§5. Вход в бревно
Я в полночь посмотрел:
Переменила русло
Небесная река.
Через несколько дней мы по сложившейся уже традиции отправились с утра на пляж, а когда вдоволь наплавались в море, Вероника попросила принести ей фруктовый коктейль. Я сходил к ближайшему кафе, заказал пару напитков и, пока ждал их, в глубине кухни заметил большую открытую печь. Я засмотрелся на горевшие в ней дрова, и в памяти ярко вспыхнул полузабытый случай из времён моей студенческой молодости, произошедший в карельских лесах.
Будучи тогда студентом биологического факультета, я собирал полевой материал для своей дипломной работы. Некоторые мои маршруты пролегали таким образом, что приходилось идти много километров по непролазной тайге, и в такие дни я полностью выматывался. И вот, однажды вечером, вернувшись с очередного подобного маршрута, я сидел возле костра, пил чай с лесными травами и наслаждался долгожданным отдыхом. Вероятно, из-за сильной усталости я оказался в некоем подобии спонтанного транса: тело полностью расслабилось, все мысли ушли, а взгляд застыл на берёзовом полене, которое тлело в костре. В какой-то момент меня вдруг пронзила ослепительная вспышка, мышцы свело судорогой, и я увидел: там, прямо внутри бревна, существовала отдельная реальность! Я чувствовал эту огненную реальность так отчётливо, что окружающий мир показался всего лишь жалким её подобием, эфемерной тенью, какой-то бесконечно второстепенной производной. Это было переживание, на миг оживившее во мне связь с тайной мира, – ту связь, которую я, как мне казалось, безвозвратно потерял. В тот момент я понял, что должен найти вход в бревно; именно должен, потому что я почувствовал это как предназначение всей своей жизни.
– Your milkshake, Mister!* – весело окликнула меня стоящая за стойкой девочка, возвращая в реальность. Она ослепительно улыбнулась и протянула два коктейля. Я поблагодарил, расплатился и зашагал обратно к Веронике.
* Ваш молочный коктейль! (англ.).
Усевшись рядом, я отдал ей один из напитков и рассказал про своё внезапное воспоминание. Вероника настолько оживилась, что нетерпеливо заёрзала на месте и едва не опрокинула свой стакан.
– Вот видишь! – воскликнула она, сверкая глазами. – Тебе давно всё известно. Там, у костра, тебе открылась истинная цель твоего земного пути, и ты даже смог её сформулировать в словах. «Найти вход в бревно» – прекрасно звучит!
Я с признательностью сказал:
– Знаешь, ты первая, кто серьёзно отнёсся к этой истории. Все остальные не понимали даже, о чём идёт речь – им это казалось нелепым и абсурдным.
– Алхимия всегда абсурдна для тех, кто никогда не заглядывал в её владения, – улыбнулась Вероника. – Но ничего нелепого в твоей истории нет. Сакральные переживания – это самые живые переживания, которые только можно себе представить, и они могут происходить в каких угодно формах. Меньше всего про них можно сказать, что они нелепы и абсурдны.
Я посмотрел в сторону и задумчиво произнёс:
– Беда в том, что всё это стало казаться нелепым даже мне самому. Постепенно эта история с бревном стала неважной и скучной. Почему так, не знаешь?
Вероника дотронулась до моей руки и очень проникновенно сказала:
– Знаю. Тогда ты упустил шанс зова. А случилось это потому, что ты думал, будто впереди полно времени. Ты думал, что твоя жизнь – это нечто необъятное и вечное, и то, что не сделано прямо сейчас, ещё успеется. Ты и сейчас так думаешь. Ты же уверен, что смерть, конечно, наступит, но очень нескоро, и продлится всего мгновение. Но поверь мне, в реальности дела обстоят ровно наоборот. Для упустивших свои шансы смерть оборачивается вечностью, по сравнению с которой жизнь покажется эфемерной рябью на воде.
Вероника говорила это и смотрела на меня своим особенным взглядом, в котором я увидел мягкость – и одновременно бескомпромиссную жёсткость, любовь – и отвращение к жалости любого рода, силу – и глубокое смирение. В этом взгляде было всё. Я смотрел в её выразительные глаза и выбирал окончательно доверять всей этой противоречивости. И кажется, именно этим взглядом Веронике удалось окончательно поймать меня в свои сети.
– Ника, – задумчиво произнёс я, – как мне найти вход в бревно?
Не отводя от меня глаз, она тихо произнесла:
– Ты сделал свой выбор ещё тогда, в тайге, у костра. Нужно вернуться в тот момент и всё вспомнить.
Я снова прокрутил в памяти своё воспоминание и понял, что не могу обнаружить кое-каких подробностей. Тогда я лёг на спину и закрыл глаза. Когда я расслабился, то почувствовал на висках Вероникины ладони.
– Не шевелись, – прошептала она.
…костёр догорал. Слабые языки пламени едва прорывались над грудой углей. Я собрался было встать и принести ещё дров, как вдруг заметил что-то совершенно волшебное в тлеющем толстом бревне. Там, внутри, переливаясь алыми и бордовыми всполохами, словно в метафизической мастерской, ковалась моя судьба. Она была реальна настолько, что я мог бы потрогать её руками, если бы мои руки сами превратились в огонь.
Я заворожённо смотрел в бревно, испытывая такой трепет, как будто прикоснулся к реальности богов и демиургов. В этом огненном бревне плелось сновидение, – сновидение о моей жизни, моей судьбе и о том, что я всегда считал окружающим миром. И там, в этом таинственном бревне, я отчётливо услышал шёпот своего предназначения.
Сейчас я стоял перед выбором: последовать этому шёпоту или же отступиться, продолжая обманывать себя, что знаю, кто я такой. Но я лишь потряс головой, отгоняя это наваждение. Я так и не понял, что отступился и выбрал ложный путь.
– Не шевелись, – донёсся до меня Вероникин голос, едва различимый сквозь шум прибоя.
…я увидел себя словно со стороны. Я сидел возле костра в своей выцветшей штормовке, и вдруг… что-то тонкое, невидимое, но самое главное начало перетекать из меня в бревно. В трещины между переливающимися огнём угольками, всё глубже и глубже, – в ту бесконечность, которая таилась внутри. Я отпускал себя, и я делал это осознанно. Я отправлялся в вечное странствие, следуя за шёпотом из бревна.
Отчётливо ощущая эфемерность настоящего момента, я понимал, что вскоре всё пережитое потеряет для меня значение. Я продолжу жить, – жить так, как будто ничего не случилось, и пройдёт целых шестнадцать лет, пока я не окажусь на берегу Сиамского залива с девушкой по имени Вероника и не исправлю свой неверный выбор.
Я открыл глаза. Продолжая лежать, я мог лишь ошеломлённо смотреть на Веронику, без мыслей в голове, не в силах пошевелиться и даже произнести хоть слово. Почему-то я чувствовал себя так, словно мне только что отпустили грехи – очень легко, но одновременно осознавая всю тяжесть последствий своих деяний.
Когда я, наконец, пришёл в себя, то тихо пробормотал:
– Ника, что ты сделала с моей памятью?
Вопреки ожиданиям, она не стала увиливать от ответа, а сказала:
– Когда человек упускает шанс услышать зов своего сердца, это не проходит бесследно. В его душе остаются стигмы. Я вижу твои раны, и сейчас просто помогла тебе залечить одну из них. Я не знаю, как у меня это получается, да это и неважно. Я просто хотела тебе помочь.
Она помолчала и добавила:
– Хочешь, расскажу, как я сама однажды упустила шанс повернуться лицом к себе Настоящей?
– Конечно хочу!
– Это случилось, когда мне было двенадцать лет, – начала Вероника свой рассказ. – Вместе с мамой мы отправились навестить моего дедушку. Он жил на Чукотке в небольшом посёлке, и раньше я уже бывала у него. Мне всегда нравилось Заполярье, тундра, белые ночи – наверное, сказывались мамины корни. В один из дней дедушка решил свозить меня в чукотскую деревушку, километрах в ста от нашего посёлка, чтобы я вживую увидела быт оленеводов, а заодно пособирала морошки. Лето в тот год выдалось тёплым, – по чукотским, конечно, меркам, однако я умудрилась здорово разболеться. Мне очень не хотелось возвращаться обратно, и тогда дедушка отвёз меня к старухе, которую местные считали шаманкой. Её имя я забыла тут же, как только услышала, настолько непривычным оно было для моего уха. Звала я её просто – бабушкой, а про себя называла бабушкой Айгынгын.
Вероника отпила коктейль, немного помолчала, задумчиво глядя куда-то вдаль, и продолжила:
– Бабушка Айгынгын жила в яранге на берегу реки, совсем одна, если не считать двух лаек. Когда мы приехали, она заставила меня раздеться и уложила на лежанку, укутав оленьими шкурами. Потом она запалила костёр, села рядом и принялась тихо напевать, кидая в огонь какие-то травы. Вдруг мне показалось, будто из меня вытягивают жилы, и страшно захотелось спать. Последнее, что я помню перед тем, как уснула, это её вопрос: «По доброй ли воле ты просишь защиты у духов?». Я кивнула и провалилась в сон, а когда проснулась, то чувствовала себя уже здоровой и полной сил. Я до сих пор помню, что мне приснилось тогда. Мне снилось, что я вышла из яранги, завернувшись в кусок шкуры, подошла к реке и увидела, как мимо проплывает длинная узкая лодка. В ней сидел кто-то, лишь отдалённо напоминавший человека: огромного роста, худой, как жердь, весь укутанный в обрывки шкур. Он повернул ко мне лицо, на котором не было глаз – только пустые глазницы, и я почувствовала, что если решусь и позову его, он заберёт меня с собой, в священную чозениевую рощу*. Во сне я знала, что эта роща – место рождения моей сестры-двойняшки, хотя никакой сестры на самом деле у меня не было. Но я испугалась и убежала, громко крича от ужаса. С этим криком на губах я и проснулась посреди оленьих шкур и дыма каких-то трав. Бабушки не было. Я завернулась в шкуру, вышла из яранги и увидела, что она кормит собак. Я подошла к ней, и она сказала: «Ты, дочка, не захотела вместить дары духов. Трудная будет у тебя судьба, ох и трудная…».
* Чозения – ивовое дерево, растущее в Северо-Восточной Азии по берегам рек.
Вероника допила остатки коктейля и жестом показала, что хочет допить и мой. Я протянул ей свой стакан. Она взяла его и заговорила снова:
– И лишь когда я повзрослела, то поняла, о чем сказала старая шаманка. Там, на берегу реки Амгуэма, судьба подарила мне редчайший шанс стать той, кем я должна была стать по своему предназначению – собой Настоящей. И моя сестра, мой двойник, ждала меня в священной чозениевой роще, но я так и не пришла…
Вероникина история затронула что-то очень глубокое в моей душе. Откуда-то я точно знал, что чувствовала она тогда, в яранге у чукотской шаманки много лет назад.
– И что ты сделала со всем этим? – тихо спросил я.
– Мне пришлось заново пережить своё прошлое, – вздохнула Вероника, – отыскать в нём то сновидение, сесть в лодку и отправиться, наконец, в чозениевую рощу. Но смогла я это лишь спустя двадцать лет.
Я ошеломлённо пробормотал:
– Ника, а зачем тебе… зачем нам всё это?
Она грустно усмехнулась.
– Низачем. Неужели ты не чувствуешь, что другого выбора у нас просто нет? Не обманывай себя.
Я долго и задумчиво смотрел куда-то сквозь Веронику, а потом поднялся на ноги. Больше обманывать себя мне не хотелось.
Моя подруга, казалось, поняла всё, что происходило у меня внутри. Она поднялась вслед за мной, подобрала какую-то палку и протянула её мне. Я понял, что она опять предлагает нарисовать мандалу, и в этот раз хорошо знал, зачем. Выбрав подходящее место, я принялся за работу. Вероника молча наблюдала, а потом сказала:
– То, что ты назвал «входом в бревно» – это твой личный путь к себе Настоящему. Чтобы идти по нему, нужно перестать зависеть от своих целей, перестать быть поездом, привязанным к рельсам. Для этого нужно учиться делать вещи низачем.
– Неделание, – кивнул я, не отрываясь от работы. – Действие ради действия.
– Нет, это не действие ради действия, – возразила Вероника. – Это действие низачем. Никак не оценивай то, что делаешь. Делай всё возможное, чтобы достигнуть результата, но на сам результат должно быть наплевать. Понимаешь?
Я обернулся и удивлённо посмотрел на неё.
– А мотивировать должна вера в то, что неделание приведёт к разрушению рельс?
Вероника покачала головой.
– Нет же. Не думай о мотивации. Делай низачем.
– Делать без ожиданий? – уточнил я.
– Да. Только будь готов к тому, что неделание станет доводить тебя до бешенства. Ты вдруг обнаружишь, что весь мир противится тебе, и будешь искать любой повод, лишь бы избежать неделания.
– А как часто надо это практиковать? – поинтересовался я.
Вероника пожала плечами.
– До тех пор, пока вся жизнь не станет неделанием. Тогда она станет естественной, потому что естественное состояние жизни – бесцельность.
– Прямо какой-то дзен, – усмехнулся я, продолжая работать над мандалой.
Веронике, кажется, не очень понравилась моя реплика. Она прищурилась и недобро произнесла:
– Это будет такой дзен, что ты однажды пожалеешь, что появился на свет.
Я ошеломлённо уставился на неё, но Вероника тут же рассмеялась и замахала руками.
– Не принимай близко к сердцу. Это у меня такие шутки.
Когда я закончил возиться с мандалой, то несколько секунд помедлил, разглядывая, что получилось, а потом принялся её затаптывать. Несмотря на то, что делал я это осознанно, чувство бесполезности происходящего не покидало меня, но я уже не обращал на него внимания.
Так в мою жизнь вошли практики неделания. Хочется сказать, что эти практики были особенно любимы Вероникой. Она постоянно выполняла их сама, но так, что поначалу я этого даже не замечал, потому что они были полностью вплетены в её жизнь. Например, Вероника умела и любила рисовать, могла потратить на один рисунок несколько дней, но когда наконец заканчивала его, – просто сжигала своё творение. Она могла заняться переводом какой-нибудь понравившейся ей статьи, проработать над ней много часов, доводя до совершенства, а потом безжалостно стереть всё, что перевела.
Под разными предлогами, нередко хитростью, Вероника вынуждала практиковать и меня. Это оказывалось действительно непросто, и каждый раз подобные вещи вызывали во мне целую бурю протеста. Разумеется, сами по себе такие практики не могли убрать мои экзистенциальные рельсы и развоплотить тот метафизический поезд, которым являлась моя жизнь, однако, по словам Вероники, они были необходимым условием для трансформации, поскольку освобождали моё внимание и делали его гибким и эластичным, как росток.
Скоро ежедневные упражнения в неделании привели к тому, что я определил как начало трансформации своей личности. Произошло это через несколько дней, – тогда, когда я вспомнил о запахе кедровых шишек.