Громовая жемчужина. Глава 2. Старец Чумон. (А. Е. Гурова, 2008)

Глава 2. Старец Чумон.

Изнутри монастырь Каменной Иголки совсем не такой, каким он представляется мирянам. Он – как ученая книга в нарядном футляре, или как спелая луковица. А больше всего похож, пожалуй, на женскую шкатулку-обманку, когда в большой шкатулке – вторая, поменьше, а во второй – третья, еще меньше, а в третьей – самая маленькая, в ней-то и лежит единственный драгоценный перстень.

Обычным паломникам, которые чувствуют себя героями-покорителями вершин, преодолев ступенчатую горную тропу, покажут только внешний двор монастыря и главный храм с лазоревыми колоннами, с многоярусной крышей под золоченой черепицей. Там вход охраняют раскрашенные демоны-стражи с огненными мечами, в алтаре, за тридцатью тремя рядами свечей, стоят верховные боги Небесной Иерархии в парчовых нарядах. Богослужения проходят там только по большим праздникам.

Если гость – монах из другого монастыря, или мирянин, прибывший по делу храма, или курьер из Небесного Города, его пустят за стену, во второй двор. Там – маленькая гостиница, кельи тех монахов, которые заняты делами хозяйства и управления, а дальше – мастерские, кладовые, и прочие постройки, без которых даже в монастыре не обойтись. Дальше – второй храм. В нем нет ни лазури, ни позолоты, ни раскрашенных статуй, только темное резное дерево и полированный камень. Зато там хранятся свитки и таблички – мудрость и память Каменной Иголки, – а службы идут пять раз в день, поддерживая связь с невидимым.

Дальше, за вторую стену, не пустят уже никого из гостей. Да там, в общем, и смотреть на что. Просто маленький ухоженный сад над бездной. Оттуда ведут дорожки в скиты. Одни – шириной в шаг по скалистому гребню, другие – перекинутые через пропасть мостки, а третьи – и вовсе две натянутые веревки (по одной идти, за другую цепляться). В скиты позволено ходить только настоятелю; остальным монахам – по приглашению отшельников. Скиты-то и есть истинное средоточие Каменной Иголки, ее тайные духовные мастерские.

Есть и третья стена. Но она невидимая. Мало кто из монахов о ней знает, а ходят за нее вообще единицы. Трудно за нее попасть, а вернуться еще труднее.

Киму, впрочем, о третьей стене знать было еще не положено.

Келья, где жили Ким с наставником, – крошечный глиняный домик под черепичной крышей, – прилепилась к каменному утесу, который поднимался, словно остров, над розоватым маревом утреннего тумана. В прозрачно– голубом небе плыла огромным имперским парусником снежная вершина Иголки, снизу, из долины, тянулись к небу кроны сосен. Издалека доносился приглушенный звук гонга – в монастыре уже начиналось время утренней службы. Ким, накрывшись вытертой волчьей шкурой, крепко спал. Казалось, едва успел сомкнуть веки, как из-за двери раздался скрипучий старческий голос:

– Вы на него посмотрите – спит среди бела дня!

Ким, делая вид, что не слышит, свернулся клубочком. Отшельник выделил ему от щедрот две шкуры волков, скончавшихся от парши, наверно, еще во времена Желтого Государя. Нижняя шкура до того истерлась, что через нее кололись сосновые ветки, служившие матрасом. Каждый раз Киму казалось, что никаким силам не вытащить его из постели. Но стоило появиться маленькому старикашке с большой палкой…

– Жабы не кормлены, а он валяется! А ну-ка вставай!

По келье ядовитой волной распространилась вонь зелий. Эх, знали бы добрые люди, которые золотом платят за чудодейственные средства старого монаха, из чего он их готовит!

Преподобный Чумон напоминал Киму идолище, какие ставили на его родине у околицы, чтобы отпугивать злых духов: слегка обтесанный деревянный столб и страшная рожа наверху. Тощие кости, на которых, кажется, ни крошки мяса не осталось, прикрыты потрепанной рясой, длинная тонкая борода заплетена в косу и заправлена за пояс. На поясе полотняный мешочек, в нем кто-то шевелится, – и храни нас бессмертные! – кажется, шипит.

– Крупу вчера принес?

– Принес, – буркнул Ким, выбираясь из-под шкуры.

– Тогда ступай на ручей, к жабьему садку, – содержимое сумки явно занимало Чумона гораздо больше, чем ленивый послушник. – По дороге наловишь червей – белых, да пожирнее. Накормишь жаб, принесешь воды…

Холстяной мешочек с треском лопнул, и наружу вывалилась маленькая гадюка. Ким застыл с поднятой ногой, стараясь не дышать. Гадюка шустро проползла мимо него и спряталась в его постели.

– А ну назад! – рявкнул Чумон.

Под шкурой послышалось злобное шипение. Змея высунулась и медленно, неохотно поползла обратно.

– Быстрее, быстрее! – подбадривал ее старец. – Почти новую сумку порвала, ишь, шустрая зараза. Мальчик, потом зашьешь.

Гадюка подползла к ногам старца, покорно ожидая своей участи. Чумон поднял ее с земли за хвост. Ким наблюдал за ними, как зачарованный.

– Ну что встал? Малый Утренний Канон выучил?

– Да, – пробормотал Ким, бочком протискиваясь в дверь мимо наставника.

– Опять «своими словами»?

– Наизусть!

– Сколько от него шума, – пробормотал Чумон, утрачивая к Киму интерес.

Ким, щелкая зубами от холода, спустился с крыльца.

– Шевелись! – Чумон подбодрил послушника посохом так, что тот чуть не свалился с утеса. Повесив на шею ведерко – бамбуковое колено на ремне, – Ким полез по крутой деревянной лестнице вниз, в туман.

В лесу было в точности как в храме. Стволы сосен – призрачные колонны, туман – дым курений. Ручей – тот самый, который водопадом низвергался со скал возле тропы, – здесь, в верховьях, можно было с легкостью перепрыгнуть. Ким наспех умылся, зачерпнул воды бамбуковым коленцем и пошел дальше, поглядывая под ноги. Вскоре он нашел подходящее место, оторвал полоску дерна и занялся ловлей червяков. Чумон настаивал, что жабам полезнее теплая пища, а потому послушник должен отогревать червяков во рту. Но, к счастью, наставника рядом не было, и Ким просто зажал пойманных червей в кулаке.

Ниже по течению ручья отшельник устроил садок, где обитали огромные жабы особой ядовитой, – или, по словам старца, лечебной, – породы. Когда твари злились или пугались, на их спинах выступала белая ядовитая слизь. Чумон со всеми предосторожностями собирал ее костяной ложкой и хранил как величайшую драгоценность.

Жабы уже проснулись и негромко перекликались, квакая и булькая. Увидев Кима, умолкли и дружно уставились на него.

– Приятного аппетита, красотки, – он высыпал извивающихся червей во влажную грязь садка. Жабы одна за другой неспешно поскакали к пище. Ким развлекался, наблюдая, как они быстро выхватывают друг у друга лучших червей, ни на мгновение не теряя важности. Внешность тварей как всегда напомнила ему горную старицу Ямэн. Не отсюда ли она натаскала жаб, собираясь устроить Киму смотрины в Чигиле?

Надо сказать, Ким довольно часто вспоминал о горной старице. На следующий же день после поступления в монастырь он перелез через стену и отправился на поиски ведьминого логова. Но ничего не нашел. Даже старухин пруд как сквозь землю провалился. Ким повторил попытку трижды, пока его не поймал Рей. «Ты едва спасся от горной ведьмы, и снова ее ищешь! – ругался побратим. – Разве ты не понимаешь, что она завлекает тебя чарами? Хочешь потерять еще десять лет жизни?»

Здешние монахи о бабке знали, но никаких отношений с ней не поддерживали. Кое-кто, – в том числе, конечно, и Рей, – считали, что старой ведьме в священной долине не место, и предлагали принять меры к ее изгнанию. Неожиданно Киму стало интересно, как относится к сомнительной соседке преподобный Чумон. Может, они и нашли бы общий язык?

– Ну что, жабы? – спросил Ким, усаживаясь на корточки возле ограды садка. – Что мне делать с моим старцем? Попытаться договориться? А как, скажите, договоришься с человеком, для которого я – пустое место? Который третий месяц зовет меня «мальчик», как будто у меня имени нет. Видели, как он ходит, уткнувшись носом в землю? Я-то поначалу думал, что его от дряхлости так согнуло, а потом дошло – он все ищет, не подвернется ли что-нибудь подходящее для снадобья. А поскольку я ему для снадобья не подхожу, то и пользы от меня никакой. Даже червей во рту греть не умею…

Жабы копошились в садке. Ким размышлял. В последнее время его все чаще посещали мысли о том, чтобы уйти из монастыря совсем. Вот только куда?

«Да и Рей за меня поручился, – думал Ким. – Если я брошу монастырь, он потеряет лицо. Нет, лучше подождать. Рано или поздно Чумон меня выгонит, и, глядишь, Рей сам предложит мне уйти. Пусть уж лучше всё пока идет своим чередом».

Была и еще одна причина, по которой Ким не особенно торопился уходить из монастыря. Он понятия не имел, что делать потом и куда податься. Наверняка его все давно забыли. Никто его не ждет, никому он не нужен. Разве что…

И мысли Кима привычной дорожкой вернулись к горной ведьме и ее дочери. В конце концов, они это устроили.

«Старуха не хочет, чтобы я сам ее искал, это ясно. Иначе она не прятала бы от меня свой пруд. Но если то, что она говорила, правда… и желтоглазка действительно в меня влюблена…Какая она красивая! А я обидел ее… – Киму вспомнилось их последнее свидание на монастырской тропе. – Кажется, это было совсем недавно. Впрочем, если старуха не соврала, и отец ее дочери – горный дух, то ей что десять лет, что десять дней, безразлично.»

«Уймись, Ким! – решительно приказал он себе. – Перестань думать о девушке – ты же все-таки почти монах. Она сама тебя найдет, вот что. Если захочет».

Киму часто вспоминалась удивительная история о девушке, превращенной в кошку, которую рассказала ему старуха на обратном пути к часовне. В отличие от покойного Кагеру и его демона-волка, который кошмаром являлся Киму гораздо чаще, чем тому бы хотелось, о Мисук Ким почти забыл. В памяти осталось только смутное воспоминание о кошке, которая царапалась, как тигрица, и не боялась никого, кроме сихана, а Кагеру насмешливо хвалил ее за упрямство и строго запрещал мальчишкам-ученикам обижать ее. Да – это право он оставлял за собой.

– Если даже дочка ведьмы и есть Мисук – что с того? Ведь учитель Кагеру мертв, – вслух рассуждал Ким. – Что бы там ни говорила старуха, никто еще не возвращался обратно из Нижнего мира. По крайней мере, во плоти. А призрак…Эка важность, призрак! Здесь, на Иголке, ему до меня не добраться…

Задумавшись, Ким не заметил, что жабы перестали есть и смотрят на него так внимательно, будто в самом деле что-то понимают.

– Чего вам? – удивленно спросил он.

Жабы молча собрались кружком прямо возле его ног. Ким запоздало вспомнил, что малейшее прикосновение жабьего яда к коже грозит немедленной смертью. Самая крупная бородавчатая жаба, ковыляя, выползла вперед, надула горло и издала раскатистый утробный звук, больше всего похожий на сытое рыгание. Ким на всякий случай отскочил от садка. Вслед за первой жабой заквакали и все остальные.

– Зря стараетесь, я все равно вас не понимаю.

Ким вытер руки о штаны и понес ведро к часовне.

Личная часовня преподобного Чумона была не часовня, а одно название. На самой вершине утеса, где стояла келья, располагалась квадратная площадка на сваях. Над ней нависала хлипкая остроконечная крыша на четырех столбах. Крыша предназначалась не для людей, а для небольшого алтаря Бессмертного Целителя – покровителя лекарей, бальзамировщиков и чучельников. Шириной площадка была такова, чтобы уместиться рядом двоим, на коленях.

«Хоть бы огородили ее заборчиком, – подумал Ким, взбираясь с ведром на шее на вершину утеса. – Свалишься с края, костей не соберешь…»

Чумон был уже в часовне – сидел на полу, скрестив ноги, так спокойно, словно и не в паре шагов от бездонной пропасти.

– Что так долго возишься? – проворчал он, оборачиваясь. – Давай сюда воду. Как там жабы?

– Жрать не хотели. Я им таких червей насобирал, что пальчики оближешь. А они окружили меня – и давай квакать. Может, заболели? – с надеждой предположил Ким. – Не передохли бы!

– Что ты с ними сделал?

– Я? Да ничего особенного! Покормил…

Чумон неожиданно крепко взял Кима за запястье. Пальцы у него были как из сухого дерева. Послушал пульс, быстро заглянул юноше в глаза – словно ложкой своей костяной в нутро залез.

– Ничего, здоров, – проворчал он, отворачиваясь. – Плохо дело.

– Да что случилось-то?

Чумон пожал плечами.

– Ты разве не знаешь, что на тебе проклятие?

– Впервые слышу!

– Ну так знай. Уникальное, роскошное проклятие, с корнями в преисподних. И при этом, что интересно – не родовое, а личное…

– Так вы из-за проклятия меня взяли послушником? – с подозрением спросил Ким. – Чтобы изучать его на досуге?

– Ну не из-за талантов же твоих!

– И что мне с ним делать?

– Да ничего. Я сам все сделаю. Главное, мне не мешай.

Ким забрался в часовню и налил воды в ритуальную плошку. Старик опустил туда нитяную метелку, макнул и принялся разбрызгивать воду на все четыре стороны света.

– Читать канон? – мрачно спросил Ким, освежая в памяти длиннейшее восхваление утру, полное сложной символики, где каждое слово означало нечто совсем другое, возвышенное и тайное Петь его полагалось на одной ноте, на выдохе – чем дольше, тем лучше.

– Дальше мысленно, – буркнул старец, принимаясь за дело. Отгоняя бесов, он кропил алтарь с деревянной фигуркой Бессмертного Целителя, пол перед ним, и всё, до чего только мог дотянуться, что-то бормоча себе под нос. Киму тоже досталась ежеутренняя порция брызг. Как будто какой-нибудь бес смог бы пробраться в такое пропитанное святостью место, как монастырь Каменной Иголки!

«На себя полей», – мысленно советовал ему Ким, когда старик поворачивался к нему спиной.

– Ну, что вам подсказал святой Целитель? – ехидно спросил он, когда вода в плошке, а вместе с ней и утренняя служба, закончились.

– Насчет тебя – ничего, – отрезал старец Чумон. – Мальчик, где мой завтрак?

Пища на Каменной Иголке была строго регламентированной, но сытной и довольно разнообразной. Рис, крупу, сушеную лапшу и свежие овощи раз в несколько дней приносил Ким из хозяйственного корпуса монастыря. Но большую часть рациона, – грибы, корни, ягоды, личинки, черви, жуки и ящерицы, – добывал сам Чумон во время вылазок в окрестные горные ущелья. И заставлял Кима это готовить. А потом есть.

Зато старец умел заваривать прекрасные травяные настойки. Впрочем, может, Киму просто нравилось холодным утром греть руки о горячую чашку, вдыхая ароматный пар, словно душу растения.

– Пойдем в горы вместе, – обрадовал послушника старец Чумон, когда завтрак был приготовлен и съеден.

«Прямо не узнаю сегодня старца! – насмешливо подумал Ким. – Обратился ко мне целых четыре раза. Здоровьем моим озаботился. Неужели наконец решил взяться за мое обучение?»

– Раньше вы меня с собой никуда не звали, – сказал он вслух. – Что-то изменилось?

– Тут ведь как можно? – задумчиво сказал Чумон. – Либо запереть тебя в келье и вообще никуда не выпускать. Или, наоборот, везде таскать с собой.

Ким поклонился, демонстрируя преувеличенную благодарность.

– Кормление жаб ты худо-бедно освоил, пора тебе начинать мне помогать в более ответственных делах…

– Спасибо за честь. И что мне надо будет делать теперь? Кормить сколопендр?

– Сколопендра – существо нежное, до него черед дойдет нескоро, – строго сказал Чумон. – Приметил я во-о-н за той горой отличное, с голову мужчины, осиное гнездо. С самого лета за ним наблюдал – ждал, пока вырастет побольше. Научу тебя, как его правильно добыть, как выгнать ос…

– О боги, гнездо-то вам зачем? – с тоской спросил Ким.

– Как зачем? Осиное гнездо, высушенное и истолченное – превосходное средство от ломоты в костях, от половой слабости у мужчин и бесплодия у женщин. На такого рода снадобья большой спрос в столице…

– Гнездо – от слабости? – захохотал Ким. – Это как – сесть на него, что ли? Тогда-то слабость у кого угодно пройдет, даже у столетнего старца!

– А на обратном пути, – хладнокровно продолжал Чумон, – наберем пару мешков синей глины на компрессы.

– Наберем?

– Ты наберешь.

– Ах, спасибо, отличный урок! Сначала выгонять ос из гнезда, а потом тащить по горным тропам два мешка сырой глины!

– Надо ведь с чего-то начинать, – развел руками старик. – Чем быстрее ты освоишь осиное гнездо, тем быстрее мы перейдем к более серьезным вещам – к примеру, к ловле гадюк.

Ким мрачно взглянул на наставника, подумал-подумал – и рассмеялся.

– То-то же, – сказал Чумон, впервые за четыре месяца ему улыбнувшись.