Грозовой перевал. Глава 9 (Эмили Бронте, 1847)

Глава 9

Он вошел, извергая такую ругань, что слушать страшно; и поймал меня на месте, когда я запихивала его сына в кухонный шкаф. Гэртон испытывал спасительный ужас перед проявлениями его животной любви или бешеной ярости; потому что, сталкиваясь с первой, мальчик подвергался опасности, что его затискают и зацелуют до смерти, а со второй – что ему размозжат голову о стену или швырнут его в огонь; и бедный крошка всегда сидел тихонько, куда бы я его ни запрятала.

– Ага, наконец-то я вас накрыл! – закричал Хиндли и оттащил меня, ухватив сзади за шею, как собаку. – Клянусь всеми святыми и всеми чертями, вы тут сговорились убить ребенка! Теперь я знаю, почему никогда не вижу его подле себя. Но с помощью дьявола я заставлю тебя проглотить этот нож, Нелли! Нечего смеяться! Я только что пихнул Кеннета вниз головой в болото Черной Лошади; где один, там и двое – а кого-нибудь из вас мне нужно еще убить: не успокоюсь, пока не убью!

– Но кухонный нож мне не по вкусу, мистер Хиндли, – ответила я, – им резали копченую селедку. Уж вы меня лучше пристрелите, право.

– Тебе лучше всего убраться к черту! – сказал он. – И ты уберешься! В Англии закон не запрещает человеку блюсти у себя в доме порядок, а мой дом омерзителен. Открывай рот!

Он держал нож в руке и старался разжать острием мои зубы, но меня не слишком пугали эти сумасбродства. Я сплюнула и стала уверять, что нож очень невкусный – ни за что не возьму его в рот.

– Ага! – сказал он, отступив от меня. – Я вижу, этот гнусный маленький мерзавец вовсе не Гэртон, прости меня, Нелли. Будь это он, с него бы с живого надо шкуру содрать за то, что он не прибежал со мной поздороваться и визжит, точно увидел черта. Поди сюда, бесстыжий щенок! Я тебе покажу, как обманывать доброго доверчивого отца! Тебе не кажется, что мальчонку хорошо бы остричь? Собака от стрижки свирепеет, а я люблю все свирепое – дайте мне ножницы, – свирепое и аккуратное! К тому же это у нас какое-то адское пристрастие, сатанинское самомнение – так носиться со своими ушами: мы и без них форменные ослы. Ш-ш-ш-ш, маленький, тише! Ты же моя дорогая крошка! Ну что ты? Утрем глазки и будем веселенькими; поцелуй меня. Что? Он не хочет?

Поцелуй меня, Гэртон! Поцелуй, черт тебя подери! Стану я, ей-богу, растить такое чудовище! Не жить мне на свете, если я не сверну голову этому ублюдку!

Бедный Гэртон визжал и брыкался изо всех своих силенок на руках у отца и заорал пуще прежнего, когда тот понес его наверх и поднял над перилами. Я прокричала вслед, что он доведет маленького до родимчика, и побежала на выручку Гэртону. Когда я поравнялась с ними, Хиндли нагнулся над перилами, прислушиваясь к шуму внизу и почти позабыв, что у него в руках. «Кто там?» – спросил он, услышав, что кто-то приближается к лестнице. Я тоже нагнулась, потому что узнала шаги Хитклифа и хотела подать ему знак, чтоб он дальше не шел; и в то самое мгновение, когда я отвела глаза от Гэртона, ребенок вдруг рванулся, высвободился из державших его небрежных рук и упал.

Мы еще не успели ощутить холод ужаса, как увидели уже, что мальчик спасен. Хитклиф подоспел снизу как раз вовремя; следуя естественному порыву, он подхватил ребенка на лету и, поставив его на ноги, глянул вверх, ища виновника происшествия. Скупец, отдавший за пять шиллингов счастливый лотерейный билет и узнавший назавтра, что на этой сделке потерял пять тысяч фунтов, так не изменился бы в лице, как он, когда увидел наверху мистера Эрншо. Лицо Хитклифа яснее всяких слов выразило горькую досаду на то, что он сам, собственными руками помешал свершиться возмездию. Будь кругом темно, он, верно, попытался бы исправить свою ошибку и раздробил бы Гэртону череп о ступени. Но мы все явились бы свидетелями, что ребенок был спасен; и я уже стояла внизу, прижимая к груди свое сокровище. Хиндли спустился не столь поспешно, отрезвевший и пристыженный.

– Это ты виновата, Эллен, – сказал он. – Ты должна была держать мальчика подальше от меня, чтоб я его и не видел! Он не ушибся?

– Ушибся! – крикнула я сердито. – Не удалось убить, так сделали, поди, кретином! Эх! Я только диву даюсь, почему его мать до сих пор не встала из гроба поглядеть, как вы обращаетесь с малюткой. Вы хуже язычника, если так глумитесь над собственной плотью и кровью!

Он попробовал приласкать ребенка, который, едва я взяла его на руки, забыл всякий страх и перестал плакать. Но стоило отцу прикоснуться к нему, как мальчик опять закричал громче прежнего и так заметался, точно с ним вот-вот сделается родимчик.

– Не суйтесь вы к нему! – продолжала я. – Он вас ненавидит… все они вас ненавидят, скажу вам по правде! Счастливая у вас семейка! И сами-то вы до какого дошли состояния – нечего сказать, хороши!

– Хорош! И еще лучше стану, Нелли! – засмеялся непутевый человек, снова ожесточившись. – А теперь убирайся подальше и его убери. И слушай ты, Хитклиф! Ты тоже ступай прочь – чтоб мне тебя не видеть и не слышать. Сегодня я не хотел бы тебя убивать; вот разве дом подожгу – но уж это как мне вздумается!

С этими словами он взял с полки бутылку водки и налил себе стопку.

– Нет уж, довольно! – вмешалась я. – Вам уже было, мистер Хиндли, указание свыше. Пощадите несчастного мальчика, если себя вам не жаль!

– Ему с кем угодно будет лучше, чем со мной, – ответил он.

– Пощадите собственную душу! – сказала я, пытаясь отнять у него стопку.

– Ну нет! Напротив, я с превеликим удовольствием пошлю свою душу на погибель в наказание ее Создателю, – прокричал богохульник. – Пью за ее осуждение!

Он выпил до дна и нетерпеливо приказал нам выйти, разразившись в довершение залпом страшной ругани, слишком мерзкой, чтоб ее повторять или запомнить.

– Жаль, что он не может уморить себя пьянством, – процедил сквозь зубы Хитклиф и, точно эхо, откликнулся бранью, когда затворилась дверь. – Он делает для этого все, что может, но ему мешает богатырское здоровье. Мистер Кеннет готов побиться об заклад на свою кобылку, что Хиндли Эрншо переживет всех и каждого отсюда до Гиммертона и сойдет в могилу седовласым грешником; разве что выпадет ему на счастье какой-нибудь из ряда вон выходящий случай.

Я пошла на кухню и села убаюкивать моего ягненочка. Хитклиф, думала я, ушел на гумно. После выяснилось, что он только прошел за высокой спинкой скамьи и растянулся на лавке у самой стены, поодаль от очага, и лежал там притихший.

Я качала Гэртона на одном колене и затянула песню, начинавшуюся словами:

когда мисс Кэти, которая, покуда шел скандал, сидела, прислушиваясь в своей комнате, просунула голову в дверь и спросила шепотом:

– Нелли, ты одна?

– Да, мисс, – ответила я.

Она вошла и остановилась у очага. Полагая, что она собирается что-то сказать, я подняла на нее глаза. Ее лицо, казалось, выражало смятение и тоску. Губы ее были полуоткрыты, точно она хотела заговорить, и она уже набрала в грудь воздух, но вместо слов у нее вырвался только вздох. Я вновь принялась петь. Я ей не забыла ее давешнего поведения.

– Где Хитклиф? – спросила она, перебив меня.

– На конюшне. Работает, – ответила я.

Он не стал опровергать моих слов; может быть, дремал. Опять последовало долгое молчание, во время которого, как я заметила, две-три капли скатились со щек Кэтрин на плиты пола. «Жалеет о своем постыдном поведении? – спросила я себя. – Это ново! Все равно пусть сама приступит к извинениям, не стану ей помогать!» Но нет, ее мало что заботило, кроме собственных огорчений.

– Боже мой! – воскликнула она наконец. – Я так несчастна!

– Жаль, – заметила я. – На вас не угодишь: и друзей много, и забот никаких, а вы все недовольны!

– Нелли, открыть тебе тайну?.. Ты ее сохранишь? – продолжала она, опустившись подле меня на колени и остановив на мне тот подкупающий взгляд, который прогоняет обиду, даже когда у тебя все на свете причины считать себя обиженной.

– А стоит хранить? – спросила я уже не так сердито.

– Стоит! Она меня мучает, и я должна с кем-нибудь поделиться! Я не знаю, как мне быть. Сегодня Эдгар Линтон сделал мне предложение, и я дала ему ответ. Нет, я не скажу какой – приняла я или отказала, – пока не услышу от тебя, что я должна была ответить.

– Право, мисс Кэтрин, как я могу знать? – возразила я. – Конечно, судя по той сцене, что вы тут разыграли в его присутствии нынче днем, разумней было отказать: коли он после этого сделал вам предложение, он или безнадежный дурак, или отчаянный безумец.

– Если ты так говоришь, я больше тебе ничего не скажу, – с сердцем ответила она и встала. – Я приняла, Нелли. Ну, живо отвечай – я поступила неправильно?

– Вы приняли? Что толку нам задним числом обсуждать то, что сделано? Вы дали слово и уже не можете взять его назад!

– Но скажи, должна я была принять? Скажи! – воскликнула она с раздражением в голосе, переплетая пальцы, сдвинув брови.

– Тут надо многое взять в соображение, чтоб ответить без ошибки на такой вопрос, – сказала я наставительно. – Самое главное: любите ли вы мистера Эдгара?

– Как можно его не любить? Конечно, люблю, – отозвалась она.

Затем я учинила ей настоящий допрос – для девушки двадцати двух лет это было не так уж неразумно.

– Почему вы его любите, мисс Кэти?

– Вздор! Люблю – вот и все.

– Нет, это не ответ. Вы должны сказать – почему?

– Ну, потому, что он красив и с ним приятно бывать вместе.

– Худо! – заметила я.

– И потому, что он молодой и веселый.

– Куда как худо!

– И потому, что он любит меня.

– Пустое, дело не в этом.

– И он будет богат, и я, разумеется, стану первой дамой в округе. И смогу гордиться, что у меня такой муж.

– Еще хуже! А теперь скажите, как вы его любите?

– Как все любят… Ты глупа, Нелли.

– Ничуть… Отвечайте.

– Я люблю землю под его ногами, и воздух над его головой, и все, к чему он прикасается, и каждое слово, которое он говорит. Я люблю каждый его взгляд, и каждое движение, и его всего целиком! Вот!

– А почему?

– Нет, ты обращаешь это в шутку! Очень нехорошо с твоей стороны! Для меня это не шутка! – сказала молодая госпожа, насупившись, и отвернулась к огню.

– Я вовсе не шучу, мисс Кэтрин, – ответила я. – Вы любите мистера Эдгара, потому что он красив, и молод, и весел, и богат, и любит вас. Последнее, однако, не в счет: вы, возможно, полюбили бы его и без этого; и вы не полюбили б его и при этом, не обладай он четырьмя первыми привлекательными качествами.

– Не полюбила б, конечно! Я его только пожалела бы… а может быть, и возненавидела бы, если б он был уродлив и груб.

– Но есть и другие красивые, богатые молодые люди на свете – может быть, даже богаче его и красивей. Что помешало бы вам полюбить их?

– Если и есть, они мне не встречались: я не видела другого такого, как Эдгар.

– Может, со временем встретите. А мистер Линтон не всегда будет молод и красив – и, возможно, не всегда богат.

– Сейчас это все у него есть, а для меня важен только нынешний день. Ты ничего не придумаешь умней?

– Хорошо, тогда все в порядке: если для вас важен только нынешний день, выходите за мистера Линтона.

– Мне на это не нужно твоего разрешения – я все равно за него выйду. И все-таки ты не сказала мне, правильно ли я поступаю.

– Правильно, если правильно выходить замуж только на один день. А теперь послушаем, о чем же вы печалитесь. Брат ваш будет рад, старые леди и джентльмен, я думаю, не станут противиться; из беспорядочного, неуютного дома вы переходите в хорошую, почтенную семью; и вы любите Эдгара, и Эдгар любит вас. Все как будто просто и легко: где же препятствие?

– Здесь оно и есть! – ответила Кэтрин, ударив себя одной рукой по лбу, другою в грудь. – Или где она еще живет, душа… Душой и сердцем я чувствую, что не права!

– Удивительно! Что-то мне тут невдомек.

– Это и есть моя тайна. Если ты не будешь меня дразнить, я тебе все объясню. Я не могу передать тебе этого ясно, но постараюсь, чтобы ты поняла, что я чувствую.

Она снова подсела ко мне; ее лицо стало печальней и строже, стиснутые руки дрожали.

– Нелли, тебе никогда не снятся странные сны? – сказала она вдруг после минутного раздумья.

– Да, снятся иногда, – ответила я.

– И мне тоже. Мне снились в жизни сны, которые потом оставались со мной навсегда и меняли мой образ мыслей: они входили в меня постепенно, проникая насквозь, как смешивается вода с вином, и меняли цвет моих мыслей. Один был такой: я сейчас расскажу, но, смотри, не улыбнись ни разу, пока я не доскажу до конца.

– Ох, не нужно, мисс Кэтрин! – перебила я. – Мало нам горестей, так не хватало еще вызывать духов и смущать себя видениями. Бросьте! Развеселитесь, будьте самой собой! Посмотрите на маленького Гэртона! Ему ничего страшного не снится. Как сладко он улыбается во сне!

– Да, и как сладко богохульствует его отец, сидя один взаперти! Ты, верно, его помнишь круглолицым крошкой, совсем другим – почти таким же маленьким и невинным, как этот. Все-таки, Нелли, я заставлю тебя слушать: сон совсем коротенький. И сегодня ты меня уже не развеселишь!

– Не стану я слушать! Не стану! – заговорила я поспешно.

В ту пору я верила в сны – да, впрочем, верю и теперь; а в Кэтрин, во всем ее облике, было что-то необычайно мрачное, и я боялась чего-то, что могло мне показаться предвещанием, боялась предугадать страшную катастрофу. Кэтрин обиделась, но продолжать не стала. Делая вид, что говорит совсем о другом, она опять начала:

– Если бы я попала в рай, Нелли, я была бы бесконечно несчастна.

– Потому что вы недостойны рая, – ответила я. – Все грешники были бы в раю несчастны.

– Нет, не потому. Мне однажды снилось, что я в раю.

– Говорю вам, я не желаю слушать ваших снов, мисс Кэтрин! Я иду спать, – перебила я вновь.

Она рассмеялась и вновь усадила меня: я было поднялась уже со стула.

– Тут ничего такого нет, – воскликнула она. – Я только хотела сказать тебе, что рай, казалось, не был моим домом; и у меня разрывалось сердце – так мне хотелось заплакать. Я попросилась обратно на землю; и ангелы рассердились и сбросили меня прямо в заросли вереска на Грозовом Перевале; и там я проснулась, рыдая от радости. Это тебе объяснит мою тайну, да и все остальное. Для меня не дело выходить за Эдгара Линтона, как не дело для меня блаженствовать в раю; и если бы этот злой человек так не принизил Хитклифа, я бы и не помышляла о подобном браке. А теперь выйти за Хитклифа значило бы опуститься до него. Он никогда и не узнает, как я его люблю! И люблю не потому, что он красив, Нелли, а потому, что он больше я, чем я сама. Из чего бы ни были сотворены наши души, его душа и моя – одно; а душа Линтона так отлична от наших, как лунный луч от молнии или иней от огня.

Она еще не досказала, как я уже открыла присутствие Хитклифа. Уловив чье-то легкое движение, я обернулась и увидела, как он встал со скамьи и бесшумно вышел. Он слушал до тех пор, пока Кэтрин не сказала, что пойти за него было бы для нее унижением, и тогда он встал, чтоб не слушать дальше. Самой Кэтрин, сидевшей на полу, спинка скамьи не позволила заметить ни его присутствия, ни ухода; но я вздрогнула и сделала ей знак замолчать.

– Почему? – спросила она, испуганно озираясь.

– Джозеф здесь, – ответила я, к счастью, уловив громыхание его тачки по мощеной дорожке, – а следом придет и Хитклиф. Мне показалось, что он стоял только что в дверях.

– Но он не мог же услышать меня с порога! – сказала она. – Дай я подержу Гэртона, пока ты будешь собирать к ужину, а когда все будет готово, позови меня поужинать с вами. Я хочу обмануть свою неспокойную совесть и увериться, что Хитклиф ничего не знает об этих делах. Ведь не знает, нет? Он не знает, что такое быть влюбленным?

– Это он знает, мне кажется, не хуже вашего, – возразила я. – И если его выбор упал на вас, он будет самым несчастным человеком на земле. Когда вы станете госпожой Линтон, он потеряет и друга, и любимую, и все! А подумали вы, как сами снесете разлуку? И каково будет Хитклифу остаться совсем одному на свете? Потому что, мисс Кэтрин…

– Одному на свете! Сносить разлуку! – вскричала она с негодованием. – Кто нас разлучит, скажи на милость? Пусть попробуют. Их постигнет судьба Милона! Не пойду я на это, пока я жива, Эллен, – ни ради кого на свете! Все Линтоны на земле обратятся в прах, прежде чем я соглашусь покинуть Хитклифа. О, не это я задумала, не это имею в виду! Нет, такой ценой я не согласна стать госпожою Линтон! Хитклиф останется для меня тем же, чем был всю жизнь. Эдгар должен забыть свою неприязнь, должен относиться к нему хотя бы терпимо. Так и будет, когда он поймет мои истинные чувства к Хитклифу. Я вижу, Нелли, ты считаешь меня жалкой эгоисткой; но неужели тебе никогда не приходило в голову, что если мы с Хитклифом поженимся, то будем нищими? А если я выйду за Линтона, я получу возможность помочь Хитклифу возвыситься, я его вызволю из-под власти моего брата!

– На деньги вашего мужа, мисс Кэтрин? – спросила я. – Вряд ли ваш друг окажется так сговорчив, как вы полагаете. И хоть я в этом деле не судья, думается мне, из всех ваших доводов в пользу того, чтобы стать вам женой молодого Линтона, этот – наихудший.

– Неправда, – сказала она, – наилучший! Все другое было ради меня самой – в ублажение моих прихотей; или ради Эдгара – для его удовольствия. А это – ради человека, в котором заключены все мои чувства – и к Эдгару, и к самой себе. Я не могу этого выразить, но, конечно, и у тебя, и у каждого есть ощущение, что наше «я» существует – или должно существовать – не только в нас самих, но и где-то вовне. Что проку было бы создавать меня, если бы я вся целиком была только здесь? Моими большими горестями были горести Хитклифа: я их все наблюдала, все переживала с самого начала! Моя большая дума в жизни – он и он. Если все прочее сгинет, а он останется – я еще не исчезну из бытия; если же все прочее останется, но не станет его, Вселенная для меня обратится в нечто огромное и чужое, и я уже не буду больше ее частью. Моя любовь к Линтону как листва в лесу; знаю, время изменит ее, как меняет зима деревья. Любовь моя к Хитклифу похожа на извечные каменные пласты в недрах земли. Она – источник, не дающий явного наслаждения, однако же необходимый. Нелли, я и есть Хитклиф! Он всегда, всегда в моих мыслях: не как радость и не как некто, за кого я радуюсь больше, чем за самое себя, – а как все мое существо. Так вот не говори ты больше, что мы расстаемся: это невозможно и…

Она смолкла и зарылась лицом в складки моего платья; но я с силой его отдернула. Меня выводило из терпения ее сумасбродство!

– Если есть хоть крупица смысла во всей этой бессмыслице, мисс, – сказала я, – она меня только убеждает, что вы и понятия не имеете о том долге, который возлагаете на себя, выходя замуж, или же что вы дурная взбалмошная девчонка. И больше не приставайте ко мне с вашими тайнами: я не обещаю хранить их.

– Но эту сохранишь? – спросила она ревниво.

– Нет, не обещаю, – ответила я.

Она бы не отстала, но появление Джозефа положило конец нашему разговору; Кэтрин пересела в угол и укачивала Гэртона, пока я готовила ужин. Когда он сварился, мы с Джозефом заспорили о том, кто из нас понесет ужин мистеру Хиндли; и мы все не могли договориться, пока еда почти совсем не простыла. Тогда мы поладили на том, что подождем, когда господин сам потребует ужин, если он вообще его потребует. Мы всегда особенно боялись заходить к нему после того, как он долго просидит в одиночестве.

– Время позднее, а этот бездельник еще не вернулся с поля. Что это он? Лентяйничает? – спрашивал старик и все посматривал, где же Хитклиф.

– Пойду позову его, – сказала я. – Он, верно, на гумне.

Я вышла и кликнула, но не получила ответа. Возвращаясь, я шепнула мисс Кэтрин, что он, видно, слышал значительную часть из того, что она говорила, и рассказала, как я увидела, что он выходит из кухни в ту самую минуту, когда она стала жаловаться на дурное обращение с ним ее брата. Она вскочила в страхе, бросила Гэртона на скамью и побежала сама разыскивать друга, не удосужившись даже поразмыслить о том, почему это ее так испугало или чем ее слова могли оскорбить его. Она не возвращалась так долго, что Джозеф предложил не дожидаться больше. Он высказал хитрую догадку, что они нарочно не приходят, не желая слушать его длинную застольную молитву. Они «такие порочные, что от них можно ждать самого нечестивого поведения», – утверждал он. И он нарочно прочитал в этот вечер особливую молитву в добавление к обычному пятнадцатиминутному молебствию перед трапезой и присовокупил бы еще одну после благодарственного слова, если б не влетела молодая госпожа и не приказала, чтоб он сейчас же бежал на дорогу и, где бы Хитклиф ни слонялся, разыскал бы его и заставил немедленно вернуться!

Конец ознакомительного фрагмента.