Гюлистанский договор 12 (24) октября 1813 г. Глава II. Русско-персидская война при главнокомандовании Гудовича, Паулуччи и Тормасова (В. А. Иванов, 2014)

2 июня 1806 г. Высочайшим указом граф Иван Васильевич Гудович был назначен главнокомандующим на Кавказской линии и в Грузии[68]. Характеризуя его В. Потто отмечал «Новым главнокомандующим на место князя Цицианова назначен был граф Иван Васильевич Гудович, заслуженный ветеран, хорошо известный Кавказской линии, которой он уже командовал два раза – в царствование Екатерины и Павла. Но преклонные годы и время, проведенное в бездействии, в стороне от военного дела, невыгодно отразились на деятельности и характере нового главнокомандующего. Сохранив свою прежнюю энергию, он, по словам современников, стал вместе с тем раздражителен, капризен, а память об одержанных им некогда победах развила в нем тщеславие и самонадеянность. В закавказской деятельности своего предместника, князя Цицианова, он видел только одни теневые стороны и намеревался продолжать не только его дела, но и исправить в них все на его взгляд ошибочное и неполное. Вообще, уезжая на свой пост, он обещал государю гораздо более, чем в состоянии был исполнить. Но уже в Георгиевске его постигло первое разочарование. Он нашел Кавказ далеко не в том состоянии, в каком оставил его в конце прошедшего столетия, когда русское владычество здесь ограничивалось одной Кавказской линией. К тому же в крае свирепствовала чума, уносившая тысячи жертв, а средств для борьбы со страшным врагом не было, так как большая часть войск находилась тогда под Дербентом с генералом Глазенапом. Из Грузии доходили также далеко не отрадные известия. Все Закавказье, которое умела удержать в повиновении твердая рука Цицианова, готово было восстать. Имеретинский царь Соломон бунтовал открыто, волновались осетины, ахалцихский паша покровительствовал опять начавшимся набегам лезгин на Грузию, а Персия собирала значительные силы, думая воспользоваться благоприятным временем для возвращения Ганжи, Карабага и других провинций. Ко всему этому, закубанские народы и кабардинцы, пользуясь отсутствием войск на Линии, производили дерзкие набеги, простиравшиеся даже за Ставрополь. Напрасно Гудович, думавший, что имя его, со времен анапского штурма, еще памятно горцам и служит по-прежнему грозой Кавказа, писал прокламации и собирал к себе депутатов. «Будучи старшим генералом русской армии, – сказал он, – я недаром прислан сюда водворить между вами порядок». Депутаты, по стародавнему обыкновению, брошенному Цициановым, получая подарки, обещали жить мирно и спокойно, а возвращаясь домой, принимались опять за прежние разбойничьи набеги»[69].

Гудович И.В.

Кроме восстановления после гибели П.Цицианова единоначалия посредством назначения на его место И.Гудовича, были предприняты и иные меры. Так, на укомплектование полков в Грузии стали направляться нижние чины из гарнизонов кавказской инспекции и из гарнизонных батальонов Саратовского и Симбирского. Учитывая вспыхнувшие в 1806 г. боевые столкновения между турками и персами, предполагалось также следующее «Имея в виду религиозную вражду, существовавшую между персиянами и турками, наше правительство надеялось, при успешном ходе переговоров, убедить тегеранский двор действовать с ним заодно против турок, если бы последние открыли неприязненные действия против России»[70]. Просчитывая возможные сценарии развития ситуации на европейском театре, Санкт-Петербург стремился минимизировать риски и на Востоке. И потому, как уже было показано ранее, еще князю Цицианову предлагалось привести к скорейшему окончанию внутренние дела края и если представится возможность, то заключить мир с персами и даже постараться привлечь их на свою сторону, для действий против начавших под влиянием французской дипломатии активизироваться турок. Министерство иностранных дел по прежнему полагало, что установление мира или перемирия с Ираном – дело вполне возможное. Однако, «Скорое осуществление подобного желания было не в силах главнокомандующего. По тогдашнему положению края, несвязанного прочно с Россиею, по состоянию политических дел и боевых средств, нельзя было не видеть, что Баба-хан не согласится на заключение выгодных для нас условий мира до тех пор, пока вновь не испытает сильного поражения, нанесенному ему нашими войсками. Напротив, по всем получаемым сведениям известно было, что властитель Персии собирает значительные войска, с намерением вторгнуться в наши границы, защищенные небольшими отрядами русских войск. Протянув свои войска от Баку вдоль по Куре и Араксу до Эриванской области, Баба-хан намерен был сам с несколькими отрядами вступить в Елисаветпольский округ, Карабахское и Нухинское (Шекинское) ханства, а сына своего Аббас-мирзу, вместе с царевичем Александром, отправил в Памбаки и Шурагель. Призванные к оружию лезгины должны были в то же время атаковать русские войска, расположенные вдоль реки Алазани»[71].

Появление персидских войск на границах Карабаха привело к неприкрытой измене Ибрагим-хана и Селим-хана Шекинского. Об измене Ибрагим-хана сообщал еще мелик Джимшид[72]. О поведении хана Лисаневич черпал информацию из многих источников и, в том числе от самих родственников хана. Но даже попытка уговорить хана посредством его собственного сына Мехти-Кули-аги, и внука – Джафар-Кули-бека – ничего не дала. В результате, при попытке установить связь с персами, хан был убит в перестрелке с отрядом Лисаневича[73]. Об этом инцеденте А. Бакиханов пишет следующее «Ибрагим-хан карабагский, начавший уже дружеские сношения с персиянами, просил помощи у них к свержению с себя власти русской. Сын его Абдль-Фет-хан с войском со стороны Капана пришел под Шушу Аббас Мирза переправился через Худаперинскнй мост (на Араксе) Майор Лисаневич, начальник русского войска в Шуше в полночь 2 июня 1221 (1806) г. выступил против Ибрагим-хана…»[74]. Казалось бы, все было предельно ясно, однако, некоторые азербайджанские авторы, нередко совершенно опуская момент измены (а то, что это была измена, прямое нарушение обязательств трактата – сомневаться не приходится), на первый план выдвигают малозначащие детали, ряд из которых является не иначе, как плодом их собственного воображения. Так, например, 3. Али-Заде «живописуя» нравы русской армии пишет «Зная нравы и поведение офицеров не только русской, но и любой из колонизирующих новые территории имперских армий (английской, французской, немецкой, оттоманской или американской, какая разница?), можно легко понять недовольство наивного хана, поверившего договору и своему пышному воинскому званию, но столкнувшегося с хозяйским поведением майора, для которого что хан, что нехан, все туземцы одинаково были подневольные басурмане. Не имея военной силы против 500 солдат майора, но, чтобы и дальше не позориться перед подданными, Ибрагим хан выходит за крепостную стену и разбивает шатер в отдалении для своей семьи и челяди (кроме Шуши, там в округе никакого «крепостца» нет, я хорошо знаю местность, если бы был «крепостец», способный приютить хана, его семью и немалочисленную челядь, то руины хотя бы остались). Сие наглое поведение генерал-лейтенанта вызывает негодование майора Лисаневича, который требует от него немедленно прекратить неподчинение и вернуться в крепость. Генерал-лейтенант Ибрагим хан еще не знает всех тонкостей такого понятия, как честь и доброе имя русской армии, и не подчиняется майору. Тогда майор берет с собой сотню солдат, и напав на лагерь генерал-лейтенанта русской армии Ибрагим хана Джеваншира, убивает его самого и полностью уничтожает всю его семью, включая малолетних детей (последних, надо полагать, в целях защиты чести и доброго имени). Ничего нового и необычного в этой истории нет и быть не может. Она типичная – колонизаторы и новая власть всегда физически уничтожали опасных, непокорных и ненадежных прежних правителей»[75].

Характеристика Ибрагим-хана, данная 3. Али-Заде уж никак не вяжется с истинным обликом этого властителя. Такое ощущение, что не этот «наивный», «простоватый» и даже наверное, где-то в самой глубине души «очень добрый» властитель вел жесткую и жестокую политику, а его родитель Панах-хан – долгие и кровавые войны как с армянскими меликами, так и окрестными владетелями. Коварство, хитрость, жестокость нелегитимных карабахских ханов были фактами известными. Другой автор – Эльдар Амиров тоже сетуя по поводу поведения Лисаневича и силясь снять с хана обвинения в измене, концентрируется не на конечных итогах следствия, самом рапорте Лисаневича и поведении хана, а на тех первичных и смутных донесениях, которые начало получать после происшедшего под Шуши русское командование. Это опять являлось попыткой вырвать из контекста факты. Более того, он приходит к весьма знаменательному «выводу» о том, что «Не исключено, что сам Лисаневич также был не прочь стать единоличным правителем богатого Карабаха, поэтому он при первой же попытке с такой жестокостью избавился от авторитетного хана»[76]. Однако… Оказывается, Лисаневич лелеял планы самому стать ханом. Но почему то так им и не стал. Даже после устранения «авторитетного» конкурента. Также как и позже единоличными правителями Карабахского ханства не стали граф Гудович, Тормасов, Паулуччи, Ртищев и иные…

Между тем, сам Лисаневич в своем рапорте рапорте на имя генерал-майора Несветаева от 4 сентября 1806 г. докладывал, что он предпринимал попытки отговорить хана от предполагавшейся измены. Так он писал «Как по сим случаям измена оказалась явною, то я послал для уговора оного сына его Мехти-агу и внука Джафар-Кули-бека, с тем чтобы он, разруша все с Персиянами связи, возвратился бы со всем семейством в крепость, которые, пробыв там большую часть дня, сначала возвратившийся Джафар-Кули-бек объявил мне, что он хотя несколько раз уговаривал хана отстать от Персиян, но кроме брани Русских он ничего от него не слыхал и сверх того хан его убедительнейше просил, чтобы он постарался зазвать в дом меня к себе и, поймавши там, отдать ему и также выкрасть брата своего Шукур-Уллаха, находящегося в аманатах в Елисаветполе, отчего-де я ему отказался; сверх сего объявил, что [в] нынешнюю ночь или хан уйдет к Персиянам или Персияне с ним соединятся, после чего прибывший Мехти-ага также объявил, что он сколько ни старался уговаривать хана, но хан ни на что не соглашается и явно уже принял сторону Персиян»[77].

Подчеркнем еще раз дело разворачивалось в условиях персидского наступления на Карабах. В итоге, Лисаневич, исчерпав мирные средства, был вынужден предпринять шаги, нацеленные на арест хана «И так, не имевши уже никакой надежды привесть хана в раскаяние, решился [я] в ночное время атаковать его и, ежели можно, захватить живого и, назнача для сего 100 чел. егерей при пристойном числе офицеров, пошел сам с ними для произведения в действо; в крепости же приказал умножить по воротам и проломам караул, а остальным людям собраться к артиллерии; идущим для атаки офицерам и людям приказал, дабы отнюдь не стреляли прежде неприятеля и по приближении знающим язык кричали бы, чтоб они, не стреляя, сдались бы с ханом. Я пошел атаковать совсем другою дорогою и не той, которая прямо идет из крепости к ним и где у них были караулы, и не прежде они нас открыли, как подойдя менее ружейного выстрела, и тут они, сделавши крик, пустили по нас сильную стрельбу. Я сколько ни кричал им, также и другие, уговаривая их не стрелять и сдаться, но они все упорно продолжали стрелять и ранили егеря, который чрез несколько дней и помер. За дерзость сию я приказал егерям выстрелить и броситься на них; егери с храбростию сие выполнили и в миг изменники были сбиты с крепкого их места, а хан с несколькими человеками остался убит пулею на месте, прочих преследовали егеря по кустам и оврагам; сын его, дочь и жена, умершие от раны, не иначе могли быть ранены, как смешаясь при побеге с прочими в толпу, в кустах, от темноты ночной не были узнаны; вещи изменников, оставшиеся в их палатках, яко добычу чрез оружие взятую и коей немного и было, отдал я в пользу солдат, но лучшие их вещи были унесены при начале дела их служителями, из коих Мехти-ага многое после отыскал»[78]. Как видим, отдавать преднамеренный приказ о ликвидации хана он не хотел, да и не мог, рискуя навлечь на себя неудовольствие начальства (которое кстати, недооценивая опасность ситуации и склонно было вначале, основываясь на неверной информации, само подозревать Лисаневича в слишком большой самодеятельности). Но сам хан с окружением вовсе не намерен был завершить дело миром (несмотря на неоднократные предупреждения), и сам же спровоцировал кровопролитие, в результате которого был убит.

Как потом выяснилось, Лисаневич с арестом спешил не напрасно, так как непосредственно в ханском лагере он получил сообщение от муганлинского бека о том, что к месту движется двухтысячный отряд иранских войск во главе с сыном хана – Абуль-Фетхом. Узнав о гибели хана персы отступили. Не имея провианта (поставку которого, кстати говоря, еще до окончательной развязки саботировал Ибрагим-хан, нарушив тем самым еще одно из положений трактата), располагая крайне незначительными силами, для организации эффективной обороны, и видя крайне подозрительное и негативное отношения хана с его окружением, Лисаневич не мог надеяться на возможность организации эффективной обороны вверенного ему пункта. Между тем, соединение персов с ханом неминуемо бы привело к немедленному увеличению противников русских. Пребывавшие в состоянии глухой враждебности и в некоторых колебаниях сторонники персов, при нерешительности русского командования, взяли бы верх над своими противниками, и перейдя от колебаний к решительным действиям создали бы чрезвычайно неблагоприятную обстановку, которая не замедлила бы сказать и на общем ухудшении военно-политической ситуации. А потому, он сделал в сложившейся ситуации единственно верный шаг – пошел на попытку ареста хана с целью его нейтрализации.

Лисаневич, в том же рапорте отмечал «Сверх сего долгом поставляю упомянуть, что ежели б Ибрагим-хан [в] ту ночь яко изменник не получил бы должного возмездия, то на другой бы день Шушинская крепость должна быть в осаде от Персиян и изменников Карабагских; Аббас-мирза, переправившийся уже Араке, мог бы прийти также оттудова в 2 марша; в гарнизоне Шуши иском провианту совсем не было, да и у служителей. На верность Ибрагим-хана сына Мехти-аги с его Татарами полагаться никак нельзя было, коих число гораздо превосходнее в крепости, нежели Армян»[79]. Здесь отметим, что после обстоятельного следствия Лисаневич был оправдан. Таким образом, версия о преднамеренном характере убийства «невинного» хана, усиленно сейчас тиражируемая рядом авторов, не имеет под собой реальной основы.

В. Каширин, обстоятельно изучив происшедшее, пришел к следующим выводам «Но меньше всего Лисаневич мог хотеть смерти Ибрагим-хана. Оптимальным вариантом с его точки зрения было бы принудительное возвращение хана в Шушу, где его можно было использовать как заложника, не вызывая, в то же время, огромных политических затруднений для России в Закавказье и карьерных рисков лично для себя. И то, и другое было бы неизбежно в случае смерти хана, что и произошло на самом деле… Сторонники версии безвинной смерти Ибрагим-хана утверждают, что, будь он действительным изменником России, он бы не оставался вблизи II Туш и некой крепости с русским гарнизоном. Однако на это есть что возразить. Ибрагим-хан был законным правителем ханства, российским подданным и генералом, и весь прежний опыт не давал ему оснований опасаться решительных силовых действий Лисаневича. Все предыдущие дни русский офицер безрезультатно занимался уговорами Ибрагим-хана. Персидские войска были уже на подходе (как мы помним, они были под Шушой уже на следующее утро, то есть несколько часов спустя после смерти хана). «Нынешнюю ночь или хан уйдет к Персиянам или Персияне с ним соединятся», – так, по уже цитированному рапорту, передавали планы хана его сын и внук. Правитель Карабаха почти дождался персов, и он вполне мог рассчитывать, что и остававшиеся до их прибытия часы пройдут вполне благополучно для него. Вылазка Лисаневича и его сотни егерей стала полной неожиданностью для хана. Почти наверняка, русские солдаты встретили вооруженное сопротивление. Мы не знаем, было ли оно оказано по приказу Ибрагим-хана или вспыхнуло непроизвольно. Также у нас нет достоверных данных о численности и вооружении ханской свиты. По всей видимости, не было и речи о штурме русскими егерями «крепости» или «замка», но не приходится верить и словам о трех десятках беззащитных слуг и служанок в палатках посреди загородного сада. Думается, правда находится где-то посередине, но подробнее воссоздать ее может лишь воображение, так как имеющегося у нас материала источников для этого определенно недостаточно. Как мы уже пытались показать, Лисаневич был не заинтересован в смерти хана, однако ситуация вышла из-под контроля русского военачальника. Если, что весьма вероятно, по его егерям был открыт ружейный огонь, он мог и должен был приказать крайние меры, чтобы избежать худшего – бегства и соединения Ибрагим-хана с персидским авангардом его сына. Последовала кровавая схватка в ночной темноте, в которой ничто не могло обеспечить безопасность членов семьи правителя Карабаха… Следствие по делу об убийстве Ибрагим-хана продолжалось до июля 1807 года, и в итоге была выяснена невиновность Лисаневича. Сам главнокомандующий во всеподданнейшем представлении, «убеждаясь истиною», просил императора о сложении с Лисаневича всякой ответственности [Бобровский. С. 246]. Бывший начальник гарнизона Шуши блистательно продолжил свою службу на Кавказе…»[80]. Что касается Селим-хана Шекинского, то он также изменил, заманив командира расквартированного русского отряда майора в свой лагерь с целью заставить его покинуть подконтрольную ему территорию[81].

В развернувшихся в начале лета 1806 г. крупных боевых столкновениях, малочисленные русские отряды вновь нанесли ряд поражений персам. Так, 8 июня русские войска, под руководством Котляревского и Карягина заставили противника отступать. 13 июня произошло еще более крупное сражение. На рассвете армия Аббас-Мирзы в 20 тыс. человек атаковала в Ханашинском ущелье отряд Небольсина. После упорного боя, продолжавшегося 5 часов, русские нанесли контрудар и отразили атаку противника. Потерпевшие поражение персы отступили за Араке, оставив на поле бое свыше 1000 убитых и раненых и 2 фальконета. В одном из сообщений того времени говорилось «Получил от Троицкого мушкетерского п. шефа ген.-м. Небольсина подробную реляцию о всех происшествиях, сопровождавших двукратные победы, одержанные непобедимым Е.И.В. оружием над персидскими войсками, бывшими под предводительством Аббас-Мирзы Баба-ханова сына и других знатных персидских сардарей. Имею честь почтеннейшее представить оную в оригинале на благоусмотрение в. пр. вместе с 4 ведомостями об отличившихся в сражениях 8 и 13 чисел прошлого июня месяца 1-го штаб и обер-офицерам, 2 нижним чинам, 3 медицинским чинам и 4 тушинским чиновникам и армянам. Две сии знаменитые победы, решившие судьбу Карабагской провинции и от коих так же зависела участь и самой даже Грузии, приобретенные над многочисленнейшим неприятелем… заслуживают высочайшего Е. И. В. внимания»[82]. Удача сопутствовала немногочисленным русским войскам и позже. 20-го июня отряд Лисаневича рассеял еще один персидский отряд.

В русском стане готовились ко вторичному походу на Баку. 21 июня 1806 г. русские войска заняли Дербент. Занятие Дербента имело важное стратегическое значение. Как отмечает М. Игамбердыев «Итак, знаменитый Дербентский проход, находившийся на восточной оконечности Кавказа, между отрогом Табасаранских гор и Каспийским морем, служивший в течение многих веков надежным укрепленным пунктом Ирана на севере, служивший «границей между мусульманами и гяурами», был присоединен к России»[83]. Вслед за этим, 3 октября, без боя был занят Баку. Хуссейн-Кули-хан бежал. Управление ханством было возложено на генерал-майора Гурьева и трех беков[84]. Далее, русские войска двинулись к Кубинскому ханству, которое также заняли без сопротивления[85]. Практически параллельно этим операциям, отряду генерал-майора Небольсина было поручено восстановить российское влияние в шекинском ханстве, а отряду Орбелиани пресечь набеги джаро-белоканских лезнин на Грузию. Отразив 22 октября атаки войск хана, на следующий день отряд Небольсина вступил в Нуху. Селим был лишен ханского достоинства, а управлять ханством было поручено бывшему хойскому хану Джафар-Кули[86].

Между тем, обстановка в Европе продолжала ухудшаться. Французская дипломатия делала все, чтобы связать руки России на востоке. В Турцию был направлен в качестве посла генерал Себастиани, в чью задачу напрямую входило подстрекательство султана на войну против Российской империи. Как отмечает Н. Дубровин «Не было никакого сомнения, что Франция воспользуется всеми выгодами такого соседства. Можно было предвидеть, что Порта, устрашенная угрозами Наполеона, или обольщенная обещанием возвратить ей области, потерянные во время войн с Россиею. Перейдет на сторону Франции и, не смотря на все наши старания сохранить с турецким правительством доброе согласие, оно посягнет на поднятие против нас оружия. В этом последнем случае положение главнокомандующего на Кавказе могло быть весьма затруднительным. В виду продолжающейся войны с Персиею, ему пришлось бы бороться одновременно с двумя неприятелями персиянами и турками»[87]. После серии побед Наполеона, французские «акции» при султанском дворе существенно возросли. Нарушение Турцией ряда условий Ясского мира (например, смена без участия России господарей Молдавии и Валахии), явно свидетельствовала о том, что дело близится к русско-турецкому разрыву. Российская дипломатия, стремясь нейтрализовать эти угрозы, хотела добиться временного мирного соглашения хотя бы с Ираном. Как было отмечено выше, такие предписания давались еще Цицианову. Тогда, в силу изложенных причин, даже помышлять о переговорах с Ираном по этому поводу не представлялось возможным. Ныне же, после очередных побед русских войск, в Санкт-Петербурге считали возможным вновь возвратиться к этой теме. В свою очередь Иран (как выяснится позже – лишь с целью выигрыша времени), сам подал сигналы о том, что он также не прочь сесть за стол переговоров. В столкновениях, возникших из-за багдадского пашалыка, персы терпели от турок неудачи. Шах на тот момент не мог вести широкомасштабные боевые действия против России, и опасался занятия либо русскими, либо турецкими войсками Эриванского ханства. Для достижения своих цель шах отправил одного посланника в Констатинополь – с задачей заключения мира, а другого – к русской стороне с целью начала мирных переговоров. Чтобы «не потерять лицо», шахский двор действовал от имени гилянского правителя Мирзы-Мусы. Уже в сентябре 1806 г. к Гудовичу прибыл иранский чиновник от Мирзы-Мусы Мирза-Мамед-Али. Последний передал Гудовичу предложения Мирзы-Мусы клонившиеся к тому, чтобы либо войти в переговоры с шахом через него, либо отправить посланника прямо в Тегеран с предложеним мирных условий[88]. При разговоре с Мамед-Али Гудович намекнул ему (следуя инструкциям Будберга) и на возможность оказании помощи персам в вопросе Баязета, Эрзурума, Карса.

В ответом письме к Мирза-Мусе (т. е., на самом деле к шаху), Гудович отмечал следующее «и увидел я из оного желание Персии спокойствия, доброго согласия и мира, уведомляю вас, что Государь Император мой, сколь велик, столько и человеколюбив, жалеет пролития крови не только своих верноподданных, но и неприятельской. Ведая потому сию волю, я не удаляюсь от клонящегося к доброму согласию и миру сношения, с тем, однакож, чтобы мир был сходственный Высочайшему достоинству величайшего в свете Государя Императора. Твердость и постоянство мира зависят наипаче от постановления постоянных, твердых и самой натурою показуемых границ, как, например, реки Кура и Араке. Ежели доброе и искреннее намерение к миру с вашей стороны есть, и сей первый о вышеписаннных границах пункт постановлен будет основанием мира, то я осмелюсь о том донести всеподданнейше Его Императорскому Величеству и надеюсь, что великий Государь Император мой даст свое Высочайшее мне повеление на дальнейшее постановление мирного договора и затем, великодушное признание может последовать владеющего ныне персидскими провинциями в настоящем его, по прежним обыкновениям персидским, достоинстве»[89].

Однако, дабы не сорвать с самого начала саму возможность мирных переговоров, император Александр I стремился на данном этапе избежать жестких постановок вопроса о границах (что было наиболее раздражающим фактором для персов) и инструктировал Гудовича добиться хотя бы приостановления военных действий. Так, в своем письме последнему от 4 октября 1806 г. император отмечал «Сходно с ответом, вами учиненным, Кура и Араке долженствуют быть непременной чертой, определяющей границы между Российской Империей и Персией. Но как при стечении настоящих обстоятельств, прекращение воинских действий с Персией представляется важнейшим предметом, я повелеваю вам, не

входя в переговоры о границе и предоставляя оные до формального трактования о мире, предложить уполномоченным от Баба-хана следующие прелиминарные статьи, как скоро получите вы удовлетворительный ответ на письмо, писанное к Гилянскому правителю

1. Прекращение с обеих сторон воинских действий.

2. Всякой стороне оставаться во владении тех мест, где какой державы находятся войска.

3. До заключения мира или до разрыва переговоров, могущие встретиться пограничные разногласия разбирать полюбовно, через нарочно определяемых для сего с обеих сторон комиссаров, назначая им съезд в Елизаветполе или в ином пограничном городе.

4. По подписании сих прелиминарных статей уполномоченными от персидского владельца Баба-хана, те же уполномоченные или другие, немедленно будут назначены к отправлению в С.-Петербург для заключения мирного постановления»[90].

В контексте ухудшавшихся практически с каждым днем русско-турецких отношений, Петербург настаивал на необходимости добиться заключения как можно скорейшего перемирия. Более того, главнокомандующему был дан совет самому уже обратиться с мирными предложениями к иранцам. Так, министр иностранных дел России А. Будберг в своем письме Гудовичу от 14 ноября 1806 г. писал «Приобретение Кубы и Баку заставляет тем паче помышлять о скорейшем окончании мирных переговоров, начавшихся с Баба-ханом, а потому ПИ. соизволяет, чтобы употреблены были все возможные средства для достижения сей цели. Имея в руках Дагестан и часть Адербейджана, в.с. можете без унижения российского достоинства отозваться к Баба-хану прямо с повторительными предложениями мира. Сей поступок, при новых успехах вами одержанных, не иначе может быть почитаем, как явным опытом умеренности Российского Двора и не чаятельно, чтобы Персияне учинили из сего другое заключение. А между тем я должен открыть вам, что мир с Баба-ханом весьма нужен в теперешних обстоятельствах, на случай войны с Портой Оттоманской, и чтоб самих персиян обратить против турок, буде сие возможно»[91].

Российская сторона опасалась происков французской дипломатии. Вполне обоснованные опасения внушала ей деятельность французских эмиссаров Ромье и Жобера, посланных Наполеоном на Восток.

В результате, в Тегеран для переговоров был послан адъютант Гудовича майор Степанов, выехавший из Тифлиса в половине декабря. Между тем, 18 декабря 1806 г. Турция, подстрекаемая Францией, наконец, объявила России войну. Несмотря на это, в Петербурге все таки (даже несмотря на известие об объявление войны, которое было получено там 3 января 1807 г.), не исключали возможности заключения с Ираном перемирия. Так, в письме Гудовичу, от 7 января 1807 г., император Александр I выражал надежду, что даже в нынешних условиях с Ираном все таки можно договориться «Пред сим объяснено вам было желание мое, дабы, предупреждая разрыв с Портой, стараться прекратить неприятельские действия с Персией и, буде можно, соединиться с Баба-ханом против турок, дабы обратить все ваши силы и все внимание в сию сторону. К удовольствию моему скоро я получил известие, что через попечения ваши учинен начальный шаг к мирным переговорам. Ныне сей предмет сделался столь важным, что достижение оного я признаю началом будущих успехов, и потому поручаю сие дело особенному вашему старанию, предоставляя благоразумию вашему изобресть для сего приличнейшие способы. Нахожу нужным только повторить мое желание, чтобы границы российские остались в том положении, в каком оные теперь находятся, т. е. по Куру и часть Аракса, заключающую в себе область Елизаветпольскую и ханство Карабахское»[92].

Однако, учитывая реалии, император все-таки не исключал и наихудшего сценария развития ситуации. В этом случае, главнокомандующему, несмотря на скудость средств (в конце 1806 г. на Кавказской линии находилась 19-я дивизия в составе 14 полков, из которых 2 – Севастополький и Белевский переброшены были в Закавказье, и 20-я непосредственно в Закавказье в составе 10 полков неполной численности) предписывалось действовать решительно и наступательно. Так, в том же письме отмечалось «Из доставленных вам министром иностранных дел сведений вы увидите, что войска российские занимают уже все пространство Молдавии, Валахии и Бессарабии по Дунай, за исключением крепостей Измаила, Браилова и Журжи. Упразднив и сии последние места от турецких гарнизонов, я располагаюсь протянуть оборонительную линию по Дунаю и держаться в сей выгодной позиции, не попускаясь на дальнейшие предприятия, дабы не ослабить войск, действующих на Висле. К успешному выполнению сего намерения весьма могут способствовать наступательные ваши действия, устремленные на азиатские владения Порты, отвлекая для защищения оных часть анатольских войск, назначаемых в Европу»[93].

Если с Турцией война была делом решенным, то в Иране все же испытывали некоторые колебания. Конечно, победы, одержанные Францией на международной арене оказали свое воздействие не только на выступление Турции, но и на позицию Ирана (особенно в контексте миссии Жобера). Более того, при деятельном участии французской дипломатии стали намечаться совместные турецко-иранские операции против русских войск. Конфликт, развернувшийся ранее между персами и турками из-за Багдадского пашалыка имел тенденцию к «заморожению». Уже из рапорта генерал-майора Несветаева Гудовичу от 13 января 1807 г. было известно, что шахом было послано несколько ханов к Юсуф-паше для выработки совместного плана действий. А в одном из своих воззваний Аббас-Мирза писал «По милости Аллаха, в то время когда зефир дуновением своим распространит запах весны, орлы победоносных знамен наших распустят крылья из Тавриза, для уничтожения нации вражды и коварства. Тогда визирь Юсуф-Зия-паша двинется через Башачук (Имеретия) в Тифлис, для очищения этого города от неверных, и вследствие единовременного похода обеих сторон достигнется цель двух держав и исполнятся желания двух дворов. Воины же, участвовавшие в этом предприятии, удостоятся несметных наших милостей и бесчисленных наград»[94]. О присылке же русского посланника Аббас-Мирза говорил «Вероятно и до вашего сведения дошло, что за несколько времени пред сим приехал ко мне посланец от Русского главнокомандующего и открыл переговоры о дружбе, изъявляя извинения за прежние свои действия. Я посланца этого отправил к высочайшему двору шаха… Цель того посланца состояла в том, чтобы мы примирились с русскими, дабы пыль вражды и злобы смелась с нас; но просьба его не будет уважена до тех пор, пока полы этих владений не очистятся от гадости их существа»[95]. Сходные воззвания были посланы к Кадию Табасаранскому, джаро-белоканцам и Сурхай-хану Казикумузскому.

Однако, шахское правительство более склонялось к выжидательной тактике. Не доверяя туркам, оно стремилось к их ослаблению. Поэтому, наряду с воинственными воззваниями, оно, фактически, занимало выжидательную позицию.

Между тем, турки начали боевые действия. Уже 8 февраля 1807 г. было отражено нападение турок на Редут-кале (Мингрелия). В письме к барону Будбергу от 5 февраля 1807 г., Гудович говоря о трудностях начинавшейся компании, указывал, в качестве основной причины для таковых, незначительность вверенных ему сил и средств «Должен притом признаться, что без заключения перемирия с Персией, трудно будет мне изворачиваться, особливо имея такие места, откуда войск взять не можно, как Дербент, Баку, Шушу, Елисаветполь, Имеретию, Мингрелию, и устья р. Хопи, также малое число до утверждения нового Джафар-Кули-хана в послушании ему Шекинского народа, в Шеки и в самом Тифлисе и малую часть в стороне Лезгинцев, ибо хотя теперь и приведено все в покорность, но отдаляясь отсюда с войсками, по ветрености и вероломству здешних народов без обдуманной нужной осторожности оставить не можно. Корпус не по чину и не по долговременной моей службе будет у меня малый; надеюсь, однако, на Бога, что исполню высочайшую волю»[96].

Оценивая боевые качества обеих противников, и сообразуясь с желаниями правительства, Гудович решил, в складывавшихся обстоятельствах, действовать против турок наступательно, а против иранцев – оборонительно. Оставив отряд генерал-майора Небольсина на границах Карабахского ханства против персов, части генерал майора И. Рыкгофа в Имеретин и Мингрелии, а также небольшие резервы в Тифлисе и вокруг него, главнокомандующий решил с остальными силами оперировать против турок на следующих основных направлениях на Поти, на Ахалцих и на Карс.

Первая крупная боевая операция против турок была осуществлена в направлении Карса, который, как надеялся Гудович, будет сдана Мамед-пашой русским, прежде обращавшегося к ним за покровительством. 16 марта 1807 г. небольшой отряд (ок. 2500 чел.) генерал-майора Несветаева пересек границу, отбросил турок у Баш-Шурагеля и продолжил движение к Карсской крепости. Однако, надежды на добровольную сдачу крепости не оправдались, и уже 26 марта, не имея возможности с наличными силами предпринимать штурм, отряд Несветаева отступил к с. Бальдераван. Между тем, сам главнокомандующий, приказав Рыкгофу идти на Гурию, 17 апреля 1807 г. выступил в поход на Ахалцихский пашалык, имея целью захват Ахалкалакской крепости. С падением крепости можно было рассчитывать на покорение всего пашалыка.

В документе, составленным позднее Д.А. Милютиным, подчеркивается важное стратегическое значение Ахалкалакской крепости. Так, там отмечается «Ахалкалакская крепость была важна для гр. Гудовича она обеспечивала дальнейшие предприятия на Ахалцых. Потому решился он взять ее приступом. Надеясь тем более на успех, что гарнизон состоял из 1500 человек»[97]. Однако, штурм начавшийся 9 мая, окончился неудачей и отступлением русского отряда от стен крепости.

Тот же автор следующим образом представляет обстоятельства имевшего место штурма, раскрывая параллельно причины неудачи «Приступ назначено было произвесть на рассвете с 8 на 9-е мая тремя колоннами, состоявшими из полков Херсонского и Кавказского гренадерского, 9-го и 15-го егерских, всего пехоты под ружьем 2900 человек. Начальниками колонн были генерал-майоры Титов, Портнягин и гр. Гудович, сын главнокомандующего. Ночью подошли они к назначенным местам и на рассвете, по сигналу с батарей, двинулись на приступ, о чем турки были предупреждены бежавшим из нашего лагеря татарином. Они вывели из крепости всех безоружных обывателей, имели только одних военных и подготовились к мужественной обороне. Они встретили наших сильным огнем. Солдаты, выбранные из гарнизонов и рекруты прошлогоднего отделения, не бывалые в деле, и коих состояло наполовину, забыв запрещение стрелять, доколе не взойдут на стену, открыли огонь слишком рано, потом поставили лестницы не в назначенных местах, не там, где стена ниже, но где она высока, на которую хотя взлесть и можно было, но опуститься в крепость трудно. Одолевая препоны, старые солдаты взошли на стену, овладели одною башнею, взяли пушку и знамя, некоторые из них спустились в крепость, но молодые солдаты не поддержали их. Гр. Гудович ввел в дело резерв, оставя при себе только 150 человек пехоты, 3 эскадрона драгунов и казачий полк, для удержания показавшейся в тылу его неприятельской конницы. Штурм продолжался около 5 часов. Все усилия были бесполезны и наконец турки взорвали башню, занятую нашими войсками, которые полетели на воздух. Гр. Гудович велел отступить. Турки сделали вылазку и отбили орудие, стоявшее от крепости в 40 саженях, откуда стреляло оно в ворота и уже до половины их разбило. Потеря наша простиралась убитыми и ранеными до 897 человек. После неудачного приступа гр. Гудович не решился продолжать наступательных действий к Ахалцыху, возвратился в границы Грузии и стал у Цалке»[98].

Тогда же завершились неудачей операции генерал-майора Рыкгофа против турок у Поти. Выступив 27 апреля 1807 г. с отрядом ок. 1300 чел., Рыкгоф отбросив небольшие турецкие силы, осадил Поти. Однако, не имея возможности его взять, и угрожаемый получившим подкрепление неприятелем, он вынужден был 19 мая снять осаду и отступить.

Ободренные этой тройной неудачей турки решили сами развернуть наступательные действия. Превосходящие силы турок, под командованием Юсуф-паши трижды (19 мая, 30 мая и 5 июня) атаковали отряд Несветаева, укрепившийся в Гюмри, однако были отброшены. Несветаев ожидал главнокомандующего Гудовича, шедшего к нему на помощь, Юсуф-паша – новых подкреплений. Развязка наступила 18 июня на р. Арпачай. Имея против свыше 20 000 турок, только 6 744 чел., гр. Гудович атаковал противника, и после 7-часового ожесточенного сражения нанес ему тяжелое поражение. За эту победу он был удостоен фельдмаршальского чина. В своем рапорте императору Александру I от 20 июня 1807 г. он следующим образом описал основную фазу сражения у Арпачая «С 17 на 18 число июня с помощью Божиею, имея неприятеля против себя превосходнее в 4 раза, с артиллериею более 25 пушек и 2 мортирами, перешед до рассвета 16 верст, 18 числа на рассвете турнировал его лагерь в тыл и атаковал. Неприятельские пикеты, в большом числе стоявшие по левую сторону Арпачая. Приметивши меня, сделали тревогу и неприятель обратился на меня в больших толпах с анатолийскими войсками, почитавшимися у Порты всегда лучшими, препятствуя переправиться мне чрез реку Арпачай, окружал 4 каре, которыми я его атаковал, произведя пальбу из артиллерии. Но, наконец, по 7 часах сильного сражения, видя стремительное мое нападение для переправы через реку и для отрезания ему дороги в тыл, начал бежать за реку. Почему я, устроивши батареи на берегу, тотчас начал переправляться чрез реку, хотя с трудностию; тут сераскир, оставя мне свой лагерь, кинулся в другой свой лагерь, от первого в 5-ти верстах отстоящий, где он всегда и сам находился, но увидя потом, что я и туда начал наступать и что его войска испуганные начали бежать куда кого страх ведет, не успев сесть на лошадь бежал 2 версты пешком, по показанию пленных, где уже дали ему его лошадь, оставя мне и другой целый лагерь, 2 мортиры, 4 пушки и много припасов и снарядов. А потому и спешу в.и.в. всеподданнейше донесть вкратце, что неприятель несравненно в превосходных силах совершенно разбит и рассеян, в добычу оставил 2 лагеря, 10 пушек и 2 мортиры, прочие пушки побросал в виду и далее по дороге… При сем благополучном сражении потеря с нашей стороны малая и состоит ген.-л. Барон Розен ранен контузиею ядром, в убитых ядрами и пулями 2-х штаб-офицерах и нижних чинах, унтер-офицерах и козаках 12-ти и ранено тяжело и легко обер-офицеров 2 и нижних чинов 66; неприятель уже потерял более 1000 чел. убитыми»[99]. Юсуф-паша с практически полностью расстроенными силами отступил к Карсу, где в условиях отсутствия заготовленного провианта его потрепанное войско большей частью разошлось. Эта победа на длительное время остудила наступательный порыв турок, что сказалось и на настроениях шахского двора. Ожидавший с 12 000 войском итогов сражений Аббас-Мирза, едва получив известие о разгроме турок, предпочел отступить к Нахичевану. Надежды шахского двора, на мощь турецких войск себя не оправдали. Более того, при французском посредничестве 2 сентября 1807 г. при селении Узум-Килиши, русскими уполномоченным генерал-майором Титовым и турецким – Али-пашой было заключено перемирие[100].

За это время, несколько раз менялась международная обстановка. После начавшегося сближения Франции и России и ознаменовавшегося подписанием 25 июня 1807 г. Тильзитского договора, франко-иранский договор, заключенный 4 мая 1807 г. в Финкенштейне (ратифицирован 10 мая) фактически утратил свое значение. Отныне, французский уполномоченный А. Гардан должен был, в соответствии с инструкциями заменившего министра иностранных дел Талейрана Шампаньи, содействовать заключению между Россией и Ираном перемирия[101]. Это, как было показано выше, конечно вовсе не исключало поддержки французами персам. Что в дальнейшем и произошло. Однако на данный момент, реальной помощи от французов персам ожидать было нельзя. Сам Иран оказался совершенно не готов в 1807 г. к сколько-нибудь серьезным наступательным операциям против русских войск. Причины этому были разнообразны, и заключались не только в конфликте с турками по поводу Багдадского пашалыка и действий англичан на берегу Персидского залива, но также и волнений в Хорасане, инспирированных одним из недовольных шахских сыновей. При таких условиях, шахский двор надеялся лишь выиграть время. Так, уже после арпачайекой победы, прибывший к Гудовичу вместе со Степановым иранский посланник Багир-бек, сообщил только о том, что тегеранским двором уполномочен вести переговоры о мире Аббас-Мирза. Посылая позже подполковника Вреде с письмами к Аббас-Мирзе, Мирзе-Бозоргу, Мирзе-Шефи, генералу Гардану, главнокомандующий повторял прежние условия, на основе которых может быть заключен мир. Так, в частности, в письме к Аббас-Мирзе от 25 марта 1808 г. Гудович настаивает «…главное основание, на коем может быть постановлен прочный мир между Всероссийской Империей и Персией, есть определение границ по р.р. Куре, Араксу и Арпачаю… чтобы все земли, лежащие на левом берегу течения сих рек, уступлены были в вечное владение всемилостивейшего и великого моего Г. И.»[102].

Стремясь рассеять надежды персов на помощь со стороны Франции и тем самым, еще более побудить их к скорейшим мирным переговорам, Гудович в том же письме отмечал «Французская империя, заключенным миром с Всероссийской империей, находится теперь с ней в тесном дружественном союзе, а потому все действия ее не могут уже теперь идти на вред России. Если со стороны Французской империи, во время продолжавшейся войны с Россией и были сделаны какие-либо обещания Персии, кои относились по тогдашнему времени ко вреду России, то ваше высочество, как опытный и благоразумный муж, сами можете видеть, что при теперешнем союзном и дружеском расположении обеих сих великих держав, обещания такие не могут быть исполнены. Следовательно, взяв положение нынешних владений великого Государя Всероссийского в краю здешнем, и рассмотрев положение других Европейских держав, нельзя не приметить, что Россия, во всех отношениях, должна иметь важнейшее против других держав влияние на Персию. Англичане, по запутанности дел своих, восставив против себя почти всю Европу, в теперешнем своем положении, кроме пышных обещаний, кои ими никогда не могут быть исполнены, никакой пользы не принесут для Персии. А турки, коих Персия, как уже всем известно, почитала злейшими своими неприятелями, никогда не могут быть верными ей союзниками. Итак, приязненное или неприязненное расположение России будет всегда наиболее чувствительно для Персии»[103].

Персы же у себя наблюдали иное. Прибывший с большой группой военных генерал Гардан, несмотря на определенную сложность и двусмысленность своего положения (в особенности, после Тильзита), наоборот, делал многое для усиления реваншизма Каджаров. Еще до начала боевых действий, французские офицеры (Вердье, Лами) успели осмотреть Эриванскую крепость. Конечно, первоочередной целью французского представительства являлось вытеснение английского влияния, как это и было показано в предыдущей главе, однако, хрупкость Тильзитского мира, амбиции императора Наполеона и многие иные факторы говорили о том, что русско-французское сближение на данном этапе – временно. Между тем, самый разгар русско-французских трудностей с Континентальной блокадой был еще впереди.

4 сентября 1808 г. гр. И.В. Гудович, выступил из Саганлугского лагеря с отрядом в 240 офицеров и 7. 506 чел. нижних чинов по направлению к Памбаку[104]. Он намеревался атаковать иранские войска, находившиеся в Абаране, и оттуда идти на Эриванскую крепость. Начинался 2-й Эриванский поход. Одновременно, Гудович приказал генерал-майору Небольсину занять Нахичеван. Для выполнения этой задачи Небольсин выступил с 3000 отрядом 11 сентября из Шуши. Портнягину же было приказано наблюдать за иранской и турецкими границами. С целью отвлечения иранских сил готовилась также диверсия и на море. Так, в приказе от 9 сентября капитан-лейтенанту Степанову Гудович писал «Послать в Энзели одно военное судно… отрядить… бомбардирский корабль и сколько можно других военных судов. Не оголяя однако же совсем Бакинского рейда, и с сею эскадрой сделать оказательства на приморские места Персии, дабы тем самым устрашить персиян и сделать диверсию…»[105].

29 сентября у с. Аштарак Гудович отбросил 4.000 иранских войск во главе с Хусейн-ханом. 30 сентября без боя был занят Эчмиадзин. 3 октября состоялась переправа через р. Зангу. 4 октября 1808 г. от имени Гудовича населению Эривана была прочитана его прокламация, в которой говорилось «…Жители Эривани! Вы не берите в пример прежней неудачной блокады крепости Эриванской. Тогда были одни обстоятельства, а теперь совсем другие. Тогда предводительствовал войсками кн. Цицианов – из молодых генералов, не столько опытный в военном искусстве, а теперь я имею счастие командовать здесь победоносными войсками… водив уже более тридцати лет сильныя российския армии. Притом же в прежнюю блокаду Эривани было несравненно меньше войска, а теперь я столько имею здесь оного, что не только могу истребить крепость, но и пройти всю Персию. За всем тем, щадя кровь человеческую, я еще призываю вас размыслить о предстоящем вам неминуемом бедствии, если вы будете упорствовать, и о том спокойном обладании каждый своей собственностью и имуществом, также уверенностью в своей жизни и безопасности, когда покоритесь и сдадите крепость добровольно. Избирайте то или другое! Я отдаю сие на вашу волю. Только решайтесь скорее, пока есть еще время. Не надейтесь, впрочем, жители Эривани, ни на какой секурс, ибо крепость ниоткуда оного не получит. Я имею столько войска, что обложив крепость, выйду в поле с другой частью победоносных войск против всякого секурса и рассею оный… Ответ жду завтрашнего утра»[106].

Граф Гудович напрасно истощал свое красноречие. Сама крепость уже была укреплена под руководством опытных французских инженеров, отправленных ранее туда Гарданом. Так же как в первую осаду, в тылу русских войск находились персы. Еще перед самой осадой, Хусейн Кули-хан, оставив 2 000 чел. пехоты, вышел из крепости с конницей, переправился через р. Гарни, чтобы тревожить русский тыл. В Нахичеване концентрировались войска Аббас-Мирзы. Сам русский корпус, как уже видно из приведенных данных, не был велик. Поэтому, апелляции к количественному фактору с целью устрашения вряд ли были уместны в том случае, когда на араратской равнине, особенно с высоты крепостных укреплений, все было видно как на ладони. Сравнение с Цициановым не в пользу последнего перед лицом противника также вряд ли были вполне уместны. Как бы то ни было, 7 октября Гудович приступил наконец к планомерной осаде крепости.

17 октября, гр. Гудович опять обратился с воззванием к коменданту крепости Хасан-хану, где повторил сходные с первым тезисы о многочисленности российских войск и т. д. Так, там вновь говорилось «Вы почтенный комендант, конечно, уже знаете и сами видите, сколь многочисленную я имею армию при сильной артиллерии; известно также вам должно быть и то, что Хусейн-Кули-хан Эриванский… прогнан далеко за Араке… Наконец, нельзя статься, чтоб вы также не знали о весьма худом положении дел в Персии, следовательно, и не можете ниотколь ожидать помощи к городу»[107].

Между тем, к гарнизону уже шел на помощь Фарадж-Уллах-хан Шахсеванский во главе отряда в 3.500 чел., объединившийся с располагавшимся вне крепости частью сил Хуйсейн-Кули-хана. Против них Гудович двинул сводный отряд под руководством генерал-майора Портнягина. Этот отряд, в результате столкновения у с. Авшар отбросил персов и принудил их к отступлению за р. Карасу. Однако, они не были окончательно разгромлены. Тем временем, персы, согласившись с французским послом Гарданом, послали в русский лагерь секретаря французского посольства Лежара с просьбой приостановить военные действия и отвести русские войска из пределов Ереванского ханства. Непрошенное французское посредничество не могло не вызвать негативной реакции русской стороны. Лежар при встрече с Гудовичем ссылался на то, что согласно заключенному между Персией и Францией трактатом, последняя обязалась соблюдать целостность и неприкосновенность персидских провинций. Однако, Гудович не уступил, и привел контраргумент о союзных русско-французских отношениях. В результате, миссия Лежара закончилась безрезультатно. В то же время Гудович вновь предложил гарнизону сдаться.

Ответ же коменданта крепости Хасан-хана Гудовичу был отрицательный. Так, он отмечал «Я получил письмо вашего сиятельства, в котором вы предлагаете мне уступить вам крепость Эривань, сообщив мне, что вы разбили нашу армию и прогнали за Араке. Да будет вам известно, что мы, вступив в эту крепость, закрыли глаза от надежды на помощь со стороны своей армии, а существование и ее сочли одинаковыми – следовательно, мы не ожидаем ее, пусть она удалится куда угодно. По милости Аллаха, мы не имеем нужды в ее содействии. Также пишете вы, что от действия ваших пушек будто некоторые крепостные башни разрушены и некоторые наши пушки, помещавшиеся на них, опрокинуты. Мы готовы даже вне крепости, в чистом поле, также действовать против вас… Во всяком случае, да будет вам ведомо, что гарнизон этой крепости уже решился на самоотвержение и ожидает предопределения Аллаха». Помимо этого, Хасан-хан уведомляет Гудовича о том, что «Весь гарнизон, состоит из отборных стрелков, взятых из отдаленных внутренних провинций, где остались их жены и дети под присмотром, как заложники. Для них лучше умереть одним, чем подвергать тому же и свои семейства, которых погибель неизбежна, если осажденные не будут защищать крепости»[108].

17 ноября, видя что крепость не намерена сдаваться, Гудович двинул 4 колонны (5-я находилась в резерве) на штурм крепостных стен. Но командующему иранским гарнизоном Ереванской крепости удалось получить план штурма крепости[109]. Иранцы применив сильный артиллерийский огонь расстроили колонны и нанесли им значительный урон. Особо чувствительной потеря была среди старших офицеров, которые шли во главе штурмующих колонн. В результате, приступ был отбит.

Потери русских войск составили 279 убитых и 464 раненых[110]. Потери персов составили 153 человека убитыми и ранеными. Гудович сгоряча хотел было готовится к новому штурму, однако становилось ясно, что без дополнительных сил на данном этапе крепости не взять. В русских войсках свирепствовали болезни. Начал ощущаться недостаток в провианте, а над коммуникационным сообщением с Грузией, как и ранее, вновь нависала угроза их перекрытия персами. В этих условиях, Гудович вынужден был согласиться с пессимистическими оценками большинства членов военного совета, категорически высказавшихся против нового штурма, который бы привел бы только к новым и бессмысленным жертвам. В результате, 28 ноября началось отступление русских войск, которых немедленно начали преследовать персы. 6 декабря отряд достиг Грузии и был распущен по зимним квартирам. Развивавшиеся практически параллельно операции генерал-майора Небольсина вначале были вполне успешны. Выдвинувшийся из Шуши его отряд чуть более 3.100 чел. при 10 орудиях, 28 октября при деревне Кара-Баба был атакован 15 000 армией Аббас-Мирзы. Несмотря на 5-кратное превосходство в силах, иранцы были разбиты, а 1 ноября 1808 г. город Нахичеван был занят русскими войсками. Однако, после начавшегося отступления главного корпуса от стен Ереванской крепости, отряду Небольина также было приказано отступать. Небольсин оставил г. Нахичеван 1 декабря, который был на следующий же день занят армией Аббас-Мирзы. При отступлении отряд Небольсина был подвергнут целой серии атак. 5 декабря, сам Аббас-Мирза с 30 000 армией вновь атаковал русский отряд у с. Кара-баба. Небольсин упорно оборонялся несколько часов и, наконец, уже к вечеру, сам перешел в наступление и сбил персов с их позиций. Пробив себе таким образом путь, отряд Небольсина 8 декабря возвратился в Карабах.

Без особых результатов завершилась и операция на Каспии. Каспийская флотилия, действовавшая под командованием капитан-лейтенанта Степанова заняла было Энзели, но потом вернулась на остров Capo. Таким образом, и кампания 1808 г. завершилась без ощутимых результатов. В своем письме императору Александру I от И января 1809 г. Гудович просил дать ему отставку ввиду болезни. На этот раз его просьба была уважена, а вместо него на посту главнокомандующего был утвержден генерал А.П. Тормасов. Перед главнокомандующим ставилась такая же задача, что в свое время и перед его предшественником – прочно закрепиться на берегах Аракса и Куры и заключить мир с Ираном.

В. Потто, обращаясь к личности нового главнокомандующего, а также к прежнему периоду его деятельности отмечал «Тормасов начал службу офицером в 1772 году и через двенадцать лет, в чине полковника, командовал уже Александрийским гусарским полком, с которым участвовал в турецкой войне 1791 года в армии князя Репнина. Произведенный в эту кампанию в генерал-майоры, Тормасов получил кавалерийскую бригаду, и в сражении под Мачином его безусловно отважная, блестящая атака во фланг неприятельской армии доставила русским решительную победу. За этот подвиг Тормасов, не имевший до того никакого ордена, получил прямо крест ев. Георгия 3-ей степени. С окончанием турецкой войны Тармасов переведен был в Польшу и, командуя различными кавалерийским отрядами, находился во многих делах; между прочим он был под Мациевицами, где взял в плен Косцюшко, и штурмовал с Суворовым Прагу. Орден ев. Владимира 2-ой Степени и золотая, украшенная бриллиантами сабля с надписью «За храбрость» засвидетельствовали его отличия в эту кампанию. В 1798 году он был произведен в генерал-лейтенанты, а через три года – в генералы от кавалерии. В больших европейских войнах 1805–1807 годов ему не пришлось принять деятельного участия, а после Тильзитского мира тяжкая болезнь заставила его и совсем выйти в отставку. Но не далее, как через год, император Александр снова призвал его на службу, поручив ему высокий пост главнокомандующего в Грузии, и двенадцатого апреля 1809 года он уже вступил в управление краем»[111].

Н. Дубровин, в свою очередь характеризуя А. П. Тормасова, отмечал «назначенный вместо графа Гудовича… генерал от кавалерии Александр Петрович Тормасов был человек энергичный и решительный, вполне честный и безкорыстный, обладавший твердою волею и некоторою настойчивостью, заставлявшею его однажды сделанное распоряжение приводить в исполнение»[112]. Конечно, данная характеристика выглядит несколько идеализированной, тем не менее следует отметить, что в плане решительности и наличия военного опыта, он ни в чем не уступал своему предшественнику, а в плане дипломатической гибкости, как покажут дальнейшие события, превосходил его. В сложившееся чрезвычайно сложной ситуации сумма этих качеств была необходима. Войск было мало. По данным Н. Дубровина, общая численность русских войск на Кавказской линии и Закавказье, к моменту вступления А. Тормасова в должность составляла 27 648 чел. пехоты и 15 886 чел. кавалерии при 36 батарейных и 64 легких орудиях[113].

Что касается Ирана, то второй неудачный поход русских войск под Эриванскую крепость, там уже рассматривался в качестве успеха персидских войск. Вместе с тем, шахский двор был в определенной степени разочарован позицией Франции, много обещавшей, но ничего (из того, что хотел получить шахский двор) не сделавшей. Наряду с этим, англичане делали все, чтобы усилить свое влияние в Иране, и, одновременно, подорвать французское. В сложной обстановке того времени, английская дипломатия делала все возможное, чтобы сорвать планы возможного франко-иранского сотрудничества в вопросе Индии. Параллельно этому, английская дипломатия (несмотря на членство с Россией в антифранцузской коалиции), не желала укрепления и российских позиций на Востоке. Новый английский посол Харфорд Джонс в ультимативной форме потребовал от шахского двора отказа от сотрудничества с французами, обещая взамен английскую помощь в борьбе с Россией. Так, секретарь шаха, Мирза-Файзулла, прямо отмечал «Посол из Лондона привез с собой ультиматум, в силу которого иранцы должны были дружить или с французами, или с англичанами, и одно из двух посольств должно было покинуть Иран. Вместе с тем англичане изъявили готовность содействовать иранцам в борьбе их против вторжения русских в пределы Ирана»[114].

Не углубляясь здесь во все перипетии англо-иранских переговоров, отметим лишь, что на начальном этапе своей миссии Харфорд Джонс добился вполне определенных успехов. В итоге, по приказанию шаха был аннулирован франко-иранский договор 1807 г., а вместо него в 1809 г. был заключен новый англо-иранский договор, посредством которого усиливалась роль Англии на дела в Иране. Так, в информации, предоставленной 20 декабря 1808 г. российским МИДом Гудовичу предупреждалось об ожидаемых осложнениях, которые ожидались от деятельности миссии Джонса. Так, там отмечалось «… английское правительство имело отправить Гарфорда Жонеса посланником в Персию… Должно ожидать, что прибытие его к персидскому двору, мирные переговоры и вообще дела с Баба-ханом встретят еще более медленность и затруднений, а может быть предуспеют англичане наклонить его к воинским предприятиям против Грузии»[115]. Наряду с этим Харфорд Джонс хлопотал о заключении ирано-турецкого союзного договора. 5 января 1809 г. был заключен и англотурецкий договор. Нетрудно было догадаться, что все эти действия были направлены в первую очередь против России и отчасти – Франции. Со своей стороны, Франция, утрачивавшая позиции в Иране, делала все возможное, чтобы русско-турецкая война продолжалась так долго, насколько возможно.

Тормасов А. П.

Но и в Санкт-Петербурге, и в Тифлисе, как уже было отмечено, отчетливо осознавали, что в складывающихся обстоятельствах продолжение войны с Ираном будет дополнительной нагрузкой. Что при возобновлении возобновлении активных военных действий с турками в Закавказье, удержать провинции будет очень затруднительно. Войну ждали со дня на день и потому, что согласно мобилизационным схемам, войска как в Иране, так и в Турции выступали в поход в теплое время (крупные армии). Все это было российской стороне известно. В этих условиях, российская дипломатия, стремясь нейтрализовать угрозы, готова было пойти на ряд уступок. Так, в частности, Тормасову предписывалось в самом крайнем случае уступить настойчивым просьбам иранской стороны отправить посла для обсуждения мирных условий в Петербург[116]. До этого, русская сторона однозначно настаивала на обсуждении мирных условий непосредственно на месте – с главнокомандующим. Было ясно, что Иран, воодушевленный союзом с Англией, сложностями на европейском театре, продолжавшейся русско-турецкой войной, нацелен на взятие реванша и сейчас только маскирует свои военные приготовления. Были

вполне точно определены и основные направления предполагающегося наступления иранских сил. Так, Мамед-али-Мирза со 120 тыс. армией должен был опустошить Памбак и Шурагель. Аббас-Мирза с 20-ю тысячами готовился к нападению на Карабах и Ширван. Третья часть армии в качестве резерва находилась при самом Баба-хане, которой должна была в случае необходимости подкреплять то или иное направление. Об иранских приготовлениях к войне А.П. Тормасов совершенно без обиняков писал и в своем отношении к тогдашнему министру иностранных дел России графу Румянцеву от 10 июня 1809 г «Персия готовится к войне… Баба-хан со своим сыном Мамед-Али-ханом прибыл в Азербайджан… намерен выступить со стороны Карабага и Ширвана… Аббас-Мирза готовится к выступлению со стороны Эривани с 10.000»[117].

Поэтому, не очень надеясь на положительный исход, русское командование, продолжая переписку с персами, тем не менее, готовилось к отражению неприятеля. В этом контексте Тормасов, выдвигал план усиления русской армии в Закавказье. Он просил подкреплений и присылки осадной артиллерии. Военные силы России на Кавказе в 1809 г. были не столь значительны. Они насчитывали всего 43.534 чел. при 100 орудиях. Непосредственно в Закавказье находились 11 пехотных, 8 донских казачьих, 1 драгунский и 1 линейный казачий полки, бывшие к тому же не полностью укомплектованными[118]. Однако, в создавшихся условиях, Петербург не имел особой возможности для высылки Тормасову значительных подкреплений.

Боевые действия начались в июле 1809 г. Кампания отрылась практически одновременным нападением иранцев на Карабах и Памбак. Так, 23 июля 1809 г. 10 000 персов напали при с. Амамли на два батальона Саратовского мушкетерского полка, но после нескольких часов боя были отброшены. Силы же Аббас-Мирзы, не пожелав вступить в бой с отрядом Небольсина отступили. Попытка Аббас-Мирзы прорваться к Елизаветполю также была сорвана. В результате, вплоть до середины августа, крупных боевых действий не велось.

Персы избегали крупных боевых столкновений, памятуя о негативном опыте прошлых лет и явно сознавая, что даже многократное преимущество их в живой силе над русскими войсками никак не гарантирует их от поражений. Но, полностью предотвратить неожиданные прорывы мелких и крупных групп – и, как следствие – грабеж и разорение населенных пунктов – русские войска, в силу отмеченной выше их немногочисленности на всем протяжении крайне растянутой линии в тот момент были не в состоянии. Так, в отношении к Н.П. Румянцеву от 10 сентября 1809 г., Тормасов учитывая это обстоятельство подчеркивает «ничего нет труднее и невыгоднее в здешнем краю, как вести оборонительную войну, потому что Грузия со всех сторон окружена неприязненными соседями и имеет тысячу дорог, по коим конный неприятель без артиллерии и без обоза может проходить. При том все здесь неприятели суть более хищники и стараются о том только, чтобы разорять селения, захватывать в плен и отгонять скот, где им позволит удобность; но всеми мерами избегают встречи войск и будучи конные обходят такими местами, где пехота не может их преследовать или предупреждать, чтобы занять дороги. Обнять же здешними войсками всю границу есть дело совсем невозможное и оттого-то от одного места к другому должно делать безпрерывные движения, что изнуряет войска, а между тем неприятель может иногда найти случай успевать в своем намерении. Такой род войны употребляют ныне и персияне, не упуская при том насчет английского золота восстановлять против войск Е.И.В. и всех соседей Грузии, рассылая при том повсюду возмутительные фирманы, из коих многие взятыми осторожностями перехвачены»[119].

Н. Дубровин также анализируя боевые возможности иранской армии и практикуемый ею способ действий, приходил к следующему выводу «В лице персиян мы имели не неприятеля, а хищника, хлопотавшего только о том, как бы разорить селения, сжечь поля, захватить пленных и отогнать скот. Персияне всегда и всеми мерами старались избежать встречи с нашими войсками, и будучи конными, обходили такими местами, где пехота не могла их преследовать или предупредить занятием дорог. Занять главнейшие пункты границы было делом совершенно невозможным, по малочисленности войска, и для защиты края приходилось делать большие переходы от одного места к другому; часто случалось приходить туда, где не было уже надобности, и вновь спешить к третьему пункту, атакованному неприятелем. Такой способ ведения войны, утомляя войска, доставлял неприятелю возможность иметь успех в своих намерениях. Пользуясь быстротой движения, персияне производили грабежи, хищничества и вторгались в наши границы, преимущественно в Карабахское владение»[120].

Уже позже, в рапорте Ртищеву от 25 июня 1812 г., Котляревский, сообщая об очередных мелких (но очень чувствитеьных для местного населения) набегах персов на Карабаха, отмечает, что пресечь такие вылазки не удается из-за нехватки людей в легких кавалерийских маневренных группах. «На сих днях неприятельская конная партия, ворвавшись в Карабаг в 500 чел., напала на жителей, снимавших хлеб, и по перестрелке побив из них 25 чел. и несколько взяв в плен, отбила скот при людях тех бывший. Хотя при извещении меня при переправе чрез Араке сей партии послано было 150 чел. казаков, но найти оной не могли. С другой стороны, тоже до 200 чел., переправясь, угнали скот дер. Каладары. В. пр. о сем донося, долгом поставляю и опять повторить, что у меня казаков мало и я за успех неприятельских конных набегов отвечать не в силах. На всем обширнейшем пространстве от Эривани и до самого Джевада неприятель со всех сторон может делать набеги, и имея везде бежавших к нему карабагцев, вредит оставшимся жителям, для отвращения коих конницы у меня нет. Ни при каких сборах неприятеля, ни при каких усилиях Аббас-мирзы, противу отряда мне вверенного не прошу и не буду просить добавки сюда пехоты, хотя оной у меня в отряде не так много, а всего только 1 500 чел.; но прошу Козаков, которые мне необходимы и тех не получаю (курсив наш – В.З. и В.И.)»[121].

В августе боевые действия грозили получить наибольший размах на Елизаветпольском направлении. В своем рапорте от 14 августа 1809 г Тормасову комендант Елизаветполя подполковник Якимов доносил, что «… при урочище Ак-Булак персиян от 4 до 5 тыс. под начальством Пир-кули-хана, Эмир-Кули-хана и Джевадханского сына Угурлу-аги, а позади их в пяти агачах, составляющих 35 верст, на Ак-Огланской дороге находится Аббас-Мирза с войском более 20 000» и что «намерение их стремиться на крепость Елизаветпольскую»[122]. Донесение соответствовало действительности. 12 августа, иранцы были уже у Ак-Булака, куда выступили из под лагеря у оз. Севан (Гокча). Вслед за ними двигался Аббас-мирза. Однако, появление Тормасова вынудило Аббас-Мирзу возвратиться в Иран. Все его «подвиги» свелись лишь к разорению ряда сел. Мамед-Али-хан также вынужден был отказаться от планов по вторжению в Грузию через Карский пашалык. Узнав о движении к нему на встречу отряда Портнягина, он скомандовал отступление. Не увенчались особым успехом и прокламации царевича Александра.

В этих условиях, Иран вновь вернулся к идее возобновления мирных переговоров. 22 августа к Тормасову прибыл посланец с письмом от Мирзы-Бозорга, в котором последний уведомлял, что Персия хочет мира, но, вместе с тем, для его заключения считает необходимым отправить посольство в Петербург. Свою позицию он аргументировал тем, что «уступка провинций и взятие оных, зависит от воли самих государей»[123]. Ответственность на продолжавшуюся войну Мирза-Бозорг возлагал на российскую сторону, так как она, соглашаясь на принятие иранского посольства в Петербурге, вместе с тем выдвинула условия об уступке России Ереванского и Нахичеванского ханств. Так, в письме было сказано «Вы уведомили меня, что из Петербурга получено разрешение о беспрепятственности отправления посла, а между тем предложили непременно уступить Эривань и Нахичеван России… Такой ответ, который горче яда во время переговоров о дружбе, был весьма странен с вашей стороны. Хотя правительство мое из этого ответа сделало заключение о намерении вашем продолжать вражду, которая даст известный плод, но, принимая в соображение и дружеские ваши изъяснения в том письме, я решился отправить к вам Хаджи-Абуль-Хассана, и сообщаю вам, что если вы, подобно нам, имеете наклонность к дружбе, то на этот раз оставьте горький ответ, и напишите такое письмо, которое более усилило бы наше расположение к приязни, а не усугубило вражды между двумя державами. Если же вы такой наклонности не имеете, то воля ваша»[124]. Одновременно с этим посланием Тормасовым было получено письмо престолонаследника Аббаса-Мирзы, в котором, в частности было сказано, что «… Иран не переменяет желания своего приобрести мир с Россией и расположен послать в С.-Петербург своих полномочных послов, но с тем, чтобы там трактовано было о положении границ, а здесь они не были назначаемы»[125]. Казалось бы вопрос не стоил таких обсуждений. Но как отмечает М. Игамбердыев «Настойчивость иранского правительства в вопросе о месте заключения мира с Россией (а именно в Петербурге) не была случайной. Русское правительство не было против этих требований Ирана. Но Россия считала обязательным заключение перемирия на месте с тем, чтобы подписать мир в Петербурге. Но английская дипломатия предупреждала иранский двор о том, что заключение мира на месте является якобы нарушением суверенных прав Ирана.»[126].

В Санкт-Петербурге знали, кто является помехой в деле заключения мира. В своем отношении к министру иностранных дел России гр. Румянцеву от 10 сентября 1809 г. Тормасов писал «Вес английского золота, щедрой рукой рассыпаемого в Персии, произвел обыкновенное свое действие… Вместо мирных переговоров, коих должно было ожидать… персидское правительство, удержав доселе моих посланных, долго не ответствовало мне на мои письма… и вместо того, чтобы приступить к трактации о мире, подвинуло собранные свои войска к нашим границам… причиною же сего ничто другое, как большие суммы денег, английским правительством присланные в Персию, насчет которых персияне предприняли нынешний год войну…»[127]. Иран тянул время. Будучи не в состоянии в нынешних условиях продолжать войну, он надеялся на помощь англичан (которые, всячески эти надежды, как и было показано выше, раздували), и на изменение обстановки на европейском театре.

25 августа, отсылая посланцев иранской стороны, Тормасов ответил тем же – т. е., что император будет согласен на прием послов в столице только в том случае, когда границы будут определены на месте, что и явится основанием для заключения окончательного мира[128]. На этом переговоры были прерваны.

Между тем, в сентябре 1809 г., иранские войска вторглись в находившееся под российским покровительством Талышинское ханство (отряд капитан-лейтенанта Челеева был слишком мал, чтобы им помешать), и уже 16 сентября захватили Ленкорань. Талышинский Мир-Мустафа-хан с семьей и немногими воинами отступил на полуостров, где Челеев высадил 30 матросов с 2 орудиями. Однако, персы ограничились на этот раз разгромом Ленкорани и разорением части селений ханства, так и не добившись от Мир-Мустафы-хана поддерживаемого Челеевым изъявления покорности. Тормасов не имел возможности, в силу отмеченной уже малочисленности своих войск послать подкрепления. В Абхазии происходили волнения и междоусобицы за наследство, активизировались ахалцихский паша и лезгины. Продолжал волновать горцев своими воззваниями и царевич Александр. Для защиты же трех ханств – Дербентского, Кубинского и Бакинского имелся только один Севастопольский полк.

Но в целом, А.Тормасов опасался более турок и внутренних неурядиц, нежели военной силы персов. Проблемы растянутости коммуникационной линии по черноморскому побережью, подрывная деятельность имеретинского царя Соломона, его сношения с турками и персами, требовали хотя бы своего частичного решения уже давно. В итоге, генерал-майор, князь Орбелиани, исполняя приказ командования, присоединив к своему отряду части мингрельской, абхазской (а в дальнейшем – и гурийской милиций), 12 августа 1809 г. выступил из Редут-Кале в поход на Поти. Осада крепости затянулась до поздней осени. Между тем, турки получили значительные подкрепления от Шериф-паши из Трапезунда, которые готовились отбросить русский отряд и части милиции. Посланный на подмогу к Орбелиани отряд Симоновича, из-за препятствий, устроенных ему царем Соломоном не успел к началу развязки, которая наступила 2 ноября 1809 г. Тогда, в результате ожесточенного боя, князю Орбелиани удалось разгромить силы турецкого десанта, которые потеряли только убитыми 1 500 чел. и 283 пленными. 15 ноября комендант Кучук-бей, уже не имея надежды на помощь сдал крепость. В своей прокламации от 24 ноября 1809 г., главнокомандующий Тормасов, касаясь итогов этой затянувшейся операции с удовлетворением отмечал «Таким образом, сия крепость, важнейшая по своему местоположению и укреплениям, связующая беспрепятственное сообщение Мингрелии с Тавридой и пресекшая все пути туркам в том краю увлекать в плен утесненный ими мингрельский народ, исповедующий христианскую веру, и обращаться в богопротивном пленнопродавстве, повергла себя в вечное подданство Всероссийской Империи»[129]. За небывалое, по выражению Тормасова содействие в этом деле, по утверждению императора Александра I многие лица были удостоены различных наград, и, в их числе, князь Мамия Гуриели (произведен в полковники с пожалованием ордена св. Анны 2-й степени), правительница Мингрелии княгиня Нина Георгиевна (с пожалованиям ежегодного пенсиона в 3 000 руб. ассигнациями) и др[130].

После этого, пользуясь относительным затишьем (не считая мелких стычек и персидских набегов), главнокомандующий вплотную занялся имеретинскими делами. Практически неприкрытая подрывная деятельность царя Соломона, на протяжении последних 5 лет нарушавшего условия, давно требовала пресечения. Царь постоянно настаивал на удалении русских войск из Имеретин, заключении нового трактата о подданстве, передачи ему в управление Лечхума, и параллельно сносился с турками и персами. Неоднократные предупреждения и переговоры ничего не дали. Дело завершилось прямой изменой в мае 1810 г., когда царь Соломон, бежавший в Ахалцихский пашалык, организовал оттуда выступления имеретинцев против русских войск. Спокойствие в Имеретин было восстановлено только ближе к концу 1810 г., когда царь вторично бежал из Имеретин – на этот раз – навсегда. В Имеретин было организовано временное управление. Тем временем, 19 июня 1810 г. князем Мамией Гуриели был подписан трактат о переходе Гурии под российское подданство.

В этих условиях, в Петербурге полагали, что в Тегеране и Тавризе будут более трезво смотреть на вещи, и не откажутся от возобновления мирных переговоров. В письме Тормасову от 16 ноября 1809 г. Румянцев излагал основные инструкции, на основании которых должен был действовать главнокомандующий. Так, на этот раз ему предписывалось «с благоугодностью принять изволить» предложение персов об отправке чрезвычайного посольства в Петербург. В случае же, если бы персы захотели заключить перемирие на месте, то Тормасову предписывалось согласиться на него тогда, когда оно было бы заключено на срок от двух до пяти лет, и распространялось на все подвластные России владения мусульманских ханов. В залог сохранения перемирия, нужно было потребовать у иранской стороны уступок крепостей Эриванской и Нахичеванской. В крайнем случае, Тормасову позволялось и без этих условий заключить перемирие, но сроком, не более, как на два года. Иран в итоге выразил согласие на переговоры. В начале февраля 1810 г. Аббас-Мирза сообщил, что согласен на съезд для заключения перемирия в Карабахе. Однако, начавшиеся 20 апреля и длившиеся 18 дней (до 8 мая) переговоры в Аскеране вновь завершились ничем. В срыве переговоров была велика роль английской дипломатии.

Таким образом, возобновление военных действий вновь становилось неизбежным. Военный министр Аракчеев в приказе ген. Тормасову писал «…в случае, если вы усмотрите пользу или надобность в наступательных действиях, то в таковом случае е. и.в. вас в оном разрешает. Предоставляя местному усмотрению вашему все нужные по сему распоряжению»[131]. Готовясь к возобновлению боевых действий, Тормасов разделил свои силы на три части одна под началом генерал-лейтенанта Розена находилась в Саганлуге (лагерь под Тифлисом); другая под командованием генерал-майора Портнягина – в Памбаке и Шурагеле; третья под командованием генерал-майора Небольсина – около Елизаветполя, на р. Тертер у урочища Чардахлы. Главнокомандующий как и ранее, не мог особо рассчитывать на содействие ряда мусульманских ханов. Его распоряжения и просьбы о присылке определенного количества вооруженных сил постоянно игнорировались. Отговариваясь разными причинами, Мустафа-хан Ширванский не слал подкреплений и сам не ехал на встречу с Тормасовым, а Мехти-Кули-хан Карабахский прислал всего 70 человек конницы, которая была признана никуда не годной. Был верен Мир-Мустафа-хан Талышинский, однако, средства его были очень незначительны, и сам он нуждался в обороне. Зная о его уязвимом положении, иранская сторона по прежнему не оставляла надежды на отрыв Мир-Мустафы Талышинского от русских. В этом им усердно помогали также англичане. Но, несмотря на все попытки англичан[132], им не удалось склонить Мустафу-хана на сторону персов.

Между тем, Тормасов, не веря в положительный исход переговоров, уже загодя отдал все необходимые распоряжения. В результате, в своем рапорте от 29 июня 1810 г. из Амамлы генерал-майор Портнягин доносил главнокомандующему следующее «Войска здешнего края приведены в готовность к действию против неприятеля и, сколько возможность позволила, приняты меры к предупреждению хищничества. В Памбаке прикрыты посты Караклисский 2-мя ротами и 4-мя орудиями; в Саралах расположена рота в такой готовности, чтобы по первому покушению хищников между Караклиеом и Амамлами могла секурсировать; в Беканте рота и 2 орудия, а прочие как вверенного мне полка 2 эскадрона, 8 рот Саратовского мушкетерского полка, козаки подполк. Агеева и 9 орудий расположены лагерем при Амамлах во всей готовности; в Шурагели, в укреплении Гумрах – 2 роты – все азиатские орудия и одно российское; в Артике 2 роты и 3 орудия; с прочими полк. кн. Ураков расположен близ Гумр»[133].

В рапорте за то же число, генерал-майор Небольсин из Чардахлы докладывал о складывающейся боевой обстановке на вверенном ему участке и о предпринятых им мероприятиях, нацеленных на отражение противника. Так, в частности, он отмечал «Полк. Асеев доносит мне 24-го с № 169, равно и Мехти-Кули-хан уведомляет, что по случаю нахождения полк. Котляревского в Мигри, персидские войска находившиеся у Худо-Аферинского моста, пошли к Мигри и сверх того большие их есть приготовления о выгнании батальона из Мигри и потом делать на Карабаг сильные нападения… действительно неприятель вознамерится большими силами вытеснить оттоль (из Мегри – В.З. и В.И.) батальон и отрезать оному дорогу в Шуши, дабы не иметь сношения с ним, опасаясь более, чтобы войска наши не пошли в его границы к Ордубаду; как сей город славится богатством торговли, и к Тавризу – предписал сего же числа полк. Асееву батальон подполк. Парфенова поставить на дороге, ведущей из Мигри в таком месте, чтобы в случае надобности дать секурс и не мог бы неприятель отрезать полк. Котляревскому выход из Мигри к Шуше, полагая, что он по предписаниям моим, если не предвидит важной опасности, оттоль выступил. Я же с отрядом мне вверенным выступаю от Чардахлов в Карабаг, имея в виду здешних кочующих татар и Елисаветполь и коль скоро получу на дороге верные известия, что батальон из Мигри выступит и опасности в пресечении дороги от неприятеля не будет, персияне же обратятся на сию сторону, то я тотчас обращусь сюда»[134].

В первой половине июня, переправившись через Худаферинский мост, персы вторглись в Карабах. Тогда же, с целью занятия важного стратегического пункта – Мегринского укрепления, генерал-майор Небольсин приказал полковнику Котляревскому его занять. Небольшой отряд Котляревского (всего – 439 чел.) рассеяв по пути силы Керим-хана в 1000 чел., подошли к Мегри, и 15 июня, после решительного штурма занял Мегри. Главнокомандующий Тормасов особо отметил эту замечательную победу в своем рапорте Александру I от 5 июля 1810 г., где, в частности, было сказано следующее «Атака, им (Котляревским – В.З. и В.И.) произведенная, была столь стремительная и неприятель доведен был до такого изумления, что полковник Котляревский опрокинул его и ворвался с двумя ротами егерей в местечко Мигри. Пораженный и бегущий неприятель выгнан был штыками и встречен майором Дьячковым… Неприятель по показанию пленного Аллах-Кули-бека был в числе тысячи двухсот человек под предводительством Абулфет-Аббас-мирзы Кулар-Агаси или начальника гвардии. Урон неприятельской убитыми, оставленными на месте сражения, простирается более 300 человек, пленных, кроме сказанного бека, не взято, потому что малость нашего отряда, ночное время и поспешность, с которою должно было действовать, не позволяли брать живых, а все падали под штыками»[135].

Занятие Мегринского укрепления было довольно важно с военно-стратегической точки зрения. Как отмечает Н. Дубровин «Занятие это имело весьма большое значение для персиян. Находясь на левом берегу Аракса, селение Мигри считалось ключом Карабаха и Тавриза, от которого отстояло не далее ста верст. Не было сомнения, что Аббас-Мирза, имея от многочисленных лазутчиков точную цифру людей в отряде Котляревского и пользуясь превосходством своих сил, употребит все усилия к тому, чтобы снова овладеть Мигри»[136].

Паулуччи Ф.О.

С целью усиления Котляревского, Небольсин послал ему провиант и небольшое подкрепление.

2 июля иранцы, в самом деле, в количестве 4000 чел. подошли к Мегри.

Небольсин, учитывая всю сложность обстановки (у Котляревского даже после присылки подкрепления было всего лишь 600 штыков) позволял Котляревскому отступить, однако последний отказался сделать это. Наоборот, он решил атаковать. В ночь на 8 июля, оставив для охраны Мегри 2 роты, он с остальными силами двинулся на иранский лагерь и стремительного его с трех сторон атаковал. Персы не могли допустить, что русские, имея такие небольшие силы решатся атаковать. Разгром персов был сокрушительный. В штыковом бою русскими было уничтожено до 800 чел. Отряд Котляревского между тем потерял лишь 19 чел. иранцы были отброшены за Араке.

Другой, не менее важной задачей являлось недопущение соединения персидских и турецких войск. В августе 1810 г., между Ираном и Турцией был заключен против России военный союз. Хусейн-Кули-хан с отрядом в 7000 чел. шел к Ахалкалаки на соединение с турками. Ему навстречу двигалось 15 000 турецких войск под началом Шериф-Мамед-паши. Уже 15 августа Хусейн-Кули-хан был у Ахалкалаки. Генерал-майор Портнягин начал укреплять Памбак и Шурагель, откуда ожидалось вторжение соединенных ирано-турецких сил. Однако сил для ведения успешных наступательных операций у Портнягина было недостаточно (в его распоряжении имелось всего лишь 3 899 чел., разбросанных по широкому фронту в Амамли – 1.380 человек с девятью полевыми орудиями; в Тамардаши 600 чел. с 4 орудиями; в Гюмри -367 чел. с 1 орудием; в Артике – 587 человек с 1 орудием; в Караклисе – 560 чел. с 2 орудиями; в Беканте – 395 чел. с 1 орудием). Тормасов, с целью недопущения соединения иранцев с турками, сформировал сводный отряд под командованием генерал-майора Паулуччи. Следовало спешить. Так как уже имела место личная встреча между Хусейн-Кули-ханом и Шериф-пашой.

В результате, ночью 5 сентября 1810 г. отряд генерал-майора Паулуччи стремительно обрушился на иранский лагерь с трех сторон. Полковник Печерский атаковал с левого, а полковник Лисаневич – с правого фланга. Атаку в центре возглавил сам Паулуччи. В результате этого боя, иранцы потеряли 2 ханов, 700 человек убитыми и ранеными, и 4 знамени. Измаил-хан и И чиновников были взяты в плен. Потери русских войск составляли 4 убитых и 17 раненых. 8 сентября отряд генерал-майора Паулуччи возвратился в крепость Цалку. За разгром персов под Ахалкалаки Паулуччи был произведен в генерал-лейтенанты, полковник Лисаневич в генерал-майоры. Печерскому пожалован был орден св. Георгия 4-ой степени[137].

В приказе по армии было сказано «Знаменитая победа, одержанная на границе Картли пятого сентября над десятитысячным корпусом персиян и турок, едва ли не одним российским воинам была возможна. Два батальона девятого и пятнадцатого егерских полков с двумя легкими орудиями и частью казаков в холодную и ненастную погоду идут трое суток через снеговые горы, которые даже жители тех мест считали непроходимыми, и в самую полночь приближаются в таком порядке и тишине, что неприятельские караулы их открыли только в ста шагах от своего лагеря. Неожиданное появление, залп из ружей и артиллерии и быстрое стремление в штыки распространяют неодолимый ужас между многочисленным неприятелем. Храбрые русские воины пролетают обширный лагерь от одного конца до другого, и устрашенные персияне и турки без оружия и одежды спасаются бегством, бросаясь стремглав в глубокий каменистый ров. Весьма богатый лагерь достался в добычу победителям; все оружие, множество лошадей, лучшие драгоценности, золото и серебро разделено между нижними чинами; прочее же богатство, состоящее в экипажах и палатках, по невозможности поднять и половины оного, истреблено. Такой необыкновенный подвиг должен послужить примером потомству в том, что храбрость, труды и усердие заменяют численность войск, побеждают природу и торжествуют над многочисленнейшим неприятелем»[138].

Конец ознакомительного фрагмента.