Из цикла
«Этюды черни»
1985
«Бывали, бывали…»
Бывали, бывали
Мы в этой харчевне!
Тут было не лучше,
А только дешевле.
Пятнадцатилетье
Промчалось – а все же
Тут стало не хуже,
А только дороже.
А блюда роскошны!
А вина шикарны!
Забыть невозможно,
Как нынче гуляем!
А дамы? Все те же,
Вот только пошире…
А может, тогда мы
Совсем не платили?
А речи? Кипели!
А свечи? Дрожали!
Не то обхитрили,
Не то убежали…
Но только зашли мы —
Не смотрим, а видим:
Нас ждут не дождутся,
Отсюда не выйдем.
Курить уж не курят,
Плясать уж не пляшут,
Но пальчиком манят
И ручкою машут.
И те же уроды
Все ту же присягу:
– Отсюда ни шагу…
– Пожалуйте шпагу…
И главный над нами
Уже громоздится:
– Прошу расплатиться…
– За все расплатиться…
И дамы в платочек,
А мы за манишку:
– Ну, это уж слишком! —
И только сердчишко.
И груда пирожных.
– Миндальных, миндальных!
Забыть невозможно,
Как нынче гуляем.
1982
«Ночь хрустальная, тайная, длинных ножей, на душе…»
Ночь хрустальная, тайная, длинных ножей, на душе.
Начинаем в пивной, и за мной, в неземное и наземь.
На, возьми, на, зажми, нам черед воевать с нелюдьми.
Никому ничего ни за что, а не то все изгадим и сглазим.
Ночь легла, так бела, словно ты захотел темноты.
Ночь постыдно пустынна, невинна, как сон убиенных —
От звонка до звонка. Не река, а рука старика.
Не в нее окуная, иная напишет, стеная, на стенах.
Не за то избивал слабаков женихов Одиссей,
Не за то убивал наповал или мял и пытал заскорузло —
А за годы в трудах, за походы во прах и на страх, —
Не за лоно законное и судоходное русло.
Но не тем, что меж тем на замки всех систем норовят.
Хоть не им, неживым, утонув, дотянуть до рассвета.
Но не вам, пластунам по ворованным ветхим коврам,
Хоть и вас в тот же час, невзирая на вечное вето.
Я начну, где шагну в глубину оголенной груди,
Кислоту пустоты каблуком напролом направляя.
Я начну, как вздохну в беззаботных небес вышину,
Не стирая с запястья ненастья беззубого лая.
Не за то белый свет двадцать лет меня бил и крушил,
Не за то ворожил не убить, так забыть, и простить,
и отплакать,
Не за то я старел, и седел, и на тризне у жизни сидел,
Чтоб не трогать ваш деготь лобзаньем за самую мякоть.
Ночь хрустальная, тайная, длинных ножей, на душе.
На, возьми, на, зажми, с нелюдьми, но не сдержите слова.
Расходись кто куда, навсегда, без суда и стыда.
Пошумели изрядно, и ладно, досадно, что так бестолково.
1982
Реквием Рабиновичу
…
Меня дразнили в школе Зямой
За малый рост и рыхлый таз.
…
Но я был в мальчиках упрямый.
…
Переходил из класса в класс
И спал в одной постели с мамой.
…
Тогда стояли холода,
И редко из водопровода
Текла кошерная вода.
…
Мне было двадцать с чем-то года,
И говорили: ерунда.
…
Но я был в юношах упорный.
…
Из института приходил
То фиолетовый, то черный,
И никогда не выходил,
Пока не тукнут, из уборной.
…
Потом я чуточку подрос
И спал в одной постели с Симой.
…
Они тогда уже всерьез
Работали над Хиросимой,
А нас списали в Наркомпрос.
…
Тогда стояли под Москвой
Какие-то Гудерианы.
…
Я возвращался чуть живой
И спал с женой как деревянный.
…
И, вроде, за дверьми конвой.
…
Но я был в бронщиках настырный.
…
Я ел икру и колбасу
И разворачивал в лесу
Объект довольно-таки мирный.
…
И начал ковырять в носу.
…
Мне намекали на еврей
И стопроцентное доверье.
…
И молодцов из-за дверей
Просили пошуметь за дверью.
…
И говорили: поскорей.
…
Потом я чуточку одрях
И спал неделями в Кремлевке.
…
Она тогда уже Ба-Бах.
…
Арон уехал по путевке
И Даша с Машею в мехах.
…
Потом стоял такой дейтант,
Хоть украшай изделье бантом,
Хоть в землю зарывай талант,
Прикидывайся пасквилянтом.
…
У Миши резался дискант,
А Ваня рвался в Палестину —
И не на нашей стороне.
И говорил своей жене:
Не прихватить ли старичину.
…
Мол, на войне как на войне.
…
Но я стал в дедушках добрее.
…
Но я стал в дедушках добрее.
…
Я запускал на небосвод
И зятю говорил: идьёт.
…
И Ксюше: шла бы за еврея —
Он не уедет, не уйдет.
…
Потом они меня делили:
…
Пицунду, Жуковку, Арбат,
…
Внешторг, Госзнак, автомобили,
…
Четырежды лауреат,
…
И подписали, не забыли,
И Старший Брат, и кум, и сват.
…
Так есть антисемиты – или?..
1985
Записка
Срединные годы. Большое семейство.
Я вышел из моды. Какое злодейство.
Какие уроды мои домочадцы.
Я вышел из моды. Я буду стреляться.
В журналах доходы все хуже и реже.
Я вышел из моды, а моды все те же.
Унылые морды моих конфидентов.
Я вышел из моды. Я буду стреляться.
Унылые орды моих супостатов.
Я вышел из моды у чукчей и татов.
Унылые оды пою государю.
Я вышел из моды. Я буду стреляться.
Унылые роды моих вдохновений.
Я вышел из моды и вовсе не гений.
Унылые шкоды моей благоверной.
Я вышел из моды. Я буду стреляться.
Унылые воды каналов и Невок.
Я вышел из моды у нынешних девок.
Унылые своды соборов и спален.
Я вышел из моды. Я буду стреляться.
Унылые ходы в чужие квартиры.
Я вышел из моды у духов эфира.
Унылые сходки под плеткой свободы.
Эх, выпить бы водки!.. Я буду стреляться.
Заговор чувств
…
Булгаковед из Бундесрепублик,
Блондинистый, но в целом неказистый,
В постели то буксует, то юлит
С повадкой лихача-мотоциклиста —
И ванечке лениться не велит.
…
Вы, русские, загадочный народ.
Литература судит ваша тонко,
А вам бы только бабу в оборот.
Ты что – боишься сделать мне ребенка?
А может, отвечаю, ты шпионка.
…
В который раз на практике у вас —
И все, кого ни встречу, сразу в стойку
Булгаков… Азазелло… Высший класс…
Минуту про Булгакова – и в койку.
Подай-ка, милый, жигулевский квас.
…
А ты зачем приехала сюда, —
Я возразил ей, полузасыпая, —
За тем ты и приехала. О да!
Ругаешь русских, а сама такая.
Весь твой Булгаков – вздор и ерунда!
…
Она за пивом встала и, заплакав,
Сказала: не люблю СССР.
Один был настоящий кавалер,
И с тем – несовпаденье зодиаков.
А я сказал: пошла ты в бундесвер!
…
Но тут шаги послышались и стук,
Как в телефильме маленьких трагедий.
Рванулся к двери мой залетный друг,
Забыв о неодержанной победе
Под Сталинградом, хоть была без брюк.
…
В костюме довоенного сукна,
Тряся свежепомытыми кудрями,
Вошел красавец, стройный как сосна.
Поклон глубокий он отвесил даме —
И закричала: вот моя весна!
…
Я начал: Миша, что за маскарад?
Средь бела дня! Ты что, ушел от Лены?
Ушел? Друг мой, я только что не взят.
Но вот, извольте видеть, не горят.
И немка, онемев, – они нетленны!
…
Я написал! А я переведу!
Я покарал! Ну прямо как Всевышний!
И аз воздам! А я издам!.. Иду,
Воскликнул я, поняв, что третий лишний
Здесь непременно попадет в беду.
…
Но тут со стула соскользнул стакан,
И в дверь ввалился жирный недомерок
В затрюханном пальто и в драбадан.
Спросила Хельга: что за хулиган?
Представь меня подруге, Кавалеров!
…
А это, – начал Миша… Погляжу,
Намылился на Запад? Просишь визу?
Все строишь недотрогу и ханжу?
И немочке: а вам я доложу,
Вы в неглиже – жасмин, расцветший снизу.
…
А ты зато, – споткнулся первый гость, —
А ты зато работаешь на власти!
А я им мщу! Ты тайно мстишь, прохвост,
А я им льщу, выплескивая злость.
Представь меня красавице, ломастер!
…
А мой успех у женщин – это как?
Да взять хоть эту – чем не Маргарита?
А ты опять остался в дураках.
Представь меня! Скажи ей, вертопрах, —
Она, как роза, всем ветрам открыта.
…
Заспорили о технике письма,
О том, что лучше – тушь или чернила,
Но западная штучка и сама
Про все, что нужно им, сообразила —
И началась такая кутерьма,
…
Что затряслись соседние дома.
Нечистая торжествовала сила.
Ведь не за всякий заговор – тюрьма,
Дыра не обязательно могила,
И немцев бить мы рады задарма.
Последнее танго в Париже
…
Не надо, Боря, Миша не велить.
…
Не на добавку, с утря на поправку.
…
Отдзынь!
…
А, падла, Соня, бросим пить
И купим к ляху видеоприставку.
…
Ну, ты озвезденел, поена мать.
Они в комиссионке, не достать.
Тебя барыги выберут, как сявку.
…
Не бзди! теперь их делают у нас.
…
Не залупайся! наши не фурычат.
…
Не надо песен! гонят высший класс.
…
Который год талдычит и талдычит.
…
Раз ты не понимаешь ни пера!
…
А ты не лезь граблями в буфера!
Налижется – и, здравствуйте, приспичит.
…
Вот был бы видеомагнитофон,
Хоть поглядела б, как оно бывает.
А как бывает, подлый ты долдон?
Раз фукнет – и неделю не вставает.
…
Вставает, Соня, это ты не на…
…
Ага, повертит попкой Роднина —
И варежку пьянчуга разевает.
…
Та Роднина давно с тебя в обхват.
…
А я тебе старуха?
…
Ты старуха.
…
Так молодых дери, дегенерат!
…
И задеру, брать буду, бляха муха!
…
И выметайся, сволочь, со стола!
…
Сонь, уй ли ты… Сама же не дала.
…
Программа «Время» – первая порнуха.
1986
«Великая и малая страна…»
Великая и малая страна
Соседствуют.
Нет ничего несложней,
Пока раззявы служат на таможне,
Забыть названья, спутать имена,
Зайдя за кустик, забрести в столицу,
Попасть на подозренье как шпион,
Попасть впросак,
Врасплох
И в психбольницу,
Быть призванным в туземный гарнизон,
Участвовать в гражданской заварухе,
Жениться на последней потаскухе,
Прижить с нею полдюжины ребят,
Отправиться на пикничок на травку
Полюбоваться на свою оравку —
И угодить негаданно назад,
Где и кусты не высохли,
Как будто
Остановилось время или ты
Отсутствовал какую-то минуту
На расстоянье где-то в полверсты,
А может, и по ягоды, но где же.
На той же ноте спор из-за ветвей,
И суперделикатные невежи
Пропажи не заметили твоей.
«Твой психиатр, Сережа, костолом…»
Твой психиатр, Сережа, костолом —
Электротехник черепной коробки,
Решивший сдуру вывернуть все пробки,
Чтоб абы как не дернуло умом.
А на меня другие мастера
Нашли аналогичную управу —
Да я бы обесточил всю ораву,
Сверкни в ней хоть малейшая искра!
Но я брезглив и тучен. Ты брезглив
И тучен. Мы за скобками. Вне скобок.
И потому по-прежнему бок-о-бок,
Хоть мегаватты крутит жилмассив.
«Баюкая больную руку…»
Баюкая больную руку,
Аукая любую боль,
Так любишь собственную муку,
Что удавись – или уволь.
Все происходит не с тобою
Одним. Теперь хоронят в ряд,
Увозят целою гурьбою
И одинаково кроят.
Теперь все судьбы, семьи, связи
Переплелись в один клубок,
И путь из грязи – путь по грязи —
Проходят тысячи сапог.
Теперь одни и те же брашна
Смело, как сон, со всех столов —
И ломятся они. И страшно
Лишь от одних и тех же слов.
«Полно повсюду тихих сумасшедших…»
Полно повсюду тихих сумасшедших —
По возрасту от буйства отошедших, —
Клубятся в каждом поезде метро:
Стоят рядком, уткнувшись носом в книгу,
Сжимая губы в мысленную фигу,
Кивая равнодушно и хитро.
Стоят в одежках из недосыпанья;
Рупь на разврат и рупь в обед в кармане,
Полтинник сыну из другой семьи —
На семечки с отеческим советом.
Бренчат ключи дуэльным пистолетом,
И по-японски вечный Год Свиньи.
Я помню их в ударе и в угаре,
На Карадаге и Тверском бульваре,
В сапожных и художных мастерских,
Я помню их с гитарой и тетрадкой,
Я помню их, бушующих украдкой,
Я помню их, о, как я помню их!
Полно повсюду тихих сумасшедших —
В иное измеренье перешедших,
Перемахнувших – и не без шеста —
На вкрадчивое ложе из опилок,
Пока попутный ветер дул в затылок,
А встречный ветер веял на уста.
Когда ночное сито самолета
Отсеяло того-то и того-то,
А та и эта вздумали рожать,
Когда сошли с арены чемпионы,
Когда пошли в инстанции шпионы
И даже водка стала дорожать,
Когда – уже осанистые – дяди
С годами оказались на окладе,
А те, что оставались не у дел,
Их костерили или совестили —
И намекали, чтобы угостили,
Поскольку и паскудству есть предел, —
О чем я? – Как больничная баланда,
Перекипела сборная команда
И перешла работать в сторожа
Наук, и в кандидаты пустословья,
И в постники душевного здоровья,
И в сверстники былого куража.
Полно повсюду тихих сумасшедших —
Ту точку архимедову нашедших,
Где шар земной попрыгал – и затих.
Я помню их в разгаре и в размахе,
Я помню их в смирительной рубахе,
Я помню их, о, как я помню их!
«Ее рука всегда под партой…»
Ее рука всегда под партой.
А ты, примерный пионер,
Клонясь над контурною картой,
Краснеешь, как СССР.
Ее рука – всегда в кроваво-
Неаккуратных коготках —
Обводит контуры державы.
Но та, под партой… Ах и ах!
Но та, под партой… Кто отсядет?
Какой там, к лешему, звонок?
…И ведь того гляди погладит!
Уже потрогала разок!
«Надежды тех, кто возле сорока…»
Надежды тех, кто возле сорока,
Не говоря про прочие желанья,
Не обзавелся баней с «жигулями»,
Намылили, как лошади, бока
И выдают заливистое ржанье,
Спеша вот-вот рвануть под облака
И перейти к казне на содержанье.
Друзья мои и недруги мои
Кипят в безалкогольной эйфории.
И те, и эти чаю наварили
На три-четыре свойственных семьи,
И по-хозяйски распускают крылья,
И красным оком косят, бугаи,
Повадку холощеной камарильи.
Все будет, говорится, наконец.
Все будет, говорится, непременно.
Затем и ждать умели беспримерно
Под робкий грохот форток и сердец.
…Страшась, как государственной измены,
Сбежать отсюда – и тоскуя здесь
Как патриоты или джентельмены.
Теперь о нас и радио не врет,
А понемногу, слава богу, хвалит.
…И там они, должно быть, чаю сварят —
И ну глядеть с надеждою вперед:
Где теплый снег того гляди повалит,
Пуховые сугробы наметет
И всех, как бабу старую, завалит.
Шестое августа по-старому
Отец Абрам Гуревич говорит,
Что лучше есть скоромное на постной,
Чем изучать марксизм или иврит.
…
Одумайтесь-таки, пока не поздно.
…
В столице предарестно и гриппозно.
…
Он говорит, что Чистые пруды
И в самом деле выпили жиды.
…
Во все журналы входит Гумилев
С записочкою – как бы от генсека.
И вообще, блатуют мертвецов,
Литуют, как родного человека.
…
Ночь, улица? – Скорей: фонарь, аптека.
…
Он говорит, что кашель и понос
Куда страшней, чем обыск и допрос.
…
Не ухнулся родной ракетоплан,
Как было дело у американ,
А в остальном – мы крепко поднажали.
…
Еще не решена судьба цыган.
…
В футболе – как всегда, в четвертьфинале.
…
Отец Абрам Гуревич говорит,
Что православье – только предстоит.
1986
Профессор Пимен
…
Другие – кто в картишки, кто в козла,
Конец ознакомительного фрагмента.