Дао Вероники. Книга о необычайном. §0. Сиам побеждённый (Дмитрий Калинин)

§0. Сиам побеждённый

Вероника ворвалась в мою жизнь совершенно неожиданно. Произошло это в Пномпене, столице далёкой Камбоджи. Мы встретились тёплым январским вечером на набережной Сисоват, где рано или поздно оказывается каждый бродяга, ступивший на кхмерскую землю. К моменту нашего знакомства Вероника уже год странствовала по Юго-Восточной Азии, перебиралась из города в город, но нигде подолгу не задерживалась. Типичная одиночка, она избегала дружелюбных бэкпэкерских компаний, но не была похожа и на тех занятых духовными поисками личностей, что ищут посвящения в эзотерические тайны Востока. Она была сама по себе и шла своим собственным путём, едва ли похожим на пути людей, стремящихся что-то получить от мира.

На момент нашего знакомства Веронике было тридцать шесть лет, хотя не выглядела она даже на тридцать. Совсем маленькая – она едва доходила мне до плеча, скорее хрупкая, чем худощавая, с выразительными тёмно-зелёными глазами и очень противоречивым нравом. Вероника обладала редким умом и умела быть хитрой до коварства, удивительным образом оставаясь при этом неизменно искренней. Умиротворённая и спокойная, она временами вдруг взрывалась вспышками чувств, проживала их до самого дна и тут же снова становилась безмятежной.

Вероника не казалась ни счастливой, ни несчастной – она как будто обитала в параллельной человеческому счастью реальности. Каждый её взгляд, движение и слово источали жизнь, но при общении с ней невозможно было отделаться от ощущения, что на самом деле она живёт в запредельной пустоте и одиночестве.

– То огонь, то лёд, то пушинка, то скала… Где ты настоящая? – спросил я её однажды.

– Я – всё, – коротко ответила она, бросив на меня свой особенный взгляд, в котором действительно читалось это «всё».

Четыре месяца, проведённые с Вероникой в путешествии по Камбодже, превратились в целую отдельную жизнь. Мы были словно одной породы, и это объясняло многое. Чаще мы молчали, чем говорили, а когда говорили, то важнее были не слова, а паузы тишины, через которые между нами выстраивались невидимые мосты. Мы проникали в сны друг друга и вспоминали прошлое друг друга. Порой мне казалось, что мы исполняем никому не ведомый танец среди призрачных теней древних, заброшенных святилищ, под тихую музыку, которая значительно старше человеческого рода. Мы стояли спиной к спине, когда танцевали, потому что танцевали мы в зазеркалье. Таков был путь, по которому шла Вероника, и на который было суждено ступить и мне. Она называла его путём зова, а иногда – путём нерождённых.

Вероника обладала знанием, но знание это было глубоко архаичным, не похожим ни на что из того, что было известно мне. Время от времени я пытался обнаружить в её воззрениях что-то общее то с шаманизмом, то с мистикой и эзотерикой, то с чем-то ещё, но она неизменно смеялась над моими попытками и искренне не понимала, зачем мне это надо. Она утверждала, что каждый из нас обладает непосредственным знанием себя Настоящего, и это знание можно лишь вспомнить в себе. Она называла это алхимией и говорила, что ей просто нравится это слово.

Ещё она говорила, что такого рода знание не передаётся через слова, потому что обитает за пределами ума. Это знание нельзя услышать, пока оно заколдовано и спит, но если его расколдовать, оно пробуждается и возвращает человека к себе – Настоящему.

Её слова я долго не воспринимал всерьёз, но это не значило ровным счётом ничего. Те практики, которым Вероника с поистине лисьей хитростью обучала меня, самым сокрушительным образом влияли на всю мою реальность. Они не только разрушали привычную мне картину мира, но и непредсказуемо меняли саму мою жизнь. Происходило это незаметно, исподтишка, и когда я вдруг понял, что всё зашло уже слишком далеко, то потребовал, чтобы Вероника ясно и без любимых ею околичностей объяснила мне суть учения, в которое меня втянула.

Она долго смеялась, словно я попросил её о чём-то совершенно нелепом, а потом сказала:

– Никакого учения на самом деле нет, просто тебя поймал путь зова. Всё, что я могу тебе сказать – это то, что путь зова есть наша первопричина, основа каждого из нас. Он существует до нашего рождения и продолжается после смерти. Путь зова ведёт нас к себе Настоящим, и он не имеет ни конца, ни цели. А называется он так потому, что мы идём в направлении к себе Настоящим, следуя зову в своём сердце.

– Ты имеешь в виду интуицию или внутреннее чутьё? – уточнил я.

– Нет, – покачала головой Вероника. – Я ведь уже говорила тебе, что всё внутреннее в нас – это иллюзия, а полагаясь на иллюзию, мы теряем путь. А всё внешнее – всего лишь сновидение внутренней иллюзии, и полагаться на него было бы вдвойне глупо.

– И как же быть? – я недоумённо приподнял брови.

– Обнаружить в себе состояние, в котором сердце слышит зов. Зов сердца обитает за пределами внешнего и внутреннего, у него своя, отдельная реальность, и это реальность парадоксов. Хочешь пример?

Я с любопытством посмотрел на неё.

– Ты не услышишь зов, пока не вознамеришься его услышать, – улыбнулась Вероника. – Но также ты не услышишь зов, пока намереваешься его услышать.

Я потряс головой, словно пытаясь вытряхнуть из ума это противоречие, от которого почему-то повеяло тоской полярной ночи. Вероника сказала:

– В таких головоломках и скрыта суть пути. Когда ты найдёшь свой собственный ответ на эту загадку, ты начнёшь слышать зов и обнаружишь путь к себе Настоящему.

Тогда я не понял ровным счётом ничего и даже разозлился на Веронику, решив, что она продолжает морочить мне голову. Только через год с лишним я осознал, что на самом деле она давала мне ключ от потайного хода, ведущего за пределы всего, что я знал о мире.

Начав писать эту книгу, первое, что я вспомнил и пережил заново – это момент, когда мы расстались. Был тёплый майский вечер. Мы сидели на берегу реки Сием Рип, солнце уже клонилось к закату, а передо мной маячило совершенно неопределённое будущее. Неопределённое потому, что я разучился жить так, как умел всегда, но ещё не научился жить по-новому. Вероника сказала тогда:

– Ты – единственный из людей, кто узнал моё истинное имя. Скоро ты забудешь всё, что с тобой произошло, но заново вспомнишь где-то через год. У меня к тебе просьба: пообещай, что когда это произойдёт, ты запишешь всю нашу историю, искренне и ничего не утаивая. Не спрашивай, пожалуйста, зачем – просто сделай это.

Я пообещал.

Мы долго молчали, глядя на мутную воду реки, и я всё ждал, что вот-вот проснусь, подивлюсь причудливости сновидения, может быть, даже попытаюсь его понять, и вскоре забуду, как и любой другой сон. Вероника почувствовала моё настроение и слегка толкнулась локтем: «Не грусти». Я попытался улыбнуться. Не получилось. Оба мы знали, что наше время подходит к концу, и говорить об этом не было никакого смысла.

– Сием Рип означает Сиам побеждённый, – наконец нарушила она тишину.

– Кем побеждённый?

– Кхмерами, очевидно. Но я не о том. Чтобы обрести себя Настоящего, нужно оказаться побеждённым.

Я вдруг почувствовал, что сильно устал. Нахлынула печаль, такая пронзительная, что все мысли исчезли, и я ясно ощутил едва слышную мелодию где-то глубоко внутри себя. Мы встали, поцеловались и крепко обняли друг друга. Я помню, как Вероника плавно, словно в замедленной съёмке, перешла мост, помахала мне рукой и скрылась за поворотом. Как мне тогда казалось – навсегда.

А потом я начал стремительно забывать. Память словно что-то стирало ластиком, но я этого даже не замечал. Уехав из Камбоджи, я вернулся домой в тихий прибалтийский Вильнюс и погрузился в бесконечный круговорот осёдлой жизни. Я много работал, много общался, был увлечён внезапно появившейся новой влюблённостью, – в общем, эмоций и впечатлений хватало, и камбоджийская история быстро заняла рядовое место среди прочих событий моего прошлого. Саму Веронику я уже почти не вспоминал.

Но её предсказание сбылось.

Ровно через год после того, как наши пути разошлись, я узнал, что же на самом деле происходило тогда между нами, и кем Вероника была в действительности. И это разрушило всю мою вот-вот наладившуюся жизнь.

В тот злополучный день я вернулся домой после недолгой поездки в Москву. Поездка оказалась неудачной, так что я пребывал в весьма мрачном расположении духа. Зайдя в квартиру, я бросил вещи и проследовал на кухню, собираясь сварить кофе – хотелось поскорее прийти в себя с дороги. Пока я возился с туркой, за окном послышался какой-то шум. Я обернулся. Там, уцепившись когтями за откос, сидела большая чёрная ворона и смотрела на меня круглым наглым глазом. Я зачем-то состроил ей рожу. В ответ птица раскрыла клюв, издала отвратительный звук и, взмахнув крыльями, исчезла.

По коже неприятной волной прокатилось ощущение, будто ворона принесла с собой зловонную слизь и выплеснула её прямо мне в душу. «Прошлое чудовищно реально» – запульсировала в голове тревожная мысль. Стало муторно и холодно, и настроение испортилось окончательно. Тогда я решил полежать в горячей воде и что-нибудь почитать. Залез в ванну, отхлебнул кофе, закрыл глаза, и…

…прямо на меня, пристально, бездонным взглядом, в котором не было ничего человеческого, смотрела Вероника. Её образ был настолько реалистичным, что я мог разглядеть каждую веснушку на её загорелом лице. В ушах пронзительно заныло, я открыл глаза и замотал головой. Видение исчезло, хотя чувство, что Вероника присутствует прямо около меня, продолжало усиливаться с каждой секундой.

Мне стало не по себе, но любопытство взяло верх. Я снова закрыл глаза, уже сознательно намереваясь увидеть Веронику, но вместо неё вдруг возник яростный смерч, ворвался в моё сознание, подхватил его и вышвырнул прочь, – куда-то далеко за пределы того, что я всегда считал самим собой.

Когда я прожил одновременно словно десяток жизней от рождения до последнего вздоха, то наконец очнулся. Вода уже давно остыла. Меня пробирала крупная дрожь, но я не решался пошевелиться и лежал, уставившись бессмысленным взглядом в плитку над ванной. Больше всего сейчас я боялся дать оценку тому, что произошло, потому что любое другое слово, кроме леденящего душу «шизофрения», казалось жалкой попыткой спрятаться от истины.

Только что я вспомнил и заново пережил каждое мгновение, проведённое с Вероникой в той почти забытой уже поездке. Это было до предела сконцентрированное переживание на всех уровнях моего существа; я вспомнил каждый разговор, каждое чувство, каждое прикосновение, и весь этот шквал информации обернулся столетиями для моего восприятия. Однако по-настоящему пугающим был не сам факт столь многослойного погружения в прошлое; наиболее невыносимым оказалось то, что огромный пласт из пережитых заново событий был попросту стёрт из моей памяти. Я забыл большинство из того, что мы с Вероникой делали вместе, и эти чудовищные провалы в памяти были залатаны столь искусно, что ни разу за целый год не обеспокоили меня своим наличием.

Это напоминало запрограммированную для определённых целей амнезию, и теперь я хорошо понимал эти цели. Знание, которое вырвалось из чёрных дыр моей памяти, несло такую угрозу для моего рассудка, что он ещё год назад заключил это знание в герметичную бутыль и похоронил где-то глубоко-глубоко, – так, чтобы о нём забыли не только ум, но даже чувства и тело. Однако теперь джинн был выпущен. То, что являлось моим «я», начало разваливаться на куски.

Я вспомнил, что однажды Вероника предупреждала меня об этом.

– Память, – сказала она тогда, – это бездонный колодец, где водятся чудовища, способные убить одним взмахом хвоста. Человек забывает всё, что увидел на границе своей человечности. Иначе невозможно; иначе чудовища пожирают то, что человек так старательно охраняет и считает самим собой.

– Что это такое, граница человечности? – недоумённо спросил я.

– Место, где заканчивается человеческая идентичность. Дальше начинается сумеречная зона, и тот, кто попадает сюда, больше не воспринимает себя человеком. Чаще всего к этой границе мы подходим во снах, которые снятся изнутри других снов и которые потом полностью стираются из памяти. Но такие, как ты и я, стоят у этой границы постоянно, даже когда бодрствуют, и мы должны быть готовы в любой момент встретиться с безумием.

Я непроизвольно вздрогнул и воскликнул:

– Но почему?

– Мы сунули нос за границы, а всякий, однажды побывавший в сумеречной зоне, даёт обет вечного поиска, – пояснила Вероника. – Отныне нам остаётся только одно: снова и снова нырять в колодец своей памяти, чтобы встречать всё новых чудовищ. Дальше и дальше погружаться в эту сумеречную зону, не оставляя попыток достигнуть самого дна и зная, что достичь его невозможно.

От её слов по спине пробежал озноб, и я тихо спросил:

– Поиск чего, Ника? И что потом, когда оно найдено?

И тогда она вдруг больно ущипнула меня за плечо и, зловеще сверкнув глазами, прошипела:

– Никогда не задавайся этими вопросами! То, что мы ищем, нельзя найти, пока о нём остаётся хоть малейшее представление. Никакого «что» и никакого «потом» нет. Мы ныряем в глубины памяти, они разрушают и возрождают нас заново, мы ныряем ещё глубже, и так продолжается всю жизнь. Поначалу это больно, но когда боль теряет смысл, она исчезает. Тебе ещё предстоит через это пройти, и, честно говоря, я тебе не завидую. Единственное, что я могу пожелать тебе – постараться не сойти с ума, когда всё это начнётся.

Теперь её слова подтверждались.

Следующие три недели я провалялся дома с высокой температурой, в лихорадочном полубреду, едва выныривая на поверхность. Врач диагностировал какой-то нетипичный грипп, назначил кучу лекарств, ни одно из которых не помогло. Я неконтролируемо погружался в прошлое, которое вырывалось из глубин моей – и моей ли? – памяти, переживал его снова и снова, всё сильнее запутывался в паутине снов, которые яркими вспышками врывались в моё сознание и обжигали его изнутри. Я плутал по своим снам из детства, по чьим-то чужим снам, по своим и чужим воспоминаниям, многократно испытывая ощущение дежавю и желая только одного: чтобы всё это наконец прекратилось.

Вероника стала постоянной гостьей в моих кошмарных сновидениях. Всё чаще она являлась мне оборотнем, живущим во множестве миров одновременно и тянущим меня в пучину безумия, всё глубже и глубже, – туда, откуда уже не было пути назад. В одном из своих бесконечных кошмаров я увидел, что там, в Камбодже, Вероника необратимо изменила мою судьбу. Она заложила в меня нечто, что проникло на самое дно моего существа, затаилось и окуклилось, а теперь вылупилось и пожирало всё вокруг. Я сопротивлялся изо всех сил, но это лишь усугубляло моё состояние.

– Когда ты возненавидишь меня, сделай это безупречно, – сказала Вероника ещё в начале нашего путешествия.

Я тогда искренне возмутился:

– Ника, я никогда не стану тебя ненавидеть, ты мне слишком дорога!

– Станешь. И ты напрасно так отвергаешь ненависть, ведь чистая ненависть так же прекрасна, как и чистая любовь.

Она произнесла эти слова так уверенно, словно точно знала не только то, что это неотвратимо, но даже то, когда именно это произойдёт. В её улыбке читалась лёгкая грусть.

– Но зачем? – продолжал не понимать я.

– Чтобы я смогла найти тебя. Понимаешь, неважно, какой инструмент издаст нужный звук, важен только сам звук. Ты будешь звать меня через ненависть, я услышу и приду.

И вот теперь, когда я понял, что больше не могу бороться с подступающим безумием, и виной этому – Вероника, я испытал отчаяние и бешенство. Как зверь, загнанный в угол, я собрался в последнем прыжке и обрушил на неё поток неистовой ненависти. Я возненавидел её всем своим существом, но, странное дело, – это было кристально чистое чувство, без обиды, уязвлённости и жажды мести. Вероника обернулась моим врагом, и моя ненависть бросала вызов ей как врагу. И когда в бесконечной глубине этой звенящей ненависти я услышал неземную мелодию, то мгновенно узнал её. Это был зов.

Время внутри меня остановилось. Вероника пришла.

Она стояла за моей спиной, и я ощутил её дыхание – ровно между лопаток. А потом где-то в сердце я услышал её голос: «Следуй зову и не оборачивайся». Её ладони лежали у меня на висках, она медленно поворачивала мою голову, а перед моим взором проносилась вся прошедшая жизнь. Когда я увидел гигантский водоворот, куда уводила мелодия зова, то понял, что это конец. Вероника продолжала держать мою голову, помогая принять решение. Я задержал дыхание и… шагнул в водоворот.

Меня не стало.

В пустоте небытия не было ни памяти, ни мыслей, ни ощущений, – ничего, кроме покоя вечного мрака. От меня осталась лишь бесконечно малая точка, лишённая всего.

Через миллиарды лет где-то далеко прошелестело эхо: «Расскажи мне ту самую сказку…». Бесконечно малая точка дрогнула и замерла, не решаясь поверить в собственное существование. И тогда та самая сказка развернулась в предвременье гигантской мерцающей паутиной…

…когда Девочка заболевала, приходила Лисица с лукошком княженики. Девочка ела ягоду и засыпала. Лисица пела песни, и Девочке снились лисьи сны.

Девять тысяч лет спала Девочка, а потом умирала. Тогда приходила Многоножка и забирала её сны.

«Под горами, под лесами, под оврагами лесными, глубже в землю, духам воля» – бормотала Многоножка и несла сны Шаманке.

Шаманка ждала полной Луны и набирала целое лукошко княженики.

«Отнеси Девочке» – говорила она и протягивала лукошко Лисице.

Лисица отправлялась в путь, и девять тысяч лет назад отдавала лукошко Девочке.

Девочка ела княженику и засыпала. Лисица пела песни, и Девочке снились лисьи сны…

Эта сказка была истинным именем Вероники. Оно окутало собой бесконечно малую точку, и это было первым прикосновением. Точка осознала себя существующей. Она сама стала мерцающей паутиной, своим чистым истинным именем, и между ним и именем Вероники не было ни границы, ни разницы – они были одним целым.

После второго прикосновения сквозь паутину истинного имени пролетел чуждый, пришедший извне ветер. Он посеял неотвратимость, и это был план судьбы. И тогда точка осознала себя отделённой. У неё появилась своя судьба.

Третье прикосновение произошло в нескольких реальностях сразу. Невыразимое тепло разлилось повсюду оранжевым светом, и точку окружило коконом её собственного «я». Это было моё «я», осознавшее себя живым и запертым в самом себе.

Через мгновение я видел, где прямо сейчас находилась Вероника: она лежала возле огромной скалы, высоко-высоко в горах, пребывая в глубочайшем трансе. Моя ненависть проложила следы, по которым она нашла меня, провела сквозь умирание и воплотила заново. Я знал, что Вероника не раздумывая отправилась в путь, когда услышала меня, хотя прекрасно понимала, что могла никогда больше не вернуться обратно. Чувствуя огромную благодарность, я прикоснулся к её губам и осознал себя человеком.

Моё перерождение завершилось.

Открыв глаза, я окинул взглядом свою комнату и едва слышно рассмеялся.

– Сиам побеждённый, ты говорила? – прошептал я в пустоту, и тут же ощутил между лопатками одобряющий укус Вероникиного внимания.

После этого я спал почти сутки, а проснувшись, обнаружил, что от болезни не осталось ни следа, – впрочем, как и от всего того, что когда-то я полагал самим собой. Моя реальность стала другой, но я не испытывал по этому поводу ни страха, ни сожалений, ни радости. Я оставался бесконечно малой точкой, помнящей состояние «до-я», и поэтому был мёртвым. Но одновременно я чувствовал себя невероятно живым и наполненным неведомым мне ранее многомерным смыслом. Наверное, я сошёл с ума, но это больше не имело никакого значения. Воспоминания, столь яростно разрушавшие мой разум в последние дни, обернулись бесценным сокровищем, ведь благодаря им я снова услышал зов и обрёл свой путь. Всё остальное было абсолютно неважно.

Паззл сложился. Теперь я знал, что произошло там, в далёкой Камбодже. Вероника непостижимым образом вложила в меня карту особого пути, – пути нерождённых, и у меня не оставалось никакого иного выбора, кроме как последовать ему до конца, через отречение от всего того, что я считал и когда-либо снова буду считать своим собственным «я».

Теперь мне нужно было выполнить данное Веронике обещание и изложить всю нашу удивительную историю на бумаге. Это оказалось непростой задачей, поскольку то, что исходило от Вероники, не опиралось на привычную мне логику. Её знание было непоследовательным, хаотичным, иногда напоминало обрывки снов, но при этом парадоксальным образом содержало в себе гармонию целостности. Это знание обладало логикой сновидения. Оно проявлялось по спирали: с каждым новым витком оно уводило всё дальше от себя известного, но тем самым приближало всё ближе к себе – Настоящему.

Сложности добавляло и то, что Вероника, разъясняя свои представления и практики, старалась избегать общепринятых названий. «Переживание важнее понимания, поэтому не давай имён тому, что тебе непонятно. Жди, пока имена сами прорастут изнутри тебя. Не позволяй готовым названиям заморочить тебе голову, иначе попадёшь в ловушку чужого описания мира и перестанешь слышать своё сердце» – так говорила она.