Глава 6. Сладкая ягода
Ночью выпал снег и выбелил всю округу. Даже небо посветлело, стало жемчужно-серым. Георгий, посвистывая, быстро шел по тропке через лес, и снежок весело поскрипывал под сапогами. Он пошел дальней дорожкой, чтобы выйти к огороду Шиляевых незамеченным. В кармане кафтана была припрятана краюшка хлеба, натертая кусочком сала для рыжего пса Гусара, охраняющего Настин двор. Геша по очереди согревал дыханием замерзшие руки и думал о том, что пора уж доставать тулуп и пимы, а пимы бы ещё надобно подшить.
Черные ветви деревьев, опушенные нежно-белым инеем, сплетались в причудливое кружево на фоне серых, словно размытых, облаков. Стайка снегирей вспорхнула с ближней рябины. Вокруг ствола на белом снегу, словно капельки крови, были разбрызганы склёванные ягоды. А на ветвях краснели тяжёлые гроздья, посеребренные инеем. Георгий невольно залюбовался такой красотой, потом осторожно, стараясь не стряхнуть изморозь, сломил несколько веточек. Получился нарядный букет для птахи. Только бы она пришла сегодня за баньку!
Начинало смеркаться, когда он дошел до условленного места. Быстро привыкший к ежевечернему угощению Гусар уже ждал Гешу, дружелюбно виляя пушистым хвостом. Уже несколько вечеров до темноты коротали они время вместе, а Насти все не было. Но вот хлопнула тихонько дверь, заскрипел снежок под быстрыми ножками. Настенька в наброшенном на плечи детском тулупчике сестренки и в чунях на босу ногу бросилась на шею милому.
– Насилу убежала! Тятенька в город уехал да, видать, заночует там. Татьяна прихворнула, в баньке попарилась и на печке заснула. Маша на посиделки пошла, Ульяне поручила за мной приглядывать. Ну а с Улей мы заединщицы. Вот, тулупчик мне свой дала.
– А я тут который вечер тебя поджидаю. Смотри-ко, что я тебе принес, – и Георгий протянул Насте рябиновый букет.
– Ой, красота какая, Геша!
– А ты попробуй ягодки, какие вкусные! И полезные – страсть!
– Так рябина ж горькая.
– Это она до мороза горькая, а как морозцем прихватит, так еще какая сладкая становится!
Настя прихватила губами ягодку и засмеялась:
– Правда, сладкая. Но с горчинкой. М-м-м… зимой и рябина – ягода.
Смеясь и дурачась, ели они алые ягоды с одной ветки.
– Холодно, однако, – поежилась Настя. – А давай в баньке посидим, её ж сегодня топили.
В бане действительно было тепло, но темно. Настя стала нашаривать свечку, но Георгий обнял её, начал целовать сладко-горькими губами, шепча ласковые слова. У девушки закружилась голова, ноги стали ватными и она тихо опустилась на лавку…
Потом они сидели, прижавшись друг к дружке. Геша гладил русую головку, косу, плечи своей птахи.
– Завтра сватать тебя приду, Настёна.
– Да какой сватать?! Бумаги о разводе-то у меня нет. Да и тятенька на тебя взъелся, слышать о тебе не желает. Боится, что ты на его добро заришься.
– Мне ты нужна, а не его добро. Увезу тебя и все. Ты жена мне теперь. К нам в избу пойдешь?
– Да лишь бы с тобой! Бумажек только дождемся, чтобы позору не было.
Со двора раздался шум, залаял Гусар, заскрипели ворота.
– Кажись, тятенька вернулся, – и Настя вспугнутой птицей выпорхнула из бани.
Ей удалось незамеченной шмыгнуть в дом, пока отец распрягал Гнедко. Но Павел Яковлевич услыхал, как Геша скрипнул дверью баньки. Оглянувшись, заметил цепочку следов на свежем снегу до бани и обратно, а возле бани увидел оброненную ветку рябины на притоптанном снегу. В дом вошёл хмурый, глянул на зардевшуюся дочку, на остатки снега на чунях, всё понял, но промолчал.
Двумя днями позже поехал Павел Яковлевич в соседнее село к Крестьяниновым, долго разговаривали с Егором, с Терентием, выпили пол-литровую бутыль самогону и разошлись по-хорошему. Сундук с приданым так и остался у Крестьяниновых, зато увез Павел Яковлевич бумагу с печатями о разводе.
На обратном пути повстречался ему на околице села Георгий. Тот с гармошкой на плече шел на бабьи посиделки.
– Эй, гармонист, погодь-ка!
Георгий остановился, поджидая, пока отец Насти слезет с передка телеги и, путаясь в полах расстегнутого тулупа, подойдет к нему.
– Что, баб идёшь ублажать? – кивнул Павел Яковлевич на гармонь.
– А чего? Всё лучше, чем на печи лежать. Мукой рассчитаться обещали, а она в хозяйстве лишней не будет.
– Ишь ты. Легко тебе хлебушек достаётся. На гармошке играть – это тебе не землю пахать.
– Да я и пахать могу, когда время настаёт, а зимой кто пашет-то? А хотите, заместо меня на посиделки сходите? Я гармошку одолжу, ваша мука будет, – усмехнулся Георгий.
– Ну, ты нахал!
Павел Яковлевич потоптался, почесал окладистую бороду, сделал ещё шаг в сторону Георгия. Тот на всякий случай оглянулся, плетень был рядом.
– А скажи ко мне вот что, тока честно, что, Настя моя… девка али баба?
– Ну-у… была девка, а теперь уж баба.
– Ах ты, шкодник! – вскипел Павел Яковлевич, замахнулся кнутом на парня, но тот в мгновение ока перемахнул через плетень и остановился на безопасном расстоянии. Отец Насти, хоть и был еще мужиком крепким, но выпитая самогонка и длинный, тяжелый тулуп делали его неповоротливым, а корячиться через плетень на глазах у шустрого парня не хотелось. Поэтому он только погрозил ему кнутом:
– Ещё раз на своём дворе замечу, башку оторву! Обоим!
Дома Павел Яковлевич, никому ничего не сказав, спрятал бумагу с печатями за образа. Решил не торопить события, авось чего и переменится. Но в ближайшее же воскресение соседка принесла весть, что Егор посватался к Акулине, и дело у них сладилось. Новость быстро облетела село. Тут уж пришлось отцу сказать Насте о бумаге. Еще засветло Улечка, добрая душа, отпросившись погулять с подружками, побежала в Халевинцы к Георгию, а там уже кипели страсти.
– Скажи Насте, завтра поутру приеду за ней, – объявил Георгий в присутствии пригорюнившихся Пелагеи и Еремея.