спеши. Сначала мы с Александрой погуляем перед домом и поболтаем немного. А вот когда вернемся, можешь действовать.
Никита кивнул и пошел к двери.
– И вот еще что, – остановил его Петр Николаевич. – Возьми эти серьги и исследуй. Возможно, там внутри что-то спрятано. – Он протянул руку внучке. – Вези немощного деда во двор. Полицедействуем, а заодно и весенним воздухом подышим.
***
– Хоть что-то записали, а то так бы и сидели тут попусту, – простуженным голосом сказал плечистый парень, сидящий на пассажирском сиденье «Тойоты». Убедившись, что файл с записанным разговором успешно отправлен, он отложил планшет. – Я так думаю, что мы с этой мадам напрасно паримся.
– Это пусть начальство решает. Делать выводы не наша работа, – ответил его напарник. – Наше дело прокукарекать, а там хоть не рассветай.
– С таким подходом, Валера, ты так и будешь кукарекать до пенсии.
– Поживем – увидим, – отмахнулся тот. – Еще неизвестно, чей подход лучше. На прошлой работе я твердо усвоил: инициатива всегда наказуема. В той или иной форме.
– Да брось ты! – Простуженный поправил наушник и полез в карман за сигаретами. – Перерыв в трансляции.
– Сань, может по кофейку вот с этим? – Валера извлек из внутреннего кармана небольшую плоскую фляжку.
– А ну-ка быстро убрал! – приказал Саня. – После работы будешь водку жрать.
– Это виски, а не водка, – с недовольным видом произнес Валера, но фляжку убрал.
– По-моему, менты едут, – сказал Саня, показав на приближающийся белый УАЗ с синими номерами.
– Да и хрен с ними! Нам-то что? – отмахнулся Валера, наблюдая за полицейской машиной. Когда она проехала мимо, он разглядел в ней трех человек. – Трое. Наверное, за водярой поехали, – пошутил он.
– Хорошо, что ты не хлебнул из своей фляжки. Сейчас поимели бы проблемы.
– Какие проблемы от этих сельских ментов? Шли бы они лесом!
– Вот ты им сейчас сам об этом скажешь, – сказал Саня, увидев, что, проехав метров сто, УАЗ развернулся и медленно двинулся в их сторону.
– Несет нелегкая! – бросил Валера. – Интересно, чего им надо?
– Сейчас узнаешь, – ответил Саня и тут же удивленно воскликнул: – Ни фига себе!
Спереди к ним подъехала, непонятно откуда взявшаяся «Ауди», одна из тех, за которыми они следовали из Москвы. Из машины вышли двое мужчин. Они смотрели в их сторону, но не двигались с места.
– Откуда они взялись? – спросил Валера, недоуменно глядя на «Ауди» и не понимая, каким образом они проворонили момент, когда машина выехала с участка. Охранников, сопровождавших Эдвардс, они видели в Москве, но этих двоих среди них не было.
– Наверное, есть еще один выезд с другой стороны, – предположил Саня. – Сколько же у них охраны? – Он повернулся и посмотрел на УАЗ, остановившийся, не доехав до них несколько метров. – Менты уже здесь.
Из машины неторопливо вылезли двое полицейских и, достав короткие автоматы, направились к «Тойоте». Саня быстро снял и спрятал наушник. Напарник последовал его примеру, видя, что один из полицейских подходит к его двери.
– В чем дело, командир? – спросил Валера, опустив стекло.
Полицейский приложил руку к фуражке и бесцветным тоном произнес:
– Старший лейтенант Бородин. Документики предъявите, пожалуйста.
– А в чем проблема-то? – недовольно пробурчал Валера. Он расстегнул куртку и полез во внутренний карман.
Неожиданно для него полицейский вскинул автомат наизготовку.
– А ну, вышел из машины! – громко приказал он. – И руки за голову!
– Ты чего, взбесился что ли? – обалдело спросил Валера. – Мы стоим в разрешенном месте и ничего не нарушаем.
– Я лишний раз повторять не буду! – грозно произнес старший лейтенант, распахнув дверь машины. – Второй тоже!
Увидев это, сержант шустро обежал машину и направил автомат на Саню. Переглянувшись, те вылезли из машины и с заложенными за головы руками подошли к старшему лейтенанту.
– Интересную штучку я заметил, – обратился к Валере старший лейтенант, не отводя от него автомата. – Что у тебя там под мышкой болтается?
– Это служебное оружие. Можем показать документы, – поспешил успокоить его Валера.
– Хорошо, – после небольшой паузы сказал старший лейтенант. – Очень медленно опускаешь одну руку и достаешь.
Валера хмыкнул и достал удостоверение, краем глаза наблюдая за людьми у «Ауди». Те так же молча стояли рядом с машиной, не выказывая никакого интереса к происходящему.
– Прошу.
Старший лейтенант взял удостоверение, раскрыл и прочитал вслух:
– Частное охранное предприятие «Триумф». – Он передал удостоверение сержанту и повернулся к Сане. – У тебя тоже есть?
– Естественно, – ответил тот. – Показать?
Полицейский молча кивнул. Когда Саня протянул ему удостоверение, он его тоже отдал сержанту.
– Ну и кого вы здесь охраняете, господа?
– А вот это мы вам докладывать не обязаны, – огрызнулся Валера. Тут он увидел, что сержант направился к полицейской машине, и возмущенно спросил: – Куда это он наши удостоверения понес?
– Не волнуйтесь, – спокойно ответил старший лейтенант. – Сейчас проверим и, если все в порядке, вернем обратно.
– Руки опустить можно?
– Опускайте, – позволил полицейский и добавил примирительным тоном: – Сами виноваты. Надо было сразу удостоверения показать.
Его примирительный тон Валера истолковал как извинение.
– И каким образом он собирается проверять наши удостоверения? – язвительно спросил он.
– А вы за него не волнуйтесь, – холодно ответил старший лейтенант.
– Не бодайся. Пусть проверяют, – вступил в разговор Саня. – В отличие от напарника он заметил, что сержант передал их документы человеку, сидящему на заднем сиденье полицейской машины.
– А вот это правильно, – улыбнулся полицейский и бросил взгляд на отъезжающую «Ауди».
– А это кто такие? – спросил у него Валера.
– Понятия не имею, – ответил полицейский, пожав плечами.
***
Фомин стоял у окна в кабинете своего загородного дома, наблюдая, как из въехавшего во двор «Мерседеса» проворно вылез личный секретарь митрополита Савелия отец Даниил – высокий кареглазый мужчина с густой окладистой бородкой и длинными темными волосами. Он открыл заднюю дверь машины, из которой, в черной рясе, с непокрытой головой показался и сам митрополит. Остановившись у мраморных ступенек, он поднял голову и, встретившись взглядом с хозяином дома, скрылся за тяжелой дверью, предупредительно открытой секретарем. Фомин вышел из кабинета и, не торопясь, начал спускаться по лестнице.
– Я уж подумал, что ты спуститься не соизволишь, – с притворной обидой произнес митрополит, входя в гостиную. Он улыбнулся и его глубоко посаженные глаза превратились в узкие щелочки. Из-за длинной, слегка тронутой сединой бороды он выглядел старше своих лет. Его женственно-покатые плечи переходили в мощную короткую шею, с которой на золотой цепи свисала панагия, украшенная драгоценными камнями. Там же на тонкой цепочке висели узенькие очки для чтения.
– Так ведь и ты меня у дверей давно не встречал, – ответил Фомин, пожимая гостю руку. – Здравствуйте, батюшка, – поприветствовал он молодого спутника митрополита. Всю жизнь Фомин с большим трудом выдавливал из себя это обращение к людям в рясах, но вот этого священника ему почему-то доставляло удовольствие называть «батюшкой». Вероятно оттого, что тому это обращение совершенно не подходило.
– Здравствуйте, Артем Степанович.
– Где ты меня принимать будешь? – спросил митрополит.
– Можем здесь в гостиной, а если хочешь, поднимемся в кабинет. Сам выбирай, – ответил Фомин.
После того как его гость был возведен в сан митрополита, а он сам, напротив, получил унизительный пинок, старый приятель, мягко говоря, не баловал его своим вниманием. От этого неожиданного визита Фомин не ждал ничего хорошего.
– Не будем лишний раз по лестницам шастать, – сказал митрополит и опустился в одно из кресел. – А Даниил, если не возражаешь, в бильярдной пока развлечется.
– Батюшка, не забыли, где она находится? Или вас проводить? – спросил Фомин у молодого священника.
– Не беспокойтесь, Артем Степанович, – ответил тот. Он поставил рядом с митрополитом небольшую сумку и сразу направился в бильярдную комнату, расположенную в другом крыле дома.
– А куда твой Альф запропастился? – спросил Фомина митрополит. – Обычно он первым гостей встречает.
– Нет больше Альфа, – ответил Фомин, заняв другое кресло. – Две недели как схоронили. Поручил подобрать новую собаку, но сердце пока ни на кого не легло.
– Понятно. А где семейство твое? Что-то никого не видно.
– За границей семейство, – коротко ответил Фомин.
– А вот это, Артемушка, неправильно, – сказал митрополит. – Семья и внуки должны быть рядом. Особенно такой чудный, как твой Сережа.
– Приму к сведению твой пастырский совет.
– Прими, прими. Мои советы плохими не бывают. – Митрополит потянулся к сумке и достал бутылку в виде графина, наполненную темно-бордовой жидкостью. – Рюмочку особого ликера испить не желаешь? Специальный монастырский рецепт. Вчера сам первый раз испробовал.
– С каких это пор монахи ликер производят? Раньше вроде только вином и наливками пробавлялись.
– Пронюхали они, что я к этому напитку неравнодушен, вот и решили поэкспериментировать. Ликер им удался знатный, редкостный, я бы сказал, ликерчик. У меня даже мысль о серьезном производстве появилась.
– После такой рекомендации грех отказываться, – согласился Фомин и направился в столовую, отделенную от гостиной широкой аркой с тяжелой в цвет кресел занавесью. Вернулся он с хрустальным подносом, на котором стояла вазочка с горьким французским шоколадом и две рюмки.
– Вот и правильно. Грехов у нас и так не мало. Ни к чему новые плодить, – с улыбкой произнес священник, наполняя их. – Вкуси, Артем, чудесный нектар.
Фомин не был любителем сладких напитков, но этот ликер и вправду оказался хорош – с очень тонким, незнакомым ароматом и без приторности, присущей многим из них.
– Что скажешь? – спросил митрополит. – Не обманул я тебя?
– Приятный.
– Приятный? И это все, что ты можешь сказать? – произнес священник с ноткой разочарования. – Тогда наливай себе водку, а я этим нектаром один буду наслаждаться.
– Водки, Миша, я как-нибудь потом выпью, – сказал Фомин, демонстративно бросив взгляд на часы. – А сейчас давай о делах поговорим. Мне скоро надо быть в Думе.
– Чем ты там занят? – с усмешкой спросил митрополит. – Не работа, а синекура.
– Какая синекура? У нас в комитете сейчас куча законопроектов. Пахать и пахать.
– Да брось ты! – махнул рукой митрополит. – Знаю, как вы там в Думе пашете в поте лица своего. Только от ваших дел что-то проку маловато.
«Можно подумать, что от ваших дел проку много», – хотел сказать Фомин, но сдержался. Ссориться с митрополитом сейчас точно не стоило.
– Зато ты, наверное, пашешь без устали. Я уж и забыл, когда ты уделял время для старого приятеля, – сказал он.
Священник вопросительно посмотрел на хозяина дома – такого уязвленного тона он не слышал от него за всё время знакомства. А знакомство их состоялось, когда высокие должности виделись им только в мечтах.
– Ты, я вижу, обиделся на меня, – сказал он, укоризненно покачав головой. – Зря.
– Да я понимаю, – ответил Фомин с усмешкой. – Ты же теперь такая важная персона. Я даже удивился, что ты обо мне вспомнил. С чего это вдруг?
– А ты не понял, о чем я тебя спросил по телефону? – с хитринкой в глазах спросил митрополит.
– Честно говоря, не совсем. Что тебя конкретно интересует?
– Да брось ты, Артем! Не темни.
– Не понимаю, – произнес Фомин с максимальной искренностью, на которую был сейчас способен.
Митрополит громко поцокал языком.
– Всё ты понимаешь.
– Даже, если и так, то твой интерес мне не понятен. Тем более, я не говорил тогда ни о чем конкретном.
– Так может, пришла пора поговорить о конкретном?
Вчерашний поздний звонок митрополита застал Фомина врасплох и очень испугал, подтвердив самые худшие предположения. Всё взвесив, он пришел к выводу, что старый приятель едет к нему не по своей инициативе. И он догадывался, по чьей просьбе священник вдруг захотел с ним пообщаться.
– И все-таки, мне бы хотелось знать о причине, побудившей тебя мне позвонить? – спросил он.
– Простое любопытство, – ответил митрополит.
– Не гони, Миша!
– Не мог бы ты без вульгаризма, – недовольно поморщился митрополит. – Я просто вдруг вспомнил, как ты обмолвился о так называемом «Боярском досье». Вот и подумал, что эту тему нам стоит обсудить.
Фомин сделал вид, что принял объяснение священника.
– Я не говорил, что видел это досье, а только о том, что оно существует, – сказал он. – Что же тут обсуждать?
– Не видел, говоришь, – произнес с усмешкой митрополит. – В отличие от тебя я был в тот вечер абсолютно трезв и помню твои слова о том, что ты видел документы оттуда. Правда, какие именно не упомянул.
– А ты не спросил?
– Не удалось. Уж очень ты тогда заспешил.
Фомин понял, что дальнейшая пикировка будет просто потерей времени, а тупое отрицание известных фактов привело бы только в тупик. И он решил сыграть один из заготовленных вариантов.
– Об этом досье я сначала только слышал, но потом ко мне попала парочка крайне интересных листочков, о которых я тогда и говорил. Я не уверен, что они из этого досье, но вполне возможно, что и оттуда. Сейчас покажу. – Оставив гостя наслаждаться ликером, Фомин поднялся на второй этаж и скоро вернулся с пластиковой папкой, из которой извлек два листка. Протянув их священнику, сказал: – Это всё, что у меня есть. Как ни странно, это касается тебя.
– Меня? – неподдельно удивился священник. Ему не понадобилось много времени, чтобы оценить то, что держал в руках. И эти два листочка чуть не обожгли ему пальцы. – Это что такое? – спросил он, старательно скрывая волнение. От обычной напевности его речи не осталось и следа.
– А ты сам не видишь? – ответил Фомин вопросом на вопрос.
– Так здесь же всё замазано, – сказал священник, глядя на жирные черные полоски, закрывающие цифры. Он был ошарашен, и ему требовалось время, чтобы прийти в себя. Митрополит знал, что на каждого человека из властной российской элиты существует подробное досье, но он никак не ожидал, что информация о нем самом окажется такой подробной.
Наконец он поднял глаза на собеседника и спросил с напускным безразличием.
– Если ты не имел доступа ко всему досье, то каким же образом к тебе попало это?
– Притекло.
– Притекло, говоришь… От кого?
– Мне это не известно.
Священник смерил Фомина насмешливым взглядом. Неужели этот жук допускает, что он может в это поверить?
– Неизвестно? Не смеши меня, Артем.
– Чем это я тебя так насмешил?
– Враньем своим.
– С чего ты взял, что я тебя обманываю?
– Ты на меня своим кадыком не играй, генерал, – жестко произнес митрополит. – Я твое вранье всегда за версту чую. – Он перевел взгляд на папку, лежащую на столе. – Я вижу, у тебя в этой папочке еще кое-что есть.
– Это из другой оперы, – ответил Фомин.
– Ну, хорошо. Из другой, так из другой. – Священник положил листочки на столик. – Маркером ты цифры замазал или так было?
– Так было.
«Опять врешь!» – чуть не вырвалось у священника. Эти копии были сделаны на ксероксе, и уже после этого замазаны черным маркером. Он не сомневался, что это сделал сам Фомин.
Многие догадывались, что состоянию митрополита могли позавидовать даже крупные бизнесмены. Но это всё были предположения, так как его имя не фигурировало ни в одной сделке. Он не подписывал ни одного финансового документа, кроме тех, которые обязан подписывать по должности, а все счета в зарубежных банках были номерными или принадлежали офшорным компаниям. Эту науку хорошо освоили российские чиновники, а он не уступал в сообразительности большинству из них. Теперь же выяснялось, что все финансовые схемы, в надежности которых его уверяли, не являются никакой тайной, и эта информация гуляет по рукам. Два этих листочка с перечислением всего его имущества и, что самое главное, банковских счетов, могли стать неоценимым подарком для его врагов, которых у него всегда было в избытке.
– Мне самому хотелось бы спрятанные циферки увидеть. Наверное, там много интересного, – с нескрываемым ехидством сказал Фомин. – В любом случае, это неоценимый подарок для твоего лучшего друга.
Когда он впервые увидел эти цифры, то пришел в бешенство. Фомин и не предполагал, что митрополит все время потчевал его крохами с барского стола. Первым порывом было позвонить этому павлину и сказать всё, что о нем думает, но, успокоившись, он решил, что такие козыри намного полезнее иметь на руках, чем на карточном столе, и следует дождаться наиболее удачного момента для их предъявления. Жаль только, что этот момент так и не наступил.
Митрополит ехидство заметил, но виду не подал. Его вражда с митрополитом Филиппом ни для кого не была секретом. Тот всячески демонстрировал свою неприязнь, но больно укусить еще ни разу не сумел. У прежнего патриарха Филипп пользовался особой любовью, но даже тогда был не в состоянии создать проблемы для Савелия. А уж при нынешнем патриархе, когда влияние Филиппа и его сторонников совсем ослабло, Савелий стал ему вовсе не по зубам. Максимальный укус, который эта братия позволяла себе, так это навязчиво пенять Савелию, что тот редко навещает свою епархию. А что будет, если у них в руках окажутся эти документы?
– Надеюсь, что этого не произойдет, – подумал он вслух.
По лицу Фомина скользнула понимающая улыбка и тут же пропала.
– На меня можешь рассчитывать, а что касается других источников, гарантировать не могу. Но я не удивлюсь, если на твоего закадычного друга тоже нечто подобное существует.
Взгляд священника буквально прошил Фомина.
– Не удивишься или точно знаешь?
Фомин понял, что слегка заигрался.
– На этот счет я могу только предполагать, – ответил он. – Ты же не думаешь, что твоя персона представляет бóльший интерес, чем твой заклятый друг? Он в митрополитах, сколько я себя помню, а ты всего-то ничего.
– Да кому он нужен этот праведник! – бросил митрополит. – Он беднее церковных мышей.
– Он у вас один такой бессребреник или еще кто есть?
В другое время митрополит не оставил бы новую дозу ехидства без ответа, но сейчас его мысли были сосредоточены на этих двух листочках.
– Тебе известно, что это такое? – он постучал пальцем по цифрам, отпечатанным в самом низу страниц.
– А чего тут непонятного? 139-А и 139-Б это порядковые номера. Вероятно это твой номер.
– Что значит мой номер?
– Это значит, что твоя персона удостоилась всего лишь номера сто тридцать девять. Надеюсь, тебя это не обижает? – продолжил ерничать Фомин.
Конец ознакомительного фрагмента.