Глава 5
СЕМЕЙКА КЕЛЛИ. «НА САМОМ ДЕЛЕ ОНИ ОЧЕНЬ МИЛЫЕ ЛЮДИ…»
К тому моменту, когда Грейс закончила Академию, они с Доном уже были уверены, что поженятся. Дон хотел расписаться прямо в Нью-Йорке, но Грейс настаивала на его знакомстве с родителями. Дон знакомиться с супругами Келли не хотел. По рассказам Грейс он уже составил себе представление о них: люди не слишком интеллектуальные, чванливые, к тому же ярые католики… А он был не только представителем богемы, не в меру интеллектуальным и слишком бедным, но еще и евреем, иудеем, и настоящее его имя было – Мелвин Шварц. Он сменил имя на благозвучный, а главное – вполне американский псевдоним, поскольку в обществе США 40-х годов царил лютый антисемитизм. Дон предчувствовал, что знакомство с родителями Грейс добром не закончится. И ведь можно было просто пожениться и жить вместе, и быть счастливыми! У него за плечами был неудачный брак, но как раз сейчас он получил разрешение на развод, и чувствовал себя свободным – для второй, и как он был убежден, удачной попытки создать семью с девушкой, которую Дон обожал. Однако Грейс настояла: «Она утверждала, что ее родители – милые люди, что им все равно, еврей я или нет; они, мол, даже не будут иметь ничего против того, что я все еще не развелся с женой, – правда, она сама еще не поставила их об этом в известность. Она беспрестанно твердила мне, что ее родители проявят понимание».
Между тем, родители уже успели выспросить Грейс о претенденте на ее руку. И готовили жениху «торжественную встречу». Брат Грейс, Келл, признался, что мать заранее рассказала ему, что из себя представляет Дон Ричардсон: «Она велела мне в пятницу привести к нам домой троих моих самых симпатичных и спортивных друзей. Один из них был олимпийским чемпионом в плавании стилем «баттерфляй» и внешне смахивал на Кирка Дугласа; второй был здоровенным на вид парнем, похожим на штангиста (он был моим партнером в гребле и вдобавок подрабатывал спасателем в Оушн-Сити). Пригласил я также и третьего – высокого, крупного парня, тоже из пловцов. Я намекнул им, что этот режиссеришка – настоящий хлюпик (так я понял из рассказа моей матери). Когда они вошли в комнату, то с такой силой стали пожимать этому парню руку, что он в две секунды оказался на полу».
Грейс Келли с родными в Оушен-Сити, Нью-Джерси. Сентябрь 1954 г.
Младшая сестра, Лизанна, вспоминала другое: «Весь их разговор сводился к евреям: еврейские анекдоты, еврейский акцент и все такое прочее. Я готова была сквозь землю провалиться. Мне с трудом верилось, что это все происходит со мной».
Для Дона встреча с родными Грейс оказалась тяжелым испытанием. «Они все выглядели потрясающе, напоминая персонажей рекламного ролика. Ее отец был просто великолепен. Он выглядел как греческий бог. Они все выглядели как греческие боги. Мать тоже была хороша. Старшая сестра – писаная красавица, младшая же – еще ребенок. У брата была мощная шея, как у Сильвестра Сталлоне».
Грейс в присутствии родных стушевалась и за все время встречи не проронила ни слова.
«Я не верил своим глазам. Вместо привычной Грейс в углу сидела худенькая, молчаливая, испуганная девчушка – та самая, которую я однажды вечером встретил в лифте, – возмущался Ричардсон. – Тот ужин стал одним из самых чудовищных событий в моей жизни. Я ведь был уже взрослым человеком. Кроме моей работы в академии, я уже начал ставить в Нью-Йорке спектакли с участием Хелен Хейс. Но для них все это было пустым звуком. Когда мы наконец вернулись в дом ее родителей, отец задержался на лестнице, желая убедиться, что я действительно пойду к себе в комнату, а она – к себе. Последнее, что он сказал мне: «Утром мы едем в церковь. Не желаете присоединиться?» – можно подумать, ему не было известно, что я еврей».
Актриса на фотосессии для фильма «Поймать вора»
Но худшее ждало его впереди.
Дон и Грейс отправились навестить дядю Джорджа (который, в отличие от Джека Келли и его семейства, принял Ричардсона вполне доброжелательно), потом Грейс покатала возлюбленного по городу, показывая места, с которыми у нее были связаны особенно теплые воспоминания. Они беседовали: Дон говорил, что ее родители никогда его не примут, и что Грейс нужно сделать выбор в пользу свободы и карьеры, и их брака, и немедленно уехать. Грейс упорно твердила, что ее родители – милые люди, и что он это поймет, когда познакомится с ними поближе.
Когда они вернулись домой, Ма Келли ждала их на пороге.
– Грейс, немедленно иди в свою комнату! – скомандовала она дочери.
Грейс испуганно покорилась.
Развернувшись к Дону, Ма Келли рявкнула:
– Я требую, чтобы вы сию же минуту покинули этот дом!
Поднявшись в комнату, которую ему отвели в доме Келли, Ричардсон обнаружил, что его вещи обыскали. «Все было выброшено, – с отвращением и возмущением вспоминал он годы спустя. – Она даже и не подумала замаскировать то, что натворила. У меня с собой было письмо от моего адвоката о новом рассмотрении моего развода. Оно валялось открытое сверху, а рядом – конверт. А по соседству – упаковка презервативов, которые я прихватил на тот случай, если нам с Грейс удастся где-нибудь уединиться. Грейс всегда оставляла заботу о подобных вещах мне».
Когда Дон уезжал, дом казался пустым. Он не смог даже попрощаться с Грейс.
«Я выплакала все глаза, я прошла через настоящий ад, если не хуже» – писала она три недели спустя своей подруге по «Барбизону». Родители узнали о ее связи с мужчиной, который еще не был разведен, и о том, что Грейс больше не девственница. Теперь они грозили ей заточением, хотели запретить возвращение в Нью-Йорк.
Во время конной прогулки
«Надеюсь, я беременна», – приписала Грейс в конце послания.
К своему великому сожалению (и к сожалению для Дона Ричардсона) беременна она не была.
В Нью-Йорк она все же вернулась. Начала играть на сцене. Продолжала сниматься в рекламе. Продолжила и отношения с Доном Ричардсоном. Но семья Келли готова была на все, лишь бы избавиться от недостойного претендента на руку дочери. Отец предложил Ричардсону заплатить отступные, лишь бы тот оставил в покое Грейс. Брат звонил по ночам и грозил переломать Дону все кости. А Грейс, когда Дон рассказал ей об этом, обиделась: «Она только пробормотала, что они в действительности очень милые люди, и в один прекрасный день я смогу их понять, и вообще мы все поймем друг друга, и все будет отлично».
Разумеется, ничего не было отлично. Неприязнь родных действовала на влюбленную Грейс, как холодный душ. Ричардсон продолжал обожать ее, но постоянно чувствовал себя униженным: Келли его оскорбляли, а Грейс не была готова даже признать этот факт, не то чтобы встать на его сторону. А потом он узнал, что Грейс изменяет ему с другим мужчиной. С Клодиусом Шарлем Филиппом, распорядителем банкетов отеля «Уолдорф-Астория». Что привлекло Грейс в этом человеке, похожем на испуганную сову, непонятно. Но для Дона это был удар посерьезнее, чем дикарское отношение со стороны родных Грейс. Однако отказаться от женщины, которая его опьяняла, Ричардсон не мог. Их отношения – неровные, болезненные – продолжались еще несколько лет…
Шарль Филипп тоже пытался свататься к Грейс. И тоже натолкнулся на жесткое противодействие семьи. Он был дважды разведен, да и профессия его не вызывала у Келли восторга. Они и над ним поглумились от души. И опять Грейс не смогла принять сторону возлюбленного.
Фотосессия Милтона Грина, 1954 г.