Глава 6
Поездка в провинцию отняла у Мартина последние силы. Он лежал в своей квартире, глядел в потолок и думал о том, что сегодня вечером, в день его приезда, ему просто не с кем выйти в город. Все друзья были заняты со своими возлюбленными, в то время как он остался в полном одиночестве. Мысли сами собой возвращались к Эмме, с которой он так непонятно распрощался в прошлый раз. Ему казалось, что все ее слова не были серьезными. Скорее всего, она не рассуждала как взрослый человек, а лишь шла на поводу у своих эмоций, когда так старательно обижала его во время их последней прогулки. Однако в ее облике было нечто необъяснимое, но тревожное и болезненное, и это не позволяло Мартину подняться и пойти в ее общежитие прямо сейчас. Он полагал, что должен дать ей еще немного времени, хотя после их неудачной встречи прошел почти месяц.
Августовские вечера были теплее и медленнее, нежели июльские, сумерки сгущались быстрее, и Мартин думал о том, что ему стоит пройтись в одиночестве. Он поднялся со своей кровати, сменил рубашку, оставив расстегнутой последнюю пуговицу, а затем закрепил подтяжки и вышел на улицу, прихватив с собой серый пиджак.
Пришлось признать, что он даже побаивался Эмму. От нее исходило странное чувство силы – как физической, так и внутренней. Она была красива, как кинозвезда, но при этом избегала слащавости и искусственной хрупкости. В ее уверенных движениях, пружинистой походке и идеальной осанке угадывался строгий и тяжелый характер, и одно это уже должно было оттолкнуть или хотя бы предостеречь его от близкого знакомства с ней, однако Мартин помимо воли потянулся к этой необычной девушке. В Эмме было столько прямоты и искренности, что общение с ней не могло не доставлять удовольствие.
Все началось с мимолетного прикосновения – покупая себе утреннюю булочку и пытаясь одновременно прочесть хотя бы первую страницу газеты, Мартин по неосторожности задел локтем стоявшую рядом девушку. Был самый что ни на есть лютый февраль, и толстое приталенное пальто наверняка защитило ее от удара, но Эмма все равно сердито фыркнула и отвернулась от него, стараясь не упустить свою очередь в лавочку. Она купила самую большую булку и попросила завернуть ее в бумагу, попутно оглядываясь на свою подругу. Рядом с ней, конечно, была Мэйлин – невысокая, изящная и опасная, как и все, что веет азиатской экзотикой.
– Мне удалось взять последнюю, – радостно сообщила Эмма, глядя на подругу совершенно счастливыми глазами.
Казалось, что она позабыла о нем сразу же, хотя с того момента, как они столкнулись, прошло чуть более одной минуты.
– Я прошу прощения, – попытался вклиниться со своими извинениями он, уже позабыв о газете и своем холодном завтраке.
Она окинула его еще одним не менее холодным взглядом, но ее полные изящные губы тронула улыбка и на щеках появились красивые ямочки. И все же, она проигнорировала его слова и продолжила говорить с Мэйлин, отводя ее в сторону от толпившихся возле лавочки покупателей:
– В обед постараемся купить сыру и ветчины, а то сегодня вечером на кухне профилактическая чистка. Не хотелось бы остаться без ужина, – звонко сказала она, протискиваясь мимо него.
– Вы меня очаровали! – уже глядя ей вслед, обреченно выкрикнул он.
Рассчитывать на то, что она обернется, не было смысла, но Эмма остановилась и повернулась к нему, а затем подарила ему еще одну улыбку.
Не теряя времени, пока она не отвлеклась от него окончательно, он еще более отчаянно спросил, до смешного повышая голос:
– Когда будет следующая профилактика на вашей кухне? Хотелось бы встретиться с вами у этой же самой лавки еще как-нибудь.
– Не обязательно у этой лавочки, – рассмеялась она, стряхивая снег с аккуратных локонов. – Можно встретиться и в другом месте.
Ее глаза были полны озорных искорок, и она так сильно отличалась от той грустной и грубоватой девушки, с которой он расстался больше месяца назад. Впрочем, перемены не имели значения – Мартин все так же тосковал по ней, а потому он даже не удивился, обнаружив, что стоит у дверей в ее общежитие. Теперь было жарко, и он держал свой сложенный пиджак в руках, неловко переминаясь у входа. Благо, консьержка была с ним знакома и даже знала, к кому он приходит. Он уже хотел заговорить с ней, спросить, где и с кем сейчас Эмма, но в этот момент из внутренней двери показалась стройная фигурка Мэйлин, и Мартин бросился к ней.
– Добрый вечер, Мэйлин, – крепче сжимая свой пиджак, поздоровался он.
– Добрый ли. – Вопреки словам, глаза у девушки были веселыми.
– Надо надеяться, что да, – вздохнул он. – Не пройдешься со мной?
– Некрасиво гулять с бывшим парнем подруги, – отодвигая его в сторону своими тонкими, но сильными руками, сказала она.
– Так я уже бывший? – направляясь следом за ней к выходу из здания, спросил он.
– А как же? – Голос Мэйлин был спокойным, без осуждения и гнева, что несколько успокаивало, хотя ее слова по-прежнему звучали более чем тревожно. – Я иду за апельсинами, так что у тебя десять минут, не больше.
– Хорошо, хорошо, – принимая все условия, закивал Мартин. – Она встречается с кем-то другим?
Мэй посмотрела на него, а потом ее накрашенные ресницы медленно опустились и поднялись, когда она завела глаза к небу.
– Нет, Мартин, она еще не нашла тебе замену.
Создавалось ощущение, будто Эмма кого-то искала, но уточнять не хотелось – презрительная и ироничная Мэйлин могла выставить его идиотом. Такое уже случалось, и он ненавидел ее в такие минуты.
– Так она проводит вечера одна? – избегая опасных двусмысленностей, спросил он.
– Как и до твоего появления.
– И как она себя чувствует?
– Спроси у нее.
– Ты издеваешься? Я же не могу войти в жилую часть общежития.
– Нет, я не издеваюсь, и тебе не обязательно подниматься на второй этаж, ты можешь попросить, чтобы ее вызвали к тебе в приемную. Как тебе план? Ну, разве не здорово? Кстати, теперь я немножко издеваюсь, но у меня просто такая привычка, так что не обижайся, ладно? Хотя… вряд ли она выйдет к тебе. Она бывает очень занята каждый вечер…
– Ты же сказала, что она ни с кем не встречается, разве нет?
– Как будто у девушек больше нет других занятий, кроме как гулять с парнями, просиживать по два часа в кино, есть мороженное и заново красить губы через каждые тридцать минут, – придерживаясь своего язвительного тона, мудро заметила Мэйлин. – Она подрабатывает.
– Подрабатывает?
– Ты прекрасно все слышал, – сворачивая за угол дома и направляясь к магазину, ухмыльнулась она.
– Но где? Можно мне будет прийти к ней на работу?
– Если только ты сможешь найти черный ход в кухню, – пожала плечами девушка, останавливаясь у самой двери магазина и сразу же вынимая из кармана платья свернутую бумажку. На миг Мартин остался за полем ее зрения, и она обратилась к молоденькому продавцу в ядовито-зеленом фартуке и полосатой рубашке: – Мне два апельсина. Нет, самые большие. Ой, ладно, если нет, то давайте три маленьких. Спасибо.
Наверное, второй апельсин она отдаст Эмме, а третий они разделят пополам. Насколько ему было известно, подруги всегда делились друг с другом почти всем, что покупали.
– До черного хода я не доберусь, да и потом, ваша Присцилла прогонит меня поганой метлой, – вяло заметил он, когда они отошли от магазина. – Вот, что Мэй, у меня просьба.
– Что такое? – нахмурив свои черные брови, забеспокоилась она.
– Не могла бы ты передать Эмме кое-что от меня вместе с одним из этих апельсинов?
– Ну, а если и могла бы? Что это будет?
– Я сейчас напишу записку. – Мартин полез в карман за блокнотом и карандашом, радуясь тому, что рабочая привычка брать с собой письменные принадлежности пришлась кстати. – Вот, всего пару слов.
– Пару слов, я, пожалуй, донесу.
Он открыл чистый лист, остановился и нацарапал: «Поговори со мной».
Мэйлин даже не взглянула на записку. Она просто свернула листочек и положила его в свой карман. Она была кристально честной, и Мартин был благодарен ей за то, что она не стала влезать в чужое дело, читать ему морали или разводить сплетни.
– А теперь уходи с этой улицы, – приказала она, улыбаясь и давая ему тем самым слабую тень надежды на то, что все еще можно исправить.
Стала бы она улыбаться ему, если бы Эмма была слишком обижена на него? Зная о том, как крепка их дружба, Мартин мог сказать, что Мэй даже не заговорила бы с ним, если бы все было слишком плохо.
Взрослые всегда норовили обмануть. Конечно, они делали это не специально, так просто получалось, но боль от этого не становилась слабее. Филипп привык сталкиваться с предательством каждый день.
Когда умерли мама и папа, поначалу он считал, что в этом и вправду нет их вины. Он скучал по ним, и ему становилось больно от одной лишь мысли об их смерти. Они были такими молодыми и красивыми, они могли бы жить еще очень долго. Впрочем, теперь думать поздно – все равно, их больше нет. А он и София остались, и в этом заключалась самая большая несправедливость. Как можно было оставить их одних, совершенно одних? Как можно было бросить детей в мире, где они больше никому не нужны? С момента гибели родителей прошло три года, но Филипп думал о них каждую минуту, обвиняя во всем, что случалось с ним и его малюткой-сестрой.
Умом он прекрасно понимал, что в смерти Стекляшки, нет ничьей вины. Разве что София немного виновата. Однако горечь от собственной беспомощности перенаправлялась на тех, кого не было рядом, и, глядя на слезы своей маленькой сестры, он не переставал винить отца с матерью. Если бы они были рядом, то малышке не пришлось бы искать грязных лягушек, заводить с ними ненормальную дружбу, а потом выслушивать упреки от недалекой тетки и ограниченной прислуги.
Когда дядя Шерлок взял их к себе, он не обещал им, что они будут хорошо жить – просто сказал, что сделает все возможное. Филипп тоже не клялся быть хорошим мальчиком, но про себя решил, что постарается быть благодарным и воспитанным. Ему было всего девять лет, и он, как и любой ребенок, жаждал защиты, но вместо этого пришлось смириться с новой правдой своей жизни. Дядя работал в гражданской авиации, зарабатывал большие деньги и каждую неделю привозил им новые игрушки, но рядом его не было почти никогда. Нет, он проводил в городе по паре дней, но почти всегда был на свиданиях со своей красавицей. Во всяком случае, когда они действительно в нем нуждались, рядом его не было. Филипп научился сам обрабатывать свои коленки и лечить голову Софии холодными компрессами, если она падала со стула или стукалась о мебель. Однако когда она упала в колючий кустарник, он испугался по-настоящему. Ему было так страшно, что он не сразу догадался позвонить в скорую помощь. Она лежала во дворе, и ее тельце было исколото сухими иглами, которые впились в ее крохотные ручки. Редкие темные точки на светлой коже Софии можно было разглядеть до сих пор. А потом примчался дядя и устроил ему такую взбучку, что Филипп стал всерьез жалеть, что не утопился в реке месяц назад, когда у него впервые возникла такая мысль.
Потом явилась Ирена, которая в скором времени стала тетей Иреной. Она была красивой, доброй и ласковой. В первые дни она была действительно хорошей и заботилась о Софии. Она покупала девочке платья, наряжала ее как куклу и купала каждый вечер в теплой ванне с душистой пеной. У них каждый день была хорошая еда и чистая одежда. А потом тетя забеременела, и все хорошее исчезло. Они снова стали никому не нужны, и это продолжалось уже два года. Маленькая Диана была кричащим красным комочком, и все умилялись над ней, немедленно превращаясь в сборище сюсюкающих идиотов. Все вели себя как слабоумные, стоило им увидеть младенца – все, даже дядя Шерлок. Хотя, с чего бы ему быть в своем уме – все-таки Диана была его родной дочерью.
Филипп и София больше никому не были родными, и рассчитывать на настоящее тепло им не приходилось. Сам он понял это уже очень давно, но ему было очень тяжело объяснить эти истины младшей сестре. Доверчивая и добрая, она искала недостающую любовь везде, где только могла. Она пыталась подружиться с подругами тети, ходила следом за Инесс, тянулась к вечно занятому дяде Шерлоку. Филипп как мог объяснял ей, что теперь вести себя подобным образом просто опасно, но она слабо понимала смысл его слов. Ей казалось, что он просто слишком злой и раздражительный. Несколько воспитательных бесед обернулись противоположным эффектом, и София начала бояться собственного брата. Маленькая и наивная девочка не понимала, что все те, кого она считала отзывчивыми и милыми, на самом деле были эгоистичными и лицемерными прохвостами, в то время как внешне грубоватый и не по годам циничный Филипп действительно желал ей добра.
Смерть проклятой лягушки не казалась ему большой катастрофой, но для Софии это был настоящий конец света. Она плакала ночами напролет, накрывшись с головой и беззвучно всхлипывая. Звук ее плача, спрятанного и зажатого подушкой, был самым страшным из всего, что ему приходилось слышать. Ей всего пять, и она не должна лить слезы, скрываясь под ночным мраком и постельным бельем. Это несправедливо! Почему все остальные дети получают все, все без остатка, а его маленькой сестре приходится глотать слезы в одиночку? Почему никто не может ее успокоить и приласкать? Неуклюжие попытки утешить Софию оборачивались странным оцепенением, когда она сидела, настороженная и тихая как замерзший воробышек, а он просто стоял рядом, не зная, обнять ли ее или уйти прочь.
Малышке нужна была женщина – взрослая, рассудительная и сильная. Та, которая смогла бы забрать всю боль, прижав к себе Софию и пообещав ей, что все будет в порядке. Конечно, Эмма приходила ему на ум несколько раз – он вспоминал о ней каждый вечер, стараясь понять, подходит ли эта девушка на роль временной утешительницы для Софии. Нет, ни к чему им няньки и новые разочарования – как только они начинали считать кого-то своим другом или защитником, сразу же происходило нечто, вколачивавшее гвозди в нежные тела зарождавшихся дружеских отношений. Еще одна дыра в сердце ни Филиппу, ни крошке Софии была не нужна. Дядя Шерлок отдалился от них ради своей распрекрасной Ирены, а сама Ирена в свою очередь бросила их, когда в ее животе начала расти будущая крикуша Диана. Довольно обманов и пустых надежд, Филипп был уже слишком мудрым для того чтобы верить взрослым после всех предательств. Эмма могла стать лишь временным обезболивающим, необходимой мерой для того чтобы успокоить сестричку, и не более.
Он стал ждать прихода Эммы, чтобы перехватить ее у порога и сразу же сказать, чего он от нее хочет. По рассказам Софии Эмма была доброй и спокойной барышней, так что Филипп рассчитывал хотя бы на призрачную тень понимания. Зная о том, что София часто преувеличивает положительные качества других людей, он думал, что Эмма всего лишь наполовину так добра, как утверждала его сестренка. Этого ему могло бы вполне хватить. Вся беда заключалась в том, что Эмма приходила очень редко – она была в этом доме всего два раза, и при этом каждый ее визит приходился на выходные, до которых было весьма сложно дожить – Стекляшка умерла в понедельник. Другим признаком появления Эммы было отсутствие Инесс, и на это условие ориентироваться было куда проще. Поскольку Инесс и сама успела обзавестись внутренним младенцем, ее самочувствие становилось все хуже и хуже – она едва ходила, тяжело дышала и работала очень медленно. Хороший день выдался в четверг – тогда Инесс снова не пришла, и у Филиппа появилась надежда. Однако прошел целый день, и наступил вечер, а Эмма так и не появилась.
Лишь вечером, сидя на крыльце и глядя через забор на всю улицу, Филипп заметил знакомую высокую фигуру, и его сердце забилось чаще. Эмма шла по дороге, но ее уже ждала соседка тетя Эмили, так что соскочить и побежать к ней сразу же не удалось. Пришлось ждать. Он засек время по старым настенным часам, висевшим в коридоре, и мысленно отмерил Эмме на ужин полчаса. Когда стрелка доползла до нужного деления на циферблате, он помчался к уже известному дому и постучался в дверь.
Если бы он еще мог верить людям, то решил бы, что Эмме действительно не наплевать на Софию – она так быстро согласилась пойти и так живо интересовалась несчастной лягушкой, что он всего на миг позволил себе поверить в ее искренность. Был короткий момент слабости, а потом открылась правда – она хотела лишь заработать еще денег, поскольку решила предложить свои услуги избалованной за время беременности и недолгого материнства Ирене. Впрочем, когда Эмма схватила его за руку и выстрелила ему в лицо гневными словами, Филипп подумал, что в чем-то она действительно права. Ее грубость должна была оттолкнуть его, но почему-то он решил, что это хороший знак – по крайней мере, она не прикидывалась добренькой.
Он попытался отправить Софию вниз, сказав, что у них на кухне прямо сейчас находится Эмма. Прошло несколько часов, прежде малышка сдвинулась со своей кровати – она отлично знала, что попадаться на глаза гостям сейчас нельзя. Лишь когда на дворе стихли звуки и шумные прощания, она тихонько выскользнула из-под простыни и шмыгнула за дверь. Вернулась она примерно через час, и к этому времени с ней произошли чудесные перемены. Скорее всего, волшебство сотворила Эмма, и Филиппу даже было интересно, что такого она сказала его сестре.
С тех пор он стал допускать мысль о том, что Эмма может немного отличаться от всех остальных самодуров-взрослых, с которыми им приходилось иметь дело. Она приезжала в город на выходные и обязательно находила повод встретиться с ними. Июль и начало августа были отмечены для его сестры бесконечным и тихим ожиданием суббот и воскресений, суливших встречу с новой подругой. Они вместе ходили за покупками, и за время этих коротких вылазок Эмма всегда успевала сделать девочке какой-нибудь подарок – она позволяла ей примерять красивые взрослые вещи, катала на такси (всего пять минут, но все же) и учила ее всякой девчачьей чепухе, постигнуть смысл которой Филиппу не удавалось. Такие передышки были Филиппу по душе – Эмма не старалась казаться новой мамочкой, но при этом давала Софии то драгоценное внимание и одобрение, которых так жаждала его маленькая сестренка.
И все-таки, где-то другом городе у этой странной женщины должна была быть своя собственная жизнь, о которой она никому ничего не рассказывала. Именно это удерживало Филиппа на расстоянии и заставляло держаться с предельной осторожностью.