Как к нам начинают стучаться проблемы, а мы от них беспечно отмахиваемся
У двери в квартиру я останавливаюсь. Прислоняюсь к ней и пытаюсь «надеть» нормальное весёлое лицо, чтобы не испугать сына. Прошло уже несколько часов после аварии, но я ещё не пришла в себя, и даже одно воспоминание о ней заставляет сердце бешено колотиться и темнеет в глазах.
Сейчас, сейчас… Спокойствие, только спокойствие… потихоньку открываю дверь ключом и слышу в комнате какие-то голоса. Говорят… похоже, по-английски?! Кто? Радио, что ли, работает? Я уже совсем было собираюсь выдать свое присутствие, как узнаю «нормальный» голос сына.
– Дорогие радиослушатели! Начинаем нашу передачу! С любой песни, которую вы пожелаете! – он говорит громко и торжественно, немилосердно картавя и шепелявя. Но так, будто и правда, перед ним – тысячи слушателей. Я замираю.
– Слушайте Пятую симфонию Бетховена!
Но раздаются почему-то первые аккорды бетховенской «Оды к радости», и я понимаю, что сын играет её на слух. И не просто играет, но и поёт. Только на каком языке?! Я догадываюсь, что это какая-то тарабарщина, но, если не вслушиваться, кажется, что он поёт по-английски. Полная имитация! Через несколько тактов он сообщает:
– Итак, вы послушали классную песню! Пятая симфония Бетховена, да еще и со словами! Слова мои… Теперь будет другая песня, называется «Египетская».
Дальше идет импровизация в восточном стиле, если это можно сказать о композиции, сочинённой ребёнком, год назад только начавшим обучение музыке. Я стою в коридоре, боясь шелохнуться. Сын имитирует английскую речь, разговаривая сам с собой то грубым, то тоненьким голосом – будто общаются разные люди. Словно кто-то кому-то задает вопрос в прямом эфире, как на настоящем радио. Но такие передачи только недавно появились!
Наконец, он сообщает:
– А сейчас будет торжественная песня – божественная!
Господи, всё в одной куче!
Начинается практически идентичная имитация церковной службы – с песнопениями тоненьким голоском, которые басом подхватывает «дьякон». Он по-прежнему так увлечён своей игрой, что замечает меня только тогда, когда я на последних его словах: «Дорогие друзья, мы заканчиваем нашу передачу!» осторожно просовываю голову в комнату…
Я отвозила дочь в небольшой районный центр, в детский санаторий. Несколько лет назад у неё обнаружились проблемы с позвоночником, нужно было принимать экстренные меры, которые бы могли остановить необратимые изменения. Дочь жила там месяцами, училась. На ледяной дороге нашу машину занесло, отбросило сначала на встречку, а когда водитель невероятным усилием выкрутил руль, машину кинуло в кювет на противоположной стороне, где она застряла в сугробе… Потом, отойдя от шока, он скажет: «Будто гигантская рука сверху схватила и стала крутить… Ничего сделать не мог!» Меня же трясло всю дорогу до санатория и обратно.
Хорошо, что Тима с собой не взяла. Весь год до школы он находился дома один, после того, как мы ушли из детского сада. Садик был от завода, завод этот в начале 90-х работал вполсилы, детей забирали часа в четыре. Меня в это время пригласили редактором в новое интересное издание. Бежать сломя голову за ребёнком в детский сад я, понятное дело, не могла, вот и пришлось воззвать к его ответственности.
Надо сказать, что перспектива сидеть одному дома никак его не испугала. Он всегда находил себе занятие, долго играл с какой-нибудь игрушкой, сам себя развлекал.
С музыкой же получилось так.
Ещё в детском саду дочку записали в музыкальную школу – пришла учительница и отобрала двух девочек. Я сначала удивилась – Машка не могла спеть простенькую песенку, жутко фальшивила. Но оказалось, что у неё прекрасный внутренний слух, и мне пообещали, что к окончанию школы она будет петь… ну не как оперная солистка, но как приличный участник хора точно. Так и получилось. Водить Машу в школу нужно было пешком несколько остановок – транспорт в ту строну ходил очень плохо, да и с коляской в автобус влезть было довольно проблематично. Тим у нас тогда только родился.
Мне очень хотелось, чтобы дочка играла на пианино. А ей хотелось рисовать… Это уже много позже выяснилось. Но она была доброй и послушной девочкой, с которой мы не знали никаких проблем. «Мама сказала», – этого было достаточно. И мы пошли в школу. Тима таскала с собой – с кем оставишь? Муж на работе с утра до ночи, никаких родственников нет. Несла его то на руках, то в коляске везла. Однажды зимой тащила сына на санках, санки наехали на кочку, перевернулись. Ребенок вывалился. А мы с дочкой идем дальше, увлечённые разговором. И только метров через 50 я поняла, что санки вдруг стали подозрительно лёгкими! Оглядываюсь и вижу – Тим лежит молча на снегу и ждёт, когда про него вспомнят…
Ему было четыре года, и на одном из праздников в музыкальной школе, куда мы, конечно же, заявились все вместе, учительница дочери вдруг сказала:
– Как он здорово ритм чувствует! Приводите его ко мне заниматься, всё равно сюда вместе ходите.
– Да ему только четыре, – удивилась я. – Какие с таким малышом занятия?!
– Ничего, я вижу – у него получится.
Наш малыш начал заниматься музыкой, когда ему не исполнилось и пяти лет. Музыка потом настолько прочно войдёт в его жизнь, что заполнит все клеточки сознания, перекроет собой всё мироздание, разделив существующие вещи и действия на значимые и нет. Музыка – это значимое, всё остальное – ерунда. Вот так интуитивный порыв педагога, наверняка, просто увидевшего еще одного неплохого ученика, сыграл в жизни сына не просто значительную, а судьбоносную роль. А иногда мне кажется, что музыка словно ждала, когда появится Тим и выберет её…
Сын все последующие годы будет только доказывать мои предположения – он станет выбирать только то, что интересно и нужно ему, а не взрослым дядям и тётям, которым кажется, что «другое» – важнее. Я ещё не знаю о диагнозе, и его поведение не предвещает ничего необычного, оно вполне укладывается в рамки малышовой «нехочухости».
Но ближе к четырем годам ребенок, который обожал купаться, вдруг наотрез отказывается даже приближаться к ванной комнате. Каждое купание сопровождают поистине душераздирающие сцены.
Я беру его на руки и, заговаривая зубы, несу к ванной. Только лишь увидев дверь ванной комнаты, он начинает вопить не своим голосом.
– Сынок, ну не плачь, мы сейчас с тобой будем кораблики пускать! – пытаюсь ещё уговаривать его я. – Смотри, какая водичка!
Но он не обращает никакого внимания на мои слова и, вцепившись руками в дверной косяк, пытается таким образом затормозить наше продвижение. Я сама, чуть не плача, отрываю его руки от двери и влетаю в ванную. Муж в это время уже набрал немного воды, запустил туда все игрушки, какие есть в доме и принимает его в свои руки.
– Давай скорее!
Малыш верещит не своим голосом, извиваясь и царапаясь, впечатление такое, что он просто борется за свою жизнь. Начинаю рыдать, муж выгоняет меня из ванной и продолжает сражаться с ребёнком в одиночку. Вопли не прекращаются, но кое-как вымытый сын через пятнадцать минут вместе с папой появляется в комнате как ни в чём не бывало. Эта история продолжалась довольно долго, где-то в течение года, и прошла сама собой. Дать объяснение этому случаю ни мы, ни врачи так и не смогли. Лишь много позже я прочитала о таком же эпизоде в книгах2 нескольких авторов, писавших о своих аутичных детях. Но тогда ещё слово «аутизм» мы даже не слышали.
Летом мы решаем вывезти детей к морю. Сыну уже был поставлен диагноз «атопический дерматит, нейродермит»3. Тот самый удар из-за угла, которого не ожидаешь, ведь диатез мы вроде как вылечили. Но не тут-то было! Всего год с небольшим нам удалось продержаться без этих болячек, а дальше всё началось снова.
И лечение требовалось уже совсем другое. Речь теперь шла о том, чтобы не просто облегчить страдания малыша, а назначить серьёзное обследование и подобрать лекарства. Правда, никто толком не знал – какие. У меня было такое чувство, что врачи тоже действовали во многом интуитивно, словно нащупывая правильный путь к прочному берегу среди болотистых кочек – а давайте вот этот препарат попробуем, вдруг поможет? А давайте вот на такую диету его посадим… И мы пробовали. И ещё, и ещё. Но ничего не менялось, а порой становилось хуже.
– Я советую вам вывезти его на море, – жалостливо глядя на меня, сказала наш дерматолог. – Да недели на три, не меньше, а лучше на месяц. Многим помогает… Правда, только на время, но…
И мы поехали. В Евпатории у нас жили друзья, и нам удалось с их помощью устроиться в санаторий, который находился прямо на берегу моря. Это был чудесный отдых в дружной компании наших друзей и их детей. Но… за весь месяц наш малыш так и не зашел в море… Как только мы его ни уговаривали! И плескались, и плавали у него на глазах, всячески зазывая в тёплую целебную морскую воду… Я переживала по этому поводу ужасно. Ну как же так, везли в Крым, специально, чтобы ребёнок купался в морской воде! А он даже к морю не подошел. И никакие уговоры не помогли. Ну а затаскивать ребёнка в воду силком, как в ванную… Понятно, делать этого мы не стали. И только в последний день, очень осторожно, держа папу за руки, он на мелководье лёг на минутку на воду и немного в ней побарахтался. И всё.
Именно с этого момента я поняла, что наш сын станет делать только то, что будет считать целесообразным для себя сам. То, что посчитаем целесообразным для него мы, будет напрочь отвергаться или приниматься только под давлением – родителей, учителей или обстоятельств. И то далеко не всегда. Понять-то поняла, но не приняла сразу и безоговорочно. И к этому принятию мне тоже предстояло идти долго и мучительно.