ГЛАВА 12. ВОСПИТАНИЕ
Изменения произошли после очередной выходки пьяного отчима, которая повлекла за собой едва не трагедию. Вообще-то это, строго говоря, преступление, но в нашей российской действительности до сих пор именуется семейным дебошем.
Было это в выходной, отчим напился и в какой-то момент решил, в ответ на мой неодобрительный взгляд, выяснить степень моей к нему симпатии. До этого успел поколотить мать, перепугав детей. Происходило все в землянке 3 на 4 метра, зимой, спасаться было негде. Из людей в километре в бригадном домике временно жили три механизатора, которые пьяного отчима боялись как огня. Сколько мне было в пятом классе? Лет двенадцать. От первого же удара я потерял сознание. Очнулся, когда надо мной с ковшом воды стояла мать, а отчим бил себя в грудь и кричал, что он не достоин жизни. Кураж навел его на мысль, что жизни должен лишить его я. Он зарядил ружье, дал его мне и приказал стрелять. Перепуганный, я отказывался. Но он не любил когда перечат, а понуждать привык только силой. В общем, избиение продолжилось. Когда я очнулся в очередной раз, то в ответ на приказание в каком-то ступоре в полубессознательном состоянии, выстрелил. С диким криком, что убедился в своей правоте, он выхватил ружье и ударом приклада в лоб уложил меня на месте. Патрон оказался холостым, каких много снаряжалось для отпугивания волков.
Очнулся весь в крови на полу, мать лежала без сознания, девочки забились в угол, даже не плакали. Отчима не было. Надо было что-то делать. Попробовал встать и не смог, был очень слаб. Выбрался на улицу и где ползком, где на полусогнутых, добрался до бригадного домика. Мужики еще не спали, кое-как обмыли меня, чем-то перевязали (кость проломлена, шрам на лбу остался на всю жизнь), согрели. Но идти к нам на помощь наотрез отказались. Чуть оправившись, я побрел обратно. Отчима не было, мать затирала следы побоища, увидев меня, чуть снова не упала в обморок, заплакала. Не плакала никогда, даже когда отчим немилосердно избивал ее. На моей памяти второй раз. И прошлый раз по такой же причине.
После второго класса, в первый день летних каникул, я босиком напоролся в траве на рваное листовое железо. Все лето пропрыгал на маленьком стульчике для дойки коров. Однажды отчим, избив мать, кинулся на меня, т.к. я просил ее не трогать. Убежать я не мог, схватил рядом лежащий молоток и хотел отбиваться. Но что может хромой 9-летний мальчик. Финал предсказуем. Тогда я видел ее плачущей первый раз.
Когда я сейчас читаю рассуждения защитников нашего патриархального уклада жизни с осуждением ювенальной юстиции, сразу вспоминаю свое счастливое детство и понимаю, что эти мудрецы и сотой доли жизни нашего народа не знают. Но их убеждать бесполезно, если они же, понимая, что в произведениях Бунина, Ширяева, Шаламова и Солженицина нет, ни слова лжи, и эти люди все пережили сами, упрямо будут превозносить карателей и бороться за их памятники. Это патология.
Возвращаюсь в землянку. Наутро проснулся от лихорадочной дрожи, зуб на зуб не попадал. Ночная прогулка даром не обошлась. Было уже светло. Сестренки сбились в кучку на своих нарах и затравленными глазенками с ужасом смотрели на меня. Еще бы, голова в тряпках, лицо в запекшейся крови. Вышел по нужде на улицу и увидел, что собаки выгрызают снег с кровавого следа, который я оставил в направлении бригадного домика. И здесь со мной случился нервный срыв. Не помня себя, влетел в землянку, схватил ружье и патронташ, начал расстреливать собак, затем побежал в сторону домика убивать мужиков за то, что они ночью даже не попытались спасти детей. Запнулся, упал, потом на меня навалилась мать, успокоила, забрала ружье, увела в землянку. А мужики, услыхав выстрелы и собачий визг (двух все же ранил, плакал потом, прощения просил), решили, что вернулся отчим и убежали пешком в деревню. Они и рассказали там о происшествии.
Отчим же, думая, что убил меня, просто сбежал. А поскольку, не убил, и заявления не было, никто его и не искал. Ближайшее отделение милиции было за сорок километров, да и то не наше и мы туда годами не ездили. На чем и зачем?
Меня назавтра увезли все же в больницу в село, лечили там от простуды и заживляли раны. Школьники приходили меня навещать, но мне было стыдно, и я всех посылал в грубой форме.
На отару назначили срочно другого чабана и нас перевезли жить в 4-х квартирный щитовой барак на 3е отделение. Больная, полуживая мать пошла на ферму дояркой, семью надо было кормить.