3
Джейн Риццоли стояла над умывальником, уставившись в зеркало на свое отражение, которое не вызывало в ней положительных эмоций. Она не смогла удержаться от сравнения с элегантной Маурой Айлз, всегда царственно спокойной и сдержанной, с неизменно аккуратной прической и сияющими красной помадой губами, выделяющимися на безупречной коже. Образ, увиденный Риццоли в зеркале, нельзя было назвать ни спокойным, ни безупречным. Волосы топорщились, как у привидения-плакальщицы, и под шапкой черных тугих кудряшек лицо казалось особенно бледным и напряженным. «Это не я, – подумала она. – Я не узнаю женщину, которая смотрит на меня. Когда я успела так измениться?»
Вновь подступила тошнота, и Джейн закрыла глаза, отчаянно сопротивляясь рвотному рефлексу, как будто от этого зависела ее жизнь. Но одной силой воли нельзя было остановить неизбежное. Зажав рот ладонью, Риццоли рванула к ближайшей туалетной кабине, и вовремя. Даже после того, как в желудке стало совсем пусто, она еще какое-то время постояла над унитазом, не осмеливаясь покинуть свое укрытие. И в голове настойчиво стучало: это грипп. Пожалуйста, пусть это будет грипп.
Когда наконец тошнота прошла, она почувствовала себя такой опустошенной, что присела на унитаз и привалилась к стене. Думала она о работе, которую предстояло выполнить. О бесконечных допросах, которые нужно было провести, о нудных попытках выудить хотя бы крупицу полезной информации из этих перепуганных молчаливых старух. И самым трудным испытанием было для нее сейчас само присутствие на месте преступления, когда, стоя на ногах, нужно было наблюдать за скрупулезной работой криминалистов, осматривающих помещение в поисках микроскопических улик. Риццоли привыкла быть первой в этой работе, держать под контролем каждый шаг в расследовании. И вот сейчас сидела, запершись в туалетной кабинке, не испытывая ни малейшего желания находиться в гуще событий, за что прежде так боролась. Ей хотелось спрятаться в этом укромном уголке, где было так тихо и где никто не мог видеть ее страданий. Она задалась вопросом: успела ли доктор Айлз что-то заметить? Возможно, нет. Айлз всегда больше интересовалась мертвыми, нежели живыми, и на месте убийства ее внимание было приковано исключительно к трупу.
Наконец Риццоли собралась с силами и вышла из кабинки. В голове заметно прояснилось, желудок успокоился. Дух прежней Риццоли вновь вернулся в ее тело. Подойдя к умывальнику, она прополоскала рот ледяной водой, сбрызнула лицо. Соберись, девочка. Не будь нытиком. Если ребята заметят брешь в твоей броне, они тут же направят туда свои стрелы. Так было всегда. Она взяла бумажное полотенце, промокнула лицо и уже собиралась выбросить бумагу в мусорную корзину, как вдруг замерла, вспомнив постель Камиллы. Кровь на простынях.
Корзина была заполнена наполовину. Среди вороха смятых бумажных полотенец виднелся маленький сверток из туалетной бумаги. Превозмогая отвращение, Риццоли развернула его. Хотя и догадываясь о содержимом, она все-таки вздрогнула при виде чужой менструальной крови. Ей постоянно приходилось иметь дело с кровью, и не далее как сегодня утром она видела ее в избытке возле трупа Камиллы. И все-таки именно эта окровавленная гигиеническая прокладка вызвала у нее содрогание. Она была тяжелой, набухшей. Вот почему ты встала с постели, подумала она. Почувствовала тепло между ногами, влажные простыни. Ты поднялась и пришла в ванную, чтобы сменить прокладку, выбросить промокшую в мусорную корзину.
А потом… Что ты сделала потом?
Джейн вышла из туалета и вернулась в келью Камиллы. Доктор Айлз уже ушла, и Риццоли, оставшись одна, хмуро уставилась на окровавленные простыни – единственное яркое пятно в этой бесцветной комнате. Она подошла к окну и посмотрела вниз, во двор.
Заиндевевшая снежная каша была вся истоптана. К воротам подъехал еще один фургон с телевизионщиками, которые уже готовились к атаке, настраивая спутниковые антенны. История убитой монахини должна была войти в каждый дом. Наверняка станет главным сюжетом новостей, подумала Джейн, ведь мы все с любопытством относимся к монахиням. Их жизнь, предполагающая полное отречение от секса и отшельничество, интригует не меньше, чем вопрос, что же скрывается под их черными монашескими платьями. Именно обет целомудрия представляется самым загадочным; мы не перестаем удивляться, как может человек противиться самому сильному из всех свойственных ему желаний, отвергать то, что назначено ему природой. Их чистота и непорочность возбуждают.
Риццоли скользнула взглядом по двору и остановила его на часовне. «Я сейчас должна находиться там, – подумала она, – дрожать от холода вместе с ребятами из судмедэкспертизы. А не болтаться в этой келье, провонявшей хлоркой». Но только отсюда, из окна этой комнаты, она могла представить себе то, что увидела Камилла, вернувшись из ванной темным зимним утром. Она наверняка увидела свет, пробивавшийся из подслеповатых окон часовни.
Свет, которого там не должно было быть.
Маура посторонилась, когда двое санитаров расстелили на полу чистую простыню и бережно переложили на нее сестру Камиллу. Ей не раз доводилось видеть, как увозят трупы с места преступления. Иногда санитары выполняли свою работу с профессиональным безразличием, а бывало, что и с нескрываемым отвращением. Но случалось и такое, что они относились к жертве с особой нежностью. Такого внимания удостаивались дети, чьи головки осторожно укладывали на носилки и к чьим окоченевшим тельцам прикасались так, будто боялись причинить боль. Сестра Камилла пробудила в санитарах такие же трепетные чувства и вызвала глубокую печаль.
Доктор придержала дверь часовни, пропуская санитаров с носилками, и следовала за ними, пока они медленно шли к воротам. За стенами монастыря уже гудели репортеры и телекамеры готовились снять классические кадры, характерные для любой трагедии: носилки и пластиковый саван, под которым угадывается человеческое тело. Хотя зрители и не увидят жертву, им наверняка скажут, что это молодая женщина, и они тут же представят себе, что скрывается в черном мешке. Их безжалостные фантазии будут оскорблением для Камиллы гораздо большим, чем то, что нанесет скальпель Мауры.
Когда тележку с трупом выкатили за ворота монастыря, репортеры и операторы тут же взяли ее в кольцо, игнорируя отчаянные призывы полицейского отойти.
Только священнику удалось обуздать эту обезумевшую братию. Внушительная фигура в черном, он стремительно вышел за ворота и, вклинившись в толпу, суровым окриком остановил хаос:
– Бедная сестра заслуживает вашего уважения! Почему бы вам не проявить его? Уступите ей дорогу!
Даже репортерам иногда бывает стыдно. Они расступились, пропуская санитаров. Но телекамеры продолжали работать, сопровождая погрузку носилок в машину. После чего переключились на новую добычу – Мауру, которая только что вышла из ворот и направилась к своему автомобилю, кутаясь в пальто, словно оно могло защитить ее от любопытных глаз.
– Доктор Айлз! Вы можете сделать заявление?
– Какова причина смерти?
– …какие-либо свидетельства того, что это убийство на сексуальной почве?
Увертываясь от наседавших репортеров, она нащупала в сумочке ключи от машины и щелкнула кнопкой замка. Уже открыв дверцу, Маура вдруг услышала, что ее окликнули по имени. Это был крик о помощи.
Она обернулась и увидела распростертого на тротуаре мужчину, над которым уже склонились несколько человек.
– Нашему оператору плохо! – кричал кто-то. – Нужна «скорая»!
Маура захлопнула дверцу и поспешила к упавшему мужчине.
– Что случилось? – спросила она. – Он что, поскользнулся?
– Нет, он бежал… и вдруг как-то неожиданно рухнул…
Она присела на корточки возле него. Человека уже перевернули на спину, и она увидела перед собой грузного мужчину лет пятидесяти, лицо которого темнело на глазах. Его камера, украшенная логотипом телеканала, валялась рядом на снегу.
Мужчина не дышал.
Маура запрокинула ему голову, обнажив мясистую шею, и, наклонившись к нему, начала оказывать первую помощь. От несвежего запаха кофе и сигарет ее едва не стошнило. Она подумала о гепатите, СПИДе и прочих вирусных инфекциях, которые можно подхватить от контакта с незнакомцем, и чуть ли не силой заставила себя накрыть губами его рот. С первым же выдохом его грудная клетка поднялась, и легкие наполнились воздухом. Она сделала еще два выдоха, потом пощупала пульс.
Пульса не было.
Она начала расстегивать его куртку и вдруг заметила, что кто-то помогает ей. Подняв голову, Маура увидела перед собой священника, который, стоя на коленях, ощупывал своими большими руками грудную клетку мужчины в поисках анатомических ориентиров. Он вопросительно взглянул на нее, словно ожидая разрешения начать массаж сердца. Она невольно отметила, что у него необыкновенно красивые голубые глаза. А лицо исполнено мрачной решимости.
– Начинайте, – сказала она.
Он включился в работу, считая вслух, так чтобы она не сбилась с ритма искусственного дыхания:
– Раз. Два…
В его голосе не было и намека на панику, в интонациях чувствовалась твердая уверенность человека, который знает, что делает. Ей не нужно было направлять его; они действовали слаженно, как будто давно были единой командой. Дважды они менялись ролями, чтобы дать друг другу возможность передохнуть.
К тому времени, как приехала «скорая», ее брюки уже насквозь промокли от снега и пот катил с нее градом, несмотря на холод. Маура тяжело поднялась с земли и, измученная, наблюдала за тем, как врачи ставят пациенту капельницу, вставляют эндотрахеальную трубку, грузят носилки в карету.
Телекамера, которую выронил оператор, уже работала в руках другого сотрудника канала. Шоу должно продолжаться, подумала Маура, глядя на то, как репортеры взяли в кольцо карету «скорой», освещая теперь другую историю, пусть даже связанную с несчастьем, постигшим их коллегу.
Доктор Айлз повернулась к священнику, который стоял рядом, такой же промокший, как и она.
– Спасибо, – сказала она. – Я так поняла, вам уже доводилось оказывать первую помощь.
Он улыбнулся и пожал плечами:
– Только манекену. Думал, что мои навыки никогда не пригодятся. – Он протянул ей руку для пожатия. – Даниэл Брофи. А вы судмедэксперт?
– Маура Айлз. Это ваш приход, отец Брофи?
Он кивнул:
– Моя церковь в трех кварталах отсюда.
– Да, я видела ее.
– Как вы думаете, мы спасли его?
Она покачала головой:
– Когда пульса так долго нет, результат бывает неутешительным.
– Но есть шанс, что он выживет?
– Очень небольшой.
– Что ж, даже если и так, мне бы хотелось думать, что мы ему помогли. – Священник бросил взгляд на телевизионщиков, которые все еще суетились вокруг кареты «скорой помощи». – Позвольте, я провожу вас к машине, пока на вас не набросилась эта толпа.
– Их следующей жертвой будете вы. Надеюсь, вы к этому готовы.
– Я уже пообещал сделать заявление. Хотя ума не приложу, что они хотят от меня услышать.
– Они каннибалы, отец Брофи. Им нужно вашего свежего мяса. Чем больше, тем лучше.
Он рассмеялся:
– Тогда мне следовало бы предупредить их, что мясо будет очень жилистым.
Вместе они направились к ее машине. Маура чувствовала, как липнут к ногам мокрые брюки, которые уже начали покрываться ледяной коркой. По возвращении в морг, подумала она, сразу же нужно переодеться, а брюки повесить сушиться.
– Если уж мне придется делать заявление, – сказал Брофи, – может, мне следовало бы знать кое-что? Вы можете мне что-то сказать?
– Вам нужно обратиться к детективу Риццоли. Она руководит расследованием.
– Как вы думаете, это было единичное нападение? Не пострадают ли и другие прихожане?
– Я занимаюсь только жертвами, а не убийцами. Поэтому не могу сказать, какой мотив был у преступника.
– Монахини уже немолоды. Они не могут оказать сопротивление.
– Я знаю.
– Так что им сказать? Всем сестрам, живущим в религиозных общинах? Что даже за монастырскими стенами они не в безопасности?
– Никому из нас не гарантирована полная безопасность.
– Боюсь, это вовсе не то, что я хотел бы им сказать.
– Но именно это им придется услышать. – Маура открыла дверцу машины. – Я воспитывалась в католической семье, отец. И привыкла думать, что монахини неприкосновенны. Но только что я увидела, что стало с сестрой Камиллой. Если такое могло случиться с монахиней, тогда что говорить о нас, мирянах. – Она села за руль. – Желаю вам удачи с прессой. И очень сочувствую.
Отец Брофи захлопнул дверцу машины и посмотрел на нее сквозь стекло. Она мельком взглянула на его клерикальный воротничок; он производил не меньшее впечатление, чем его лицо. Казалось бы, такая узкая белая полоска, но именно она выделяла священника из толпы, делала особенным. Недосягаемым.
Он махнул рукой на прощание. Потом обернулся к надвигающейся на него толпе репортеров. Маура увидела, как он расправил плечи и глубоко вздохнул. Затем стремительной походкой двинулся навстречу журналистам.
«В результате общего анатомического обследования и с учетом истории болезни субъекта, страдавшего при жизни гипертонией, я считаю, что смерть вызвана естественными причинами. Наиболее вероятным мне представляется острый инфаркт миокарда, возникший за двадцать четыре часа до смерти и спровоцировавший желудочковую аритмию, которая и привела к летальному исходу. Предполагаемая причина смерти – фатальная аритмия, вызванная острым инфарктом миокарда. Продиктовано Маурой Айлз, доктором медицины, Бюро судебно-медицинской экспертизы штата Массачусетс».
Маура выключила диктофон и уставилась на распечатанные диаграммы с анатомическими ориентирами тела мистера Самюэля Найта. Старый шрам после аппендэктомии. Синяки на ягодицах и нижней части бедер – там скапливалась кровь в те часы, когда он, уже мертвый, сидел на кровати. Свидетелей последних минут жизни мистера Найта не было, но доктор Айлз могла представить его ощущения в эти мгновения. Внезапная дрожь в груди. Возможно, короткая паника, охватившая его, когда он осознал, что это трепещет сердце. И потом – постепенное сползание в темноту. «Ваш случай, мистер Найт, из самых легких», – подумала она. Короткая запись на диктофон – и больше никаких хлопот с этим трупом. Быстротечное знакомство завершится ее подписью на протоколе вскрытия.
В электронном почтовом ящике хранились и другие протоколы, которые ей предстояло прочитать и подписать. А в холодильной камере ожидал своей очереди свежий труп Камиллы Маджинес, чье вскрытие было назначено на девять утра завтрашнего дня в присутствии Риццоли и Фроста. Просматривая протоколы, делая пометки на полях, Маура не переставала думать о Камилле. Озноб, который охватил ее утром в часовне, до сих пор напоминал о себе, и она сидела за столом в свитере, вновь и вновь переживая мгновения утреннего визита.
Маура встала из-за стола, чтобы проверить, высохли ли ее шерстяные брюки на радиаторе. Почти сухие, подумала она и, развязав пояс на талии, сняла рабочие штаны, в которых так и ходила всю вторую половину дня, после чего с удовольствием надела теплые брюки.
Вернувшись к столу, Маура взглянула на изображения цветов, висящие на стене. Словно в противовес своей мрачной работе, она декорировала офис в жизнеутверждающем стиле. В углу буйно разросся фикус – объект особой заботы Мауры и Луизы. Стены украшали плакаты в рамках: букет белых пионов и голубых ирисов, ваза с пышными розами, склонявшими стебли под тяжестью бутонов. Когда гора бумаг на столе становилась слишком высокой, а груз общения со смертью оказывался чересчур тяжелым, доктор отвлекалась на эти фотографии и думала о своем саде, вспоминала запах жирного чернозема и яркую зелень весенней травы. Она думала о живом и растущем, а не о смерти и разложении.
Но в этот декабрьский день весна казалась, как никогда, далекой. Ледяной дождь стучался в окно, и Маура с ужасом подумала о том, как поедет домой. Посыпали городские дороги солью или опять придется скользить по льду?
– Доктор Айлз! – прозвучал по телефону внутренней связи голос Луизы.
– Да?
– Вам звонит доктор Бэнкс. Он на первой линии.
Маура напряглась.
– Это… доктор Виктор Бэнкс? – тихо спросила она.
– Да. Он сказал, что звонит по делам благотворительного фонда «Одна Земля».
Маура молчала, глядя на телефон, и чувствовала, как холодеют руки. Она уже не слышала, как барабанит в окно дождь. Слышала только, как бьется ее сердце.
– Доктор Айлз!
– Он звонит издалека?
– Нет. Сначала он оставил сообщение, а теперь звонит из отеля «Колоннада».
Маура нервно сглотнула:
– Я не могу сейчас ответить.
– Он звонит уже второй раз. Сказал, что знаком с вами.
Да. Еще как знаком.
– А когда он звонил в первый раз? – спросила Маура.
– Днем, когда вы были на месте преступления. Я оставила записку на вашем столе.
Маура обнаружила три розовых листочка, спрятавшиеся под стопкой папок. Вот она: «Доктор Виктор Бэнкс. Звонил в 12.45». Маура смотрела на знакомое имя, пребывая в глубоком смятении. «Почему именно сейчас? – удивлялась она. – Почему после всех этих долгих месяцев ты вдруг решил позвонить мне? С чего ты взял, что имеешь право вернуться в мою жизнь?»
– Что ему сказать? – спросила Луиза.
Маура глубоко вздохнула:
– Скажи, что я перезвоню.
«Когда буду готова, черт возьми!»
Она скомкала записку и швырнула ее в мусорную корзину. А еще через мгновение, чувствуя, что не в силах сосредоточиться на бумажной работе, поднялась и надела пальто.
Луиза с удивлением взглянула на нее, когда доктор вышла из кабинета, уже одетая. Обычно Маура уходила из лаборатории последней и не раньше половины шестого. Сейчас еще не было пяти, и Луиза только собиралась отключить свой компьютер.
– Поеду пораньше, чтобы не попасть в пробку, – сказала Маура.
– Думаю, вы уже опоздали. Видели, что творится на улице? Большинство офисов уже закрылись.
– Когда это они успели?
– В четыре.
– Тогда почему ты еще здесь? Шла бы домой.
– За мной муж заедет. Моя машина в ремонте, помните?
Маура поморщилась. Да, действительно, Луиза что-то говорила утром насчет машины, но она, разумеется, забыла. Как всегда, ее мысли были сосредоточены на мертвых, а на голоса живых она не обращала внимания. Маура смотрела, как Луиза обматывает шею шарфом, надевает пальто, и думала: «Мне совершенно некогда слушать. Мне не хватает времени на то, чтобы общаться с людьми, пока они живы». Вот уже год она работала в этом офисе, но почти ничего не знала о личной жизни своего секретаря. Она никогда не видела мужа Луизы, знала только, что зовут его Вернон. Она не могла вспомнить, где он работает и чем занимается, отчасти из-за того, что Луиза редко делилась с ней подробностями своей жизни. «Не моя ли в том вина? – спрашивала себя Маура. – Может, она чувствует, что мне не хочется слушать, что мне гораздо уютнее со скальпелями и диктофоном, чем с окружающими людьми?»
Они вместе вышли в холл и направились к служебному выходу на автостоянку. Шли молча, никакого светского разговора – просто попутчики.
Муж ждал Луизу в машине, дворники яростно скребли по стеклу, разгоняя снежные хлопья. Маура махнула рукой на прощание, когда Луиза с мужем отъехали, и поймала на себе недоуменный взгляд Вернона, который, видимо, не понял, что за женщина машет им вслед, словно давно их знает.
Словно она вообще кого-то знает.
Она пересекла стоянку, опустив голову и осторожно ступая по наледи. Ей нужно было заехать еще в одно место. Исполнить еще одну обязанность, прежде чем рабочий день закончится.
Она поехала в больницу Святого Франциска проведать сестру Урсулу.
Она не работала в больнице со времен интернатуры, но в памяти до сих пор были свежи мрачные воспоминания о последнем этапе стажировки в отделении интенсивной терапии. Она помнила мгновения паники, мучительную борьбу с хроническим недосыпом. Помнила ту ночь, когда в ее смену умерли сразу трое пациентов, и после этого в ее врачебной практике все пошло наперекосяк. Вновь переступив порог реанимации, она почувствовала, как зашевелились вокруг нее призраки прошлых забот и неудач.
Блок интенсивной терапии больницы Святого Франциска состоял из станции скорой медицинской помощи и двенадцати боксов для пациентов. Маура подошла к стойке администратора и предъявила свое служебное удостоверение:
– Я доктор Айлз из бюро судебно-медицинской экспертизы. Могу я посмотреть карту вашей пациентки, сестры Урсулы Рауленд?
Администратор удивленно взглянула на нее:
– Но пациентка еще жива.
– Детектив Риццоли попросила меня проверить, в каком она состоянии.
– А-а… Карта вон в том шкафу. Ячейка номер десять.
Маура подошла к стеллажу и достала из ячейки больничную карту пациентки из бокса № 10. Первой страницей шел предварительный оперативный отчет. Краткая запись была сделана нейрохирургом сразу после операции:
«Локализована и дренирована массивная субдуральная гематома. Пролом в правой теменной части черепа очищен от обломков и осушен. Дуральный разрыв закрыт. Полный отчет об операции продиктован. Джеймс Юэнь, доктор медицины».
Она пролистала записи, сделанные медсестрами, в которых отмечалось послеоперационное состояние пациентки. Внутричерепное давление оставалось стабильным благодаря внутривенным вливаниям маннитола и ласикса и принудительной гипервентиляции легких. Похоже, было сделано все необходимое; теперь оставалось только ждать, как проявятся последствия черепно-мозговой травмы.
Захватив с собой карту, Маура направилась к десятому боксу. Дежуривший у двери полицейский узнал ее:
– Здравствуйте, доктор Айлз.
– Как пациентка? – осведомилась она.
– Да все так же. Думаю, еще не очнулась.
Маура посмотрела на опущенные занавески, закрывавшие койку:
– Кто с ней?
– Врачи.
Она постучала по косяку двери и прошла в бокс. Возле кровати стояли двое врачей. Один был высоким мужчиной азиатской наружности с цепким взглядом темных глаз и густой серебристой шевелюрой. Нейрохирург, подумала она, и прочитала на его бирке: «Доктор Юэнь». Врач, стоявший рядом, был значительно моложе – лет тридцати с небольшим, широкоплечий. Его длинные светлые волосы были убраны в аккуратный хвост. «Прямо-таки плейбой, а не доктор медицины», – подумала Маура, разглядывая загорелое лицо мужчины с глубоко посаженными серыми глазами.
– Извините за вторжение, – сказала она. – Я доктор Айлз, судмедэксперт.
– Судмедэксперт? – недоуменно произнес доктор Юэнь. – Вам не кажется, что ваш визит несколько преждевременен?
– Детектив, возглавляющая расследование, попросила меня проведать вашу пациентку. Вы ведь знаете, что была еще одна жертва.
– Да, слышали.
– Завтра я провожу ее вскрытие. И мне хотелось бы сравнить характер ранений, нанесенных обеим жертвам.
– Думаю, вам мало что удастся увидеть. Во всяком случае, сейчас, после операции. Вам лучше бы взглянуть на рентгеновские снимки и томограмму, которые мы сделали при ее поступлении.
Маура посмотрела на пациентку и вынуждена была признать, что доктор прав. Голова Урсулы была плотно забинтована, и стараниями хирурга раны изменились. Жертва находилась в глубокой коме и была подключена к аппарату искусственного дыхания. В отличие от хрупкой Камиллы, Урсула была женщиной полной, ширококостной и массивной, с простым круглым лицом – вылитая жена фермера. Трубки внутривенного вливания оплетали ее мясистые руки. Левое запястье обхватывал медицинский браслет с надписью: «Аллергия на пенициллин». Правый локоть был обезображен уродливым шрамом, толстым и белым, – следствие старой травмы. «Сувенир из заграничной миссии?» – задалась вопросом Маура.
– В операционной я сделал все возможное, – сказал Юэнь. – Теперь будем надеяться, что доктору Сатклиффу удастся предотвратить осложнения.
Маура посмотрела на врача с конским хвостом, и тот, кивнув, улыбнулся.
– Я Мэтью Сатклифф, лечащий врач, – сказал он. – Она не была на приеме вот уже несколько месяцев. До недавнего времени я даже не знал, прикреплена ли она к больнице.
– У тебя есть телефон ее племянника? – спросил Юэнь. – Он мне звонил, а я забыл записать его номер. Он сказал, что свяжется с тобой.
Сатклифф кивнул:
– Конечно. Будет проще, если с семьей буду общаться я. Кому, как не мне, знать о состоянии ее здоровья.
– И каково оно сейчас? – поинтересовалась Маура.
– Я бы сказал, по медицинским показаниям, стабильное, – ответил Сатклифф.
– А по неврологии? – Маура взглянула на Юэня.
Тот покачал головой:
– Пока рано что-либо говорить. Операция прошла нормально, но, как я только что говорил доктору Сатклиффу, даже если она придет в сознание – а этого может и не произойти, – скорее всего, она не вспомнит подробностей нападения. Ретроградная амнезия часто сопутствует травмам головы. – Он отвлекся на пиликанье своего пейджера. – Прошу прощения, но мне нужно сделать звонок. Доктор Сатклифф посвятит вас в историю болезни. – С этими словами он стремительно удалился.
Сатклифф протянул Мауре стетоскоп:
– Можете осмотреть ее, если хотите.
Доктор Айлз взяла стетоскоп и подошла к койке. Какое-то мгновение она просто наблюдала за дыханием Урсулы. Ей редко приходилось осматривать живых, и сейчас она пыталась вызвать в памяти свои клинические познания, смущаясь оттого, что доктор Сатклифф может понять, насколько беспомощной она ощущает себя перед телом, в котором еще бьется сердце. Она так долго работала с мертвыми, что испытывала дискомфорт от предстоящего осмотра живого организма. Сатклифф стоял в изголовье кровати, Маура ощущала неловкость в присутствии этого мощного мужчины с широкими плечами и пристальным взглядом. Он наблюдал за тем, как она светила ручкой-фонариком в глаза пациентки, пальпировала ее шею. Пальцы скользили по теплой коже, и это ощущение было несравнимо с тем, что она испытывала, когда касалась остывшей плоти.
Неожиданно Маура распрямилась:
– Справа нет каротидного пульса.
– Что?
– Слева пульс четкий, а справа его вообще нет. – Она раскрыла медицинскую карту и пробежала глазами пометки, сделанные в ходе операции. – А, вот. Анестезиолог упоминает об этом. «Отмечено отсутствие правой каротидной артерии. Скорее всего, обычное анатомическое отклонение».
Сатклифф нахмурился, и его загорелое лицо вспыхнуло румянцем.
– Я и забыл об этом.
– Выходит, это у нее давно – отсутствие правой каротидной артерии?
Он кивнул:
– Врожденное.
Маура вставила в уши стетоскоп и подняла больничную сорочку, обнажая большие груди Урсулы. Кожа была бледной и молодой, несмотря на преклонный возраст монахини. Десятилетиями скрываемая тяжелыми одеждами, она избежала вредного воздействия солнечных лучей. Прижав диафрагму стетоскопа к груди Урсулы, Маура услышала размеренное биение сердца. Это пульсировало сердце человека, победившего смерть.
В бокс заглянула медсестра:
– Доктор Сатклифф! Звонили из рентген-кабинета, сказали, что снимки грудной клетки готовы к просмотру. Можно спуститься вниз.
– Спасибо. – Он взглянул на Мауру. – Вы сможете посмотреть и снимки черепа, если захотите.
В лифте они оказались в компании шести молоденьких медсестер. Изящные создания со свежими личиками и блестящими волосами, они весело хихикали, бросая восхищенные взгляды на доктора Сатклиффа. При всей своей внешней привлекательности он, казалось, не замечал их внимания, с серьезным видом наблюдая за тем, как на световом табло меняются номера этажей. «Магия белого халата», – подумала Маура, вспоминая далекие годы, когда она еще подростком подрабатывала в больнице Святого Луки в Сан-Франциско. Доктора казались ей тогда небожителями. Непогрешимыми и непотопляемыми. Теперь, когда она сама была врачом, ей было хорошо известно, что белый халат не страхует от ошибок. И не гарантирует неприкосновенности.
Она смотрела на юных практиканток в накрахмаленных халатиках и вспоминала себя шестнадцатилетнюю – но не хохотушку, как эти девчонки, а тихую и серьезную. Ей уже тогда была знакома мрачная сторона жизни. И ее инстинктивно влекло к мелодиям в минорном ключе.
Двери лифта открылись, и девушки высыпали из кабины – веселая бело-розовая стайка, – оставив Мауру с Сатклиффом одних.
– Они меня утомляют, – сказал он. – Столько энергии! Мне бы десятую ее часть, особенно после ночного дежурства. – Он взглянул на нее. – У вас они часто бывают?
– Ночные дежурства? Мы чередуемся.
– Я так понимаю, ваши пациенты не требуют срочного вмешательства.
– Да, это не то что у вас здесь, в окопах.
Он рассмеялся, разом преобразившись и став похожим на озорного мальчишку-серфера:
– Жизнь в окопах. Да, иногда именно так. Как на передовой.
Рентгеновские снимки уже ждали их на стойке администратора. Сатклифф взял большой конверт и понес в просмотровую комнату. Развесив снимки на экране, он щелкнул выключателем.
Вспышка света пронзила черноту снимка, и на экране отчетливо проявились ломаные линии раны, молниями пронизывающие кости черепа. Маура смогла увидеть картину травм. Первый удар пришелся на правую височную кость, и тонкая трещина протянулась к уху. Второй, более мощный, был нанесен следом и проломил свод черепа, оставив глубокую вмятину.
– Сначала он ударил ее в висок, – сказала доктор Айлз.
– Почему вы решили, что именно этот удар был первым?
– Потому что первая трещина останавливает расползание поперечной, от второго удара. – Она ткнула в снимки. – Видите, эта линия останавливается прямо здесь, в точке пересечения. Каким бы сильным ни был удар, трещина не может преодолеть брешь разлома. Из этого можно сделать вывод о том, что сначала был нанесен удар в висок. Возможно, она отворачивалась. Или просто не видела, как он подошел сбоку.
– Для нее это было неожиданностью, – сказал Сатклифф.
– К тому же удар был достаточно сильным, и она упала. Последовал новый удар, уже в эту область головы. – Маура указала на второй перелом.
– На этот раз он буквально раскрошил ей череп.
Сатклифф снял рентгеновские пленки и прикрепил к экрану распечатки томограммы. Компьютерная томография позволяла заглянуть в человеческий череп и детально исследовать мозг. Маура увидела места скопления крови из лопнувших сосудов. Поднявшееся давление сжало мозг. Эти травмы были потенциально так же опасны, как те, что убийца нанес Камилле.
Но человеческая анатомия и степень выносливости индивидуальны. В то время как молодая монахиня не выдержала ран, сердце Урсулы продолжало биться и тело отказывалось отпускать душу. Это не было чудом, просто очередной гримасой судьбы, как бывает, когда ребенок падает с шестого этажа и отделывается царапинами.
– Меня удивляет, что она вообще выжила, – пробормотал он.
– Меня тоже. – Маура посмотрела на Сатклиффа. Рассеянный свет от проектора падал ему на лицо, подчеркивая острые углы скул. – Эти удары наносили, чтобы убить.