2. Когда возможен государственный переворот?
«Большевики не имеют права ждать съезда Советов… Они должны взять власть немедленно… Победа обеспечена, и девять шансов из десяти, что она будет бескровной… Ожидание – это преступление против революции».
С 1945 года процесс деколонизации увеличил число независимых государств более чем вдвое, и возможности, открывающиеся для нашего исследования, возросли самым значительным образом. Мы должны, однако, признать, что не все государства заслуживают нашего пристального внимания. Нет ничего, что помешало бы нам совершить переворот, скажем, в Британии, но мы вряд ли сможем удержать там власть на длительный срок. Общественность и бюрократия в этой стране имеют четкое понимание природы и законных основ власти, и их реакция на переворот будет такова, что рано или поздно произойдет восстановление легитимного руководства.
Такая реакция сведет на нет любой первоначальный успех переворота и возникнет даже в том случае, если прежнее правительство было непопулярным, а «новые лица» могут показаться привлекательными. Неизбежна эта реакция потому, что значительная часть населения активно интересуется политической жизнью и участвует в ней. Это предполагает признание того факта, что власть правительства вытекает из легитимного источника, и поэтому даже те, у кого нет основания поддерживать «старую гвардию», поддержат правительство исходя из принципа его легитимности.
Нам известны периодически проводящиеся опросы общественного мнения, которые показывают, допустим, то, что двадцать процентов респондентов не могут правильно назвать имени премьер-министра. И мы знаем, что большая часть населения не имеет определенной связи с политикой. Тем не менее в развитых странах все, кто активно интересуется политикой, составляют в абсолютном значении очень большую группу. Спорные политические решения стимулируют и выносят на поверхность такого рода участие: формируются лоббистские группы давления, направляются письма в СМИ и в адрес политиков, организуются петиции и демонстрации, и это вносит свой вклад в постоянно продолжающийся диалог между правящими и управляемыми.
Этот диалог необязательно зависит от наличия формально демократической политической системы. Даже в однопартийных государствах, где власть принадлежит немногим назначившим самих себя лидерам, измененный по форме, но все же активный диалог вполне может существовать. Высшие органы партии могут обсуждать политические решения, а во времена относительного спокойствия эти дискуссии могут распространяться и на большое количество нижестоящих организаций и находить свое отражение в публикациях с различными точками зрения – хотя и только в рамках установленной идеологии и в рамках решений, принятых высшим руководством. Степень общественной ценности диалога, который ведется в недемократических государствах, сильно варьируется. Например, в Югославии[10] коммунистическая партия превратилась в форму для все более свободных и широких дебатов по главным политическим вопросам; пресса и парламент, хотя они и не могут отстаивать свою точку зрения так же, как их коллеги в США или Великобритании, также приняли участие в «открытии» системы. Политическим решениям уже не только аплодируют – их проверяют, критикуют, а иногда им даже и противостоят.
Вполне вероятно, что именно такое однопартийное государство уже не является хорошей питательной средой для переворота. Научившись изучать и подвергать сомнению получаемые указания, люди могут и отказаться выполнить приказ участвовать в перевороте, так же как они не следуют более приказам правительства без того, чтобы убедиться в их легитимности и желательности.
С другой стороны, в Египте единственная партия – Арабский социалистический союз[11] – по-прежнему всего лишь инстанция, бездумно одобряющая решения руководства. Политические решения принимаются Насером и его соратниками и выполняются государственным бюрократическим аппаратом, а АСС способна только громко приветствовать их. Когда возник вопрос, согласится ли находящаяся под контролем АСС Национальная ассамблея с отставкой Насера после разгрома Египта Израилем в июне 1967 года, один наблюдатель заметил, что ассамблея «с радостью сделает то, что ей скажут»[12]. В том же положении находятся многие однопартийные государства.
Диалог между правящими и управляемыми может иметь место только при наличии значительного количества грамотных, сытых и способных на ответную реакцию граждан. Но даже тогда определенные условия могут привести к ухудшению взаимоотношений между сторонами диалога, а это, в свою очередь, может иногда создавать атмосферу апатии и недоверия по отношению к режиму, что делает возможным переворот.
События 1958 года во Франции во многих отношениях были похожи на переворот. Двадцать лет военных действий, которые включали в себя поражение 1940 года, немецкую оккупацию и, начиная с 1946 года, длительные и безуспешные колониальные войны в Индокитае и Алжире, подорвали политическую структуру страны. Постоянная смена правительств подорвала доверие и интерес к политике у большинства французов и оставила бюрократию без действенного руководства, так как сложные задачи конкретных министерств не могли решаться министрами, приходившими на очень короткий срок. Военных оставили сражаться в непростой алжирской войне без четких указаний из Парижа, потому что чаще министерства были заняты проблемами своего выживания в парламенте, чем проблемами на другом, в буквальном смысле слова кровавом поле боя.
Высокая цена войны, выраженная как в деньгах, так и в человеческих жизнях, оттолкнула общество и от армии, и от правительства, и многие французы стали ощущать тревогу и недоверие по отношению к этой армии, чьи чувства и идеология были им столь чужды – и не вписывались в дух времени.
В то время как структуры политической жизни при Четвертой республике разваливались, де Голль в инсценированной им самим внутренней эмиграции постепенно вырастал как единственная альтернатива грозившему стране хаосу. Когда армия в Алжире, казалось, уже находилась на пороге действительно решительных действий – выходящих далеко за пределы прежних театральных инсценировок на улицах алжирской столицы, – а очередное правительство опять оказалось на грани коллапса, де Гол ль был «призван».
Ему удалось навязать свои собственные условия. Когда 29 мая 1958 года Коти, последний президент Четвертой республики, поручил де Голлю сформировать правительство (которое было приведено к присяге 1 июня), ему предоставили полномочия шесть месяцев управлять без санкции парламента и составить новую конституцию. По условиям этой конституции, вынесенной на обсуждение в середине августа и одобренной на референдуме в сентябре, были проведены выборы, в которых большинство завоевала только что образованная де Голлем партия – Союз за новую республику (У HP). 21 декабря де Го л ль стал первым президентом Пятой республики с широкими полномочиями – президентом американского типа с обширной исполнительной властью, но без конгресса американского типа, который бы эту власть ограничивал.
Франция 1958 года стала политически инертной и оттого подверженной перевороту. Однако политические структуры большинства развитых стран слишком прочны, чтобы стать мишенями для возможного переворота, до тех пор, пока определенные «временные» факторы не ослабят систему и бросят тень на ее солидность. Среди этих временных факторов обычно имеются следующие:
а) серьезный и длительный экономический кризис, сопровождающийся большой безработицей или галопирующей инфляцией;
б) длительная и неудачная война или серьезное поражение, военное или дипломатическое;
в) хроническая нестабильность при многопартийной системе.
Италия представляет собой интересный пример экономически развитой, социально динамичной, но политически хрупкой страны. До тех пор, пока не была сформирована нынешняя относительно стабильная коалиция между Христианско-демократической партией (ХДП) и социалистами, ХДП – хотя она и является самой сильной партией – могла управлять, только объединяясь в тактические союзы с несколькими маленькими партиями центра, так как она никогда не могла получить на выборах абсолютного большинства голосов[13].
Коалиционные правительства всегда трудно сформировать, и в Италии эта проблема стала настолько сложной, что напоминала слишком запутанную головоломку. Если кому-то поручали сформировать новое правительство, сразу возникал целый набор взаимоисключающих предложений.
ХДП является самой крупной парламентской фракцией, но так как у нее всего тридцать процентов голосов, она не может править самостоятельно. Если прибавить две маленькие левоцентристские партии (социал-демократы и республиканцы), отпадут правые силы и правительство развалится. Если привлечь находящиеся справа от центра партии (монархистов и либералов), то левоцентристы уйдут из коалиции и правительство падет.
Если привлечь в правительство крупную крайне правую партию (неофашистов), то все левонастроенные группы проголосуют против такого кабинета министров в парламенте. Если…
Таким образом, хотя правящая партия в Италии и оставалась у власти без перерыва с 1948 года, этого трудно было бы добиться, одновременно проводя реформы неэффективного и раздутого бюрократического аппарата. Все хотели реформ, но правые препятствовали изменениям в структуре местного самоуправления и полиции, а левые были против любого ограничения фантастической активности государственных корпораций[14]. Вместе с тем партии, находящиеся за пределами правительства, концентрировали свои усилия на попытках свалить коалицию, а не на внимательном анализе правительственной политики. Таким образом, злоупотребления и неэффективность правительства оставались без надлежащего контроля.
Итальянцы постепенно утратили интерес к тому, что происходило в Риме, и, появись в стране свой, итальянский де Голль, республика, несомненно, рухнула бы. (Даже без подходящего лидера переворот едва не состоялся.)
Предпосылки переворота
Франция 1958 года и, в меньшей степени, Италия 1964-го были странами, где прервался диалог между правительством и народом. Но во многих странах мира, если не сказать – в большинстве, такой диалог вообще не может состояться, вне зависимости от временных условий.
Если мы составим список стран, в которых недавно произошли перевороты, то увидим, что хотя их этнические и исторические условия очень сильно разнятся, некоторые социальные и экономические характеристики являются для них общими. Выделив эти характеристики, мы составим набор индикаторов, которые в приложении к социально-экономическим данным о той или иной стране покажут нам, представляет ли собой эта страна хорошую мишень для переворота.
Экономическая отсталость
В странах без развитой экономики и относительно равного доступа к процветанию общие условия жизни населения характеризуются болезнями, неграмотностью, высокой рождаемостью и смертностью, а также периодическим голодом. Средний человек в этом обществе лишений фактически отрезан от социума за пределами своего клана и своей деревни. Он мало что может продать. У него мало средств, чтобы что-то покупать. Он не может читать формуляры, указатели на улицах и газеты, с помощью которых общество обращается к нему. Он не может писать и не может позволить себе путешествовать, и поэтому его живущий в городе кузен для него так же недосягаем, как житель Луны. Он не знает, законен ли тот или иной налог или это всего лишь поборы со стороны деревенского бюрократа; не знает он ничего и о социальных и экономических реалиях, обусловливающих политику, которой его заставляют аплодировать. Единственное средство контакта с зарубежным миром для него – правительственное радио, и он знает по прошлому опыту, что оно не всегда говорит правду.
Сложность внешнего мира и недоверие, которое она вызывает, так сильны, что беззащитный и неуверенный в себе житель деревни уходит в безопасный и хорошо знакомый мир своего клана, племени или семьи. Ему известно, что традиционные вожди племени и клана положили глаз на его скудные пожитки. Зачастую он хорошо понимает, что его и их интересы диаметрально противоположны, тем не менее эти люди задают для него некоторые жизненные ориентиры и являются источником хоть какой-то, но безопасности – а всего этого далекое и фантастически непонятное государство ему предоставить не может.
Горожанин вырвался из удушающих объятий традиционного общества, но не избежал воздействия незнания и отсутствия чувства безопасности. В этих условиях большинство населения политически пассивно, и его отношения с политическим руководством страны представляют собой улицу с односторонним движением. Руководство взывает к людям, учит их, будит надежды или тревоги, но никогда не слушает; бюрократия взимает с них налоги, издевается над ними, забирает их сыновей в армию, заставляет строить дороги, но мало что дает взамен. В лучшем случае, при честном режиме, где-то, очень далеко от родной деревни, строится плотина или сталелитейный завод. Эти проекты не принесут людям никакой прямой выгоды, не вырвут их из прозябания, но, по крайней мере, станут утешением, надеждой на лучшее будущее для детей. Ведь в других странах бедным отказывают даже в утешении и надежде: их налоги тратятся на дворцы, танки, самолеты и все те чудные вещи, которые так нужны политикам и их женам. Городская беднота, перебивающаяся случайными заработками и ведущая ежедневную борьбу за существование, наблюдает за тем, как правящая элита устраивает коктейль-парти, разъезжает в лимузинах и строит грандиозные виллы[15].
Большинство населения политически пассивно, но это пассивность навязанного молчания, а не инертность. Гнев, вызванный лишениями и несправедливостью, постоянно тлеет и время от времени вспыхивает. У толпы может и не быть четких политических целей, но ее действия имеют политические последствия.
Перевороту 1952 года в Египте, который привел к падению «монархии белого телефона» короля Фарука и к возникновению того, что стало впоследствии режимом Насера, предшествовал один из таких неожиданных взрывов народного недовольства народа. На 26 января 1952 года («черную субботу») была запланирована организованная демонстрация против присутствия и деятельности британских войск в зоне Суэцкого канала. Бедняки вышли из своих трущоб и присоединились к процессии. Среди них были агитаторы из движения «Братья-мусульмане», которые подстрекали толпу к поджогам и насилию[16].
Агитаторам удалось реализовать свои самые фантастические мечты. Бедняки воспользовались возможностью и разгромили атрибуты роскоши: отели, универмаги, «Тарф клаб»[17], магазины спиртных напитков и модные бутики в центре города, который превратился в поле битвы всего за один короткий день; пострадали только богатые, так как были разгромлены те места, куда бедным был обычно закрыт доступ. Организаторы демонстрации, выходцы из средних слоев, конечно, не планировали уничтожать свои любимые места проведения досуга; националисты не хотели лишить Египет 12 000 жилищ и 500 предприятий, которые были уничтожены. Они говорили об анархии, интригах и безумстве. Но для бедноты это были всеобщие выборы: те, кого лишили права голоса, проголосовали огнем.
Если не считать насильственных и не имеющих ясных целей действий толпы в ответ на какие-либо простые и драматические события, ничто и никто не оспаривает у государства его власть; нет заинтересованности и контроля над каждодневной деятельностью правительства и бюрократического аппарата. И если бюрократия издает приказы, то им либо повинуются, либо избегают их выполнения, но никогда не оспаривают и не подвергают сомнению.
Вся власть, все участие в управлении государством находятся в руках маленькой элиты. Эта элита образованна, грамотна, хорошо питается и живет в безопасности, чем радикально отличается от подавляющего большинства своих соотечественников – по сути, не меньше, чем от людей другой расы. Массы это сознают и признают пожизненную монополию элиты на власть, и до тех пор, пока какой-нибудь слишком явный акт произвола не приведет к мятежу, они принимают ее политику. Но в равной степени они примут и изменение правительства, будет оно законным или нет. Ведь в любом случае это будет всего лишь новая группа «ИХ», которая придет к власти[18].
Таким образом, после переворота деревенский полицейский придет и зачитает прокламацию, радио скажет, что старое правительство было коррумпированным и что новое правительство даст народу пищу, медицинское обслуживание и образование – а возможно, и славу. Большинство народа не поверит и не оспорит эти обещания или обвинения, а всего лишь почувствует, что где-то, очень далеко, опять произошло нечто. Это отсутствие реакции и есть то, что нужно организаторам переворота от народа, чтобы удержаться у власти.
Низшие слои бюрократии будут реагировать – или, скорее, не реагировать – в схожей манере и по тем же соображениям. Ввиду отсутствия политического кругозора политика и легитимность прежнего правительства не так важны для них, как их непосредственный начальник. «Боссы» дают указания, могут повысить или понизить в должности и, прежде всего, являются источником власти и престижа, которые делают их деревенскими полубогами. После переворота все равно надо подчиняться человеку, заправляющему на районном уровне – вне зависимости от того, был ли он на этом месте раньше, или нет, – до тех пор, пока он платит жалованье и имеет связи с политической стратосферой столицы.
Для высших чиновников, офицеров армии и полиции переворот будет смесью из опасностей и возможностей. Некоторым из них, чересчур скомпрометированным сотрудничеством со старым режимом, придется либо бежать, либо бороться с переворотом, либо выказать себя сторонниками нового режима, чтобы получить выгоду от поддержки переворота на его ранней стадии. Характер действий этой группы будет зависеть от индивидуальных оценок ее членами баланса сил обеих сторон. Но многим из тех, кто не слишком был связан с прежней властью, переворот предоставит скорее возможности, чем опасности. Они могут принять переворот и, поскольку незаменимы как группа, выторговать себе даже более высокое жалованье или лучшие должности, чем прежде; они могут создать новую оппозицию или стать ядром уже существующей; наконец, они, как то было в Нигерии в 1966 году, могут извлечь выгоду из временного состояния нестабильности и организовать контрпереворот для того, чтобы самим прийти к власти.
Многое в планировании и осуществлении переворота будет направлено на то, чтобы повлиять на настроения элиты в благоприятном для заговорщиков направлении. Однако если все же она решит противостоять перевороту в неразвитой политической среде, ей придется прибегнуть к политическому соперничеству. Элита не сможет воззвать к общему принципу легитимности, как произошло бы в политически более развитых странах, – потому что этот принцип большинство населения не принимает. Итак, вместо того чтобы действовать во имя легитимности, ей придется бороться с организаторами переворота как с открытыми политическими оппонентами – и поэтому на их же уровне. В случае переворота это приведет к мобилизации их политических или этнических оппонентов. Так или иначе, борьба против переворота означает столкновение организованной силы с импровизированной и будет происходить в условиях изоляции от широких масс, которые почти наверняка сохранят нейтралитет[19].
Поскольку переворот обычно не представляет угрозы для элиты в целом, выбор для нее будет стоять между серьезной опасностью в случае перехода в оппозицию и между безопасностью в случае бездействия. Все, что требуется для поддержки переворота, – просто ничего не делать, и так обычно и происходит.
Таким образом, население на всех уровнях, скорее всего, примет переворот. Массы и нижестоящая бюрократия – потому, что их интересы не связаны ни с одной из борющихся сторон; высшая бюрократия – потому, что любая оппозиция в условиях изоляции от народа сопряжена с большим риском. Это отсутствие реакции является ключом к победе переворота и контрастирует со спонтанной реакцией, которая имела бы место в политически развитом обществе.
В тоталитарных государствах полуночные аресты и контроль над всеми общественными объединениями (даже неполитическими) – часть общей тактики по изоляции индивидов, которые стремятся противостоять режиму. В неразвитых странах оппозиция изолирована от масс уже самими социальными условиями жизни.
А следовательно, вот первая выявленная нами предпосылка переворота: социальные и экономические условия страны, где может осуществиться переворот, должны быть такими, чтобы допускать участие в политической жизни только небольшой части населения.
Под участием мы понимаем не активную и важную роль в национальной политике, а всего лишь общее понимание основных моментов политической жизни, которое обычно можно найти среди масс в экономически развитых обществах. Эта предпосылка также предполагает, что, за исключением высшего уровня, бюрократия работает в пассивной механической манере из-за своего плохо подготовленного персонала.
В более общем смысле «экономическая предпосылка» исключает возможность существования системы местного самоуправления – или, точнее, репрезентативного местного самоуправления. Да, в слабо развитых местностях часто есть система самоуправления, основанная на традиционной власти вождей племени, но из двух возможных ролей, которые они обычно играют, ни одну нельзя считать репрезентативной[20]. Либо эти вожди пользуются полнотой власти, и тогда обычные люди подпадают под двойной контроль, или же их власть рухнула, и они представляют собой всего лишь нечто вроде старомодных госслужащих. Ни один из этих вариантов не позволяет обычному человеку участвовать в местной политике деревни или города так, как это происходит в западных странах.
Таким образом, в экономически отсталой среде не может происходить диффузия власти, характерная для развитых демократических обществ. Существует либо жесткое централизованное управление, либо, в качестве переходной фазы, такая степень власти для отдельных регионов, которая делает их де-факто независимыми государствами. (Последнее имело место, например, в северной Нигерии перед переворотом 1966 года.) Каждый знает, что лучше взять что-нибудь конкретное, чем что-нибудь эфемерное. Несколько упрощая, можно сказать, что власть в централизованном государстве, управляемом маленькой элитой, подобна хорошо охраняемому сокровищу; власть в развитом демократическом обществе походит на свободно перемещающуюся атмосферу – и кому под силу ее захватить?
Предпосылка экономической отсталости может быть протестирована на основании известных фактов о степени экономического развития государств, в которых свершились перевороты в последние десять лет, – и четкая взаимосвязь сразу станет ясной[21].
Но это необязательно означает, что: а) все слаборазвитые страны подвержены сами по себе опасности переворота; б) что развитые страны ни в каком случае не являются хорошей мишенью для переворота. Однако можно с уверенностью сказать, что лишь благодаря вмешательству особых обстоятельств реально предотвратить успех хорошо спланированного переворота в экономически отсталых странах, в то время как только исключительные условия (описанные в первой главе) позволят совершить успешный переворот в развитых странах.
Политическая независимость
Невозможно захватить власть в государстве, если важный источник политической власти в этом государстве не находится. Восстание 1956 года в Венгрии, например, было абсолютно успешным, и его лидеры быстро установили контроль над традиционными инструментами власти: вооруженными силами, полицией, радио и средствами связи. Но главным источником власти прежнего режима оказалось то, с чем нельзя было справиться на улицах Будапешта: присутствие сил Советской армии внутри и вокруг Венгрии.
Эти вооруженные силы – намного превосходившие венгерскую армию – были более весомой опорой для поддерживаемого Кремлем правительства, чем любой элемент внутри страны. Красную армию контролировали из Москвы, и восстание в Венгрии могло добиться успеха только при условии, если бы его осуществили в Москве, а не в Будапеште[22].
Подобная зависимость одного правительства от другого является довольно распространенным явлением; хотя осталось мало колоний, существует много псевдонезависимых государств. И в некоторых случаях у них гораздо меньше свободы действий, чем у прежних колоний.
Как в Восточной Германии, так и в Южном Вьетнаме вооруженные силы великана-«союзника» гораздо более мощны, чем национальные вооруженные силы. В обоих государствах международное и внутреннее положение так тесно переплетены, что «союзник» должен иметь эффективный контроль над обширными сферами внутренней политики – даже если предположить, что он не хочет вмешиваться в них по иным причинам. Правители Восточной Германии всегда стремились заручиться одобрением советских властей даже по отношению к небольшим изменениям в своей политике, и каждое заявление политического толка руководителей ГДР можно без труда связать с их очередным визитом в Москву. В Сайгоне посольство США тоже признано всеми гораздо более значимым источником власти, чем президентский дворец.
В этих условиях переворот может быть успешным только с одобрения большого «союзника». Первый переворот в Южном Вьетнаме, в результате которого были свергнуты непопулярный диктатор Дьем и еще менее популярный семейный клан Нго, сделали люди, которые прекрасно понимали эти реалии. Когда события 8 мая 1963 года в Хюэ привели к разрыву между Дьемом и буддистами, давно проявлявшие недовольство генералы решили действовать: они «прозондировали» мнение посольства США в Сайгоне и спросили через посредника, сообщат ли американцы Дьему о «консультациях относительно возможного изменения преобладающей политической структуры». Когда после некоторых значительных дискуссий между ЦРУ, посольством, президентом и Пентагоном американские власти проинформировали заговорщиков, что Дьему ничего не сообщат, произошли события, перечисленные ниже.
Май 1963 года: начало интенсивного конфликта между буддистами и Дьемом.
Май – сентябрь: внутриамериканские дебаты о том, являются ли буддисты нейтралистами, с которыми надо бороться, или националистами, которых надо поддержать. Конечный вывод был примерно таким: буддисты течения хинаяны «плохие», а буддисты течения махаяны – «хорошие»[23].
Октябрь 1963 года: приостановление экономической помощи Южному Вьетнаму, то есть режиму Дьема.
22 октября 1963 года: прекращение прямой помощи со стороны ЦРУ «специальным силам» Нго Динь Нху[24]. Эти силы были главным источником власти режима и полностью финансировались и оснащались ЦРУ.
1 ноября 1963 года: переворот.
2 ноября: смерть Дьема и Нго Динь Нху.
Южновьетнамские партизаны обвинили генералов и их лидера Ван Мина в том, что они являются марионетками американцев. Однако генералы в своем диалоге с властями США были всего лишь реалистами: они понимали, что любая власть, которую можно захватить, зависит от американцев. Захват Сайгона со всеми его объектами без поддержки США был равносилен захвату пустого символа.
Восточная Германия и Южный Вьетнам представляют собой два очевидных примера зависимости, но гораздо больше стран расположены в «серой зоне» между реальной независимостью и полным подчинением. Многие бывшие колонии могут служить примерами более мягких видов зависимости, и присутствие бывшей метрополии там очень ощутимо и эффективно. Вместо больших и дорогостоящих армий в этих странах присутствуют военные и экономические «советники», оказывается экономическая помощь, а главное – существует тесная сеть давней зависимости в неполитических сферах. Например, система образования следует традициям колониальных времен, профессиональные организации равняются на систему метрополии, и, что очень важно, правящая элита состоит в основном из юристов, сам смысл существования которых базируется на использовании определенной процедуры и кодекса законов. Торговля зачастую привязана к бывшей метрополии, потому что действует сила вкусов и привычек, а также оттого, что торговые контакты часто основаны на прежних отношениях и связях.
Поэтому через пять лет после обретения независимости соседние бывшие французские и британские колонии все еще связывались друг с другом по телефону через Париж и Лондон, хотя прямая линия между ними была протяженностью всего 300 миль, а столицы прежних метрополий разделяли 5000 миль.
Сила связей между бывшими колониями и метрополиями варьируется от государства к государству. Но даже и не жесткие связи иногда могут дать экс-метрополиям рычаги, достаточно мощные для того, чтобы воспрепятствовать перевороту. Например, в 1964 году французы сорвали успешный поначалу переворот в Габоне, при этом используя только символическую силу. Власть бывших метрополий уже миновала пик своего влияния в большинстве бывших колоний, однако она все еще значительна, даже с чисто военной точки зрения. Все помнят, как несколько рот «коммандос» остановили мятежи в Восточной Африке. Французы избрали политику нейтралитета по отношению к последним переворотам в Габоне и других местах, однако если они захотят вмешаться… По состоянию на 1968 год в Африке у них все еще остаются шесть тысяч военнослужащих с достаточно мощным вооружением и военно-транспортными самолетами[25]. Шесть тысяч солдат – вроде не такая уж и грозная сила, но она огромна в сравнении с большинством армий бывших французских колоний. Например, армия Центрально-Африканской Республики насчитывает 500 человек, а средняя численность армий в бывших французских колониях равна примерно батальону (1000 человек) на страну.
Побочный продукт современных технологий – специфический вид зависимости, находящийся за пределами чисто колониальной сферы. Речь идет об ущербе политической независимости, который наносит покупка за границей современного оружия, особенно авиации. Ключевым типом такого оружия может служить реактивный истребитель: в отличие от боевых кораблей и танков, реактивные истребители дают абсолютное преимущество. Хорошая подготовка и боевой дух могут уравновесить более современное вооружение на суше, но не в воздухе. Лучшие пилоты мира на старых дозвуковых самолетах не смогут ничего сделать против новых, более быстрых летательных аппаратов. Поэтому для любой страны очень важно иметь авиацию не хуже, чем у потенциального противника. Политическая проблема здесь возникает потому, что:
а) только несколько государств производят реактивные истребители;
б) самолеты нуждаются в постоянных поставках запчастей; в) проходит довольно длительное время между первоначальным заказом и периодом, когда летный персонал и вспомогательные службы уже достаточно хорошо обучены, чтобы эффективно применять закупленные самолеты.
Таким образом, если какая-нибудь страна решит закупить реактивные истребители, ей надо наладить дружественные отношения с одной из пяти стран: Швецией, США, Францией, Британией или СССР[26]. С момента, когда сделка будет заключена, этой стране все равно придется поддерживать со страной-поставщиком дружественные отношения, в противном случае прекратится поставка запасных и сопутствующих частей. Таким образом, за первой поставкой следуют годы зависимости. Однако реактивные истребители не растут на деревьях в экономически отсталых странах, где нет собственной промышленной базы, и постоянная модернизация авиационной техники, включая электронное оборудование, ракеты «воздух-воздух», радары и т. д., может происходить только за счет импорта – причем из того же источника, что и сами самолеты.
Обе стороны сделки сознают эту зависимость, и поставка самолетов обычно сопровождается установлением общих торговых, идеологических и политических связей. На какой стадии степень зависимости достаточна, чтобы повлиять на успех переворота?
Рассмотрим хронологию отношений между Советским Союзом и Египтом с 1955 по 1967 годы
1955 год: сделка с чехословацким оружием. Это была первая сделка по поставке вооружений между Советским Союзом и арабской страной; она имела большое значение для Египта, так как прервала монополию[27]Запада на поставки оружия и означала для Египта «реальную» независимость.
Результат: необходимость иметь запасы иностранной валюты и поддерживать дружественные отношения с поставщиками запасных частей[28].
1956 год: Суэцкий кризис. Поражение египтян на Синайском полуострове привело к потере большого количества оружия и боевой техники; оно было быстро восполнено Советским Союзом.
Результат: выросла зависимость от СССР и увеличился внешний долг Египта.
1962 год: революция и гражданская война в Йемене. После смерти правителя Йемена Ахмада ибн Яхии в стране произошла революция, а затем гражданская война, в которой участвовали поддерживаемые Египтом республиканцы и поддерживаемые Саудовской Аравией монархисты; в Йемен для поддержки республиканцев были направлены египетские войска.
Результат: чтобы содержать 30–50 тысяч египетских солдат в Йемене, требовалась советская помощь. Моральная и финансовая зависимость Египта от СССР возросла.
1966 год: окончательный разрыв с США, прекращение поставок американской пшеницы. Недостаток в продуктах питания не удалось восполнить закупкой продовольствия за свободно конвертируемую валюту на мировом рынке.
Результат: начало поставки продовольственной помощи со стороны СССР, сделавшей Египет зависимым от Советского Союза в значительной части своего импорта.
Июнь 1967 года: шестидневная война и поражение египтян на Синайском полуострове. По оценкам израильских источников от 20 июня, было уничтожено или захвачено до 80 % всего египетского вооружения.
Результат: в качестве условия для нового оснащения боевой техникой египетских вооруженных сил СССР потребовал права плотно контролировать процесс обучения армии, подбор высших военных кадров и организацию разведывательных служб.
Таким образом, после двенадцати лет ограниченных отношений, изначально предназначенных для того, чтобы освободить Египет от зависимости от Запада в поставках вооружений, возникла гораздо более сильная зависимость от СССР: Египет ныне зависит от доброй воли Советского Союза в том, что касается поставок оружия, пшеницы и экономической помощи в целом. Советский флот получил базы в Александрии и Порт-Саиде, а в египетских вооруженных силах находятся несколько сотен советских советников и инструкторов. Этого достаточно, чтобы дать СССР возможность предотвратить переворот.
Советское посольство в Каире может служить центром любой деятельности по противодействию возможному перевороту; оно способно организовать и задействовать силы многих египтян, связанных с советским присутствием в стране; оно наверняка может соответствующим образом регулировать поставки оружия. Даже после переворота СССР без труда вызовет коллапс нового режима, просто приостановив свою помощь. Если же новый режим обратится за помощью к США, к противникам переворота присоединятся антиамериканские элементы. Это сильно осложнит позиции заговорщиков и в нынешних условиях практически наверняка будет означать их поражение.
Если страны находятся в таком положении прямой и материальной зависимости, подготовка переворота должна включать в себя планирование внешней политики нового режима; если подготовке переворота противостоит одна из великих держав, он может провалиться, если только не удастся скрыть его направленность. Несколько формально еще существующих в мире колоний, в основном испанских и португальских, находятся в состоянии тотальной зависимости. Здесь, как и в Южном Вьетнаме или Восточной Германии, переворот может удаться и на месте, но его все равно придется проводить в Лиссабоне или Мадриде.
Таким образом, второй предпосылкой переворота является следующая: страна, где может произойти переворот, должна быть достаточно независимой, и влияние иностранных держав на ее внутреннюю политическую жизнь должно быть относительно ограниченным.
Утверждение, что страны скорее взаимозависимы, чем независимы, – не более чем клише; внутриполитические вопросы имеют влияние и на внешнюю политику, в то время как внешнеполитические проблемы могут отражаться и на внутренней жизни той или иной страны.
Торговые, культурные и военные связи, которые соединяют страны, дают каждой из них определенную степень влияния на события в других; таким путем можно оказывать влияние даже на самые мощные державы. Например, в период, предшествовавший вступлению США во Вторую мировую войну, в американской внутренней политике действовали про-британские и прогерманские лоббистские группы, а сегодня все стороны конфликта на Ближнем Востоке оказывают через свое лобби давление на государственный департамент.
Если даже на сверхдержаву могут оказывать влияние такие слабые страны, то любое определение взаимозависимости может оказаться слишком далеким от реальности[29]. Тем не менее можно сформулировать несколько определенных постулатов:
а) Не стоит предпринимать попытки переворота, если в данной стране присутствуют значительные вооруженные силы одной из сверхдержав. Если эти силы физически удалены от политических центров и/или если прежний режим тяготел к недружественной позиции по отношению к данной великой державе, это правило не действует.
б) Зачинщикам переворота требуется заручиться поддержкой со стороны великой державы, если значительное количество граждан этой державы находятся в стране в качестве военных или гражданских «советников».
Применение этих постулатов исключает несколько стран, которые во всех иных отношениях вполне подвержены возможным переворотам: а) испанские, португальские и иные колонии; б) Восточную Германию, Венгрию, Монголию и, возможно, Польшу; в) Таиланд, Лаос, Южный Вьетнам; г) при учете высказанных выше соображений – некоторые маленькие африканские страны, до сих пор связанные военными соглашениями с Францией или Великобританией.
Органическое единство
Рассматривая политические последствия экономической отсталости, мы констатировали, что ключевым элементом здесь является концентрация всей власти в руках малочисленной элиты. Наоборот, в развитых странах власть рассеяна, и ее сложно захватить путем переворота.
Теперь мы сталкиваемся с еще одним препятствием для возможного переворота: власть может быть в руках групповых сил, которые используют правительство как свою вывеску, или в руках региональных сил, зависимость которых от предполагаемого политического центра не более чем теоретическая.
В обоих этих случаях проблема заключается в том, что захват предполагаемого политического центра не приведет к полной победе; источники политической власти могут находиться в других центрах, слишком сильных или многочисленных для того, чтобы захватить их было просто. И в том и в другом варианте реалии власти находятся в противоречии с теоретической структурой государства, так же как и тогда, когда политическая единица на самом деле не пользуется полной независимостью. Здесь «власть» находится внутри страны – но не там, где, как предполагается, она должна быть; не потому, что власть рассеяна и передана в субсидиарные структуры, как в развитой стране, а потому, что государство на самом деле недостаточно органично.
Групповые интересы
Настоящая эпоха – время огромных бизнес-империй. Те же самые факторы, которые привели к беспрецедентному процветанию современной индустриальной экономики, систематически поощряли создание крупных бизнес-организаций; массовое производство и массовый сбыт предполагают наличие крупных бизнес-структур. Там, где средний объем серийного производства особенно велик, как, например, в автомобильной или химической промышленности, только очень большие предприятия способны выжить. В других случаях – там, где не было таких экономических императивов – гигантские корпорации возникли из-за необходимости проводить широкомасштабный маркетинг или просто вследствие естественной динамики накопления капитала. В любой индустриальной развитой стране мы можем найти такие фирмы: ICI в Великобритании, «Дженерал Моторз» в Соединенных Штатах, «Филипс» в Нидерландах и «Фиат» в Италии – все они выросли настолько, чтобы отличаться от всех прочих компаний и стать ключевыми центрами национальной экономики. Это положение дает им существенную экономическую власть, так как решения их менеджмента могут оказать влияние на всю национальную экономику.
Однако в политическом смысле власть гигантской корпорации – лишь один из нескольких элементов внутри бизнес-сообщества, а оно, в свою очередь, – лишь одна из сил, соперничающих в политической жизни страны. Та или иная корпорация может быть гигантом, но только одним гигантом среди многих.
В экономически неразвитых странах ситуация иная. Если наличие минеральных ресурсов или определенных сельскохозяйственных продуктов ведет к развитию промышленности, то лишь потому, что природа этих отраслей предусматривает скорее образование одной крупной компании, чем нескольких малых. По определению в такой стране нет или почти нет другой промышленности; налоговые поступления невелики – за исключением налогов компании-гиганта, и за пределами этой компании мало рабочих мест. Автомобильные и железные дороги, как правило, построены этой компанией в качестве ее «транспортных коммуникаций»; большинство школ и больниц представляют собой «социальные учреждения компании»; жилье, построенное компанией для своих сотрудников, может затмить собой даже столичные дома, а ее охранные подразделения могут быть оснащены лучше, чем национальная полиция.
Если государство бедно и нестабильно, то богатая и хорошо организованная горнодобывающая или плантационная компания будет представлять большую силу в этой стране, вне зависимости от того, избегает ли она власти или стремится к ней. На самом деле она почти всегда будет вынуждена вмешиваться в политику, хотя бы для того, чтобы сохранять определенный статус-кво. Если компания действует, то в ее распоряжении находится большое количество инструментов, которые она может использовать на различном уровне. Компания может замедлить поток налоговых поступлений государству, переведя производство в какую-либо другую страну, где она оперирует; может укрепить позиции того или иного политика, предоставив реальные рабочие места или синекуры его сторонникам; может купить или подкупить прессу. Словом, использовать свою власть, основанную на богатстве в очень бедной стране.
То, что способна сделать индустриальная империя в отсталом экономическом пространстве, продемонстрировало отделение от Заира (тогда страна называлась Республикой Конго) провинции Катанга в начале 1960-х годов. Когда Чомбе организовал свою независимую Республику Катанга, у него были очень скудные ресурсы губернатора провинции в Республике Конго. Однако по мере сецессии Чомбе приобрел армию с реактивными самолетами, тяжелым вооружением, бронетранспортерами и хорошо организованные бюро пропаганды в Лондоне и Нью-Йорке; он оказался в состоянии набрать высокооплачиваемых наемников и администраторов. У Катанги имелся только один источник богатства: горнодобывающая промышленность, принадлежавшая компании «Юнион Миньер» (Union Miniire), которая была частью связанных друг с другом горнодобывающих групп, действовавших в «медном поясе» и Южной Африке. Не нужно пропагандистского памфлета из Пекина, чтобы убедить нас, что Чомбе был профинансирован «Юнион Миньер» – и действовал в большой степени как агент этой компании.
Но даже «Юнион Миньер» работала в относительно неблагоприятной среде. Конго – большая страна, и там много месторождений, которые принадлежат другим компаниям, имеющим собственные подлежащие защите интересы. Типичное крупное предприятие действует в стране, где есть только одна отрасль промышленности. Например, АРАМКО, работающая в Саудовской Аравии нефтяная компания, является единственной промышленной организацией в стране. Ее «город компании» (company town), построенный для сотрудников, затмевает собой все другие города в этой местности; ее налоги составляют почти девяносто процентов налоговых поступлений правительства; она отвечала за строительство большинства образовательных, здравоохранительных и транспортных учреждений в стране. Саудовский режим всегда довольно эффективно удерживал политический контроль над тем, что до последнего времени было непрочной коалицией племен; старый воин пустыни и основатель королевства Абдул Азиз ибн Сауд, мастер в контроле над племенами, к АРАМКО тоже относился как к одному из племен. Тем не менее ясно, что АРАМКО – особо могущественное племя.
Стандартное обвинение со стороны националистов в адрес крупного иностранного предприятия звучит так: оно является «государством в государстве» и осуществляет политическую власть либо путем прямого контроля над правительством страны, либо используя «рычаги» своего государства в «принимающей стране». «Юнайтед Фрут Компани» часто обвиняли в том, что она властвует с помощью коррумпированных локальных клик, в то время как нефтяным компаниям на Ближнем Востоке приписывали использование обоих методов[30].
Гораздо менее очевидное обвинение против иностранной компании состоит в том, что она участвует в тайных операциях против государства, таких как саботаж и шпионаж. И хотя при этом не объясняется, почему она, собственно, вообще должна предпринимать подобные действия, таким обвинениям обычно верят. Первым шагом нового режима Хосни аль-Затима, установленного в Сирии в 1949 году, было ограничение свободы действий «Ирак Петролеум Компани» (IPC). IPC проинформировали, что: а) ее самолетам отныне требуется получать официальные разрешения на каждый полет; б) частные охранные подразделения компании должны быть заменены на государственные силы правопорядка; в) персоналу компании следует получать официальные разрешения на поездки в пограничные зоны. Несмотря на отсутствие реальных доказательств участия в шпионаже (которые, как предполагалось, лежали в основе всех этих ограничений), необходимо заметить, что такие ограничения, за исключением последнего, – обычные дело в большинстве развитых стран.
Даже если у иностранной компании нет желания вмешиваться во внутренние дела «принимающей страны», она может быть вынуждена пойти на это в целях защиты своих активов и персонала. Типичным в данном отношении является случай, когда компания действует в районах, не находящихся под реальным контролем правительства де-юре, особенно в отдаленной местности, которую населяют национальные меньшинства или – что иногда одно и то же – контролируют местные повстанцы. Каучуковые французские компании в Южном Вьетнаме, например, часто обвиняли в финансировании южновьетнамских партизан. Однако вряд ли стоит подозревать эти компании в темных замыслах, потому что официальное правительство – которое также собирает налоги – не в состоянии гарантировать закон и порядок, и французские плантационные компании просто платят налоги фактическому правительству, то есть партизанам.
Опыт британской нефтяной компании в Персии (первоначально «Англо-персидской», затем, прежде чем стать частью «Иранского нефтяного консорциума», переименованной в «Бритиш Петролеум») – пример того, как давление местных политических реалий вынуждает коммерческое предприятие вмешиваться во внутренние дела «принимающей страны». «Англо-персидская компания» получила свои концессии от персидского правительства в 1901 году, однако быстро выяснила, что правительство в Тегеране очень слабо контролирует отдаленные районы, где компания первоначально вела разведку, а потом добывала нефть. Шейхи Мохаммеры контролировали районы, прилегающие к Персидскому заливу, а неомонгольские ханы бахтиарских племен контролировали оставшуюся часть провинции Хузистан; и шейхи, и ханы номинально подчинялись правительству в Тегеране, но на деле были фактически независимыми.
Компания смирилась с политическими реалиями и для обеспечения безопасности своих промыслов заключила соглашения с местными правителями. Британское правительство, однако, попыталось упорядочить ситуацию, поддерживая автономию шейхов против центрального правительства, и компания, тесно связанная с английским правительством, тоже стала поддерживать автономию шейхов. Когда Реза Пехлеви захватил власть в Персии и восстановил власть центрального правительства, компания подверглась санкциям за поддержку шейхов.
Отношения между британской компанией и бахтиарскими ханами были еще более сложными. Компания осознала, что может «защитить» свои скважины и нефтепроводы, лишь достигнув договоренностей с теми, кто осуществляет фактическую власть. В этот раз, однако, вместо одного шейха было несколько ханов, находившихся в постоянном конфликте между собой по различным аспектам племенной политики и образовывавших очень непрочную коалицию, нестабильность которой негативно отражалась на купленной компанией безопасности. Было принято «естественное решение»: компания вместе с сотрудниками британских консульств вмешалась в племенную политику для того, чтобы поддержать единого вождя, способного прояснить и стабилизировать ситуацию. Однако распри между ханами так и не прекратились, и «племенная политика» компании закончилась только тогда, когда центральное правительство Резы Пехлеви разоружило ханов и восстановило контроль над этим районом.
Таким образом, компании только для того, чтобы защитить свои предприятия и избежать уплаты двойных налогов двум соперничающим между собой властным структурам, пришлось принять участие в политике на трех различных уровнях. Она участвовала в межплеменной политике, чтобы поддержать и сохранить власть главного вождя бахтиарских племен; в национальной политике – чтобы сохранить автономию шейхов Мохаммера по отношению к центральному правительству; в международной политике – чтобы отсоединить территорию шейхов от Персии, действуя вместе с британскими консульскими властями в районе Персидского залива[31].
Какой порядок действий должен быть избран теми, кто планирует переворот, в случае присутствия таких квазигосударств в той или иной стране? В некоторых экстремальных случаях требуется заручиться поддержкой подобных структур: они имеют обширную информацию и, вероятно, узнают о планирующемся перевороте еще до официальных разведывательных структур. Это согласие может быть получено применением подходящего набора угроз и обещаний, выполнять которые потом вовсе не обязательно. В иных случаях эти структуры представляют собой не более чем еще один фактор, который надо учитывать организаторам переворота. Но иностранные компании после получения уроков от националистических сил по всему миру все отчетливее понимают, что нейтралитет принесет им больше всего выгод.
Региональные структуры
Сутью переворота является захват власти в главном центре принятия государственных решений и тем самым получение контроля над нацией.
Мы видели, что в некоторых случаях процесс принятия решений слишком рассеян внутри государственной бюрократии и страны в целом; в других случаях предполагаемый политический центр контролируется другим, иностранным центром или групповыми интересами, не зависящими от государственной машины.
Та же проблема возникает, если власть находится в руках региональных или этнических блоков, которые либо используют предполагаемый политический центр в качестве представительства своих собственных интересов, либо считают себя независимыми от него. Практически в любом государстве Азии и Африки есть пограничные районы, как правило, горные, болотные или труднодоступные по иной причине, где живут племена национальных меньшинств и где контроль центрального правительства носит чисто теоретический характер. Там, где подобная автономия де-факто распространяется на крупные населенные пункты, возникает проблема отсутствия органического единства страны; однако с точки зрения осуществимости переворота отсутствие такого рода органического единства не является препятствием – новый режим может разобраться с локальными автономными образованиями после захвата власти. Иногда, правда, эти местные образования настолько мощны, что контролируют центр, или – что одно и то же – власть центра не распространяется за пределы пригородов столицы.
Именно это часто имело место в Конго[32] в 1960–1964 годах, в период после обретения независимости и мятежа вооруженных сил. Хотя Республика Конго согласно конституции была унитарным, а не федеративным государством, она быстро утратила контроль над большинством своих «провинций», которые вели себя как полностью независимые образования. Внутри каждой провинции конфликтовали местные группы, но те, кто поддерживал центральное правительство, представляли собой одну из самых слабых фракций.
Политическая ситуация в провинции Южный Касай. 1960–1961 годы
В этой провинции боролись за власть несколько групп.
а) Традиционные вожди. Силы в их распоряжении: племенные ополчения.
б) Сепаратисты провинции Южный Касай под руководством «короля» Калонжи. Силы в их распоряжении: хорошо оснащенные и недисциплинированные войска под руководством офицеров – иммигрантов из Бельгии.
в) Центральное правительство. Силы в его распоряжении: молодые и неопытные администраторы с шатким контролем над небольшой национальной армией (ANC), контингент которой располагался в восточной части провинции.
г) Горнодобывающая компания «Фор Миньер». Ресурсы в ее распоряжении: финансовая поддержка и воздушный транспорт, которые компания время от времени предоставляла сторонникам Калонжи и другим группам.
Ситуация в провинции Катанга была еще более неблагоприятной для центрального правительства; северо-восток и город Стэнливиль были в руках сил Гизенги[33]; большая часть прочей территории провинции находилась вне досягаемости центральных властей из-за коллапса закона и порядка и прерывания транспортных коммуникаций. Таким образом, успешный переворот в столице страны Леопольдвиле (ныне Киншаса) дал бы контроль лишь над очень малой частью огромной территории Республики Конго; понадобилось бы еще несколько переворотов в фактических столицах квазинезависимых провинций – Стэнливиле, Элизабетвиле, Лулуабурге и т. д., чтобы добиться контроля над страной в целом.
Федеративные государства открыто, на уровне конституции, признают самостоятельность регионов и поэтому предоставляют им соответствующую степень местной автономии. В некоторых случаях сама власть центра представляет собой результат добровольного союза регионов, и до тех пор, пока центральные органы не разовьют собственные источники власти и авторитета, правят регионы, используя центр только как агентство для проведения своей совместной политики.
Соединенные Штаты Америки стали продуктом более или менее добровольного союза штатов, и на протяжении XIX столетия, пока президентская власть была еще слаба, правительство в Вашингтоне было не более чем агентством для решения проблем, затрагивающих все штаты. Соответственно, произойди, например, в 1800 году переворот в Вашингтоне, его зачинщики захватили бы только пустой символ, но к 1900 году развитие авторитета федеральных органов достигло уже такой степени, что такой переворот привел бы к установлению контроля над большей частью страны. Советский Союз, Канада, Индия и Западная Германия – федеративные государства, но степень автономии каждой республики, провинции или штата в них варьируется от практически нулевой в случае СССР до достаточно значительной в случае Канады. Тот факт, что по конституции советские республики являются полностью автономными (и даже имеют право на выход из федерации), является еще одним примером постоянного контраста между теоретическими структурами и политическими реалиями.
В целом реалии осуществления власти – и ее внутренняя динамика – проявляют тенденцию к упадку федеративной системы. В результате – либо растущая централизация (например, в США и СССР), либо растущее отчуждение (например, в Индии, Канаде или Нигерии до переворота).
Идея, что политическая власть должна быть сконцентрирована в одном центре контроля в интересах всей нации, вытекает из представления, что интересы каждого региона лучшим образом удовлетворяются в общенациональных рамках. Интересно, что это представление становится общепризнанным только после разрушения местных структур власти. Например, большинство англичан и французов согласны в том, что важные политические решения должны приниматься в Лондоне и Париже, а не на местном уровне. Однако интеллектуальное признание этого факта последовало за разгромом баронов и независимых прежде государств Бургундии, Прованса, Анжу и Уэльса[34], а не предвосхитило эти события.
Во многих слаборазвитых странах власть местных «баронов» еще более чем реальна, и местные движения, которые базируются на лингвистических или этнических связях, активно пытаются добиться либо большей автономии, либо полной независимости де-факто. По состоянию на январь 1968 года центральные правительства в Индии, Бирме, Кении, Сомали, Эфиопии и Тибете[35] находились в состоянии вооруженных конфликтов с сепаратистскими силами. Канада, Индия и (как нехотя было признано позже) Франция и Соединенное Королевство переживали политические конфликты с сепаратистскими элементами. В Испании, Югославии и Италии действовали – с разной степенью применения насилия – сепаратистские группы.
Во всех этих примерах того, как местное население не признает верховенства централизованного принятия решений, мы должны различать несколько возможных последствий для государственного переворота.
а) Регионы являются реальными центрами власти: переворот должен либо ограничиться одним регионом, либо распространиться на все сразу; предполагаемый центр власти должен быть только одной из мишеней переворота. Это усложняет переворот и увеличивает его масштаб, так как слабость поддерживающих переворот сил в каждой столице региона может вызывать противодействие противостоящих перевороту сил.
б) Один или два региона доминируют в стране: такой была ситуация в Нигерии перед переворотом 1966 года.
Северный регион, традиционно управлявшийся эмирами из народностей фулани и хауса, был самым большим в стране. Его правитель Сардауна из Сокото (Ахмаду Белло) полностью контролировал всю внутреннюю политику, в то время как в других регионах ситуация была более подвижной – и более демократической. Поэтому Ахмаду Белло в коалиции с политическими силами в любом другом регионе доминировал в стране в целом. Молодым офицерам из народности ибо, которые осуществили первый переворот[36], пришлось выделить столько же сил на Белло и его столицу, сколько на столицу самой Нигерии и федеральное руководство. В результате они убили и федерального премьер-министра (Абубакара Тафава Балева), и Белло. Но сил у них не хватило, и Иронси, один из высших офицеров армии, с помощью полиции и государственной бюрократии организовал контрпереворот и сам захватил власть.
Существование таких региональных сил, достаточно мощных, чтобы контролировать предполагаемый центр, может сделать переворот невозможным. Если региональный или этнический блок организован на племенной основе, то его руководство будет слишком тесным и слаженным, чтобы попытаться совершить переворот изнутри этого круга лиц. Одна из самых стабильных стран Ближнего Востока – Ливан – базируется на таком соглашении: христианский, мусульманский и друзский[37] блоки враждебны по отношению друг к другу, но признают тот факт, что никто их них не может и надеяться доминировать над другими. Поэтому правительство в Бейруте функционирует как место проведения политики, предварительно одобренной каждым из этих этнических блоков. Если кто-либо совершит переворот в Бейруте, это вызовет немедленный коллапс всей системы, так как каждая группа, опирающаяся на собственные вооруженные силы, захватит власть в своем регионе. Участники переворота, таким образом, смогут захватить только Бейрут и его пригороды и наверняка не сумеют сохранить контроль даже над этим небольшим районом.
Ливан являет собой экстремальный пример сильной роли этнических / региональных сил. В каждом конкретном случае всегда будет иметь место определенный баланс сил между регионами и центром и между самими регионами. Силы переворота должны быть распределены таким образом, чтобы разобраться с каждым этническим или региональным блоком в зависимости от того, как оценивается его роль в данном конкретном соотношении сил в стране. В немногих случаях переворот окажется невозможным, так как природа и распространение региональной власти окажется такой, что для ее подавления может не хватить сил. В других случаях это будет всего лишь одним из дополнительных препятствий на пути успешного переворота.
Итак, третья предпосылка для переворота: страна, в которой планируется переворот, должна иметь политический центр. Если таких центров несколько, то они должны быть определяемы и структурированы политически, а не этнически. Если государство контролируется неполитической организованной структурой, то переворот можно совершить только с ее согласия или при ее нейтралитете.
Выражение «этнически структурирована» звучит странно. Оно призвано замаскировать социальные группы, чье руководство возникло благодаря четким и устоявшимся (обычно наследственным) процедурам. Если конкретное традиционное руководство контролирует государство, то мы не можем завоевать власть, осуществив переворот в центре политического контроля, не можем мы и проникнуть в традиционное руководство, поскольку нас автоматически исключат из него как узурпаторов и чужаков. Например, в Бурунди государство контролировала традиционная иерархия племени тутси (ватутси) и, соответственно, для того чтобы захватить власть в Бурунди, требовалось бы проникнуть в эту иерархию. А это было бы возможно, только если бы мы: а) являлись тутси; б) принадлежали к племенной аристократии; в) были первыми в цепи наследования. В Руанде власть также контролировали традиционные вожди из народности тутси, которые подчинили себе большинство населения, принадлежавшее к народности хуту. Затем произошла революция, и теперь руководство в стране скорее политическое и состоящее из хуту, чем традиционное, состоявшее из тутси. Поэтому переворот в Руанде стал возможен.
Если государство в тот или иной момент контролируется группой, не структурированной политически, нельзя использовать для захвата власти политические методы. В эту категорию попадает всякая страна, в которой доминирует бизнес-структура. Представим себе, что «Дженерал Моторз» контролирует США, а президент и конгресс – лишь марионетки компании. Если бы это имело место, то власть следовало бы захватить не в Вашингтоне, а в Детройте. А если бы (что маловероятно) кто-либо сумел собрать достаточно средств, чтобы купить 51 % акций «Дженерал Моторз», то Вашингтон стал бы приятной побочной добавкой к полученным таким образом ресурсам. Но переворот – это политическое оружие, и у тех, кто его планирует, есть только политические ресурсы. Поэтому структура «Дженерал Моторз – США» была бы вне пределов досягаемости для возможного переворота.
Вернемся к реальности. Катанга в начале 60-х годов и центральноамериканские «банановые республики» 50-х – примеры стран, где реальные центры недосягаемы с политической точки зрения, если только у вас нет 200–300 миллионов долларов.