Дао Вероники. Книга о необычайном. §3. Сиануквильская заря (Дмитрий Калинин)

В Сиануквиль мы приехали в середине дня. Этот городок встретил нас пылью, солнцем, жарой и той безмятежно-хаотичной атмосферой, которая свойственна, пожалуй, всем курортным местечкам Юго-Восточной Азии. Влажный воздух был пропитан чуть прелым, солоноватым морским запахом, навевавшим смутные воспоминания из детства. Выйдя из автобуса, мы одновременно вдохнули полной грудью, посмотрели друг на друга и довольно рассмеялись.

Высыпавших пассажиров немедленно окружили водители тук-туков*, наперебой предлагая довезти куда угодно. Вероника отошла в сторону и, странное дело, – ни один из хватких до иностранцев туктукеров не обратил на неё никакого внимания. Её просто не замечали, и она стояла в стороне, улыбаясь и наблюдая за всеобщей шумихой. Как и полагается, я поторговался о цене, потом мы подхватили рюкзаки, сели в один из тук-туков и вскоре уже выворачивали в направлении моря.

* Тук-тук – мотороллер с прицепленной сзади крытой повозкой.

Веронике здесь явно нравилось. Сидя в повозке с совершенно счастливым выражением на лице, она напоминала сейчас колониальную аристократку, выехавшую осматривать свои владения, – правда, надевшую шорты и майку вместо подобающего леди длинного платья, но это можно было списать на дикий колониальный же дух.

– Жильё буду выбирать я! – не терпящим возражений тоном заявила она.

– Прекрасно! – я даже обрадовался этому. Моя компаньонка, безусловно, была неприхотлива, но всё же мне пока был непонятен нужный ей уровень комфорта. В Сиануквиле огромное количество жилья на любой вкус и кошелёк, и я не сомневался, что она быстро определится с выбором.

Однако вопреки ожиданиям наши поиски здорово затянулись. Выбирала Вероника странно: заходила в комнату, сосредоточенно бродила там некоторое время, словно прислушиваясь к чему-то, и молча выходила на улицу. Общаться с персоналом всё время приходилось мне, она же просто дожидалась у входа. Так мы обошли несколько гестхаусов, и я уже начал проявлять недовольство, потому что каждый раз Вероника не могла внятно объяснить, что конкретно ей не так. Наконец, очередной гестхаус её устроил.

– Селимся здесь, – решила она.

– Не прошло и года! – с облегчением выдохнул я. – Только, Ника, ведь за ту же цену были и поинтереснее варианты…

– Нет, не было. Я слушала сердцем.

Я пожал плечами: сердцем так сердцем.

Приглянувшийся ей гестхаус представлял собой небольшой дом с несколькими гостевыми комнатами. Посреди просторного и зелёного дворика высилась беседка, под ней располагался общий стол, а в отдалении – кухня и хозяйственная пристройка. Вполне тихо и уютно. Дом находился на самой окраине городка, а в пятидесяти метрах начинался залив.

Наша комната представляла собой аскетичное зрелище: маленькая, с окном, выходящим на задний двор, парой тумбочек и покосившимся шкафом. Горячая вода отсутствовала, хотя на такой жаре это не имело значения. Кондиционера не было тоже, но ни меня, ни Веронику это ничуть не смутило.

Не смутило её и то, что в комнате была всего одна, правда двухспальная, кровать. Это, признаться, обрадовало меня, хотя и ничего не говорило о перспективе наших дальнейших отношений: моя компаньонка явно была из тех девушек, которые могут улечься в одной кровати как с мужчиной, так и с женщиной, и именно для того, чтобы поспать, не вкладывая в это никакого подтекста.

Мы решили остановиться здесь пока на пару недель. Нашими соседями оказались две девушки с Урала и молодая пара из Польши. С соседями в последующие дни мы пересекались редко, поскольку наш с Вероникой распорядок дня был хаотичным: мы то возвращались домой под утро, когда уже все спали, то, наоборот, уходили из дома ещё до рассвета.

Заселившись, мы переоделись, выпили по чашке местного кофе и отправились к морю.

Побережье здесь представляло собой ту вариацию тропического рая, которую часто изображают в глянцевых туристических журналах: бесконечный песчаный пляж с зарослями пальм и редкими уютными кафе, синяя прозрачная вода и атмосфера всеобщей расслабленности. Несмотря на сезон, отдыхающих было немного, вероятно, потому, что вся тусовочная жизнь проходила далеко отсюда, и лишь вдоль берега то и дело проходили группы бритых наголо буддийских монахов в красно-оранжевых одеяниях.

Остаток дня мы провели купаясь, загорая и болтая о разной ерунде. Мы рассказывали друг другу смешные истории из прошлого, вычисляли московские места, которые оба посещали, – их оказалось немало, вспоминали книги, которые впечатлили когда-то каждого из нас, – их тоже оказалось предостаточно. Потом мы ели ананасы и, как в детстве, ходили по берегу, собирая ракушки, а вечером отправились в прибрежный ресторанчик отмечать наш приезд.

Прошла неделя. Сиануквиль нравился нам всё больше. Мы проводили много времени на море, изучили почти весь городок, начали проникаться местной кухней.

Вероника оказалась весьма любопытной и наблюдательной. Всю неделю она была весёла, доброжелательна и мила; мы легко находили общий язык и так непринуждённо общались, что тот скандал в автобусе вскоре уже казался мне занимательным происшествием, лишь подогревшим наш взаимный интерес.

Сутки напролёт мы находились вдвоём, почти ни с кем не общаясь, что вполне устраивало нас обоих. Я чувствовал, что серьёзно увлечён своей подругой и ухаживал за ней в надежде, что и в её сердце вспыхнут ответные чувства. Она же, обладая довольно замкнутым нравом, просто не стремилась к обществу незнакомых ей людей, а со мной ей было явно хорошо.

Назвать Веронику нелюдимой, однако, было бы неправильно, – скорее, она просто избегала болтовни и равнодушно относилась к любым развлечениям. Безмятежная внешне, где-то глубоко внутри себя она всегда оставалась собранной, как будто каждую секунду чего-то ждала, – чего-то важного, что могло произойти в любой момент.

Жить с Вероникой оказалось комфортно. Она настолько легко относилась к бытовым неудобствам, что, казалось, везде чувствовала себя, как рыба в воде; впрочем, иного странно было ожидать от девушки, чьё личное имущество уже год целиком умещалось в одном рюкзаке. Вероника и сама занимала мало места – она жила так, будто старалась оставлять в мире поменьше следов, и это касалось не только физического пространства, но и самой её персоны.

В еде она была неприхотлива, хотя поесть любила. Она могла с одинаковым удовольствием питаться как простым рисом, так и изысканными блюдами из морепродуктов. Ела Вероника вообще довольно много, порой даже больше меня, но это никак не отражалось на её комплекции. На моё удивление по этому поводу она шутила, что ей всё, как с гуся вода, и что она не несёт последствий, потому что может контролировать причины.

Вероника полагала волю и чувства более ценными, чем ум, но сама при этом была невероятно умна. «Рациональный ум, – считала она, – это отличный инструмент, и его стоит всячески развивать. Важно лишь осознавать границы его применения и не позволять ему управлять жизнью. Ум должен знать своё место, и оно довольно небольшое среди всего остального».

Её представления о жизни завораживали какой-то противоречивой стройностью. Нередко они казались мне абсурдными, но именно в этой абсурдности и содержалась та тайна, к которой меня неудержимо влекло. Я довольно быстро понял, в чём тут дело: Вероника жила по своим собственным аксиомам, и многие из них абсолютно не совпадали с моими, зато заставляли по-новому взглянуть на то, что раньше я полагал само собой разумеющимся.

Чем больше я узнавал эту девушку, тем больше она казалась мне сплошной загадкой. Наблюдая за ней, я нередко замечал, как она становится буквально невидимой для других. К ней не приставали уличные торговцы и водители тук-туков, обычно не дающие проходу иностранцам. С ней никогда не заговаривали первыми и сами иностранцы, хотя, если разговор начинала она, живо интересовались ею. А однажды я был свидетелем совершенно невероятного для Сиануквиля случая, когда Вероника долгое время просидела за столиком в кафе, и к ней так и не подошёл официант. Причём он немедленно оказался перед нами, стоило лишь мне присесть рядом.

– Всё верно, – заметила моя подруга, когда я поделился с ней своими наблюдениями. – Люди не обращают на меня внимания до тех пор, пока я не хочу, чтобы меня хотели – во всех смыслах. Меня замечают лишь тогда, когда я сама начинаю чего-то хотеть от людей.

Её образ жизни был совершенно особенным. Первое, что сразу бросалось в глаза, – это то, что Вероника совсем не беспокоилась о будущем. Она зарабатывала удалёнными переводами с испанского и португальского, которыми владела в совершенстве, и это позволяло ей вести неприхотливый образ жизни азиатской скиталицы. Веронику, однако, ничуть не волновало, что произойдёт через год, пять, десять лет. Вопросы благополучной старости, стабильности и даже семьи совсем не интересовали её, из-за чего мне порой казалось, что в свои тридцать шесть лет она продолжает относиться к жизни как девочка-подросток. Когда я осторожно, боясь задеть её чувства, спросил об этом, она усмехнулась и сказала:

– Ты прав, во мне нет взрослости, я сознательно избавилась от неё. Открою тебе секрет: то, что люди понимают под взрослостью, всего лишь кастрированное восприятие реальности. Взрослый – это тот, кто разочаровался и от того перестал быть полностью включённым в мир.

– Но ведь взрослея, человек берёт ответственность за свою жизнь, – возразил я.

На это Вероника ответила, что такая ответственность – это фальшивка, которая ограничивается тем, что сам человек выбрал для себя. Мало кто берёт ответственность за то, что происходит в его жизни, но что он не желает осознавать. Она пояснила, что фальшивая ответственность принимает только то, что может контролировать; настоящая же ответственность принимает все обстоятельства жизни без исключения.

– Ты вот считаешь себя ответственным взрослым, – усмехнулась она. – Скажи, ты отвечаешь за то, что тебе снится?

Я задумался, а потом с сомнением произнёс:

– Пожалуй, нет.

– А снится-то это тебе.

– Но сны приходят из бессознательного.

– А что оно такое, это бессознательное? Это ты или не ты?

Я нерешительно пошевелил пальцами.

– Это и я, и не я…

– Понятно, – развеселилась Вероника. – А почему взрослый и ответственный человек порой делает такое, о чём сам же говорит: «Нашло что-то…», – вот как ты, уезжая из Вьетнама?

– Ну… – смутился я, – это тоже бессознательное.

– Тут бессознательное, там бессознательное, удобно-то как! О какой тогда ответственности за свою жизнь идёт речь?

– Ладно, – наконец сдался я. – А ты считаешь, что человек отвечает и за свои сны, и за эти моменты «на меня нашло»?

– Безусловно. Человек несёт ответственность за всё, что с ним происходит. Даже за якобы случайно упавший ему на голову кирпич.

– А как же «оказаться не в том месте и не в то время»? – задал я, как мне показалось, резонный вопрос.

– А никак. Нет никаких «не тех мест» и «не того времени». Есть причины и следствия. Кирпич падает на голову конкретному человеку не случайно, – он падает потому, что все предыдущие выборы привели человека именно на то место и в то время, где на него падает кирпич.

Её мышление вообще было очень своеобразным. С одной стороны, Вероника умела быть логичной, последовательной и очень щепетильно относилась к значениям слов, которые произносила. Но при этом она могла утверждать то или иное столь категорично, что переубедить её было невозможно. «Я знаю» – порой говорила она, выразительно приподнимая брови и тем самым негласно добавляя: «И точка!», – и частенько это являлось её окончательным аргументом. Иногда мне казалось, что в её голове варится гремучая смесь из женского и мужского мышлений, и когда между нами состоялся разговор на эту тему, моя подруга очень удивилась.

– Ты что же, считаешь, что женщины и мужчины от рождения мыслят по-разному? – спросила она.

– Конечно! – уверенно заявил я. – Вы, женщины, склонны к обобщениям, вы субъективнее, вам труднее абстрагироваться от ситуации.

– «Вы, женщины»! – тут же передразнила она, – Это ты сейчас обобщаешь, изображая женское мышление?

– Разве я не прав? Сама посмотри вокруг… – сказал я, но втайне восхитился тем изяществом, с которым Вероника пресекла попытку её поддеть.

Она тут же продемонстрировала ещё одно своё качество – склонность разыгрывать спектакли. Повертев головой по сторонам, она подошла к сидящей неподалёку тётке, занятой помывкой глиняных горшков, оглядела её с головы до ног, вызвав у той неподдельное изумление, потом заглянула под днище грузовика, разочарованно покачала головой и принялась выковыривать из земли какой-то камень. В конце концов это паясничанье начало раздражать, и я недовольно спросил:

– Ника, что ты делаешь?

– Смотрю вокруг, как ты и просил! – развела она руками. – Ищу женское мышление. Помоги-ка мне поднять этот камень, может, оно под ним?

Я с досадой махнул рукой. Вероника довольно улыбнулась и, кивнув на обочину дороги, предложила присесть. Устроившись прямо на земле, она достала из рюкзачка зеркальце, пинцет и принялась выщипывать брови, как будто сейчас это было самым безотлагательным делом. Я ждал. Закончив, наконец, свои спонтанные косметические процедуры, она сказала:

– Моё мышление кажется тебе странным потому, что у меня восстановлена ментальная целостность.

Она объяснила, что мальчики и девочки рождаются с одинаковыми способностями ума, но уже в раннем детстве их подвергают ментальной деградации. Мальчикам внушают, что они должны видеть мир как мальчики, а девочкам – что как девочки. В результате у мальчиков почти не развиваются так называемые женские качества ума, а у девочек, наоборот, так называемые мужские. Никого не учат воспринимать мир без оглядки на свой пол, а поскольку в обществе такое положение вещей всегда считалось нормой, то люди предпочитают думать, будто это – врождённая особенность полов.

Вероника сказала ещё, что так намного проще жить, ведь потом повзрослевшие девочки и мальчики будут страстно искать друг в друге то, чего не развили у себя. Зачем что-то развивать, если у другого есть костыль? Она добавила, что в мире, созданном неполноценными людьми, удобнее и выгоднее самому оставаться неполноценным.

Я с интересом слушал свою подругу, в который раз восхищаясь её способностью проникать в самую суть вещей. На вопрос: «Как избавиться от этой неполноценности?» – она ответила, что это непросто, потому что для этого нужно ментально растождествиться со своим полом. Для большинства людей это является непосильной задачей, но если это удаётся, то женщина начинает мыслить рационально и критически, как мужчина, а мужчина открывает в себе способность решать задачи иррациональными путями, как женщина.

– Как это – растождествиться с полом? – не понял я.

– Перестать постоянно говорить себе «я – женщина» или «я – мужчина».

Я недоверчиво покосился на неё.

– Не хочешь ли ты сказать, что растождествилась с женским полом?

Вероника изящно встряхнула своими красивыми, едва вьющимися волосами, по-девичьи мило похлопала ресницами и проворковала:

– Растождествилась! – потом очаровательно улыбнулась, несколько секунд наслаждалась произведённым эффектом, и уже серьёзно сказала:

– Ты просто не понимаешь, что такое гендерное растождествление. Это не отказ от своего пола, это – отказ от стереотипов, каким должен быть человек того или иного пола. Здесь работает принцип «больше отдаёшь – больше получаешь», поэтому, когда перестаёшь зависеть от гендерной обусловленности, приобретаешь силу обоих полов. Когда я прекратила постоянно повторять себе, что я – женщина, то стала только более женственной.

– Но как же женская и мужская энергии… – собрался было спорить я, но Вероника перебила меня:

– Ты своими глазами видел эти энергии?

– Нет, но…

– Тогда зачем ты повторяешь чьи-то чужие слова? Если бы ты мог видеть то, что называешь энергией, тебе и в голову не пришло бы делить её на мужскую и женскую. Да и как бы то ни было ещё – тоже.

– Откуда ты это знаешь? – скептически осведомился я.

– Знаю! – категорично отрезала она и выразительно приподняла брови.

Всего за неделю Вероника стала мне совсем родной. Само её присутствие рядом вселяло надежды в мою жизнь, которая с недавних пор стала какой-то серой. Впервые за долгое время я не думал ни о прошлом, ни о будущем, и казалось, что именно этой девушки мне не хватало, чтобы ощутить всю полноту существования. Аллегорически выражаясь, на горизонте моей жизни расцвела заря, я чувствовал себя полным сил и решимости. Тогда я и представить себе не мог, что эта сиануквильская заря заманивала в бесконечные подземелья, из которых мне уже не суждено было вернуться назад.

Однажды вечером мы отправились к морю встречать закат. Мы сидели на берегу, молчали и смотрели на бесконечную морскую гладь; тишину нарушал только шум прибоя, да где-то вдалеке, периодически вскрикивая, играли местные дети.

– Ника, у меня такое ощущение, что мы с тобой одной породы, – задумчиво сказал я, глядя вдаль. – Мы вместе всего неделю, но кажется, что прошёл целый год.

– Мы и есть одной породы, – Вероника ласково ткнулась носом мне в плечо. – Знаешь, в Пномпене, когда ты сел рядом со мной у реки, я сразу увидела, что Лепесточный пёс стоит за твоей спиной. И ты действовал так уверенно, будто знал это и искал меня.

Я обнял её и улыбнулся.

– Просто ты мне очень понравилась.

– Разумеется, понравилась, – без тени смущения заявила она. – Я не могла не понравиться тому, за чьей спиной стоит Лепесточный. Дело было совсем в другом. Ты меня узнал, но не понял этого и попытался воспринять как девушку, с которой хочется весело провести время.

Я собрался было возразить, но Вероника жестом остановила меня и продолжила:

– Ты меня узнал, потому что Лепесточный узнал ту, что стоит за моей спиной. Мы с тобой одной породы, потому что наши проводники тоже одной породы.

– А кто стоит за твоей спиной? – осторожно поинтересовался я.

– Это неважно. Важно то, что где-то глубоко внутри себя ты чувствуешь, что тебя – два, и один из них не человеческой природы. Но ты упорно не желаешь этого признавать.

Вероятно, на моём лице отразилось всё, что я испытывал: замешательство, неверие и одновременно – попытка понять, и Веронику это здорово позабавило.

– Что, боишься меня? – заулыбалась она.

Я тоже попытался изобразить улыбку, но получилось это так неубедительно, что Вероника совсем развеселилась.

– Иногда ты действуешь так, как будто слышишь зов, но при этом ты ничего не слышишь, – смеясь, сказала она.

– Какой ещё зов?

– Зов сердца, – Вероника повертела рукой, подбирая слова. – Такое состояние, когда безусловно знаешь, что, как и когда надо делать.

– Интуиция?

– Нет.

– Предчувствие?

– Нет.

– Предвидение?

– Да нет же! Зов – это голос твоего сердца. Скоро ты вспомнишь, что он знаком тебе тоже.

Я вздохнул; Вероникина загадочность уже начинала меня утомлять.

– Ты меня совсем запутала, Ника. Объясни, как зов работает на практике?

Она промолчала, и я не стал настаивать на ответе. Дети подобрались совсем близко к нам, продолжая во что-то увлечённо играть на песке. Вдруг я почувствовал сильный голод и вспомнил, что с самого утра мы почти ничего не ели. Словно прочитав мои мысли, Вероника вынула из рюкзачка шоколадку.

– Будешь?

– О да! – оживился я, – А то в животе уже котята скребут.

Она размахнулась и отшвырнула шоколадку в сторону.

– Тогда подбери и съешь.

– Ты чего?! – в моём голосе прозвучала смесь обиды и негодования. Разумеется, я не сдвинулся с места.

– Так ты голоден или нет? – прищурилась Вероника. – Иди и подбери.

– Я тебе не собака! – вспылил я.

В этот момент к шоколадке подбежали дети. Маленькая чумазая девочка быстро схватила её, что-то победно завопив. Вероника так же победно прокричала:

– Молодец! – и радостно захлопала в ладоши.

Девочка обернулась, сверкнула белозубой улыбкой и умчалась прочь.

– Ну и зараза же ты, – мрачно пробормотал я, угрюмо уставившись на Вероникины коленки.

– Ты же сам хотел узнать, как работает зов, – на лице моей подруги появилась примиряющая улыбка. – Так он и работает. Он дарит тебе шанс, и только от тебя зависит, поднимешь ли ты свою задницу, чтобы подобрать этот подарок, или так и будешь сидеть и ждать у моря погоды. Зов не положит тебе шоколадку прямо в рот. Если ты не успеешь ухватить шанс за хвост, он исчезнет. И почти всегда шанс упускается из-за глупой гордости и жалости к себе. Понимаешь?

Я посмотрел на Веронику. Она ответила таким дружелюбным взглядом, что моя злость мгновенно испарилась.

– Не переживай, это была всего лишь шоколадка, – улыбнулась она и с весёлыми искорками в глазах добавила: – Правда, это была самая изумительная шоколадка, вкуса которой ты так и не узнал. Но да ладно. Пойдём, что ли, поужинаем, ты ведь проголодался.