Вы здесь

Грязные войны буржуинов. Государство в условиях глобализации[4] (Е. Г. Пономарева, 2015)

Государство в условиях глобализации[4]

Фундаментальные изменения, произошедшие в мировой политике с конца ХХ в., непосредственным образом связаны с ее главным актором – государством. Этот самый значимый и функциональный с середины ХVII в. политический институт переживает на новом этапе развития мировой системы радикальную трансформацию. На всех континентах государства либо объединяются в более крупные союзы, даже некие прототипы империй (Европейский Союз), либо в череде межэтнических и политико-экономических противостояний распадаются (СССР, СФРЮ, Сербия и Черногория и этот процесс будет продолжаться). В независимости от процессов интеграции/дезинтеграции многие «классические» функции государства (защита своей территории, формирование правового поля, экономическое планирование, социальные гарантии и др.) передаются наднациональным структурам (ООН, НАТО, МВФ, ВТО, ТНК и др.).

Неопределенность путей развития мировой системы «от собрания отдельных, территориально целостных, суверенных, юридически равных государств к иным, более иерархичным и во многих отношениях более сложным структурам» (М. ван Кревельд) при сохранении, тем не менее, в обозримом будущем за государством роли основного актора мировой политики закономерно порождает активные дискуссии о переосмыслении роли и значимости государства, концепции государственного суверенитета, принципов международного права, о субсидиарности функций государства и наднациональных структур, о роли и значении внешнего управления.

В условиях глобализации проблема нужности/ненужности государства серьезно актуализируется. В то же время научно-аналитический контекст изучения государства как актора мировой политики, отягощен принципиально неустранимыми обстоятельствами. Д.М. Фельдман среди важнейших называет «громадную идеологическую нагруженность темы и неизбежные локально-политические помехи при верификации научных выводов, сделанных относительно роли и места данного государства, данного типа государств или даже всех государств в мировой политике.

Таким образом, современное состояние государства как исторически подвижной сущности в чрезвычайно подвижном мире, мире глобализации, требует постоянного внимания исследователей и практиков. Вооружившись известным девизом капитана Немо: «Mobilis in mobile!», предлагаю на суд читателей некоторые «идеологически нагруженные» рассуждения относительно роли государства в условиях глобализации.

Мир-системный анализ природы государства

В теории капиталистической мир-экономики (современной мировой системы) И. Валлерстайна государству отводится важнейшая, а в чем-то даже решающая роль. В первом томе своего фундаментального трехтомного исследования «Современная мир-система» (Wallerstein I. The Modern World-System) Валлерстайн целую главу – «Абсолютная монархия и государственность (statism)» посвятил роли государства в возникновении и оформлении экономики.

По мнению основателя мир-системного анализа (МСА) вопрос о том, что было следствием, а что причиной – возникновение капиталистической мир-экономики или возникновение государства (state) и государственности (statism) как особого явления с такими его институтами как бюрократия и армия, не стоит. Валлерстайну не очень нравится термин «абсолютизм», поскольку он уводит от сути дела, концентрируя внимание на персоне, короле. Согласно его позиции, транснациональная – мировая экономическая система (капитализм) требовала создания сильных государственных машин в борьбе за лучшие позиции в структуре разделения труда в этой системе. Различные по силе «машины» обеспечивали различное положение, определяя, в свою очередь, различия в классовых структурах – и наоборот. Именно сила государства определяла, что будет ядром, а что – периферией мир-системы. При этом экономическая организация системы носила мировой характер, а политическая – национальный. Именно борьба государств за гегемонию в капиталистической мир-экономике была одной из движущих сил ее развития. Т. е., по Валлерстайну, возникновение капитализма, мирового рынка и государства – единый процесс, в котором государство играет роль автономной переменной (особенно автономна эта роль на полупериферии капсистемы). Таким образом, государство невозможно, по мнению ученого, вне мировой системы накопления капитала.

Другой мир-системник, Дж. Арриги в книге «Долгий двадцатый век: деньги, власть и истоки нашего времени» подчеркивает тот факт, что государство в капсистеме возникло и развивалось не изолированно, а как элемент международной системы государств. В 1648 г. этот комплекс превратился в новую систему мирового правления – Вестфальскую.

Само развитие капсистемы Арриги рассматривает как единство циклов накопления капитала и характерных для каждого цикла гегемоний – генуэзско-иберийский (ХV – начало ХVII вв.), голландский (конец ХVI – третья четверть ХVIII в.), британский (вторая половина ХVIII – начало ХХ вв.) и американский (с конца ХIХ в.). Анализируя диалектику капитализма и территориализма (контроля над пространством), Арриги следующим образом характеризирует циклы накопления капитала и адекватные им государственные структуры.

Характерной чертой каждого нового цикла накопления (и основой новой гегемонии государства, определяющего цикл) было, согласно Арриги, то что (и как) государство осуществляло интернализацию определенного вида издержек (т. е. превращение их во внутреннее дело).

Так, будучи более крупной и сложной организацией, чем Генуэзская республика, Голландия могла обойтись без «покупки защиты» у внешних сил – интернализация оборонных издержек. Великобритания – нация-государство, торговая и территориальная империя – смогла интернализировать следующий вид издержек – производственных. США – континентальный промышленный комплекс – интернализовали еще и транзакционные издержки, т. е. подчинили себе рынки.

Видно, что каждая новая гегемония требовала от государства большей политико-экономической сложности, которая отражала сложность нового цикла накопления и в то же время определяла его. Таким образом, Арриги развивает принципиальный тезис мир-системников о том, что развитие капиталистической мир-экономики (в виде смены циклов накопления) и государственно-политического развития (гегемонии) суть стороны одного процесса. В МСА важным и эвристически полезным представляется именно методологический подход, акцентирующий единство, тесную связь между циклами накопления, формами экономической организации, с одной стороны, и развитием государства как политической организации, с другой. В конвенциональных экономической и политической науках два эти процесса нередко исследуют как изолированные.

Наиболее важный для нас вывод мир-системников о роли государства прост: только относительно сильное государство имеет теоретические шансы на изменение своего положения в мировой системе. А если эта система исходно конструируется так, чтобы принципиально ослабить государства полупериферии и периферии и, если нужно, уменьшить их при этом в размере? Здесь мы подходим к проблеме «государство в условиях глобализации».

Валлерстайн, Арриги, другие представители МСА основное внимание обращают на долгосрочное развитие капитала и государства в ХVI – ХХ вв. в целом. В их работах мы не найдем специального исследования государства в эпоху глобализации. В связи с этим следует рассмотреть некоторые подходы, в которых феномен государства представлен в контексте глобализации.

Новая реальность – новые подходы

На рубеже ХХ – ХХI вв. появились исследования, в центре которых метаморфозы государства в последние десятилетия. Авторы этих работ предлагают новые подходы, концепции и даже термины для анализа государства и государственности эпохи глобализации. Так, в своей концепции современного государства Ф. Боббитт (Bobbitt Ph. The Shield of Achilles: War, Peace and the Course of History) анализирует его возникновение и эволюцию с XVI в. и до наших дней. Появление такого института как государство Боббитт объясняет необходимостью создать такой конституционный порядок, который может организовать более эффективное ведение войны, чем порядок феодальный.

Боббитт – не единственный, кто акцентирует значение такого фактора, как война в возникновении и становлении государства в XV–XVII вв. Эту связь подчеркивают Б. Даунинг, А. Зольберг, М. ван Кревельд, Дж. Моделски, Ч. Тилли и др., которые в отличие от Боббитта в разной степени фиксируют связь между воздействием военных факторов на формирование нового феномена, название которому придумал Макиавелли – lostato, и определенными социальными (классовыми) интересами.

Согласно Боббитту, государство проходит длительную эволюцию: княжеское и королевское (конец XV в. – середина XVII в.), территориальное (середина XVII в. – конец XVIII в.), государство-нация (конец XVIII в. – начало ХХ в.) и нация-государство (ХХ в.). На смену нации-государству идет рынок-государство (market-state) или рыночное государство. В рынке-государстве главной экономической ареной является рынок (market-place), вытесняющий в этой функции фабрику. «В эпоху наций-государств, – пишет Ф. Боббитт, – государство брало на себя ответственность за благосостояние групп. В рынке-государстве государство несет ответственность за максимальное увеличение возможностей, доступных индивиду. Это означает снижение транзакционных издержек выбора, который делает индивид, что означает ограничение, а не усиление правительств». По мнению ученого, главная задача рынка-государства (РГ) – обеспечение функционирования глобального рынка. Боббитт непосредственно связывает появление рынка-государства с глобализацией, говоря о «глобальном обществе рынков-государств».

Рынок-государство Боббитта весьма напоминает регион-государство/регион-экономику К. Омаэ (Ohmae K. The End of Nation-State: the Rise of Regional Economies). Регион-экономика (РЭ), который в политическом смысле конструирует регион-государство, у Омаэ, как и РГ Боббитта, во-первых, определяется сугубо рыночными факторами; во-вторых, тесно связан с глобализацией, конституируя базовую единицу организации глобальной системы. Омаэ определяет РЭ как «естественную деловую единицу глобальной информационной экономики». И совершенно неважно, находится ли РЭ внутри того или иного государства (Гонконг – Южный Китай, Каталония и др.), или представляет собой тесно связанную комбинацию регионов двух и более наций-государств (Северная Италия – Баден-Вюртенбург, Пинанг – Медан – Пхукет, Сингапур – Джохор – острова Риау и др.), главное, что его определяет – это наличие таких размеров и масштаба, которые позволят «выполнить функции истинных и естественных деловых единиц глобальной экономики».

РГ решает региональные проблемы путем использования глобальных ресурсов и в большей степени связан с другими Р Г, чем со своей страной. Функционирование РГ определяется сугубо экономическими, а не политическими, тем более, социальными или историко-культурными императивами. РГ – это единица спроса и потребления, и не более того. Поэтому и численность населения должна быть соответствующей: не более 20 млн., иначе не будет обеспечено единство граждан как потребителей, но и не менее пяти млн., чтобы обеспечить экономию за счет услуг, особенно тех, которые важны для эффективного участия в глобальном управлении. Решение локальных проблем путем использования глобальных ресурсов, обращенность в сторону глобальной, а не национальной государственной системы, принципиально отличает РГ от мегасити типа Калькутты или Мехико. Последние суть точки, узлы, прежде всего, в национальной сети, а РГ – в глобальной.

Боббитт и Омаэ приветствуют смену нации-государства новым типом государственности, явно идеализируя его. Так, Боббитт пишет о бесклассовом характере рынка-государства, чему явно противоречит реальность неолиберальной глобализации с резко возрастающим уровнем социальной поляризации и обострением классовой борьбы в различных формах и чему ярким подтверждением является ситуация на пост-югославском пространстве. Омаэ подчеркивает, что регион-государства – это очаги (сеть) процветания, по сравнению с окружающим их миром, но не ставит вопрос: какой ценой по отношению к окружающему миру достигается это процветание. По сути, речь идет о вполне неолиберальном перераспределении средств в пользу ТНК, глобального финансового капитала и госструктур – «пунктов» его прописки.

Государство в «кабаре глобализации»

В такой ситуации задача большинства государств – это, действительно, обеспечение гражданам наилучших возможностей сокращения транзакционных издержек, и ясно, что этими возможностями будет пользоваться меньшинство, т. е. наиболее сильные элементы глобальной системы, тогда как слабые районы и социальные группы, по сути, отсекаются от «общественного пирога» или, как отмечает З. Бауман (Bauman Z. Globalization. The Human Condition), исключаются из социальных процессов и новых каналов перемещения ресурсов, которые ранее контролировались нациями-государствами.

В связи с этим, Бауман и ряд других исследователей считает, что в условиях глобализации большинство государств либо отказывается от выполнения тех функций, которые ранее считались raison d’être (нации) – государства, либо не в состоянии их выполнять: например, обеспечение равновесия между производством и потреблением, т. е. политический контроль над экономикой. Государство превращается в экономического импотента, любая попытка которого вылечиться ведет к наказанию его мировым рынком, а точнее его гегемонами. Напротив, те государства, которые «обеспечивают возможности», как это формулирует Боббитт, которое (обеспечение) не может быть не силовым, поощряется. Результат – формирование одного из вариантов рынка-государства, оборотной стороной которого, другим ликом является репрессивный характер, подавление низших и средних слоев в интересах глобальных рынков капиталов.

По этому поводу Бауман цитирует одного из лидеров мексиканских крестьян в Чьяпасе, который заметил, что «в «кабаре глобализации» государство начинает заниматься стриптизом и в конце представления на нем остается только то, что является крайней необходимостью – репрессивная мощь… У новых хозяев мира нет потребности непосредственно править миром. От их имени административная задача возложена на плечи национальных правительств», которые при этом, естественно перестают быть национальными, и правительствами в строгом смысле слова, а представляют собой функциональные органы глобальных структур и их единиц – регион-государств/рынков-государств, представляя зависимую, репрессивную версию последних, о которой ни Боббитт, ни Омаэ не пишут.

В отличие от этих исследователей, Бауман описывает темную сторону «базовых единиц глобализации». Он подчеркивает, что властные структуры, создающие глобальный капитал, оказывают координирующее воздействие на нации-государства с тем, чтобы устранить или уничтожить все, что мешает движению капиталов или свободе рынка. Необходимым условием оказанием финансовой помощи со стороны мировых рынков или валютных фондов является отказ государства-получателя от значительной доли суверенитета. «Слабые государства – пишет Бауман – это именно то, в чем Новый Мировой Порядок, слишком часто обладающий чертами нового мирового беспорядка, нуждается, чтобы поддерживать и воспроизводить себя. Слабые, «квазийные» государства легко могут быть сведены к (полезной) роли местного полицейского участка».

«Квазийными», «полицейскими» и «рыночными» государства являются лишь с точки зрения нации-государства, в действительности, же это новый тип глобально-рыночной государственности в его различных как по сути (собственно «рыночные», «полицейские»), так и по происхождению («естественному» и «насильственному») обличиях. ТНК и их военно-политические организации сознательно разрушают суверенные государства на части с «пониженным тонусом» суверенности, сталкивая их в яму «рыночной государственности». Причем, государственность эта носит фантомный, призрачный характер.

Разными словами, в разных терминах Боббитт и Омаэ описывают по сути один и тот же феномен – тип государственности, который идет на смену нации-государству. Отвергая их идеологизацию рынка-государства и регион-государства, их восторги по поводу «прекрасного нового мира» этих «целостностей» и по поводу «светлого будущего» «рынков» и «регионов», корректируя модели Боббитта и Омаэ с помощью Баумана, отмечу сам факт верной фиксации иного, чем национальный, типа государственности – типа, нарушающего национальные границы, функционирующего в качестве элемента глобальной системы, т. е. находящегося как бы над нацией-государством, постепенно слабеющим и, по мнению многих исследователей, постепенно отмирающим.

В то же время, характеризуя рыночно-экономическую детерминанту постнационального государства (Боббитт), его пространственные характеристики (Омаэ), оба исследователя (можно сказать, идеолога глобализации), указав на некое явление, уклонились и от содержательной характеристики самого нового типа государства, и от его социальной характеристики, т. е. определения его классовой основы, и от анализа его связей, например, с транснациональными корпорациями как агентами глобальной системы.

Трансформеры глобализации: государство-корпорация, государство-клан etc.

Не только для ответов на эти вопросы, но даже для их постановки необходимы иные подходы и концепции, причем характеризующие не только государственность, ее типы, но и суть неолиберальной глобализации, ее классовое, политико-экономическое содержание, которое порождает этот тип. Отмечу в этой связи лишь два подхода – концепции Д. Харви и А.И. Фурсова.

В связи с формированием типа государственности, адекватного рынку глобальных капиталов, необходимо понять классовое содержание этого процесса, его место, цели и задачи в мировой капиталистической системе. Харви, автор одной из лучших работ о неолиберальной глобализации – «Краткая история неолиберализма», подчеркивает, что неолиберальный глобальный поворот связан, прежде всего, не с развитием производства, а с перераспредением продукта, факторов и результатов производства, с изменением соотношения классовых сил как в мировой системе в целом, так и в отдельных государствах в пользу верхов мирового капкласса и в ущерб нижним и средним слоям. По его мнению, неолиберальное государство, прежде всего, поддерживает целостность финансовой системы и платежеспособность финансовых институтов, а не благополучие населения или состояние окружающей среды.

Факты подтверждают, «что неолиберальный поворот в определенной степени связан с восстановлением силы экономической элиты общества», отчасти утраченной ею в 1945–1975 годы. Харви говорит о такой реорганизации капитализма в глобальном масштабе, которая нацелена на восстановление классовой власти накопителей капитала. Будучи не очень эффективной для возрождения капитала в глобальном масштабе, глобализация/неолиберализация оказалась весьма эффективной в перераспределении экономического продукта, активов, т. е. капитала в пользу восстановления власти старой, а в некоторых случаях (бывшие республики СФРЮ, СССР-РФ, КНР) создания новой классовой верхушки. Средства перераспределения просты – уничтожение системы социального обеспечения, а, следовательно – важных компонентов welfare state (государство «всеобщего социального обеспечения»), подрыв профсоюзов, наступление на рабочий и старый средний класс, по сути – наступление государства на гражданское общество.

Харви детально описывает процедуру втягивания государства в неолиберализм: через стимуляцию конкуренции между компаниями, корпорациями и отдельными территориями, через установление правил свободной торговли и свободный доступ к экспортным рынкам. В то же время неолиберальная глобализация диктует свои условия. Например, для вступления в МВФ или ВТО страна-кандидат должна открыть внутренний финансовый рынок для доступа иностранным компаниям, которые оказываются в, несомненно, более выгодных условиях, чем местные (капитализация, опыт, инфраструктура и др.). Фактически, освоение иностранными компаниями экономического пространства страны ведет к ее банкротству.

Извлечение дохода с помощью финансовых механизмов – старый прием, но он оказался чрезвычайно востребованным в условиях неолиберальной «перезагрузки» экономической и политической систем. В частности, когда предприниматели развивающихся стран берут займы из-за рубежа, то требование к их стране иметь достаточный объем валютных запасов, чтобы при необходимости покрыть эти долги, означает, что эти страны должны инвестировать, например, в американские государственные облигации. Как пишет Харви, «разница между ставкой по кредитам (12 %) и проценту, получаемому от размещения средств в облигациях (4 %), обеспечивает серьезный приток наличных средств в страну-кредитор из развивающейся страны». По этому поводу Нобелевский лауреат Дж. Стиглиц как-то заметил: «Странный мир, в котором бедные страны фактически субсидируют богатые».

В результате реализации неолиберальной модели развития, страны-заемщики оказываются связанными жесткими мерами, ведущими к хронической стагнации экономики, и возможность выплаты займов откладывается на неопределенно долгий срок, превращая страну в пожизненного должника.

Помимо критики неолиберализма представляются интересными замечания Харви по поводу нации и национализма как факторов, определяющих по многим параметрам формирование государства. Общеизвестно, что в принципе неолиберальная теория не одобряет нацию как таковую, хотя и поддерживает идею сильного государства. Это и понятно: именно после неолиберальных реформ нация встает в оппозицию государству – Венгрия, Польша, Чехия. На этом Харви не останавливается, считая национализм неотъемлемой частью глобальной экономической системы. «Было бы странно, если бы он исчез без следа в процессе неолиберальных реформ. На самом деле он возродился в определенной степени в качестве оппозиции неолиберализму. Примером является подъем в Европе правых фашистских партий с явно выраженными антииммигрантскими настроениями».

Неолиберальное государство нуждается в определенного сорта национализме для выживания. Вынужденное действовать в условиях конкуренции на мировом рынке и стремясь обеспечить наилучший деловой климат внутри страны, государство начинает все больше использовать идеи национализма. В глобальной борьбе за превосходство конкуренция порождает победителей и проигравших. А уже одно это само по себе может быть основой национальной гордости или определения собственного пути. Эта гордость проявляется и в национализме, связанном со спортивными соревнованиями, песенными фестивалями и даже конкурсами красоты. Возможно, что острые, повышено агрессивные национальные чувства являются реакцией на разрушение социальной солидарности (социального равенства), происходящей под влиянием неолиберализма. Это наблюдение требует, конечно, детального изучения. Очевидно одно – неолиберализм несет в себе определенные опасности, связанные с национализмом. Но не следует идеализировать и неоконсерватизм – его жесткая хватка национальной морали может оказаться гораздо страшнее.

Подводя промежуточные итоги, отмечу, что неолиберализм приводит к тому, что политическое и гражданское в государстве начинает противостоять друг другу. Происходит «радикальное изменение конфигурации институтов государства и набора его инструментов (особенно в отношении баланса между давлением и согласием; между властью капитала и общественными движениями; между исполнительной и законодательной властью, с одной стороны, и влиянием представительной демократии – с другой)». Поскольку главной целью неолиберального государства является создание благоприятного делового климата и обеспечение конкурентоспособности в мировой политике, оно, подчеркивает Харви, должно действовать как коллективная корпорация.

Фурсов идет дальше этого заключения и говорит о том, что в условиях глобализации нация-государство по своей сути начинает превращаться, а точнее, его начинают превращать в государство иного типа – корпорацию-государство, которое выражает интересы молодой и хищной фракции мирового капиталистического класса – корпоратократии. Согласно концепции Фурсова, корпорация-государство (КГ) – это конкретная форма глобально-рыночной государственности; пространственный и экономический, но не собственно государственный и классовый аспекты, которые зафиксировали Боббитт и Омаэ. Фурсов определяет КГ как «такой административно-экономический комплекс, который, будучи хотя бы формально госаппаратом, играет самостоятельную и определяющую роль в данной стране, который в то же время ставит политико-экономические национальные интересы этой страны в зависимость от экономических аппаратно-ведомственных (корпоративных), или, по крайней мере, рассматривает первые сквозь призму вторых; который приватизировал в своих интересах характерные для государства как для института функции (приватизация власти-насилия) и в то же время отказался от выполнения большей части характерных для государства социальных обязательств функций или резко сократил их». При этом КГ, его интересы ориентированы на глобальную систему, на глобальный, а не национальный уровень.

Цели КГ носят экономический характер и его главные задачи – это конкурентноспобность на глобальном уровне и минимизация социальных и политических издержек на национальном уровне: «от сведения к минимуму социальных обязательств… до избавления от экономически лишнего, нерентабельного с экономической (корпорационно-государственной) точки зрения населения, от отсечения от «общественного пирога» до фактического исключения из реальной жизни». Если главная задача нации-государства – включение в свои процессы максимального числа людей, проживающих на контролируемой территории (в идеале – всех), то главная задача КГ – исключение из социальных процессов все тех, кого нельзя эксплуатировать в качестве производителей и/или потребителей.

Фурсов далек от мысли, что нация-государство уже исчезло: во-первых, у него есть известный запас прочности; во-вторых, оно выступает внешним панцирем для К Г; в-третьих, КГ питается его «соками», перекладывая на него тяготы, долги и т. д. Состояние мирового кризиса продемонстрировало очевидную потребность в государстве: именно на него были переложены все издержки наиболее важных финансово-промышленных групп. Поскольку КГ существует внутри нации-государства, формируя единую целостность, их противоречия, по мнению Фурсова, становятся внутренним противоречием этой целостности, мерой ее нетождественности самой себе. Противоречие это воспроизводится и на мировом уровне – как противоречие между глобальной иерархией КГ и международной системой наций-государств (показательно, что институты именно этой системы приходят в упадок).

Таким образом, в исследовании изменений природы государства в эпоху глобализации как эпоху глобального передела активов в пользу верхов, можно выделить несколько подходов. Общее между ними заключается в том, что все они фиксируют возникновение нового типа государственности, а ряд ученых (А.И. Фурсов, Д. Харви и др.) увязывают этот тип с особыми социальными группами (классами), интересом которых является разрушение национальной или многонациональной государственности и создание на ее месте таких форм, в которых собственно государственные качества носят функциональный, обслуживающий характер по отношению к рынку, а тающий суверенитет «производит», по моему мнению, государство-фантом. И если когда-то К. Маркс писал о «призрачной собственности», то сегодня можно констатировать призрачность государственности. Государство-фантом, квазийное государство – не просто слабое государство. Здесь дело не столько в количественном подходе, сколько в качественном. Государство такого рода характеризуется значительно меньшими рациональностью и целостностью, если пользоваться веберовскими концептами, и значительно меньшим суверенитетом.

Говоря о влиянии неолиберализма на процесс мутации государственности, нельзя не упомянуть работы Н. Хомски (например, «Гегемония или борьба за выживание: стремление США к мировому господству»), который резко критикует гегемонистскую политику главного кластера глобализации – США. В 1992 г. позицию американской элиты в отношении ООН как некогда значимого политического института ярко выразил Ф. Фукуяма, работавший в Государственном департаменте США при президенте Р. Рейгане и Дж. Буше-старшем: ООН – «в высшей степени полезный инструмент политики односторонних действий, и, вероятно, в дальнейшем такая политика будет проводиться в жизнь преимущественно посредством ООН». Прогноз Фукуямы подтвердился, так как он был основан не только на желании американского правительства, но на понимании определенной тенденции в деятельности этой организации. В тот период расстановка сил в мировой политике была такова, что ООН превращалась в инструмент внешней политики США: неизбежность этого была заложена с самого момента основания организации. Речь идет о возможности установления «тирании большинства»: запросы и требования поступают только из главных центров политической власти, которые на деловых пресс-конференциях часто называют «фактическим мировым правительством властителей мира».

По мнению Хомски, когда ООН не справляется с ролью «проводника односторонней политики США», ее перестают воспринимать всерьез. Подтверждением этому служат и официальные записи о решениях, в процессе принятия которых было использовано право вето. С 1960-х гг. США несомненно лидировали в использовании права вето при голосовании резолюций СБ ООН по самому широкому кругу вопросов, даже в случаях обращений к государствам о соблюдении норм международного права. Великобритания занимала в этом отношении второе место, затем шла Франция и, наконец, с большим отрывом, СССР. Это лишь наиболее значимый пример в мировом масштабе из многих других. Относительно возможности внешнего воздействия при использовании превентивной стратегии, объект атаки, по Хомски, должен отвечать следующим требованиям:

> Должен быть практически беззащитным.

> Должен быть достаточно значимым для развязывания конфликта.

> Должна быть возможность представить его как воплощение реальной угрозы безопасности.

В связи с этим уместно вспомнить военные действия НАТО в Боснии и Герцеговине и в Союзной Республике Югославии, в Афганистане и Ираке. Предпринятые акты агрессии полностью укладываются в эти рамки. Как однажды заметил К. Пауэлл, будучи министром обороны США: «Когда что-то вызывает наше беспокойство, мы приступаем к действиям, даже если нас никто не поддержит… Мы осуществим намеченные задачи, даже если никто не выразит желания к нам присоединиться».

Политика США и НАТО является подвижным внешним фактором, влияющим на существования государства как подвижного института. От определения национальных интересов США самым непосредственным образом зависит будущее Европы, Азии, России и мира в целом. Речь ни в коей мере не идет о какой бы то ни было демонизации США – только о влиянии этой страны, о причинах и средствах этого влияния. Дело в том, что без знания различных аспектов гегемонии США многие проблемы трансформации государства как важнейшего субъекта мировой политики неразрешимы.

* * *

Подводя итоги рассмотрения некоторых подходов, связанных с логикой развития государства в мировой системе в условиях глобализации можно сделать следующие выводы:

1) Только относительно сильное государство способно улучшить свое положение в мировой системе; ослабление тех или иных государств в мировой системе как «властных машин», как правило, имеет целью ухудшение их положения в системе международного разделения труда; слабые государства – вот в чем заинтересованы ведущие игроки глобальной системы, их государства (США, Великобритания) и организации (НАТО, МВФ, ВБ, ТНК).

2) Неолиберальная глобализация представляет собой перераспределение общественного продукта в глобальном масштабе. Этот процесс включает серьезное изменение государственности как таковой вообще и нации-государства в частности; возникает новая форма государства. Исследователи используют разные термины, за которыми скрывается рыночно-ориентированная властная структура, «заточенная» под глобальную систему, руководствующаяся в своей политике, прежде всего и главным образом, экономическими императивами и стремящаяся отсечь от «общественного пирога» экономически «нерентабельные сегменты населения».