Графы Лудольф. Глава первая. Графы де Лудольф Неаполитанского королевства (Е. С. дель Мурго, 2013)

Как было сказано в предисловии, эта книга посвящена династии графов де Лудольф – неаполитанским дипломатам, семье бабушки моего мужа графини Текле де Лудольф – последней представительнице этого благородного семейства, ближайшие родственники которой состояли в родстве с известными военачальниками и дипломатами Российской империи.

Хотелось бы немного рассказать о самом Неаполитанском королевстве и о его столице Неаполе, где довелось жить и служить на протяжении нескольких столетий представителям семьи графов де Лудольф.

Неаполитанское королевство, просуществовавшее с 1282 по 1816 год, располагалось в Южной Италии и занимало территорию нынешних Кампании, Калабрии, Базиликаты, Молизе и Абруццо. Правила королевством сначала Анжуйская династия, потом – Арагонская, последней же стала испанская династия Бурбонов. К 1832 году население королевства составляло 5 700 000 человек.

В 1816 году Неаполитанское королевство объединилась с Сицилией и стало называться Королевством Обеих Сицилий, а в 1861 году вошло в состав объединенной Италии.

Период времени, с которого начинается повествование, большей частью ознаменован правлением Фердинанда IV (1751–1825) и его жены Марии Каролины (1752–1814) – дочери императрицы Австрии Марии-Терезии.

Царствующая чета растила детей, плела политические, военные и светские интриги в зимней резиденции неаполитанских королей – во дворце в самом центре Неаполя – и в летней резиденции – дворцовом комплексе города Казерта.

Королевский дворец очень красив и величествен. Главным фасадом он выходит на просторную площадь дель Плебешито, названную так в честь референдума 1946 года, в результате которого пала итальянская монархия. Работы по сооружению дворца, выполненному в стиле барокко, начались в 1600-х годах архитектором Доменико Фонтана. В начале XVIII века здание было расширено, а после пожара 1837 года в него были привнесены элементы неоклассицизма. Протяженный фасад увенчан часами и звонницей. В его нижнем этаже в 1888 году архитектор Ванвителли спроектировал восемь ниш со статуями правителей Неаполя. Интерьер дворца состоит из 17 залов, уставленных предметами искусства. Залы выполнены преимущественно в неоклассических традициях: в стиле ампир и необарокко. Здесь также располагается придворный театр, огромная капелла и национальная библиотека со знаменитыми папирусами из Геркуланума. Перед массивными воротами с юго-запада величественно возвышаются укротители коней Петра Клодта, снятые императором Николаем I с Аничкова моста и подаренные в 1846 году Фердинанду II за гостеприимство, оказанное супруге русского царя во время ее путешествия по Италии. В 1851 году точно такие же укротители были вновь воспроизведены Клодтом.

У дворца великолепная просторная терраса, с которой император Николай Первый с супругой любовались Неаполитанским заливом. Алексей – сын Петра Первого в 1717 году скрывался там от своего злобного родителя, и его хитростью увез оттуда сотник Петр Толстой. С этой же террасы любовались видами Вольфанг Гете и барон фон Клодт, а также наполеоновский ставленник Мюрат.

Одна из самых выдающихся картин «Король Неаполитанский с семьей на лоне природы» с изображением неаполитанской королевской четы, созданная в 1783 году швейцарской художницей Ангеликой Кауфман, находится в художественной коллекции музея княжества Лихтенштейн.

Из письма Элеоноры де Лудольф-Пиянелль – тети Норины, как ее называли в семье, написанного 23 июля 1906 года, в день рождения юной графини Теклы де Лудольф – бабушки моего мужа Маттео:

Je dedie les pages suivantes a une enfant de 9 ans avec l espoir qu` en le lisant plus tard elle pourra s interesser a connaitre en partie au moins ce que furent dans les generations precedantes les alliances contractees par sa famille et les liens de parentes que nous avons pu malgre les differences de pays, conserver assez longuement avec plusieurs de ses membres.

Notre famille originaire d Erfurt, ville situee dans le Coeur de l Allemagne etait completement allemande jusqu`a l anne 17… Avant cela un de nos ancetres Job Ludolf avait deja acquis une notoriete dans les sciences. Mon pere possede sa vie et le livres qu` il a publies L annee 17… un de ses membres Giullaume de Ludolf pousse par le desir de voyager et de s`instruire quitta cette petite ville et vint s etablire a Vienne aupres de sa mere. Elle etait catholique, et il ne tarda pas a embrasser luimeme cette religie. A Vienne il fit la connaisance du commandant des troupes espagnoles en Italie, et l`attacha a sa personne, l`ammena en Italie, et le garda longuement aupres de lui pendant les campagnes qui eurent lieu.Dans la siute, Charles de Bourbon infant d`Espagne, ayant conqius le Royaume de Naples y fut reconnu Roi sous le titre de Charles 3.

Элеонора де Лудольф рассказывает Текле о происхождении семьи графов де Лудольф. Она пишет, что их немецкий род происходит из города Эрфурта региона Турингия.

Первый представитель династии – Хиоб Лудольф увлекался наукой. Более известен другой де Лудольф – Гульельмо Маурицио, который в один прекрасный момент переезжает со своей мамой из Эрфурта в Вену, где знакомится с командиром испанских войск и вместе с ним попадает в Италию.

Мне удалось немного дополнить биографию Гульельмо Маурицио.

Гульельмо Маурицио де Лудольф (2 февраля 1710 – 28 марта 1793, Пера) рожден, по одной версии, в городе Айзенах (Eisenach), по другой – в Салгарде (Salgard).

Его отцом был Карл Кристиан Лудольф (1664–1733?), неудачно вложивший все свое состояние в поиски золота, наделавший множество долгов и позже приговоренный из-за этого к тюремному заключению. Страсть к благородному металлу погубила его политическую карьеру, и Кристиан был вынужден отказаться от должности помощника герцога Саксонии и городского асессора города Эрфурта. Он чудом избежал наказания, скрывшись в Дании благодаря поддержке двоюродного брата – Генриха Вильгельма Лудольфа.

Немецкая семья Лудольфов из Эрфурта относилась к среднему классу, но, тем не менее, имела определенный вес и влияние в городе и даже в регионе благодаря деду Кристиана – Хиобу Лудольфу, который первым в семье сделал неплохую политическую карьеру в местной мэрии.

Дед Хиоб Лудольф (1583–1651) был женат на Юдит Брант (1594–1665) и имел двоих сыновей.

Старший сын, Хиоб (1624–1704), родился в Эрфурте и умер во Франкфурте. Он был математиком, филологом, одним из основателей востоковедения и африканистики, автором грамматики амхарского языка. Он трижды состоял в браке: первый брак был заключен с Марией Димпфел (1639–1676), второй его женой стала Анна Катерина Мюллер (1642–1685), а в браке с последней избранницей Хиоба – Марией Катериной фон Лерзнер (1642–1695) – родились двое детей – Карл Кристиан (1664–1733) и Сюзанна Магдалена (?). Сюзанна Лудольф и ее муж Адольф Кристиан Аверманн (1646–1738) не оставили после себя потомства.

Карл Кристиан, 10 мая 1697 года заключивший брак с австрийкой Кристин Софи Сондорф (Christin Sophie Sondorf), имел двоих детей. Старший, Жироламо, рожденный в 1708 году в Эрфурте и скончавшийся там же в 1764 году, был профессором медицины и химии, а так же личным лекарем архиепископа Магонзы. Младший, Гульельмо Маурицио (1710–1793), стал дипломатом Неаполитанского королевства. Именно от него и происходит род бабушки моего мужа Маттео – графини Теклы Лудольф.

Второй сын деда Хиоба Лудольфа – Георг Генрих (1615–1669) – служил секретарем в шведском посольстве при заключении Вестфальского мира, а позже – чиновником в Эрфурте и советником майницкого курфюрста. Он был дважды женат: в первый брак он вступил с Юдит Маргаретой Зельтцер (16(?) –1663), от которого родился Иоанн Хиоб (1649–1711), математик и бургомистр города Эрфурта. Второй брак Георг Генрих заключил с дочерью сенатора Мартой Шмидт Бенинья (Martha Schmidt Benigna), от которого родились Георг Мельхиор (1667–1740) – известный адвокат в Эрфурте и юрисконсульт при дворе герцога Саксен-Айзенах, и второй сын – Генрих Вильгельм (1665–1712) – всемирно известный филолог.

Теперь подробнее о двоюродном брате Кристиана – Генрихе Вильгельме, с чьей помощью тому удалось избежать тюрьмы и позора.

Генрих Вильгельм Лудольф был талантливым филологом, автором первой в мире грамматики разговорного русского языка.

Еще в молодости он выучил идиш и арабский, работал у датского посла Кристиана фон Ленте (Christian von Lenthe), затем стал секретарем принца Георга Датского, а позже служил у герцога Кумберландского (Duca di Cumberland). К сожалению, по состоянию здоровья Генриху Вильгельму приходится отказаться от дипломатической работы, и он переезжает на постоянное проживание в Англию, где ему выделяют пенсию в 500 скудо золотом.

Весной 1692 года английское правительство поручает Лудольфу специальное задание – посетить Россию и по возможности установить торгово-дипломатические отношения с этой страной.

Получив все необходимые инструкции в Лубекке и даже не попрощавшись с друзьями в Гамбурге, он отправляется в Ревель. В начале ноября он напишет своим друзьям из Нарвы, что из-за тяжелой болезни царя Петра Великого ему и другим иностранцам на несколько недель запрещен въезд в Россию.

Время ожидания в Нарве Генрих Вильгельм использует для изучения русского языка.

Наконец, в январе 1693 года ему удается продолжить свое путешествие.

Генрих Вильгельм Лудольф некое время пробудет в Москве. Самые же яркие впечатления и воспоминания останутся у Лудольфа от посещения Санкт-Петербурга, где ему посчастливиться лично познакомиться с императором Петром I.

Знаток музыки (почти все члены династии Лудольфов обожали музыку и хорошо в ней разбирались) и виртуозный мастер игры на различных музыкальных инструментах, он имел честь продемонстрировать свое искусство самому государю, чем приятно поразил монарха и доставил ему большое удовольствие.

Во время своего пребывания в России Генрих Вильгельм встречался и с высшим русским духовенством, познакомился с патриархом Адрианом, имел с ним продолжительную беседу, поразив патриарха и всех присутствовавших своими глубокими научными познаниями.

В январе 1698 года Генрих Вильгельм возвращается в Англию, перенесет тяжелую болезнь и даже операцию. Выздоровев, он начнет работу над грамматикой русского языка.

«Grammatica Russica», написанная на латыни, является первой книгой грамматики разговорного русского языка, предназначенной для купцов и путешественников. Она представляет собой некое введение в изучение языка, на котором говорили от Архангельска до Астрахани и от Ингерманландии до Китая.

Книга выйдет в свет в 1696 году в Оксфорде, и первые ее экземпляры автор отправит государю Петру Великому и его наставнику Петру Борисовичу Голицыну (1654–1714), покровительством которого Лудольф смог воспользоваться во время своего пребывания в России.

Будет не лишним отметить, что Генрих Вильгельм являлся близким другом замечательного педагога и теолога, основателя Франкского фонда в Халле, школ для сирот и педагогического колледжа Августа Германа Франке (1663–1727). Именно Лудольф впервые привез в Халле шрифты кириллицы, на которых в XVIII веке была напечатана первая в Германии русская книга. Именно из Халле Петр I приглашал педагогов для учреждения гимназий в России, а для руководства гимназий в Москве Франке лично отбирал педагогов. Мудрый русский государь отправил немало молодых людей на обучение к Франке в Халль.

Из всего вышесказанного следует, что связь семьи Лудольф с Россией (хотя еще не родственная, а, скажем так, тематическая) датируется началом XVII века.

Итак, мы теперь знаем, что у Кристиана Лудольфа был сын – Гульельмо Маурицио.

Как складывалась жизнь Гульельмо Маурицио в юности, доподлинно неизвестно. Известно лишь, что появился он на родине своей матери Кристины Софии Сондорф – в Вене – в 1725 году, сопровождая на первый венский конгресс герцога де Лирия.

Позже, в 1727 году, он едет с герцогом в Санкт-Петербург, поскольку де Лирия назначен туда послом Испании. В Неаполь Лудольф попадает тоже благодаря герцогу, возглавлявшему в 1734 году одно из подразделений армии Бурбонов, захватившей власть в Неаполитанском королевстве. В 1738 году Гульельмо Маурицио поступает на службу в министерство иностранных дел Неаполитанского королевства в качестве переводчика. В 1741 году он становится секретарем посла в Константинополе, работая сначала под руководством Джузеппе Фитокиетти, затем – с заменившим его Никола де Майя.

Несомненно, такая неординарная личность, как герцог де Лирия, достойна подробного упоминания.

Жакобо Франсиско Фитц Джеймс Стюарт, герцог де Лирия и Херика (Jacobo Francisco Fitz James Strewart Duque de Liria y Xerica) (1696–1738) – дюк Лирийский, как его называли русские, принадлежал к одному из самых знатных семейств Европы. Прямой потомок Марии Стюарт, он получил образование во Франции, но в отличие от своего отца, маршала и герцога де Бервика, поступил не на французскую, а на испанскую службу. Он становится на три года первым испанским посланником при русском дворе, отстаивая не только испанские интересы, но также интересы Священной Римской империи – в ту пору союзницы Испании. Перед его отъездом король Филипп V вручает ему инструкцию, в которой было написано следующее:

«Вы – первый посланник короны нашей при дворе, куда Вы назначаетесь». А также монарх настоятельно просит герцога проявлять в России благоразумие в вопросах веры:

«Такая осторожность уже сама по себе нужна для Вашей службы и для исполнения возложенных на Вас обязанностей, но она тем более важна при дворах, которые не исповедуют нашу святую религию и где поступки, дела и суждения католиков служат предметом внимания и обсуждения».

Дипломатическая миссия герцога совпала по времени с борьбой придворных группировок за власть, о чем он очень подробно рассказал в своем дневнике «Записки герцога де Лирия-Бервика, бывшего испанского посла при российском дворе, 1727–1731 годы», а также в подробных донесениях испанскому монарху.

На период правления Петра II приходится расцвет деятельности испанского посланника, русский император награждает его высшими русскими орденами: Св. Андрея Первозванного и Св. Александра Невского.

Герцог Лирийский активно участвует и в миссионерской деятельности. В России уже тогда ходили упорные слухи о якобы возможном объединении двух церквей: православной и римско-католической. Одним из инициаторов этого проекта выступил герцог де Лирия, но встретил яростный отпор со стороны известного русского проповедника и государственного деятеля, в чьих руках находилась практически вся церковная жизнь столицы, Феофана Прокоповича, архиепископа Новгородского.

В своем рвении к объединению двух религий де Лирия со своим помощником Бернардо де Риберу и вовсе утратили чувство реальности, для достижения своей цели они даже были готовы пойти на вмешательство в дела суверенного государства Российского. Де Риберу пошел на открытый конфликт с Феофаном, который закончился тем, что монаху-доминиканцу пришлось срочно покинуть Санкт-Петербург в 1730 году.

К тому же русская императрица Анна Иоанновна остается верна дружбе с Римской империей и разрывает свой союз с Испанией.

Таким образом, план политического альянса Испании и России, задуманный де Лирия, терпит крах, и испанский посланник, наделавший долгов и разорившийся, вынужденно покидает Россию в ноябре 1730 года. После этого Россия и Испания разрывают свои дипломатические отношения на целых 30 лет.

Поскольку в воспоминаниях членов династии графов Лудольф утверждается, что Гульельмо Маурицио сопровождал герцога де Лирия в Россию, то вполне возможно, что и граф Лудольф стал свидетелем вышеописанных исторических событий.

Надо подчеркнуть, что герцог де Лирия оказал большое влияние на формирование личности молодого Лудольфа, который остался без отцовских напутствий и советов.

Не кто иной, как герцог Лирийский, пристроит симпатичного, молодого и смышленого иностранца Гульльемо Маурицио Лудольфа переводчиком в только что созданное в Неаполитанском королевстве морское военное ведомство. Проработав там несколько лет, Лудольф попросится в Турцию, якобы для изучения восточных языков. Начав карьеру с самой низшей должности в Османской империи, граф дослужится до министра, и практически вся его жизнь будет связана с этой непростой, но, безусловно, интересной страной.

В 1750 году, уже находясь на дипломатической службе в Константинополе, граф Лудольф женится на француженке, придворной даме королевы Амелии, Лудовике Виктории Катрин Шабер (1725–1793), дочери Филиппа Шабера (1696–1751) и Анастасии Костон (1707–1770).

Гульельмо Маурицио с небольшими перерывами проработает в Турции чрезвычайным и полномочным министром с 1747 до 1789 год, умрет там же и будет похоронен на местном католическом кладбище рядом со своей женой Катрин Шабер, отошедшей в мир иной на месяц раньше супруга.

В те времена в Турции дипломатические представительства находились в новом квартале Константинополя – Пера, что располагался на южном берегу Золотого Рога.

Одной из основных задач графа де Лудольфа как дипломата было установление долгосрочного и надежного товарообмена между Турцией и Неаполитанским королевством.

Дело это было совершенно новым и трудно реализуемым, поскольку уже тогда «таможня не давала добро», а если и «давала добро», то за отдельную плату. Неаполитанский дипломат жаловался, что неаполитанские министры инертны, ленивы и совершенно не хотят затруждать себя текущей работой и способстовать продвижению торговых отношений между Турцией и Неаполем.

Министр иностранных дел Тануччи, серьезный политик и, выражаясь современным языком, топ-менеджер Неаполитанского королевства, вместе с Лудольфом пытался расшевелить неаполитанское общество – аристократов, торговцев и церковь, владевшую огромными землями, и убедить их в необходимости товарообмена между двумя странами. Но все же основное препятствие Тануччи усматривал в высоких таможенных сборах для иностранных торговцев – фактически поборах. Его меткое определение таможни того времени как нельзя более актуально выглядит и сегодня:

«Дорогая таможня – это чума для коммерции, родная мать контрабанды и испепеляющий огонь для всех иностранных торговцев и для самих подданных королевства. Принимая во внимание все это, я бы сказал, что мы сами большие турки, чем сами турки».

В 1772 году он активно помогает продуктами и всем необходимым захваченному русскими войсками Константинополю.

Гульельмо Маурицио де Лудольф причислен к дворянству Святой Римской империи с присвоением титула графа 30 октября 1778 года, согласно сертификату Hoch und Wohlgeboren.

От брака де Лудольф – Шабер родились:

Гульельмо Костантино (17 августа 1755 – 20 февраля 1839), Вильхельмина Костанца (1752–1807) – будущая жена графа Франсуа Сен-При, и Карл (год смерти – 1802), получивший свое имя в честь Карла III, покровителя графа де Лудольфа. Он стал дипломатом, жил и работал в Швеции. Женат никогда не был.

Прежде чем перейти к следующему поколению Лудольфов, хотелось бы сказать несколько слов о семье Катрин Шабер и о диаспоре иностранцев, живших в XVII–XVIII веках в Константинополе.

Семья французского происхождения Шабер (Chabert), первые представители которой переехали в Турцию еще в 1660 году, слыли неплохими аптекарями, врачами, ювелирами и потомственными драгоманами.

Члены этой семьи охотно вступали в брак с армянами-католиками и, хотя предпочитали оставаться под покровительством султана, сохраняли при этом свою веру и независимость в профессиональной деятельности.

Как же получилось, что в Турции обосновались многочисленные итальянцы, а позже, с возникновением дипломатических миссий, к ним присоединились представители других национальностей?

Ответ на этот вопрос восходит к временам крестовых походов, когда небольшая группа коммерсантов (не более тысячи человек, преимущественно выходцев из Генуи и Венеции, и в меньшей степени из Неаполя и Флоренции), решила обосноваться и пустить корни на турецкой земле. Их называли Italo-levantini.

С 1453 года Константинополь окончательно переходит к Турции, и тогда итало-левантийцы начинают обосновываться не только в Константинополе, а и в Смирне и других турецких городах, строят свои дома, католические церкви, занимаются коммерцией, поддерживают свои религиозные и национальные традиции, предпочитая родниться исключительно с другими католическими семьями европейского происхождения. С момента возникновения дипломатических представительств к этой общине примыкают выходцы из Франции, Англии, Голландии, России и Германии. Заключая браки в кругу диаспоры, они, таким образом, приходились друг другу если не близкими, то дальними родственниками уж точно. Что любопытно, даже места в дипломатических миссиях передавались родственникам как бы по наследству. Например, глава семьи, уходя на пенсию, рекомендовал правительству своего сына в качестве полномочного министра, а секретарем-стажером работал, условно говоря, его внук, советником – шурин, и так далее. Это была в своем роде дипломатическая мафия.

Н.С. Всеволожский так описывает Перу и левантийцев той эпохи:

«Галата, что по соседству с Перой, когда-то была подарена Михаилом Палеологом генуэзцам за их помощь в борьбе с Балдуином II (1264 г.) С тех пор местные жители пользовались относительной свободой и составляли своеобразную общину в турецкой столице. В Галате увидите пеструю толпу со всех концов христианского мира. Эта часть города сохраняет во всей первоначальной пестроте своего древнего населения предприимчивый дух торговых республик Италии. Это не Восток, не мусульманский город, а то что Европа назвала Левантом – случайный сброд итальянцев, немцев, славян Адриатического залива, греков с Ионических островов, французов, испанцев, англичан, шведов и американцев; между ними исчезают почти коренные жители Востока. Значительную часть жителей Перы составляли католики. Кроме домашних церквей и европейских посольств, располагавшихся в Пере, католики имели две церкви, своих капуцинов и иезуитов, и исключительное право звонить в два колокола».

Русский художник И. Захаров подчеркивает в своих воспоминаниях о Константинополе, что в Пере нет почти ни одного турецкого дома – сплошь европейские.

Да и что представлял собой Константинополь того времени? Правда ли, что это был роскошный восточный город или это всего лишь миф?

Ответ можно найти в воспоминаниях путешественников. Европейский путешественник Колас пишет: «Дорог в Турции нет, поля плохо обработаны, дома дурно построены, не имеют печей. Улицы столицы неудобны для проезда экипажей, завалены нечистотами и полны бродячих собак. Вилок и ложек не полагается за обеденным столом, но что за беда – они не чувствуют нужды в поддержании цивилизации…»

Другой вояжер пишет следующее: «Что касательно столь прославленной в Европе азиатской роскоши, совершенно был разочарован. Она существует только в воображении восточных поэтов. На деле в турецком доме нигде ни порядочно присесть, ни спокойно прилечь нельзя, со всех сторон ветер дует, дождь через плохую крышу в комнату льет, везде грязь, неопрятность и нечистота».

Еще одно нелестное описание Османской империи предлагает французский путешественник Шарль Дуваль (1825–1826) в своем опусе «Два года в Константинополе и Морее».

«…Обольщение, производимое видом Константинополя снаружи, скоро исчезает, и очарование прекращается, как скоро войдете во внутренность города. Противоположность сия даже так велика, что какое-то уныние нападает на душу и овладевает ею, когда, проходя в первый раз по городу, видишь улицы узкие, грязные, извилистые и дурно вымощенные; дома деревянные или каменные, неправильно выстроенные, некрасивые и непрочные. Движение народонаселения, столь живое и разнообразное в наших больших городах, там настолько монотонно, что печалит воображение. Физиономия турок вообще важна и беспокойна. Смех, кажется, им не известен; они не позволяют себе движений, обличающих мысль – видно людей, привыкших к деспотизму».

Да, в непростых условиях приходилось жить иностранным дипломатам и левантийцам, но, тем не менее, они прижились, а многие даже устроились с известным шиком – владели красивыми виллами и неплохо зарабатывали на самой Османской империи.

Прилагаю короткий список наиболее известных иностранных семейств, проживавших в XVIII–XIX веках в Константинополе: Ludolf, Chabert, Testa, Fonton, Cingria, Chirico, Pisani, Mille, Salzani, Saint-Priest, Galizzi и многие другие.

Конечно, одним из наиболее известных итальянских семейств, на протяжении многих лет проработавших в Османской империи, является династия графов Лудольф, три поколения которой представляли неаполитанский двор в Константинополе: Гульельмо Маурицио, Гульельмо Костантино и Джузеппе Костантино.

Как говорится, отец за сына в ответе, в том смысле что, рекомендуя свое чадо вместо себя на престижный и высокий государственный пост, родитель был уверен, что не подведет своего короля и страну, которую представляет, а вот за других родственников, принятых на работу, бывало иногда очень стыдно.

У Катрин Шабер, жены Гульельмо Маурицио, был брат Пьетро, вроде себе приличный, воспитанный, образованный молодой француз, вот и принял его к себе на работу граф Лудольф в дипломатическое представительство на должность переводчика и личного помощника, а тот взял и обрюхатил турчанку, которая прислуживала в миссии.

А ведь, как известно, иметь близкие отношения и жениться на турчанках иностранцам было строго-настрого запрещено, это приравнивалось к преступлению, а несчастным женщинам, имевшим неосторожность влюбиться в иноверца, грозил вечный позор, изгнание и даже смертная казнь!

Благодаря быстро распространившимся по городу слухам о любовном романе Пьетро Шабера с молодой турчанкой, ситуация вышла из-под контроля. Увы, слухи дошли до самого султана. И знаете, что предпринимает владыка земли турецкой? Он переодевается так, чтобы никто не смог его узнать и проникает в дом молодого Шабера, и сам лично убеждается в их любовных отношениях.

После этого, естественно, султан официально заявляет министру графу Лудольфу, что присутствие молодого Шабера в его стране более не желательно. Об этом информирован и министр иностранных дел Неаполитанского королевства Бернардо Тануччи (Bernardo Tanucci (1698–1783)).

Вот что он пишет в своем письме от 29 ноября 1760 года своему послу в Константинополе Гульельмо Маурицио Лудольфу:

«Необходимо как можно быстрее уладить скандал, причиной которого стал молодой переводчик Шабер. Какой позор на мои седины! По моему глубокому убеждению, этот молодой человек просто болен сексом и не может более оставаться в Пере, так как нет никакой уверенности, что, закончив одну любовную авантюру, Шабер не начнет и другую. Как вам хорошо известно, про это узнал сам Султан и дает ему ровно пять месяцев, чтобы собрать свои вещи и убраться навсегда из Турции. Для начала я его перевожу в наше консульство в Патрасе».

Пьетро Шабер был навсегда изгнан из Турции, но, как не странно, этот эпизод не сказался отрицательно на его дипломатической карьере: в будущем он станет генеральным консулом на Кипре, в Греции и Польше.

У Катрин Шабер был еще один брат, чья внучка, Мари Генриэтта Сесилия Шабер (г.р. 1813), в 1832 году вышла замуж за Федерико де Кирико (1805–1864), который с 1812 по 1832 год работал на русское представительство в Константинополе, сначала под руководством А.Я. Италийского, а затем – А. И. Рибопьера.

Первым из семейства, приехавшим в Турцию, стал Лука де Кирико (1685–1749), мать которого была родом из Тосканы, а отец – из Генуи. Лука был назначен генеральным консулом Республики Рагуза в Константинополе, а также находил время подрабатывать переводчиком на английское представительство.

Другой из этого рода, Пьер Федерико Мария де Кирико (1764–1837), работал в Турции на Савойскую династию, а его брат Лука (г.р.1765) обосновался в Одессе. Россия стала его второй родиной, он прекрасно служил на дипломатическом поприще во времена Николая I. Похоронен на одном из одесских кладбищ.

Лука Григорьевич де Кирико, проработав в качестве генерального консула в Бухаресте в период с 1812 по 1817 г., дослужился в России до действительного статского советника. Судя по всему, он был человеком состоятельным, поскольку купил у Иосифа Викторовича Поджио большой дом по Дерибасовской и Ришельевской улицам, и вообще занимался скупкой земли и садовых участков в Одессе и ее пригородах. У него было две дочери, Констанца и Валерия, учившиеся в Одесском институте благородных девиц.

Жена его, Елена, слыла большой оригиналкой, особой с очевидными странностями в характере и поведении.

О ней пишет в своих воспоминаниях Филипп Филиппович Вигель:

«Находившийся долго в Бухаресте генеральным консулом действительный статский советник Лука Григорьевич Кирико, армяно-католик, был попросту человеком необразованным и корыстолюбивым. Жена его, смолоду красотка, всегда изумляла общество совершенным неведением приличий, какою-то простодушною, детски-откровенною неблагопристойностью в речах и действиях. Она мыслила вслух, никогда не смеялась, зато всех морила со смеху своими рассказами. Худенькая, живая, огненная… Мистификациям с ней конца не было. Из анекдотов о ней составилась бы книжица, но кто бы взялся ее написать и какая цензура пропустила бы ее? Я позволю себе привести здесь два или три примера ее наивного бесчинства. Описывая счастливую жизнь, которую она вела среди валахских бояр, говорила она мне, как и многим другим: «Все они были от меня без памяти, а так как эти люди не умеют изъясняться в любви иначе как подарками, то и засыпали меня жемчугом, алмазами, шалями. Как же мне было не чувствовать к ним благодарности? Иным скрепя сердце оказывала ее; с другими же, которые мне более нравились, признаюсь, предавалась ей с восторгом».

Как уже уточнялось выше, все итало-левантийцы состояли друг с другом в родстве и становились или дипломатами, или драгоманами, что тоже являлось почетным назначением.

Кто же такие драгоманы? Само слово «драгоман» происходит от греческого dragumanus и от арабского targiuman, что означает «переводчик». Но это был не просто переводчик, а человек, хорошо знакомый с местными обычаями, владеющий в совершенстве несколькими восточными языками, способный давать ценные советы и призванный помогать тому ли иному иностранному дипломату в ведении непростых переговоров с турецким султаном и его правительством.

Еще с одним родственником Катрин Шабер-Лудольф, сыном ее племянника Франсуа Пьера, Робертом Шабером (1809–1856) – драгоманом английского представительства в Константинополе – связан один исторический эпизод.

В воспоминаниях композитора Николая Ивановича Бахметева (1807–1891), в 1833 году сопровождавшего в Константинополь графа Орлова, описывается история с отнятой в плену скрипкой: «Приехав в Константинополь, драгоман английского посольства барон Шабер предложил мне свою скрипку на все время пребывания нашего в Константинополе. Барон Шабер почитал эту скрипку итальянскою, но я убежден, что она была митенвальская, то есть немецкая: но как бы то ни было, скрипка была порядочная и подверглась такой же участи, как и ее предшественницы… Когда пришло нам время отправляться на «Пармене» в Одессу, барон Шабер просил меня взять на память его скрипку, взамен которой граф Орлов приказал мне предложить барону Шаберу тоже на память моего гнедого жеребца, которого Шабер принял с удовольствием. Остальные же лошади, из коих две присланы Паскевичем Дибичу, замечательны были тем, что, как горские, они никогда не ковались…»

Известны в итальянской и русской истории дипломатии драгоман Николай Антонович Пизани (Nicola Pisani (1743–1819) и его двоюродная сестра Беатриче Пизани (Beatrice Pisani (1784–1849), которая была женой племянника Катрин Шабер – Франсуа Пьетро Шабер.

Дворянский род Пизани происходил из Пизы, позже его представители переселились в Венецию. Один из них, Луджи Пизани, был в 1690 году венецианским дожем, а другой, Луиджи Пизани, сделался дожем в 1730 году.

Одна из ветвей семьи переселилась в Константинополь.

Николай Антонович Пизани, чей отец являлся английским драгоманом, стал первым русским драгоманом, свободно изъяснялся на русском, персидском и турецком языках.

Начал он свою карьеру в английском представительстве, под крылом своего отца, Антонио Пизани. Но вскоре незаурядные способности Николая отметил министр Обресков и пригласил молодого человека в 1772 году на службу в российскую дипломатическую миссию. После этого карьера Николы Пизани быстрыми темпами пошла в гору. В 1779 он был произведен в секретари посольства восьмого класса, в 1782 – в надворные советники, в 1781 году состоял помощником при после Якове Ивановиче Булгакове (1743–1809), который отказал султану в пересмотре всех ранее заключенных русско-турецких договоров и в 1787 году был заточен вместе с Николой Пизани в Семибашенный замок. К счастью, в 1789 году при Селиме III обоих освободили. В 1790 году Пизани был произведен в советники азиатского департамента.

В 1793 году он отправился с новым русским послом М.И. Голенищевым-Кутузовым в Константинополь, где после отъезда посла успешно проработал уже при В.П. Кочубее. Надо особенно подчеркнуть, что обоим русским послам он давал дельные советы, тем самым помогая избежать серьезных ошибок в переговорах с правительством султана. Николай Антонович Пизани дослужился до статского советника. Род Пизани внесен в третью часть родословных книг Виленской, Ковенской и Санкт-Петербургской губерний. А что это мы все про мужчин рассказываем и про их карьеру?! Давайте поинтересуемся, как же жилось женщинам в Османской империи, женщинам – женам дипломатов, женщинам – членам правящей династии и простым турчанкам.

О положении женщин султаната и жен дипломатов в Константинополе в период XVIII–XIX веков написал в своей научной работе профессор университета города Бари Максимильян Пецци.

Профессор подчеркивает, что к женщинам в Османской империи относились весьма плохо, да что сказать, практически их присутствия и не замечали. Ели бедняги после мужа, спали где попало.

Иначе обстояли дела в семье султана. Многим султанским матерям и их дочерям удавалось принимать активное участие в политической жизни страны, определенным образом влиять на решения правителя. Самое интересное, что после замужества султанская дочь далеко не всегда принимала сторону своего мужа в политических играх. По этому поводу метко высказался сам посол Неаполитанского королевства в Константинополе граф де Лудольф в письме к министру иностранных дел Тануччи:

«Конечно, это большая привилегия – жениться на турецкой принцессе, но, увы, этот брак, в конечном счете, может разрушить твою жизнь и даже привести к полному рабству мужа».

А что происходило в дипломатической среде? Ситуация и тут была весьма противоречивой: некоторые дипломаты, например такие, как Раймондо Маццинги – представитель Неаполя в Константинополе, не пожелал взять с собой жену и сына, утверждая, будто семья не позволяет ему свободно и плодотворно исполнять свои служебные обязанности (мы прекрасно понимаем, что под этим имеется в виду, не правда ли?)

Совершенно противоположный пример – консул Рагузы, Жоржио Цюрих (Giorgio Zurich), который в течение десяти лет в Порте не переставал просить, практически умолять свое правительство позволить его жене приехать к нему в Турцию. Но под всевозможными предлогами (холера, сильный шторм) ему было отказано.

Некоторые жены иностранных дипломатов сами отказывались сопровождать мужей в эту далекую и дикую страну, в которой их ждет такая скучная и монотонная повседневная жизнь – редкие дипломатические приемы и частые похороны. На улицу жены дипломатов самостоятельно выходить не могли, и, естественно, на прогулку они шли в сопровождении.

К тому же не у всех дипломатических представительств хватало средств на организацию приемов: так, французский консул в Травнике был вынужден под всевозможными предлогами отменять светские вечера в своем представительстве, а его бедняжке жене ничего не оставалось, как практически все время проводить дома или играть с детьми в саду.

Жизнь турчанок, среди которых было немало настоящих красавиц, отличалась таким же однообразием и скукой. Некоторые из них позволяли себе заглядываться на иностранных мужчин, хотя прекрасно понимали, чем это может быть чревато.

Сами же европейцы тоже были не прочь не только развлечься с турчанками, но и создать с ними семьи, однако на этот смелый шаг решались не многие, а тем, кто все же рискнул, пришлось полностью поменять свой европейский образ жизни и подстроиться под обычаи и нравы мусульманских семей.

Подтверждением тому служит пословица, распространенная в период XVII–XVIII веков в Константинополе: «Если хочешь испортить себе жизнь, женись на левантийке». Сhi vuol far la sua rovina prenda una moglie levantina.

Одним из смельчаков, женившихся на турчанке, стал итальянец родом из Триеста – некто Скарпаротта. Он взял в жены молоденькую дочь стамбульского коммерсанта. Сохранились воспоминания его друзей, в которых они выражают искренние сожаления о том, как драматично изменилась жизнь их близкого друга после брака.

В семьях европейских аристократов отношение к женщинам на рубеже XVIII–XIX веков тоже оставляло желать лучшего.

Так, молодой граф Гульельмо Костантино Лудольф в своем свадебном путешествии в Париже в 1775 году даже не удосужился купить подарок ни супруге Элеоноре, ни своей матери Катрин Шабер. Выдавая замуж своих дочерей, отцы не слишком руководствовались счастьем своего чада, им было важнее не продешевить и не подорвать свой престиж.

Например, граф Гульельмо Маурицио Лудольф, выдавая свою дочь Костанцу за графа, французского посла в Турции, Франсуа Сен-При, запросил с родителей жениха огромную сумму – 40 000 серебром.

Мы немного отвлеклись на общую характеристику жизни Османской империи того периода, чтобы лучше понять атмосферу, в которой работали и жили три поколения графов де Лудольф, а теперь вернемся к семье графа Гульельемо Маурицио Лудольфа.

Его старший сын, Гульельмо Костантино де Лудольф, родился 17 августа 1759 года в Константинополе, где в то время работал его отец. Прекрасно отдавая себе отчет в том, что хорошее образование крайне необходимо для будущей карьеры сына (к сожалению, в молодости он был лишен возможности учиться), Гульельмо Маурицио посылает сына учиться в самое престижное по тем временам учебное заведение Европы – в императорский колледж Тересиано в Вене. Обучение в Тересиано стоило целого состояния, но отец не поскупился ради будущего своего отпрыска.

Главной мечтой родителя было сделать из своего сына выдающегося дипломата Неаполитанского королевства. Дело происходило во времена Фердинанда IV, недавно взошедшего на трон.

После успешного обучения в Вене молодой Гульельмо Костантино возвращается в Константинополь, где проходит стажировку у отца, познавая основы дипломатической службы, чтобы в ближайшем будущем заменить его на этом посту. Граф Гульельмо Маурицио Лудольф не жалел никаких денег на поездки сына по миру (в то время, и вправду, путешествовать было довольно сложно и очень дорого), которые помогли бы расширить кругозор начинающего дипломата. Можно лишь восхищаться родительской мудростью и дальновидностью графа.

В сопровождении близкого друга семьи аббата Доменико Сестини – нумизмата, археолога и разносторонне образованного человека – Гульельмо Костантино посетил Россию, Венгрию, Среднюю Азию и многие страны Европы.

В 1780–1781 годах он приезжает в Неаполь. Фердинанд IV отмечает незаурядные дипломатические способности молодого человека и назначает двадцатитрехлетнего де Лудольфа помощником посла. В 1789 году Гульельмо Маурицио, уже очень пожилой человек, просит короля о милости – заменить его сыном на посту посла при Порте. Просьба находит понимание, и Гульельмо Костантино становится представителем Бурбонской монархии при турецком султане. Он проработает в Турции вплоть до Венского конгресса 1812 года.

В статье академика А.М. Панченко «Потемкинские деревни как культурный миф» мы найдем уникальные исторические подтверждения присутствия графа Гульельмо Костантино де Лудольфа в поездке по Крыму в 1787 году в составе делегации иностранных представителей при дворе Екатерины Великой. Целью поездки было показать и похвастаться новыми южными владениями перед австрийским императором Иосифом II.

Я была приятно удивлена, прочитав переведенные на русский язык и опубликованные девять писем графа де Лудольфа, написанные в Крыму с 1787–1789 годы.

«Я писал эти письма по дневнику, который вел в продолжение этого путешествия. Последние дни мая 1787 года, Херсон.

Иосиф II, он же граф Фалькенштейн, уже присоединился к русской царице. 26 числа я присутствовал при самом великолепном в мире зрелище, так как в этот день был назначен спуск военных кораблей. По моем приезде в Херсон я не мог себе представить того, чтоб эти суда могли быть готовы к прибытию императрицы, но работали так усердно, что к назначенному сроку все было готово. Все сделано, только на скорую руку. Тем не менее я был поражен прилагаемою ко всему деятельностью. Это страна вещей удивительных, и я их всегда сравниваю с тепличными произведениями, только уж не знаю, будут ли они долговечны».

Далее описывается спуск на воду трех кораблей, один из которых был назван «Иосиф II» из уважения к австрийскому императору; рассказывается о посещении Севастополя и знаменитом парадном обеде в Инкерманском дворце, о великолепном салюте в честь русской императрицы и ее знатных гостей.

«Чрезвычайно интересна реакция иностранцев, присутствующих на обеде в Инкерманском дворце: Император был поражен, увидев прекрасные боевые суда, созданные как по волшебству. Это было великолепно. Первой нашей мыслью было аплодировать. На прогулке граф Сегюр (французский посол) говорил графу Фалькенштейну: «Мне кажется, что это страница из «1001 ночи», что меня зовут Джаффаром и я прогуливаюсь с калифом Гаруном-аль-Рашидом, по обыкновению переодетым».

Также французский посол в своих мемуарах записал: «Города, деревни, усадьбы, а иногда и простые хижины были украшены цветами, расписанными декорациями и триумфальными воротами, что вид их обманывал взор и они представали какими-то дивными городами, волшебно созданными замками, великолепными садами».

Граф де Лудольф: «Признаюсь, что я был поражен всем, что видел. Мне казалось, что я вижу волшебную палочку феи, которая всюду создает дворцы и города. Палочка князя Потемкина могущественна, но она ложится тяжелым гнетом на Россию. Г.А. Потемкин не только строит деревни с образцовыми поселянами на пути следования императрицы, превращая путешествие в театральное зрелище, но и преображает новопокоренные земли – Новороссию.

Вы без сомнения думаете, друг мой, что Херсон – пустыня, что мы живем под землей, но разуверьтесь. Я составил себе об этом городе такое плохое понятие, особенно при мысли, что еще восемь лет тому назад здесь не было никакого жилья, что я был крайне поражен всем, что видел. Князь Потемкин бросил на учреждение города в этом краю семь миллионов рублей…»

Далее де Лудольф хвалит местный Кремль, дома, сад императрицы, в котором растут 80 000 всевозможных плодов деревьев…

Про археологические раскопки граф де Лудольф сказал следующее:

«При раскопках в развалинах Херсона найдено множество монет Александра Великого, некоторых римских императоров и Владимира I, явившегося сюда в 988 году, чтобы креститься. Он женился на дочери константинопольского императора, Анне».

Конечно, для поражения воображения присутствующих Потемкин потратил слишком много казенных денег, которые могли пойти на более существенные дела. В этом был прав де Лудольф, который сказал, что «для разорения России надобно не особенно много таких путешествий и таких расходов».

Конечно, и император Иосиф, и сопровождающее его персоны поняли, зачем их взяла собой Екатерина Великая. Она хотела продемонстрировать размах и таким образом подчеркнуть, что России под силу осуществить даже самые дерзкие планы на будущее.

О русских проектах: «В этой стране ежедневно появляются новые планы. Они могут быть лишь вредными, если не выполняются с мудростью и если они не представляют собой никакой действительной пользы, но я замечаю, что в данную минуту это есть наиболее обильная проектами в мире страна».

Граф Гульельмо Костантино де Лудольф дает очень точную и верную характеристику Екатерине, императору Иосифу и князю Потемкину.

«Начну с того, что буду говорить об императрице. Эта принцесса роста среднего, очень полная и уже довольно почтенных лет. Она пользуется хорошим здоровьем, кажется кроткою, осанка ее исполнена благородства и достоинства, в глазах у нее много живости. Говорят, что она умна и гениальна. Я слышал, как она приятно и легко что-то рассказывала. Деятельность ее изумительна, ее непомерная страсть к славе, точно так же, как и ее честолюбие, известны, и она жертвует ради них каждую минуту своей жизни… Все приближающиеся к ней люди чувствуют на себе ее доброту и ее великодушие. Все ее часы распределены. Она встает рано, тотчас же принимается за работу, торопит своих министров и сама знакомится со всеми важнейшими делами.

Император Иосиф роста среднего. Он был очень красивым принцем, но утомление, влияния непогоды, которым он постоянно подвергается, изменили его черты. Я близко наблюдал его: мне казалось, что человек его положения мог относиться ко всем, кто имеет честь приблизиться к нему, так, чтобы всякому было до такой степени по себе. Может быть, он даже слишком фамильярен. Он мне показался совершенно свободным от того высокомерия, той сдержанности, которые иногда даются высоким происхождением.

Я крайне стремился познакомиться с князем Потемкиным, с этим колоссом, пред которым склоняются все колени. Это странное во всех отношениях существо! Вместе с геркулесовым ростом, он соединяет самый суровый взгляд: на его приемах и в его нравах слишком отражается его воспитание, и при виде его я легко представляю себе старых русских бояр. Князь Потемкин – первое лицо в России после императрицы, круг его ведения чрезвычайно обширен. Сюда входит все, он состоит во всех советах, ему известны все тайны императрицы, за то он и пользуется удивительным влиянием на ум государыни, которая выслушивает, уважает его, но которая, может быть, его боится и, во всяком случае, не любит его».

Меткое забавное описание быта и устройства жизни Херсона того времени поражает сходством со временем сегодняшним:

«Крестьяне здесь живут не земледелием, ибо во всех окрестностях весьма мало возделанной земли, а занимаются весьма прибыльным извозом, доставляя издалека, особенно из Польши, муку и прочие съестные припасы.

Полицейская часть здесь очень плоха; никто не безопасен даже в своем собственном доме. Здесь столько несчастных, влачащих самое жалкое существование, что нет ничего удивительного в том, что ежедневно приходится слышать о воровстве, грабежах и даже иногда об убийствах».

Об армии и отношениях в ней:

«Русские солдаты получают семь рублей жалованья в год и по два фунта черного хлеба в день: они кормятся соленым мясом и рыбой, которою изобилует река и которая здесь не почем, но рыба здесь очень вредна. Вода здесь очень плохая, и потому солдаты делают себе питье из распущенной в воде муки. Питье это называется квасом. Квас кисловат, и не думаю, чтоб он был вреден, ибо составляет прекрасное противскорбутное средство. Я был поражен ужасною субординацией, которой подчинены солдаты. Они полагают, что субординация эта и составляет могущество России».

О русском гостеприимстве:

«Я обедал у нескольких из этих господ, с которыми мог изъясниться лишь знаками и телодвижениями. Едят здесь весьма плохо, почти все холодное и очень грязное. Вина отвратительны и, по правде говоря, здесь трудно и достать хорошего вина. Этому стараются пособить устройством напитков из различных плодов. Квас и кислые щи делаются из муки, заквашенной в воде. Здесь есть хороший мед, вишневка, пиво, но к этим напиткам приходится привыкать насильно. Вода плохая, солодковатая и нездоровая; ее никогда и не пьют за столом. Общество вообще далеко не из самых приятных, потому что на всем отзывается военная субординация. Пред генералом никто не садится, если только он сам не прикажет сесть. Точно так же никто не решается говорить без его приказания, все неустанно следят за каждым движением своего начальника. Иностранцев вообще принимают очень хорошо, и мы можем только хвалить русское радушие».

Гульельмо Костантино Лудольф, прослужив много лет на Неаполитанское королевство, справедливо заслужил почтение и практически безграничное доверие Фердинанда IV и Марии Каролины.

Большую роль граф де Лудольф сыграл в международных переговорах, происходивших в то время в Константинополе. Это был умный и гибкий дипломат, успешно лавировавший между членами сильно коррумпированного османского правительства. Надо подчеркнуть, что ему очень трудно пришлось в период бегства Бурбонов в Палермо, так как он более не получал должного содержания на дипломатическую миссию, но все же ему удалось найти нужные средства и с достоинством выйти из этой непростой ситуации.

Коррупция в правительстве Султана и в его кабинете министров достигала необычайных масштабов. Всем иностранным послам их правительства выделяли дополнительные средства на непредвиденные расходы, под которыми подразумевались взятки и дорогие подарки для Кабинета министров, поскольку при возникновении политических конфликтов было чрезвычайно важно иметь на своей стороне такую страну, как Турция.

Лудольф говорит в письме к своему министру иностранных дел:

«Ничего не поделаешь, ваше Превосходительство. Эти средства просто необходимы, чтобы быть как можно ближе к Султану и в случае необходимости повлиять на сложившую политическую обстановку».

Для закрепления дружеских отношений с правительством султана приходилось быть готовыми в любой момент расстаться с внушительными денежными суммами; к каждому, даже незначительному, празднику необходимо было преподносить дорогие подарки, и не дай бог сэкономить на этом!

Но случались и приятные моменты в повседневной жизни в Турции.

В приложении к дипломатической почте граф Лудольф обязательно посвящал несколько слов местной светской жизни, описывая тот или иной дипломатический прием. Он подробно осведомил своего министра Джона Актона о пышном приеме в русском дипломатическом представительстве по случаю коронации Павла I и о четырех днях бурного праздненства Турецкого султаната по случаю вновь обретенного Египта. Даже англо-французская война 1802–1804 годов не мешала насыщенной светской жизни Константинополя – и месяца не проходило без какого-либо пиршества.

Особенно в этом преуспел французский посол, организовав пышный дипломатический прием в честь взятия Бастилии, на который съехался весь дипломатический корпус, кроме послов английского и русского.

Из письма графа Лудольфа Джону Актону, министру иностранных дел Неаполитанского королевства: «Все празднество происходило в загородной резиденции французского посла в местечке Терапия. Приглашенных насчитывалось более двухсот человек, угощения из ста блюд поражали своей изысканностью и разнообразием. Это был обед, плавно переходящий в ужин, а ужин переходил уже в завтрак. Все тосты за французского императора Наполеона Бонапарта сопровождались залпами пушек и фейерверками. Ближе к вечеру был дан бал».

Несмотря на внешне благополучную константинопольскую жизнь, у многих дипломатических представительств (особенно у неаполитанского) наступили времена жесткой экономии в связи с тем, что получаемые от пошлин на торговлю доходы поступали в кассу представительств все меньше и меньше. Торговля Турции с другими странами шла ни шатко ни валко из-за бесконечных войн с Россией. Позже к этому добавилось еще и наполеоновское вторжение, да и страшные эпидемии холеры не способствовали плодотворной работе.

Необходимо подчеркнуть, что полномочный министр граф Гульельмо Костантино де Лудольф даже в самые критические моменты своей работы при Порте оставался верен своему королю Фердинанду IV. Он не польстился на золото, предложенное ему другими иностранными представительствами за использование его глубоких знаний местных устоев и обычаев и огромного опыта работы при султане. Подобное предложение поступило графу в неофициальной беседе с французским послом. Лудольф в деликатной форме ответил послу, что невозможно служить двум хозяевам одновременно.

Благодаря своему изобретательному уму граф Лудольф вышел из затруднительного положения, умело используя своих же земляков-коммерсантов из итало-левантийцев, которые охотно давали ему деньги на содержание дипломатической миссии в обмен на незначительные услуги с его стороны.

Так, после смерти его заместителя, Джакомо де Марини, на его место претендовал богатый коммерсант Биаджио Франческо Сальзани (Biagio Francesco Salsani), который к тому же приходился дальним родственником его второй жене Терезе Милле. Гульельмо Костантино пришлось назначить Сальзани вице-консулом, поскольку миссия нуждалась в деньгах, которые щедро выдавал коммерсант из благодарности за полученный престижный пост.

В связи с вышеизложенным, все рассказы Михаила Феликсовича Дерибаса о том, что бедная госпожа де Марини, вторая жена графа Лудольфа, недоедала и зарабатывала рукоделием на пропитание своей семье, кажутся мне сильно преувеличенными.

В воспоминаниях Дерибаса госпожа Марини так рассказывает о своей жизни в Турции: «Раз я не ела в продолжение трех дней. Когда, случайно зайдя в один дом, я услышала запах бульона, то не выдержала и упала в обморок».

Этого не могло произойти еще и потому, что граф Лудольф был человеком, для которого именно семья, а не карьера, всегда стояла на первом месте, и он, вне всяких сомнений, не допустил бы ситуации, при которой его близкие и родные могли недоедать или голодать.

Граф Гульельмо Костантино Лудольф являлся, пожалуй, единственным из своих современников чрезвычайным и полномочным министром, проработавшим в Константинополе со времен Французской революции вплоть до Венского конгресса.

Перед его окончательным отъездом из Турции в Лондон султан самолично написал письмо неаполитанскому дипломату, в котором дал высокую оценку профессиональным и личным качествам Гульельмо Костантино. Глава Османской империи заверял, что ему было очень приятно иметь дело с таким умным и тонким человеком, который, несомненно, вошел в историю неаполитано-турецких дипломатических отношений благодаря своей успешной дипломатической работе.

Подтверждение тому, что коронованные особы всецело доверяли решениям Гульельмо Костантино де Лудольф в переговорах с Портой, находим в дневниках Фердинанда IV под редакцией Умберто Калдора (Diario di FerdinandoIV di Borbone a cura di Umberto Caldora).

Дневник монарха состоит из коротких, сжатых ежедневных записей в период с 1796 по 1799 год и, безусловно, представляет немалую историческую ценность.

Привожу некоторые выдержки из дневника:

Lunedi 21 gennaio 1799.

Alzatomi alle cinque e mezza, vestitomi scritto alle sette intesa la Santa Messa, dato il buon giorno a mia Moglie. Alle otto e mezza andato a cavallo con Jaci e Cannizzaro… Dopo pranzo… presa Santa Benedizzione parlato con Acton dale sei e mezza alle otto e mezza fatto sessione scritto alle nove preso un boccone ed a letto. Tempo bello e dolce. L umore e le maniere di mia Moglie pessimi.

«Я встал в пять тридцать утра, оделся, писал письма, в семь пошел на заутреню, затем зашел к Жене пожелать ей хорошего дня. В полдевятого пошел покататься на лошадях с Иячи и Канниззаро… После обеда… причастился, затем имел продолжительную беседу с Актоном с шести до полдевятого вечера, потом опять писал, в девять перекусил и пошел спать. Погода стояла хорошая и теплая. Настроение и поведение моей Жены отвратительны».

Имя Актона еще не раз будет встречаться в этой книге, поэтому необходимо пояснить, кем был этот человек. Джон Франсис Эдвард Актон (John Francis Edward Acton) (1736–1811) – английский эмигрант, сначала занимавший пост министра морского флота Неаполитанского королевства, позже назначенный министром иностранных дел. Исторически подтверждено, что сэр Актон являлся любовником и доверенным лицом королевы Марии Каролины Бурбонской.

Хотя в приведенном выше отрывке напрямую не упоминается о графе де Лудольфе, в комментариях поясняется, что долгий разговор с Актоном король вел именно о подписанном в тот день в Константинополе партнерском договоре с Портой, очень важном для Неаполитанского королевства. Этот договор подписал граф Лудольф от имени Бурбонского короля. Такой же договор был подписан накануне, 18 декабря 1798 года, между Россией и Неаполем. Фердинанд IV возлагал большие надежды на помощь Турции и России.

Вот другая запись, датированная пятницей, 8 марта 1799 года:

Dormito bene alzatomi alle sette, vestitomi, intesa la Santa Messa, dato il buon giorno a mia Moglie, applicato e lette molte lettere venute con una corvette inglese in diciassette giorni da Costantinipoli, portanti la piacevole nuova di essersi tanto la Port ache la Russia, in vista dei nostril infortune, determinate a spedir prontamente dei corpi di Truppa in nostro ajuto… L umore e le maniere di mia Moglie sono state buone fino alla sera…

«Я хорошо спал, встал в семь часов, пошел на заутреню, затем пожелал хорошего дня моей Жене (слово «Moglie» король всегда пишет с большой буквы. Ах, какое почтение к супруге!), прочел письма, доставленные английским корветом из Константинополя. Корабль провел 18 дней в пути и прибыл с доброй вестью: Порта и Россия готовы послать свои войска нам на помощь. Настроение и поведение моей Жены сегодня были хорошими».

Речь идет о письмах, которые посылал монарху все тот же доверенный в делах Неаполитанского королевства посол Гульельмо Костантино де Лудольф.

В записи за 16 марта 1799 года вновь упоминаются письма из Константинополя с хорошими новостями.

В своем письме к Галло от 19 марта 1799 года, написанном по-французски, жена Фердинанда IV, королева Мария Каролина высоко оценивает графа Гульельмо Костантино де Лудольфа: «Le plus fidele et le plus devoue de nos serviteur e conte Ludolf…»

«Самым преданным и отдающим всего себя служению нам считаю графа де Лудольфа».

В 1797 году в Неаполь прибывает на работу новый полномочный министр Российской империи, о чем свидетельствует запись в дневнике неаполитанского монарха:

«Ritornato in casa all Avemaria veduto il nuovo Ministro di Russia, scritto e spedito a Caserta, parlato con Acton, fatto il Consiglio, preso un boccone ed a letto. Tempo buono».

«Вернулся домой уже под вечер, встречался с новым полномочным министром из России, написал и отправил письма в Казерту, поговорил с Актоном, созвал совет, перекусил и пошел спать. Погода была хорошей».

Под вновь прибывшим полномочным министром Российской империи подразумевается князь Андрей Яковлевич Италийский, прибывший в Неаполь с дипломатической миссией на период с 1795 по 1802 годы. Кем же был предшественник Италийского, укрепил ли он дипломатические отношения между Неаполитанским королевством и Россией?

К сожалению, предшественник Италийского – граф Головкин, пробывший всего один год в Неаполе (1794–1795) не только не внес лепту в развитие отношений между этими двумя государствами, но чуть было не спровоцировал конфликт.

Граф Федор Гаврилович Головкин, государственный деятель и литератор, был человеком сложным и к тому же, что называется, без тормозов, потому оказался фигурой, неудобной при королевских дворах. Ему было отказано от двора Екатерины Великой, императора Павла и из Неаполя его тоже попросили.

Правда, при императоре Павле ему удалось продержаться с 1796 по 1799 год на посту церемониймейстера, но «со строжайшим запретом острить». Спустя три года Головкин сумел допечь Павла своим поведением, и монарх отлучил Федора Гавриловича от двора, приказав больше не появляться в столице и жить только в своих имениях.

Как же князь Федор Гаврилович Головкин оказался в Неаполе? Конечно же, с помощью хороших связей при дворе, благодаря добрым отношениям с фаворитом Екатерины графом Платоном Зубовым. Головкина какое-то время терпят в Санкт-Петербурге, но его тщеславие, самонадеянность, привычка все и всех критиковать и высмеивать, вмешательство в чужие дела и прочие неудобные качества в итоге очень рассердят Екатерину. В 1794 году она решает направить его в Неаполь полномочным министром, чтобы избавить двор от присутствия насмешливого графа.

Неудивительно, что граф Головкин не только не вызвал ни малейшей симпатии у неаполитанской королевской четы, но позволил себе напечатать сатирические стихи, посвященные королеве Марии Каролине и принял участие в создании резкого памфлета на царствующую особу. Разумеется, после всего этого он был вынужден покинуть Неаполь. То ли дело красавец граф Андрей Кириллович Разумовский-первый полномочный министр России в Неаполитанском королевстве (1777–1784), в которого была безумно влюблена Мария Каролина. Говорят, королева рыдала, когда Екатерина приказала Разумовскому переехать в Вену.

Итак, Екатерине Великой за некорректное поведение своего дипломата Головкина пришлось срочно отозвать его на родину.

Об этом русская императрица писала по-французски в письме Гримму (Grimm): «Golovkine a ete rappelle parce qu il s est avise de faire mille impertinences a la Reine de Naples et qu après les avoir faites il a eu l impertinence de m en faire le detail lui-meme dans une longue lettre».

«Головкин был отозван после того, как совершил по отношению к королеве Неаполитанской тысячу всяких дерзостей, да к тому же имел еще большую дерзость рассказать мне в длинном письме обо всем, им совершенном».

Вот такой дипломатический инцидент произошел между Неаполем и Россией много лет тому назад.

И еще одна запись из дневника Фердинанда Бурбонского от 15 мая 1799 года:

«Dormito molto inqueto… Alzatomi prima delle cinque… Venuta una fregata inglese con consolantissime. Notizie dei progressi delle Armate Imperiali in Italia».

«Спал плохо, тревожно… Встал раньше пяти… Приплыла английская фрегата с обнадеживающими новостями об успешном продвижении имперской армии по Италии…»

Речь, конечно же, идет о войне с французами.

Любопытно описание итальянцами выдающегося русского полководца Александра Васильевича Суворова:

«26 апреля русские войска находятся в Лекко, а австрийские 27 апреля входят в Кассано, разгромив французские войска, вынужденные отступать и оставить Чизальпинскую республику. 28 апреля австро-русские войска входят в Милан, где бесчинствуют, насилуют и жестоко мстят местному населению.

Русскими войсками командует граф и князь, бесстрашный генерал Александр Васильевич Суворов (1730–1800). Этот Суворов был человеком малого роста и очень худым, постоянно пребывавшим в нервном состоянии, с пронзительным взглядом, слишком большим ртом и морщинистым лицом.

Он не желал видеть рядом с собой зеркал, может потому, что сам пугался своего внешнего вида. Одевался генерал во все белое, ходил в большущих сапогах по моде и носил при себе огромную саблю… Поговаривали, что Суворов ел сырое мясо… Он был типом эксцентричным, этаким комичным героем, будившим всех рано утром петушиным криком. Общаясь с ним, люди либо смеялись, либо у них от страха замирало дыхание в груди».

Вернемся к графу Гульельмо Костантино.

Полномочный министр Неаполитанского королевства Лудольф еще во времена правления Екатерины Великой активно сотрудничал с Российским государством, помогая России отстаивать свои политические интересы.

Из работы Зоновой Т.В. «Россия и Италия: история дипломатических отношений»:

«Неаполитанская дипломатия сыграла важную роль в период русско-турецких мирных переговоров. На неаполитанского посла в Константинополе графа Лудольфа и герцога Серракаприолу была возложена деликатная миссия – разъяснить турецкому султану двойную игру Пруссии, которая, стремясь добиться приобретений в Польше, соглашалась на все требования России и одновременно уверяла Турцию в своей готовности оказать ей поддержку, а также довести до его сведения об изменении в связи с внутриполитическими трудностями намерений Англии оказать военную поддержку Порте.

Екатерина приказала сообщить Серракаприоле содержание английской и прусской секретных нот, считая, что они могут быть использованы неаполитанскими дипломатами как средство давления на Турцию.

Российско-неаполитанское дипломатическое сотрудничество получило высочайшее одобрение императрицы. В своем письме к канцлеру Безбородько Екатерина писала: «Сей двор (неаполитанский) нам оказал в нынешнее время более прочих дружбы и чистосердечия».

В рескрипте Екатерины II от 21 февраля 1793 года М.И. Кутузову с секретной инструкцией «по делам политическим» (сборник «Русские полководцы») находим неопровержимые подтверждения того уважения и особенного расположения самой русской императрицы к неаполитанским дипломатам графам Лудольф:

«После происшествия, в Неаполе случившегося, малое участие двором сим приобретенное от бывшей у нас мирной с турками негоциации, само собою исчезает. Со всем тем однакож обыкши отдавать справедливость усердию к услугам нашим, соизволяем, чтоб Вы обоим министрам короля Сицилийского графам Лудольф, буде их там найдете, оказывали всякую приветливость и дали им уверение о нашем к ним благопризнании».

В письме М.И. Кутузова В.П. Кочубею от 15 марта 1794 года «О состоянии дипломатических дел в турецкой Пере (Архив ВПВ МИД СССР – Сношения России с Турцией (сборник документов «Русские полководцы»)) великий русский полководец так характеризует графа Гульельмо Костантино Лудольфа:

«Неаполитанский посланник граф Лудольф душевно привязан к интересам России, но малые его способности делают, что внушения его при Порте не успешны. Ему должно пересказать слово в слово то, что внушить Порте должно; а инако повредит он всякое дело. Реис-эфенди, ведая слабость Лудольфа, часто призывает его на свидания и охотно с ним о делах разговаривает».

Уже в письме к императрице Кутузов пишет следующее:

«В реляции моей под № 33 1 доносил я всеподданнейше Вашему императорскому величеству, что неаполитанский министр имел с реис-эфендием тайную конференцию, коей предмет не известен был ни мне, ни другим министрам; ныне сие открылось чрез один из наших каналов и от самого графа Лудольфа. Порта вознамерилась возобновить ходатайство об тарифе чрез партикулярную переписку с министерством Вашего императорского величества и для переписки писем избрали графа Лудольфа».

Еще одно подтверждение, что важная межгосударственная переписка между Российской империей, Неаполем и Турией происходила непосредственно через графа и полномочного министра Гульельмо Костантино Лудольфа, содержится в депеше № 32 от 1789 года австрийского канцлера, князя В. Кауниц-Ритберга австрийскому Чрезвычайному и Полномочному Послу графу Л. Кобенцлю в Санкт-Петербурге (АВПР. Ф. Сношения России с Австрией):

«Не могу не поделиться с Вами совершенно неожиданным известием. Вчера князь Голицын конфиденциально сообщил мне, что несколько времени тому назад он получил от своего двора приказание послать русского курьера с депешами от своего двора в Неаполь и добиться того, чтобы курьер был оттуда отправлен в Константинополь с теми депешами под видом неаполитанского курьера; он должен был отвезти банкиру Хипсу заемные письма для покрытия расходов на содержание и оказание помощи русским военнопленным, находящимся там. Князь Голицын добавил, что в Неаполе сочли неудобным послать русского курьера под видом неаполитанского, а потому посланный вернулся сюда обратно, и князь Голицын отправил его в Петербург. Я не мог скрыть от князя Голицына моего удивления по поводу того, что для простой отправки заемных писем, которые могли быть легко пересланы через банкиров, считали нужным посылать курьера и что князь сообщил мне об этом теперь, а не в момент отправки. Кроме того, предложение, сделанное русским двором в Неаполе без нашего участия и даже без нашего ведома, должно было, конечно, казаться несколько подозрительным. Все это носило бы совсем другой характер, если бы курьер вез только заемные письма или мы были бы об этом предупреждены и если бы воспользовались нашими услугами для того, чтобы просить неаполитанский двор отправить эти заемные письма с неаполитанским курьером в Константинополь к графу Лудольфу. Если же дело касалось не передачи заемных писем, но других важных и секретных вопросов, тогда непонятно, как могли прибегнуть к такому способу, при котором нужно было довериться неаполитанскому послу в Петербурге, неаполитанскому послу в Вене и министру короля Обеих Сицилий; в этом случае естественно было предположить, что это не останется тайной для нас».

Такое, на мой взгляд, слишком тесное и доверительное сотрудничество иностранного дипломата (в данном случае неаполитанского) пусть с даже с таким дружественным государством, как Россия, наводит меня на мысль, не был ли граф Гульельмо Костантино Лудольф тайным агентом императрицы Екатерины Великой? Предложение о неофициальном сотрудничестве вполне могло поступить графу Лудольфу еще тогда, когда он совсем молодым приехал в Россию в составе иностранной делегации, сопровожающей русскую императрицу в ее поездке по южным территориям. Но это всего лишь мое смелое предположение, я, наверное слишком много смотрю фильмов про шпионов.

Граф Гульельмо Костантино де Лудольф также внес свой важный вклад в мирный Бухарестский договор, по которому России отходила восточная часть Молдавского княжества, которая впоследствии стала называться Бессарабией.

Этот важнейший мирный договор после окончательного завершения Русско-турецкой войны 1806–1812 был подписан 16 мая 1812 года в Бухаресте, с российской стороны его подписал М.И. Кутузов, а с турецкой – Ахмед-паша, и явился исключительным результатом успешной работы русских дипломатов, сумевших убедить турецкого султана подписать документ ровно за месяц до начала войны России с Наполеоном, тем самым полностью исключив возможность участия Порты в этой войне и гарантируя безопасность юго-западным землям России.

Чрезвычайному и полномочному министру Неаполитанского королевства графу Лудольфу каким-то образом удалось заранее (за шесть месяцев до подписания) узнать об условиях заключения этого договора, о чем он незамедлительно проинформировал своего министра иностранных дел Джона Актона, а также раскрыл этот дипломатический секрет полномочному министру Российской империи в Константинополе. Неаполитанский дипломат, используя весь свой опыт и дар убеждения, успешно внушил турецкому султану, что император Наполеон чрезвычайно опасен не только для России, но и для Османской империи, потому что, захватив Россию, он, несомненно, отправится завоевывать Турцию.

За важнейшую услугу, оказанную Российскому государству, царь Александр I пожаловал неаполитанскому послу в Константинополе графу Лудольфу Гульельмо Костантино табакерку, усыпанную брильянтами, а его молодой супруге – кольцо с большим брильянтом. Свое же правительство подарков Лудольфу не дало, зато повысило по службе, назначив послом в Лондон.

Из писем графа де Лудольфа мы успели узнать о его личных впечатлениях от властьимущих в Российской империи и о самой империи глазами иностранного гостя. А вот что пишет в своих воспоминаниях Адам Чарторыйский, министр иностранных дел екатерининской эпохи и ближайший родственник тещи графа Джузеппе Костантино Лудольфа Доротеи Барбары Чарторыйской, про Неаполитанское королевство:

«По приезде в Неаполь я попросил Италийского представить меня кавалеру Актону. Мы застали его за столом, покрытым разными старыми исписанными бумагами. Это был худой человек слабого здоровья со смуглым лицом, впалыми щеками и черными глазами. На всей его фигуре лежали следы разрушительной силы времени: он был сильно сгорблен и постоянно жаловался, что изнемогает под бременем работы и несчастий. Его считали наиболее любимым фаворитом королевы Каролины, которая имела неограниченную власть над собственным мужем и королевством. Все делалось согласно ее желаниям. На официальных бумагах ее подпись ставилась рядом с подписью короля. Она была так же деятельна, как ее брат Иосиф, к тому же ее глаза, осанка, движения (всё, вплоть до крикливого, пронзительного голоса) в достаточной мере отражали ее предприимчивость. Была у нее еще и другая страсть – заводить любовников. Рожденная с огненным темпераментом, распаленная климатом Италии, она ставила себе в заслугу, что все ее дети были рождены от Фердинанда».

Любопытное описание Неаполя и Италии в целом принадлежит князю Чарторыйскому:

«Благодаря яркому солнцу и своему местоположению Неаполь всегда прекрасен, хотя в то время внешний вид его был довольно печален… В Неаполе время шло для меня быстро, и я не очень спешил осматривать редкие красоты местной природы и памятники искусства; последние к тому же находились в запущенном виде с тех пор, как вспыхнула революция. Италия, без сомнения, прекрасная и во всех отношениях интересная для изучения страна, в особенности для тех, кто приезжал туда, располагая свободным временем. Войны, разорившие эту красивую страну, лишили ее части ее обаяния, но следы этого разорения сами по себе были интересны для изучения».

Пребывание Чарторыйского в Неаполе совпало с убийством императора Павла. Но князя не сильно удивила смерть императора, так как, уезжая из Санкт-Петербурга, он уже был в курсе заговора против Павла. Адам Чарторыйский описывает в своих воспоминаниях бурную радость русских дворян, находившихся тогда в Неаполе, и военных под командованием генерала Бороздина, который буквально через день после получения столь печального известия задал бал в своей резиденции.

«Общее впечатление сводилось к радости, переходившей всякие границы приличий. Через день после прибытия курьера, генерал Бороздин устроил бал, на который пригласил все высшее общество. Танцевали всю ночь, и генерал своим примером публичной демонстрации поощрял эту непристойную веселость…»

В 1816 году граф де Лудольф назначен послом в Лондон на место князя Кастельчикала. В Англии к нему относились с большим уважением, он был на хорошем счету у местных министров. В 1836 году графа Лудольфа пригласили на коронацию королевы Виктории.

Об этом событии писала газета Тирольский вестник № 53 за 1836 год.

«Великобритания, Лондон 20 июня.

Граф Лудольф, посол его Величества Неаполитанского короля, во время церемонии коронации королевы Виктории займет особое почетное место, поскольку он первым представил свои верительные грамоты. Остальные послы займут свои места в порядке представления верительных грамот согласно Венской конвенции».

В Лондон де Лудольф приезжает уже с новой женой – молодой женщиной родом из региона Венето, выросшей в турецкой Пере.

После Лондона (в связи со смертью посла Кастельчикала) король Фердинанд II в 1839 году направляет графа де Лудольфа послом в Париж, но, к сожалению, граф внезапно заболевает и отходит в мир иной в возрасте 84 лет.

Его сын, Джузеппе Костантино Лудольф, тоже ставший дипломатом, был сильно привязан к отцу, горячо любил и почитал своего родителя.

Из его воспоминаний:

«В те далекие времена моего детства и юности помню, как складывались наши отношения с родителями. Общение с ними было крайне редким и непродолжительным. Холодность папы и мамы по отношению к нам, их детям, скорее была показной, чем настоящей. Вспоминаю, как я, мой брат и моя сестра каждый вечер входили в гостиную моих родителей, целовали им руки и получали их благословение, перед тем как идти спать. В один из таких обычных вечеров мы нашли наших родителей очень грустными и встревоженными. В объяснение этому мама со слезами на глазах объявила нам о трагичной смерти Людовика XVI. Естественно мы – маленькие дети – не могли понять весь трагизм этого события, но, тем не менее, тоже горько заплакали. Я всегда буду помнить этот вечер».

Уход из жизни Гульельмо Костантино явился для Джузеппе Костантино большим ударом судьбы, к тому же отца он видел в последний раз лишь в 1818 году в Константинополе.

Из воспоминаний Элеоноры Лудольф-Пьянелль о своем отце, графе Джузеппе Костантино де Лудольфе:

«Дедушка (Гульельмо Костантино Лудольф), переехав в Париж, внезапно заболел и вскоре скончался в возрасте 84 лет. Он был погребен в Лондоне, в капелле Moorsfield. Его вторая жена после его смерти вернулась в Неаполь. Эта трагическая новость повергла в страшное уныние моего отца – он очень переживал уход своего родителя и на протяжении многих месяцев сильно страдал. Чтобы как-то отвлечься от горьких дум, он решает поехать навестить свою сестру – Каролину Лудольф-Штакельберг, в то время находившуюся со всей своей многочисленной семьей в Турине».

В биографии графа Гульельмо Костантино де Лудольфа, вернее, в его личной жизни, есть некая тайна, которую я сейчас открою.

Дело в том, что граф был дважды женат: первая его супруга, на которой он женился 24 июня 1781 года, придворная дама Элеонора Вайрейтер (Weyrotter), австрийка по происхождению, умерла в 1794 году в Константинополе, заразившись холерой и оставив его с тремя маленькими детьми. Растил их граф в одиночестве до того момента, пока приблизительно в 1813 году (точная дата не известна) вновь не женился на одной молодой особе.

Вот что пишет по этому поводу Элеонора де Лудольф юной Текле Лудольф:

«Le jour du depart arriva et il se transporta a Londres avec sa seconde femme qui d une famille venitienne etait nee et elevee a Pera».

Кто же она, эта загадочная женщина – вторая жена графа де Лудольф?

И здесь вас ожидает большое удивление, дорогой читатель.

Вновь обратимся к воспоминаниям племянника Дерибаса – Михаила Феликсовича Дерибаса. Этот уважаемый человек утверждает, что граф Лудольф, неаполитанский посланник в Константинополе, жил какое-то время на средства одной молодой красивой вдовушки старика Марини, который являлся секретарем посольства, то есть был подчиненным графа.

Как я уже ранее писала, очень сомнительно, чтобы граф посол де Лудольф жил на средства какой-либо женщины, которая, как пишет Михаил Дерибас, к тому же «содержала Лудольфа, занимаясь рукоделием и еще бог знает чем, отказывая себе во всем. На ее счастье в положение вошла неаполитанская королева Каролина, и по настоянию августейшей патронессы граф взял соломенную вдовушку в жены». И поэтому просто необходимо разобраться в этой запутанной истории.

Дерибас утверждает, что Марини была дочерью одного из лакеев, служивших в неаполитанской миссии в Константинополе. Марини росла хорошенькой девчушкой, и ей частенько разрешалось находиться при графе и его семье. Но время шло, и девочка превратилась в очень красивую семнадцатилетнюю девушку, которой якобы увлекся престарелый граф Лудольф, оставшись вдовцом в 1794 году. Чтобы скрыть свои шалости, граф решает выдать девушку замуж за своего верного секретаря Марини, который также к тому времени овдовел. Ну, а потом, после смерти Марини, под влиянием королевы Каролины молодая женщина все же выходит замуж за графа Лудольфа и уезжает вместе с ним в Лондон.

Именно так описана жизнь госпожи Марини, с которой автор сборника «Из прошлого Одессы» (1894) Михаил Дерибас, по его утверждению, был лично знаком. А вот как, на мой взгляд, происходили события на самом деле.

Таинственную особу звали Тереза Милле (Teresa Mille (1780(?)–1850(?)). Чтобы найти информацию о ней, пришлось потратить несколько месяцев, поскольку ее имя нигде не упоминалась: ни в русских, ни в итальянских источниках.

Семья Терезы Милле французского происхождения, переехавшая из Прованса в итальянский регион Венето появилась в Турции довольно давно, да так и осталась там, примкнув к итало-левантийцам.

Скорее всего, фамилия Милле происходит от фамилии Миллио; ее первым представителем, приехавшим в Константинополь, был Спирито Миллио (вице-консул в период с 1680 по 1685 год). Их семья была вполне приличной, среди них были коммерсанты, архитекторы, строители и т. д.

Я предполагаю, что Тереза была дочерью повара в посольстве графа Лудольфа. И, скорее всего, она не была распущенной девицей, а просто жизнь ее вот так несправедливо сложилась.

Наверняка граф соблазнил ее, но, естественно, жениться на простолюдинке не захотел, вот и выдал ее за Джакомо де Марини (1727(?)–1808), своего верного сотрудника, который к тому времени, то есть в период 1795–1797 гг., тоже овдовел.

Первой женой секретаря де Марини была дочь известного австрийского министра барона Франца фон Тугута (Franz von Thugut (1736–1818)). Из-за неправильно выстроенной стратегии и тактики союзных войск которого мы потерпели поражение в Аустерлицком сражении.

От этого брака у де Марини рождается дочь Каролина де Марини. В 1804 году в Константинополе она выходит замуж за Гаспара Теста (1770–1847), полномочного представителя Нидерландов при Порте. У них родилось четверо детей: Пол, Доменик, Розали и Эмиль Франсуа.

Второй женой де Марини, вдового старика с уже взрослой дочерью, становится семнадцатилетняя красавица Тереза Милле. Как тут быть счастливой и наслаждаться жизнью?! Поэтому неудивительно, что юная Тереза влюбляется до безумия в молодого и очень обаятельного русского князя Кочубея и даже ждет от него ребенка.

Кто знает, если бы итальянская красавица не была к тому времени замужем, может быть, молодой Кочубей и решился бы на ней жениться? Хотя вряд ли.

Старик Марини, конечно, понял, что ожидаемый ребенок не от него, но поступил весьма благородно, дав ребенку свою фамилию, воспитав его как родного и оставив ему приличное наследство.

Итак, в Турцию прибыл князей Кочубей, чтобы заменить уезжающего князя Кутузова.

Виктор Павлович Кочубей (1768–1843), дипломат и государственный деятель, в будущем – министр внутренних дел Российской империи, начал свою карьеру в 1784 году в русской миссии в Швеции, затем служил в Лондоне, а в 1794 году прибыл в Константинополь. Выгодные заграничные назначения Виктор Павлович получает не без протекции своего дяди Александра Безбородько.

Кочубей получил прекрасное образование в Париже, затем в Женеве у Лагарпа. Он молод, ему всего 26 лет, но не по годам умен, хитер и предупредителен. Прежде чем поехать в Турцию, он два дня проводит в Гатчине у наследника престола Павла (вероятно, ездил разузнать, угодно ли его назначение будущему императору).

По прибытии в Константинополь Кутузов вводит Кочубея в курс дел, при этом дает меткие характеристики иностранным послам, живущим и работающим там.

Так, Михаил Илларионович Кутузов утверждал, что английский посол Энсли – интриган и беспокойный человек. Он вечно против кого-то строит козни. Австрийский посол Герберт не любит Россию, чрезвычайно самолюбив и скрытен, но, если польстить его самолюбию, может разоткровенничаться. Датский и неаполитанский послы – приверженцы России. Лудольф, по его мнению, «по-бабьи болтлив, потому хитрый лис реис-эфенди старается почаще с ним беседовать».

М.И. Кутузов в письме от 4 октября 1793 года своей жене Е.И. Кутузовой описывает Константинополь: «Министры все живут за городом, но приезжали смотреть моего въезда. Цесарский, прусский и неаполитанской (Лудольф) были у меня за одну станцию от Константинополя, и все вообще были с визитом на другой день приезда моего… Константинополь вот что: видя турецкие города, между прочим и Андриянополь, подумаешь иметь воображение об Константинополе, но ошибешься. Здесь строят, особливо в Фанаре и Пере, так мудрено и смешно, что превосходит воображение. Улицы шириною с лосолев кабинет. Домы превысокие, множество окон и балконы сходятся в верхние етажах вместе. Над моим домом есть бельведер. Взойдешь на него и увидишь все положение Константинополя: сераль гавань превеликая, покрытая беспрестанно судами и лодками, которых, конечно, во всякое время глазом увидишь тысячу».

Виктор Павлович Кочубей работает в Турции с 1794 по1798 год, и именно в этот период у него завязываются любовные отношения с молодой госпожой Марини, которая впоследствии станет женой графа де Лудольфа. Красавица итальянка, увлекшая русского дипломата, судя по воспоминаниям Дерибаса, оставалась привлекательной женщиной и в старости:

«Госпожа Марини умерла у меня на руках от болезни печени и была в свои 70 лет еще красавицей утонченной, с большими красивыми карими глазами».

Что мы знаем о внебрачном сыне Кочубея, Павле де Марини? Он вырос в Константинополе, получил отличное образование и первое время работал в неаполитанском дипломатическом представительстве в Турции, которое возглавлял граф Лудольф, а отец Павла, Джакомо де Марини, был правой рукой графа. После смерти де Марини Павел еще какое-то время работает в дипломатической миссии, но Турция ему изрядно надоела, и он захотел вернуться в Неаполь.

В своем письме, написанном в 1815 году Джону Актону, министру иностранных дел Неаполитанского королевства, граф Лудольф Гульельмо Костантино (книга M. Pezzi «Impero Ottomano e Mezzogiorno d Italia tra sette e ottocento»), будучи уже женатым на Терезе, вдове Джакомо Марини, извиняется за решение своего пасынка Павла Марини более не работать в представительстве, объясняя, что дело вовсе не в низкой зарплате, а в том, что молодому человеку необходимо поработать и набраться опыта у себя на родине, в Неаполе.

В этом была своя доля правды, хотя, ознакомившись с многочисленными воспоминаниями членов семьи Лудольф, мне представляется, что главной причиной отъезда Павла послужило то, что он так и не нашел общего языка с новым мужем своей матери графом Лудольфом. К тому же его мать, Тереза Марини, тоже не очень старалась заменить троим детям графа Гульельмо Костантино их рано ушедшую из жизни мать, и они, в свою очередь, также были вынуждены уехать из Порты, кто куда.

Таким образом, незаконный сын министра В.П. Кочубея, Павел Яковлевич Марини (отчество происходит от имени официального отца Джакомо – по-русски – Якова), в 1816 году уезжает из Константинополя в Неаполь.

В Россию юный Павел Марини приезжает в 1823 году в возрасте 25 лет. В Одессу его привозит давний друг князя Кочубея граф Воронцов. Свидетельством тому является письмо М.М. Сперанского, написанное В.П. Кочубею из Чернигова: «Вчера оставил нас Марини, отдохнув у нас двое суток. Он застанет еще гр. Воронцова в Белой Церкви».

Павел Яковлевич Марини (1798–1849) получил хорошее образование не без стараний своего папаши Кочубея. Поскольку Кочубей состоял в приятельских отношениях с графом Воронцовым, то сразу же определил свое чадо в штат новороссийского генерал-губернатора – все того же графа М.С. Воронцова.

Павел Яковлевич занимал в Одессе очень престижные посты, такие как: управляющий дипломатической канцелярией графа, к которой, кстати, был приписан Александр Сергеевич Пушкин в период своего пребывания в Одессе с 1823 по 1824 год. К своим обязанностям Марини относился не слишком серьезно, предпочитая им светские рауты, на которых имел честь встречаться с великим поэтом. Приехав 3 июня 1823 года в Одессу, Пушкин первые две недели проживал в гостинице Шарля Сикара, здание которой построил архитектор Фраполли – тесть Павла Марини. Известно, что у Пушкина была в Одессе итальянская любовь «amore di Odesse», с которой он изъяснялся на приличном итальянском («язык Италии златой»). Амалия Ризнич Риппа (1805–1825) была родом из Флоренции или из Вены. Бедняжка болела чахоткой и вскоре скончалась в Италии. У нее был сын по имени Александр, и некоторые историки приписывают отцовство великому русскому поэту.

Вернемся к начальнику Пушкина Павлу Яковлевичу Марини.

Вот какую характеристику дает ему Виг: «Известно, что в мае 1824 года Марини был послан в Крым для учинения некоторых разысканий по части истребления саранчи». То есть молодому Марини не доверяли важных государственных дел – видимо, он не сумел заслужить особого уважения.

Большой удачей Павла Яковлевича стала выгодная женитьба на дочери одесского архитектора Виктории Францевне Фраполли, тоже итальянки по происхождению, как и его мать.

Немного о семье Фраполли, в которой было четверо братьев: Францеско (Франц), Джованни (Иван), Пьетро (Петр) и Илья. Самый известный из них – старший Франческо (год смерти – 1817) – приехал в Одессу где-то в конце 1796 года. В 1804 году Фраполли-старший становится городским архитектором Одессы и превращает город в один из красивейших и элегантнейших городов России и Европы. По его чертежам было построено здание Одесской оперы, также известны такие его работы, как: дом с колоннами на Греческой площади, торговые ряды на Новом базаре и многое другое. В его личном доме на Дерибасовской, 13, сейчас находится пятизвездочная гостиница «Фраполли».

Его брат, Джованни (год смерти – 1827), тоже был талантливым архитектором. После смерти старшего брата он с успехом закончил начатые Фраполли-старшим проекты: оформление Привозной площади, новорыбных рядов и т. д. К сожалению, его жизнь рано оборвалась. Джованни не был женат и проживал в одноэтажном доме, им же построенном, вместе со своим кучером, который исполнял также обязанности лакея. Однажды этот слуга задумал вместе с торговцем-разносчиком совершить ограбление с убийством и, войдя ночью в спальню к Джованни, стукнул его по голове топором. Но хозяин его был дюжего сложения и, схватив негодяя, начал его душить, но в этот момент соучастник лакея нанес Фраполли смертельный удар в спину. Конечно, убийц нашли и сослали на каторгу. Там кучер и умер, и, что интересно, полностью раскаявшись, завещал похоронить себя у ног своего убиенного хозяина. Одесситы исполнили его последнее желание. На Старом кладбище, возле могилы Джованни Фраполли, находится мраморная плита поменьше, а на ней вырезана кучерская шляпа и под ней – топор.

Другой брат Фраполли – Илья (год смерти – 1862) – работал директором местного отделения Государственного коммерческого банка. А Петр Фраполли, не являясь архитектором по профессии, с успехом выполнял всевозможные строительные подряды (естественно, не без помощи своего брата Франца).

Возвращаясь к Марини, хочу заметить, что по воспоминаниям современников он не был приятным человеком ни в молодости, ни в старости. Поэт Вяземский в 1848 году встречался с ним у генеральши Марковой и охарактеризовал его как чопорного старика. Н.Н. Мурзакевич называет его «важночопорным».

В те времена в Одессе даже ходил анекдот о том, как Марини незаслуженно получил некий железный крест вопреки желанию Воронцова и всецело благодаря своему нахальству и настойчивости.

В 1827 году Марини стал наряду с Алексеем Левшиным и бароном Филиппом Бруновым основателем Одесского вестника, выходившего на русском и французском языках. С 30-х годов он вошел в совет Института благородных девиц в Одессе, позднее он много занимался благотворительностью, жертвуя в местные музеи многочисленные произведения искусства.

Увы, после своей смерти Павел Марини прямых наследников не оставил.

Продолжу рассказ о матери Павла Марини, Терезе Милле де Марини де Лудольф.

Вы не поверите, дорогой читатель, но мать Павла умудрилась закрутить небольшой роман и с будущим начальником третьего особого секретного отделения жандармерии графом Александром Христофоровичем Бенкендорфом, который, будучи еще совсем молодым, путешествовал с друзьями по свету и некоторое время провел в Константинополе.

К счастью, Тереза Марини не забеременела от Бенкендорфа, а не то бедному старику Джакомо Марини пришлось бы воспитывать еще одного русского внебрачного ребеночка!

С 1802–1803 годы чрезвычайный и полномочный министр де Лудольф вынужден отлучиться из Порты сначала в Неаполь, потом в Европу и в Россию. Он поручает временное руководство дипломатической миссией своему доверенному лицу – кавальеру Джакомо де Марини. Именно в этот период двадцатиоднолетний граф Бенкендорф заезжает в Константинополь.

Вот небольшой отрывок из его воспоминаний «Мое путешествие в земли полуденной волшебные края» (перевод с французского Д.А. Майорова, публикация М.В. Сидоровой):

«…Общество Перы и Бююк Дере было чрезвычайно приятным. Я прежде всего познакомился с одной очень красивой женщиной, ее звали мадам Серпосс. Будучи вдовой, она была полной хозяйкой своих действий, и я смог приходить к ней, наслаждаясь ее расположением. Однако продолжалось оно не долго. Жена неаполитанского консула мадам Марини скоро отвлекла меня от этой связи и, хотя была она менее прекрасной и даже немного увядшей, ее любезность и особенно искушенность и утонченный вкус к удовольствиям в любви привязали меня к ней и заставили покинуть мадам Серпосс. С ней я проводил ночи, а утром, когда ее старый муж являлся в гостиную для общего завтрака с супругой, я, приветливый и верный друг семьи, входил через другую дверь пожелать семейству доброго дня и разделить с ними трапезу. В этом было даже что-то трогательное. Время от времени, чтобы чувствовать себя еще более свободной, мадам Марини приезжала провести день-другой в дом, который ее муж имел в Бююк Дере, и там уже без малейшей скованности и боязни, что нам помешают наслаждаться всеми удовольствиями, которые только могло придумать ее сладострастное воображение…

Мы провели еще несколько дней в Константинополе, развлекаясь, и приближение момента нашего отъезда не вызывало ничего, кроме сожаления. Мадам Марини приехала в Бююк Дере, чтобы иметь побольше времени для жарких прощаний со мной, которые были бы, возможно, еще более жаркими, если бы предусмотрительность опытной женщины не заставила ее заблаговременно подыскать на мое место другого, который, прельщенный ее ветреностью, занял ее спальню еще до того, как наш бриг поднял якорь».

Я думаю, что здесь комментарии излишни.

А что же сам кавальер Джакомо де Марини (1727(?)–1808)? Кем он был? Судя по всему, де Марини был человеком умным, скромным, честным и очень трудолюбивым, но принадлежал ли он к неаполитанскому дворянству? Возможно, принадлежал, поскольку добавлял к своей фамилии приставку де.

В начале своей дипломатической карьеры Джакомо работал в неаполитанском представительстве в Лиссабоне. В 1757 году в Португалии произошло сильное землетрясение, дом его был полностью разрушен, также сильно пострадало административное здание, но де Марини проявил небывалую храбрость и не побоялся войти в рушащееся здание и вынести из него важные дипломатические документы.

Его шефа, неаполитанского посла Карло Гуэвара, на нервной почве разбил паралич. Тогда Марини взвалил на себя всю текущую работу миссии, обеспечив при этом необходимую медицинскую помощь заболевшему дипломату. Благородство поступков де Марини и безупречное исполнение своего профессионального долга были отмечены министром иностранных дел Неаполя Бернардо Тануччи, который награждает Джакомо денежной премией и продвигает его по службе, назначив в неаполитанское посольство в Голландии, а позже – в Дании и Турине.

В начале 1774 года король Неаполитанский срочно вызывает дипломата в Неаполь и объявляет подданному свою волю – перевести де Марини из Турина в Константинополь. Это назначение очень огорчило Джакомо. После 20 лет работы в Европе ему совсем не хотелось ехать в Турцию. Перспектива жизни, как он сам выразился, «между турками, огнем и чумой», вовсе его не радовала.

Соглашаясь, он со вздохом сказал министру Тануччи:

«Ничего не поделаешь, мы рождены, чтобы служить и покоряться».

«Ну зачем вы так мрачно смотрите на жизнь, мой дорогой де Марини, – отвечал ему Тануччи, – я вас уверяю, что по возможности мы обязательно увеличим вам зарплату».

Обещанию этому не суждено было реализоваться, даже напротив: были времена, когда из Неаполя месяцами не приходили деньги на зарплату сотрудникам и на содержание дипломатического представительства.

Кавальер Джакомо де Марини проработал в Османской империи целых тридцать четыре года, прослужив под руководством двух поколений графов де Лудольф – Гульельмо Маурицио и его сына – Гульельмо Костантино.

Оба Лудольфа ценили его трудолюбие и верность королю, уважительно и по-доброму относились к нему. Гульельмо Костантино, как мог, следил, чтобы даже в самые трудные времена у Джакомо и его семьи были средства на достойную жизнь, а после смерти своего помощника граф лично позаботился, чтобы его вдове Терезе и сыну Павлу была полностью выплачена задолженность по зарплате и в полном объеме – вознаграждение за выслугу лет. На полученные средства Павел Марини и его мамаша вполне могли вести безбедную жизнь, что было, несомненно, заслугой графа Лудольфа. Пожалуй, единственным «но» во всей этой истории является факт, что полномочный министр Лудольф, используя свое служебное положение, принудил Джакомо де Марини жениться на девице Терезе Милле, тем самым скрыв от всеобщего порицания свой не вполне благовидный поступок. Ну что поделаешь, такое тоже случается в жизни!

В конце концов, он искупил свой старческий грешок, женившись на Терезе Милле де Марини, дав ей своей титул и оставив после себя немалое наследство.

У Гульельмо Костантино де Лудольфа от брака с первой женой, Элеонорой Вайротер (1760(?)–1794(?)), австрийки из династии фон Вайротеров (пожалуй, самым известным представителем которой был генерал-майор Франц Вайротер (1755–1806), принявший вместе с русским генералом Михаилом Кутузовым участие в Аустерлицком сражении и, увы, потерпевшим поражение от войск Наполеона), родилось трое детей – дочь и двое сыновей:

Франсуа Хавьер (1784–1865), ставший австрийским генералом, чьи потомки до сих пор живут в Австрии.

Джузеппе Костантино (1787–1875) – дипломат, неаполитанский посланник в Санкт-Петербурге.

Каролина (1785–1868) – жена графа Густава Оттоновича Штакельберга (см. главу графы Штакельберг).

Франсуа де Лудольф был женат на австрийке Катрине Реутзер (Catrina Wreutzer). У них родилось четверо сыновей и одна дочь.

Старший сын, Эммануэль, пошел по стопам отца, был послом Австрии в Риме, в Мадриде и Бразилии. Он владел многими иностранными языками, перевел на немецкий несколько произведений Шекспира и Гамезона. Умер он рано, в 1905 году, и женат не был.

Чарлз (Карло) де Лудольф (1825–1908) – австрийский военный.

Генри (Энрико) де Лудольф (1830–1903) – военный, проживал в Бидене недалеко от Вены, а последние годы жизни провел в своей усадьбе неподалеку от столицы.

Оскар де Лудольф (1846) – закончил военную карьеру в чине генерала.

София-(?)

Мария Амалия де Лудольф – (?) вышла замуж в России за Михаила Глазенапа (1830–1898), представителя известной семьи немецкого происхождения Глазенап. Спустя какое-то время Михаил последовал за женой в Австрию, где они счастливо прожили всю оставшуюся жизнь.

У них родилась дочь Нина, или Нини (1865–?), так никогда не вышедшая замуж, Вальдемар (1864–1898), ставший художником, и Георгий (1866–1898) – австрийский военнослужащий.

Чем же знаменита семья немецкого происхождения Глазенап?

Дворянский род фон Глазенап (Glasenapp) происходит из Померании. Первый его представитель, Антон, приехал в Лифляндию в 1545 году, командовал отрядом наемников-рейтар на фронтах Ливонской войны, в 1589 году за отменную службу получил имение от Поместного приказа в Свияже и обосновался там со своей семьей.

Самые известные члены этой семьи:

Карл Рейнгольд фон Глазенап (1745–1801) – генерал-майор и тайный советник, был губернатором Волынской и Оренбургской губерний.

Богдан Александрович Глазенап (1811–1892) – военный губернатор Николаева главный командир Черноморского флота, адмирал.

Григорий Иванович фон Глазенап (1751–1819) – основатель Войскового казачьего училища, на базе которого был создан Омский кадетский корпус имени Александра I.

Владимир Георгиевич фон Глазенап (1786–1862) – участник итальянского похода Суворова, Русско-австро-французской и Русско-прусско-французской войн. В Отечественную войну служил в корпусе Витгенштейна, который прикрывал от французов Санкт-Петербург, и дослужился до генерал-лейтенанта. Владимир фон Глазенап был отцом Михаила Глазенапа – будущего мужа Марии Амалии Лудольф, а его матерью – Варвара Сергеевна Неклюдова (1795–1844).

У Михаила имелась сестра Анетта (1825–1847) и брат Николай (1828–1898). Отцом Варвары Неклюдовой был Сергей Васильевич Неклюдов (1746–1811) – полковник преображенского полка, а в период с 1794 по 1796 год – тамбовский губернатор. Выйдя в отставку, он проживал с семьей в Москве, в собственном доме, построенном в елизаветинском стиле на Бронной, впоследствии ставшим детской больницей имени Филатова.

Петр Владимирович фон Глазенап (1875(?)–1960) – участник I мировой войны, военный губернатор Ставропольской губернии. Воевал с генералом Юденичем и командовал Северо-западной армией.

Брат Франсуа Хавьера де Лудольфа – Джузеппе Костантино, родился в Константинополе 24 июня 1787 года. Вместе со своим братом был отправлен отцом на учебу в Вену под строгим присмотром аббата Руфин – высокообразованного французского эмигранта.

Из воспоминаний Джузеппе Костантино де Лудольфа:

«Мой отец, будучи человеком очень занятым государственной службой в Константинополе, решил послать нас с моим братом Франсуа продолжить наше воспитание и образование в Вену, под четким присмотром нашего гувернера аббата Руфина – прекрасного человека, французского эмигранта».

Небольшая справка об аббате Руфине:

В 1752 году Пьер Руфин был драгоманом во французском дипломатическом представительстве в Константинополе, а в 1798 году возглавил оное, но совсем ненадолго, поскольку его назначение совпало с вторжением Франции в Египет. Это событие получило резкое осуждение турецкого султана. Аббат и еще несколько сотрудников французской дипломатической миссии были объявлены врагами Турции, и их заточили в крепость Семи башен в Константинополе. К счастью, в 1802 году всех их выпустили. Руфин покидает Турцию на несколько лет, возвратившись в Порту лишь в 1814 году в качестве временно поверенного Французского государства.

«Итак, в 1794 году мы оказываемся в Вене, где проведем шесть лет нашей юной жизни. Аббат Руфин преподавал нам латынь, французский язык, а также основы географии и истории, но был довольно строг с нами. Сладости или что-либо другое вкусненькое мы получали только за определенные заслуги или успехи в учебе, но, несмотря на высокую бдительность аббата, нам, хулиганистым мальчишкам, удавалось обхитрить нашего наставника: например, потихоньку от него своровать шоколад или грушу. Мы с братом даже умудрялись без его ведома купить в расположенном вблизи от входа в церковь Святого Петра, где Руфин служил мессу, магазинчике вкуснейшие венские сосиски и, откусывая понемногу, поедали их прямо во время службы.

У аббата Руфина было много влиятельных и знатных друзей в столице. И он частенько брал нас с собой, особенно по воскресеньям, во многие известные дома Вены. Опущу причины, по которым нас позже отправили в военный колледж (к нашему счастью, всего на один год, но и этого нам хватило сполна).

Дисциплина в этом учебном заведении, скажу я вам, была просто железной, порой даже переходящей в садизм. Нас недокармливали и испытывали холодом. Особенно извращенным нахожу момент раздачи завтрака: учащиеся сидели на своих местах, а мимо них проносились два солдата с большой хлебницей с кусочками хлеба на завтрак. Так вот, кто не отличался достаточной ловкостью и не успевал взять из хлебницы кусочек, так и оставался без завтрака.

Все юноши носили косичку, и только раз в неделю к нам приходили пожилые дамы и причесывали нас. Весь этот кошмар мы с братом смогли вынести только лишь благодаря крепкому телосложению и отменному здоровью. Через год наши мучения закончились, а вскоре и сам колледж был закрыт, после того как многие его ученики и их родители пожаловались на чрезмерно жесткое обращение с учащимися».

В 1800 году Джузеппе и Франсуа де Лудольф отправляются к отцу в Константинополь. Через Варну они приплывают в Босфор в местечко Bouyouck-Dere. (Бююк-Дере – это дачное место в 18 км от Константинополя, где находились летние дипломатические резиденции как Неаполитанского королевства, так и Российской империи).

Сам отец, чрезвычайный и полномочный министр Неаполитанского королевства, приезжает встретить своих сыновей в порт. Крепко расцеловавшись и обнявшись, Гульельмо Костантино Лудольф везет их к сестре Каролине, которая какое-то время гостила в доме русского полномочного министра в Турции, Василия Степановича Тамара и его жены Елизаветы Осиповны.

Упоминания о семье русского министра не раз находим в воспоминаниях самого Джузеппе Костантино и его дочери Элеоноры Лудольф-Пьянелль. Расскажу немного и о них.

Василий Степанович Тамара (Томара) (1745–1819) – польский дворянин, дипломат, действительный тайный советник, посланник и полномочный министр в Константинополе, был правнуком переяславского полковника Степана Ивановича Томара (ск. 1715) – одного из четырех полковников, оставшихся верными Петру I после измены гетмана Мазепы. К слову, он прямой потомок Кочубеев – его мать носила фамилию Кочубей.

Свою службу Василий Степанович начал переводчиком на Кавказе. В годы Русско-турецкой войны (1768–1774), хорошо владея итальянским языком (он учился в Италии), Тамара практически представлял Россию в Венеции. После окончания войны был переведен на Кавказ и отправлен Г.А. Потемкиным к грузинскому царю Ираклию с проектом договора о признании Грузией верховной власти и покровительства России. Позднее, в 1784 году, была ответственная миссия в Иране, а затем – назначение в Турцию в 1797, где Василий Степанович проработал на этом важном посту вплоть до 1809 года, подписав с Турцией немало важнейших соглашений. Тамара вышел в отставку в чине действительного тайного советника. Его современники тепло отзывались о нем как об умном и талантливом дипломате.

Похоронен Тамара Василий Степанович в Свято-Троицкой Лавре.

Под крестом на его гробнице написано следующее: «Здесь покоится прахъ Действительного Тайного Советника Василия Степановича Томары, оплакиваемого осиротевшею супругою и друзьями».

Под черепом выгравировано великолепное стихотворение, посвященное ему другом и земляком В.В. Капнистом:

Василий Степанович был женат на удивительной по своим человеческим качествам женщине Елизавете Осиповне Каламей (скончалась в 1835 году). Это была добрая, крайне чувствительная к чужим несчастьям и проблемам дама. Доказательством тому – помощь, оказанная ею племяннику, декабристу Краснокутскому Семену Григорьевичу (1787–1840) – сыну сестры ее мужа, Софии Тамара.

Елизавета Осиповна оставила по своему духовному завещанию в Государственном банке немалый вклад с условием, чтобы доходы от него шли на содержание Краснокутcкого в Сибири.

У Василия Степановича и Елизаветы Осиповны Тамара было двое родных детей: Ганна и Степан. Симпатизируя неаполитанскому посланнику, во время своего пребывания в Константинополе они с радостью приняли в семью Каролину Лудольф, стараясь окружить бедную девочку, столь рано оставшуюся без матери, семейным теплом и заботой.

Почему именно ей граф Гульельмо Костантино Лудольф поручил воспитание своей дочери? Думается, потому что Елизавета Осиповна была по происхождению итальянкой из Ливорно (Elisabetta Calamai) и глубоко верующей католичкой («cette dame etait italienne de Livourne et femme du generale Tamara minister de Russie en Turquie»).

Мадам Тамара сыграет немаловажную роль в судьбе Каролины Лудольф, о чем повествуется в главе «Графы Штакельберг».

Из воспоминаний Джузеппе Костантино де Лудольфа:

«Хорошо помню жену русского министра – мадам Тамара, так горячо полюбившую мою сестру и даже в какой-то степени стремившуюся заменить бедной девочке ее рано ушедшую мать. Вернувшись в Константинополь, я был безумно рад вновь встретиться с моей сестрой Каролиной! Когда я видел ее в последний раз, она была еще ребенком, а сейчас передо мной предстала красивая пятнадцатилетняя юная девушка с нежным красивым лицом и с хорошими манерами. В то далекое время было непросто дать надлежащее воспитание детям дипломатов в Турции, если только не отправить их учиться в Германию или куда-нибудь еще. Но Каролине повезло – отец ей нашел французского эмигранта, аббата Ла Броссе – человека весьма образованного. Он сумел обучить мою сестру наукам, а также давал ей уроки музыки. Каролина довольно хорошо научилась играть на арфе, а еще она неплохо рисовала. Надо признать, что моя сестра была более благоразумной, чем я, который все время что-нибудь да вытворял. Но, увы, наша встреча была недолгой, мне предстояло продолжить мое образование, но уже не в Австрии, а в России – в школе, которую основал аббат Николь».

Итак, молодой Костантино де Лудольф направляется в 1801 году в Санкт-Петербург, где продолжает обучение в колледже французского аббата Николь вплоть до 1805 года.

Аббат – отец Доминик Чарльз Николь родился во Франции в 1758 году, окончил колледж в Париже и со временем стал одним из уважаемых и авторитетных католических священников. С помощью все того же графа Сен-При, который был на хорошем счету у Екатерины Великой, Николь смог воплотить в жизнь свою идею создания образовательных учреждений для детей русской элиты.

Это учебное заведение посоветовал графу Лудольфу для его сына еще один французский эмигрант – племянник дюка Ришелье, граф Рошешуар (le comte de Rochechouart), который расхваливал колледж, подчеркивая, что все его воспитанники становились людьми очень образованными и делали великолепную карьеру. Среди них были такие известные личности, как Михаил Орлов, графы братья Киселевы, князь Горчаков, князь Меншиков и многие другие.

Позже, в 1814 году аббат Николь с помощью Рошешуара откроет знаменитый колледж в Одессе, в котором тоже будут учиться дети местной элиты. Эта школа удерживала лидирующие позиции вплоть до 1820 года.

Сразу после окончания колледж Джузеппе Костантино начнет свою дипломатическую карьеру как военный атташе в дипломатическом представительстве Неаполитанского королевства в России под руководством полномочного министра герцога Серракаприола.

Но прослужит он недолго, всего два года, так как решит записаться в 1807 году добровольцем в русскую армию и будет направлен в военный гарнизон под командованием Великого Князя Константина Павловича Романова (1779–1831).

Из воспоминаний его дочери Элеоноры Лудольф-Пьянелль:

«Мой отец стал офицером гвардии кавалергардов русской армии. В ту историческую эпоху все молодые люди были просто очарованы военной карьерой и жаждали стать героями. О, какие смешные истории, будучи уже дедушкой, рассказывал мой отец своим внукам про свою былую жизнь в военном гарнизоне в Царском Селе!

Безусловно, военная служба тяжела и несет в себе множество испытаний и лишений, но молодость берет свое – молодые люди переносили все это легко, да еще и при каждом удобном случае сбегали в столицу – Санкт-Петербург на бал или в оперу, а порой и на романтическое свидание, садясь в старую карету или сани. Но вечером того же дня они обязательно возвращались в гарнизон.

Строгость Великого Князя Константина была всем хорошо известна. Поэтому лучше было не давать ему поводов для наказания. Вскоре закончилось пребывание моего отца в Царском Селе и его, как и многих других, отправили на войну. В 1807 году он принял участие в сражении при Фридланде, в котором был ранен копьем в шею».

Фридландское сражение (город Фридланд ныне Правдинск Калининградской области) 1807 года, начавшееся 14 июня в 4 часа утра и закончившееся в 5.30 вечера, было последним сражением в Русско-прусско-французской войне 1806–1807 годов и, увы, закончившееся полным поражением русских войск вследствие неумелого руководства главнокомандующего армии генерала Беннигсена.

Тяжелораненого молодого графа Джузеппе Костантино Лудольфа отвозят в военный госпиталь, где ему, увы, не оказывают полноценной медицинской помощи и практически никто им не занимается вообще. Он лежит с высокой температурой в коридоре на сквозняке, брошенный на самовыживание. И он выживает!

Когда Лудольфу становится намного лучше, в госпиталь приезжает один англичанин; обходя раненых, он подойдет к молодому человеку и поинтересуется его именем. К его большому удивлению, раненый офицер окажется сыном его хорошего друга, графа Гульельмо Костантино Лудольфа.

К сожалению, в воспоминаниях имя англичанина не указано, но ему удалось добиться, чтобы Джузеппе Костантино перевезли в госпиталь в Mittau (Митава – бывшая столица Курляндского герцогства, в котором по приглашению Императора Александра I провели в изгнании король Франции и его двор период с 1805 по 1807 г.).

Молодого графа Лудольфа ждет еще один сюрприз: в этом же госпитале лечился от серьезного ранения его кузен, граф Эммануил Сен-При. Как только молодые люди пошли на поправку, то начали задумываться о развлечениях. Им посчастливилось стать частыми гостями в салонах короля Франции Людовика XVIII (1755–1824), где присутствовала высшая французская и местная знать и все происходило строго в соответствии с этикетом французского двора. Юноши развлекали себя игрой в карты, а молодой Джузеппе Костантино был не раз удостоен чести играть за одним столом с герцогиней Ангулемской (duchesse di Angouleme (1778–1851) – дочерью короля Франции Людовика XVI и Марии-Антуанетты Австрийской).

Вскоре Эммануил и Джузеппе Костантино полностью выздоравливают. Им надлежит возвратиться в Санкт-Петербург, но из-за полного отсутствия денежных средств осуществить это не так-то просто (правда, небольшую сумму любезно одолжили французские друзья графа Сен-При). Джузеппе Костантино де Лудольф и Эммануил Сен-При находят тощую клячу, запрягают ее в свою карету и с благословения герцогини Ангулемской, с воздушным поцелуем, посланным ею с балкона королевского дворца, друзья отправляются в дальний путь.

Но, как говорится, нет худа без добра: это ужасное путешествие крайне положительно сказалось на здоровье Эммануила. После полученного ранения беднягу мучил сухой кашель, а во время дороги его так растрясло, что образовавшийся в легких застой прошел сам собой.

Существует историческое свидетельство того, как двоюродные братья Сен-При и Лудольф проходили лечение от ран в Баден-Бадене.

Об этом вспоминает в записках граф Евграф Федорович Комаровский (1769–1843). Вот что он пишет о своем пребывании в Баден-Бадене:

«В сие время приехал туда же лечиться граф Эммануил Сен-При с графом Людольфом, теперешним неаполитанским министром в Петербурге. Граф Сен-При получил жестокую рану в ногу в Фридландскую кампанию. Я с ним ездил купаться вместе и в один павильон. Мы жили в Бадене самым наиприятнейшим образом…

Когда вечера стали длиннее, ввелись в употребление серенады; они состояли из девицы Губо, которая восхитительно пела, одного француза Ма-кота, который был стихотворец и играл на гитаре, и фа-фа Лудольфа, игравшего тогда на флейте. Ничего не было прелестнее сих серенад».

Граф Костантино де Лудольф намеревался и дальше воевать в составе русской армии против французов (и что только двигало этими иностранцами, готовыми проливать свою кровь за чужую страну?), но по Тильзитскому трактату, подписанному императором Александром I, все иностранцы должны были срочно выйти из состава русской армии. За храбрость, проявленную в бою, молодому графу де Лудольфу даруют позолоченную саблю, которую он всю жизнь будет хранить как память о своей кратковременной военной карьере.

Джузеппе Костантино решает вернуться в Турцию. В 1809 году отец отправляет его на Сицилию, дабы уладить некоторые семейные вопросы, а также поприсутствовать в Палермо на свадьбе Луиджи Орлеанского и Амалии – дочери Фердинанда Бурбонского.

Из воспоминаний Джузеппе Костантино о времени, проведенном на Сицилии: «Приехав в Палермо, я поразился, увидев в городе множество англичан, временно и даже постоянно проживающих в нем.

Королевский двор, находившейся в Палермо в изгнании, придал этому городу особый блеск, лоск столицы королевства. Но, к сожалению, мне не пришлось долго задержаться в этом замечательном городе. Один мой английский друг любезно пригласил меня попутешествовать на его яхте. Начали мы наш вояж с острова Мальта, а затем направились в Испанию. В небольшом испанском городке, где мы остановились, я брал уроки игры на гитаре – это инструмент, который мне всегда очень нравился. Теперь я уже умел играть и на флейте, и на гитаре, чем был очень доволен. Из Гибралтара мы поплыли в Tangeri, во время путешествия познакомились с одной молодой вдовой, которой была необходима наша помощь в оформлении английского паспорта. Погода стояла ужасная, дул сильный ветер, штормило, и лодку сильно раскачивало.

По дороге мы остановились на Балеарских островах, на острове Пальма де Майорка, где царила ужасная нищета, и весь остров был просто наводнен французскими военнопленными. Бедные солдаты и офицеры наполеоновских войск, чтобы как-то прокормиться, брались за любую, даже самую черную работу».

После этого путешествия молодой граф де Лудольф едет в Константинополь, где его с нетерпением ждет его отец – Гульельмо Костантино. На английском парусном судне он отплывает в Турцию. Перед отъездом из Палермо Джузеппе Костантино случайно встречает посла Англии в Константинополе М. Адаира, который уже некоторое время искал молодого человека, чтобы вручить письмо от его отца. Письмо было очень тревожным, в нем Гульельмо Лудольф выражал большую озабоченность по поводу содержания своей дипломатической миссии в Константинополе, практически брошенной Бурбонами на произвол судьбы (хотя в это же самое время король с королевой прекрасно жили и на широкую ногу проводили время на Сицилии).

Успешно достигнув Турции, молодой Джузеппе Костантино восемь месяцев проводит под родительской крышей, но материальное стеснение, в котором находился его отец, не позволило молодому человеку пробыть там долее. В апреле 1811 года старший Лудольф отправляет сына вместе со своим хорошим другом маркизом Злиго в Англию.

В стране туманного Альбиона молодой Лудольф продолжит свое образование: берет уроки живописи, научится неплохо писать акварелью и маслом, а самое главное, разовьет на уроках вокала данный ему природой не очень сильный, но приятный голос.

В конце 1813 года они с другом маркизом направляются в Австрию, где Джузеппе Костантино видится со своей обожаемой сестрой Каролиной и ее мужем графом Штакельбергом, а также с братом Франсуа, который к тому времени уже стал офицером австрийской армии.

Джузеппе Костантино проводит в Вене несколько приятных во всех отношениях месяцев, посещая бесконечные балы, приемы, званые ужины и обеды. Вот один забавный эпизод того периода из воспоминаний Джузеппе Костантино де Лудольфа:

«По понедельникам во дворце моего свояка графа Густава Штакельберга происходили скучнейшие званые ужины. Чопорная публика одета согласно венским канонам моды, а я, который только что приехал из Англии, одевался согласно последней лондонской моде – на мне были очень узкие брюки, почти как колготки, и простые мужские туфли без украшений. Эти английские новшества не пришлись по вкусу моему родственнику, и он убедительно попросил мою сестру передать мне, чтобы я был так любезен и надевал на эти вечера классические брюки и туфли с пряжками.

Во время моего пребывания в Вене я был очень рад вновь встретиться с друзьями моего детства, провести несколько дней в замке Totis, принадлежавшему моему другу графу Esterhazy de Galantha в Венгрии. Всегда приятно находиться в компании людей воспитанных и хорошо образованных».

На обратном пути из Вены в Лондон Джузеппе Костантино и маркиз Злиго (Sligo) ненадолго останавливаются в Париже, куда уже вошли войска союзников. В столице Франции Лудольф встречается со своими двоюродными братьями и сестрами Сен-При. В 1816 в Неаполь возвращается королевский двор, туда же приезжает и молодой граф де Лудольф.

Одним из первых указов, который издаст Фердинанд IV, будет назначение графа Гульельмо Костантино де Лудольфа полномочным министром в Лондоне, а на его место в Константинополь назначит его сына Джузеппе Костантино, который сделался полномочным министром Неаполитанского королевства всего в двадцать девять лет.

Однако Джузеппе Костантино все еще не женат, а жить и работать на протяжении многих лет в чужой далекой стране без жены непросто. Тогда его родитель – Гульельмо Лудольф незамедлительно решает найти своему сыну подходящую невесту из высшего общества.

В аристократических салонах Неаполя много молодых и знатных невест. Но лишь одна особенно приглянулась графу де Лудольфу – юная Текла Вайссенхоф (1791–1869), протеже самой княгини Доротеи Барбары Чарторыйской, с которой молодой человек познакомится в светском салоне австрийского министра в Неаполе.

Убедила же молодого графа Лудольфа в его правильном выборе, тем самым подтолкнув к скорейшей женитьбе, сама жена австрийского министра графиня Каролина Любомирская – родственница Теклы Вайссенхоф.

И вот граф Джузеппе Костантино идет просить руки восемнадцатилетней Теклы у княгини Чарторыйской.

Из воспоминаний графа Джузеппе Костантино:

«Наше венчание с Теклой Вассейнхоф в сентябре 1816 года произошло в капелле палаццо Искителла (Ischitella) (позже, в 1818 году, этот дворец станет дипломатическим представительством Российской империи, которую будет представлять граф Густав Штакельберг – муж сестры Джузеппе Костантино).

Моими свидетелями были министр иностранных дел маркиз Чирчелло (Circello) и его очень симпатичная и остроумная жена – хорошие друзья моих родителей. Первое время после свадьбы мы с женой провели в Ветри на прекрасной вилле, которая сейчас принадлежит семье Белелли. Но, увы, через три месяца, в ноябре того же года, нам предстояло уехать в Константинополь, преодолев длинный и сложный путь».

Юная полячка Текла Вайссенхоф, судя по изображению на портрете немецкого художника, была очень мила и не могла не нравиться мужскому полу. В числе ее воздыхателей были мужчины разного возраста, а одним из тихих поклонников ее красоты и обаяния стал даже неаполитанский священнослужитель.

По свидетельству современников юную Теклу Вайссенхоф связывала с известным и влиятельным архиепископом Неаполитанским монсеньором Джузеппе Капечелатро (Diuseppe Capecelatro (1744–1836)) нежная дружба.

Капечелатро еще называли архиепископом ди Таранто. Он был в своем роде легендарной личностью, влиятельным политиком и довольно эрудированным, хотя и не очень глубоким аналитиком событий, происходивших в ту пору в Неаполитанском королевстве (имеется в виду побег Бурбонов на Сицилию и приход Мюрата к власти в Неаполе).

Капечелатро водил дружбу с такими известными дипломатами, как герцог Серракаприола – посол Неаполитанского королевства в России; общался с Гете, Вальтером Скоттом, Ламартином, с королем Луиджи Баварским, а его близкий друг принц Эрик Прусский шутливо советовал всем приезжающим в Неаполь во-первых, посетить Помпеи, во-вторых, Везувий и, в-третьих, архиепископа ди Таранто – настолько популярен был последний.

Монсеньор Капечелатро жил на шикарной вилле, где создал не менее шикарный частный музей изобразительных искусств. Он любил красивую жизнь и слыл большим шалуном, не гнушавшимся женского общества (жила при нем одна особа), не пропускал светские балы и приемы, много путешествовал и прочее.

Став пожилым, не переставал вести свой привычный образ жизни и в семьдесят лет еще понюхивал табачок, играл в картишки и писал нежные, полные любви письма воспитаннице княгини Чарторыйской Текле Лудольф-Вайссенхоф. Ведь человеческое сердце не стареет, даже если это сердце старого священника, не так ли?

Он пишет ей множество писем в период 1818–1820 годов, называя ее ласково Теклина.

Небольшой отрывок из одного письма, 1818 год:

«Ах, как хорошо стареть! Ты мне не поверишь, мое сокровище, как хороша старость, если она сопровождается отменным здоровьем и проходит в таком прекрасном месте, как наш обожаемый Неаполь! Моя дорогая, как вы там, вдалеке от родины? Мне так вас не хватает! Но, к счастью, меня все время кто-нибудь навещает, и потом я решил предаться воспоминаниям моей жизни, которые хотел бы подробно запечатлеть на бумаге».

В тот период жизни Капечелатро не только начинает писать свои мемуары, но также проявляет большой интерес к славянской литературе. Это вполне объяснимо: он тесно общается с графом Орловым, который первым привез в Италию басни Крылова и способствовал их переводу и изданию на итальянском языке.

Уже в другом письме Теклине архиепископ пишет: «Моя красивая и благоразумная Теклина, примите мой нижайший поклон Вам. Как Вы там? У меня все по-прежнему, вот хотел, чтобы Вы мне при возможности прислали произведения таких польских авторов как Orzechowski, историка Kromer, поэта Sarbierski, нравственные сочинения Lredzo, политические труды Gornizki. Очень надеюсь, моя дорогая, что все выше перечисленное у Вас имеется на итальянском языке, а если нет, то не сочтите за труд, переведите сами этих авторов, сделайте это для вашей родины, и Ваше имя навсегда останется в истории королевства. Всегда ваш, Джузеппе».

Выполнила ли Текла Лудольф просьбу священника, доподлинно неизвестно, а вот его письма к ней до сих пор хранятся в личном архиве семьи Лудольф.

В своих воспоминаниях дочь Теклы, Элеонора Лудольф-Пьянелль подчеркивает, что ее родители, Джузеппе и Текла, прожили душа в душу длинную, полную любви и взаимопонимания жизнь.

Уже в последние годы жизни своей жены, во время ее тяжелой болезни граф Лудольф трогательно ухаживал за ней, стараясь надолго не оставлять бедняжку одну.

Вспоминает Элеонора Лудольф-Пьянелль:

«В марте 1861 года мои родители некоторое время провели в Париже и вернулись в Италию, во Флоренцию, к нам с мужем. Мы очень обрадовались их приезду. Все лето провели вместе в Форли и Виарежио. Конечно, они очень скучали по своему обожаемому Неаполю и уже запланировали провести там зиму, но, к несчастью, моя мамочка неожиданно падает и ломает себе шейку бедра. Это настоящая трагедия! У нее отказывают ноги, она больше не ходит, все возможное лечение мало помогает, да к тому же бедняжка испытывает ужасные боли. Начинается печальный период в нашей жизни. Мой отец старается как можно больше проводить время с мамой, которая так нуждается в его моральной поддержке. Именно во времена посланного нам свыше тяжкого испытания наиболее сильно проявилась любовь и привязанность моих родителей друг к другу. В течение семи лет маминой болезни мой отец покинул ее лишь два раза – один раз, когда ездил в Ниццу навестить свою сестру Каролину, а второй – когда ездил в 1863 году в Вену на похороны своего брата Франсуа.

Зимой 1869 года самочувствие мамы резко ухудшилось и, к огромному огорчению, врачи предрекли ее скорый уход. Не могу не отметить мужество и невероятное терпение нашей мамы, которая, несмотря на многолетние мучающие ее сильные боли, никогда ни на что не жаловалась. Нашей мамочки не стало 27 апреля 1869 года.

Горе отца было бесконечным, он как будто потерял часть самого себя, своей души. Текла была для него всем: верной, понимающей спутницей жизни, заботливой и любящей матерью его детей. Наши родители прожили вместе пятьдесят три счастливых года. Это горе усугубилось еще тем, что за год до этого отец потерял свою обожаемую сестру Каролину Лудольф-Штакельберг».

Будучи старше своей жены, Джузеппе Костантино переживет ее на целых шесть лет, хотя эти годы будут полны печали и физических страданий.

В происхождении самой Теклы Вайссенхоф, графини де Лудольф, скрыт очередной скелет в шкафу семьи графов де Лудольф.

Во всех воспоминаниях Текла Вайссенхоф (Tecla Weyssenhoff) фигурирует как воспитанница княгини Доротеи Яблоновской-Чарторыйской или даже как ее приемная дочь.

Из письма Элеоноры де Лудольф-Пьянелль (дочери Теклы Вайссенхофф)

«Il (pere) resta plusieurs annees en Anglettere et ne revient en Italie qu a la rentree des Bourbons a Naples. Dans cette ville il epousa la Comtesse Tecla de Weyssenhoff qiu vivait aupres de la principesse Dorothea Charistoriska nee princesse Jabloroska et avait alors 18 ans».

Выясним, из какой семьи происходила княгиня Барбара Доротея Чарторыйская (семья польских князей большая и сильно разветвленная) и кем она, в сущности, приходилась Текле.

Это уточнение мне представляется довольно важным, поскольку именно с Теклой Вайссенхоф имя Текла надолго вошло и в семью де Лудольф: Теклой звали бабушку моего мужа, Теклой зовут очаровательную внучку Друзилы де Лудольф-Гуччи.

Посмотрим, кем же были родители Теклы:

Отец – польский дворянин Иосиф Вайссенхоф (Joseph Weyssenhoff, 1760–1798, Пиза). Мать – княгиня Доротея Барбара Яблонова-Яблоновская Прусская (Dorothy Barbara Jablonowo Jablonowska di Prussia, 1760–1844, Рим).

Уточнив биографию княгини Доротеи, я выяснила, что она была дважды замужем, но Иосиф Вайссенхоф не являлся ее законным супругом. Скажем так, он был мужчиной, с которым ее связал бурный, но непродолжительный любовный роман, плодом страсти которого стала их дочь Текла.

Первым мужем Доротеи был Н. Малатеста (N.Malatesta, г.р. 1750) – представитель итальянского дворянского рода бывших правителей Римини и Эмилии-Романьи, от которого у нее родился сын Сигизмунд (приб. г.р. 1790).

Вторым мужем стал князь Юзеф Клемент Чарторыйский (Giuseppe Clemente principe Czartoryski, 1739–1810). От этого брака на свет появилось пять дочерей.

А наша прапрабабушка Текла была незаконнорожденной дочерью Доротеи Яблоновской от ее любовника Иосифа Вайссенхофа.

Вполне возможно, что Доротея Барбара тщательно скрывала от высшего общества свою незаконнорожденную дочь, выдавая ее за свою воспитанницу, что, впрочем, было довольно распространено в те далекие времена.

Немного о самом отце Теклы Вайссенхоф.

Иосиф Вайссенхоф, или в русском варианте Вейсенгоф (1760–1798) – шляхтич герба Лебедь, родился в семье земского судьи Яна Вайссенхофа и немки Елены Ромер (Helena Romer). Он был журналистом, адвокатом, депутатом парламента княжества Литвы и масоном. Также он числился активистом партии патриотов и соавтором сводов государственных законов. По 1792 года эмигрировал в Саксонию.

У Иосифа было несколько братьев, самый известный из которых – Ян (1774–1848) – генерал-лейтенант Царства Польского, участник Прусских кампаний 1806 и 1807 годов. После заключения Тильзитского мира возвратился в Познань. Участвовал в австрийской кампании 1809 года, получил ранение лица, после заключения мира служил в гарнизоне в городе Краков. Принимал участие в русском походе 1812 года, был тяжело ранен под Смоленском. В 1817 году сопровождал императора Александра I из Бреста в Варшаву. Позже участвовал в восстании 1830 года, после разгрома которого был арестован и сослан в Кострому, откуда вернулся в 1833 году. Умер Ян в возрасте 74 лет в Самоклешках. Награжден орденами Святой Анны, Святого Владимира и Святого Станислава 1-й степени.

Интересна биография князя Юзефа Клеменса Чарторыйского (1739–1810) – отчима Теклы Вайссенхоф. Начну с того, что сам Юзеф и его брат Казимир приходились кузенами королю Польши Станиславу Августу Понятовскому (1732–1798), а Казимир Чарторыйский (1741–1806) являлся отцом известного польского и российского политика, министра иностранных дел Российской империи в период с 1804 по 1806 год, Адама Чарторыйского (1770–1861).

Жизнь Юзефа Чарторыйского тесно связана с Ровенской областью Украины, с городом Корец, что расположен на скалистых берегах реки Корчик.

Этот древний город, сначала принадлежавший князьям Корецким, после вырождения этого княжеского рода переходит с 1651 года во владения князей Чарторыйских. В 1780 году князь Юзеф Чарторыйский, унаследовав замок, построенный еще князьями Грецкими, перестраивает его во дворец в стиле барокко и делает резиденцией своей семьи.

Много путешествуя по Европе, Юзеф Чарторыйский, заинтересовавшись фарфоровыми фабриками Саксонии, решает создать и у себя в имении фабрику фарфора, который в те времена ценился на вес золота, и иметь собственное производство считалось крайне престижным. Сам король польский Станислав Август поддержал Чарторыйского в его инициативе.

Юзеф приглашает экспертов из Мэйсена исследовать богатейшие залежи керамических глин на своих землях в Волынской губернии. Когда подтвердилась пригодность белой глины для производства фарфора, князь Чарторыйский смело взялся за строительство своей мануфактуры, не жалея средств на ее обустройство и не скупясь на высокие зарплаты управляющим. Непосредственно в самом производстве князю помогали братья Мезер, а на должность художника-миниатюриста он пригласил Казимира Собинского.

Самой Екатерине Великой очень понравился изготовленный на фабрике Чарторыйского кофейный сервиз на двенадцать персон с ее миниатюрным изображением. Императрица щедро наградила живописца, а Ф. Мезеру подарила золотую табакерку со своим миниатюрным портретом. Некоторые европейские эксперты утверждали, что фарфоровые изделия Корецкой мануфактуры не уступают саксонским и куда лучше венских. Продукцию фабрики продавали в Польше и за ее пределами.

Верный управляющий фабрики француз Петион и после смерти ее создателя, князя Юзефа Чарторыйского, продолжал честно и исправно исполнять свои обязанности, но у фабрики оставались некоторые долги. Чтобы погасить их, старшей дочери, унаследовавшей дело отца, пришлось продать свою долю в Городнице. К сожалению, период процветания фарфоровой фабрики Чарторыйских закончился, и в 1832 году после ноябрьского восстания ее закрыли.

Несомненно, князю Юзефу Чарторыйскому принадлежит большая заслуга в преобразовании города Горец из деревянного городишки в город с двухэтажными каменными домами и мощной промышленностью. Также князь основал мебельную фабрику, художественная традиция которой тянулась до середины XIX века. Город Горец известен и своим старинным Свято-Троицким монастырем, покровительницей которого была очень красивая молодая женщина Анна Оленина-Андро. По слухам, в нее был влюблен молодой Александр Сергеевич Пушкин.

После смерти мужа – князя Чарторыйского – пятидесятилетняя Доротея Барбара решает переехать в Италию.

Из воспоминаний зятя княгини Чарторыйской-Яблоновской – графа Джузеппе Костантино Лудольфа:

«Наша дорогая Доротея осталось вдовой и, хотя у нее было много детей и внуков, та пустота, что осталась в ее душе и сердце после смерти Юзефа, очень сказалась на ее здоровье. Но все же она старалась последние годы своей жизни оставаться бодрой и жизнедеятельной, совершала пешие прогулки по Риму, была частой гостей в нашем палаццо Фарнезе до тех пор, пока не решила уйти в монастырь. Она хорошо изъяснялась по-итальянски, но со своей дочерью Теклой общалась исключительно по-польски, да и с нашими детьми – ее внуками – тоже говорила на своем родном языке. Правда, те не очень были довольны этим, ведь им при ходилось уже с раннего детства говорить на немецком, итальянском и польском языках. Такое напряжение в их маленьких головках иногда приводило к нервному стрессу: дети начинали капризничать и даже плакать, наотрез отказываясь разговаривать на трех языках.

Не знаю почему, но меня всю жизнь не покидало впечатление, что она все же сильно тяготилась невозможностью прилюдно в открытую называть свою Теклину дочерью; вместо этого приходилось представлять ее воспитанницей или племянницей. Но ничего не поделаешь, так сложились обстоятельства ее жизни, и я уверен, что ни в коем случае нельзя осуждать ее за это еще и потому, что наша Доротея Барбара – само благородство и великодушие. Да, она страдала от этого. Даже однажды мне обмолвилась, сказав: бедная моя Теклинка, не смогла я дать ей всего того, что она заслуживает по праву, но зато Бог ей послал такого славного мужа, как ты, Джузеппе, благородного и тонкого человека. Ты уж, пожалуйста, не обижай ее, когда меня не будет, а то кроме тебя ее и защитить будет некому.

От этих слов на мои глаза навернулись слезы. Мы оба растрогались и нежно обнялись перед расставанием. Вскоре она задумает навсегда отрешиться от мирской жизни, проведя последние свои годы в монастырской тишине и покое».

Конец ознакомительного фрагмента.