ГРАНИ
ЧАСТЬ I.
Предисловие
Российский порт Владивосток
стоит незыблемой твердыней.
В него вложил свой труд и пот
Талантливый полковник Дынин
ДЫНИН
Григорий Самуилович
(1913 – 1984)
Мой отец
Фамилия Дынин происходит от женского ивритского имени Дыня (Дина). А имя Дина, в свою очередь, произошло от ивритского слова «дин» – правосудие. Это к вопросу о значимости женщины в иудейской традиции.
Так получилось, что роль архивариуса в нашей семье всегда исполняла мама, Наталия Глебова. Её шкафы до самого верху были набиты папками, альбомами, кипами писем от знакомых и незнакомых людей, в том числе фронтовые письма от её одноклассника, не вернувшегося с фронта (сгорел в танке). Об истории их взаимоотношений недавно вышла книга «Письма во Владивосток», а оригиналы писем мама завещала передать в музей имени В. К. Арсеньева во Владивостоке, что мы и сделали. В ходе всех этих хлопотных дел я однажды наткнулся на машинописную рукопись моего отца,
и… закралась мысль тоже её издать…
Несколько слов о нём, моём отце, Григории Самуиловиче Дынине, а также о его семье, в которой он родился и вырос. Я вообще считаю, что огранка жизнью обогащает человека, хотя… иногда с этим бывает сложно согласиться. У моего отца было пять граней:
1 – Начало пути. Учитель;
2 – От учителя до командира;
3 – От лейтенанта до полковника;
4 – Проектировщик;
5 – Жизнь без флота.
Семья Дыниных и Лосевых. 07 мая 1921 г.
В верхнем ряду слева направо:
Дынин Самуил Нихемьевич, Дынин Григорий Самуилович, Лосева Лидия Абрамовна;
во втором ряду слева направо:
Дынина (Лосева) Рахиль Григорьевна, Дынина Любовь Борисовна, Лосев Лев Григорьевич;
в нижнем ряду слева направо:
Дынина Фруза Самуиловна, Дынина Нина Самуиловна, Лосева Мирра Львовна, Лосев Яков Львович.
Семья Дыниных и Лосевых проживала в городе Велиже, раскинувшемся по берегам реки Западная Двина недалеко от Смоленска. У Дыниных было семеро детей, жили дружно, несмотря на сложную обстановку. Жизнь вовне бурлила событиями: в округе гуляли разноцветные банды, в том числе банда «зелёных».
И как-то, добывая себе на пропитание, ворвалась эта банда в размеренную жизнь семьи Дыниных, стала опустошать она закрома, на защиту которых встал, глава семейства, за что был схвачен бандитами. И крикнули они всей оторопевшей семье: «А ну, тащите вожжи!» И Дина Нихемьевна отправилась в сарай… и принесла вожжи. На этих самых вожжах и был повешен старший Дынин. Семейное предание гласит, что Дина Нихемьевна за проступок была вскорости изгнана из родительского дома, лишь сестра Фрида до конца её дней поддерживала с ней связь.
Главой семейства стала вдова Нихемия Любовь Борисовна Дынина. На групповой фотографии она в центре, чуть выше – её сын Самуил Нихемьевич, а рядом – его жена Рахиль Григорьевна (в девичестве Лосева). Мой дед Самуил, в семье его звали «Муля», стал работать кузнецом, а Залман Дынин – трудиться шорником. Потом началась Великая Отечественная война. Городу Велижу не везло, по нему проходила линия фронта, он оказывался на линии огня аж три раза, в результате сильно пострадал. Город освободили от немцев 20.09.1943 г., но это был уже не город, а пепелище с населением менее шестисот человек. Особенно страшной оказалась трагедия 28 января 1942 г. Немцы, отступая, согнали в гетто и сожгли заживо около 2 000 человек. Среди них была мама моего отца – Дынина Рахиль Григорьевна, вместе с ней сгорела её дочь, она же сестра моего отца – Дынина Нина Самуиловна.
Памятник жертвам Велижского гетто.
Надпись слева: «Гражданам Велижа, расстрелянным и заживо сожжённым фашистами в годы Великой Отечественной войны 1941—1942 гг. От земляков».
Надпись справа: «28.01.1942. Здесь было зверски уничтожено Велижское гетто, сожжено около 2000 евреев. Вечная память погибшим узникам гетто!»
Минута молчания
ЗНАЕМ!
ПОМНИМ!
НЕ ПРОСТИМ!
Грань 1. Начало пути. Учитель
А самого Григория Самуиловича столь печальная участь родственников обошла стороной: он рано вылетел из родительского гнезда, отправился на заработки, успев, правда, после окончания начальной школы два года проучиться на двухгодичных подготовительных курсах открывшегося в Велиже педагогического техникума народного образования, а потом и сам техникум.
В свои семнадцать лет он полноценно вступил в трудовую жизнь. Первая его должность в системе Наробраза называлась так: Заведующий однокомплектной сельской школой первой ступени.
О своих буднях в той школе он и написал в своей повести. Мы прочтём её немного позже. Жизнь у отца сложилась интересной.
Он прошёл путь от подмастерья, будучи сыном кузнечного мастера в городе Велиже, до начальника проектного института Тихоокеанского флота, полковника.
Молодой директор школы Дынин Г. С.
Грань 2. От учителя до командира
Свою повесть отец не успел завершить. Возможно, из-за двух ключевых событий того времени. Первое событие связано с историей о кулаке, которая не закончилась на тот момент; сразу поясню для полноты картины: однажды отец сидел в своей комнате и проверял письменные задания учеников при свете керосиновой лампы, и в момент, когда он завершил и потянулся погасить лампу, раздался выстрел, из окна полетели осколки стекла. Отец в мгновение ока залёг на пол…
Второе событие связано с письмом, которое он получил от своего приятеля Николая из Велижа.
Тот сообщал, что собирается в Свердловск поступать в индустриальный институт, звал Григория отправиться вместе.
Григорий осознал, что судьба посылает ему знаки, которыми пренебрегать нельзя. И он поехал. Однако в Свердловске двери в вуз для него оказались закрыты: приём документов закончился. Тут он проявил настойчивость и сообразительность. Он обратился во властные структуры и рассказал им о бедствиях, которые потерпела его семья от бандитов, и что его дед был повешен бандой «зелёных». Ему выдали справку, что он является пострадавшим от врагов советской власти. Григорий отправился с этой справкой в Уральский индустриальный институт имени С.М. Кирова, документы у него приняли и допустили к вступительным экзаменам. Так отец в 1932 году поступил на строительный факультет. А в 1938 году он окончил этот институт с отличием по специальности «Промышленные и гражданские сооружения», ему была присвоена квалификация «инженер-строитель». По распределению его направили на строительство завода карбида в г. Алаверди Армянской ССР в должности прораба.
Настало время для обустройства личной жизни. Григорий поглядывал на женщин и раньше: в селе, где заведовал школой, а также в институте, однако тогда на первом месте была всё-таки работа и учёба. Сейчас же он находился в свободном плавании.
Закрутил он как-то роман с молодой армянкой, однако братья её были бдительны.
Григория поколотили и сбросили в бурные воды реки Дебед.
Разве это не очередной знак к новой жизни?
И пошёл тогда Григорий в военкомат: в нашей стране шло ускоренное и усиленное строительство Тихоокеанского флота, очень нужны были специалисты. Ниже цитата из книги о ситуации того времени:
«С 1932 по 1938 гг. базовое и оборонительное строительство на Тихоокеанском флоте отставало от планов на полтора-два года. Отсутствие достаточного количества квалифицированных инженеров-строителей, перебои с поставками строительных материалов и оборудования в совокупности с неотрегулированной системой управления военным строительством стали основными причинами срыва государственных планов развития инфраструктуры Тихоокеанского флота в первые годы его создания».
(Шломин В. С., Великов Д. И., Гурьянов В. М. «Тыл флота»)
Так Григорий Дынин оказался на курсах ускоренной подготовки при ВВМИУ
(Высшее Военно-Морское Инженерное ордена Ленина Училище имени Ф. Э. Дзержинского).
Ему было присвоено первичное воинское звание инженер-лейтенант. После окончания курсов Григорий отправился служить на Тихоокеанский флот
Грань 3. От лейтенанта до полковника
Последний раз, когда Григорий побывал в родном городе, был предвоенный 1939 год. Он сфотографировался со своими сёстрами, как оказалось, в последний раз. Его сестра Фруза впоследствии выйдет замуж и проживёт свою жизнь в Свердловске, они больше не встретятся, а младшей сестре Нине выпадет страшная участь быть заживо сожжённой вместе с другими в Велижском гетто.
Об этом событии подробно описано в книге Шевеля Голанда «Велижское гетто. Смоленская область, XI.1941—I.1942: (по материалам Велижского судебного процесса 1960 года)»; в книге приводятся протоколы допросов чудом уцелевших узников гетто, а также очевидцев тех страшных событий – жителей и полицейских карателей.
Фруза, Григорий и Нина Дынины
Старший лейтенант Дынин. 1940 г.
Вот как выглядит послужной список отца:
06.1939 – Лейтенант. Слушатель.
06.1940 – Старший лейтенант. Помощник командира роты.
01.1943 – Капитан. Старший инженер.
Награждён медалью «За боевые заслуги».
05.1946 – Майор. Начальник участка.
03.1950 – Подполковник. Главный инженер УНР МИС.
04.1952 – Подполковник. Главный инженер
ВМП-31.
03.1954 – Полковник. Заместитель начальника ВМП-31.
Награждён орденом Красной Звезды.
04.1967 – Полковник. Начальник Владивостокского филиала Центрального Военморпроекта.
Период от лейтенанта до полковника занял у Григория Дынина тридцать два года.
За эти годы он научился решать проблемы бесконфликтным способом, проявилась житейская мудрость. Но чтобы получить столь нужный багаж, нужно было строить, строить и ещё раз строить. Во Владивостоке строили много, в основном занимались обустройством подземного города. Связано это с тем, что в городе ещё в дореволюционное время была сооружена Владивостокская крепость, а во время Отечественной войны эту крепость необходимо было реконструировать и модернизировать, причём срочно. Поэтому для совершенствования фортификационного мастерства Дынина спешно направили на курсы усовершенствования начсостава при ВИТУ ВМФ в г. Ярославле. Окончив курсы, он отправился по железной дороге во Владивосток, а в противоположную сторону, оказывается, пошёл состав, в котором вся его часть направлялась в Сталинград для создания оборонительных сооружений. Мало кто из сослуживцев, к сожалению, остался в живых… Тем временем в форте № 2 Владивостокской крепости, стоявшем в запустении со времён Гражданской войны, решено было поместить береговой флагманский командный пункт Тихоокеанского флота «Скала». Григорий Дынин принял участие в реконструкции этого форта; закончили в предельно сжатые сроки, за что его наградили медалью «За боевые заслуги». То, что Япония так и не напала на СССР, – заслуга, в том числе флотских строителей, значит, и моего отца Григория Дынина.
Потом была служба в УНР МИС флота, где он служил в должности главного инженера. Росла квалификация и, конечно, профессионализм.
Подполковник Дынин
Вот что мне, сыну Григория Дынина, вспоминается один из эпизодов того времени. Закончилась Корейская война.
27 июля 1953 года в 10:00 в пограничной деревушке Пханмунджом было подписано соглашение о прекращении огня. А в середине этого же дня из Порт-Артура курсом на Владивосток вылетел рейсовый транспортный самолет Ил-12, на борту которого находился двадцать один человек вместе с экипажем.
На этот безоружный одиночный самолёт с советскими опознавательными знаками напали в трёхстах километрах от границы КНР с КНДР четыре истребителя ВВС США типа F-86F.
Как стало известно позже, вёл это звено истребителей капитан Ральф Шерман Парр. Наш самолет был сбит в 11 часов 36 минут.
Существует версия, что в этом самолёте должно было находится партийное руководство Тихоокеанского флота, потому-то его и сбили… Останки погибших отправили во Владивосток, захоронение прошло в торжественной обстановке в Жариковском сквере, процессом захоронения руководил главный инженер УНР подполковник Дынин. Я с мамой и бабушкой присутствовал при этом и помню, как ящики, обитые красной тканью (размеры ящиков были где-то около метра, такие же, в каких сейчас хоронят воинов войны), опустили в склеп и расставили на полки по всем четырём стенам в три ряда, затем задвинули крышку и залили бетоном. Через два года там был установлен памятник.
У всей этой истории было одно интересное продолжение. Через два дня после трагедии, 29 июля 1953 года, в Приморском крае южнее острова Аскольд пилотами 88-го гв. истребительного авиаполка ВВС ТОФ был сбит американский разведывательный самолёт Б-50. Это была наша неофициальная месть за Ил-12. Да… были времена, когда наказание следовало неотвратимо.
Грани
Братская могила пассажиров и экипажа самолета ИЛ-12
На постаменте высечена надпись:
«Здесь погребены жертвы разбойничьего нападения американских воздушных пиратов на советский пассажирский самолёт Ил-12 27 июля 1953 года».
Грань 4. Проектировщик
В 1952 году Григорий Дынин был переведён в ВМП-31 (Военморпроект) на должность главного инженера. Проектировщики – это элита строительной профессии, в них очень ценится умение правильно продумывать, просчитывать с учётом пожеланий заказчика, в работе с которым нужно ещё обосновать технико-экономические параметры. А строители – они ведь только исполнители. Недаром одним из самых важных постулатов строителей является утверждение:
«Чтобы не было галдежу,
делай всё по чертежу.
Пусть потом идет галдёж
про неправильный чертёж».
ВМП-31 – это большая многопрофильная организация, которая занималась проектированием системы базирования ТОФ от Чукотки до Порт-Артура и от Читы до Курильских островов и Сахалина. Ко всем новым объектам, помимо их создания, нужно было проложить новые дороги, энергосети, тепло– и водоснабжение. Объём работ был громадный, при этом нельзя было нарушать суровые рамки типового проектирования. Однако во Владивостоке очень сложный гористый рельеф, специалистам ВМП-31 всё-таки удавалось из типовых коробок вылепить что-то своё, особенное. Они оставляли в типовых проектах только то, что нельзя было изменить, – планировку, высоту потолков квартир.
Зато делали индивидуальными цокольные этажи, лестницы, крыши, балконы и т. д. Дома, построенные по проектам ВМП-31, всё-таки были особенными, они отличались друг от друга. Я присутствовал на многих застольях, где чествовали папу. И везде отмечалась его мудрость и бесконфликтность. Первое такое празднование проходило у нас дома в связи с присвоением Г. С. Дынину очередного воинского звания – инженер-полковник. Мама нарисовала стенгазету и повесила на стену. Вот что из той стенгазеты мне запомнилось:
Кто там громко прискакал?
Знаменитый Буцефал!
А
несёт венок лавровый Македонский Александр! Александр с коня слезает. И венок ему вручает.
Говорят, что и поныне, ест супы полковник Дынин.
Тёщей сваренные те, на лавровом на листе.
«Чудо-богатырь!
Помилуй Бог,
До этакого званья
дослужиться смог!» —
Так Суворов
Дынину сказал,
А
этот полководец Толк в героях знал.
Наполеон, и он же Бонапарт, Сказал, на Дынина взирая:
«Ну что сказать тебе, мой брат,
Масштаб не мой,
Но всё же поздравляю!»
Итак, инженер-полковник. Сквозь призму присвоения звания видна сложность взаимоотношений министра обороны того времени маршала Жукова и главкома ВМФ адмирала флота Кузнецова. Маршал Жуков флот терпеть не мог, в частности, адмирала
Кузнецова. И неизвестно, почему… может, образования не хватало… Жуков всерьёз считал, что войну может выиграть только солдат с трёхлинейкой. Даже если у него на пути возникнет водная преграда – ничего, выберется вплавь на другой берег, отряхнётся и пойдёт дальше в штыковую атаку с криком «Ура!» Адмирала Кузнецова он считал выскочкой, а флот – дорогой и совершенно бесполезной игрушкой.
Именно поэтому, когда произошла известная катастрофа с линкором «Новороссийск», прославленный флотоводец был снят с должности, понижен воинском звании до вице-адмирала и уволен в отставку без права восстановления и дальнейшей службы на флоте.
Но Жукову и этого показалось мало, он остановил всю кораблестроительную программу, утверждённую Кузнецовым. Был расформирован Главвоенморстрой, а его организации были переданы Главвоенстрою.
Жуков приказал переодеть офицерский состав флотских строительных организаций в армейскую одежду, запретил в этих организациях использовать флотские термины. Так, вместо привычных для моряков трапов и камбузов появились лестницы, кухни и так далее. Жуков также приказал привести в единообразие штатные должности армии и флота. Это коснулось, в том числе проектных организаций. Ранее в военных округах в проектной организации были начальник и главный инженер-подполковник, на флоте эти должности были исключительно полковничьи.
Дынин успел получить полковника, но по новому штатному расписанию его должность – главный инженер ВМП-31 – оказалась подполковничьей.
И лишь в 1967 году, когда он стал начальником ВМП-31, эта организация была реорганизована
во Владивостокский филиал 23 ГМПИ
(Государственный морской проектный институт).
И все должности командного состава части стали полковничьими.
Привожу лишь часть объектов, запроектированных ВМП-31 под руководством полковника Дынина Г. С.:
– база надводных кораблей с причальным фронтом и учебными классами в бухте Абрек, завод ремонта и достройки атомных подводных лодок в посёлке Большой Камень (стал городом в 1989 г.),
база подводных лодок в бухте Постовая в Советской гавани, городок в бухте Стрелок для семей офицеров, городок для дивизии морской пехоты,
современный и хорошо оборудованный защищённый командный пункт флота (ЗКП).
Однажды курьёзный случай произошёл при строительстве ЗКП. При проектировании было учтено пожелание поместить его в тылу флота, его и разместили в дальнем глухом селе. Когда же приступили к строительству, вдруг стали замечать, что в этом же селе производится другая строительная деятельность: передвижение самосвалов с номерами Дальневосточного округа. Потом выяснилось, что Дальневосточный округ решил разместить свой ЗКП в тылу округа, местом его размещения оказалось то же село, где разместился ЗКП флота.
Пришлось решать этот вопрос на уровне Министерства обороны. Так как строительства ЗКП флота было начато раньше, окружным строителям пришлось переехать в другое место.
Вспоминается ещё один случай. На Камчатке по проекту ВМП-31 был построен бассейн. Перед самой сдачей на стене появилась глубокая трещина. Понимаете, что началось… Строители валили всё на проектировщиков, а те – на строителей, дескать, материалы применили некачественные. Дынин приехал на Камчатку, чтобы увидеть эту трещину. Посмотрел и улетел в Ленинград. Там в НИИ-12 ВМФ он нашёл начальника отдела, полковника Лаппо, представил ему документы и получил заключение о том, что трещина возникла вследствие непредсказуемой осадки грунтов, в результате непредвиденной подвижки земли. Несмотря на наблюдения сейсмологов, такие подвижки часто бывают неожиданными. Произошёл разрыв фундамента, в результате чего образовалась вертикальная трещина.
Предлагались проектные решения об устранении трещины и укреплении фундамента, исключающие повторения такой ситуации. Долгое время после этого безболезненного решения ходили рассказы о том, как надо находить выход, казалось бы, из безвыходных ситуаций…
Владивосток по сей день хранит следы деятельности Григория Дынина на посту проектировщика. Например, кафе «Пингвин». Когда здание этого кафе проектировал Военморпроект, возникла проблема: что делать с большущим деревом, которое росло рядом с входом в здание?
Решено было дерево сохранить, поэтому проектировщики перенесли здание вглубь от красной линии.
Когда же собственно началось строительство, то первое, что сделали строители, – срубили это могучее дерево, мешавшее им подвозить стройматериалы. Вот и стоит это здание как бы в стороне от улицы, а о могучем некогда дереве до недавнего времени напоминал лишь пень.
Ещё один любопытный пример.
В здании, где располагается Матросский клуб (ул. Светланская, 88), весь пол покрыт плиткой, сделанной по эскизам проектировщика Дынина, которые он позаимствовал из бабушкиной дореволюционной книги о вязании.
В коллективе очень любили отца, сослуживцы отмечали тёплую атмосферу, царившую в проектном институте, поэтому в коридоре перед приёмной было устроено что-то вроде аллеи славы: на стенах развешаны фотографии ветеранов, в том числе портрет самого Дынина.
Но однажды во время визита в проектный институт, командующий Тихоокеанским флотом адмирал Амелько заметил, что лично у него перед кабинетом собственный портрет не висит. Поэтому портрет Г. Дынина пришлось снять.
Мне запомнился также один богатый на переживания месяц.
Началось всё с того, что папа уехал в очередную командировку в Москву.
Мы получили телеграмму с его стандартным текстом: «Прибыл благополучно. Целую. Гриша». А дальше – тишина.
Прошло несколько недель, прошли все ожидаемые сроки его возвращения, однако – никаких известий. Потом мы получили от него письмо с описанием событий. Оказывается, прямо на совещании у него произошёл приступ мочекаменной болезни, на машине скорой помощи его доставили в госпиталь, сделали операцию, длившуюся несколько часов. Отец пролежал в госпитале около месяца, потом, наконец, прибыл домой.
Послеоперационную реабилитацию он проходил на снимаемой нами даче. И вот однажды решили навестить его два проектировщика, два майора. Прибыли они на дачу на швертботе туристического класса с гордым названием «Руслан». Это был новенький, единственный на весь флотский яхт-клуб, крейсерский туристический гоночный швертбот. Естественно, накрыли стол. А сын хозяина дачи Володя во все глаза разглядывал новинку – швертбот. Он попросил меня через папу обратиться к хозяевам этого красавца с просьбой разрешить прокатиться.
Один из майоров разрешил, а второй молча поднялся на судно и забрал свой китель с документами. И правильно сделал, что забрал. Я с радостью тоже запрыгнул на борт «Руслана» – в роли матроса, и мы
с Володей пустились в плавание. Однако ситуация в акватории Амурского залива менялась на глазах, небо заволакивало тучами, ветер усиливался, природа готовила сюрприз.
Из расположенного недалеко от нас санатория МВД вышла яхта типа «Дракон» с весёлой компанией отдыхающих на борту. Используя налетевший ветер, они развили приличную скорость и на полном ходу налетели на мель. Паруса повисли, однако гуляние продолжалось. Требовалось провести эвакуацию пассажиров.
Смотритель пляжа санатория отправился к ним на моторной лодке, но вскорости из-за волны мотор у него заглох. В роли спасателей пришлось выступить нам.
Мы с Володей направились к пассажирам, довольно ловко причалили к яхте и взяли на борт гуляк, те спустились в каюту и продолжили веселье, так как у них «с собой было».
Мы направили швертбот к берегу. Первая попытка причалить не удалась, так как опущенный полностью шверт уткнулся в дно, Володя дал мне команду вытянуть шверт. В итоге мы развернулись вдоль берега по направлению к причалу уже с убранным швертом.
А в это время налетел штормовой ветер, нас стало медленно клонить к воде.
Когда парус лёг на поверхность воды, швертбот пошёл под воду. Каюту стало заливать, нам с Володей стоило огромных усилий вызволить компанию на волю. Они восприняли случившееся как приключение: глубина оказалась небольшой. Весёлая компания, выбравшись на берег, направилась в домик смотрителя пляжа.
Первым делом они развесили и просушили имеющуюся у них наличность, затем продолжили гуляние.
А мы с Володей грустно побрели домой. Речи о продолжении спасательной операции не было, так как природа разбушевалась не на шутку: завывал ветер, напропалую хлестал дождь. Утром спасательную операцию продолжили. Собрали все имеющиеся в наличии плавучие средства и направились к затонувшему швертботу. Мне выдали багор, я стал им ковырять по каюте.
Вдруг я почувствовал что-то тяжёлое и большое. Я вообразил, что это труп, и похолодел от страха.
Все бросился ко мне. А когда вытащили, то рассмеялись, оказался всего-навсего матрац. Потом толпой подняли швертбот на ровный киль, достали мокрый китель со всеми документами другого майора, плотно пообедали, пожелали моему папе скорейшего выздоровления, на этом бравые майоры убыли во Владивосток.
В 1971 году Григорий Дынин ушёл в отставку. По этому поводу в нашем доме по-семейному были организованы торжественные проводы. Мама подготовила целый концерт и записала его на магнитофон: она аккомпанировала и пела от имени известных певиц:
Клавдия Шульженко
Миленький, скромный дружочек, Звёзды снимающий с плеч,
С
неба хватать их можно устать ведь! Надо на отдых прилечь!
Приказ, Указ, ЦУ и фитили, Разные чопы, Всякие ЧеПы,
К счастью, теперь позади.
Эдита Пьеха
Где-то есть город,
Дивный, как сон.
Путь к нему долог:
На Западе он.
Может, впервые за тридцать-то лет
Дайте в тот город Льготный билет.
Тихо командующий ответит:
«Билетов нет».
В этом концерте ещё участвовал я в роли журналиста и мой товарищ, гитарист. Я изображал, что беру интервью у знатного оленевода Корякского автономного округа. Я сказал буквально следующее:
– Однажды мы застали оленевода Немурыка Ендибаевича Нибенимекова за его любимым занятием: он снимал панты у оленихи по имени Заря Новой Эры. «Как Вы относитесь к отставке полковника Дынина?» – спросил я, поднося микрофон.
– Однако так, – ответил тот и спел песню в манере Кола Бельды:
На рыбалку б я пошёл,
Но надо в командировку.
Посмотрел бы я футбол,
Но надо на планёрку.
Над тобой висят дела,
Нависают тучей.
И
зарплата – хорошо! Уваженье – хорошо! Благодарность – ничего,
А в отставке лучше!
Столы под руководством мамы были накрыты не совсем стандартно, вместо привычной для флотских инженеров водки был вечер коктейлей, мама командовала их приготовлением, стоя у стойки. Надолго нам всем запомнился этот прощальный вечер…
Грань 5. Жизнь без флота
По окончании службы во Владивостоке папа в шутку вспомнил о так называемой «слоновьей» болезни, заметив при этом, что слоны уходят из стада умирать куда-нибудь подальше.
Во Владивостоке мы жили тогда в доме, проект которого в 1963-м году был разработан флотским проектным институтом при царившей тогда хрущёвской концепции жилищного строительства: квартиры с совмещёнными санузлами, маленькими кухнями и с высотой этажа в 2,5 метра. Так вот, проект этого дома несколько отличался от навязываемого стандарта.
Дом состоял из двух неравных частей, после каждого лестничного марша был вход в квартиры, притом у одних квартир высота потолка была 2,5 метра, а у других – 2,7 метра, да и санузлы у этих квартир были уже раздельные. С одной стороны, хрущёвский норматив был соблюдён, а с другой – нет, как бы в виде исключения. Защищать проект, получать согласование на строительство надо было у заместителя командующего флотом по строительству. Исполнять эту тяжёлую миссию отправили начальника архитектурного отдела, который отличался своеобразной речью: он говорил очень быстро, как бы «жевал кашу», понять его было довольно сложно. Таким вот образом, благодаря особенности этого человека и было получено разрешение на строительство дома. Когда дом построили, в него заселились работники Тихоокеанского Военморпроекта.
А чуть ниже этого дома проектировался ещё один жилой дом, но он мог закрыть вид на море из окна нашей квартиры, поэтому папа приказал отодвинуть его от красной линии влево.
После отставки уже не радовал отца вид из окна на море, он больше не хотел здесь жить, мотивируя тем, что не хочет, чтобы его бывшие подчинённые видели, как он возвращается домой с авоськой, из которой торчат бутылки кефира.
Эта картина пугала и маму. Они решили переехать в другое место и стали думать…
Это должен был быть российский город, желательно у моря.
И они нашли такой, им оказался Таганрог. Они сменили Владивостокскую квартиру на равноценную в Таганроге – тоже центр города, тоже с видом на море.
Переехали.
И стали жить-поживать. Мама устроилась на работу, на кафедру английского языка в ТРТИ (Таганрогский радиотехнический институт), а папа стал жить жизнью свободного человека свободной страны. Однако совсем без дела он сидеть не смог. Он принялся консультировать местные проектные организации. Однако самая важная, на мой взгляд, работа заключалась в том, что он в незнакомом городе с нуля создал коллектив по строительству гаражей, согласовал с судоремонтным заводом возведение их вдоль забора завода. Включил в строительный кооператив нужных людей, как со стороны завода, так и со стороны Таганрогского радиотехнического института, а также из администрации района. Потом он стал решать вопрос по обеспечению стройматериалами, нашёл подрядную организацию.
Наряду с этим папа был вдохновителем и организатором диссертации, он принудил маму написать её и защититься, а сам взял на себя всю техническую часть написания и оформления.
Но и этого ему оказалось мало. Он занялся трудным писательским ремеслом: написал автобиографическую повесть «Начало пути», изменив своё имя на вымышленное. Ещё он отправлял, правда, безуспешно, свои миниатюры в разные издания.
Также написал он несколько рассказов, которые я включил в эту книгу.
Отец завершил свой жизненный путь в шахматном клубе таганрогского парка культуры и отдыха. Он выиграл свою последнюю в жизни партию в шахматы, успев всем сказать: «Я победил!» Сердце остановилось, но он ушёл победителем. Его похоронили в г. Таганроге. Над его могилой шумят деревья и поют птицы; на плите мама оставила памятную надпись: «Не нагляделась я на тебя про запас, Гришенька». Память о Григории Дынине жива в сердцах близких, всех, кто помнит его живым. О нём напоминают также здания и объекты, сооружённые при его участии на Тихоокеанском флоте, и, конечно, эта книга.
Живые цветы-стихи
Его имя навечно останется —
В оборонных объектах построенных,
В проводах и электростанциях,
В обелисках погибшим героям. Среди нас он живёт поныне: Владивосток в броне стоит,
Подпись: «Полковник Дынин»
Потомкам архив хранит.
ЧАСТЬ II.
ЛИТЕРАТУРНОЕ НАСЛЕДИЕ ОТЦА
● Начало пути (незаконченная повесть)
● Транспорт и люди (рассказ)
● Дипломная работа (рассказ)
● Болезнь и дела (рассказ)
● Миниатюры
НАЧАЛО ПУТИ
(незаконченная повесть)
Тёплый августовский день перевалил за полдень, когда Михаил Родин в сопровождении инспектора вышел из Райнаробраза. Вчера к вечеру, проделав от родного городка почти стокилометровый путь, в основном на попутных подводах, Михаил добрался до этого райцентра. Он переночевал в Доме крестьянина, а утром отправился осматривать райцентр. Быстро освоившись с нехитрой планировкой, найдя все положенные для района учреждения и заведения, он с документами направился в Наробраз, располагавшийся в небольшом деревянном здании рядом с районным исполнительным комитетом (РИК).
В приёмной заведующего сидело несколько посетителей. Дождавшись ухода последнего, Михаил негромко кашлянул и, постучав, вошёл. За столом оказалась пожилая женщин, у неё был довольно утомлённый вид. Взглянув мельком на вошедшего, она указала взглядом на стул, продолжая при этом что-то писать. Эта пауза в разговоре Михаилу показалась весьма кстати, потому что он, хоть и готовился к встрече, чувствовал себя неуверенно. А сейчас мог собраться с мыслями… Михаил в свои семнадцать лет выглядел совсем мальчишкой, поэтому он осознавал, что внешность его никак не вяжется со словом «учитель». Он надеялся на свои документы. Приличная характеристика, отличные оценки в свидетельстве об окончании Велижского педтехникума.
Эти документы вместе с направлением его в
распоряжение Бочковского Наробраза он выложил на стол. И стал ждать…
Марию Антоновну Голубеву на должность заведующей Райнаробразом назначили год назад. Оставив привычную работу в школе, она погрузилась в новые заботы, которые оказались нескончаемыми. Раздражённая таким обстоятельством, она искала сочувствия, порою жаловалась, надеясь на помощь…
Наконец оторвавшись от насущных проблем, она притянула к себе документы вошедшего.
– Слава тебе, господи, – просмотрев их, молвила Мария Антоновна. – Первая ласточка на пополнение. У нас тут учебный год на носу, а району не хватает более десятка учителей, в четырёх школах нет заведующих. Все мои запросы пока остались без ответа. Ума не приложу, как начинать в школах занятия, если нет учителей? – И, уже было, переключившись на другие дела, продолжила сетовать. – В некоторых школах даже не приступали к ремонту, не запасли дров на зиму, не хватает учебников, да и тетрадей нет. Вы меня понимаете?.. Я из сил выбиваюсь, а дела не сдвигаются. И помочь нам некому. Слыханное ли это дело? Сейчас в кабинетах пусто: кто в отпуске, кто болеет, у кого-то дети больны, работать вообще некому.
К кому обращусь, все отмахиваются, у них дела поважнее: уборка, заготовка. А твои дела, говорят, подождут. Да сколько ж ждать можно?
Михаил сидел, ошеломлённый потоком жалоб от новоиспечённого зава. Он шёл сюда с чувством боязни, думал, что будут въедливо расспрашивать, даже, возможно, экзаменовать. А тут он выслушивает целый ряд жалоб на нечуткость областного начальства, которые не внемлют нуждам школ, на нерадивость работников, занятых своими сезонными проблемами. Михаил сочувственно кивал и продолжал ждать. Наконец Мария Антоновна умолкла, она посмотрела на Михаила и, махнув рукой, как бы осознавая, что всё сказанное ею было напрасно, вновь принялась рассматривать документы Михаила, и вскоре сказала:
– Что ж, выбор у нас большой, я тут подумала: а не назначить ли вас заведующим Ключевской школы? Вы ведь практику проходили в однокомплектной школе с четырьмя классами, вы знаете все четыре класса, и здесь в каждом классе у вас будет свой учитель. Пока одного не хватает, однако очень нужен заведующий. Там временно Василий Игнатьевич Дробалев, он прекрасно ведёт первый класс, но беда в том, что у него нет специального образования. Впрочем, сам всё время просит освободить его от заведования.
А коллектив там сильный, они вам помогут,…
А я придерживаюсь одного правила, – продолжала Мария Антоновна, – лучше укомплектовать полностью несколько школ, чем иметь везде недокомплект. Пусть хоть несколько школ работают в нормальных условиях. У вас они будут, и вам не придётся приходить ко мне и жаловаться.
Мария Антоновна, смерив Михаила взглядом, вызвала инспектора и приказала оформить на должность, снабдить соответствующей литературой и методическими материалами, а также лично позаботиться об отправке попутной подводой – сегодня же.
После всех оформлений Михаил отправился вместе с инспектором к пункту «Заготзерно» искать попутную подводу до Ключево. Инспектор Виктор Иванович Сорокин, молодой человек, старше Михаила лет на пять, выглядел франтовато: хромовые сапоги с тёмно-синим галифе¸ шёлковая косоворотка, подпоясанная шнуром с кисточками, на голове – светлая кепка.
– Пожалуй, я Вас сам провожу до заготпункта, а то у нас мужички, знаете ли, они такие…
Виктор Иванович не стал распространяться, какие у них мужички… Они молча шли по довольно пустынным улочкам Бочкова. Редко встречавшиеся прохожие с Виктором Ивановичем активно здоровались, из чего Михаил заключил, что инспектор этот местный. Однако с людьми он здоровался как-то по-разному: одним он едва заметно кивал, а при виде других рука его тянулась к кепке, иногда даже снимал её и кланялся. Желая весело скоротать время, Михаил каждый раз пытался угадать, какой окажется встреча. Так они дошли до окраины Бочкова, где находился пункт «Заготзерно». За высоким забором размещались склады, у ворот ждал десяток подвод. Возчики, прятавшиеся от солнца в тени забора, покуривали самосад, над ними вились облачка дыма. Виктор Иванович, подойдя ближе, спросил:
– Есть здесь Ключевские?
Откликнулся бородатый невысокого роста мужичок с белыми от дорожной пыли ресницами.
– А где твоя подвода? – продолжил начальственным тоном Виктор Иванович.
– Да вон она, последняя, не ближний конец, ещё
и прикурить не успел, – пробормотал мужичок.
– Домой сегодня?
– А то, как же, вот сдам зерно, покормлю лошадку
и – назад. Не ночевать же здесь. Разве что ещё в магазины зайду, – объяснил Ключевской возчик.
– Возьми с собой нового учителя, – кивнув на Михаила, сказал Виктор Иванович тоном, не терпящим возражений. – Он назначен к вам заведующим школой.
Считая разговор законченным, инспектор чуть кивнул Михаилу и направился прочь. Михаил и мужичок молча смотрели ему вслед. Наконец Ключевской мужик представился:
– Меня кличут Михеичем, а как Вас величать? Михаил назвал себя, пояснив при этом, что вещи
находятся в Доме крестьянина.
– А Вы свои книжки можете оставить здесь, – предложил Михеич, – а за вещичками я заеду, это по пути, ждите меня часа через два.
Дел, собственно, у Михаила никаких больше не было, он решил ещё раз пройтись по райцентру, а потом двинуться в обратном направлении. Он шёл, наслаждаясь одиночеством, перебирая в памяти всё, что успело произойти с ним этим утром.
Ему и в страшном сне не могло присниться, что он, Михаил Родин, семнадцати лет от роду, станет заведующим школой. Когда дома узнают, разговоров будет не счесть. И Михаил уже представлял, как некоторые родители не преминут высказать своим чадам: «Вон Мишка, он сам пошёл учиться в техникум, а теперь, едва закончив, уже заведующий школой. Это ж надо, такое счастье ему привалило!»
Михаила, правда, и раньше ставили в пример, но то были успехи в учёбе, поведение, послушание…
Теперь он самостоятельный человек, успевший кое-чего добиться. О нём будут говорить, что он уже не
сидит на шее у родителей; и ведь действительно, он, скорее всего, будет помогать им.
Михаил довольно рано почувствовал себя самостоятельным. После четвёртого класса он сам принял решение уйти из общеобразовательной школы и поступить на двухгодичное подготовительное отделение в педагогический техникум с сельскохозяйственным уклоном.
Там он получал полстипендии – 3 рубля 50 копеек, какие-никакие, а всё-таки это были деньги. Во время каникул Михаил подрабатывал агрономом (вторая специальность), а период практики проводил в однокомплектной школе. И вот ему вознаграждение, он – заведующий школой первой ступени…
Приятные ощущения постепенно сменили сомнения: а справится ли он с новой работой? Ведь ему придётся отвечать не только за самого себя, но и за целый коллектив. Большим коллективом надо уметь управлять. Но будут ли его слушаться, не встретит ли он насмешки, сопротивление, издевательства? С этим Михаил бороться не сможет, тут он чувствовал себя скорее пораженцем. Бывало, среди тех, с которыми он учился и даже дружил, находились желающие над ним потешаться, они придумывали какую-нибудь обидную кликуху и, довольные своей выдумкой, старались называть не по имени, а именно кликухой. Другие радостно подхватывали. Михаил при этом терялся: то ли ему возмущаться, то ли сделать вид, что это не о нём. Особенно было болезненно, когда при этом присутствовали девочки. Он тайно воображал свою месть противнику, однако время шло, и обидчик забывал о кликухе, обращался к нему уже по имени, просил помочь в учёбе. И Михаил всегда был не в силах отказать, он добросовестно помогал, ему говорили «спасибо» и на какое-то время оставляли
в покое… А потом всё повторялось заново. Тогда они были детьми… На этот раз обидчик может оказаться серьёзным. Сумеет ли он себя защитить?
С грустными мыслями о другой стороне его нового положения Михаил дошёл до центра.
Собственно, центр представлял собой большую площадь, застроенную по периметру, от которой отходили четыре улицы. Самыми высокими зданиями, не считая пожарной каланчи и собора, были двухэтажные каменные здания РИКа и школы, остальные были одноэтажные, в основном деревянные дома. На одной из улиц недалеко от площади располагался базарчик – несколько деревянных лавочек, длинные столы, да перекладина для привязи лошадей. Когда Михаил приблизился, базар уже закончился, несколько повозок укладывались в обратный путь. Ничего не привлекло внимание Михаила и в магазинах, расположенных тут же на площади. В столовой накормили остывшим супом и кашей. Не зная, что делать дальше, он забрал свой чемодан и принялся ждать на скамеечке у дороги. Полуденная жара всё-таки спала, солнце уже не пекло такими прямыми лучами. Однако воздух успел нагреться, теперь уже не было разницы между температурой на солнце или в тени. Утомительное ожидание. Неслышный шелест листвы на деревьях, неброская яркость зелёной травы, редкие прохожие. Михаил сидел почти в полудрёме, с притупленным восприятием всего происходящего. Казалось, это происходит не с ним, он – лишь сторонний свидетель. В реальность его вернул весёлый голос с дороги.
– Поехали же, учитель, – кричал и махал ему Михеич.
Даже издали были заметны перемены,
произошедшие с ним за то короткое время, что они не виделись. Лицо разрумянилось, глаза блестели, бородёнка взъерошена, картуз набекрень. Было видно, что Михеич успел не только сдать зерно и покормить коня, но и позаботиться о себе.
Уложив чемодан, разровняв сено и накрыв дерюжкой, Михеич показал Михаилу, как расположиться поудобнее.
– Ну, с Богом – сказал он и, перекрестившись, тронул вожжи и добавил: – Ежели все пойдёт по-хорошему, мы засветло окажемся дома. Лошадь накормлена, напоена, она чувствует, что мы домой едем, её и погонять не надо.
Михеич всё-таки дважды лошадь стеганул, и та побежала рысью, задрав пыльный хвост. Михеич говорил преимущественно один, не требуя участия от Михаила, он просто радовался, что его слушают. Одна тема сменялась другой, и требовалось даже усилие, чтобы следить за нитью рассказа. Колхозные дела, сосед Степан, у которого жизнь никак не налаживалась, так как старший сын уехал зимой на заработки в город, а по весне не вернулся: не пожелал более жить в деревне. Михеич рассказал и о своём сыне, которого всё никак не удавалось женить, хотя хороших девок было навалом, например, дочь Степана Варя. Потом Михеич снова переключился на колхозные дела, похвалил толкового председателя колхоза, не дававшего лодырям спуску.
Михаил слушал-слушал, понимая, что всё это относится к его новой жизни, а малозначащие пока имена скоро заживут полнокровной жизнью. Со многими из этих людей, возможно, он встретится на собраниях в школе, на сходках, возможно, даже зайдёт к кому-то домой. Постепенно речь Михеича стала
напоминать невнятное бормотание, была труднопонимаема, наверное, действие средства, взбодрившего его поначалу, заканчивалось. Тишину сопровождало мерное постукивание колёс да цоканье копыт, иногда вспархивала из придорожных кустов испуганная птица. Перелески с беловатой дымкой осин сменялись на мелкий кустарник, росший на кочковатом болоте. Сосновые рощицы тоже встречались, но лишь на песчаных возвышениях. Солнце медленно клонилось
к горизонту, увеличиваясь в размерах. Сама деревня появилась неожиданно – за поворотом, стоило им выехать из леса. Уже смеркалось. Перед ними тянулись две улочки под углом, первая была застроена лишь с одной стороны дороги, по другую высилось одинокое зданьице.
– Вон то – Ваша школа, – сказал Михеич, указывая кнутом на дом.
Вторая улица была с обеих сторон плотно застроена, дома большие и с соломенными крышами, изредка под гонтом и тёсом. То была обычная деревня для этих небогатых мест.
– А почему бы Вам у нас и не заночевать? – предложил Михеич. – Зачем на ночь глядя искать? Попадёте в дом с малыми детьми, они ж отдохнуть не дадут, а у нас места всем хватит, завтра всё сами и порешаете.
Михаил согласился, обрадовавшись такому предложению.
Подъехав ко второму от края дому, Михеич крикнул:
– Марья! Принимай гостя!
За калитку вышла невысокая женщина лет сорока пяти, опрятно одетая.
Михеич подхватил чемодан, а Михаил – свою стопку книг, и они вошли в дом.
Минуя полутёмные сени, они оказались в большой комнате с русской печью. Вдоль стен тянулись широкие скамьи, в центре стоял крепкий стол и несколько табуретов – вот и вся обстановка. Угол украшали образа с вышитыми рушниками. Деревянная из строганных досок перегородка, тянувшаяся не до самого потолка, отделяла другую комнату.
– Готовь ужин, Марья, а я отведу лошадь и скоро вернусь, – приказал Михеич. – Дай гостю с дороги умыться, – добавил он.
Мария достала из печи большой чугунок, налила в шайку тёплой воды, передала Михаилу чистое вышитое красными петухами полотенце, и тот принялся, с удовольствием фыркая, смывать дорожную пыль. Мария тем временем поставила таганок, наложила в предтопочник тонких щепок и развела огонь.
В комнату впорхнула копия Марии, только намного моложе и с подойником. Увидев незнакомого человека, она взглянула на свои ноги, обутые в лапти, смутилась и покраснела.
– Это наша дочь Нюра, – представила её Мария. – Принесла парное молочко, не желаете?
Михаил отказался. Вскоре появился сын Михеича – Василий, тоже в лаптях, однако без тени смущения.
В большой сковороде на таганке вскоре весело за скворчало сало, по дому потянулся аппетитный запах. Михаил наблюдал, как Марья разбивает яйцо за яйцом, казалось, этому процессу не было конца. «Неужели всё это возможно съесть?» – подивился он про себя. Вскоре прибыл и сам хозяин. Марья высыпала на стол деревянные ложки, поставила глиняные кружки, два жбана с молоком, в одном – холодное, а в другом – парное, большую сковороду с невероятным количеством яиц.
Хозяин нарезал крупными ломтями хлеб.
– Негоже Бога гневить, – пробормотал он, – гость в доме, а чем встречаем его? Давай-ка, Марья, поищи в своих закромах. Может, найдёшь чего подходящего для такого случая, – продолжал Михеич, у которого это подходящее за длинную дорогу от райцентра полностью выветрилось.
Мария поднялась, ушла в сени, вскоре вернулась с бутылкой мутноватого самогона. При виде бутылки и при мысли, что придётся это пить, Михаила всего передёрнуло. Михеич разлил по кружкам, в нос ударил запах, от которого аж перехватило дыхание, однако сопротивляться было бесполезно, но налили всё-таки меньше.
Дружно и деловито выпили. Затем началась работа, которая называется «едой». Это действительно была работа, делалась она так же серьёзно и добросовестно, как и любая другая хозяйственная работа. Было важно восстановить растраченные силы, чтобы завтра можно было работать на полную.
Они ели неторопливо и много, воспринимая еду как благо. Они несли к общей миске или сковороде ложку и, зачерпнув, несли далее ко рту, подставив хлеб. Михаил ел мало, насыщение наступило быстро, он с трудом справлялся со своей порцией. Еду ему подали в отдельной миске, он еле осилил.
По завершении трапезы Мария и Нюра ушли, убрав всё со стола, мужчины остались. Михаил поинтересовался, сможет ли он завтра найти Василия Игнатьевича, и Михеич предложил, что утром сам зайдёт к Василию Игнатьевичу и предупредит о визите, а потом они к нему отправятся вместе. Такая готовность Михеича помочь очень понравилась Михаилу.
Вскоре из соседней комнаты за перегородкой раздался голос Марии, что постель готова, и что гость может укладываться спать. Комната оказалась меньшего размера. Слева от входа стояла железная кровать, а справа – топчан. От печи до наружной стены тянулись задёрнутые пологом полати. «Наверное, это и есть кровать Нюры», – подумал Михаил.
Хозяева расположились на полатях, туда же забралась и Нюра. Василий улёгся на топчане.
А Михаил блаженствовал в мягкой кровати. Вскоре ему стало ясно, что никто из хозяев не страдает бессонницей, однако и Михаила этот день, начавшийся с тревог и волнений по поводу представления начальству, вдруг свалил с ног.
Утром Михаил проснулся от ярких солнечных лучей, пробивавшихся через занавеску в окне. В доме было тихо, все давно уже встали и успели разбрестись по делам. На столе, прикрытая чистым полотенцем, стояла еда. Позавтракав, Михаил остался сидеть за столом, не зная, как быть. Возможно, Михеич уже приходил, но не стал его будить, и вот теперь, наверное, придётся самому искать этого Василия Игнатьевича. Однако тревога оказалась напрасной. Объявился Михеич.
– Я уже раз приходил, – подтвердил он догадку Михаила, – но не стал будить, ещё навставаетесь спозаранку. Я был у Василия Игнатьевича, предупредил, что скоро придём. А он, оказывается, уже был в курсе, что Вы приедете. Из района ему позвонили и сообщили новость.
Дом Василия Игнатьевича стоял на другой улице, Михеич повёл прямиком через поле. Василий Игнатьевич, видимо, уже поджидал, так как вышел им навстречу. Высокий крепкий мужчина с чёрными чуть вьющимися волосами и большими прокуренными усами.
Несмотря на грозные усы, глаза светились добродушием.
– Очень, очень рад Вашему приезду, – заговорил Василий Игнатьевич, протягивая руку. – Спасибо Михеич, что привёз и устроил к себе на ночлег.
– Да ничего тут особенного… Мы тут насчёт жилья решили с Марией, если понравилось, так пусть у нас и живёт. А что, школа рядом, наши дети уже выросли, – отозвался Михеич.
– Хорошо, хорошо, спасибо, – ответил за Михаила Василий Игнатьевич, – мы ещё к этому вернёмся.
Михеич, довольный, ушёл; Василий Игнатьевич пригласил Михаила в дом. Первая комната, тоже с русской печью, оказалась большой и светлой.
Дубовый стол на точёных ножках, с высокими резными спинками стулья, буфет тоже с резными украшениями. Сделано добротно, можно сказать, на века, очень хорошим мастером.
Весь угол был завешан образами.
– Богоматерь, – показав на них, пояснил Василий Игнатьевич. – В доме никого, жена на работе в колхозе, мать в огороде, а ребятня с утра умчалась на речку. Так что можно потолковать и здесь. Я вкратце введу Вас в курс дела, потом вместе отправимся в школу к местному начальству, так сказать, представиться.
Михаил согласился, и Василий Игнатьевич повёл свой рассказ неторопливым баском, внимательно следя за собеседником, будто объяснял урок.
Начал он с того, что пять лет назад был вынужден из города перебраться сюда всей семьёй, потому что умер его отец, мать осталась одна, а уезжать отсюда она наотрез отказалась.
Вот и пришлось бросить работу в городе, где по окончании курсов он работал счетоводом в заготконторе. Первое время устроиться здесь было некуда. В своём хозяйстве он мало что понимал, поэтому урожаи были плохие. Жилось туговато, пока не устроился работать в сельсовет секретарём. Когда же образовался колхоз, он с удовольствием передал свою землю и лошадь, в этот колхоз вступила жена. Мать же сказала, что ей и своего огорода хватает, она вступать в колхоз отказалась. А лично с него никакого толку, поэтому он остался в сельсовете. Года три назад в школе на четыре класса осталось всего два учителя. Из района присылать отказались, тогда председатель сельсовета порекомендовал его. Вызвали в район, побеседовали, дали литературу по новой специальности проштудировать, потом устроили что-то вроде экзамена. С тех пор он ведёт первый класс, а в прошлом году, когда ещё и заведующего не стало, ему поручили заведование.
Василий Игнатьевич оказался человеком своеобразным, душой был склонен к определённым занятиям, а остальное не мог, не хотел, да и не любил делать. Зато уж к чему был привязан, делал с исключительной старательностью и добросовестностью. Учился в гимназии, когда закончил, началась война, его забрали на фронт. Вернулся живым и невредимым. Ещё во время учебы у него была способность к чистописанию. Ему не было равных, почерк его был каллиграфическим.
Когда он работал в сельсовете, с каждой бумагой, написанной Василием Игнатьевичем, председатель расставался с большой неохотой, долго любовался буковками и закорючками. Однако положение в школе было безвыходное, и председатель пошёл на жертву, оговорив, правда, что все важные бумаги будет писать Василий Игнатьевич.
Возможно, у председателя теплилась надежда, что Василий Игнатьевич передаст Ключевским детям своё искусство.
Василию Игнатьевичу нравилось учить детей, получалось это у него очень даже неплохо. Оставались довольными заезжие инспектора, вскоре по району пошёл слух о его способностях. Было у Василия Игнатьевича ещё одно увлечение – столярное ремесло, всю мебель себе он смастерил сам. И в чистописании тренировался постоянно, для этого вёл дневник, где описывал каждый свой день ровно на одну страницу. Все остальные занятия, мешавшие его делам, вызывали у него досаду и раздражение. В том числе ему претили обязанности заведующего школой. Именно поэтому так неподдельна была его радость, связанная с прибытием Михаила.
Перейдя к школьной теме, Василий Игнатьевич посетовал, что трудно со всем этим хозяйством ему управляться, никто не помогает, хотя и обещают. Михаилу тут же вспомнились похожие жалобы Марии Антоновны, пусть и в другом масштабе. О коллегах, Викторе Андреевиче Орлове и Нине Васильевне Боровой, Василий Игнатьевич распространяться не стал, он лишь заметил, что дело они своё знают, однако живут далеко, больше положенного их в школе не задержишь.
– Вот такие дела, Михаил Семёнович, – заключил Василий Игнатьевич, – принимайте хозяйство.
Посидели, помолчали. Василий Игнатьевич вдруг засуетился:
– Да что это я сразу о делах, а Вы, может, ещё и не завтракали, так я быстро организую.
Михаил поблагодарил, сказал, что он сыт, и они отправились в школу. Лёгкий ветерок, чуть тронутый ночной прохладой, приятно ласкал лицо. Деревня была совершенно безлюдной.
– Все в поле, – пояснил Василий Игнатьевич, – спешат убрать урожай: хлеба тяжёлые, недавно их ветром и дождём прибило к земле, так что жать трудно. Моя Катерина, возвращаясь, домой, даже поесть не может, валится с ног от усталости. Разве можно в такую пору заставить кого-нибудь ещё и в школе работать?..
Перейдя дорогу, они подошли к школе. Пятистенка с чуть побольше, чем в обычных избах, окнами, высокая завалинка, большие двухстворчатые входные двери, большое крыльцо. Василий Игнатьевич открыл висячий замок, и они попали в довольно просторный коридор. Туда выходили по две двери с каждой стороны и одна в торце коридора. Потрескавшиеся печи с вываливающимися дверцами, широкие щели в полу, перекосившиеся косяки и полумрак. Свет падал в коридор лишь из фрамуг над дверьми, стоял затхлый воздух давно не проветриваемого помещения – всё это говорило о запущенности и отсутствии хозяйского глаза.
В классах плотными рядами стояли изрезанные ножами разваливающиеся парты, маленькая тумбочка, табурет, висячая доска – вот и вся обстановка. С почерневших брёвен стен торчала конопатка, дощатый потолок был весь в копоти, похоже, печи дымили – всё это не создавало уюта, что постороннему сильно бросалось в глаза. Однако сия картина нисколько не смущала Василия Игнатьевича, он, видимо, уже привык.
– У нас четыре классных помещения, учительская – прямо по коридору, – сообщил Василий Игнатьевич, – ещё есть сарай и уборная, – добавил он.
Вид учительской оказался не лучше: в отгороженной от коридора комнате стоял грубо остроганный красный шкаф, два столика, четыре табурета, на стене висела карта полушарий.
– Здесь зимой, конечно, ноги мёрзнут, – невесело сообщил Василий Игнатьевич, – печки-то нет, из коридора обогреваемся, а в переменку как начнут тут наружными дверьми хлопать, так холод по ногам и идёт. Бывает, зимой одетыми сидим, видали, сколько щелей, разве натопишься? Вот и учителя, насмотревшись на эту жизнь, особо тут не задерживаются, – заключил Василий Игнатьевич и вопросительно взглянул на Михаила: надолго ли тот приехал?
Самого Василия Игнатьевича неустроенность и недостатки в школе мало трогали, он всё это переносил как должное, как неизбежность.
Всё ж условия для занятий, какие-никакие были, четыре урока пролетали быстро.
А дальше начиналась его обычная жизнь: дневник, чистописание, мастерская в кладовке да столярное ремесло с токарным станком, инструментами для выпиливания и резьбы по дереву. Вся его жизнь крутилась вокруг этих увлечений, поэтому семьёй он обзавёлся поздно. Когда жил в городе, каждое лето приезжал к родителям погостить. Мать что только ни делала, чтобы познакомить его с какой-нибудь девушкой и женить, но каждый раз он ускользал и возвращался назад в город холостым. Однако один из приездов стал для него судьбоносным…
В соседнем селе жили их давние знакомые, у них росла дочь Катя – чернявая смазливая девчонка, на восемь лет моложе. Она ничем не выделялась, поэтому Марфа Дорофеевна, мать Василия Игнатьевича, на неё внимания не обращала никакого, считая не парой не только по возрасту, но и по внешности, да нрава она была слишком весёлого, несерьёзного. Однако к восемнадцати годам Катя расцвела, стала первой красавицей на деревне. Тут-то Марфа Дорофеевна и присмотрелась. Стала часто заезжать, приглашать к себе, особенно в дни приезда Василия Игнатьевича. В итоге стойкость Василия Игнатьевича рухнула, они поженились, увёз он свою Катю в город. Однако Катин нрав и там не иссяк, она быстро освоилась в городе, завела массу знакомых, замкнутость и отчуждённость мужа Василия Игнатьевича, занятого работой и любимыми занятиями, её нисколько не тяготили. В деревню она вернулась тоже с радостью, привезя с собой пополнение из двух чернявых, как и она, сыновей. Третий сын появился уже здесь, значит, был деревенским.
Как только организовался колхоз, Катя без раздумий отправилась туда работать. Дома управлять хозяйством осталась Марфа Дорофеевна, а Василий Игнатьевич продолжал учительствовать. В деревне за глаза подшучивали над Василием Игнатьевичем над его странностями и невнимательностью к супруге. Шутили осторожно и с ехидцей, возможно потому, что третий сын у Кати родился белобрысый, а в школе тем временем учительствовал такой же, как и Катя, веселый молодой блондин. Вот и сделали они свои выводы. Катя же только посмеивалась, а до Василия Игнатьевича эти слухи не доходили. Марфа Дорофеевна, видимо, смирилась, в том числе и со слухами, радуясь, что хоть как-то пристроила своего непутёвого сына.
В школе тем временем в полном порядке были все бумаги: журналы, списки, описи, расписания. Всё это было тщательно и таким каллиграфическим почерком написано, что глаз было не оторвать. Михаил с уважением относился к такого рода талантам, частенько сам засматривался, читая поздравления на открытках или в семейных альбомах.
Одно время даже пытался развить в себе такое умение, завёл тетрадь, писал-писал, в итоге научился красиво писать только буквы, а вот стройной красивой строчки так и не получилось: не хватало терпения. В итоге занятие это он вскоре забросил. Однако почерк улучшился, что Михаила порадовало.
И вот он снова видит изысканный почерк, но не на открытках, а в больших толстых журналах – без единой помарки, ровные строчки, буковка к буковке. Михаил проникся уважением к Василию Игнатьевичу, многое иное был уже готов простить и забыть.
Покончив с делами, они вышли на улицу, обошли здание школы, заглянули в сарай, где стояли несколько разломанных парт, лопаты, грабли, метёлки и прочий хозяйственный хлам. А вот чего не было в этом сарае для дров, так это дров!
– С дровами каждый год мучение, – молвил Василий Игнатьевич, угадав мысли Михаила. – От зимы ни полена не остаётся, а когда надо уже топить, всё никак не соберутся привезти, разнарядки сельсовета не выполняются, приходиться многажды обращаться, пока они там раскачаются, – продолжил он, оправдываясь.
Они вернулись к зданию школы. Михаил потыкал завалинку, гнилая труха поддалась под пальцем, было видно, тронь – и всё рассыплется.
– Плотники говорили, что надо менять доски. Грозились, что нижние венцы, возможно, сгнили. Может, не стоит их менять. Начинать страшно, развалим, а кто будет делать? Так и без школы можно остаться, – рисовал печальную картину Василий Игнатьевич.
После сырой прохлады на улице внутри школы оказалось жарко. На небе было ни облачка, без ветерка день обещал быть знойным. Рядом со школой местами пробивалась чахлая трава, не было ни деревца, ни кустика.
– Собирались ещё в прошлом году часть школьного участка распахать под школьный огород, – опять начал было о несбывшихся планах Василий Игнатьевич, – колхоз обещал помочь лошадьми и семенами, да у них самих дела так плохи, что им не до нас. Вообще-то здесь люди хорошие, – вдруг заключил Василий Игнатьевич. – Да Вы и сами убедитесь. Сейчас председателя колхоза мы, конечно, в правлении не застанем, а вот председатель сельсовета, скорее всего, с утра у себя. Давайте зайдём к нему, познакомитесь, да и передачу дел оформим сразу, – предложил Василий Игнатьевич, и они направились к зданию сельсовета. Оно размещалось в центре села, представлял собой аккуратный небольшой домик с остроконечным фронтоном над крыльцом со свисавшим красным флагом. В кабинете их радушно встретил председатель сельсовета Трофим Сергеевич Корнеев, знавший уже по звонку из района о назначении нового заведующего школой.
– А ты всё ныл и ныл мне, что не пришлют, – по-свойски проговорил, обращаясь к Василию Игнатьевичу, Трофим Сергеевич. – Раз обещали, то пришлют. Вот, нашли нам человека помоложе, – весело произнёс он, подмигнув.
Михаил раскраснелся, не зная, в шутку или всерьёз говорит председатель. Трофим Сергеевич был невысокого роста, плотного телосложения и с очень живым лицом, одет по-городскому, при галстуке. Он коротко предложил сесть, попросил рассказать о себе: откуда приехал, где учился, как семья, ну и, конечно, школьные дела… Слушал Трофим Сергеевич внимательно, почти не перебивая, иногда задавал уточняющие вопросы.
Говоря о школе, Михаил высказал свои нерадужные первые впечатления о здании школы, похвалил Василия Игнатьевича за порядок в ведении дел бумажных.
– Он у нас насчёт этого мастак, – кивнув, согласился Трофим Сергеевич. – Равных ему нет, я чуть ли не от сердца отрывал, когда передавал его в школу, он не даст соврать. О таланте Василия Игнатьевича учить детей весь район теперь знает, сами учителя приезжают у него учиться. Правду я говорю? – спросил он у смутившегося Василия Игнатьевича. – А вот что касается самой школы, тут мы с ним оба виноваты, а я тем более, моё это было дело, чтобы ремонт сделать, дровами запастись, создать условия, чтобы детям нормально училось. Конечно, не мешало бы нас подталкивать: не хватает времени делать всё сразу.
Сперва колхоз организовали, потом пошли посевные, уборочные, планы, заготовки, по сей день не вылазим из этих важных дел. А пора бы и голову поднять, посмотреть, что кругом творится, ведь не только хлебом единым жив человек, ему ещё и детей учить надо, да и самому культурно отдохнуть после тяжких трудов. А то у нас одно развлечение: посиделки, гуляния да выпивка. Нужен клуб, чтобы кино показывали, чтобы могла собраться молодёжь, а там и старики подтянулись бы, например, книжку почитать.
А то лишь у Нади шкаф с книгами – вот и всё наше богатство, а тут тебе и библиотека, и читальня. Подумать если, силы у нас найдутся для всего, парт-ячейка у нас боевая. Колхоз мы один из первых в районе организовали, председатель у нас дельный, комсомол организуем, активисты есть.
Не может такого быть, чтобы мы не сумели поднять школу.
Михаил был тронут и обрадован такому участию в предстоящем деле. Василий Игнатьевич слушал рассеянно, видимо, у него были уже другие заботы; вдруг воспользовавшись передышкой, он вынул связку ключей и мешочек с печатью и торжественно произнёс:
– Теперь Ваши планы есть, кому исполнять!
Вот, В Вашем присутствии передаю ключи от школы, печать, дела и вместе с ними обязанности. А уж акт, я его сам напишу, тут Вы не беспокойтесь. – Со вздохом облегчения он поднялся уходить, сославшись на дела.
Время шло к обеду, и Трофим Сергеевич пригласил Михаила вместе с ним отобедать. Они отправились к нему домой, обстановка там была городская: шкаф, буфет, гнутые венские стулья, стол на точёных ножках. Стояла ещё русская печь, ну и что, во многих городах были печи. Жил Трофим Сергеевич вдвоём с женой, без детей. Жена тоже была одета по-городскому. Она на стол поставила не миски глиняные, а тарелки, вынула из буфета графинчик с вишнёвой наливкой и три рюмочки, вскоре появились тарелки поменьше с закусками. Михаил почувствовал себя в домашней праздничной обстановке.
Жена Трофима Сергеевича поинтересовалась, где Михаил остановился; узнав, что его приглашает на постоянную квартиру Михеич, одобрила, пояснив, что Мария – чистоплотная хозяйка, однако к себе в просторную квартиру на житье она всё-таки не пригласила. Возможно, не хотелось себя излишне утруждать…
Трофим Сергеевич вёл себя дома не так начальственно, как на работе, по всему было видно, что главным человеком здесь была его жена.
Вот уже скоро сутки, как Михаил прибыл на но-вое место, и тревоги, сомнения, неизвестность как-то сами собой рассеивались, превращаясь в обыденное, простое, знакомое. Даже сейчас, когда они после обеда неторопливо шли в сторону правления колхоза для следующего знакомства, Михаил волнения не чувствовал. Опять ему повезло: он не один, а с Трофимом Сергеевичем, следовательно, он и будет его представлять. Казалось, не только люди, но и сама обстановка стремились во всём помочь. Опять порыв ветра, запах перегретой земли и скошенной травы. Перистые облака старались усмирить солнечный зной, обещали вечернюю прохладу. Вскоре показался большой огороженный двор с длинной конюшней. По другую сторону через дорогу маячило здание с красным флагом, то было правление колхоза. Сидевшие на крыльце и лавочке мужики с интересом смотрели на приближающихся: председателя сельсовета, а с ним неизвестный парнишка.
– Здорово, мужики, уже отработали или в ночное собрались? – поприветствовал их Трофим Сергеевич. – А председатель-то ваш где? Здесь или ещё не приехал? – продолжал он, здороваясь с каждым за руку, то называя имя полностью, то лишь отчество или имя, наверное, в зависимости от возраста, чина и степени знакомства.
Михаил стоял в стороне, наблюдая за происходящим.
Трофим Сергеевич представил всем Михаила, лица мужиков вытянулись от удивления, а Михаил смутился и даже покраснел. Трофим Сергеевич, конечно, это заметил.
– Что смотрите? Не верите? Молодой, думаете? – угадывая их мысль, проговорил Трофим Сергеевич. —
Так молодость, говорят, не порок. Более того, она быстро проходит. Так вот, мужики, Михаилу Семёновичу школа наша не понравилась, поругал он нас тут, говорит: пора за нас как следует взяться, а то детей учить негде будет совсем. Дети ж, когда вырастут, нам разгильдяйство наше не простят, – продолжал Трофим Сергеевич.
Мужики согласились:
– Да мы разве против? Пускай засучивает рукава, лишь бы толк был, да детей наших как следует, учил. Самим-то учиться много не пришлось, так пусть дети наши учатся, как следует.
Вскоре подъехал на бричке председатель, поздоровался, и вся толпа двинулась за ним в правление. В первой большой комнате, заставленной скамейками, проводились собрания, другая была перегорожена, за перегородкой находился кабинет председателя. Уже на ходу Трофим Сергеевич начал представлять Михаила.
Конец ознакомительного фрагмента.