III
Если весть о грачевском крокодиле переполошила такое ученое учреждение, как «Общество усмирения строптивых животных», то само собою разумеется, что весть эта более всех должна была поразить Анфису Ивановну Столбикову, во владениях которой он появился и успел уже столько накуролесить. Хотя Анфиса Ивановна не имела никакого понятия ни о морских змеях, ни об ужасах, производимых крокодилами, тем не менее, однако, она сознавала инстинктивно, что тут дело что-то не ладно, и немедленно собралась в село Рычи к священнику отцу Ивану с целью, во-первых, отслужить молебен с водосвятием, а во-вторых – посоветоваться: что ей делать и что такое именно крокодил? Отец Иван на грех уехал в город, а был дома только сын его Асклипиодот. Хотя старушка и недолюбливала его за что-то, но, имея в виду, что ветрогон этот {так называла Столбикова Асклипиодота) чуть было не сделался жертвою крокодила, она решилась порасспросить его о случившемся и повыпытать от него, насколько крокодил этот страшен и насколько следует его опасаться. Асклипиодот предложил старухе чаю, усадил ее в мягкое кресло, а сам, усевшись у ног ее, наговорил ей таких ужасов, что даже волос становился дыбом. По словам его, крокодил вышел, ни дать ни взять, похожим на то чудовище, которое обыкновенно рисуется на картинах, изображающих Страшный суд, и которое своею огненною пастью целыми десятками пожирает грешников.
Увидав нечаянно в окошке проходившего мимо пономаря, того самого, которого крокодил вытащил за косичку на берег, Анфиса Ивановна подозвала его; но и пономарь ничего утешительного ей не сообщил, а объявил, что от страха у него до сих пор трясутся и руки и ноги и что во всем теле он чувствует такую ломоту, как будто у него все кости поломаны и помяты; а в конце концов, показав косичку, объяснил, что от прежней у него и половины не осталось. Анфиса Ивановна растерялась окончательно и решилась проехать к г. Знаменскому. Асклипиодот проводил старушку до экипажа, посадил ее, застегнул фартук тарантаса, и Анфиса Ивановна отправилась.
Г. Знаменский, как только узнал цель посещения Анфисы Ивановны, тотчас же прочел ей письмо «Общества усмирения строптивых животных» и статьи газет о морских чудовищах, и сверх того дал ей честное слово, что как только получит от Вольфа книги о крокодилах, то тотчас же явится к ней почитать об них, и кончил тем, что появление крокодила в Грачевке есть великое бедствие, грозящее превратить данную местность в пустыню.
Анфиса Ивановна все это выслушала и вдруг почувствовала, что ей что-то подкатило под сердце, почему в ту же минуту оставила г. Знаменского и прямо отправилась к земскому фельдшеру Нирьюту. Осмотрев старуху, фельдшер объявил ей, что относительно ее здоровья положительно нет никакой опасности, что у нее просто легонькое спазматическое состояние аорты и что он даст ей амигдалину, от которого все это пройдет; относительно же крокодила Нирьют высказал свое удивление, что Мелитина Петровна продолжает купаться, и именно на том самом месте, где он постоянно шалит. При этом он совершенно основательно заметил, что если крокодил намеревался поглотить Асклипиодота, мужчину довольно рослого и плотного, то, по всей вероятности, поглотить даму для него будет несравненно легче, не говоря уже о том, что тело Мели-тины Петровны, как вообще дамское, без сомнения, нежнее и слаще грубого тела Асклипиодота. Анфиса Ивановна приняла капли, но, услыхав, что крокодилы глотают людей, поспешила уехать от фельдшера и снова завернула к отцу Ивану.
Подъехав к дому священника, она увидала у калитки Веденевну – старушку, вынянчившую детей отца Ивана, Старушка сидела на завалинке и, видимо, была не в духе.
– Веденевна, здравствуй! – проговорила Анфиса Ивановна.
– Здравствуйте, матушка! – ответила та.
– Что… не приехал ли?
– Приехал!.. Принесла нелегкая… – проворчала нянька.
– Повидаться бы мне с ним хотелось…
– Выбрали времечко – нечего сказать!
– А что?
– Да такой злющий приехал, что не знаю, с которого боку и подходить к нему…
Анфиса Ивановна перепугалась даже.
– Случилось разве что? – спросила она шепотом.
– А пес его знает, прости господи, – ответила нянька, И, подойдя к тарантасу, прибавила:
– Письмо какое-то, вишь, из Москвы получил и такой бунт поднял, что хоть святых вон выноси.
– Что же это за письмо такое?
– А уж этого не знаю, матушка… Знаю только, что когда письмо он прочел, так сейчас же бросился к сыну и давай кричать на него… Уж он кричал, кричал… Такой-то крик поднял, что я перепугалась даже, прибежала в комнату, а он меня чуть не в шею… «Вон! говорит: старая ведьма!.. Нечего сказать, вынянчила дитятку!» Да на меня с кулачищами.
Анфиса Ивановна побледнела, сердце ее забилось еще болезненнее, но тем не менее она все-таки решила повидаться с отцом Иваном.
– Хотелось бы мне молебен с водосвятием отслужить! – проговорила она: – сама видишь, какие времена-то переживаем…
– Последние времена, что и говорить! – проговорила нянька со вздохом.
– Бог знает, что случиться может! А как помолишься-то, все-таки на душе легче будет…
– Что же, зайдите, матушка… Может, теперь и остыл маленько…
Когда Анфиса Ивановна вошла в залу, священник был один и, заложив руки за спину, быстро ходил из угла в угол. При виде вошедшей Анфисы Ивановны он даже не остановился, не благословил ее по обыкновению, а только кивнул головой да рукою указал на стул.
Анфиса Ивановна молча уселась, вздохнула и только тогда, когда немного собралась с духом, спросила робко:
– Ты что это из угла в угол-то бегаешь! Укусил, что ли, тебя кто-нибудь?
– Укусил!
Анфиса Ивановна опустила голову, вздохнула и, немного помолчав, прошептала совершенно уже упавшим голосом:
– Дожили!
– Да-с, дожили! – повторил отец Иван, продолжая шагать по комнате. – Настали времена – нечего сказать!
– Как же быть-то теперь? – робко спросила старушка и устремила на отца Ивана умоляющий о спасении взор.
– Известно как! Терпеть приходится!.. Терпи…
– Терпи! – передразнила его Анфиса Ивановна и, недовольная таким ответом, даже ногой затопала. – Терпи! Отчего же прошлой зимой, когда волки двух лучших твоих овец зарезали, ты не терпел!.. Нет, ты, несмотря на свой сан, воспрещающий тебе убивать, за ружье ухватился и две ночи караулил волков на задворке!.. Ведь ты убил волка-то! а теперь терпение проповедуешь!..
– Да, терпение! – перебил ее с досадой отец Иван: – ибо теперь ружье ничего не поможет. Бога мы прогневили… вот он нас и наказует…
– Он же и помилует! – перебила его Анфиса Ивановна.
– Верно-с, а все-таки в ожидании… терпи!.. Вот я и терплю. Вам известно, весь век свой я прожил спокойно… всю жизнь свою посвящал труду, не ради себя, а ради детей своих… О них, о них заботился, а вышло, что дети не поняли этого. Я устраивал, созидал… а дети созданное разрушают! Родители ищут в детях утешения, благодарности, а дети, наоборот, приносят огорчения…
И, переменив тон, отец Иван добавил:
– Последние дни доживаем, сударыня!.. Прогневили господа бога!
– Ну, а в городе как? – спросила Анфиса Ивановна: – ведь ты, кажись, в город ездил?
– Ездил-с.
– Там как?
Отец Иван даже рукой махнул.
– Неужели и там тоже? – спросила Анфиса Ивановна едва слышным голосом.
– То же самое. Куда ни кинь, повсюду клин! Расскажу вам про себя. Нужно мне было в городе с одного приятеля купца триста рублей за лошадь получить… приезжаю – и что же? Купец оказался банкротом, и вместо трех радужных я три красненьких получил!.. Да это еще ничего! А вот если бы вы газеты почитали, так не то бы еще узнали.
– Сейчас только Знаменский читал мне! – перебила его Анфиса Ивановна,
– Читал? – спросил отец Иван.
– Целый час никак!
– И прекрасно! Следовательно, вам все известно.
– Может быть, врут газеты!.. – нерешительно заметила старушка.
– Нет-с, не врут, а все, что вам читали, все это верно…
– Может, в других-то местах и нет ничего!..
– Везде-с! повсюду! – перебил ее отец Иван. – Там, смотришь, банк слопали; в другом месте концессию проглотили; в третьем армейский провиант сожрали… Э, да что и толковать!.. Лопавня, сударыня, такая пошла повсюду, что не знаешь, куда и прятаться! Того и гляди – живьем проглотят!..
И, махнув рукой, он снова зашагал по комнате.
– Да воскреснет бог! – шептала Анфиса Ивановна.
– А все почему? – продолжал он; – потому что господа бога прогневили, святые заповеди его забыли, владыку небесного на житейскую суету променяли! Из православных христиан в идолопоклонство обратились! Вот царь небесный и огневался: «Коли так, говорит, так вот нате же, пожирайте друг друга!» И резон! – добавил отец Иван, сделав одобрительный жест. – Ведь гнев господень и прежде проявлялся… Пробегите священную историю и вы убедитесь. Припомните потоп всемирный, Содом и Гоморру…
– Да ты про что это говоришь-то? – спросила Анфиса Ивановна, не совсем понимавшая отца Ивана. – Про что говоришь-то? Про крокодилов, что ли?
– Про них, сударыня, именно про них, ибо твари эти и суть крокодилы. Глотать, пожирать, забыть совесть, лопать без разбора, помышляя лишь о своем маммоне. Чего же вам еще, скажите, бога ради!.. Точно, не опровергаю, и в старину водились крокодилы, жадные были тоже, но до таких размеров не доходили!.. Помню я очень хорошо… Была, в мое время, в Питере инвалидная касса разграблена, так виновный – мучимый угрызениями совести, жизни себя лишил, а нынешние расхитители не только не лишают себя жизни, а даже обижаются, что их суду предают. Что же это за времена такие?.. Как тут быть? Как жить?.. Как горю помочь?.. Следовало бы за разрешением всего этого прибегнуть к тому, кто все разрешает и устрояет, к царю небесному, но небесный царь отвратил свое лицо от нас! Мы к нему, а он вопрошает нас; «Вам что угодно, господа? Зачем пожаловали? Ведь у вас иной бог есть, к нему и идите!» А идти к иному богу, к златому тельцу, все одно что самому в крокодила превратиться.
Анфиса Ивановна все это слушала, слушала и, наконец, вышла из терпения.
– Ну, – проговорила она, вставая с места: – правду сказала нянька твоя, что с тобой сегодня говорить невозможно! Ты из города-то совсем дураком воротился! Пил, что ли, много, – бог тебя знает! Только ты, сударик, такую чепуху несешь, что даже уши вянут. Златому тельцу я, друг любезный, не поклоняюсь, – стара я веры-то менять! – живу по-старинному, как отцы жили, а заехала я к тебе вот зачем. Желаю я, чтобы ты завтра утром у меня в доме молебен с водосвятием отслужил и хорошенько всю усадьбу святой водой окропил… Слышишь, что ли?
– Слышу, матушка, слышу…
– А коли слышишь, так, значит, и приезжай часов в девять утра. Да смотри! служить без пропусков и все, какие есть на этот случай, молитвы привези и прочти. А то ведь я знаю тебя! – прибавила она, грозя пальцем: – про золотого-то тельца ты толкуешь, а сам первый, с позволения сказать, пятки у него лижешь…
И, проговорив это, Анфиса Ивановна бросила на отца Ивана гневный взор и вышла из комнаты. Отец Иван словно замер на месте, не понимая, чему именно приписать гнев старушки. Только немного погодя, когда завернул к нему г. Знаменский и принялся толковать о появившемся в Грачевке крокодиле, отец Иван сообразил, в чем именно дело, и, забыв на этот раз и полученное из Москвы письмо, и обанкротившегося купца, и кражи банков, разразился неистовым смехом.
– Ой, – кричал он, – ой, не могу!.. Постой, дай отдохнуть!.. Отвернись на минутку, чтобы я твоего смешного лица не видал…
И, упав на кресло, он крепко схватился руками за готовый выскочить кругленький живот свой.
– Теперь я понимаю! – проговорил он немного погодя, отирая ладонью катившиеся по щекам слезы. – Так вот по какому случаю молебен-то требуется!.. Теперь понимаю!.. А я-то с ней аллегории разводил!..
И затем, вдруг вскочив с кресла и подбежав к г. Знаменскому, удивленно смотревшему на него и словно ошеломленному всею этою сценою, он ударил его по плечу и проговорил:
– А знаешь ли, приятель, какой я дам совет тебе…
– Какой? – спросил Знаменский,
– Брось-ка ты все свои занятия да ложись-ка поскорее в больницу, а то у тебя что-то глаза нехорошие.
Знаменский оскорбился и, не простясь даже с отцом Иваном, вышел из комнаты. Отец Иван проводил его насмешливым взглядом и принялся опять шагать по комнате. Так проходил он с полчаса, наконец подсел к окну, вынул из кармана скомканное письмо и начал читать его. По мере того как чтение доходило к концу, лицо отца Ивана становилось все мрачнее и мрачнее, а дочитав письмо, он снова скомкал его, сунул в карман и опять принялся шагать по комнате.
Вошел Асклипиодот – робкий, испуганный, пристыженный, и, увидав отца, бросился ему в ноги.
– Батюшка! – проговорил он: – я опять к вам! Выручите, съездите в Москву, затушите дело…
Но отец Иван словно не замечал сына и продолжал ходить по комнате…
Между тем Анфиса Ивановна на возвратном пути из села Рычей в свою усадьбу встретила Ивана Максимыча. Он шел по дороге и подгонял прутиком корову, еле-еле тащившую ноги.
Иван Максимыч был старик лет пятидесяти, с красным носом и прищуренными глазами. Когда-то при откупах служил он целовальником, в настоящее же время занимался портняжеством и торговлею мясом, поставляя таковое окрестным помещикам. Прежде ходил в длиннополых сюртуках, в настоящее же время, вследствие проникнувшей в село Рычи цивилизации, а некоторым образом повинуясь и правилам экономии, носил коротенькие пиджаки, и, в тех же видах, заправлял панталоны в сапоги. Водки, однако, как бы следовало человеку цивилизованному, Иван Максимыч не пил, и почему суждено ему таскать при себе красный нос – остается тайной. Не было ни одного человека в околотке, не было ни одного ребенка, который не знал бы Ивана Максимыча. Он всегда говорил прибаутками, часто употреблял в разговорах: «с волком двадцать, сорок пятнадцать, все кургузые, один без хвоста» и т. п. И потому, как только, бывало, завидят его идущим в фуражке, надетой на затылок, так сейчас же говорили: «Вон с волком двадцать идет!» Иван Максимыч был местною ходячею газетой. Рыская по всем окрестным деревням и разыскивая коров, доживающих последние дни свои, с гуманною целию поскорее покончить их страдания, он все видел и все знал, рассказывал все виденное и слышанное довольно оригинально, и потому болтовня его слушалась охотно, хотя и была однообразна.
Увидав Ивана Максимыча, Анфиса Ивановна приказала кучеру остановиться.
– Слышал? – проговорила Анфиса Ивановна, подозвав к себе Ивана Максимыча.
– Насчет чего это? – спросил он, снимая фуражку и подходя к тарантасу.
– О крокодиле-то?
– О, насчет крокодильных делов-то! – проговорил он, заливаясь смехом, причем глаза его сузились еще более, а рот растянулся до ушей, обнажив искрошенные зубы. – Вот где греха-то куча! Большущий, вишь, желтопузый, с волком двадцать!..
– Как! – подхватила Анфиса Ивановна. – Разве их двадцать?
– Сорок пятнадцать, все кургузые, один без хвоста.
– Кургузые?.. разве ты видел? – добивалась Анфиса Ивановна.
– Вот греха-то куча! – продолжал между тем Иван Максимыч, даже и не подозревая ужаса Анфисы Ивановны. – Должно, ухорский какой-нибудь!.. Ведь этак, чего доброго, крокодил-то, пожалуй, насчет проглачивания займется… и всех нас того!..
Анфиса Ивановна махнула рукой и приказала ехать. Домой она воротилась чуть живая и, несмотря на то, что по приезде приняла тройную порцию капель, чувствовала, что сердце ее совершенно замирает. Старушка бросилась в комнату Мелитины Петровны, чтобы хоть от нее почерпнуть что-либо успокаивающее, но Мелитина Петровна, увидав тетку со шляпкой, съехавшей на затылок, и с шалью, тащившеюся по полу, только расхохоталась и ничего успокоительного не сказала.
Анфиса Ивановна легла спать, положила возле себя горничную Домну, а у дверей спальни лакея Потапыча, чего прежде никогда не делала, и, несмотря на это, все-таки долго не могла заснуть, а едва заснула, как тут же из-под кровати показался крокодил и, обвив хвостом спавшую на полу Домну, приподнял свое туловище по направлению к кровати и, разинув огненную пасть, проглотил Анфису Ивановну!