Вы здесь

Дайте мне имя, или Прикованные к тени. Глава 18. ИСПОЛНИМ ВСЮ ПРАВДУ (Владимир Колотенко, 2011)

Глава 18

ИСПОЛНИМ ВСЮ ПРАВДУ

И вот наши взгляды встречаются, обрушиваются друг на друга, как мечи. Звона, правда, не слышно, только вода мирно плещется у наших ног. Мы, как каменные статуи, забытые кем-то в реке. Фиолетовый вечер тих, мир, кажется, вымер. Я вижу, как в нежной зелени его глаз забилась тревога. Лишь долю секунды длится схватка. Затем взгляд тускнеет, и куда девается его юная прыть, с которой он на меня набросился?! Вздыбившиеся было космы увядают, и вместо сжатых до боли белых губ появляется черная зияющая дыра рта. Он поражен? Но чем? Ему следовало бы радоваться, что, наконец, дождался этой минуты. Затем я вижу, как глаза его снова обретают покой и даже щурятся в кроткой улыбке, излучая теперь ласку и смирение.

«Ты?» – спрашивают они беззвучно.

Кто же еще? Я не даю ему повода к сомнению.

«Я».

Это «я» лучится из моих глаз нежно-голубым сиянием: конечно я.

Вдруг свет! Он льется с неба, слепя и торжествуя, глазам больно, приходится прикрываться от него рукой, как от удара. Разрушив слепые сумерки, свет вырвал из мрака целый мир, множество людей, горы… И как яркая звезда в небе над головами – белый голубь, вестник любви. Звон мечей растревожил, видимо, вялый покой сумерек. Того и гляди застрекочут кузнечики, заблестит в небе жаворонок. Мир озарен светом разума, нужно только пропитать себя этим светом, наполниться его живительной влагой. Это – трудно, я знаю и уже замечаю, как чистые опустошенные души вчерашних грешников, измученные жаждой прозрения, шевельнулись в сторону источника веры и пьют его целебную влагу крохотными глоточками, жадно припав губами к роднику новой жизни. Я вижу слезы на их уставших от неверия, тусклых глазах: дождались-таки. Сейчас этим светом заполнен весь мир, и каждый взирает на него, как на чудо. Да, это чудо, и его можно видеть собственными глазами, вдыхать его свежесть полной грудью, его можно потрогать. Собственными руками. Оно пахнет свадьбой, и вкус вина его сладок. Оно – как фата невесты. Рия так мечтала об этой минуте. Мы все еще стоим по колено в воде, я вижу, как он, каменный, исполнившись мужества, старается взять себя в руки, которые ему не повинуются, но, дрожа, медленно погружаются в воду, точно хотят укротить ее бурный нрав. Сначала он омывает водой себе лицо, а затем, когда уверенность возвращается в эти руки, черпает ладонями воду, как свадебным кубком вино. И вот эта полная чаша медленно, чересчур медленно, чтобы не расплескать ни капельки, приближается к моему лицу. Так подносят свечу, чтобы кто-то задул ее. Сейчас же требуется не погасить свечу, а разжечь пожар вечного огня, который своим теплом и светом будет согревать и озарять души грешников на их пути к праведности. Он делает шаг навстречу и снова, застыв с протянутыми ко мне руками, преклонив голову, произносит:

– Мне надобно креститься от тебя, и ты ли приходишь ко мне…

Я чувствую священный трепет, охвативший всю его плоть, и спешу ему на помощь.

– Оставь, – произношу я, – ибо так мы исполним всю правду.

Его смиренный тревожный взгляд ищет поддержки в моих глазах.

– Оставь, – повторяю я.

Молчаливо ликует земля, приблизившись к Небу. А ведь это только начало. Жаль, нет рядом Рии. Мы бы…

Потихоньку свет меркнет, сгущается тьма, скоро ночь. Итак, начало положено, что дальше? Конечно, мне требуется быть уверенным, что этот знак торжества вечности над прозябающим мраком язычества и фарисейства расслышан глухими и подарил слепым свет. А вот и долгожданный рукотворный дождик! Я чувствую, как нежная прохлада реки, выплеснутая из трепетных ладоней пустынника, освежает мне лицо, проникая в каждую пору кожи, наполняя небесной негой каждый уголок моей плоти. Вот и все. Это – край и начало. Видишь, говорю я Рие, которая всегда ведь со мной, вот видишь… Я открываю глаза и осматриваюсь: свет угас, и снова сгустились сумерки, но в этом фиолетово-синем безмолвии я вижу роскошный ковер, сотканный из зеленовато-голубых лучистых теплых звезд. Это глаза соплеменников, моих соплеменников, освободившихся от греха. Господи, как сияют их лица! Я преисполнен гордости, и сердце просто выскакивает из груди. И вот мы уже слушаем шепот Вселенной:

– Сей есть Сын мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение.

Какие чистые сладостные звуки!

Только мгновение длится счастье и, о, Боже! – черный купол над нами разлетается в стороны. Ткань неба распорота, точно мечом. Это рвется завеса, прятавшая меня от людей. Наконец-то! Я, конечно, благодарю Небо низким поклоном и готов развязать котомку, которую придется теперь набивать грехами людей. Господи, сколько же их тут?! Выдержит ли котомка? Но деваться некуда, поэтому я выхожу из воды и, не оглядываясь ухожу в ночь. Я вижу: теперь небо, как в далекие времена детства, россыпи золотых гвоздей, вбитых в черную твердь свода, я иду и насвистываю, за плечами легкая котомка, в руке посох, и я уже не ощупываю неуверенно свой путь босыми ногами, а иду твердым бойким шагом вперед. Перед тем, как встретить новый день, нужно хорошо выспаться. Надо было бы, оглянувшись, хотя бы махнуть ему рукой на прощание. Я не оглядываюсь.

Когда боль мира становится нестерпимой, и она сливается с собственной болью, когда твое сознание напитано Светом, а колос Духа налился и вызрел, решение приходит само собой. Да. Взять свой посох и тот его конец, что с каждым шагом клюет землю, обернуть сначала платком. Точно так, как бинтуют рану. Затем разодрать на тесемки хитон и этими лентами одна за другой, крепко их натягивая, бинтовать древко. Только одна треть посоха должна быть обмотана моими одеждами. Все они скользят вокруг древка, поэтому приходится тянуть их покрепче, потуже бинтовать. Руки у меня крепкие, пальцы цепкие и уж я стараюсь, что надо. Холщовый пояс уже разодран на узкие прочные ленты. Вот они-то и нужны, чтобы закрепить ветошь на древке. Теперь она никуда не денется. Работа спорится: мой лоб покрыт бисером пота, а язык ощущает солоноватый привкус. Я всегда раскусываю губы до ран, когда дело спорится. Это привычка, и я этого не замечаю. Только работа пальцев меня восхищает. Я тороплюсь, ведь солнце не может ждать. Когда последняя лента обвита и крепко завязана, возникает вопрос: что делать с котомкой? Ну, прежде всего ее нужно освободить от содержимого. Бурдюк с водой, бурдючок с вином… Я отпиваю глоток воды, а к вину даже не притрагиваюсь. Вино – напиток вечерний.

В том-то и штука, что исполнить всю правду – дело не шуточное. Что за правда такая? Даже поджаристый блин луны, вылупив спелое око-желток, ожидает ответа. А ответ прост, как запах пустыни. Вот я и иду через ночь, уставший и счастливый, насвистывая, с царем в голове, по змеистой голубой дороге… Только бы не проспать восход солнца. Первый луч новой эры, первый день. И начало нового мира. Теперь все зазвучит впервые: имена и названья предметов, вероломных эпох и приветливых эр…

Кончилась эра греха, кончилась! Это да, это верно. Вот-вот клюнет скорлупу жизни начало, а начало всегда трудно. Вот я и тружусь, тужусь. Может быть, сегодня, сейчас и начнется новая эра? Когда тебя посещают такие мысли, разве можно оглядываться назад?

Я и не оглядываюсь.