1
30 апреля 1945 года. Берлин
Выстрел угодил «тридцатьчетвёрке» в левый бок. Машина будто натолкнулась на невидимую преграду и остановилась. Из неё повалил чёрный дым с языками багрового пламени.
Из люка наполовину вывалился механик-водитель в чёрном комбинезоне и танковом шлеме, но короткая автоматная очередь не позволила ему выбраться полностью, тело обмякло на броне.
– Фаустник! – звонко крикнул Гришка. – Вот гад! В соседней квартире он! – и рванулся к выходу.
Лейтенант Сорокин едва поспел за ним. Оба выскочили в парадную, быстро сориентировались и полезли в пролом в кирпичной стене, образовавшийся от прямого попадания снаряда. Этот пролом привёл их в соседнюю квартиру. Здесь была такая же разруха, как и в оставленной – просторной, с высокими потолками, большими окнами, выходящими на неширокую улицу, мощённую булыжником.
Троих фрицев, сгруппировавшихся у окна, они увидели первыми и выстрелили из автоматов одновременно. Двоих немцев пули свалили на замусоренный пол, выбили из одежды тучки пыли. Раненые, они слабо ещё шевелились, когда Гришка сходу полоснул по ним очередью.
Третий фриц – молодой совсем, пугливо сжался в углу, безуспешно пытаясь закрыться левой рукой. Бледное мальчишеское лицо сковал страх. Расширенные, наполненные ужасом зелёные глаза уставились на страшных русских, а правая рука непроизвольно отталкивала лежащий рядом «шмайсер», будто мальчишка хотел показать, что больше не будет. Не будет стрелять в русских. И вообще никогда не прикоснётся к оружию.
Пересохшие губы разлепились и с них слетело хриплое:
– Bitte nicht schießen[2]…
Но Сорокин выстрелил.
Пули угодили мальчишке в грудь, выбили пыль из форменной куртки. Его лицо исказила гримаса боли, по телу прошла судорога. Свернувшись калачиком, немец замер рядом с двумя уже мёртвыми фрицами.
– Вот так, сволочи, – удовлетворённо вымолвил Гришка.
– За мной, Булатов! – скомандовал лейтенант Сорокин.
Они по очереди вылезли в окно, напротив которого чадила та самая «тридцатьчетвёрка». Прижались к наружной стене здания, тревожно и быстро осмотрелись.
– Вперёд! – приказал лейтенант и первым побежал к танку.
Гришка поспешил за ним.
У горящей машины они задерживаться не стали, перебежали улицу и запрыгнули в широкое окно, предварительно дав в него по короткой очереди. В комнате, суматошно поводя автоматами, опять осмотрелись.
Никого.
Перевели дух.
– Где наши-то? – спросил Григорий.
– Здесь где-то, – ответил Сорокин и добавил: – Не наскочить бы на них, а то перестреляем друг друга под самый конец войны.
Григорий промолчал. Он знал, что лейтенант говорит дело. В суматохе уличного боя свои могут перестрелять своих, такое случается.
В соседней комнате послышались осторожные шаги. Но неизвестного выдал предательский хруст битого стекла под обувью.
– Кто?! – крикнул Сорокин, распластавшись вместе с Булатовым на полу, выставив перед собой автомат.
Неизвестный из соседней комнаты крикнул:
– Свои, славяне!
– Двигай сюда! – крикнул лейтенант.
– Да это Витя Проваторов! – довольно улыбнулся Гришка, когда тот осторожно показался из соседней комнаты.
Но лейтенант уже и сам узнал своего солдата.
– Где остальные? – спросил он, поднимаясь.
– Здесь, – ответил Проваторов, опуская автомат. – Все живы, слава Богу.
Появились другие разведчики. От взвода их осталось десять человек.
– Что дальше, товарищ лейтенант? – спросил Виктор Проваторов.
– Известно что – к Рейхстагу надо прорываться.
– Товарищ лейтенант, знамя нужно, – подал голос Гришка.
– Ишь, шустрый какой. Знамя ему. Дойти ещё надо до Рейхстага, – буркнул Проваторов.
А лейтенант задумался не надолго и ответил:
– Вот что, славяне. Знамя полка мы сейчас никак не найдём. Но приказ командования надо выполнять. Можно другое знамя соорудить из красной материи.
– А где ж её взять? – удивился Григорий.
– У фрицев и возьмём, – сказал Сорокин. – Ну-ка, славяне, давай по комнатам. Ищем быстро, не затягиваем, через тридцать минут собираемся здесь. И не зевать: фрицы повсюду. Сверим часы.
Солдаты посмотрели на свои наручные часы. У всех разведчиков они были трофейные, отличного качества, снятые с убитых немцев, и у всех как по совпадению – марки «Dugena», изготовленные «Немецким обществом часовщиков Alpina». Это была наиболее распространённая марка, многие фрицы носили такие часы.
Разведчики вышли из квартиры в парадную и осторожно разошлись по этажам.
На третьем этаже в квартире Григорий увидел двух женщин лет тридцати, пугливо жмущихся к стене. Он вскинул автомат. Женщины испуганно вскрикнули.
– Хенде хох! – скомандовал Гришка.
Женщины торопливо подняли дрожащие руки.
А Булатов, оценивая немок на предмет опасности, насмешливо произнёс на плохом немецком:
– Гутен таг, фрау[3]. Фрицы есть? Дойче солдаты?
– Nine… Nine soldaten[4], – торопливо произнесла одна женщина.
– На пол! – властно скомандовал Григорий и повёл автоматом, дабы немки поняли смысл сказанного.
Те беспрекословно и суетливо опустились на пол, закрыв головы ладонями.
Гришка не зря дал такую команду. Убивать безоружных женщин он не хотел, но и получить пулю в спину от оставленных позади немок он не хотел тоже. Мало ли что у них на уме. Пусть лежат – целее будут, а то не ровён час шальная пуля или осколок в окно залетят. Вон что в городе творится!
А Берлин действительно гудел, накрытый грохотом канонады, разрываемый нескончаемой злой перестрелкой. Немцы дрались отчаянно, защищая свои дома. Сдавались немногие. Большинство предпочитали умереть с оружием в руках, несмотря на то, что война вот-вот закончится. Жить бы и жить. Ведь конец войне! Но нет, они умирали, не желая сдаваться русским…
…В понимании Булатова квартира попалась богатая. Да тут все почитай такими и были. И чего этим сволочам не хватало? Чего попёрлись на Советский Союз? А ещё Гришка понимал, хотя и гнал старательно эти мысли, что там, в его далёком и желанном доме – унылая беднота и ни в какое сравнение она не идёт с этим изобилием. От этого в душе давно поселилось странное раздвоение – да, фашисты они, сволочи, но ведь живут лучше и богаче, нежели советские люди…
В спальне Григорий нашёл то, что искали все разведчики. Настоящая кровать с высокими металлическими спинками, украшенными набалдашниками, стояла у стены. Из-под тёмного узорчатого покрывала виднелся кусок красной простыни, накрывавшей большую толстую перину.
«Домой бы такую кровать, – подумал Булатов. – Мамку обрадовать, а то ведь всю жизнь спит на матрасе, набитым соломой».
Тут же вспомнился отец, похоронку на которого мать получила ещё в сорок втором. Тогда Гришке шёл восемнадцатый годок, он добился своего и ушёл на фронт. На передовую попал не сразу, а уж как оказался на ней, то показал себя молодцом: к тому времени как начался штурм Берлина, у Булатова на груди уже красовался Орден Славы третьей степени и сверкали две медали «За отвагу».
Гришка сбросил две большие белые мягкие подушки на пол, сдёрнул узорчатое покрывало. Сорвал с перины простынь, скомкал её, сунув подмышку, вернулся в комнату, где на полу в прежних позах лежали немки. Они пугливо смотрели снизу вверх на молодого русского.
– Я возьму вот это, – протянув руку со скомканной красной простынёй к немкам, отчётливо проговорил Булатов, будто те могли понять его, говорившего почти по слогам.
Женщины поднялись на колени, опустились на пятки и синхронно закивали светловолосыми головами, продолжая голубыми глазами испуганно смотреть на русского.
– Что киваете? – весело спросил Гришка. – Гитлер – капут?
Немки опять энергично закивали.
– То-то, – удовлетворённо хмыкнул Булатов. – Не бойтесь, скоро конец войне. Поживёте ещё. Ауфидерзейн[5].
Уходя, Григорий краем глаза уловил, как женщины обмякли и почти одновременно заплакали, обнявшись.
Он вернулся на место сбора. Лейтенант Сорокин уже находился там.
– Молодец, Булатов! – похвалил он подчинённого, когда тот показал свою находку.
Вскоре вернулись остальные бойцы. И только один из них держал красную скатерть из какого-то плотного материала, тяжёлую, с кисточками.
– Пойдёт, – сказал лейтенант. – Кисточки оторви. Наматывайте эти тряпки на себя, и выдвигаемся.
Каждый из разведчиков понял, чего не досказал командир: если до Рейхстага не дойдёт один, то второй должен, обязан дойти. Кто-то обязан донести самодельное знамя. Ну, а если судьба распорядится так, что не дойти обоим, то дойдут оставшиеся. Заберут материю и дойдут.
Как только солдаты выпрыгнули из окон первого этажа, то сразу были замечены немцами и попали под миномётный огонь. Тяжело ранило одного. Остальные побежали дальше, отстреливаясь на автоматные очереди немцев. Упал убитым ещё один разведчик – тот, что нашёл красную скатерть, и нёс её на себе. Под плотным огнём фрицев снимать с него скатерть никто не стал. Побежали дальше. Теперь с красной материей на теле оставался один Булатов. Он, вместе с остальными, то залегал, то короткими перебежками перемещался дальше.
Так, бросок за броском, солдаты продвигались к намеченной цели…
…И вот он, полуразрушенный, дымящийся пожарами Рейхстаг – символ и средоточие фашизма в понимании всех советских людей. Обитель зла. Это и есть конец войне. Осталось так мало, и так страшно погибнуть именно сейчас.
Перед зданием раскинулась большая Королевская площадь. День стоял ясный, но солнце скрылось за плотной пеленой дыма, отчего казалось, будто наступили сумерки.
Конец ознакомительного фрагмента.