Как Тим находит друга в трещине, а комиссия находит у него задержку развития
В стену он смотрит уже битый час. Водит по ней пальцами и что-то шепчет. Что он там нашёл, на этой облупленной, сто лет не крашеной стене?! Я порываюсь спросить его об этом, подхожу и… молча отхожу, продолжая пробежку по длинному школьному коридору, странно тихому и пустому.
Мы ждём, когда нас пригласят в кабинет, где заседает психолого-медико-педагогическая комиссия. Ждём уже почти час. Раздражение мое начинает вспухать и вот-вот выплеснется из берегов.
– Что ты там увидел, Тим? – я всё-таки притормаживаю возле сына и трогаю его за руку. Он вздрагивает, поднимает на меня глаза, и я вижу, что он не здесь, не в этом гулком школьном коридоре с потёртым линолеумом и облупившейся краской на стенах.
– Мама… Тссс… Тихо… – сын прижимает палец к губам. – А то он испугается.
– Господи, да кто он-то?
– Он… Видишь вот эту трещину? – Тим проводит рукой по замысловатой извилистой дорожке, образовавшейся после того, как кто-то очень упорный эту краску отколупал. Или сама отвалилась – от древности. Школу, поди, в последний раз еще в 70-х ремонтировали, а на дворе – 90-е. Н-да… Девяностые… Не до ремонтов, когда учителям по полгода зарплату не платят. И у нас на работе неизвестно, когда хоть какой-нибудь авансишко дадут… Мои мысли сворачивают к насущным проблемам, но голос сына возвращает меня в школьный коридор.
– Ну мама же, видишь?!
– Да вижу, Тим, вижу! Трещина как трещина. Покрасить давно пора стены…
– Ты что! Он же тогда не выйдет, его замуруют!
– Да кто он-то, Тимочка?
– Маленький такой человечек, – Тим показывает крошечное расстояние между большим и указательным пальцем. – Он здесь давно живёт, я его видел и даже с ним разговаривал.
– Тим, это ты придумал, я понимаю. Очень интересно, но…
– Мама! Я ничего не придумал! Знаешь, как за ним интересно наблюдать! Вот сама постой рядом и увидишь. Хотя тебя он может испугаться…
Я открываю рот, чтобы прочитать короткую лекцию о пользе фантазии и том, что нужно для неё знать место и время, но дверь в класс, где заседает комиссия наконец-то приоткрывается, оттуда выходит такая же несчастная затурканная мамаша с не менее затурканным дитёнком. И нас приглашают войти. Я хватаю Тима за руку, и мы влетаем в кабинет – скорее уже говорите, что вы там про моего ребёнка понапридумывали, и мы пойдём домой.
В классе за столом сидят с очень строгим видом несколько женщин, одна – в белом халате.
– Мальчик, подойди к нам, – неожиданно ласково и доброжелательно говорит она. – А вы, мамаша, посидите пока рядом.
Ну хорошо, хоть не выгнали. Я сажусь за маленькую парту и внутренне напрягаюсь до звона в ушах. Ох, не нравится мне эта «ласковая»… Тем временем дамы спрашивают сына, как его зовут, в каком классе учится. Что они, за идиота его принимают?! Я делаю протестующее движение вперёд, но «ласковая» меня опережает:
– Не беспокойтесь, это стандартная процедура.
Да, как же, знаем мы ваши стандартные процедуры. Сейчас он заволнуется, собьётся и прямиком в класс коррекции вы его и засунете. Тем временем за столом уже идёт оживленная беседа – психологи задают Тиму вопросы, он на них, надо сказать, вполне достойно отвечает. Нужно только несколько раз напомнить ему, что все ждут ответ. Ну да это мне не в новинку, и ничего ужасного я в этом не вижу – рассеянный у меня мальчик, только и всего. Человек рассеянный с улицы Бассейной… Я вспоминаю картинку из детской книжки, на которой человек рассеянный идет по улице с дуршлагом на голове и в перчатках на ногах, и начинаю улыбаться.
– Я вижу, что вам, мамаша, весело, – сверлит меня взглядом «ласковая». Правильно, я так и думала, что она такая же добрая, как амазонский крокодил. – А вот нам не до смеха. Он у вас не знает элементарных вещей! Где правая, а где левая рука?! Как называются месяцы, какой сегодня, наконец, день недели! А тетрадки!
На свет божий к моему ужасу извлекаются наши несчастные тетрадки, истекающие чернильной кровью.
– Это же кошмар! Здесь явная дизорфография5. Да и половину звуков он не выговаривает. Вы обращались к логопеду? – «крокодил» смотрит на меня из-под очков, уже явно заранее зная ответ.
А вот фигушки!
– Да, конечно, – довольно спокойно говорю я. Хотя внутри у меня так и продолжает дрожать нить от лампочки накаливания. – Да вот же Елена Ивановна, мы к ней и ходили, почти два года.
Я поворачиваюсь к логопедичке, у которой мы абсолютно безуспешно потеряли кучу времени. Елена Ивановна покрывается пятнами, но довольно быстро берёт себя в руки и говорит:
– Да, я занималась с ребёнком! Но должна отметить, что это крайне, крайне тяжёлый случай. Мне ничего не удалось сделать, и я сомневаюсь, что кому-либо ещё это удастся.
Она скорбно поджимает губы. Но «крокодил», ой, нет, снова «ласковая» вдруг принимает мою сторону и недоверчиво переспрашивает:
– За два года – такой результат?! Хм…
Она поворачивается ко мне.
– Логопеда я вам посоветую. Есть в областной детской больнице очень сильный специалист, к ней подойдёте. Но должна вам сказать…
Она умолкает, снимает очки, за которыми оказываются совсем не крокодильи, а вполне себе милые голубые глаза, и немного помедлив, словно ей трудно говорить, продолжает:
– У вашего сына, без сомнения, есть задержка в развитии. Мы вам настоятельно рекомендуем перевести его в класс коррекции. Он просто не сможет догнать одноклассников и отстанет еще больше… А это – хроническая неуспеваемость. Вам это нужно?
– Н-н-нет, не нужно, – я начинаю заикаться, но пытаюсь сказать этим «специалисткам», какой у меня замечательный мальчик, как он много знает и умеет: рисует, играет на пианино, сочиняет музыку, поет «Yesterday» – и текст, и мелодию по слуху. Про медицинскую энциклопедию…
– Да, но… К знаниям, умениям и навыкам школьника это не имеет никакого отношения. Ещё раз подумайте. Мы, конечно, не настаиваем, это ваше право, но…
Конец ознакомительного фрагмента.