Пролог
1/13
Год 11.973
Сегодня была та смена, которая самая страшная. Предыдущая еще ничего, по крайней мере, от предыдущей нельзя получить таких «подарков», как клизма не раствором, а простой водой, или укол трупной жидкости. Предыдущая даже иногда сонирует трубки больным… вчера, впрочем, не сонировала. И не кормила. Кормила еще одна, до неё, но кефир оказался просроченный, и сильно, поэтому после этой кормежки стало только хуже.
– Здорово, ханурики, – произнес кто-то неразличимый. – Ну чо, зэка… Ща задристаете мне тут всё на хрен, вонючки… Лютик, приволоки клеенку, – это куда-то в коридор. – Надо коматозникам жопы помыть.
…Самое плохое – это то, что ничего невозможно сделать. Даже дышать нормально, и то невозможно, потому что в трахее – железная трубка, и что-то там совсем не так, как надо, потому что от кислородного голодания с каждым днём всё хуже и хуже. Оставшиеся относительно целыми правая рука и правая нога принайтованны к койке намертво, левая рука с раздробленными выстрелами локтем и предплечьем, впрочем, тоже. Свободна только левая нога, но с левой ногой такое, что про это лучше не думать. Там нет сустава. Тазобедренного. И нет колена. Есть, кажется, какие-то костные осколки – когда его переворачивают, слышен омерзительный хруст, осколки трутся друг о друга.
Боль, конечно, тоже есть, но к боли он быстро привык и адаптировался – сказалась прежняя практика. Боль – это было не самое плохое. Он понимал (в те моменты, когда возвращалось сознание) что умирает – то, что они делали, смерть не отсрочивало, только приближало. И он понимал, как он умирает. От чего. Конечно, не всё, но большую часть – к сожалению, понимал.
Левую руку отмотали от железной трубы – если бы он мог орать от боли, он бы орал, но в горле железная трубка, и, кажется, гноится стома… Взяли за плечо и за то, что осталось от тазобедренного сустава. Грубо дернули в бок, переворачивая.
Патрубок пережало, дышать стало совсем невмоготу. Мало того, что аппарат дышит слишком медленно, так еще и это.
Ну всё.
Вот сейчас…
В глазах темнело – потому что к удушью и первой боли прибавилась вторая боль. Там сплошные нарывы, а в них, со всей дури – зазубренным старым наконечником…
– Чего ты жмешься, целка? – раздраженный голос, и новый тычок. – А ну, скотина, давай!
Удар по больной руке, хлесткий, короткий. Потом – по ноге, по бедру, кулаком, и боль взрывается в голове миллионом неоновых искр, и отчаянно нужно дышать, но воздух вязнет, и приходится ждать, пока аппарат соизволит сработать.
Как же хочется потерять сознание и умереть.
Да, именно в таком порядке.
Больше не могу.
***
– Немедленно прекратите манипуляцию, – Фэб стоял в дверях палаты, а позади него Кир аккуратно укладывал на пол Лютика, второго санитара. Рыжий, оттеснив Фэба плечом, бросился к койке.
– Господи… ты что делаешь, садист?!
– Слуш, ты, зэка, отвали, – санитар сплюнул сквозь зубы. – Допрыгаешься ща.
Фэб быстрым шагом подошел к койке, взял санитара за плечо, и швырнул по направлению к двери – Кир подхватил его, пару раз двинул по сытой кормленной роже, и толкнул на лавку, стоящую у стены в коридоре.
– Сиди тут, – приказал он. – Попробуй только уйти. Уйдешь – найду и убью. Понял, тварь? Повторить?
– По-по-понял… – проблеял тот.
– Малаца, – одобрил Кир. – Мужики, что там?
– Кошмар, – односложно ответил Фэб. – Рыжий, подожди, я сам подышу его. Ит, это мы… давай, милый, надо лечь на спину… вот так, хорошо, хорошо… потерпи, сейчас поможем. Совсем чуть-чуть потерпи.
– Трубка забита, не смогу сонировать. Надо вынимать, – рыжий заозирался по сторонам. – Эй, козлина! Трубки на смену стерильные где?
– Нету. Простые есть, в шкафу…
– Охренели?! Где укладка с зондами? Где у вас тут вообще всё, а?
– Кир, подожди, не кричи, – попросил Скрипач. – Ребят, попробуйте всё-таки сонировать… она по диаметру не совпадает, слишком маленькая… так, морда, быстро сюда ларингоскоп, набор бужей, и новую трубку, – распорядился он. – И вызовите главного врача. Я его хочу харей ткнуть в это всё!..
– А чего такое «бужи»? – не понял санитар.
– Кир, сходи с ним, – попросил Фэб. – Рыжий, ты тут случайно хотя бы хлоргекседин не видишь? Во рту нарывы, живого места нет.
– Я вообще ничего не вижу… Ит, побыстрее подышать, да? Больно? Вот так, давай… Сейчас мы тебя продышим, надо только найти, чем это сделать. Ты понимаешь меня? Ну ты хотя бы моргни, если понимаешь… ага, молодец. Фэб, поищи новокаин.
– Сам поищи, я пока что тут… Кир, нашли?
– Нашли, – зло сказал Кир в ответ. – Это вообще единственное, что у них тут стерильное было, они тупо не знали, как этим пользоваться. Ларингоскоп тоже нашли, клинок, правда, один. Прямой.
– Спасибо, что не детский, – Скрипач ощупывал Иту шею. – Так… Кир, скажи морде, чтобы принесли новокаин и адреналин. И… мне пинцет нужен. Ит, еще пять минут, – попросил он. – Надо же, даже батарейка живая… так. Ребят, там в глотке какая-то хрень, судя по шуму.
– Выше связок? – ошарашено произнес Кир.
– В том-то и дело, что выше. Я сейчас попробую вытащить. Фэб, ты его дышишь, Кир, подтягивай трубку вверх, – приказал Скрипач. – Пинцет есть?
– Сейчас… не знаю, что им делали, но какой-то есть. Сойдет?
– Сойдет, лишь бы подцепить как-то. Ит, терпи.
Скрипача недаром хвалили за его руки – он порой умудрялся делать совершенно невозможные вещи. Вот и сейчас он каким-то чудом сумел подцепить и вытащить ссохшуюся мокроту, которую выдохом забило уже не просто под трубку, а загнало выше, на уровень связок. Сгусток выглядел, как длинный ссохшийся шнур, который был влажным лишь на конце.
– Я тут поубиваю всех, – охрипшим голосом произнес Кир. – Давай, псих, давай. Уже полегче, да?
Дышать и впрямь стало немного легче. Совсем немного, но и так уже лучше. Ит в полном изнеможении закрыл глаза.
– Родной, не спи, – попросил Фэб. – Мы сейчас сделаем новую стому, слышишь? Сделаем новую и зашьем старую. Она гноится, это опасно.
Что и как они делали, Ит пропустил – дышать снова стало тяжело, и он, видимо, ненадолго потерял сознание. Очнулся от того, что внезапно стало легко дышать, для этого не требовалось вообще никаких усилий, и это ощущение было настолько ярким, что он, вопреки логике и разуму попробовал вдохнуть самостоятельно. Кто-то тут же поддержал его вдох, и еще раз, и еще, и еще…
– Хорошо, хорошо, – послышался где-то в отдалении голос Фэба. – Рыжий, Кир, найдите лазикс. Или лучше ты, Скрипач, найди, а мы еще раз сделаем лаваж. Очень много мокроты, нужно промыть бронхи.
– Еще бы ее было не много, при бронхите… Так. Температура тридцать девять и четыре, давление сто восемьдесят, пульс сто двадцать. Фэб, запомнил?
– Угу… Кир, откашляй его, пожалуйста, я сейчас еще раз… вот-вот-вот, молодец, молодец… мы быстренько, не бойся. Кир, кислород сто процентов дай, через пять минут на семьдесят.
Струйная, вяло подумал Ит. Они делают струйную, поэтому так легко. Жалко, что я умираю… и ведь даже не могу сказать, от чего… они поймут сами, это дело получаса, но если бы я мог сказать, они бы просто обезболили и проводили… Ребята, не надо меня лечить, я так замучился за эти три месяца, что уже не хочу, чтобы меня лечили… отпустите меня…
– Живот твердый, – в голосе Фэба тревога. – Как бы спросить-то… родной, если живот болит, мигни, пожалуйста… Что грудь болит – понятно, она сейчас не может не болеть. Сердце болит?
Да, скъ`хара. Болит. Уже два месяца болит, день и ночь, без перерыва.
– Кир, сбегай, глянь, что у них за процедурная. И зайди к этому главному, который до сих пор не соизволил дойти, забери наборы для гермо. Какие будут.
– Хорошо бы были. Я как подумаю, что его обычным зондом… никакой промедол не поможет, а наркоз он не выдержит.
– Ладно, сейчас…
Я придумал способ поговорить с тобой, скъ`хара. Вот только как дать тебе понять, что я его придумал? Руку поднять сил нет. Совсем. Как попросить тебя взять меня за руку, которая здоровая?
– Что ты хочешь, мой хороший? – Фэб стоит рядом и гладит по голове. Лицо – под маской, волосы тоже убраны, видно только глаза. Правильно, молодец, Фэб. Без маски со мной рядом сейчас лучше не находиться…
Ну проследи! Смотри туда, куда смотрю я!.. Какой же ты глупый, скъ`хара… пожалуйста, посмотри туда, куда смотрю я… ну, пожалуйста…
– Так, лазикс есть, – радостно сообщает Скрипач. – А чего это у тебя с рукой? Фэб, рука дрожит. Раньше не дрожала. Подожди… Ит, ты это специально?
Умница, рыжий! Да, да, да, да! Возьми за руку!!!
– Что ты делаешь?
– Да подожди ты! Ит, это что? Морзянка?!
Да!!! Ну, наконец-то. Спасибо, рыжий. Спасибо…
– Фэб, дай ему сто процентов на пару минут. Так полегче?
«Да».
– Как ты себя чувствуешь?
«Умираю».
– Подожди, не торопись, – голос Скрипача серьезнеет. – Всё неприятное мы сейчас уберем, боль тоже уберем, тебе станет легче. Обещаю.
«Сепсис у меня сепсис рыжий прости поздно».
– Ты уверен?
«Да».
– Давай без паники пока что.
«Миокардит скоро станет сердце спасибо что пришли так тосковал сейчас хорошо вы рядом».
– Я тебя еще раз прошу, без паники. Мы всё промоем и вычистим, начнем гамаглобулин, антибиотики, и плазму…
«Тут ничего нет уже не надо обезболь устал всё время больно».
– Что устал, вижу. Родной, скажи, когда вашей палате последний раз давали кушать? – Скрипач, милый, я же не больной, не такой больной, с которым так нужно, зачем ты…
«Позавчера кефир потом рвало».
– Ясно. Сейчас глюкозу, потом придумаем, что тебе дать поесть.
«Другие больные плохо отключите труп у окна».
– Кир уже отключил. Отдохни полчасика, и поедем, промоемся.
«Не надо обезболь пожалуйста».
– И не надейся.
«Передай Берте я люблю ее».
– Она это и так знает.
«Передай».
– Ладно. Кир, что там с процедурной?
– Греют. Это не процедурная, а холодильник. Ну как вы тут?
– Общаемся морзянкой. Ты наборы достал?
– А как же. Сейчас промоем в лучшем виде, не сомневайтесь. Смотри-ка, действует лазикс…
– Так, я пошел за антибиотиками и глюкозой. Рыжий, проверь амбушку, она, кажется, с трещиной. Ехать придется на мешке, тут промывать нельзя, к сожалению…
Снова уплывающее сознание, в голове полнейшая каша, дышать легко, но тело почему-то сводит… кажется, от холода. Длинная, болезненная судорога, голоса рядом становятся встревоженными. Еще одна судорога, сильнее прежней.
– Да понятно, что замерз, но релаксанты в больнице должны быть!!! И потом – какая кома?! Вы очумели?! Человек в сознании, ни контрактур, ничего. Он с нами разговаривает, общается!
– Как можно разговаривать с трахеостомой?
– Морзянкой можно разговаривать!!! Что у вас тут вообще творится, вашу мать! Вы за больными почему не ухаживаете?!
– Эти больные – преступники! Вот конкретно ваш виновен в убийстве восемнадцати человек!
– Убийство во время боевых действий по всем законам расценивается иначе, но это и неважно! И даже то, что его оправдали, и вы видели оправдательный приговор, неважно тоже! Для вас, если вы врач, не существует плохих или хороших, преступников или не преступников! У вас – пациенты! Мне по буквам повторить?! Вы знаете, что он сам врач, и что он только за два последних года людей спас столько, сколько вы за всю жизнь не видели? Вы спокойно смотрели, как ваши санитары измываются над больными!!!
Господи, рыжий, чего ты так орешь…
– Он весь избит, весь в синяках, старых и новых! Ваши санитары бьют больных, находящихся на ИВЛ! И лишь иногда снисходят до того, чтобы сонировать мокроту или дать сто миллилитров тухлого кефира! Из этого вашего отделения хоть кто-то вообще живым вышел?!
– Вышел.
– Я вам не верю, потому что живым после такого остаться невозможно.
– Что вы от меня сейчас хотите?
– Лабораторию, плазму, лекарства, глюкозу, парентеральное питание – для всех, кто находится в этой палате. Не только для него, для всех, кто в интенсивной. И если у вас остался хотя бы грамм совести, дайте нам телефон.
– Телефон в ординаторской, пользуйтесь. Но… вы ж понимаете, что он безнадежный.
– Мы много что понимаем. В том числе и то, что бороться будем до последнего. Плазма нужна срочно. И лаборатория тоже нужна срочно. Не можете сделать анализы сами, пустите нас. Мы сделаем.
– Да делайте вы что хотите, – тяжелый вздох. – Не разберешься с нашими властями. То прикончи, то вылечи…
– Первое у вас мастерски получается, во втором сильно сомневаюсь!
***
– Берта, нужны простыни, ты поняла? Старые простыни, ветхие такие, которые обычно на тряпки рвут… Чем больше, тем лучше. Не знаю, у кого! Вспомни, кто проходил геронто-программу, позвони, может, кто-то ответит… Я тебя умоляю, ты что! Какое там… он еле живой… Единственное, что вы можете реально полезное сейчас сделать – это достать простынки. Да, надо много. Десяток, не меньше. Лучше больше, прогладь утюгом с двух сторон, и привези. Да потому, что на ИВЛ, и потому что пролежни… да… Ничего хорошего сказать не могу, прости. Мы делаем, что можем… нет, высокая, не получается сбить. На полградуса сбили, но всё равно тридцать девять… нет, он в сознании. Просил рыжего, чтобы он тебе передал, что тебя любит. Да, так вот… морзянкой… Бертик, ты не плачь, ты простынки достань, ага? Мы еще повоюем…
***
– Нет, это не кома. Спит. Он совершенно измучен, пусть отдыхает. Плохо то, что температура не падает. Да, четыре единицы плазмы уже перелили, антибиотики широкого спектра действия, но…
– Ваш друг опять пошел звонить?
– Да, пытается вызвать кого-нибудь из проходящих портал. Вы объяснили своим сотрудникам то, о чем я говорил два часа назад?
– Да.
– Тогда какого черта во второй реанимации восемнадцать в палате вместо двадцати пяти?
– Там не работает отопление.
– А вы возьмите и почините.
***
– Да, снова я. 1/13. Кто проходит портал?
– К сожалению, опять военные.
– В плане на проход есть кто-то еще?
– Файри Соградо, я уже говорила вам, что у нас нет плана на проход. И быть не может, потому что идут боевые действия, группы заводят в соответствии с приказами сверху.
– Простите… Через двадцать минут снова свяжусь с вами.
– Я вам искренне сочувствую, но ничем не могу помочь, – девушка-координатор, по всей видимости, не лгала, голос у нее и впрямь был грустным. – Оставайтесь на связи.
– Спасибо.
***
– 1/13. Никто не…
– Проходит первая группа госпиталя святого Иоанна, Санкт-Рена. Связываю?
– Да!!! 1/13, краснопресненская тюремная больница, срочно нужна помощь!
– Рыжий, ты что ли?!
– Илья?..
– Матерь божья… не ори, скажи толком, что такое? Вы… уже здесь?!
– Илюш, быстрее, умоляю! Септический шок, мы ничего сделать не можем!..
– Кто? – в голосе Ильи послышалась тревога.
– Ит.
– Так. Что нужно?
– Всё нужно! Блок по максимуму, хирургическая…
– Сколько продержится?
– Уже нисколько. Илья, быстрее!
– Десять минут, рыжий… Саиш, закажи блок! Скрипач, секунду, мы до площади дойдем, нам блок посадить надо, – торопливые шаги, сопение. – Саиш, давай с нами. Всё, мы вылетели. К окну подойти там можно? Окно большое?
– Большое, но с решеткой. Ладно, хрен с ней, Кир сейчас выломает.
– Кир? И кто из ваших в результате там?!
– Все.
– Вашу маму… Что с Итом? Как это случилось?
– Это уже три месяца как случилось. Нас расстреляли на выходе из портала. Можно быстрее? Ему совсем плохо, сердце останавливается, Фэб сейчас руками качает, запустить не можем…
– Рыжий, пять минут, мы уже над городом. Уберите окно, завесу потом воткнем туда, и ладно.
– Сейчас… Кир, «Вереск» на подлете, надо окно убрать!
– Ща сделаю. Слушай, Фэб запустил, так что ты это… не трясись.
– Я не могу не трястись, понимаешь? Как я…
– Пошли ломать окно.
***
– Ой, нехорошо-то как… – Илья горестно качает головой. – Это как же такое вышло… Рыжий, голову ему чуть вверх, я заведу доску. Спасибо… Саиш, «карту» кинь… ребят, поехали по общему. Надо хотя бы попытаться.
Поль сейчас маневрировал, стараясь подвести блок так, чтобы он полностью перекрывал окно, а они впятером стояли у койки, и спешно делали первичный анализ. Участки воспалений, кровоток, степень заражения. Судя по выражению на лице Ильи, дела были действительно плохи – он то и дело принимался сопеть и хмуриться, но потом спохватывался и переставал.
В «Вереске», когда Илья ставил рыжего с собой в одну бригаду, тот часто ругался с ним из-за этого сопения. Чем-то оно ему не нравилось…
– Так. Заменяем кровь на вторую экстренную, параллельно разгружаем сердце.
– Почему не на первую? – спросил Кир.
– Свертываемость выше, давайте на вторую.
– Пятнадцать процентов своей.
– Десять, – Илья отрицательно трясет головой. – Снизим вероятность прохода пневмококка и синегнойной через ГЭБ. Голова сейчас в плюс, остальное…
– Потом, – отмахивается Скрипач. – Давайте, поехали.
– Стой в желтой зоне пока что, у тебя руки трясутся. Саиш, завел? Становись вторым в красную.
– Угу. Рыжий, а ну, взяли.
«Комбайн» выкатился из блока без звука. Подвели поближе, выдвинули хирургические стулья.
– Не надо пока, пешком постоим, – отмахнулся Кир. – Диски под локти лучше дайте, а тут черти сколько с руками навесу придется…
…Своя кровь уже почти вся – в аппарате. Осталось только десять процентов, их оставить необходимо – существует парадоксальная реакция при использовании заменителей, организм начинает отторгать свою кровь. Эти десять процентов необходимы для того, чтобы потом можно было постепенно заменить эрзац.
Эрзац выглядит, как белесая мутная жидкость – и поэтому Ит сейчас бледен, как белая «доска», на которой он лежит. Ко всем крупным проекциям сосудов подведены и подключены модули, соединенные с системой. К части доступных сосудов помельче – тоже. Маленький разрез, затем вена подхватывается «кошачьим языком», тоненькой лопаткой с шершавым покрытием, выводится наружу, и фиксируется в модуле, который ее разделяет и делает двойную вставку. Установка по две секунды на зону, один из самых быстрых методов общей замены. По одной части модуля уходит в аппарат собственная кровь, по другой – в кровоток поступает заменитель. Метод максимально щадящий, он компенсирует сразу всё: и сердечную недостаточность, и гипоксию, и обезвоживание, и многое другое. Не последнюю роль в этом, разумеется, имеет состав эрзаца.
Замечательная штука, надо сказать, этот кровезаменитель. Очень много всего умеет. Свертываться по команде, например. Темнеть, чтобы обозначить пораженную область. Переносить кислород. Доставлять нужные элементы через любые барьеры, в том числе и через ГЭБ, повышая его проницаемость на время «доставки» и после снижая её до нормы. И многое другое.
Но своя кровь всё-таки как-то лучше… хотя бы потому, что она – живая.
– Красоту из горла выньте, кто-нибудь.
– Подожди, что делаем? «Выньте»… дурацкое дело не хитрое, но в правом легком полно очагов. Левого, считай, вообще нет, только верхушка.
– Состав его уже дышит, надо снизить нагрузку. И оба сердечка мне не нравятся категорически. Они даже без нагрузки еле справляются.
Несколько секунд Дослав напряженно думал, потом произнес:
– Давайте оперативно. Выводим сейчас оба сердца, и, если что не так, работаем дальше, уже не травмируя. В легкие предлагаю гель, быстрее снимем воспаление.
– Через час, – покачал головой Илья. – Организм отчаянно хочет жрать, если вы не заметили. Саиш, подключи дополнительное, пожалуйста. Давайте покормим и понаблюдаем, как дело пойдет.
– Стоп, – это уже Фэб. – Не торопитесь. Тут или/или. Оперативное вмешательство плюс активный метаболизм он точно не выдержит. Так что или рискуем и выводим оба сердца, или пробуем пока что обойтись терапевтическими методами. В конце концов, часть очагов можно убрать на зондах. Я за терапию.
– Фэб, не дури. Сколько ты уберешь очагов из тех же легких зондами? Полсотни? А остальные?.. Легкие, если честно говорить, под замену. В плевральной полости гной, точнее – гнойная капсула, левое легкое не работает, там сдавление. Я бы и сердца под замену поставил, но нет возможности…
– Мы можем выиграть это время, – в голосе Фэба зазвучала мольба. – Илюш, не форсируй! Я тебя умоляю, не форсируй.
– Прекрати панику, – Илья строго глянул на Фэба. – У нас сейчас три приоритета: голова, оба сердца, легкие. Легкие поражены. Оба сердца тоже. Ты же сам видишь – даже на составе температура за час опустилась на полградуса, и всё. Нужно срочно убрать хотя бы часть источников заражения, но делать это, не подняв метаболизм хотя бы немного, мы не можем. Мы не сможем успешно вмешаться, если он нам не будет помогать. А он не сумеет, ресурса нет. Поэтому кормим, а потом…
– Илья…
– Потом ставим верхний порт, нужно спасать голову.
– Илья, нет… здесь?! – в глазах у Фэба был ужас. – Мы затащим заразу, тут нельзя, это невозможно, ты что…
– Опомнись! «Затащим заразу», – передразнил Илья. – Он и так собрал всю флору, которую было возможно собрать! Если мы будет стоять и смотреть, он сейчас нам даст атакой полиорганную, и привет! Глаза разуй, Фэб! Если по уму, то надо срочно ампутировать и руку, и ногу, в костных осколках – стафилококк, который даже составом нужно убирать двое, а то и трое суток!
– Миокард я стимулировать боюсь, – вмешался Дослав. Саиш согласно кивнул. – Сколько раз вставало сердце?
– Дважды, – беззвучно ответил Фэб.
– Ну вот. Что и требовалось доказать. Идет заточка на последующие остановки. Дальше – тут уже перитонит в наличии, если ты не заметил, а это еще один рассадник инфицирования. Мы не промоем это всё зондами, тебе это отлично известно. И инфекцию мы не остановим. Поэтому – давай хотя бы частично проводить мою схему.
Фэб закрыл глаза.
– А ну, посмотрел на меня, – приказал Илья. – Давай, коротко рассказывай, что ты предлагаешь.
– Я… – Фэб осекся. – Я предлагаю продолжать состав…
– Мы то уже делаем, и это почти не работает, – заметил Дослав.
– Но прошло слишком мало времени! – Фэб повернулся к Дославу. – Мы только начали, а срок ответа в этом случае может очень сильно варьировать.
– Фэб, не обманывай себя, – попросил Илья. – Это порочный путь.
– Он не справится, – прошептал Фэб. – Ты же видишь.
– Ты это специально делаешь? – вкрадчиво спросил Илья. – Хорошо. Могу озвучить я, если тебе тяжело. Он уже фактически мертв, и он умрет в любом случае. Что бы мы ни делали. Единственное, что сейчас в наших силах – это попробовать удержать приоритеты, которые относительно сохранны. И попытаться довезти его до госпиталя…
– Который еще найти надо, потому что нас с ним хрен кто примет с такими показателями, – проворчал Дослав. – Саиш, давай запрос, а мы пока что покормим и порт поставим.
– Я уже даю запросы, – Скрипач, до этого не вмешивающийся в разговор, поднял голову. В воздухе под его рукой висел полупрозрачный визуал. – Пока что ни одного положительного ответа.
Голос его звучал безучастно и глухо.
Илья досадливо покачал головой.
– У тебя приоритет низкий, – проворчал он. – Саиш, давай ты. И смотри военные, пожалуйста… Кир, колхоз «Обильный» и пансионат «Поля», это где находится?
– Понятия не имею, – пожал плечами тот. – А что?
– Оттуда сейчас дали положительный ответ, примут, у них есть инфекционное и отдельные боксы. От Москвы это далеко?
– Илюш, уточни сам, – попросил Кир. – Тут этих колхозов, как собак нерезаных.
– Ясно… Угу. Двадцать минут лёта. Работают они по пятому уровню, это уже дело. Жалко, что не по шестому, – Илья на секунду задумался. – Дослав, что с динамикой?
– Хреновая динамика. Уходим на 1/14. Даже если довезем…
– Давайте сначала довезем, – решительно сказал Илья. – Всё, времени нет. Поль!
– Уже, – отрапортовал тот, – поехали. Порт по дороге поставим.
***
Берта и Джессика стояли у КПП, пытаясь втолковать охраннику, что их велено пропустить, когда от окна третьего этажа тюремной больницы отошел серый медицинский блок. Он поднялся вверх метров на сто, и, всё набирая скорость, стал уходить дальше и дальше, превратившись через минуту в едва различимую точку, растаявшую в теплом сентябрьском воздухе над городом.
Берта заметила его первой, дернула Джессику за рукав. Та подняла голову, прищурилась. По лицу было не разобрать, о чем Джессика думала в этот момент, но вряд ли о чем-то хорошем…
– Можно не идти, – Джессика поморщилась. – Они его увезли.
– Живого? – напрямую спросила Берта.
– Относительно. Да, живого. Бертик, давай в Бурденко поедем, – попросила Джессика. – Может, хоть там эти простынки возьмут?
– Поедем, – согласно кивнула Берта, глядя в пустое небо. – Ты потом моих найти сумеешь?
– Наверное, – Джессика вяло пожала плечами. – Если посплю хоть сколько-то.
– Может быть, нам там разрешат поспать, – предположила Берта.
– Там – это где? – не поняла Джессика.
– Ну, в Бурденко. В коридоре где-нибудь. Я… я боюсь идти домой, – Берта прикусила губу. – И не хочу. Я не смогу.
– Поехали, – Джессика подняла сумку с простынями, Берта взяла мешок с их пожитками, которые отдали, когда отпускали из тюрьмы. Мешок был вроде бы не тяжелый, но Берте он сейчас казался просто неподъемным. – Берта, как думаешь, для Ри они врачей тоже дадут?
– Кто? Санкт-Рена? Так вроде бы сразу дали. Ему – сразу дали, это про Ита было сказано…
– Не надо, – попросила Джессика. – Прости. Я что-то плохо соображаю.
– Мотыльков надо забрать, – напомнила Берта. – По дороге заскочим к Томанову.
– Угу… – Джессика на секунду зажмурилась, потрясла головой. – Не получится там поспать, в госпитале, – сообразила она. – На Автозаводскую поедем, к ребятам. Оля говорит, комната маленькая, но поспим как-нибудь.
– Разберемся, – улыбнулась Берта.
Очень, очень трудно улыбаться, когда муж твоей лучшей подруги лежит в госпитале, в коме, из которой, по словам врачей, уже никогда не выйдет, а твой собственный муж…
Так, ладно.
«Если мы обе расклеимся, будет только хуже, – подумала Берта, пристраивая мешок за спиной. – Нельзя. Пока что нельзя. Может быть, потом. Как же хочется плакать. Джессике, наверное, тоже».
***
Ни Скрипач, ни Кир, ни Фэб, так и не поняли, как же выглядит место, в которое они прилетели. Не до того было. Сначала блок пришвартовался к стене, точнее – к балкону, потом откуда-то появилось очень много врачей, и их троих оттеснили в сторону, а после и вовсе выгнали в соседнее с палатой помещение, как выяснилось, на обработку. Однако после обработки к Иту их не пустили, и они несколько неразличимых часов просидели в коридоре, едва ли на полу, не имея никакой информации о том, что происходит. На шестом часу в коридор вышел, наконец, Илья – и они тут же заступили ему дорогу, не позволяя сделать и шага.
– Что? – хриплым голосом спросил Скрипач.
– Чего – «что»? – не понял Илья. – Остановили полностью, положили в «среду». Голова в порядке, успели. Мозг, правда, слегка поврежден, но…
– Как – поврежден? – Фэб расширившимися глазами смотрел на Илью. – Он же общался с нами, реакции были нормальными!..
– Ты мне договорить дашь? – раздраженно спросил Илья. – Поврежден из-за длительной гипоксии, но это-то как раз обратимо. Не надо паниковать по этому поводу раньше времени.
– А по какому поводу нужно паниковать? – нахмурился Кир.
– По всем остальным. Реакции нулевые. Клетки будут жить, пока находятся в «среде», но за семь часов мы не получили ни одного адекватного ответа. Что будет дальше, непонятно. Ждём. Консилиумы каждый час.
– Илья, что с рукой и ногой? – Фэб нахмурился. – Ампутировали?
– Нет, – Илья помрачнел. – Это, к сожалению, невозможно.
– Почему? – удивился Фэб.
– Да потому что они вот оба – метаморфы! – Илья раздраженно ткнул в Скрипача пальцем. – Предупреждать надо о таких вещах! Заранее! Единственный ответ, который мы получили – это попытку рывка в метаморфозную форму в самом начале вмешательства.
– Но у нас сняты сложные формы, – холодея, проговорил Скрипач.
– Ах, расскажите, цветы золотые, – хмыкнул Илья. – В тканях они у вас сняты. Но с костями, разрешу тебе напомнить, вы ничего не делали, потому что это было невозможно технически. Информацию по вам уже подняли, кроме того, тут до сих пор работает Волков, который эти формы и снимал. Дошло?
Скрипач кивнул. На секунду прикрыл глаза, глубоко вздохнул.
– Что будет дальше? – спросил он.
– Работать будем дальше, – Илья посерьезнел. – Завтра сюда еще один малый госпиталь приедет. Ну, не весь, половина состава. Вторая половина поедет сменной ко второй половине «Вереска», которая сейчас у Ри.
– Его тоже привезут сюда? – спросил Кир.
– Нет, – отрицательно покачал головой Илья. – Он нетранспортабелен в принципе. Там, как я понял, вообще без шансов. Мозг разрушен, даже ствол, и тот поврежден. Если я правильно понял, то там, кажется, сохранен частично синтез тропных гормонов… и всё. Не пытайте, я всё равно ничего не знаю. Олле с Заразой и Руби с Васькой сейчас там, и еще отсюда, кажется, шестеро туда полетели. Вернется кто-нибудь, расскажут.
Скрипач сел на корточки, привалившись спиной к стене, и закрыл глаза. Кир присел рядом с ним, положил руку на плечо.
– Не надо, всё в порядке, – едва слышно сказал Скрипач. – Кирушка, правда.
– Идите все спать, – распорядился Илья. – На будущее – в сутки спать минимум по шесть часов, причем один период обязан быть не меньше четырех часов. Иначе к дежурствам не допустят, даже на дублирующее отслеживание. Это не полевой госпиталь, тут другие порядки.
– Но на дубль нас ставить будут? – с надеждой спросил Фэб.
– Исключительно на дубль, вы родственники, а правила ты сам знаешь, – пожал плечами Илья. – Так, всё. Спать. Трястись сейчас нет никакого смысла, ребята. Вы, как говорится, не первый год замужем, и понимаете, что дальше, чем сейчас, ему умереть уже не получится.
– А где тут спать-то? – Скрипач оглянулся.
– Черт его знает, – пожал плечами Илья. – Сейчас спросим, они только совещаться закончат… Ага, – перед ним повисла узенькая строчка визуала. – Да вот прямо в соседней комнате, выходит дело. Идите, ложитесь. Доброй ночи.
***
– Ну как там? – Берта стояла сейчас на границе стерильной зоны, в метре от Скрипача. Дальше идти ей было нельзя.
– Всё то же самое, – ответил Скрипач.
– Понятно…
«То же самое» – это значит, что снова ничего не изменилось. Совсем ничего. Уже полторы недели прошло, а динамики нет, ни положительной, ни отрицательной. И неизвестно, будет ли она вообще.
– А что в городе? – Скрипач, конечно, имел в виду Ри.
– Так же, – Берта отвела взгляд. – Рыжий, Джессику пустили к нему. Почему меня не пускают?
– Ну… – Скрипач замялся. – Маленькая, если хоть что-то сдвинется, они пустят. Я просил, но они говорят, что пока нельзя.
Скрипач лукавил – на самом деле пускать было, считай, и не к кому. Его самого ближе чем на метр не подпускали…
Искалеченное тело лежало сейчас даже не на поддержке, а в компенсаторной «среде», проникающем составе, позволяющем частично сохранять клеточный обмен во время полного отказа работы собственных органов. После стараний трёх сменных бригад на этом самом теле в буквальном смысле не осталось ни одного живого места – порты доступа стояли, где только можно, а где нельзя, находилась «среда». Прикасаться руками к телу не разрешалось, вся работа шла исключительно на зондах, и никак иначе. Температура – пятнадцать градусов, лишь через верхний порт шел кровезаменитель, согретый до тридцати пяти.
Шансы… как позже было сказано, шансы в этот период были нулевые, и даже Фэб недоумевал, почему Ита до сих пор «держат», почему не отпустят. Таких больных «вели», разумеется, до последнего, но, конечно, не после того, как «последнее» уже, по сути дела, произошло. А сейчас врачи Санкт-Рены занимались, по сути дела, реанимацией того, что было мертво, и непонятно на что надеялись.
Скрипач не понимал этого тоже, но у него в те дни не было ни сил, ни возможности задаваться подобными вопросами. Единственное, что ему было дозволено – это сидеть неподалеку от рабочей зоны, на границе белой области и желтой, чтобы никому не мешать. И он сидел, часами не меняя позы, и безучастно следил за действиями врачей.
А врачей было много. В палате постоянно дежурило по четыре человека (это не считая Фэба, Кира, и Скрипача), во время консилиумов могло подходить и еще сколько-то, порой в комнате находилось одновременно до десяти специалистов. Первые трое суток консилиумы шли каждые полчаса, потом – раз в час, затем – раз в два часа. Скрипач и Кир во время этих консилиумов чувствовали себя дураки дураками. Если прежняя полевая практика была проста и понятна, то происходившее сейчас они до конца понять не могли при всем желании. Не тот уровень. Не те знания. Не та область.
Запущенные и приостановленные механизмы умирания, прогнозы и планы, поиск обходных путей, химия обратимых и необратимых процессов, клеточные ответы… Тело сейчас было даже не телом, оно словно бы превратилось в игровое поле, вот только исход этой игры был до сих пор неясен.
– Так когда будет можно? – снова настойчиво спросила Берта.
Скрипач виновато отвел глаза.
– Если будет хотя бы один «плюс», думаю, они разрешат, – сообщил он после полуминутного молчания.
Джессику действительно пустили к Ри, но уже на третьем «плюсе», когда удалось победить застарелое воспаление легких, поднять синтез собственных гормонов, и перевести с заменителя на половинный объем своей крови. Скрипач об этом знал, Берта и Джессика, разумеется, нет.
– Ладно, потерплю, – Берта опустила голову.
– Малыш, я… – Скрипач осекся. – От меня же ничего не зависит.
– Я знаю, – она отвернулась. – Прости, рыжий. Я пойду, наверное.
– Подожди.
– Зачем, родной? Ты стоишь тут, нервничаешь, тебе нужно идти обратно. Мне тоже не легче. Я завтра приду, хорошо? Может быть, что-то изменится.
Скрипач с раскаянием посмотрел на неё. От жалости у него сейчас сжималось сердце – потому что Берту он и в худшие годы такой не видел. Она очень сильно исхудала, волосы на висках поседели, на лбу пролегли тонкие морщинки. О себе она эти дни не говорила вовсе, но Скрипач видел: она еле держится.
– Где ты сегодня ночуешь? – спросил он.
– В «Просторах», мне там койку дали, – она слабо улыбнулась. – Завтра утром в Москву, потом снова сюда.
В Москву она ездила каждый день, но ни Скрипач, ни Кир с Фэбом про это не знали. Подъем в шесть утра, перекусить наскоро остатками дневного рациона (в сутки ей выдавали один полевой рацион Санкт-Рены), потом, на первом катере – в город, пытаться разобрать как-то то, что официалы оставили от их квартиры. После – в Бурденко, вместе с Джессикой. А затем – обратно, чтобы в шесть вечера подняться сюда, на пятый этаж, на границу стерильной зоны, и поговорить со Скрипачом.
О том, что снова ничего не изменилось.
Она страшно устала, но, конечно, никому и ни за что на свете не призналась бы в этом. Хуже всего изматывал постоянный страх и неизвестность, но, увы, поделать с этим ничего было нельзя.
– А до «Просторов» далеко? – Скрипач нахмурился.
– Два километра примерно, – пожала плечами Берта. – Это даже хорошо. Прогуляюсь, воздухом подышу.
Скрипач тяжело вздохнул.
– Да уж, – протянул он. – Воздухом, сказала тоже. Маленькая, ты ложись пораньше, ладно? На тебе лица нет.
– На тебе тоже, – Берта усмехнулась. – Инвалидная команда. Рыжий, я пошла. Есть хочется. Ребятам привет передай.
– Ладно, – согласился Скрипач. – Ты завтра придешь?
– Обязательно, – заверила она. – Куда же я денусь.
***
Вернувшись, Скрипач понял, что в палате идет внеочередной консилиум – в красной зоне стояло человек десять, Фэб и Кир находились в оранжевой (семьдесят сантиметров от красной), перед ними висели визуалы, на которых мелькали, сменяя друг друга, всё новые и новые строки.
– Что случилось? – с тревогой спросил Скрипач, тоже входя в оранжевую зону, и активируя визуал.
– Два плюса, – не поворачивая головы, ответил Фэб. – На второй пробе. Сейчас дали тридцать четыре, думают, что делать дальше.
– Нас оставят? – с тревогой спросил Скрипач.
– Нет, мы уйдем, – вздохнул Кир. – Места мало.
Места действительно было мало: бывший номер, превращенный в палату, мог с трудом вместить человек десять – если эти люди просто стояли, конечно. Но теперь предстояла работа, и поэтому…
– Что будут делать?
– Как раз решают, – ответил Фэб.
– Выйдете, пожалуйста, – попросил один из врачей. – Вы отвлекаете.
– Хорошо, – кивнул Фэб. – Ребята, идемте. Андрей, мы сможем следить?
– Конечно. Посидите пока у себя.
– Спасибо.
В коридоре рыжий тут же накинулся на Фэба – почему не вызвал сразу?!
– Я бы задержал Берту, она хотя бы… Фэб, совесть есть? Она такая измученная, смотреть больно! Она бы эту ночь спала в десять раз лучше!.. Ну как ты можешь, а?
– Рыжий, угомонись, пожалуйста, – попросил Фэб. – Если всё пойдет так, как идет – завтра скажем. Пока что рано еще говорить.
– Я не успел посмотреть, – признался Скрипач. – Что в плюсе?
– Начали адекватно отвечать почки, и пошел ответ на общую обменку, – объяснил Кир. – Андрей сказал, что сейчас главное не дать свалиться обратно. Если я правильно понял, опускать они больше не хотят. Боятся.
– И не будут, в любом случае. Перенастроят «среду», и станут смотреть по симптоматике. Если бы не эти проклятые гиберы… – Фэб покачал головой. – Хотя что тут говорить. Что сделано, то сделано.
Про это они уже всё знали. И про убитые иммунные системы (и Киру, и Скрипачу, и обоим Мотылькам уже ставили имунки заново, по словам врачей – практически с нуля), и про сбои, которые после этих гиберов неизбежны, и про то, что последствия травмы у Ита такими страшными бы не были, если бы не гибернейты. Конечно, не только гибернейты оказались виноваты в том, что случилось. Всё сразу. И гиберы, и восемнадцать пуль, которые Ит «поймал», и то, что помощь вовремя оказана не была, и условия в тюремной больнице… Всё вместе.
– …Если бы его взяли на стол сразу после этого всего, он бы сейчас уже ходил, – сказал как-то Илья. – Но три месяца вот так… Остается только молиться, чтобы вообще в живых остался…
– Кто выйдет в смену? – спросил Кир.
– Я так понял, что Дослав с Полем придут, через два часа, – Фэб нахмурился. – Вот что. Вы вдвоем пока что отдыхайте, я послежу, почитаю. Потом сменимся.
– Издеваешься? – хмыкнул Скрипач. – Фэб, ты всерьез думаешь, что я сумею сейчас…
– Я думаю, что ты будешь требовать, чтобы тебя пустили завтра, – справедливо заметил Фэб. – Поэтому да, я всерьез. Иди и ложись. Настрой оповещение, если тебе так хочется. И ради всего святого, не лезь туда, не мешай им работать.
– Я не собирался.
– Рыжий, если ты будешь, как собака, сидеть под дверью, ничего не изменится, – Кир взял Скрипача за локоть и потащил за собой, к двери соседней комнаты, в которой они временно жили. – Иди, иди. Скотина упрямая.
***
Через трое суток, когда окончательно стало ясно, что динамика есть, и что она пусть слабая, но уже точно положительная, Фэб решился задать Илье вопрос, который давно хотел задать, но никак не мог, потому что всем было не до того. Он отловил Илью в коридоре после смены, силком затащил в их комнату, и лишь потом спросил:
– Объясни, как вы тут оказались? На Терре-ноль, да еще так вовремя? Илья, я, конечно, верю в совпадения, но не до такой степени.
– Это не совпадение, – Илья прикрыл за собой дверь, поискал глазами, куда бы сесть, но сидеть было негде: в комнате стояли две кровати, и ничего больше, ни стульев, ни стола не имелось. – Приказы Её Величества не обсуждаются, Фэб. Скажем так – за вашей командой следила не только официальная служба.
– Ты хочешь сказать, что…
– Я хочу сказать, что я получил приказ, и выполняю его. Выполняю охотно, если ты об этом, с моей волей этот приказ не расходится ни на шаг.
– Я впервые за всю практику вижу, чтобы на двоих больных кто-то ставил два полных госпиталя, – произнес Фэб. – Илья, почему?
– Не два. Четыре малых, и половина здешнего состава, – невозмутимо поправил Илья. – Ты слишком устал, чтобы нормально считать. Почему? Иначе бы не справились. Да, собственно, пока что и не справились, мы в самом начале, как ты понимаешь.
– Я не об этом. Причина. Так не делают… никогда, – Фэб осекся. – Илья, объясни.
– Ну, хорошо, – сдался, наконец, тот. Вывел визуал, передвинул строки. – Пометку видишь?
– Какую? – не понял Фэб.
– А вот эту.
В самом начале, на первой строке, стояли всего две буквы.
«ST».
– Ты знаешь, что это значит? – напрямую спросил Илья.
– Нет, – покачал головой Фэб.
– Это значит «saint». Святой.
– Что?..
– Пока что эти пометки есть только в историях Ри и Ита. У вас они тоже появятся. Только позже.
– Илья, о чем ты говоришь? – рявкнул Фэб.
– Это значит, что на территории конклава они оба проходят сейчас процедуру канонизации, – объяснил Илья. – Разумеется, это автоматом дает им ряд привилегий…
– Ты знал об этом, когда мы работали в «Вереске»? – напрямую спросил Фэб.
– Нет, – отрицательно покачал головой Илья. – Я ничего не знал.
– Врешь.
– И не думал даже!.. Если бы знал, разве бы позволил пахать наравне с остальными? Фэб, да успокойся ты, это решение, видимо, было принято недавно, и может быть, еще ничего не получится. Да и что в этом плохого?
Фэб растерянно смотрел на Илью.
– Не знаю, – неуверенно ответил он. – Это… это просто как-то неправильно, наверное…
– Что неправильного в том, что их двоих в результате хорошо лечат, и дают шанс выздороветь и жить нормальной жизнью? Что плохого в том, что конклав обеспечивает вас и дает вам защиту?
– А Ри? – справедливо возразил Фэб. – Что хорошего в том, что жить, как ты сказал, нормальной жизнью, ему предстоит с полностью утраченной личностью?! Ты вообще понимаешь…
– Угу, понимаю, – кивнул Илья. – И побольше твоего. Например, я понимаю, что личность можно восстановить, а мозги вырастить заново.
– От восьмого уровня! А тут максимум – шестерка, да и то не везде!..
– Ага. Давай поэтому сразу сдадимся, сядем на задницу, и ничего не будем делать, – проворчал Илья. – Вот что, Фэб. Если тебе сейчас хочется думать, то подумай лучше о чем-нибудь не глобальном, пожалуйста. Например, о том, как Берту сюда не пускать еще хотя бы неделю. Или о том, что будем делать с рукой и ногой. Сюда даже биопротезы не пропускают, сам знаешь, а тебе, я думаю, равно как и мне, не хочется, чтобы он остался инвалидом. Всё, я спать, извини.
Илья обошел замершего Фэба, вышел из комнаты, и тихо притворил за собой дверь. Фэб остался стоять, беспомощно глядя перед собой, и пытаясь как-то осознать всё, что было сказано только что.
«ST»?
Четыре госпиталя?
Конклав?
Что происходит, что сейчас поставлено на кон?
Кто они все – в этой игре?
И что будет дальше?