ГЛАВА 4
БУЛЬВАРЫ
Если взглянуть на карту центра Москвы, то они заметны сразу, эти узкие зеленые ленточки – столичные бульвары.
Излюбленные места в городе коренных москвичей! Нигде, как здесь, разве еще только на Тверской улице или на рынке в спальном районе можно наблюдать за нравами, какие сценки порой разыгрываются на тенистых аллеях бульваров, какие персонажи столичной хроники бредут нога за ногу по бульварам – на рассвете, днем, на закате.
А вот по ночам...
Но об этом позже...
Самый демократичный из московских бульваров, конечно же, Чистопрудный. Летом – в полуденный зной и по вечерам публика гужуется возле пруда. Молодые мамы с детьми – увы, детей что-то все меньше, меньше на бульварах... Молодежь, ну эта всегда всем довольна, даже тем, что особо некуда податься, когда пусто в кармане. Сидят на лавочках с бутылками пива парочки в обнимку. Джинсы, рваные на коленках, белые застиранные майки, вьетнамки на босу ногу, пестрые рюкзаки в стиле этно – смех, смех, поцелуи взасос... Молодость на бульварах, в гостиницу бы податься, но там такие цены, сразу о любви забудешь. Так, на пиво есть пока, хватает, а там заработаем – хотя кто знает теперь, заработаем ли...
Вон алкаши под липой на скамейке в холодочке – тем вообще все до фени. Но нет, что-то жарко обсуждают. Ага, почем водка станет. Говорят, опять указ вышел или Дума постановила... мол, «дешевле восьмидесяти рублей – ни-ни». А брали раньше и по сорок, и по тридцать... Мишка Хромой, правда, с такой водки дураком стал... А Култыгина сразу в Боткинскую увезли, помер там, не приходя в сознание. Но это дело житейское, все там будем. А водка-то была по тридцать, а теперь дешевле восьмидесяти и не жди, не надейся...
У афиши театра «Современник», смотрящего фасадом на Чистые пруды, пенсионерки что-то старательно переписывают себе в блокнотики. Ага, поклонницы таланта. Театр состарился, и они, зрители, вместе с ним, но все равно пишут, фиксируют – репертуар на сентябрь, вывесили уже. Хотя театр этим летом здесь и радует зрителей, иди вон в кассу, бери билет, и не надо в очереди всю ночь стоять. Но старушки только вздыхают, вспоминают молодость, как стояли еще там, на Маяковке, возле старого здания театра, а потом и тут тоже, на Чистых прудах. И как потом Ефремов ушел во МХАТ... А теперь вот афиша, и билетов полно, боже ж ты мой, как бежит время...
Как оно мчится на столичных бульварах...
И одновременно стоит на месте...
А по ночам… но об этом опять же чуть погодя...
У ресторана «Ностальжи» припаркован чей-то синий «Порше» с открытым верхом, трамвай номер 39 штурмует толпа, хлынувшая от метро, бронзовый памятник Грибоедову смотрит вперед, в сторону Рождественского и Трубной.
А дальше – Петровский бульвар, его что-то все роют, роют, копают, золото, что ли, там ищут, клады – зимой начали, летом все никак не кончат, и гулять там никто не гуляет по аллеям, потому что мало радости гулять среди канализационных труб и ям.
На Страстном все спешат к Пушкинской, к Тверской, никто и по сторонам-то не смотрит.
И только воробьи на горячем асфальте...
Порх! И взметнулись веселой стайкой...
Сели на гигантский рекламный щит дома, что на углу Пушкинской. Все воробьям видно сверху, людишки, как блохи, снуют, машины, машины, машины...
Говорят, и тут будут «подземку» копать, как и на Манежной...
Ну, тогда и смерть нам всем, воробьям, центр наглухо встанет.
А мы улетим, мы улетим, откочуем – есть ведь другие города и страны – Париж, Рим, например... Слышали, что в Риме-то произошло? Не слышали? А мы все равно туда улетим.
Это людишкам там внизу колупаться придется, пусть и колупаются. А мы свободные птицы, воробьи...
В ресторане «Пушкин» обедают. Сколько черных машин около ресторана. И напротив, в «Макдоналдсе», тоже обедают. Полна коробочка там и вечный жареный картофель и соус сырный...
По Тверскому бульвару вниз, к Старому Арбату, что никогда не спит. И бронзовый Пушкин, как и бронзовый Грибоедов, взглядом провожает...
На Тверском бульваре и на Старом Арбате по вечерам что-то много пьянчуг. На Арбате летние кафе, пивные – это понятно. Но что же это спать-то многие с Арбата идут сюда, на Тверской, на скамейки?
Милиция, конечно, столичная бдит... Но их вон, милицию-то, по телику в блин сейчас размазывают, мол, такие-сякие, взяточники, мздоимцы. Хотя какая с нищего алкаша мзда? Но, может, он лишь притворяется нищим, у него это бизнес такой уличный – клянчить, а у самого особняк в Жуковке?
Ох, кто поймет столичную жизнь? Люди не понимают, куда уж воробьям разобраться. Сели себе на ветку и чирикают... на голову прохожим гадят, озорничают, безобразники.
А по ночам...
Нет, это не на Тверском, это дальше...
Снова вниз, вниз, все дальше по аллеям, мимо Арбата, мимо Большой Никитской – на Гоголевский бульвар.
Место тихое, место славное. Пьянчуг почти нет, что им тут делать, вдоль бульвара цепь уютнейших магазинчиков, бутиков модной одежды. Вон там был магазин цветочный «Царство Флоры» – его закрыли, потому что с ним связана одна темная кровавая история[1]... Но тогда всех поймали, посадили, в общем, не так уж и давно дело было...
На Арбате вот совсем недавно история приключилась со стрельбой, город от слухов едва не распух, но тоже вроде как-то все[2]... Лишь круги, круги по воде... По Москве-реке...
А Гоголевский бульвар, он какой-то особый. Вон на той стороне французское кафе «Жак», и там вечно битком набито в тесном зальчике за столиками, и на скатертях можно рисовать, потому что бумажные. И курить можно, и вообще – маленький Париж, Большие бульвары.
Популярности кафе бешено завидуют все фешенебельные заведения общепита, расположенные на Гоголевском. Особенно зло и остро завидуют в ресторане «Беллецца», что по-итальянски «красавица» означает. «Беллецца» занимает весь первый этаж роскошного старинного особняка, что на углу бульвара и Колымажного переулка. Рекламировали, позиционировали ресторан, как VIP, но то ли денег пожалели, то ли сразу баллов недобрали в столичном кулинарном рейтинге. Короче говоря, вложили много, а «отбили» мало. И это несмотря на хорошего шеф-повара (не итальянец, русский дядя Ваня, но всю жизнь проработал сначала в советском, потом в российском посольстве в Риме), несмотря на помпезный дизайн зала, бархатные диваны и кресла, хрустальные люстры и живую музыку по вечерам. Собственный маленький оркестрик, где подрабатывают музыканты из консерватории, до которой рукой подать, – на Никитской. Музыка всегда хорошая, проверенный репертуар на средний возраст – классика, танго, венские вальсы, а посетителей мало. То ли планида такая коммерческая – не в масть... то ли еще что-то...
На той стороне бульвара, на Сивцевом Вражке, окопалась целая орда конкурентов. Кафешки, все кафешки, туда только молодежь ходит, бельгийская пивнушка в подвале, там тоже всегда весело, китайский ресторанчик, скромно спрятавшийся в арке. Там цены, там веселье, особенно в пятницу вечером и в субботу – до самого закрытия. А чуть дальше, в Чертольском переулке, ночной клуб «Яма», куда, кажется, вообще никого не пускают, кроме каких-то уж совсем загадочных личностей, подруливающих к бронированным дверям на таких крутых тачках...
На углу Сивцева Вражка и бульвара – небольшой особнячок, отреставрированный, нарядный. Театр-кабаре, афиши дорогие, кричащие «Трагикомическая артель», «Следите за репертуаром!».
Июльский полдень, тишина, сразу видно, что «Трагикомическая артель» готовится к новому сезону, труппа где-то на «чесе» в нефтегазодобывающем Ханты-Мансийске, касса закрыта, в фойе у мраморной лестницы с новыми золотыми перилами гудит пылесос. И тут же в дверях крепкий, осанистый, еще не старый, хотя и седовласый мужчина в черном костюме, при галстуке неторопливо раскуривает сигарету, смотрит на улицу, словно прикидывая – выходить ли на солнцепек или же чуток обождать.
– Сан Саныч!
– Вас слушаю.
– Хорошо, что я вас застал. Сегодня после обеда пожарная инспекция придет, так уж вы покажите им все, ладно? Все, что мы сделали за эти три недели, все точно, как и было нам указано. Я бы сам с ними разобрался, да не могу, времени нет, в аэропорт Домодедово спешу, Говорунова встречать.
– Не беспокойтесь Константин Петрович, все будет нормально. Сумеем договориться. Я этих «тушил» как облупленных знаю.
Осанистый мужчина в черном костюме, Александр Александрович Колобердяев, – не актер, не худрук, но личность в «Трагикомической артели» уважаемая – отличный завхоз, мастер на все руки: в случае чего и за электрика, и за слесаря, и за сантехника, и за шофера, а порой и по ночам еще подрабатывает охранником. Правая рука исполнительного директора артели Константина Петровича Мартова.
Мартов, в тертых джинсах, в белой рубашке, на шее золотая цепочка болтается, промокает вспотевшее лицо бумажной салфеткой.
– Жара какая.
– Завтра, говорят, еще жарче будет, я прогноз слышал. Но обещали грозу. – Колобердяев почтительно, следуя на пол-шага сзади, провожает Мартова до дверей театра, наблюдает, как тот садится в свою машину.
– Грозу? Вот черт! Еще рейс отложат.
– Так то ночью. Ну, счастливого пути, привет Говорунову.
Выправка у Сан Саныча Колобердяева почти военная, хотя служил он в армии очень давно, срочную. И было это... дай бог памяти сколько же лет назад? Жизнь за шестой десяток круто перевалила, но по-прежнему в строю, по-прежнему работает, жить-то на что-то надо, не на пенсию же сквалыжную... Ну, конечно. Это не то, что прежде было...
Эх, вот раньше как работали! Колобердяев снимает пиджак и перекидывает его через руку. Как, помнится, ждали нового посла в Риме, он, Колобердяев, его встречал на машине в римском аэропорту вместе с секретарями, помощниками, атташе, короче говоря, со всем штатом посольства. Ну и что, что простым водителем, он тогда, в 82-м, в нашем посольстве в Италии тоже пять или семь должностей совмещал – и все по хозяйственной части. Молодой был, энергия через край ключом била.
А теперь вот пенсионер, эхе-хе... И эта вот артель, актеришки, правда, тут есть и эти, как их там – звезды нынешние, что по сериалам мелькают. Антреприза... Это все Мартов Константин своими стараниями, своей жилкой коммерческой сумел сколотить, создать, артель-то прибыль дает, и немалую, в театральный сезон своим хозяевам...
Но прежде-то, прежде... в Риме, в посольстве, ох и жизнь была, высокая жизнь, со смыслом... Кто это на себе прочувствовал, тот знает, подтвердит. Вон шеф-повар, например, Шуляк в ресторане «Беллецца», что на той стороне бульвара. Кому Иван Германович, а нам он так просто Ваня... В нашем посольстве в Риме пятнадцать лет на кухне у плиты простоял, теперь вот в ресторане... А кто устроил его туда – он, Колобердяев...
Пойти, что ли, сходить туда, на этот, как его... бизнес-ланч? До пожарников еще далеко, они после обеда нагрянут. Ресторан с двенадцати открыт, но считай что до пяти там вообще никого никогда, залы пустуют. А Ваня-повар вкусы его знает, несмотря на всю свою эту итальянскую кулинарию – макароны там да феттучинни – рюмочку водки ледяной всегда нальет, пирожками угостит с мясом да супчику, бульончику с потрошками, с корешками...
В такую жару?!
А там и пивко найдется из холодильника. И все за Ванин щедрый счет, в благодарность ему, Колобердяеву, за место.
В сумрачном зале «Беллеццы» работали мощные кондиционеры. Ресторан только открылся. Официанты – немолодые уже, в основном перешедшие сюда из «Праги», – откровенно скучали, потому как посетителей, кроме Колобердяева, не было никого.
В углу у рояля собирался на репетицию оркестр – скрипка, виолончель, мандолина. Музыканты Колобердяеву все знакомые, все таким способом подрабатывали, поправляли бюджет. Особо Колобердяев выделял виолончелистку Юлию Аркадьевну.
Привстал из-за столика, поклонился. Царственная женщина, телесами богатая. Сейчас-то вон на репетицию пришла в пестром сарафане, открывающем полные плечи, а как вечером наденет черное платье, поднакрасится, то...
На артистку Наталью Крачковскую похожа, у той, говорят, поклонников было – не счесть. А у Юлии Аркадьевны что-то нету поклонников, даром вес у нее аппетитный – за сто килограммов, есть за что подержаться, а ухажеров нет, ну возраст, конечно, возраст уже не тот, солидный возраст...
И как она ловко, несмотря на все жиры свои, с этой самой виолончелью управляется. Как заиграет, как заиграет... Ну, без мужа живет, зарабатывать надо самой, а на уроках музыки капитала не наживешь.
– Доброго здоровья, Юлия Аркадьевна!
– И вам того же, Сан Саныч.
К столику подошел повар Шуляк. Колобердяев, ободренный приветствием дамы, встретил его благодушно.
– Как жизнь, Ваня?
– Как зебра... Как обычно, Сан Саныч?
– Нет, жарко сегодня. Пива принеси холодного ну и закусить чего-нибудь легкого...
Через пять минут повар – сам Колобердяева обслуживал – вернулся с бокалом светлого пива, с тарелочкой с копченостями и своими фирменными неитальянскими пирожками.
Поговорили, вспомнили былое, как работали в «загранке», да что это значило тогда – работать в «загранке» – в восьмидесятых-то годах. Как нового, назначенного посла встречали всем посольским штатом. Колобердяев вздохнул – было время, послов встречали, а теперь вон Костька Мартов, шеф, тридцатилетний выжига, другого выжигу театрального, Говорунова, в аэропорту встречает. Тот с деньгами возвращается артельными, что за «чес» артисты на Севере заработали. На Северах-то этих вахтовый метод на буровых, на нефтяных, от тоски мужики там сатанеют. А тут артель артистическая им что-нибудь вроде мюзикла-бурлеска привезет с раздеванием, шоу по типу парижского кабаре с Бульваров.
Музыканты начали репетицию, и у Колобердяева тут же голова заболела. И даже полная Юлия Аркадьевна показалась не такой уж соблазнительной, а просто толстой, заплывшей жиром.
Охо-хо... А день такой длинный впереди, еще и эта чертова пожарная инспекция...
Инспекция нагрянула в три часа. И до самого вечера у Колобердяева не было свободной минуты. Все, все обошли и проверили. И зрительный зал, и гримерные, и все подсобные помещения, и постановочный цех, и в подвал спускались, и на чердак лазили, и сигнализацию по сто раз включали.
Потребовались недюжинные дипломатические навыки, настойчивость, мужество, если хотите, чтобы устоять под таким напором, не сдаться.
В восемь часов измочаленный Колобердяев выпроводил инспекторов. В десять ушли все, кто работал в здании. И Колобердяев – а это был как раз вечер его суточного дежурства уже в качестве охранника – запер двери. Достал из холодильника жареную курицу и бутылку водки. Это вам не бизнес-ланч фиговый, это вам русский ужин холостого человека. Водка...
Жена Агнесса никогда этого не понимала, потому и ушла, бросила... Водка... Когда в посольстве-то работал, конечно, не так пил, тогда боя-я-а-а-лись... А сейчас, сейчас никто ничего не боится, всем до лампы, до фонаря.
По телевизору показывали новости. Потом пошел фильм какой-то американский. И Колобердяев заснул в кожаном кресле. Он спал. И проснулся...
Показалось, что его разбудил телефон, зазвонивший где-то там – в темноте пустого здания. Но нет, кому звонить в такую пору? Это в телевизоре, наверное...
Фильм по Первому каналу еще шел, а за окном... За окном так полыхнуло!
Гроза. Ну, обещали ж синоптики. В открытую форточку врывался упругий ветер.
В комнате стояла спертая духота и витал водочно-чесночный дух. Надо бы устроить проветрион. А то утром люди придут, неудобно.
Колобердяев встал, открыл окно настежь, а сам пошел в фойе. Что там с погодой на улице?
Сквозь стеклянные двери он увидел, как снова полыхнула молния. Синий мертвенный свет словно испортил привычную палитру – фонари, темные кроны деревьев там, на бульварной аллее. Сколько времени? Без малого три? Ни машин на Гоголевском, ни прохожих.
Колобердяев хотел было уж отойти от дверей, как вдруг что-то показалось ему... Там, на бульваре напротив... что это?
Он толкнул дверь и... Он готов был поклясться, что сам лично запер все перед тем, как уединиться с бутылкой в кабинете. А теперь дверь открылась, будто приглашая его выйти наружу.
А там, на бульваре...
Опять полыхнула молния, и где-то еще далеко прогремело. Темные окна домов, темная аллея, и там... Что там?
Колобердяев вышел на улицу – без пиджака, шагнул на проезжую часть, где не было машин. Первые капли дождя ударили его по лицу – больно, но он этого даже не заметил.