ББК 63.3(2)51-6
УДК 94(47+57)<19>(093)
Л 27
Латышев В.М., Дударец Г.И. Государственный канцлер А.М. Горчаков и решение сахалинского вопроса. ‒ Южно-Сахалинск: Государственное учреждение культуры «Сахалинский областной краеведческий музей», 2015.
Книга посвящена малоизвестной странице в истории русской дипломатии ‒ решению сахалинского вопроса. Под сахалинским вопросом понималась проблема, возникшая во взаимоотношениях России и Японии во второй половине XIX века. Её суть заключалась в урегулировании одного главных вопросов, где должна проходить граница между Россией и Японией, и какое место во взаимоотношениях двух государств должен занимать Сахалин. Многочисленные документы воссоздают сложный период русско-японского совместного владения островом, твёрдое отстаивание национальных интересов российскими дипломатами под руководством выдающегося государственного деятеля министра иностранных дел, государственного канцлера А.М. Горчакова. В книге впервые вводятся в научный оборот многие документы из центральных российских архивов.
Настоящее издание адресовано историкам и краеведам, всем интересующимся прошлым острова, которое во многом определило и сегодняшний день Сахалина.
Научный редактор кандидат исторических наук Т.П. Роон.
ISBN 978-1-329-12964-1
© В.М. Латышев, Г.И. Дударец, 2015
© ГБУК «Сахалинский областной краеведческий музей», 2015
ЧАСТЬ I. САХАЛИНСКИЙ ВОПРОС И ЕГО РЕШЕНИЕ
Счастлив в наш век, кому победа
Далась не кровью, а умом,
Счастлив, кто точку Архимеда
Умел сыскать в себе самом,
Кто, полный бодрого терпенья,
Расчёт с отвагой совмещал —
То сдерживал свои стремленья,
То своевременно дерзал.
Предисловие
В октябре 1853 года начальник Амурской экспедиции Г. И. Невельской в рапорте генерал-губернатору Восточной Сибири Н. Н. Муравьёву «по делу о занятии острова Сахалина» поэтически писал: «19 сентября, в 11 час. самой тёмной и тихой ночи, мы бросили якорь в ¾ мили от берега»[1] в заливе Томари-Анива. Месяцем ранее ещё более романтическую запись сделал секретарь миссии вице-адмирала Е. В. Путятина в Японию, известный писатель И. А. Гончаров: «9-го августа, при ясной, но, к сожалению, чересчур жаркой погоде, завидели мы тридесятое государство. То были ещё самые южные острова, крайние только островки и скалы Японского архипелага… Вот достигается, наконец, цель десятимесячного плавания, трудов. Вот этот запертый ларец с потерянным ключом, страна, в которую заглядывали до сих пор с тщетными усилиями склонить и золотом и оружием, и хитрой политикой на знакомство»[2].
Эти два события, результатом которых стали возведение Муравьёвского поста на Сахалине и подписание Симодского трактата, создали новую проблему в отношениях двух государств, Японии и России. Проблема эта получила название «сахалинский вопрос» и решалась правительствами и дипломатами обеих стран в течение более двадцати лет. Её суть заключалась в решении одного из главных вопросов, где должна проходить граница между Японией и Россией, и какое место во взаимоотношениях двух государств должен занимать остров Сахалин.
Истоки этого вопроса исходят к началу 19 века. В 1808 году русское правительство решило официально занять остров Сахалин. Считавшийся взятым «под государеву руку» ещё в XVII веке[3], он не имел поселений, которые закрепляли бы и при необходимости защищали эти земли. Во время первого русского кругосветного плавания в 1805 году И. Ф. Крузенштерн, исследуя залив Анива, отмечал рыбные богатства моря, изобилие китов, удобные для землепашества долины, прекрасный строевой лес. Он указывал, что здесь бы удобно «завести селение»[4]. Он же обнаружил здесь недавно основанную японцами рыбную факторию. Незадолго до того побывавший в заливе Анива французский мореплаватель Ж. Ф. Лаперуз японских построек ещё нигде не видел.
В 1806–1807 гг. в заливе Анива по распоряжению Н. П. Резанова, начальника экспедиции, направленной с дипломатической миссией в Японию и закончившейся неудачей, на бриге[5] «Юнона» и тендере[6] «Авось» побывали морские офицеры Н. А. Хвостов[7] и Г. И. Давыдов[8], находившиеся на службе в Российско-Американской компании. Они получили от Резанова секретную инструкцию с чёткими указаниями. В первом её пункте говорилось: «Войти в губу Анива и, буде найдёте японские суда, истребить их, людей, годных в работу и здоровых, взять с собою, а неспособных, отобрав, позволить им отправиться на северную оконечность Матмая, сказав, чтоб никогда они Сахалин, как российского владения, посещать иначе не отважились, как приезжая для торга, к которому всегда россияне готовы будут. В числе пленных стараться брать мастеровых и ремесленников»[9].
Все указания были исполнены. Это событие переполошило всю Японию, породило слухи о том, что земли Эдзо[10] окружены сотнями русских судов[11]. Царское правительство, стремившееся к поддержанию мира на Дальнем Востоке и избегавшее каких-либо осложнений в этом районе, признало действия Н. А. Хвостова и Г. И. Давыдова самовольными. В 1808 г. они были отданы под суд адмиралтейств-коллегии. Пока шло следствие, оба офицера были отправлены на войну со Швецией, где отличились и были представлены к наградам. Суд признал их виновными в «бесчинствах против японцев»[12]. От наказания они были освобождены, но лишены наград.
Во время этих событий Главное правление Российско-Американской компании обратилось к министру коммерции Н. П. Румянцеву с запиской о необходимости занять Сахалин, «чтобы учредить по примеру острова Уруп на нём свою оседлость, сделать укрепление, завесть экономию, хлебопашество, училища и другие заведения»[13]. Министр коммерции направил соответствующее представление Александру I, который 9 августа 1808 года утвердил его. В ответе Главному правлению РАК Н. П. Румянцев сообщал, что императору «угодно было изъявить высочайшее соизволение на такое предприятие компании, чтоб с находящимися на Сахалине жителями обходиться миролюбиво, не делая насилия, жестокостей и не разоряя их семей»[14].
В Охотске начинается подготовка судна для выхода на Сахалин, но планы Российско-Американской компании оказались расстроены осложнением в отношениях с Японией после пленения японцами руководителя второй русской кругосветной экспедиции В. М. Головнина. Правительство решило до разрешения спорных вопросов с Японией поселений на Сахалине не заводить, оставив при этом за Российско-Американской компанией осуществление монопольного контроля на Южном Сахалине и Курильских островах, и возложив на компанию задачу установления торговых отношений с южным соседом. Начавшаяся Отечественная война 1812 года надолго отложила осуществление намеченных планов.
Снова к вопросу о занятии Сахалина русское правительство вернулось в 50-е годы. К этому времени острый интерес к северо-западной части Тихого океана начали проявлять англичане, французы, американцы. Здесь в 1846 году побывала французская эскадра Сесиля, почти ежегодно английские и американские корабли заходили в Нагасаки, пытаясь установить торговые связи с Японией. В 1852 году американский конгресс решил отправить к берегам Японии и Китая, наряду с научной экспедицией, военную эскадру под командованием коммодора Мэттью К. Перри[15].
Оставлять далее Сахалин не занятым и незащищённым было рискованно. В результате исследований Г. И. Невельского на транспорте «Байкал» в 1849 году была подробно описана северная часть острова, лиман Амура, открыт пролив между Сахалином и материком. Амурская экспедиция проделала огромную работу по исследованию и закреплению за Россией дальневосточных рубежей. В Петербурге был образован «Особый комитет для рассмотрения тех мер, кои с нашей стороны полезно было принять относительно японского дела». Было принято решение о посылке на Дальний Восток эскадры вице-адмирала Е. В. Путятина[16] и занятии южного Сахалина. Российско-Американская компания, стремясь не остаться в стороне, сделала новое представление правительству о занятии Сахалина, которое 11 апреля 1853 года было утверждено царём. Управляющий Морским министерством великий князь Константин Николаевич[17] сообщил генерал-губернатору Восточной Сибири Н. Н. Муравьёву[18] утверждённые «по сему предмету следующие основания»:
«1. Предоставить Российско-Американской компании занять остров Сахалин и владеть онным на тех же основаниях, как владеет она другими землями, упомянутыми в её привилегиях.
2. Обещать компании для занятия и защиты на Сахалине компанейских учреждений, предоставлять в распоряжение воинских нижних чинов и офицеров и чинам сим считаться на службе компании и находиться на полном её иждивении.
3. Компания обязуется занять на острове Сахалин те пункты, которые по местным соображениям окажутся важнейшими, к чему и приступить в нынешнем летом, в 1854 году иметь там особого своего правителя, которому в политическом отношении состоять под начальством генерал-губернатора Восточной Сибири или другого правительственного главного начальника, как будет указано Высочайшею волею.
4. Компания обязуется не допускать вновь на Сахалине никаких иностранных заселений, ни произвольных, ни по взаимному соглашению.
…6. Для ограждения берегов острова и гаваней от вторжения иностранцев, компания обязуется содержать достаточное число судов, но в случае военного нападения требует для защиты войска от правительства.
…10. В нынешнем году назначить и обязать компанию взять не менее 100 человек из Камчатки.
11. На издержки по сему предприятию отпустить компании без всякого впоследствии расчёта пятьдесят тысяч рублей серебром из сумм, ассигнованных в распоряжение генерал-губернатора Восточной Сибири на составление особого капитала по предприятиям относительно гиляков…»[19].
Начало сахалинскому вопросу было положено в царствование Николая I. Он же дал установку на то, что весь Сахалин должен быть российским. Но окончательно вопрос получил разрешение уже при Александре II. Главная заслуга в этом, конечно, самого самодержца, продолжавшего линию своего отца. Однако искусным практическим исполнителем реализвции всех дальнейших мер стал министр иностранных дел А. М. Горчаков, которого всемерно поддерживал великий князь Константин Николаевич, министры из его окружения, генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьёв-Амурский, адмирал Е. В. Путятин, руководители Азиатского департамента МИДа и российские консулы в Японии и Китае. Так получилось, что о дипломатах Азиатского департамента и российских консулах написано, к сожалению, совсем немного.
Решение сахалинского вопроса совпало с очень трудным периодом в истории России. Поражение в Крымской войне, по выражению одного из современников князя А. М. Горчакова, не только не дало «России права выхода из своего внутреннего двора во внешний мир, но надолго заперла её в этом внутреннем мире, связав при этом крепко-накрепко Парижским трактатом 1856 г.»[20]. Начинались внутренние преобразования. Стало ясно, что без отмены крепостного права и других либеральных реформ, у России нет будущего. «При современном положении нашего государства и Европы вообще, – докладывал А. М. Горчаков императору Александру II, – главное внимание России должно быть упорно направлено на осуществление дела нашего внутреннего развития, и вся внешняя политика должна быть подчинена этой главной задаче» [21].
В 1863–1864 гг. страна столкнулась с новым политическим кризисом в Польше, где началось мощное восстание. Эти события поставили европейские державы во враждебные к России отношения. Александр II, вступивший на престол в 1855 г., смог увидеть, что в дальнейшем международное положение России будет определяться не только борьбой интересов на западноевропейском направлении, а прежде всего в Центральной и Восточной Азии. Одним из первых фактов нового отношения правительства к дальневосточным территориям стало послание Горчакова российскому поверенному в делах США Э. А. Стеклю [22] в начале 1957 г. «Наше утверждение на устьях Амура, – давал официальную трактовку позиции России на Дальнем Востоке министр иностранных дел, – отнюдь не является завоеванием. Согласно нашим прежним трактатам с китайским правительством мы уже имеем на устья этой реки давние права, и, если мы не считаем необходимым до сего времени придавать им характер публичности, наше обладание ими не стало, по нашему мнению, вследствие того менее очевидным… Открытие свободного плавания по Амуру является для нас тою крайнею необходимостью, которая не может быть оспариваема. Это единственный путь снабжения продовольствием наших поселений возле устьев реки» [23].
Главными направлениями на Дальнем Востоке стало налаживание отношений с Китаем и Японией, решение Амурского вопроса и примыкавшего к нему Сахалинского вопроса. По поручению Горчакова были проведены успешные переговоры с Китаем; 16 (28) мая 1858 г. удалось заключить Айгунский договор о русско-китайской границе, спустя две недели был заключён ещё один договор – Тянцзинский, который подтверждал мир и дружбу между двумя странами, уравнивая права России в её отношениях с Китаем, так же как и с другими государствами. «Оба акта, – пояснял Горчаков в своей докладной записке царю значение совершившегося, – завершают урегулирование наших дел с Китаем, т. е. обогатив Россию необъятной территорией, Ваше Величество добилось также признания китайским правительством великих принципов европейской цивилизации, свободного исповедания христианской религии, допущения в Пекин нашего полномочного представителя всякий раз, когда нам это будет необходимо, открытия портов и т. п. Первым из договоров этого рода, заключённых Китаем, был договор с Россией ибо, заключив соглашение с гр. Путятиным, китайское правительство согласилось на заключение тождественных договоров с другими державами, представленными в Тянь-цзине. С чувством глубокого волнения и от всего сердца я позволю себе воздравить Вас, Ваше Величество, по случаю того, что в историю Вашего царствования вписана новая прекрасная и славная страница». В резолюции царя на записке были отмечены достижения в Китае: «Я поблагодарил бога от всего моего сердца за блестящий результат, достигнутый в двух различных направлениях. После сего я не остановлюсь перед тем, чтобы ген. Муравьёва именовать: гр. Муравьёв-Амурский, с производством в генералы в день коронации» [24].
За высокие достижения в «общих направлениях политики» Александр II пожаловал А. М. Горчакову высшую награду Российского государства орден Святого Апостола Андрея Первозванного. В Высочайшей грамоте говорилось: «Нашему действительному тайному советнику, министру иностранных дел князю Александру Горчакову.
Призвав вас к управлению министерством иностранных дел, Мы с полным доверием ожидали полезных последствий общего направления политики Нашей, по указанным вам от Нас предначертаниям. Упроченные, после заключения мира, дружественные сношения России с Европейскими Державами, приобрели уже вам право на Нашу признательность. Ныне, труды ваши ознаменовались новым значительным успехом, чему служат доказательством договоры, подписанные в Айхуне и Тян-Цзине, коими прекратились давние недоразумения наши по пограничным делам с Китаем и открыто новое поприще для дружеских и торговых сношений наших с сим Государством. В справедливом возмездии за столь достохвальное служение ваше Престолу и Отечеству, Всемилостивейше жалуем вас кавалером ордена Святого Апостола Андрея Первозванного, знаки коего при сём препровождая. Повелеваем вам возложить на себя и носить по установлению. Пребываем к вам Императорскою милостию Нашею всегда благосклонны.
На подлинной Собственною Его Императорского
Величества рукою написано:
«АЛЕКСАНДР.»
30 августа 1858 года» [25].
Важное значение имел и Пекинский договор, подписанный в ноябре 1860 г.; он определил восточную границу и, в основном, наметил западную границу между Россией и Китаем. Договор также регламентировал русско-китайские торговые отношения.
Выше уже отмечалось, что на решение сахалинского вопроса потребовалось немногим более двадцати лет. Все эти годы шла упорная, напряжённая дипломатическая работа, которой виртуозно руководил А. М. Горчаков. Вызывает недоумение стереотип, сложившийся в нашей исторической литературе о некоей недооценке им дальневосточного направления внешней политики. В авторитетном научном издании «История внешней политики России. Вторая половина XIX века» утверждается: «К числу промахов Горчакова можно также отнести недооценку им среднеазиатского и дальневосточного направления внешней политики, страдавшей излишним евроцентризмом» [26]. Достаточно посмотреть хронологический перечень международных актов и административных распоряжений МИДа (на русском языке) за 1856–1881 гг., чтобы стало понятно внимание Горчакова к дальневосточному направлению. Из более пятисот актов и распоряжений, почти 17 процентов посвящены Дальнему Востоку [27]. Это никак не походит на недооценку роли Дальнего Востока во внешней политике России. Огромный массив архивных документов, подтверждающих этот вывод, хранится и в архивах АВПРИ, РГИА, РГА ВМФ, ГАРФ, РГИА ДВ и некоторых других архивах.
В 1883–1907 гг. в Санкт-Петербурге на берегу канала Грибоедова, рядом с Михайловским садом и Конюшенной площадью на месте, где 1 марта 1881 г. в результате покушения смертельно ранили императора Александра II, был возведён храм Спас-на-крови. В нишах цоколя установлены двадцать памятных досок из тёмно красного гранита, на которых золочёными буквами обозначены дела и свершения императора Александра II. На одной доске надпись гласит: «1858 и 1860 гг. Присоединение к России Амурского и Уссурийского края. Айгунский договор 16 мая 1858 года. Пекинский договор 2 ноября 1860 года». Такое вот своеобразное признание успехов внешней политики России на Дальнем Востоке.
К 200-летию со дня рождения А. М. Горчакова в 1998 г. были приурочены различные мероприятия и издания. Прошли Юбилейные чтения, посвящённые выдающемуся дипломату и государственному деятелю России. В материалах Юбилейных чтений, в докладах и выступлениях отмечалось, что А. М. Горчаков не замыкался Европой, а налаживал отношения с другими «второстепенными» по тем временам странами – Китаем, Японией Соединёнными Штатами, Бразилией, понимая, что без расширения внешних связей Россия не сможет преодолеть своих трудностей, ни сохраниться великой державой [28]. Вышли монографии и исследования В. А. Лопатникова [29], Г. Л. Кессельбреннера [30], А. Р. Андреева [31], Я. С. Киняпиной [32] и др. Среди них выделяется недавно изданная объёмная рукопись другого известного советского дипломата Г. В. Чичерина «Исторический очерк дипломатической деятельности А. М. Горчакова» [33], подготовленная им ещё в начале 20 века. Автор постарался не только воссоздать исторические процессы того времени, но и портреты сподвижников Горчакова по МИДу, тех кто занимал посты послов России, кто руководил департаментами министерства, тех, кто состоял главными советниками при министре и послах.
И всё же во всех этих изданиях за рамками исследований остаётся дальневосточное направление политики России и совсем не затрагивается тема сахалинского вопроса. В некотором роде положение исправляют защищённые в последнее время глубокие диссертации А. В. Трёхсвятского [34], М. В. Строевой [35], Е. В. Сысоевой [36], А. В. Козюры [37], А. С. Мамая [38], монография А. В. Ремнева [39]. Почти нет работ о дипломатах, работавших на Дальнем Востоке. Приятное исключение составляют исследования В. М, Хевролиной [40], А. П. Кузнецова [41], Е. Б. Кириченко [42], посвящённые дипломатической работе на Дальнем востоке Н. П. Игнатьева, первого российского консула в Японии И. А. Гошкевича, консула А. Э. Оларовского.
В публикуемой монографии впервые делается попытка проследить ведущую роль министра иностранных дел, выдающегося дипломата А. М. Горчакова в решении сахалинского вопроса, стратегической задачи, от которой во многом зависела безопасность дальневосточных рубежей. Делается также попытка персонифицировать исторический процесс во время этих событий. По нашему глубокому убеждению без этого не бывает исторической справедливости.
Глава первая. ВОЗНИКНОВЕНИЕ САХАЛИНСКОГО ВОПРОСА
1. Муравьёвский пост 1853–1854 гг.
11 апреля 1853 г. император Николай I утвердил представление Российско-Американской компании о занятии Сахалина, а уже 15 апреля 1853 г. генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьёв направил предписание № 125 Г. И. Невельскому: «Из прилагаемой при сём копии с отношения ко мне Его Высочества Великого Князя Константина Николаевича ваше высокоблагородие усмотрите новые благодетельные распоряжения правительства к упрочению наших владений в юго-восточной части Охотского моря.
По соглашению моему с Главным правлением Американской компании исполнение этого важного дела возлагается в нынешнем году на ваше высокоблагородие, и до прибытия на Сахалин особого от Американской компании правителя в 1854 году все чины и учреждения на Сахалине должны находиться под Вашим начальством и в непосредственном Вашем распоряжении, вследствие чего нахожу необходимым указать Вам следующие главные основания к успешнейшему исполнению видов правительства.
1. Занять на острове в нынешнем же году два или три пункта на восточном или западном берегу оного, но сколь возможно южнее, ибо северная часть сего острова и всё прибрежье лимана находится уже под наблюдением Амурской экспедиции и не требует поспешнейших мероприятий в этом отношении» [43].
В предписании далее указывалось, что к приезжающим заниматься рыбной ловлей на юг Сахалина японцам следует отнестись дружелюбно, убедить их, что промыслы и торговля будут ограждены от покушений иностранцев; в занятых местах необходимо построить укрепления, поставить орудия, поднять флаг Российско-Американской компании.
Российско-Американская компания получала возможность осуществить давно задуманные планы освоения Сахалина: организовать рыбные и пушные промыслы, земледельческие колонии, приступить к разработке месторождений каменного угля. Главное правление компании, согласовав вопрос с генерал-губернатором Восточной Сибири, направило письмо Г. И. Невельскому с просьбой принять на себя руководство Сахалинской экспедицией до прибытия на Сахалин назначенного правителем острова капитан-лейтенанта И. В. Фуругельма [44], вместе с которым в 1854 году предполагался приезд доктора, фельдшера и лиц для всестороннего исследования Сахалина [45]. Ведение всех торговых и денежных операций должен был вести специальный приказчик компании.
Как писал в своих «Воспоминаниях о Сибири» Б. В. Струве [46]: «Весть о высочайшем разрешении занять остров Сахалин, залив Де-Кастри и озеро Кизи, как о новом знаке доверии Царя и высшего правительства к Муравьёву, привёз к нам в Иркутск принятый им в Петербурге на сибирскую службу майор Н. В. Буссе [47], товарищ М. С. Карсакова по Семёновскому полку. Буссе приехал в Иркутск и уехал опять, как говорили тогда по-муравьёвски. Совершив переезд из Петербурга в Иркутск 6000 вёрст, во время распутицы, в какие-нибудь 20 дней, он пробыл у нас всего три дня и помчался через Якутск в Аян, оттуда он пошёл на компанейском судне «Николай» в Петропавловский порт за десантом, назначенным для занятия Сахалина» [48].
Для выполнения этого плана военному губернатору Камчатской области В. С. Завойко [49], который состоял на службе Российско-Американской компании и являлся её представителем, поручалось «избрать из находящихся в Петропавловском порте нижних чинов, как морского ведомства, так и казаков от 80 до 100 лучших людей, преимущественно по желанию их и отправить таковых с двумя офицерами, вполне благополучными, на том же самом компанейском судне, которое доставит Вам настоящее предписание, в распоряжение капитана 1-го ранга Невельского. Нижние чины сии должны быть снабжены из Петропавловского порта, надлежащею одеждою и продовольствием на целый год, а также полным вооружением с огнестрельными припасами» [50].
В Петропавловск Н. В. Буссе прибыл 9 августа 1853 г., когда подготовка десанта на Сахалин здесь в основном уже была закончена. Отбирал и готовил для десанта людей лейтенант 46-го флотского экипажа Н. В. Рудановский [51], вызвавшийся добровольно служить в Сахалинской экспедиции. 7 августа 1853 г., в рапорте главному командиру Петропавловского порта он представил список отобранных людей из 46 флотского экипажа и Камчатской казачьей команды. Все они «по свидетельствовании медицинским инспектором коллежским советником Г. Линчевским и старшим врачом 46 флотского экипажа Г. Н. Клининым вчерашнего числа найдены здоровыми и способными отправляться в экспедицию». Немаловажное значение имело и то, какие ремёсла «знают» участники десанта, поэтому Рудановский сделал об этом специальную пометку. В список назначенных на остров Сахалин вошли [52]:
Ознакомившись с отобранной командой, Н. В. Буссе сделал пометку на списке: «сим свидетельствую, что означенные в списке нижние чины, действительно избраны из лучших по наружному виду людей, находящихся в Петропавловском порте».
11 августа участники сахалинской экспедиции вышли из Авачинской бухты, а 26 августа прибыли в Петровское зимовье, где их уже ожидал Г. И. Невельской [53]. Н. В. Буссе доложил Невельскому об исполнении возложенного на него поручения. Однако изучив ведомости имущества, с которым следовал десант на Сахалин, Невельской нашёл, что для безопасной зимовки ещё многого не хватает. Мало взяли строительных инструментов, товаров для обмена на свежую пищу у местных жителей, медикаментов, незначительными были запасы чая, сахара, табака [54]. Поэтому Г. И. Невельской решил идти в Аян, где находились склады Российско-Американской компании и, пополнив запасы экспедиции направиться на Сахалин. Из Петропавловска с десантом прибыл только один офицер Н. В. Рудановский. Поскольку в Амурской экспедиции незанятых офицеров не было, и всё время ощущался крайний недостаток в людях, Невельской предложил Буссе возглавить сахалинский отряд. Н. В. Буссе, считавший, что доставив десант в Петровское, он исполнил свой долг и может возвращаться в Иркутск, явно не был готов к такому повороту событий. Но другого выхода не было, десант не мог идти с одним офицером. Это хорошо понимал Буссе и вынужден был подчиниться обстоятельствам. Но принятие должности, видимо так и не дало ему возможность осознать полностью своё положение руководителя сахалинской экспедиции. Его деятельность на Сахалине показала, что он так до конца и не понял свою роль первопроходца и этим резко отличался от других сподвижников Г. И. Невельского.
В Петровском в составе экспедиции произошли некоторые изменения. С транспорта «Байкал» в экспедицию были переведены матросы Пётр Кудрявцев, Дмитрий Поспелов, Михайло Сизый, Никифор Смолин, Иван Дубенко, Емельян Савченко, Тимофей Пироговский. И десанта на «Байкал» перешли Михайло Дубинин, Семён Чернявский, Макар Сухоручко, Тарас Смольянинов, Спиридон Базулин, Фёдор Гаврилов, Николай Смертин, Николай Овдин. Ещё одиннадцати матросам и одному казаку из сахалинской команды предстояло зимовать в Императорской гавани с лейтенантом Н. К. Бошняком [55], который также находился на «Николае» [56].
В Аяне с большим трудом Г. И. Невельской добился от представителя Российско-Американской компании А. Ф. Кашеварова [57] пополнения запасов экспедиции. Снова вернувшись в Петровское и сделав последние распоряжения, 7 сентября Г. И. Невельской вышел на Сахалин. Плавание проходило успешно и 17 сентября «Николай» [58] вошёл в залив Анива. Здесь на мысе Крильон транспорт должен был взять Д. И. Орлова [59] – активнейшего участника Амурской экспедиции. 17 августа он основал временный Ильинский пост на западном побережье Сахалина. По инструкции Невельского он должен был спускаться к югу, исследуя остров, и выйдя на восточную сторону Крильона, ожидать транспорт с десантом. Д. И. Орлова на месте не оказалось. Ожидание и сигналы орудийными выстрелами результатов не дали. Прокладывая курс по карте И. Ф. Крузенштерна, «Николай» медленно двигаясь, направился к айнскому селению Томари-Анива в бухте Лососей. 19 сентября в 11 часов ночи он стал на якорь примерно в трёх милях от селения.
За годы прошедшие после пребывания здесь Хвостова и Давыдова, японцы снова обосновались в этих местах для ведения рыбного промысла. Прибывая весной, они собирали айнов с восточного и западного побережий и заставляли их работать на себя на ловле сельди и горбуши за мизерную плату до глубокой осени. Постепенно расширяя промыслы, японцы построили складские помещения, торговую лавку. Для охраны имущества на зиму оставляли сторожей. В зиму 1852–1853 гг. здесь оставалось 38 человек [60].
Объясняя в рапорте Н. Н. Муравьёву своё решение высадиться именно в селении Томари-Анива, Г. И. Невельской отмечал: «Сведения, какие я имел об острове Сахалине показали: а) что единственное место, в котором только возможно было сделать в такое позднее время года, при наших ничтожных средствах, высадку значительного десанта, есть залив Тамари-Анива; b) залив этот есть место, где производится главная рыбопромышленность и торговля японцев на острове, и где соединены у них для этого все запасы и материалы; с) став твёрдою ногой в этом заливе, я полагаю, что японцы поневоле вынужденными найдутся вступить с нами в дружественные торговые сношения, потому что рыбная ловля в Тамари-Анива для них крайне необходима, и рыбою, вывезенною из Тамари, пропитывается почти всё народонаселение северной части Матсмая; d) занятие всякого второстепенного пункта, при настоящих обстоятельствах, хотя бы даже и представилась к тому возможность, полагаю, было бы не только бесполезно, но вредно, ибо мы этим показали бы японцам нашу нерешительность к обладанию островом, а, вместе с тем, дали им повод и возможность усилить и укрепить их главный и для нас необходимый пункт, так что, может быть, занятие его впоследствии сделалось бы для нас затруднительным и сопряжённым, может быть, с кровопролитием; и, наконец, мы нисколько бы не приобрели того влияния на южную и самую важную часть острова, какое вдруг приобретается с немедленным занятием Тамари-Анива; е) нельзя предполагать, чтобы от американцев, действующих уже ныне в Японии, могло ускользнуть это обстоятельство; а потому нельзя не опасаться, чтобы они, посетя залив этот и видя его нами не занятым, не воспользовались бы этим важным, по своему положению, пунктом, с занятием которого приобретается и значительное влияние на Японию, и решительное влияние на весь остров Сахалин, – остров, богатый каменным углём, который для них необходим; и наконец f) я полагаю, что страна тогда только может считаться занятою, когда заняты главные её пункты.
Вот причины, побудившие меня действовать решительно, и потому не теряя ни минуты времени, я пошёл прямо в залив Тамари-Анива с намерением стать непременно у того пункта, где сосредоточены главные запасы японцев, и который, по всей вероятности, есть лучший в заливе» [61].
Рано утром «Николай», лавируя короткими галсами, подошёл к берегу примерно на 1,5 мили и на глубине 11 метров стал на якорь. В 7 часов утра на двух шлюпках и одной одношлюпочной байдарке Г. И. Невельской с Н. В. Буссе и Н. К. Бошняком направился к берегу для проведения рекогносцировки и отыскания места высадки десанта. Берег был холмистый, покрытый мелким лесом, «селение лежало при речке, протекающей между возвышенностями: увалистый берег около устья речки был обставлен магазинами [62] и различными сараями, около которых были вытащены на берег большие лодки и находились склады леса. Восточная возвышенность, оканчивающаяся у самого берега высоким мысом, на котором находился японский храм и несколько строений, командовала как над селениями, так и всеми магазинами, тянувшимися вдоль берега» [63].
Шлюпки отправились вначале в западную бухту, где виднелись айнские жилища, но большая отмель около 180 метров не позволила им пристать. Айны, встречавшие шлюпки, знаками предложили их вытащить, но Г. И. Невельской, чтобы не терять времени, направил шлюпки в следующую бухту к востоку. Не найдя и там удобного места для высадки он приказал идти прямо в бухту, около которой видны были японские строения. Широкий канал, извивающийся между рифами, позволил пристать прямо к берегу.
Сопоставление съёмок береговой полосы, сделанных Н. В. Рудановским, планов поста Корсаковского, фотографий второй половины XIX века, японских рисунков и современного изучения местности позволяет сделать вывод, что шлюпки Г. И. Невельского пристали прямо против улицы Окружной современного г. Корсакова. Нынешний ручей Безымянный, в то время был речкой, называемой айнами Кусюнкотан, падь по которой проходит улица Окружная, как и посёлок, также назывались Кусюнкотан. Береговая линия в то время проходила примерно по линии современной железной дороги.
После дружелюбной встречи с айнами и японскими представителями Г. И. Невельской с Н. В. Буссе отправились осматривать местность, оставив у шлюпок Н. К. Бошняка. Рекогносцировка показала, что наиболее удобным местом для основания русского поста является южная оконечность мыса Томари, у подошвы которого р. Кусюнкотан впадала в море, т. е. непосредственно в селении.
21 сентября, ясным и тихим утром началась высадка десанта. Транспорт «Николай» подошёл ещё ближе к берегу. На воду спустили баркас и 25 человек во главе с Н. В. Рудановским, вслед за шестивёсельной шлюпкой, в которой находились Г. И. Невельской и Н. В. Буссе, подошли к берегу. Айны, встречавшие десант, начали помогать выгрузке. На берегу установили два орудия и соорудили флагшток для подъёма флага. Команда выстроилась в две шеренги. В торжественной обстановке, после исполнения гимна, под орудийный и оружейный залп на корабле и крики «ура» Г. И. Невельской и Н. В. Буссе подняли русский андреевский флаг. Громкое «ура» донеслось с транспорта «Николай», команда которого разбежалась по вантам и реям. Так по словам Г. И. Невельского «было возвещено в Тамари-Анива окончательное водворение наше на острове». Пост был им назван Муравьёвским в честь генерал-губернатора Восточной Сибири Н. Н. Муравьёва, «главного ревнителя и предстателя перед высочайшей властью за дело на отдалённом Востоке».
Для десанта были разбиты палатки. Невельской пригласил на корабль айнских старшин и трёх японцев для торжественного обеда. Здесь он ещё раз изложил цель высадки русских и передал письменную декларацию на русском и французском языках, в которой говорилось: «На основании трактата, заключённого между Россией и Китаем в городе Нерчинске в 1689 году, остров Сахалин как продолжение Нижнеамурского бассейна составляет принадлежность России». Далее указывалось, что император Николай I «повелеть соизволил: поставить в главных пунктах острова надлежащие посты в тех видах, чтобы личность и собственность каждого из его подданных, а равно и японцев, производящих промысел и торговлю на территории его величества, была надёжно ограждена от всяких насилий и произвольных распоряжений иностранцев… Во исполнение этой Высочайшей воли, я, нижеподписавшийся начальник этого края, 22 сентября 1853 г. в главном пункте острова Сахалина, Тамари-Анива и поставил Российский Муравьёвский пост, с упомянутой целию. Заведывать этим постом и островом назначен мною Его Императорского Величества майор Н. В. Буссе, а потому к нему, как к ближайшей здесь власти Российской, при всяких недоразумениях и тому подобных случаях, следует обращаться. Объявлено 1853 г., сентября 22-го дня. Муравьёвский Российский пост в заливе Тамари-Анива, на острове Сахалине» [64].
На следующий день с рассветом началась выгрузка основного имущества экспедиции. Всего нужно было перевезти около 4000 пудов. На одном корабельном баркасе, поднимавшем не более 150 пудов, быстро сделать это было невозможно, а времени оставалось очень мало. Невельскому и Бошняку до осенней непогоды ещё нужно было успеть подготовить для зимовки пост в Императорской гавани. И здесь выручили айны. На двух больших лодках они вызвались помочь перевезти имущество. Помощь оказалась очень действенной и уже у вечеру 24 сентября почти всё имущество свезли на берег.
Окончательно выбрали место для строений Муравьёвского поста. Его решили строить на уступах южного склона мыса Томари. Они составляли три ступени с довольно большими площадями. На одной из них располагались два японских сарая, которые удалось купить. Вершина мыса оставалась совершенно свободной от построек. Выбранное место находилось в 70 метрах от берега моря. Площадка, на которой решили начать строительство, возвышалась над уровнем моря примерно на 12 метров. В стратегическом отношении место являлось очень удобным, так как командовало бухтой и селением.
Место это сохранилось и сейчас в черте современного г. Корсакова. Подошва мыса немного срезана со стороны улицы Вокзальной для складов базы хлебопродуктов, с другой стороны оно ограничено улицами Окружной и Матросова и с юга оградой нефтебазы. Сейчас здесь довольно ровная свободная от строений площадка, на которой установлен памятный знак.
К вечеру 25 сентября всё свезли и разместили на берегу, а купленные сараи очистили. В одном, более просторном, разместилась команда, в другом – Буссе и Рудановский, здесь же сложили все запасы и товары. Была выставлена батарея из пяти 12-фунтовых коронад [65] и трёх пушек. Всего в Муравьёвском посту оставалось 59 матросов и 8 наёмных рабочих. Пять казаков и матрос, сопровождавшие Д. И. Орлова, должны были также присоединиться к десанту после прибытия в Муравьёвский пост. Для предстоящих построек Невельской купил у японцев более 600 сухих брёвен. Сруб офицерского флигеля был привезён из Аяна. Геннадий Иванович отмечал: «Ни один пост в Приамурском крае не был поставлен в такое безопасное и вполне обеспеченное положение, в котором я оставил Муравьёвский пост под начальством Н. В. Буссе. Я был совершенно спокоен относительно него: вся команда была весела и здорова» [66]. 26 сентября «Николай» снялся с якоря и, обменявшись с постом Муравьёвским салютами, направился в Императорскую гавань.
Перед отплытием Г. И. Невельской ещё раз проинструктировал Н. В. Буссе по деятельности поста. В самом скором времени в Муравьёвский пост для поддержки должен прийти транспорт Российско-Американской компании «Иртыш» [67]. Если по результатам исследований Д. И. Орлова будет обнаружено место для зимовки транспорта, его нужно будет оставить там на зиму. Если же такого места не окажется, то «Иртыш» нужно будет отправить в Петропавловск, если же он не сможет туда дойти, направить в Императорскую гавань. Лейтенанту Рудановскому предписывалось обследование берегов залива Анива, которые не успел осмотреть Орлов, сделать опись западного берега Сахалина от мыса Крильон до селения Кусунай, обследовать значительные реки и пути, ведущие к северу. Иметь в виду, что ранней весной непременно в пост Муравьёвский придут суда, с открытием навигации пост будет обеспечен всем необходимым. Нужно тщательно изучить нравы, обычаи, верования местного населения. Строго смотреть за тем, чтобы не нарушались их обычаи, имея в виду, что только добрым примером можно влиять на улучшение их образа жизни и нравов. О команде проявлять заботу, следить за здоровьем, бодростью духа и довольствием. В том месте, которое по исследованиям Рудановского окажется более удобным для жизни, подхода судов и их зимовки, к весне поставить пост из 8 или 10 человек [68].
На следующий день началось строительство. Решили на нижней площадке оставить одну батарею и построить здесь казарму для 20 человек, а наверху мыса две казармы на 40 человек, офицерский флигель и пекарню. Четыре строения наверху мыса должны были стоять по углам прямоугольника со сторонами по 16 и 14,5 саженей[69]. Постройки предполагалось соединить стеной с бойницами, построить на двух угловых строениях по диагонали башни и на них поставить по два орудия. Невельской считал, что нужно построить только казарму, флигель и баню, не возводя укреплений, так как миролюбие айнов и дружелюбная политика по отношению к японцам не давали оснований ожидать нападения. Но Н. В. Буссе всё же решил укрепить пост понадёжнее.
Погода стояла прекрасная. Сразу же начали собирать привезённый из Аяна сруб. На нижней и верхней батареях заложили две казармы. На первые венцы пошли брёвна более аршина в диаметре[70]. Сразу же устроили временную пекарню, кузницу. Через два дня обнаружили хорошую глину и начали делать кирпич. Всех людей разделили на три команды по 20 человек. Первая команда строила казарму на верхней батарее. Вторая – на нижней. Казармы заложили пять саженей в длину и три в ширину. Третья команда строила пекарню и сруб. На всё это требовалось много леса. Отличный строевой лес обнаружили в устье реки Сусуи и на ближних мысах. Ежедневно на заготовку леса направлялось 5 – 10 человек. Брёвна скатывались к воде и плотами тащили бечёвкой, идя по колено в воде.
Все дни проходили в беспрестанной работе. Погода ухудшилась, появились первые больные, а многое нужно было успеть до холодов, и главное, подвести строения под крышу. Особенно трудно было людям на транспортировке леса. Вода в море была холодная, закостеневших плотогонов растирали спиртом.
2 октября в пост Муравьёвский прибыл Д. И. Орлов со своими спутниками. Он не смог выйти к мысу Крильон по западному побережью. Перевалив через хребет на восточное побережье, Орлов на лодке дошёл до устья р. Найбы, а оттуда узнав у айнов об основании Муравьёвского поста, прибыл в залив Анива. Днём раньше на рейде стал транспорт «Иртыш». Буссе решил отправить его на зимовку в Императорскую гавань. Вместе с транспортом он отправил и только что прибывшего Д. И. Орлова. В посту остались на зимовку шесть его спутников. Двое из них, якутские казаки Берёзкин и Дьячков, уже неплохо освоили айнский язык и были очень полезны в дальнейшем.
19 октября была окончена первая казарма на верхней батарее. Люди перешли из японского сарая в тёплое удобное помещение. Неделей раньше начала работать новая пекарня. 22 октября была закончена казарма на нижней батарее, здесь же разместилась лавка приказчика Российско-Американской компании Д. И. Самарина, красиво убранная товарами. После торжественно отмеченного новоселья, отдохнув один день, заложили третью казарму. Немного длиннее (5,5 саженей) первых двух. Она получилась самой красивой и удобной. 5 декабря третья казарма была полностью окончена.
Жилые помещения получились довольно просторны. В трёх казармах размещалось 66 человек. Люди спали на кроватях. Все личные вещи складывались в порядке под кроватями. Между ними устанавливались ружья по стенам, приклад находился на уровне спинки кровати. Сумы и сабли вешались над головой. В первой и третьей казармах поставили битые печи, но они получилась не очень тёплыми, поэтому туда поставили ещё и привезённые железные печи. Полы были деревянные, в помещениях всегда было сухо, тепло и просторно [71].
С окончанием жилья строительные работы не закончились. Полностью они были завершены только в начале апреля. На двух углах по диагонали, у дома Буссе и пекарни были построены башни. Восточная, высотой 7,5 метра и западная – высотой 7 метров. Все строения соединялись забором из вертикально построенных брёвен. Внизу у речки стояла баня. Весь пост напоминал небольшую крепость.
Большую часть времени у команды занимали строительные работы, но этим не ограничивалась жизнь поста. Основной задачей, поставленной Г. И. Невельским, являлось обследование и описание местности, изучение нравов, обычаев, верований коренного населения, оказание им помощи. Необходимо было также определить «не найдётся ли тут удобной гавани», так как с открытием навигации следующего года необходимо было поставить один или два поста. С этой задачей блестяще справился Николай Васильевич Рудановский.
К сожалению, у Рудановского и Буссе отношения сложились далёкими от взаимопонимания и сотрудничества. Личные амбиции Буссе, как правило, брали верх над интересами дела. А. П. Чехов, изучая историю освоения Сахалина перед поездкой на остров в 1890 году, сразу выделил главное в отношениях офицеров Муравьёвского поста. Называя Буссе «нервным, неуживчивым господином», он с иронией отмечал: «Зимуя с Рудановским в Аниве и будучи старше его чином, майор назойливо требовал от него чинопочитания и соблюдения всех правил субординации, и это в пустыне, почти с глазу на глаз, когда молодой человек весь был погружён в серьёзную научную работу» [72].
Из 250 дней, проведённых на Сахалине, Н. В. Рудановский 140 провёл в поездках по острову. Он писал: «Южная часть Сахалина между 46˚ и 48˚ параллелями широты, на протяжении более 600 вёрст была в эту экспедицию пройдена мною или на гребном судне или же на собаках, причём, сделано подробное исследование его в географическом, статистическом и климатическом отношениях» [73].
6 октября с пятью матросами, на шлюпке, Рудановский отправился в первый маршрут. Продовольствие было взято на неделю, и поднявшись примерно на 70 километров по реке Сусуе и обследовав её берега, он вернулся. Новое путешествие по Сусуе длилось с 14 по 25 октября. На этот раз Рудановский сделал полное описание реки и селений по её берегам. Он писал Невельскому: «По качеству почвы (большей частью чернозёмной), по изобилию леса, превосходных лугов и обилию в реках всякого рода рыбы долина реки Сусуи весьма удобна для основания земледельческих поселений, в особенности между Кой [74] и Экураки [75], где берега реки ровные, возвышены и, по словам жителей, никогда не заливаемы весной; толщина чернозёмного слоя на глинистой и песчаной подпочве доходит до 2½ до 3½ аршин» [76].
Уже 29 октября Рудановский с тремя матросами, двумя казаками, проводником-айном отправились на лодке в новое путешествие. На этот раз необходимо было описать берег залива Анива и озеро Буссе. Одновременно со вторым путешествием Рудановского приказчик Российско-Американской компании Д. И. Самарин совершил путешествие к айнскому селению Сиретоку, расположенному почти на самой оконечности мыса Анива. Он принёс важные известия. У селения Тообучи была расположена прекрасная гавань – озеро лагунного типа. Самарин назвал его именем Буссе. Он привёз известие, что недалеко от Сиретоку должны быть россыпи золота. Приказчик Розанов, бывавший на приисках в Сибири, определил, что камни, привезённое Самариным, показывают присутствие золота. Теперь к южной оконечности мыса Анива и отправился Рудановский со спутниками, взяв запас продовольствия на 15 суток. Эту часть побережья ещё никто не исследовал. Описывали берега со шлюпки, ночевали в айнских посёлках. Прибыв в селение Тообучи, Рудановский сделал промеры глубин озера Буссе и описал его. Было обнаружено довольно удобное место для стоянки судов с осадкой до 16 футов. По мнению Рудановского берега озера были удобны для основания поселений. Перейдя перевал, Рудановский вышел к Охотскому морю. 12 ноября он вернулся в пост Муравьёвский. Обработав материалы, составил карту, воспроизводящую береговую линию от поста до мыса Анива со всеми мысами, ручьями и речками, глубинами озера Буссе по всей его площади.
20 декабря он вышел в новое путешествие. На этот раз с двумя спутниками, казаком С. Берёзкиным и айном Сирепонку. Проехав по рекам Сусуе, Такой и Найбе, Рудановский вышел на берег Охотского моря. Поднявшись на север от селения Мануй (примерно в районе современной станции Арсентьевка), через перешеек Поясок, самое узкое место острова, вышел к селению Кусунай (современный посёлок Ильинский) и от него к югу до мыса Крильон и затем западным берегом залива Анива вернулся в Муравьёвский пост. Снова больше месяца ушло на разбор и предварительную обработку обширного материала.
23 февраля 1854 года Н… Рудановский отправился в пятое, последнее путешествие по Сахалину. На этот раз предметом исследований стал залив Мордвинова и озеро Тунайча. Положив их на карту, Рудановский хотел ехать дальше по берегу Охотского моря, вокруг мыса Тотнин, но разыгравшаяся на несколько дней страшная пурга не дала возможность продолжить путешествие. 4 марта он вернулся в Муравьёвский пост.
Н. В. Рудановский составил подробное описание своих путешествий [77]. Некоторые рукописи недавно опубликованы [78], некоторые ждут своей очереди. При помощи пель-компаса, термометра и, переданных Д. И. Орловым и П. Ф. Гавриловым [79], сектанта и искусственного горизонта, была составлена карта Южного Сахалина и проведены первые систематические метеорологические наблюдения. Карта Южного Сахалина Рудановского стала первой картой этого района, служившая незаменимым пособием более 50 лет.
Подробно описаны Рудановским коренные жители, Южного Сахалина – айны. По сути, им была сделана первая перепись айнов. По его подсчётам здесь в 1853–1854 годах было 88 айнских селений, насчитывающих более 400 юрт. В них проживало 2418 айнов (994 мужчин, 811 женщин, 613 детей) [80].
Его удивила малочисленность селений. Айны рассказывали ему, «что тому лет двадцать назад, как у них была повальная болезнь, которая уменьшила до половины народонаселения, и что с тех пор не прибавляется». Болезни бросались в глаза. «Между айнами я заметил следующие болезни:,– писал он, – 1) Глазных видел о 50 человек. 2) Слепых – 20. Редкий старик не слеп или непременно слаб зрением. 3) Чесотка – до 100 человек. 4) Золотуха на голове – до 70. 5) Грудью – 1. 6) Головной болью – 2. 7) Сифилис – 5. Вообще можно сказать, что айны, выдержавшие детский возраст, пользуются здоровьем и не знают болезней кроме чесотки и старости, сия последняя приносит слепоту. Сифилис развит от японцев» [81].
Японцы использовали айнов как дешёвую рабочую силу. Во многих айнских селениях были построены японские сараи или «как их называли туземцы тсеп койки тее, т. е. рыбацкие дома». «Мне рассказывали, – замечает Рудановский, – и потом я удостоверился сам, что летом, когда бывает лов рыбы, тогда японцы занимают всех айнов ловлею для японцев, так что айны не успевают наловить рыбы для себя» [82]. Зимой наступает голод. Отношения между японцами и айнами, по его мнению «велись уже как между господами и рабами».
Командир транспорта «Байкал» Н. И. Шарыпов, доставивший в Муравьёвский пост продовольствие [83], также обратил на это внимание. «Японцы живут здесь собственно для промысла рыбы. – записал он, – При нас они ловили сельдей, извлекали из них жир, сушили это для отправления на Ов Матезмай для удобрения земли. Работу эту исполняют несчастные айны, которые трудятся с 3 утра до 9 часов вечера совершенно без отдыха, за одну только горсть рису» [84].
Оставаясь уникальными, материалы Н. В. Рудановского использовались во многих печатных работах XIX века о Сахалине и Дальнем Востоке. Сам он об этом писал: «Мои метеорологические наблюдения вошли в состав «Очерка физической географии Северо-Японского моря» академика Шренка 1869 года. Записки по статистике и этнографии, между прочим, вошли «в исторический обзор образования Российско Американ[ской] Компании» Тихменева, в 1866 и 1868 году. Записки по гидрографии и метеорологии вошли в руководство для плавания Татарским и Сахалинским проливом и устьем реки Амура 1865 г., издание Гидрографического д[епартамен]та. По моим картам отпечатаны в 1867 году Гидрографическим д[епартаменто]м Меркаторские карты средней и южной части Сахалина. Труды свои по гидрографии, метеорологии и статистике мною представлялись в 1854 году в июле графу Путятину; в 1864 году в августе – Александру Филипповичу Кашеварову для передачи главному правлению Российско-Американской компании; г-ну Буссе в разное время для пересылки Г. И. Невельскому и графу Муравьёву-Амурскому» [85].
Н. В. Буссе всё это время был занят строительными работами, однажды выехав из поста только для того, чтобы посмотреть на гавань открытую и названную его именем Д. И. Самариным. Зимой работать стало сложнее. Появились первые заболевшие. 15 ноября умер матрос Михаил Сизый. Это был первый и единственный смертный случай в посту. Зимой появились заболевания цингой, к весне число заболевших иногда превышало 40 человек. Пища, которая состояла из солонины, супа с мучной подбойкой и различных круп была постоянной в течение первых трёх месяцев. Требовалось разнообразие. Была создана охотничья команда под руководством урядника Томского, поставлявшая к столу оленину, у айнов покупалась свежая рыба. Построили большой погреб, набитый льдом, в нём хранилось мясо, заготовленное до середины мая. В письме Г. И. Невельскому от 22 февраля Н. В. Буссе сообщал: «С конца декабря мы имеем свежую пищу – пять раз в неделю щи из солонины и два раза щи из свежей рыбы, по воскресеньям пироги с кашей. Цинготным идёт, кроме того, похлёбка из тёртой редьки с рубленой говядиной на квасе; в них прибавляется уксус. Команде отпускается с начатия цинги настойка разбавленного водой рома на полыни, по получарке перед обедом. Баня, выстроенная у нижней батареи на речки, топится в две недели раз… Цинга, кажется, начинает ослабевать, по крайней мере, все труднобольные поправляются» [86]. Весной решили разработать огород, чтобы были свежие овощи. В апреле в Первой пади на площади 0,2 га были посажены огороды [87].
Кроме хозяйственных работ все матросы и казаки несли круглосуточную караульную службу. Вначале было выставлено 4 поста, днём занимаемых часовыми, а ночью выставлялся караул. 1 унтер-офицер, 12 рядовых и 2 ефрейтора были готовы по вызову часового занять боевой порядок у орудий. Во всех казармах назначался дневальный. Порядок несения караула иногда менялся в зависимости от наличия здоровых людей.
Время от времени устраивались праздники, на которые приглашались айны и японцы. Очень весело прошла встреча Нового года. Ёлка на площадке поста была украшена и иллюминирована фонариками. Красиво убрали помещение. Из первой казармы вынесли кровати и до глубокой ночи здесь пели песни и танцевали.
Айны почти ежедневно приходили в пост, с интересом знакомились с жизнью и бытом русских. В лавке оживлённо вёлся обмен товарами. В свою очередь айны приглашали русских на свои праздники. В декабре на медвежьем празднике в селе Сусуя побывали Буссе и Рудановский.
Многие матросы и казаки довольно свободно изъяснялись с айнами на их языке. Особенно хорошо это получалось у казаков Фёдора Дьячкова и Савватия Берёзкина. Рассказывая о своей жизни, айны часто жаловались на притеснение со стороны японцев. Каждый год они голодают, потому что летом японцы сгоняют их на работы, а для заготовки запаса рыбы на зиму для себя работать некому. За летнюю работу айны получали от японцев по одному халату, по две малых чашки рису, две пачки табаку и бочонок водки. Айн Сирибенус рассказывал, что когда японцев ещё не было на Сахалине, айны промышляли китов. Но японцы объявили китов своей собственностью и запретили айнам добывать их. Когда же осенью море выбрасывает иногда убитых китобоями китов, японцы берут себе всё, ничего не давая айнам [88].
Буссе в марте передал айнам, что все нуждающиеся могут приехать в Муравьёвский пост и получить безвозмездно крупу и горох.
Хорошие отношения сложились с японцами, оставшимися на зиму в своей фактории. Это были простые люди, оставленные на зиму для охраны имущества. Они смогли убедиться в дружественных намерениях русских, желавших установить добрососедские отношения. Всё происходившее в посту японцы детально описывали и отправляли с донесениями князю Мацумаэ на о. Хоккайдо.
Многое в отношениях между Россией и Японией зависело от успеха дипломатической миссии вице-адмирала Е. В. Путятина. 9 августа 1853 года эскадра Путятина стала на рейде японского порта Нагасаки. Переговоры шли трудно, с восточной медлительностью. Обсуждать конкретные вопросы японские полномочные не спешили и просили дать им время на изучение русского проекта договора. Путятин ответил согласием и предложил очередную встречу провести весной 1854 года на Южном Сахалине, в селении Томари-Анива.
В начале апреля 1854 года на юг Сахалина начали прибывать японские рыбаки. 13 апреля четыре японских судна появились в Томари-Анива. Вместе с рыбаками на них прибыли и офицеры с солдатами. Намерения японцев были не ясны, и чтобы сразу определить отношения, Н. В. Буссе приветливо встретил приехавших, но в беседе с японскими старшинами заявил, что он не допустит прибытия более 20 офицеров, и некоторого числа солдат в качестве офицерской прислуги. Их прибытие он тоже расценивает, как необходимость свиты для начальства, которое будет вести переговоры с Е. В. Путятиным, но размещение японского войска и пушек он не допустит [89]. После прихода японских судов были приняты меры по защите поста. Из второй казармы люди перешли ночевать за ограду, орудия были заряжены картечью. Кроме часовых на башнях, были поставлены часовые при орудиях. Ночью ограда освещалась фонарями.
Для подкрепления поста вот-вот должны были подойти суда. Наконец 29 апреля подошёл первый русский корабль. Это был корвет «Оливуца» [90] из эскадры Е. В. Путятина, прибывший из Императорской гавани. Командир корвета Н. Н. Назимов [91] привёз деловые бумаги, сообщавшие о начале войны с Англией, Францией и Турцией, и печальную весть: во время зимовки в Императорской гавани умерло 29 человек. На корвете прибыл в помощь офицерам Муравьёвского поста Д. И. Орлов, посланный сюда Г. И. Невельским. 8 мая корвет «Оливуца» ушёл для защиты Камчатки в Петропавловск. 15 мая к Муравьёвскому посту подошёл транспорт «Байкал», идущий из Петропавловска с запасами для Амурской экспедиции. Уже 19 мая он снялся с якоря. У мыса Крильон «Байкал» встретился с транспортом «Николай» и «Иртыш», направляющимися в Муравьёвский пост. Приход русских судов был как нельзя кстати. Несмотря на запрет Буссе, японцы посылали на Сахалин новый отряд. 17 мая в бухте Томари-Анива высадилось 46 человек.
Международное положение к этому времени ещё больше осложнилось. В условиях войны с Англией и Францией, когда в тихоокеанских водах крейсировала объединённая англо-французская эскадра, новая встреча с японскими представителями для переговоров в селении Томари-Анива не могла состояться. 25 мая Путятин послал в Муравьёвский пост транспорт «Князь Меншиков» с письмом Н. В. Буссе. В нём сообщалось: «По известиям, полученным мною с последнею почтою, Россия находится в войне с Англией и Францией. Начальникам, крейсирующим в здешних морях отрядов этих двух держав известно о сношениях наших с японцами, и в Нагасаки им сообщат об Анивском нашем посте. Вверенное вашему высокоблагородию укрепление, ни в каком случае не в состоянии противоустоять целой эскадре судов, и поэтому я бы полагал, что теперь не следует держать судов наших в Анивском заливе, и самое укрепление предпочёл бы на время упразднить и перевести в Императорскую гавань.
Но так как мне не вполне известны распоряжения и полученные вами инструкции от генерал-губернатора Восточной Сибири, то я не стесняю вас сделанным мною вам предложением, но представляю действовать в этом случае по собственному вашему усмотрению» [92].
Путятин не мог знать, что ещё в марте Г. И. Невельской дал чёткие инструкции Буссе на случай войны. В отправленном 1 марта письме Невельской писал: «Поставляя вам в известность принятое мною решение (о чём я доносил уже генерал-губернатору), о характере и цели действий наших на Сахалине, в случае разрыва ныне с морскими державами, я предлагаю Вам в точности этим руководствоваться при упомянутом обстоятельстве, т. е. иметь в виду, что мы и в случае войны не должны оставлять острова (выделено – В. Л. и Г. Д. ), а только лишь уменьшить численность людей на оном и разместить остальных по постам от 8 до 6 человек в каждом, а именно: в заливе Анивы, Такмака, Кусунай, Дуэ, Тернай (Терпения), т. е. в таких местах, в которых, пользуясь ныне известными нам путями, мы можем во время войны снабжать их продовольствием, независимо от моря, внутренним путём, на селения Погоби, Аркой и Кусунай» [93].
Сам Путятин, видимо, сомневался в правильности данного Буссе совета. 3 июня он решил отправить в Муравьёвский пост прибывшую в Императорскую гавань (здесь в это время на фрегате «Паллада» находился Путятин) шхуну «Восток» [94], чтобы вернуть «Князя Меншикова». Командир шхуны «Восток» В. А. Римский-Корсаков записал в своём дневнике: «Лишь только явился к адмиралу…, он хотел тот час послать меня в Аниву воротить оттуда «Меншикова», чтобы Буссе действительно не послушал его предложения снять Муравьёвский пост, но… у меня в ту минуту не было нисколько топлива, да и в море дул крепкий зюйд, так что адмирал успел раздумать и сообщить, что я могу с «Меншиковым» разойтись» [95].
Действительно, будучи посланной, шхуна «Восток» уже никого бы в Муравьёвском посту не застала. З0 мая пост был снят. Получив письмо Путятина, Буссе, имевший приказ Невельского не оставлять Сахалин, решил созвать совет командиров и офицеров кораблей, оказавшихся одновременно в посту Муравьёвском. Кроме уже упомянутых судов за это время сюда прибыл ещё транспорт Камчатской флотилии «Двина» [96], посланный из Камчатки с продовольствием для Амурской экспедиции.
На совете было решено пост снять, по следующим соображениям: «1) что пост Муравьёвский был временный и поставлен по обстоятельствам, а не для защиты местности или какого либо имущества; 2) что уничтожение поста неприятельскою эскадрою, против которой пост восемью восьмифунтовыми орудиями не в силах был бы устоять, повредило бы значению нашему в глазах японцев и айнов; и 3) что, по словам начальника поста, зловредный запах, предоставленный гниению рыбы, японцами наваливаемой вдоль всего берега бухты, требовал неотлагательного перенесения поста в другие, более здоровые места» [97]. Как видно сильно хотелось, ставшему подполковником Буссе, побыстрее покинуть Сахалин, если в качестве причины снятия он не постеснялся назвать дурной запах от гниющей рыбы. Вопрос о перенесении поста в другие мест на острове вообще не обсуждался, участники совещания не знали о приказе Г. И. Невельского. Странным кажется и то, что на совещание не были приглашены Н. В. Рудановский и Д. И. Орлов, знавшие о позиции в этом вопросе Г. И. Невельского. Протокол совещания подписали командир транспорта «Николай», шкипер Клинковстрем [98], командир транспорта «Князь Меншиков» капитан-лейтенант Фуругельм, командир транспорта Иртыш капитан-лейтенант Чихачёв [99], командир транспорта «Двина» лейтенант Васильев [100], подполковник Буссе, капитан-лейтенант Посьет [101] и подполковник корпуса флотских штурманов Алексеев [102].
Неоправданное решение о снятии Муравьёвского поста, принятое Буссе, во многом осложнило в будущем взаимоотношения с японской стороной в вопросе заселения и освоения Южного Сахалина. Был раздосадован и Н. Н. Муравьёв. В письме Путятину 19 августа 1854 г. он советовал объявить японцам, что русский пост в Томари-Анива снят временно [103]. Г. И. Невельской переживал случившееся много лет. В 1872 г. в замечаниях на публикацию дневника Н. В. Буссе он писал: «Вследствие точного смысла препровождённого мне для исполнения высочайшего повеления, г-ну Буссе было действительно мною предписано, о чём упоминает г. Рудановский, ни в каком случае и ни при каких обстоятельствах не оставлять Сахалин без наших команд и влияния. Предложения графа Евфимия Васильевича Путятина в 1854-м году, сделанное г-ну Буссе, не могло послужить ему поводом оставить окончательно Сахалин, потому что это предложение было условное, и потому что г. Буссе поставлен был на военный пост не графом Е. В. Путятиным» [104].
Итак, Муравьёвский пост был снят. Команда, снова руководимая лейтенантом Рудановским, была погружена на транспорт «Двина». Всё имущество, а также всё тёсаное струганое было погружено на корабли. Помещения поста были оставлены на сохранение японцам, о чём с ними договорился И. А. Гошкевич [105], переводчик из миссии Путятина, впоследствии первый русский консул в Японии. Однако, несмотря на договорённость, строения поста были подожжены ещё ввиду уходящих кораблей [106].
Снова, в непосредственной близости с местом бывшего Муравьёвского поста, новый русский пост, названный Корсаковским, был возведён уже в 1869 году. Несмотря на то, что в это время на Южном Сахалине стояли другие посты, он стал административным центром Южно-Сахалинского округа (с 1884 года по 1905 год Корсаковского округа). Ещё раз подтвердилась правота Г. И. Невельского в выборе места для утверждения, заселения и освоения острова.
2. Симодский трактат от 26 января 1855 г
Провал дипломатической миссии Н. П. Резанова в Японии в 1804–1805 гг. на время заставил отказаться российские правящие круги от активности на Дальнем Востоке. Отечественная война 1812 г., польское восстание 1831 г., вмешательство России в турецко-египетский конфликт 1833 г., восстание на Кавказе, начавшееся в 1834 г., волна революционных движений в Западной Европе – также способствовали инертности дальневосточной политики России. Однако международная ситуация в северо-западной части тихоокеанского региона наталкивала на иные решения. Активизация Англии Франции, Америки в этой части Тихого океана грозила потерей Камчатки, берегов Амура, Сахалина. В августе 1842 г. было подписано торговое соглашение между Англией и Китаем, которое нанесло серьёзный урон кяхтинской торговле России, так как доставка китайского чая в Европу на английских кораблях оказался дешевле, чем по суше через Иркутск.
Это дало серьёзный толчок правительству к активизации с дальневосточными делами.
В 1843 г. был образован Особый комитет для обсуждения мер к поддержанию кяхтинской торговли. Комитет предложил направить русское посольство в Китай и заключить торговый договор с Китаем аналогичный, заключённому с Великобританией. Е. В. Путятин, член этого комитета, представил докладную записку, в которой предлагал снарядить экспедицию не только в Китай, но и в Японию, а также настаивал на необходимости проверить утверждения о том, что лиман Амура недоступен для морских судов и что Сахалин – полуостров. Он считал, что следует не тянуть с разрешением этих задач, пока англичане не опередили русских. В заключение контр-адмирал Путятин предложил: 1) хотя нельзя ещё предвидеть, к чему могут привести последние события в Китае, но на всякий случай было бы благоразумно исследовать восточную нашу границу с этим государством. Доселе мы знаем только то, что на всём протяжении восточного берега, начиная от полуострова Сахалина до устья реки Уди, нет ни одного благонадёжного порта; но от сей реки берег, загибающий по параллели с лишком на три градуса долготы, никем не был исследован. Самый залив между материком и полуостровом Сахалином, в который, как предполагают, впадает река Амур, нам вовсе неизвестен. Северная оконечность полуострова Сахалина хотя и была осмотрена Крузенштерном, но требует, однако, подробного исследования. Отыскание более удобного порта в этих местах, чем Охотск, для сообщения с Камчаткой и нашими американским колониями уже само по себе не есть предмет бесполезный; а потому можно было бы поручить той же экспедиции осмотреть и описать означенные малоизвестные берега; 2) с плаванием судов в Охотское море не было бы несовместным соединить и новую попытку для открытия сношений с Японией [107].
Идею экспедиции в Китай и Японию поддержал Сибирский комитет и подал проект на утверждение Николаю I, который и утвердил его 16 апреля 1843 г. Е. В. Путятину предписывалось «по окончанию дел с Китаем, явиться в один из японских портов по его усмотрению, как посланному от российского правительства, для открытия дружеских отношений с японцами, действовать по обстоятельствам, но иметь ввиду осторожность во всех поступках» [108]. Однако, идея экспедиции встретила активное противодействие министра иностранных дел К. В. Нессельроде [109] и министра финансов Ф. П. Вронченко [110]. Им удалось убедить Николая I отложить экспедицию на год, а через некоторое время император предписал отложить её на неопределённое время.
В это же время молодой и энергичный генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьёв предупреждал правительство об угрозах со стороны Англии русским землям на Дальнем Востоке. Он писал: «В Сибири давно уже носятся слухи о предприятиях Англичан на устье р. Амура и остров Сахалин, Боже сохрани, если они прежде нас там утвердятся! Для вящего и полного обладания торговлей в Китае, Англичанам неоспоримо нужно устье Амура и плавание по этой реке… По соображениям на месте всех известных мне обстоятельств, могу сказать, что кто будет владеть устьями Амура, тот будет владеть и Сибирью, по крайней мере до Байкала, и владеть прочно…» [111].
Николаю I были представлены ещё два проекта экспедиции в Японию. Первый из них представил в 1844 г. И. Ф. Крузенштерн [112]. Он предупреждал, что Англия, захватив китайские рынки, может опередить Россию и в Японии. Кроме того, он добавлял, что экспедиция в Японию не потребует больших расходов.
В мае 1850 г. адмирал П. И. Рикорд, хорошо знавший обстановку на Дальнем Востоке, представил Николаю I ещё один проект организации посольства в Японию. Он считал, что торговля с Японией поможет обеспечить продовольствием Дальний Восток и Восточную Сибирь. Свою кандидатуру П. И. Рикорд [113] предлагал в качестве посла [114].
Однако К. В. Нессельроде и его сторонники убедили Николая I в несвоевременности реализации этих проектов. Возможно, такое положение сохранялось бы ещё долго, но всё изменили открытия Г. И. Невельского, установившего в 1849–1850 гг. судоходность Амура и доказавшие островное положение Сахалина. 1 августа 1850 г. Г. И. Невельской поднял русский флаг на берегах Амура на мысе Куегда, основав там Николаевский военный пост. Он сам отмечал: «1 Августа я достиг мыса Куегда, и здесь помолясь Господу Богу, в присутствии собравшихся из окрестных деревень гиляков и при салюте из фальконета и ружей, поднял русский военный флаг». Гилякам и маньчжурам было передано объявление такого содержания: «От имени Российского правительства сим объявляется всем иностранным судам, плавающим в Татарском заливе, что, так как прибрежье этого залива и весь при-амурский край, до корейской границы, с островом Сахалин, составляют российские владения, то никакие здесь самовольные распоряжения, а равно и обиды обитающим инородцам, не могут быть допускаемы. Для этого ныне поставлены российские военные посты в заливе Искай и на устье р. Амур. В случае каких-либо нужд или столкновений с инородцами, нижеподписавшийся, посланный от правительства уполномоченным, предлагает обращаться к начальникам этих постов» [115].
Географические открытия Г. И. Невельского и энергичные действия Н. Н. Муравьёва, убедили Николая I принять меры к укреплению позиций России на Тихом океане, добиться открытия портов Китая и Японии для русских судов. Причём решающим аргументом стал остров Сахалин, который теперь стал рассматриваться как естественная граница Приморья, ключ к устью Амура и оплот обороны всего Дальнего Востока, Особый комитет по азиатским делам обсудил представленную Министерством иностранных дел «Записку по японским делам» и 7 мая 1852 г. рекомендовал возобновить подготовку экспедиции в Японию во главе с послом вице-адмиралом, генерал-адъютантом Е. В. Путятиным для установления с Японией торговых и дипломатических отношений. «Что касается до лица, на коего возложить сие важное поручение, то Комитет полагал бы избрать генерал-ад. Путятина, – того самого, который был назначен в 1843 г., – как по опытности в морском деле, приобретённой им в двукратном плавании кругом света, так и потому, что он тогда же готовился к экспедиции в Китай и Японию и собрал все нужные предварительные о сих странах сведения… Необходимо будет послать с ним разные подарки японскому императору» [116]. Решение Особого комитета было утверждено Николаем I 18 мая 1852 г.
Министерство иностранных дел подготовило подробную инструкцию для посольства Путятина с указаниями относительно задач экспедиции и методов ведения переговоров в Японии. Особенно подчёркивалась необходимость миролюбивых мер и дружеского тона. Подробная инструкция для Путятина была подготовлена и морским министром А. С. Меншиковым [117]. Ему поручалось собрать сведения обо всём, что происходит у побережья русских владений в Восточной Азии и западной части Северной Америки. Е. В. Путятину были вручены грамота Николая I японскому императору и письмо К. В. Нессельроде японским властям.
Эскадра вице-адмирала Е. В. Путятина состояла из четырёх кораблей. 7 октября 1852 г. он вышел из Кронштадта на фрегате «Паллада» [118], винтовая шхуна «Восток» [119], корвет «Оливуца» и судно Российско-Американской компании «Князь Меншиков» должны были присоединиться по ходу следования.
Направление российского посольства в Японию и продвижение эскадры вызвало беспокойство западных держав и США. Особое беспокойство и озабоченность проявили голландцы. В апреле 1852 г. Ф. Зибольд [120], немец по национальности, работавший врачом в голландской фактории на о. Дэсима в 1823–1829 гг., представил нидерландскому министру колоний доклад, в котором рекомендовал голландскому правительству выступить посредником в случае переговоров Японии с каким-либо иностранным государством. Записка Зибольда была одобрена, и он направил 8 ноября 1852 г. русскому посланнику в Австрии П. К. Мейендорфу, с которым Зибольд был знаком, свой план установления отношений России с Японией. «Узнав о намерении Русского Правительства, – вспоминал он впоследствии, – снарядить экспедицию в Японию, я, для пользы науки и всеобщей торговли, обратился к одному из высших русских сановников и сообщил ему в особой записке (8 ноября 1852 г.) моё мнение об японском вопросе, приложив только что вышедшую Историю открытий в Японском море и составленный мною атлас Японии, как руководство для предполагаемого путешествия. Вследствие того я получил обязательное приглашение из С. Петербурга (25 декабря), в следующих выражениях: «Ваше письмо и приложенный к нему мемуар, по надлежащему их рассмотрении, возбудил здесь желание собрать из ваших уст пояснения и дополнительные сведения о вопросе, известном вам точнее, нежели другому европейцу» [121]. В своей записке Зибольд упоминал и о Сахалине, советуя в случае отказа японцев от переговоров занять остров Сахалин, который наиболее подходит для учреждения там русской торговой фактории и занимает стратегическое положение с точки зрения морской навигации и торговых путей по Амуру [122].
В результате консультаций с Зибольдом было решено заменить письмо Николая I японскому императору на письмо канцлера Нессельроде японскому Верховному совету, такое же письмо адресовалось и губернатору Нагасаки. 24 февраля 1853 г. Николай I утвердил проект первого договора России с Японией. Была подготовлена для Путятина и дополнительная инструкция Министерства иностранных дел. В ней регламентировалось его поведение на переговорах с японцами. В зависимости от хода переговоров ему давалось право изменить проект договора. Но там же Е. В. Путятину рекомендовалось приступить к рассмотрению границ России с Японией, обратив особое внимание на Сахалин, «который имеет для нас особенное значение, между прочим, и потому, что лежит против самого устья Амура. Держава, которая будет владеть сим островом, будет, так сказать, владеть ключом Амура… Если же встретите непреодолимые со стороны Японского правительства препятствия к признанию наших прав на Сахалин, то лучше в таком случае оставить дело это в нынешнем его положении, предоставив времени и обстоятельствам упрочить действительное влияние России на сей остров» [123]. 28 февраля 1853 г. Министерство иностранных дел отправило эти новые инструкции со специальными курьерами К. А. Бодиско и А. Е. Кроуном, предупредив, что Путятин должен получить эти инструкции до прибытия в Японию.
Курьеры догнали эскадру Путятина 25 июля 1853 г. в гавани Ллойд на о. Пиль архипелага Бонин [124], где собралась вся русская эскадра. Обследовав о. Бели и ряд других островов Бонин, эскадра 4 августа покинула Ллойд и 9 августа бросила якорь на рейде г. Нагасаки [125].
Ещё за несколько миль до Нагасакского порта навстречу русской эскадре были высланы чиновники, и с этого момента началось многомесячное общение с японскими представителями. Как писал во Всеподданнейшем отчёте Е. В. Путятин: «С этого начались и не прекращались наши живые ежедневные сношения с Японцами, причём они употребляли всю изворотливость и хитрость, свойственные их характеру, чтобы удержать за собой старинные права и обычаи, установлены ими в сношениях с иностранцами… В дальнейших сношениях они потеряли надежды, разными проволочками и затруднениями, которые старались делать на каждом шагу (например в отведении места на берегу), отбить у нас охоту обращаться к ним, с какими либо требованиями, и по-прежнему желали оставаться чуждыми миру. Они полагали, что утомив наше терпение, успеют заставить нас отказаться совсем от намерения завязать с ними дела, или, по крайней мере, отложить последние на неопределённое время» [126].
13 августа Е. В. Путятин вручил японским чиновникам письмо канцлера К. В. Нессельроде губернатору Нагасаки Осава Ситецу Бунго-но-ками. Губернатор отказался принять письмо для Верховного совета, но послал нарочного в столицу. Незадолго до этого Верховный совет принял письмо от командира американской экспедиции М. К. Перри [127], поэтому отказать России в подобной же просьбе японцы уже не могли. В ожидании ответа 18 августа Е. В. Путятин отправил шхуну «Восток» на Сахалин. Впоследствии командир шхуны В. А. Римский-Корсаков [128] вспоминал: «В августе месяце 1853 г. Адмирал отправил меня на шхуне с различными поручениями в Татарский пролив и к устью Амура. В данной мне по этому предмету инструкции, предписывалось, между прочим: осмотреть западный берег Сахалина, сделать съёмку той части его, которую не успел описать Лаперуз, поискать там бухт или якорных мест, разведать о японских селениях на острове и месторождении каменного угля, признаки, которых открыты были Лейтенантом Бошняком в предыдущем году» [129].
В. А. Римский-Корсаков возвратился в Нагасаки 3 ноября, а уже 6 ноября Е. В. Путятин, не дождавшись ответа от японцев, направляет в Верховный совет собственное послание. Узнав от Римского-Корсакова об основании на Сахалине Муравьёвского поста, он писал: «На Сахалине живут только туземцы, которые в культурном, торговом и ином плане являются очень отсталыми. Все они находятся под покровительством России. 3 месяца назад российский император издал указ, по которому Сахалин объявлялся российской землёй, поэтому туда были направлены войска. Японцы, если и приезжают на Сахалин для ведения рыбных промыслов и торговли, то лишь на крайний его юг в залив Анива на короткий срок. Из всего того, что утверждает японская сторона, мы можем признать только этот факт. Если японцы в дальнейшем будут жить на побережье залива Анива, то они, как и российские подданные будут находиться под покровительством российского государства» [130]. Этим ещё до начала переговоров Путятин подчеркнул российскую принадлежность Сахалина. В своём письме он вносил предложение по пограничному размежеванию: на Курильских островах провести границу между Кунаширом и Итурупом, оставив за Россией Итуруп, а на Сахалине провести границу по проливу Лаперуза, оставив Сахалин за Россией. Путятин просил также открыть для русских порт Хакодате и какой-либо другой недалеко от Эдо.
11 ноября Е. В. Путятин отплыл из Нагасаки в Шанхай, предупредив губернатора, что, если к его возвращению не будет уполномоченных для переговоров, он со всей эскадрой будет вынужден отправиться в Эдо.
Произведя ремонт судов, и пополнив запасы провизии в Шанхае, 23 декабря эскадра вернулась в Нагасаки. 27 декабря, наконец, прибыли уполномоченные. Это были правительственные чиновники Цуцуи и Кавадзи. После согласования церемониала, 31 декабря 1853 г. состоялся первый визит к ним Е. В. Путятина.
Эту церемонию Путятин подробно описал в своём донесении: «Для отличия визита моего к полномочным от посещения к губернатору, который гораздо ниже их по значению, я поехал к первым в сопровождении двойного против прежнего караула, состоящего из 50 человек, кроме музыкантов, и почти со всеми военными и находящимися при мне гражданскими лицами, исключая оставшихся на судах по обязанностям службы около 30 человек. Мы ехали на девяти шлюпках, которые растянулись почти на милю. Впереди ехал на гичке офицер, назначенный для размещения караула и музыкантов на берегу, потом баркас с караулом, за ним катер с музыкантами, следующий со служителями, которые несли наши стулья, далее я со свитою и в остальных шлюпках офицеры с других судов отряда. Едва мы отвалили от борта, и флаг перенесён был на катер, как фрегат расцветился флагами, люди стали на реях и проводили нас троекратным ура. С фрегата и корвета сделано было положенное число пушечных выстрелов» [131].
Торжество моменту постарались придать и уполномоченные. Е. В. Путятин отмечал: «Японцы приняли меня в самых нарядных одеждах, о которых дают верное понятие гравюры, приложенные к сочинению о Японии Зибольда; на пристани и у дома, где проходило свидание, расставлены были солдаты, не имеющие, по наружному виду, ничего общего с тем, что мы привыкли понимать под этим именем.
В помощь двум главным полномочным присланы были ещё два сановника, и значительная свита, по-видимому, для того, чтобы придать более важности делу, ибо в самых переговорах участвовало только два главных лица» [132].
Два первых свидания, 31 декабря1853 г. и 3 января 1854 г. прошли в размене учтивостей и «изъявлениях дружбы». Японцы ссылались на то, что по обычаям их страны первые свидания должны ограничиваться личными знакомствами. Ещё состоялось восемь встреч (4, 6, 8, 10, 12, 14, 20, 23 января). 4 января Путятину был вручён ответ Верховного совета, который был датирован 3 ноября 1853 г., на письмо К. В. Нессельроде. В нём японская сторона соглашалась обсудить вопрос о границах, но только после детального изучения карт и документов о Курильских островах и Сахалину.
Стало ясно, что японская сторона не владеет информацией о Сахалине. Для её сбора правительством (бакуфу) были посланы на остров его чиновники – Хори Орибэ и Мурагами Ёсанро.
Тормозилось и решение об установлении торговых отношений. На замечание Путятина о медлительности Японцев, в решении этого вопроса они отвечали: «Торговля у нас дело новое (внешняя торговля – В. Л. и Г. Д.) не созрелое: надо думать как, где, чем торговать. Девицу отдают замуж, когда она вырастет: торговля у нас ещё не выросла» [133].
В ходе переговоров был, затронут вопрос об открытии портов, однако, по мнению уполномоченных решение этого вопроса также требует не менее трёх – пяти лет. 16 января Е. В. Путятин передал уполномоченным проект договора о пограничном регулировании, не настаивая на разрешении вопроса о торговле. Всё же 23 января японские уполномоченные в письменной форме дали обещание предоставить России право торговли и «другие преимущества» если таковые будут даны другим государствам.
23 января Е. В. Путятин нанёс японским уполномоченным прощальный визит и получил от них письменное подтверждение права наибольшего благоприятствования: «1. Когда, впоследствии, правительство японское откроет порты для торговли, тогда Россия будет допущен раньше к этой торговле, чем какая-либо другая нация. 2. Если бы впоследствии Япония открыла торговлю для других наций, то в уважении соседства, все права и преимущества, как торговые, так и всякого другого рода, которые будут предоставлены другим нациям сверх данных России, в то же время будут распространены и на русских подданных» [134].
В своём отчёте Путятин писал: «… мы отложили переговоры о границах до нового свидания в заливе Анива, куда Полномочные и я намеревались прибыть в начале весны» [135].
24 января 1854 г. русская эскадра покинула Нагасаки. За полгода русскому послу удалось убедить японское правительство в мирных намерениях России и добиться согласия на дальнейшие переговоры об открытии японских портов, установлении торговых отношений и пограничном разграничении. Мирные действия и уважительное поведение русского посла резко контрастировали с военными угрозами американской эскадры коммодора Перри, который добивался того же от японского правительства.
За время отсутствия эскадры Е. В. Путятина в Японии произошли кардинальные события. В районе Канагава (в 8 милях от Эдо), под прицелом объединённой американской эскадры Перри и Рингольда из девяти кораблей с 250 орудиями, был подписан японо-американский «Договор о мире и дружбе», или Канагавский договор. Договор предусматривал открытие для американских судов портов Симода и Хакодате с правом свободного пребывания американцев в открытых портах, обменную торговлю с американцами, а также предоставление США статуса наиболее благоприятствуемой нации.
Е. В. Путятин в начале апреля 1854 г., находясь в плавании у берегов Кореи, получил известие о разрыве Францией и Англией отношений с Россией. Эскадра немедленно направилась снова в Нагасаки, надеясь, что там уже получен ответ от правительства. Ответа не было. Однако переводчики неофициально уведомили посла о назначении правительством двух представителей, для переговоров с ним о границах в Аниве [136]. Во всеподданнейшем отчёте Путятин писал: «Здесь взяв ещё некоторое количество провизии и вручив губернатору, для передачи японским полномочным, бумагу, в которой подтверждалось о свидании в Аниве, я с фрегатом «Паллада» направился на третий день Святой Недели, в Татарский пролив» [137].
Снова в Японию Е. В. Путятин отправился 3 октября 1854 г. на фрегате «Диана» [138], который заменил изрядно потрёпанный фрегат «Паллада». За это время произошло много событий. Объединённая англо-французская эскадра попыталась взять Петропавловск, имея четырёхкратное превосходство над защитниками города. Сражение длилось неделю, героически сражавшимся русским солдатам и офицерам удалось отбить все атаки неприятеля. В начале октября был подписан англо-японский договор, аналогичный Канагавскому договору с американцами.
В условиях Крымской (Восточной) войны Е. В. Путятину пришлось отказаться от проведения встречи с японцами на Сахалине. 27 октября 1854 г., неожиданно для японцев, «Диана» прибыла в Осаку, наделав немалый переполох среди его населения. Е. В. Путятин заявил, что намерен ожидать в Осаке уполномоченных для продолжения переговоров. Через шесть дней пришла инструкция из Эдо, в которой говорилось, что порт Осака закрыт для иностранцев и русскому послу следует отправиться в Симода, куда прибудут уполномоченные. Путятин покинул Осаку и 22 ноября прибыл в Симода.
8 декабря состоялась торжественная встреча Е. В. Путятина с японскими уполномоченными Цуцуи и Кавадзи, а 10 декабря в Симода в храме Фукусэндзи переговоры возобновились. Путятин повторил основные положения проекта договора, предложенного Россией. Японские уполномоченные заявили, что у них нет полномочий обсуждать вопрос о торговле, и что порт Осака и столица Эдо не могут быть открыты для иностранцев. Путятин заявил, что, если будет достигнута договорённость о торговле, то решение сахалинского вопроса можно будет оставить «на потом». Такую постановку вопроса советовал Путятину губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьёв. В письме от 18 августа 1854 г. он писал Путятину: «В отношении переговоров с Японией я считаю долгом повторить здесь моё мнение, что лучше оставить пограничный вопрос в неопределённом по-прежнему положении, чем утверждать за ними, хотя самомалейшую часть Сахалина; и если, по настоящим обстоятельствам, мы опасаемся занимать Аниву малым постом, то я не сомневаюсь, что правительство разрешит мне утвердиться там, в надлежащих силах со временем, может даже в будущем году; надеюсь, что остров этот перейдёт из власти Компанейской в непосредственное владение правительства… О нераздельности нашего владения Сахалином я получил с последним курьером из Петербурга весьма положительное мнение, но не из Министерства Иностранных Дел; а потому и не считаю себя вправе сообщить об оном вашему превосходительству официально, а передаю как бы на словах, тем более, что однажды изъяснённая Высочайшая воля о том, что Сахалин наш, не может подлежать изменению» [139].
11/23 декабря успешно начавшиеся переговоры были прерваны страшным природным катаклизмом. После землетрясения на Симода обрушилось страшное цунами, полностью уничтожившее город. Во «Всеподданнейшем отчёте…» Е. В. Путятин так описывал эти события: «В 10 часов утра произошло сотрясение во фрегате, которое сильнее отозвалось в нижних его частях, и невольно вызвало наверх всех находившихся на палубах, как офицеров, так и нижних чинов. Причину этого содрогания я отнёс к действию подводного землетрясения, но так как оно не повторялось и всё вокруг нас оставалось покойно, то и производившиеся работы были продолжены по-прежнему. Через четверть часа после первого удара, я был вызван наверх командиром фрегата, заметившим необыкновенно быструю прибыль воды по берегам бухты и у самого города. Вышедши на палубу, я был поражён странными явлениями: за кормою фрегата, вокруг небольшого скалистого островка, в центре залива, мутная и клокочущая вода распространялась концентрическими кругами, которые, постепенно увеличиваясь в диаметре, вскоре заняли всю поверхность рейда. Большие джонки, в устье реки, быстрым приливом были несомы вверх по долине, а здания города постепенно погружались в мутные воды первого вала. Через несколько секунд сцена переменилась, всё, что неслось к городу и северному берегу, мгновенно повернуло назад. Фрегат оставался покойным, и плавно следуя за переменявшимся течением, натянул якорную цепь до такой степени, что я опасался, чтобы он не лопнула, и потому приказал отдать второй якорь. Мимо фрегата несло все, стоявшие в верховье бухты, суда и частью обломки зданий. Гребные суда, возвращавшиеся с завозом, были немедленно призваны к фрегату, и достигли его благополучно, за исключением одного, которое, снова нахлынувшим морским валом, было унесено вверх бухты, и выкинуто на скат одной из гор и оставалось на суше во всё время страшного переворота.
С этого времени прилив и отлив быстро сменялись: вода то подымалась сажени на 5 над обыкновенным уровнем, то настолько-же понижалась от того же уровня; между берегом и центральным островом Инубасири образовался водоворот, так что фрегат увлекаемый стремлением его вод, делал неимоверно быстрые обороты, и, то приближался, то удалялся от скалистых берегов, которые не раз грозили ему разрушением. Во время этих кружений японские джонки часто садились на наши канаты, и тем увеличивали напор течения до тех пор, пока их не разламывало и не топило. С одной из таковых лодок мы сняли двух Японцев, но третий не хотел расстаться с судном, и погиб вместе с ним.
Для города Симоды второй вал был самый пагубный: поднявшись до высоты 3-х сажень выше обыкновенного уровня воды, она затопила собою все здания и, отхлынув, унесла их в море или разбросало по всем уголкам бухты. За этим валом бухта наполнилась частями домов, соломенными крышами, домашнею утварью, человеческими трупами и спасавшимися на обломках людьми. С фрегата брошены были концы, но несчастных относило от бортов, и нам удалось спасти только одну, почти уже окостеневшую старуху» [140].
Разгул стихии продолжался до 16 часов. Все здания в Симоде были уничтожены. Остались целыми несколько храмов. Был основательно разрушен и фрегат «Диана». У него оторвало киль, руль, обшивку. Оторвавшимся орудием был убит матрос Соболев, унтер-офицеру Терентьеву переломило ногу, матросу Викторову оторвало ногу выше колена. От образовавшейся течи фрегат постепенно погружался. Для исправления всех повреждений необходимо было искать место, где фрегат можно было бы килевать. Такое место нашли в 35 милях от Симоды, это была бухта Хеда. Пока искали подходящую бухту, на берег были свезены орудия со станками, подведён под кормовую часть, где была течь, прошпикованный парус, и устроен временный руль. Но попытка спасти судно не удалась, во время буксировки в бухту Хеда, налетевший шквал перевернул фрегат, и он затонул на большой глубине. Все люди были свезены на берег и пешком, во главе с вице-адмиралом Путятиным отправились в деревню Хеда, куда и дошли через два дня. Там уже для русских моряков были приготовлены помещения, офицеры расположились в буддийском храме, а команда в опрятных казармах.
Закончив все дела с устройством команды в Хеда, Е. В. Путятин 17 января поспешил в Симода для завершения переговоров с японскими уполномоченными. «После окончательной гибели фрегата, – сообщал он впоследствии товарищу министра иностранных дел Л. Г. Сенявину [141] в депеше № 1786 от 18 июля 1855 г., – я крайне опасался, чтобы японцы, воспользовались нашим положением, не стали вовсе отказываться от заключения трактата или, по крайней мере, не вздумали бы делать новых притязаний относительно определения границ. Опасения мои были, однако напрасны, японцы принимали искреннее участие в нашем бедствии, и, хотя сначала настаивали, чтобы целое племя айносов острова Сахалин было признано японским, но окончательно согласились выпустить эту статью и вообще, были умереннее и сговорчивее, чем можно было ожидать» [142].
26 января (7 февраля) 1855 г. в Симоде в буддийском храме Гёкусэндзи был подписан первый русско-японский трактат [143]:
Между Россией Японией устанавливались дипломатические отношения, подданные одной из сторон получали защиту на территории другой и они получали неприкосновенность своей собственности. Граница на Курильских островах устанавливалась между Урупом и Итурупом. Для русских судов открывались порты Хакодате, Нагасаки, Симода, в которых допускались торговые сделки русских, но в ограниченных размерах и под контролем японских чиновников. Было разрешено с 1856 г. пребывание русского консула в одном из открытых портов и предоставило русским право экстерриториальности. Россия получала права наибольшего благоприятствования.
Вопрос о принадлежности Сахалина представители японской стороны, как и Путятин, решили отложить на будущее. Компромисс в виде формулы «как было до сего времени» устраивал по разным причинам обе стороны. Анализируя этот пункт, исследователь-японист А. В. Трёхсвятский отмечал: «Японская сторона, как это видно из японского текста договора, в котором фраза «как было до сего времени» отделена от следующей фразы «граница не разделена», стремилась сохранить статус-кво на острове, сложившийся для обеих сторон на тот момент, несмотря на то, что приложение к данному пункту, гласившее, что «земли, на которых японцы и айны Эдзо проживали на Карафуто до 5-го года Каэй, или по западному календарю до 1852 года, следует признать принадлежащими Японии», не было включено в договор, японская сторона вложила «как было до сего времени» смысл сокращённого приложения. В российском тексте договора в данной части («Что касается острова Крафто (Сахалина), то он остаётся неразделённым между Россиею и Япониею, как было до сего времени), акцент падает на слово «неразделённым» и означает откладывание пограничного размежевания на будущее. То же самое и в официальном тексте трактата, написанном на голландском языке. По мнению японского исследователя Т. Акидзуки [144], в силу того, что у японцев была весьма своеобразная трактовка территориальной принадлежности Японии всех земель, на которых проживали айны, японцы не считали своё последующее продвижение в айнские земли на Сахалине чем-то, противоречащим установке трактата «как было до сего времени». При этом они считали, что сохранение статус-кво означает для российской стороны обязательство не расширять рамки своего присутствия на острове. Именно поэтому вследствие подобного разночтения сторонами данной формулировки стало неизбежным смешанное проживание японцев и русских на острове» [145]. Понадобилось ещё двадцать лет дипломатической работы, чтобы разрешить эту ключевую формулу для решения сахалинского вопроса.
Возвращение русских моряков, лишившихся фрегата «Диана», из Японии прошло в три этапа. Первая партия, 150 матросов и 8 офицеров во главе с капитан-лейтенантом С. С. Лесовским [146], отправилась на зафрахтованной шхуне за огромные по тем временам деньги, 6 тысяч долларов, в Петропавловск. Для отправки второй партии решили самостоятельно строить судно. Строили вместе с японскими рабочими, которые оказались хорошими плотниками и кузнецами. Построенную шхуну назвали «Хеда». На ней Е. В. Путятин со второй партией моряков, насчитывавшей 47 человек, 10 мая благополучно прибыл в Петропавловск. Строительство «Хеды» положило начало современному японскому судостроению. Всего по образцу «Хеды» в 50-х годах XIX в. В Японии на воду было спущено шесть кораблей.
Третья партия моряков покинула Японию 2 июля 1855 г. на бриге «Грета». Им повезло меньше всего. 20 июля английский военный корабль «Баракота» захватил бриг у северного Сахалина и взял русских моряков в плен. Они были отравлены в Гонконг и вернулись на родину только после заключения Парижского мира в 1856 г.
Общим мнением русского правительства и общественности явилось признание важности и значимости заключённого договора для будущего России. После возвращения из Японии Е. В. Путятин сразу же отбыл в Петербург, где его ждал с подробным докладом о проделанной работе новый император Александр II (Николай I скончался 18 февраля 1855 г.). Миссия в Японию была высоко оценена, Путятин был удостоен графского титула и двойного жалованья. Как признанный специалист по Японии Е. В. Путятин ещё трижды побывал в этой стране с дипломатическими поручениями в период с 1857 г. по 1858 г. Об этом ещё пойдёт речь ниже.
Сам Е. В. Путятин очень хорошо понимал значение Симодского трактата. «После неоднократных и тщетных в прежнее время попыток нашего правительства, – писал он, – совершилось заключение трактата о торговых и дружественных сношениях с Японией, которое при возрастающем развитии торгового мореплавания в нашем отечестве, при нынешнем распространении нашего народонаселения по берегам Восточного океана и соприкосновении российских границ с японскими, несомненно, поведёт к самым благим последствиям для поддержания обоих государств» [147].
6 августа 1855 г. Симодский трактат был ратифицирован. Обмен ратификационными грамотами состоялся 25 ноября 1856 г. В торжественной обстановке российский уполномоченный капитан первого ранга К. Н. Посьет вместе с грамотой передал японским уполномоченным 52 пушки с фрегата «Диана» и научные приборы корабля, а также шхуну «Хеда», на которой российский флаг был заменён японским. В российско-японских отношениях наступал новый этап и новый этап противостояния в сахалинском вопросе.
Глава вторая. ВРЕМЯ ВЕЛИКИХ РЕФОРМ. 60-е ГОДЫ XIX ВЕКА
1. Александр II и его реформы
18 февраля 1855 г. скончался император Николай I. По воспоминаниям очевидцев он находился в полном сознании, исповедался и причастился, благословил детей и с каждым простился. Выступая на следующий день перед членами Государственного совета, новый император Александр II упомянул об этом: «Покойный Государь в последние часы своей жизни сказал мне: ″Сдаю тебе мою команду, но, к сожалению, не в таком порядке, как желал, оставляя Тебе много трудов и забот″» [148].
Забот оставалось немало. Перед страной стоял целый ряд сложнейших проблем. В результате проигранной Восточной войны, Россия оказалась в полной международной изоляции. Финансы были крайне расстроены. Требовали разрешения многие вопросы: крестьянский, восточный, польский и др. Пришло время кардинальных реформ. И таким реформатором стал новый император Александр II.
Взявший на себя эту сложнейшую и ответственейшую роль должен был обладать многими качествами: волей, образованием, видением проблем, знанием практической механики управления государством на всех иерархических ступенях, высокой гражданственностью. Обладал ли ими новый император?
Он родился 17(29) апреля 1818 года в Москве. Следует заметить, что Александр – единственный уроженец Москвы, из стоявших во главе России с 1725 года. Получил отличное домашнее образование под личным надзором отца. В шесть лет воспитание Александра было поручено человеку сугубо военному – полковнику Мердеру. Это был боевой офицер, участник всех битв кампании 1806–1807 годов, награждённый за храбрость, проявленную под Аустерлицем. Современники единодушно отзывались о нем, как о человеке высоконравственном, добром, обладавшем ясным и любознательным умом и твёрдой волей. Вообще, выбор оказался удачным. Став императором, Николай тотчас озаботился общим образованием наследника и избрал ему в наставники В. А. Жуковского. Поэт отнёсся к назначению с величайшей ответственностью. В течение полугода он составил специальный «План учения», рассчитанный на 12 лет и одобренный Николаем 1. Этот педагогический трактат представлял собой подробную программу нравственного воспитания и обучения. Набор предметов, предложенный Жуковским, включал в себя русский язык, историю, географию, статистику, этнографию, логику, философию, математику, естествознание, физику, минералогию, геологию, закон Божий, языки: французский, немецкий, английский и польский. Большое внимание уделялось рисованию, музыке, гимнастике, фехтованию, плаванию и вообще спорту, танцам, ручной работе и декламации. Два раза в год наследнику устраивались экзамены, часто в присутствии самого государя, который оставался, в целом доволен успехами сына и усердием учителей. Но император считал, что основой воспитания сына должны стать военные науки, и с этим приходилось считаться. Уже в 11 лет Александр командовал ротой, в 14 – в первый раз за офицера руководил взводом во время учений 1-го кадетского корпуса. С 1833 года ему стали читать курс фортификации и артиллерии. Через год преподавание военных предметов было ещё усилено в ущерб другим дисциплинам.
По достижении совершеннолетия наследника-цесаревича (5 мая 1934 он принял присягу) начали привлекать к государственным делам. Александра ввели в состав Сената, Святейшего Правительственного Синода, Государственного совета, Комитета министров.
В 1837 году Александр совершил большое путешествие по России, знакомясь с городами и губерниями, которыми ему предстояло управлять. Он посетил 29 губерний в Европейской части, Закавказье и Западной Сибири. В 1838–1839 гг. цесаревич побывал в Западной Европе.
Успешно продвигался Александр и по военной службе. В 1836 году он уже стал генерал-майором, с 1844 года полный генерал, командовал гвардейской пехотой. С 1849 года – начальник военно-учебных заведений, председатель Секретных комитетов по крестьянскому делу 1846 и 1848 годов. Во время Крымской войны 1853–1856 годов с объявлением Петербургской губернии на военном положении, командовал всеми войсками столицы.
26 августа 1856 г. в Успенском соборе Кремля состоялась коронация Александра II. Высочайшим манифестом были дарованы льготы и послабления ряду категорий подданых, декабристам, петрашевцам, учасникам польского восстания 1830–1831 гг., ликвидированы военные поселения, введены некоторые цензурные послабления. Именно тогда вошли в обиход термины «гласность» и «оттепель».
Александр II вошёл в историю как царь-освободитель, как царь-реформатор. На протяжении 60-х годов были проведены кардинальные реформы, которые изменили Россию.
Главнейшей из них стала крестьянская, покончившая с позорным крепостным правом. 19 февраля (3 марта) 1861 г. в Петербурге Александр II подписал Манифест об отмене крепостного права и Положение о крестьянах, выходящих из крепостной зависимости, состоявшие из 17 законодательных актов. Главными условиями крестьянской реформы содержали следующие положения:
· Крестьяне перестали считаться крепостными и стали считаться «временнообязанными».
· Помещики сохраняли собственность на все принадлежавшие им земли, однако обязаны были предоставить в пользование крестьянам «усадеб оседлость» и полевой надел.
· За пользование надельной землёй крестьяне должны были отбывать барщину или платить оброк и не имели права отказа от неё в течение 9 лет.
· Размеры полевого надела и повинностей должны были фиксироваться в уставных грамотах 1861, которые составлялись помещиками на каждое имение и проверялись мировыми посредниками.
· Крестьянам предоставлялось право выкупа усадьбы и по соглашению с помещиком – полевого надела, до осуществления этого они именовались временнообязанными крестьянами, те кто воспользовался этим правом, после осуществления полного выкупа назывались «выкупными» крестьянами. До конца царствования Александра II в эту категорию попали 85 % бывших крепостных.
· Также определялась структура, права и обязанности органов крестьянского общественного управления (сельского и волостного) суда [149].
Несмотря на грабительский для крестьян характер реформы 1861 года, растянувшейся на десятилетия, её значение для дальнейшего развития страны было очень велико. Эта реформа явилась переломным моментом при переходе из феодализма в капитализм. Освобождение крестьян способствовало интенсивному росту рабочей силы, а предоставление им некоторых гражданских прав способствовало развитию предпринимательства. Помещикам же реформа обеспечивала постепенный переход от феодальных форм хозяйства к капиталистическим. Именно в это время складывается экономическая инфраструктура, обеспечившая вскоре экономический подъем: строится все больше железных дорог, которые связывают центральные области европейской части России, понемногу развивается банковская система, создаются первые угледобывающие и металлургические предприятия на Украине и нефтедобывающие в Баку.
Огромное значение имели реформы самоуправления. Земская реформа 1 января 1864 г. состояла в том, что вопросы местного хозяйства, взыскания налогов, утверждения бюджета, начального образования, медицинского и ветеринарного обслуживания отныне поручались выборным учреждениям – уездным и губернским земским управам. Были введены земские и уездные учреждения: собрания и управы, выборные органы местного самоуправления. Причём в голосовании (пусть и в разной степени) принимали участие все сословия. Собрания, как правило, созывавшиеся ежегодно, давали управами распоряжения. Управы их выполняли и отчитывались. Их штат составлял шесть человек и занимался хозяйственными нуждами: в их ведении были местные образование и медицина, они способствовали развитию в своих районах торговли, сельского хозяйства, промышленности и т. п. Подчинялись земства губернаторам, но земские учреждения были введены не во всех губерниях. Земства сыграли значительную роль в распространении грамотности среди российского крестьянства. Земские учреждения способствовали открытию множества школ, а также больниц на селе, поднимая, таким образом, уровень медицинского обслуживания крестьян (так количество врачей в земских губерниях с 1870 по 1910 год выросло в 5 раз).
Городская реформа 1870 г. вводила новые элементы городского самоуправления: избирательные собрания, думы (выбирались раз в 4 года, избирательное право сильно ограничивалось величиной имущества) и управы (отвечали за пожарную безопасность, благоустройство, продовольствие, возведение общественно-полезных строений (например, пристаней) и т. п.). Она сильно напоминала земскую реформу с поправкой на городские условия и особенности. Результатом реформы городского управления Александра II стало бурное развитие городов, особенно в области торговли и промышленности, а также усиление роли общества в процессе управления городами.
20.11.1864 г. были введены судебные Уставы, которые предусматривали независимость судей и судов, самостоятельность и несменяемость судей, разделение обвинителей и судей, равенство всех сословий в России перед судом. Судебная реформа Александра II предусматривала, что приговор мог теперь выноситься только судом и учреждала суд присяжных заседателей, а также вводила институт адвокатуры (тогда адвокаты назывались присяжными поверенными). Также реформа обеспечивала гласность судебного производства. Судебная реформа 1964 года была весьма прогрессивной. Она частично отделила суд от власти и сформировала систему судебных инстанций. Эта реформа (пусть и не намного) уменьшила произвол и сделала судебные решения справедливее.
Поражение в Крымской войне показало многие недостатки, существующие в организации российской армии. Главным творцом военной реформы Александра II стал военный министр Д. А. Милютин [150]. Что было сделано: армия и флот получили более современное вооружение, проведена реконструкция военных заводов, отменено подавляющее число телесных наказаний в армии. Создан Главный Штаб, введены военные образовательные учреждения, значительно сокращена численность армии. Но главным элементом военной реформы была замена рекрутского набора всеобщей воинской повинностью. В результате военной реформы русская армия значительно уменьшилась, зато получила огромный резерв на случай войны, состоящий из обученных военному делу, но живущих обычной мирной жизнью мужчин. Кроме того, армия была лучше вооружена и экипирована по сравнению с дореформенным периодом. Из недостатков следует отметить слабую организацию тыла.
Реформированию подверглась и вся система народного образования. Она коснулась прежде всего университетов (университетский устав дал им большую самостоятельность во внутренних делах), гимназий (их устав обеспечивал возможность получения среднего образования всем слоям населения Российской империи вне зависимости от сословия и вероисповедания) и начальных школ (положение о начальных народных училищах возлагало заботы об основах грамотности населения на государство, духовенство и на городские и земские управы. Итоги и значение реформ образования невозможно переоценить: менее чем за десятилетие после их проведения количество школ в России выросло почти до 20 тысяч, а число студентов в ВУЗах увеличилось в полтора раза. Уровень грамотности в народной среде существенно повысился.
Из других преобразований следует отметить изменения в отношении черты оседлости евреев. Рядом указов, выпущенных в период с 1859 по 1880 год, значительная часть евреев получила право беспрепятственно расселяться по территории России. Как пишет А. И. Солженицын, право свободного расселения получили купцы, ремесленники, врачи, юристы, выпускники университетов, их семьи и обслуживающий персонал, а также, например, «лица свободных профессий». А в 1880 году указом министра внутренних дел было разрешено оставить на жительство вне черты оседлости тех евреев, кто поселился незаконно [151].
«Высочайше одобрено» издание тайного Валуевского циркуляра в разгар польского восстания 1863–1864 годов о приостановлении печатания на украинском языке (малороссийском языке) литературы религиозной, учебной и предназначенной для начального чтения. К пропуску цензурой разрешались «только такие произведения на этом языке, которые принадлежат к области изящной литературы».
Издание Эмского указа, направленного на ограничение использования и преподавания украинского языка в Российской империи. Это традиционное наименование указа, подписанного императором Александром II, 18 (30) мая 1876 года в г. Бад-Эмс в Германии.
За всеми реформами и процессами переустройства российской жизни стояли реальные люди. Постепенно вокруг Александра II сформировалась новая элита, люди талантливые, целеустремлённые и мужественные, которые хотели реализовать себя с пользой для России. Одной из ключевых фигур среди них был брат императора великий князь Константин Николаевич. Он стал соавтором и сторонником многих преобразований. Своей напористостью, энергией он продвинул многие из них. «Морской сборник», над которым шефствовал Константин, стал тем печатным органом, который пропагандировал идеи обновления России. Вокруг великого князя Константина образовался кружок одарённых людей, патриотов, стремящихся к прогрессивным преобразованиям в России.
Второй влиятельной фигурой царствования Александра II стала великая княгиня Елена Павловна [152], жена великого князя Михаила [153]. В годы Крымской войны Елена Павловна возглавила движение сестёр милосердия. Была активной сторонницей отмены крепостного права. За два года до обнародования освободительного манифеста в её имении в Полтавской губернии была опробована модель Крестьянской реформы, в том виде как она представлялась людям её кружка. Среди них самой заметной фигурой был Н. А. Милютин [154], которого Елена Павловна неоднократно выводила из-под удара как «красного», как его тогда называли.
И всё же великие князья Константин и Елена Павловна не были способны заниматься скрупулёзной ежедневной рутинной работой. Постепенно нашлись и такие люди. Из кружка великого князя Константина Николаевича и окружения великой княгини Елены Павловны одарённые их участники постепенно заняли ключевые посты на различных должностях и постах, где намечались основные реформы. В продвижении Крестьянской реформы ведущие позиции перешли к Н. А. Милютину, в реформе государственного и местного самоуправления – к П. А. Валуеву [155], народного и университетского образования – к А. В. Головнину [156], в судебной – к Д. Н. Замятнину [157], в реформировании экономики и финансов – к М. Х. Рейтерну [158], в военной реформе – к Д. А. Милютину брату Н. А. Милютина. Благодаря им многое изменилось в российской государственности.
Первым среди них стал Александр Михайлович Горчаков, которому Александр II вручил бразды правления внешней политикой России, и который стал негласным лидером реформ на начальном их этапе. Об этом будет идти речь ниже.
В такой общественной атмосфере решался Сахалинский вопрос и осуществлялась дальневосточная политика. Прекрасным источником для понимания того, что европейские дела и «восточный вопрос» при их несомненной важности, не заслонили во внешней политике положение дел на Дальнем Востоке, является переписка Александра II с братом, Великим князем Константином [159]. Размежевание на р. Амур, заселение Уссурийского края, дипломатическая миссия вице-адмирала Е. В. Путятина в Китай, Сахалинский вопрос, переговоры по нему с Японией – всё это обсуждалось в переписке с интересными подробностями.
Тогда и сложилась крепкая управленческая пара Александр II – А. М. Горчаков, благодаря которой за четверть века были решены многие острейшие проблемы.
2. А. М. Горчаков – министр иностранных дел. Личность и дальневосточная политика
«Тебе рукой Фортуны своенравной
Указан путь и счастливый и славный», —
писал А. С. Пушкин в послании своему однокашнику по лицею князю А. М. Горчакову в мае 1917 г. Юный поэт оказался прав, судьба князя стала выдающейся в судьбе России.
Александр Михайлович Горчаков родился 4 июня 1798 г. в г. Гапсале (ныне эстонский город Хаапсалу). Он был единственным сыном генерал-майора князя Михаила Алексеевича и баронессы Елены Васильевны фон Ферзен, вдовы барона Остен-Сакена – саксонского посланника при дворе Екатерины II. Родоначальниками князей Горчаковых были потомки Рюрика – святой равноапостольный князь Владимир, святой князь Михаил Всеволодович Черниговский (замученный Батыем в 1246 г. за отказ поклоняться идолам) и князь Иван Фёдорович по прозванию Горчак [160].
Кочевая жизнь полкового командира генерал-майора М. А. Горчакова не позволяла дать сыну какое-либо систематическое образование, и решено было отправить его в Петербург к дяде Алексею Никитичу Пещурову, весьма влиятельному в свете человеку, управляющему Государственным заёмным банком. Именно в доме дяди Александр Горчаков обрёл умение держаться, чувство стиля, изысканные манеры. До 1811 г. он учился в Санкт-Петербургской гимназии, в то время единственной, а в августе 1811 г. успешно выдержал экзамены в открывающийся Царскосельский лицей.
В системе высшего образования императорской России особое место занимал Императорский лицей. Это высшее учебное заведение было открыто 19 октября 1811 году недалеко от столицы в Царском Селе с целью подготовки дворянских детей для государственной службы. Инициатива создания привилегированного вуза принадлежала министру народного просвещения А. К. Разумовскому и товарищу (заместителю) министра юстиции М. М. Сперанскому. Утверждённое императором Александром I постановление о Лицее (от 12 августа 1810 г.) уравнивало его в правах и преимуществах с российскими университетами. На учёбу принимались физически здоровые мальчики в возрасте 10–12 лет после предварительных испытаний в начальных знаниях по русскому, французскому и немецкому языкам, арифметике, физике, географии и истории.
Приёмные экзамены проходили 8, 12 августа и 14 сентября. Из числа экзаменованных 8-го августа князь Александр Горчаков имел следующие отметки: язык «российский», французский и немецкий – очень хорошо, познание общих свойств тел – довольно хорошо, начальные основания географии и начальные основания истории – очень хорошо [161]. 22 сентября тридцать выдержавших экзамены с наибольшим успехом были утверждены воспитанниками открывающегося Лицея. В 1811 г. первыми воспитанниками Лицея стали:
Бакунин, Александр Павлович (1797–1862)
Броглио, Сильверий Францевич (1799 – между 1822 и 1825 годами)
Вольховский, Владимир Дмитриевич (1798–1841)
Горчаков, Александр Михайлович (1798–1883)
Гревениц, Павел Фёдорович (1798–1847)
Гурьев, Константин Васильевич (1800–1833), исключён из Лицея в 1813 году
Данзас, Константин Карлович (1801–1870)
Дельвиг, Антон Антонович (1798–1831)
Есаков, Семён Семёнович (1798–1831)
Илличевский, Алексей Демьянович (1798–1837)
Комовский, Сергей Дмитриевич (1798–1880)
Корнилов, Александр Алексеевич (1801–1856)
Корсаков, Николай Александрович (1800–1820)
Корф, Модест Андреевич (1800–1876)
Костенский, Константин Дмитриевич (1797–1830)
Кюхельбекер, Вильгельм Карлович (1797–1846)
Ломоносов, Сергей Григорьевич (1799–1857)
Малиновский, Иван Васильевич (1796–1873)
Мартынов, Аркадий Иванович (1801–1850)
Маслов, Дмитрий Николаевич (1799–1856)
Матюшкин, Фёдор Фёдорович (1799–1872)
Мясоедов, Павел Николаевич (1799–1868) [4]
Пушкин, Александр Сергеевич (1799–1837)
Пущин, Иван Иванович (1798–1859)
Ржевский, Николай Григорьевич (1800–1817)
Саврасов, Пётр Фёдорович (1799–1830)
Стевен, Фёдор Христианович (1797–1851)
Тырков, Александр Дмитриевич (1799–1843)
Юдин, Павел Михайлович (1798–1852)
Яковлев, Михаил Лукьянович (1798–1868)
Из этих 30-ти человек 18 были православными, остальные – лютеранами или католиками [162]. Список утвердил сам император Александр I.
Обучение длилось шесть лет и приравнивалось к университетскому. Первые три года изучались предметы старших классов гимназии. Три последующих года содержали основные предметы трёх факультетов университета: словесного, нравственно-политического и физико-математического. Первый курс назывался начальным. На первом курсе изучались языки (русский, латинский, французский и немецкий), науки нравственные (закон Божий, философия и основы логики), науки математические и физические (арифметика, геометрия, тригонометрия, алгебра и физика), науки исторические (история российская, история иностранная, география и хронология), первоначальные основания изящных письмен (избранные места из лучших писателей и правила риторики), изящные искусства и гимнастические упражнения (рисование, чистописание, танцы, фехтование, верховая езда, плавание). Второй курс – окончательный, охватывал все те же отделы, но уже в более сложном аспекте. Кроме того, в течение второго курса воспитанникам давали представление о гражданской архитектуре.
Особое внимание уделялось подбору преподавателей. Среди первых профессоров были известные отечественные и зарубежные педагоги. Учебно-воспитательный процесс в Царскосельском лицее организовывали директор, семь профессоров, два адъюнкта, один священник – преподаватель закона Божьего, шесть учителей изящных искусств и гимнастических упражнений, три надзирателя и три гувернёра. Кроме того, в штате Лицея находились врач, бухгалтер, два парикмахера, швейцар, пять писцов, несколько сторожей, кухарок, прачек и других вспомогательных работников.
Русский язык и словесность преподавал выпускник Московского университета, доктор философии и свободных наук, профессор Н. Ф. Кошанский. Дополнительной обязанностью Николая Фёдоровича было обучение лицеистов латинскому языку. Выпускники Лицея свободно читали в подлинниках произведения Цицерона, Вергилия и других мировых классиков. Приглашённый из Швейцарии профессор Д. И. де-Будри (брат вождя французской революции Жана Поля Марата) вёл занятия по французскому языку и словесности. Уроки по этому предмету проводили ежедневно, кроме того, лицеистам рекомендовалось в свободное время читать литературу Франции в подлинниках. Директор Лицея требовал, чтобы воспитанники обращались к преподавателям и общались между собой по-французски.
Немецкому языку и словесности лицеистов обучал профессор Ф. -Л. де-Гауеншильд, уроженец Трансильвании. Его отличали методическое мастерство, дисциплинированность и требовательность к обучаемым. Заслуженный профессор И. К. Кайданов с 1811 по 1841 год преподавал в Царскосельском лицее исторические науки. Он был автором нескольких учебников и пособий для лицеистов.
Профессором нравственных наук был А. П. Куницын, выпускник Петербургского педагогического института. Он читал логику, психологию, нравственность, различные отрасли права, политическую экономию и финансы. Профессор Куницын был в числе лучших преподавателей своего времени.
Я. И. Карцев основал в Царскосельском лицее кафедру физико-математических наук, устроил физический и минералогический кабинеты. Согласно учебной программе, математика в Лицее подразделялась на чистую и прикладную, а физика – на теоретическую и техническую. Кроме того, профессор Я. И. Карцев читал лицеистам курсы по некоторым разделам военных наук (артиллерии, фортификации, морскому делу и другим).
Основным специалистом по военным наукам был профессор А. М. Пушкин, который читал лекции по полевой фортификации и другим предметам. После его смерти в 1821 году на должность профессора по военным наукам предложили капитана А. В. Устинова. Лицеисты, избравшие военную карьеру, дополнительно изучали оружие, тактику, стратегию и историю войн, военную топографию и черчение планов, обзор военного искусства и прочее.
Профессорско-преподавательский состав был свободен в выборе методов своей работы. Однако при этом строго соблюдался главный принцип обучения – лицеисты не должны были находиться в праздном состоянии. Преподавателям запрещалось диктовать новый материал учебных предметов. Они должны были вести занятия так, чтобы никто из воспитанников не отставал в учёбе. На менее подготовленных учеников педагоги обращали особое внимание, а также занимались с ними дополнительно. Все уроки, особенно в первые месяцы обучения, сопровождались отчётами учащихся в устной или письменной форме. Профессора, адъюнкты и учителя не переходили к отработке нового материала, пока все лицеисты не усвоили предыдущий. По каждому разделу программы обучения устанавливались определённые методические правила, которым строго следовали.
Лицеисты с большим интересом занимались изящными искусствами и гимнастическими упражнениями. Чистописание преподавал учитель Ф. П. Калинич, рисование – С. Г. Чириков, а музыку и пение – Ф. Б. Гальтенгоф. Уроки танцев давали И. И. Эбергардт и другие иностранцы, специально приглашённые в Лицей. Учителем фехтования в период с 1812 по 1824 год был также иностранец Вальвиль.
Обучение юношей верховой езде началось с 1816 года, а первым учителем по этому предмету был полковник лейб-гусарского полка А. В. Крекшин. Занятия проводились три раза в неделю посменно, без посторонних зрителей и непременно при гувернёре. Лошади были полковые и находились под присмотром берейтора (инструктора по выездке лошадей и верховой езде).
Царскосельский лицей являлся закрытым вузом, а его воспитанники находились на полном пансионе. Выезд из Лицея во время учебного года запрещался. Все лицеисты подчинялись строгому распорядку дня, за которым наблюдали директор, штатные надзиратели и преподаватели.
Огромное влияние на лицеистов имел профессор А. П. Куницын [163]. Это отмечал и А. С. Пушкин и другие лицеисты.
«Куницыну дань сердца и вина!
Он создал нас, он воспитал наш пламень,
Поставлен им краеугольный камень,
Им чистая лампада возжена… [164]»
Замечательными были и другие лицейские преподаватели, давшие глубокие знания, гуманистические взгляды, преподававшие ученикам свою мудрость не только в лекциях, но и в простых разговорах во время прогулок.
Начало XIX в. было временем, когда в российском обществе значительно выросли литературные вкусы и привязанности. Литературные течения отразились и на жизни Лицея. У многих лицеистов были родственники литераторы. Кроме Пушкина были и другие лицеисты, для которых одну из главных радостей жизни составляла поэзия. Это и Дельвиг, и Илличевский, Кюхельбекер, Яковлев. Не имея возможности выезда из Лицея, они искали в своём кругу занятия, наполнявшие жизнь. Одним из главных стала литература.
В такой атмосфере, насыщенной возвышенными интересами, проходили лицейские годы А. М. Горчакова. В недавно опубликованном замечательном исследовании Г. В. Чичерина [165] о дипломатической деятельности А. М. Горчакова, хранившемся в рукописи ещё с начала XX в., он отмечал эту особенность: «Таким образом, кн. Горчаков с ранней молодости оказался в центре русского литературного движения. Всю жизнь он сохранял литературные наклонности и тонкий вкус; можно сказать, что он остался литератором в душе; он с любовью отделывал свои депеши, наслаждался удавшимися способами выражения как истый беллетрист, ценящий красоту человеческого слов и любующийся изящными её оборотами; он украшал изложение классическими воспоминаниями, среди французов, он обнаруживал своё основательное знание французской литературы; в России он внимательнее большинства других в его среде следил за развитием отечественной литературы, принимая горячо к сердцу её судьбы, был её знатоком и почитателем, старался сохранять связи с литературными кругами. Итак, литературное воздействие лицейской среды было одним из важнейших явлений его молодости» [166].
И в другом месте: «Такая атмосфера, насыщенная возвышенными интересами, окружала молодость Горчакова. В условиях значительной свободы, при идеалистической постановке учебного дела, в близком общении с молодыми даровитыми профессорами, в богатом талантами и высокими стремлениями тесно сплочённом товарищеском кругу, среди литературных забот и поэтических впечатлений, рука об руку с Пушкиным, он рос и развивался» [167]. О многом говорит и то, что в лицейские годы Пушкин посвятил Горчакову три поэтических послания.
Интересны отзывы лицейских наставников Горчакова. Профессор Н. Ф. Кошанский [168] сделал такую отметку в декабре 1813 г.: «один из немногих воспитанников, соединяющих многие способности в высшей степени. Особенно заметна в нём быстрая понятливость, объемлющая вдруг и правила и примеры, которая, соединяясь с чрезмерным соревнованием и с каким-то благородно-сильным честолюбием, открывает быстроту разума в нём и некоторые черты гения. Успехи его превосходны». Отметка преподавателя математики Я. И. Карцова [169]: «Был, как всегда, весьма внимателен; отменно прилежен, в суждении твёрд и основателен; успехи оказывает быстрые и решительные; вёл себя превосходно». Очень интересна отметка гувернёра и преподавателя рисования С. Г. Чирикова [170]: «Благоразумен, благороден в поступках, любит крайне учение, опрятен, вежлив, усерден, чувствителен, кроток, но самолюбив. Отличительные его свойства: самолюбие, ревность к пользе и чести своей и великодушие» [171].
В мае 1817 г. в Лицее состоялись первые выпускные экзамены. Они были публичными. Первую золотую медаль получил В. Вольховский, А. Горчаков – вторую золотую. С чином IX класса были выпущены 9 человек, с чином X класса – 8 человек, 7 выпускников стали офицерами гвардии, 5 – офицерами армии.
В Министерство иностранных дел определились А. М. Горчаков – в чине титулярного советника, А. С. Пушкин ступенью ниже – коллежским секретарём. По личному распоряжению Александра I в Министерство иностранных дел были зачислены также лицеисты П. Греневиц, Н. Корсаков, В. Кюхельбекер, С. Ломоносов, П. Юдин.
Наставником Горчакова в Министерстве иностранных дел стал граф И. А. Каподистрия [172], будущий президент Греции. Во ремя, когда Горчакова опекал Каподистрия, до 1922 г. всё складывалось по службе как нельзя лучше. Он был участником всех конгрессов Священного союза, в Троппау (1820), Лайбахе (1821), Вероне (1822). Молодой дипломат был необычайно трудолюбив, поражая умением и желанием вести дипломатическую документацию. Так во время конгресса в Троппау, Горчаков за три месяца составил около тысячи двухсот дипломатических донесений [173].
В декабре 1822 г. Александр I назначает двадцати четырёхлетнего Горчакова первым секретарём русского посольства в Англии. Назначение было неожиданным. Сам Горчаков вспоминал уже на склоне лет: «Должен заметить, что я не дерзал и мечтать о назначении в Лондон, очень хорошо зная, что в наше посольство в Лондоне отправляют обыкновенно только самых талантливых, наилучших чиновников. В эпоху восшествия на престол императора Николая Павловича я был уже в Лондоне старшим советником нашего посольства» [174]. Но именно в это время единолично к управлению Министерством иностранных дел пришёл К. В. Нессельроде. В связи с этим интересен другой отрывок из воспоминаний Горчакова: «При самом начале своей службы я уже возбуждал, до известной степени чувство зависти. 19-ти лет, в чине титулярного советника, начал я свою карьеру под покровительством и руководством знаменитого впоследствии президента греческой республики, графа Каподистрии. Но этого покровительства было достаточно, чтобы вызвать ко мне нерасположение Нессельроде, который был смертельный враг Каподистрии. Неприязнь эта рано отразилась на мне.
Однажды дядя мой, князь Андрей Иванович Горчаков [175], человек весьма храбрый, богатый, но весьма и весьма недальний приезжает к Нессельроде, управляющему тогда Министерством иностранных дел, с ходатайством о производстве меня в камер-юнкеры. «Как! Его вашего племянника, Александра Горчакова? Да ни за что! – воскликнул Нессельроде. – Посмотрите, он уже теперь метит на моё место!»
И отказал наотрез [176].
После жалобы посла в Лондоне Ливена [177] Нессельроде переводит Горчакова в Рим, который был тогда столицей небольшой Папской области. Начался закат его карьеры. В 1828 г. Горчаков назначается поверенным в делах итальянского герцогства Тосканского, а затем в захолустном герцогстве Лукка.
В сентябре 1825 г. возвращаясь из заграницы Горчаков, встретился с А. С. Пушкиным, который находился в ссылке с. Михайловском. Встреча произошла в Псковской губернии в имении Лямоново соседа Пушкина и дяди Горчакова А. Н. Пещурова. От этой встречи остался рисунок Горчакова, сделанный Пушкиным на полях стихотворения «Андрей Шенье». Ещё раньше в стихотворении «19 октября», которое поэт писал к лицейской годовщине 1925 г. дан привлекательный образ однокашника и воспоминание об их встрече:
«Ты, Горчаков, счастливец с первых дней,
Хвала тебе – фортуны блеск холодный
Не изменил души твоей свободной:
Всё тот же ты для чести и друзей.
Нам разный путь судьбой назначен строгой;
Ступая в жизнь, мы быстро разошлись,
Но невзначай просёлочной дорогой
Мы встретились и братски обнялись» [178].
Только после шестнадцати лет службы, в 1833 г., Горчаков получает важный и престижный пост советника в Вене. Но здесь в силу целого ряда обстоятельств, ему прослужить пришлось не так долго. В 1838 г. Горчаков подал в отставку и был «согласно с прошением его, уволен вовсе от службы и Всемилостивейше пожалован в Действительные Статские советники».
Лишь в 1841 г. не без помощи влиятельных особ Горчаков смог вернуться к дипломатической работе. Он получил назначение «чрезвычайным посланником и полномочным министром при Вюртембергском дворе», в одном из тридцати восьми германских государств. Здесь он проработал тринадцать лет, энергично и деятельно. Николай I сумел оценить продуктивную работу вюртембергского посла, а после весьма деликатной помощи в устройстве личной жизни младшей дочери императора великой княжны Ольги Николаевны, и вовсе засыпал его наградами.
1848–1849 гг. время революций в Европе. Горчакову было поручено тщательно следить за событиями в Южной Германии, Австрии и Венгрии. И он подробно и часто обо всём увиденном писал царю. В это же время наступили самые трудные для России годы Восточной (Крымской) войны 1853–1856 гг. В 1854 г. Горчакову, несмотря на противодействие Нессельроде, было поручено управлять посольством в Вене. Это был один из ответственейших постов в Европе. Он представлял Россию на Венском конгрессе 1854–1856 гг. Восточная война закончилась для России катастрофическим поражением, и она вынуждена была подписать унизительный Парижский трактат.
Александр II, получивший в наследство разорённую войной, отсталую крепостническую империю, пошёл по пути кардинальных преобразований, чтобы спасти страну. 15 апреля 1856 г. князь Александр Михайлович Горчаков был назначен министром иностранных дел. С его именем на долгие годы оказалась тесно связана политическая история России в царствование императора Александра II. Он стал надёжным помощником и сподвижником царя во всей его реформаторской деятельности.
Вскоре была обнародована записка министерства «О политическом положении России после заключения Парижского мира». В ней подчёркивалось, что России следует придерживаться сдержанной политики, не следует рассчитывать на союзы с другими державами и вмешиваться в дела других государств. Ключевой при этом была мысль: «При современном положении нашего государства… главное внимание должно быть упорно направлено на осуществление дела нашего внутреннего развития» [179].
21 августа 1856 г. министр иностранных дел Горчаков направил во все посольства и миссии при иностранных дворах ставший знаменитым циркуляр. Это явилось кредо России на ряд лет. Ключевой мыслью стало то, что политика России будет национальной, Россия намерена воздерживаться от активного участия в международных делах. Особенно часто цитируются слова из этого циркуляра: «Говорят, что Россия сердится. Нет, Россия не сердится, Россия сосредоточивается». Т. е. необходимо было сосредоточиться на задачах внутреннего экономического и административного переустройства страны, программе санкционированной Александром II.
В активных внешнеполитических делах это была лишь пауза, которая продлилась недолго.
3. Дополнительный трактат от 12 октября 1857 г. и Эдоский договор о торговле и мореплавании от 7 августа 1858 г.
Одним из принципов внешнеполитической программы А. М. Горчакова стало расширение политических и торговых связей там, где присутствие России было весьма ограниченным – в Центральной Азии, на Дальнем Востоке, в США, Латинской Америке. Именно под руководством нового министра иностранных дел Горчакова были заключены основные договоры с Китаем и Японией.
В октябре 1856 г. началась Вторая «опиумная» война Великобритании и Франции против Китая, причём военные действия очень часто прерывались долгими мирными переговорами. Е. В. Путятин направил записку великому князю Константину Николаевичу о необходимости теперь же добиться от Китая признания за Россией левого берега Амура и Приморья. Он сам вызвался поехать в Китай в качестве полномочного представителя. Константин Николаевич полностью одобрил эти планы и сообщил о них императору и министру иностранных дел А. М. Горчакову. «Письмо твоё к Горчакову о Китайских делах прочёл я также с большим вниманием, – писал в ответном письме Константину Николаевичу Александр II, – и мысль о посылке туда Путятина опробую, но присутствие необходимо для личных объяснений, соображений и наставлений, вот почему я по телегр˂афу˃ приказал немедленно ему прибыть сюда» [180]. Путятин прибыл в Петербург и вопрос об отправке миссии в Китай был решён. В следующем письме Константину Николаевичу император писал: «Сегодня прощался с Путятиным, переговоривши с ним о всех предметах, касающихся до его важного поручения. Дай бог ему успеха, ибо последствия могут быть для нас самые благодетельные. Горчаков сообщит тебе инструкцию, которою он снабжён и которая, как мне кажется, весьма умно и хорошо составлена. Из неё ты усмотришь, что мы стараемся дать его посылке в Китай характер дружественный, в противоположность с неумеренными требованиями англичан и французов. Надеюсь, что с Божьей помощью и ловкостью, доказанной по японскому делу Путятиным, мы добьёмся важнейшего для нас результата, т. е. признания за нами всего левого бер˂ега˃ Амура» [181].
В начале марта (21 февраля по ст. стилю) 1857 года Путятин со своей свитой выехал из Петербурга в Москву и, следуя по маршруту Казань – Пермь – Екатеринбург – Томск – Красноярск. 21 марта по ст. стилю прибыл в Иркутск, где встретился с генерал-губернатором Восточной Сибири Н. Н. Муравьевым и выехал в Троицкосавск [182], чтобы дальше следовать в Китай. Но не получив разрешения от китайских властей на следование сухопутным путём в Пекин, решил отправиться для выполнения миссии морем. В его распоряжение был выделен колёсный пароходо-корвет «Америка» [183], который заправившись сахалинским углём, отправился в Шанхай. Поскольку цели миссии Путятина в Китай были строго секретными, представляет интерес его письмо военному губернатору Камчатки П. В. Казакевичу, написанное в Троицкосавске с просьбой обеспечить углём пароходо-корвет «Америка»: «Цель отравления парохода Америка из устья Амура в залив Печели (устье реки Пей-го, или Бай-хэ):
– в открытии сообщений с Пекинской миссией, дабы быть ей полезным для сношений с китайскими портами, – в осмотре сведений о двух портах, открытых в последнее время английскими отрядами на берегах Манчжурии, на пространстве 60 миль, к востоку от широты ½ N до 43˚, – в наблюдении за действием эскадр английской, французской и американской, которые по всем вероятностям, прибудут в устье реки Пей-го, и сообщении сведений о всех предприятиях их нашей Миссии в Пекине.
Для успешного исполнения первой из сих статей следует, особенно озаботится снабжением парохода наивозможно большим запасом топлива, стараясь на переходе от Амура к устью Пей-го расходовать оное самым экономическим образом, так как в северных портах Китая, если и представится возможность пополнить запас каменного угля, то с большим трудом и за дорогую плату. – И поэтому в предстоящем пароходу плавании должно, при всякой возможности, действовать машиною с растяжкою паров и всегда, коль скоро позволит ветер, ставить паруса» [184].
Прибыв в Шанхай и вникнув в ситуацию, Е. В. Путятин пришёл к выводу, что пока не наступил момент для выполнения его миссии. Он решил побывать в Японии и выяснить там, не созрело ли японское правительство для заключения торговых договоров с иностранными державами. 10 сентября 1857 г. он прибыл на пароходо-корвете «Америка» в Нагасаки, а уже 12 октября заключил с японскими уполномоченными Мидзуно Тикути-ноками, Ивасэ Игано-ками и Арао Ивами-ноками «Дополнительный трактат» из 28 статей, представляющий правила торговли русских в открытых портах [185]. Трактат 1857 г. считался дополнением к Симодскому трактату. Он значительно расширял права русских на торговлю в открытых портах, но посредничество при торговых сделках японских чиновников оставалось, сохранялся и высокий таможенный тариф на основные предметы экспорта и импорта. 1 марта 1858 г. министр иностранных дел А. М. Горчаков в письме Верховный Совет Японии, сообщая о ратификации дополнительного трактата и поручении русскому консулу произвести обмен ратификационными грамотами, выражал уверенность, что это «послужит ещё большему укреплению дружественных отношений между Россией и Японией» [186].
Консулом в Японии в январе 1858 г. был назначен по рекомендации Путятина И. А. Гошкевич. Путятин писал Горчакову, что Гошкевич знает не только европейские, но и китайский и японский языки, изучил законодательство, административное устройство и политическую систему Японии, проявил дипломатический такт в сношениях с японцами и сумел «без всякой надменности внушить им высокое понятие о России». В феврале 1858 г. Министерство иностранных дел направило Гошкевичу Инструкцию, которая приводится полностью как образец дипломатических документов А. М. Горчакова и чётких указаний по сахалинскому вопросу:
8/20 февраля 1858 г.
Заключением с Японией трактата 1855 г. Россия, после полувековых усилий, достигла важной цели. Её политической и торговой деятельности открыто новое поприще, на котором дальнейшие успехи несомненны при благоразумии и постоянстве.
Назначив Вас российским консулом в Хакодате, правительство возложило на Вас равно лестную и трудную обязанность первого исполнителя его предначертаний в крае, с которым мы доселе не имели постоянных и правильных политических сношений.
Министерство не считает нужным изъяснять местные препятствия, которые Вам надлежит преодолеть. В бытность Вашу в Японии, Вы имели случай изучить отчасти народные нравы и обычаи, законы, административное устройство и политическую систему сего государства. Но необходимо определить Ваши права и служебные отношения и указать Вам предметы, на которые преимущественно обращена заботливость нашего правительства.
1. Ведению консульства подлежат польза нашего правительства и дела русских подданных в Японии.
2. Подчинённое на общем основании Министерству иностранных дел и Азиатскому департаменту консульство в то же время поручается попечению и руководству главного начальника Восточной Сибири.
Тамошний генерал-губернатор следит за его действиями и даёт ему надлежащие предписания, когда не требуется высочайшего разрешения или предварительных соображений Министерства иностранных дел.
3. Он может вызвать консула и состоящие при нём лица в Николаевск для личных объяснений по делам службы.
4. Мы желаем единственно упрочения и распространения нашей торговли с Японией. Всякие другие виды, всякая мысль о вмешательстве во внутренние дела чужды нашей политике. Старайтесь убедить в том японское правительство и наблюдайте, чтобы неприязненные внушения не дали ему превратного понятия о наших намерениях.
5. Консульство охраняет права и преимущества, утверждённые за нами трактатами 1855 и 1857 гг., и, на основании IX ст. первого из них, требует распространения на Россию условий, которые будут впредь постановляемы японским правительством в пользу других наций. Оно, в случае нужды, испрашивает разрешение императорского правительства на заключение новых конвенций.
6. Консульство доставляет Министерству иностранных дел сведения о политическом и административном состоянии Японии.
7. Оно обращает особенное, постоянное внимание на торговлю и промышленность сей страны и указывает произведения и изделия, которые доселе не вывозятся из её пределов, но могли бы найти заграничный сбыт.
8. Как агенты Российско-Американской Компании, так и все русские, торгующие в Японии, пользуются покровительством, защитой и содействием консульства.
Экипажи наших купеческих судов, в случае нужды, обращаются к его посредничеству для склонения местных властей к исполнению их законных требований.
9. Японское правительство ревнует успехам астрономии, мореходства и медицины. Желательно, чтобы отправляемые нами в Хакодате морской офицер и врач способствовали к осуществлению его видов. Подобные услуги благоприятствуют дружественным международным сношениям.
10. Вы будете поощрять состоящие при консульстве лица к изучению японского языка, которое сблизило бы их с туземцами, облегчило бы им исполнение служебных обязанностей и дало бы им новое право на внимание нашего правительства.
11. Консульство примет к непременному руководству наставления, которые могут быть даны ему Министерствами морским и финансовым.
12. В случаях, необъемлемых настоящей инструкцией, консульство поступает на основании общих правил, преподанных консульствам нашим в Европе и других частях света, по мере применяемости сих правил к местным обстоятельствам.
Изложив постоянные обязанности консульства, Министерство обращается к предметам, которые временно будут принадлежать к кругу его деятельности.
1. Всё постановленное в дополнительных к трактату условиях, заключённых нами с Японией в 1857 году, относительно сравнительного определения мер, весов и курса монет должно быть безотлагательно и отчётливо исполнено.
2. Если японское правительство изъявит готовность приступить через обоюдных уполномоченных к разграничению острова Сахалин, то Вы донесёте о том генерал-губернатору Восточной Сибири для надлежащих с его стороны распоряжений.
3. Если японское правительство пожелает вызвать специальных людей из России, то Вы можете удостоверить его в нашей готовности содействовать исполнению его мысли.
4. По полученным нами известиям, несколько молодых японцев будут отправлены в Европу для окончательного образования. В случае ходатайства их правительства о дозволении им совершить путь через Сибирь или морем на русском судне, Вы ответите, что не усматривают препятствия к тому, и отправите немедленно надлежащее донесение к военному губернатору Приморской нашей области для зависящих от него распоряжений.
5. По прибытию в Хакодате Вы составите, согласно с высочайше одобренным предначертанием, проект учреждения в сём городе школы и больницы, и примете необходимые его предварительные меры, впредь до утверждения его установленным порядком.
6. Участок, который на основании трактата будет отведен под консульский дом, должен находиться в городской черте, согласно изустным обещаниям, данным капитану Посьету японским уполномоченным, и соединять нужные удобства с достаточной обширностью для возведения дома, со службами собственно для консульства, магазинов для складки товаров и каменного угля и помещения для приезжих.
Но Вы не означите заранее японским властям ни числа, ни рода предполагаемых построек.
Все вышеизложенные указания сообщаются Вам по высочайшему повелению. Начальство не сомневается в благоразумном и ревностном исполнении Вами монаршей воли.
Помета Александра II: «Быть по сему» [187].
В первый состав консульства входили также морской офицер П. Н. Назимов [188], старший врач М. П. Альбрехт, протоирей Василий Махов, секретарь В. Д. Овандер.
Город Хакодате на Хоккайдо во многом был выбран для пребывания здесь консульства и из-за близости к Сахалину, что давало возможность консулу наблюдать за взаимоотношениями русских и японцев на острове. Причём решающим аргументом стал остров Сахалин, который теперь стал рассматриваться как естественная граница Приморья, ключ к устью Амура и оплот обороны всего Дальнего Востока.
Возвратившись в Китай 12 июня 1858 г. Путятин первым из представителей европейских держав заключил в Тянцзине торговый договор с Китаем. Договор расширял политические и торговые права России в Китае, предусматривал определение не установленной до этого времени части границы между Россией и Китаем. Русские миссионеры получили свободный доступ во внутренние регионы Китая. Е. В. Путятину удалось противопоставить миролюбивую позицию России военным действиям западных держав. В рапорте великому князю Константину от 4/19 июня 1858 года Путятин пишет: «Имею счастье донести Вашему Императорскому Высочеству, что Высший Промысел помог нам заключить с Китаем, несмотря на препятствия, с которыми мы должны были бороться более года. Трактат, представляющий для России все права, добытые ныне оружием Англии и Франции» [189].
Из Китая Путятин вновь отправился в Японию. И здесь его ожидал новый дипломатический успех. 7 августа 1858 г. в Эдо был подписан русско-японский договор о торговле и мореплавании, действовавший до 1895 г. Статьи Симодского трактата, не противоречащие Эдоскому договору, были оставлены в силе, а объяснительные статьи и дополнительный трактат 1857 г. отменялись. Что касается границ, то Эдоский договор не вносил никаких изменений, всё оставалось по-прежнему, т. е. граница проходила между островами Итуруп и Уруп, а Сахалин оставался неразделённым, в общем владении обоих государств. Все права и преимущества, которые могли быть даны впоследствии представителям других государств, распространялись на русских без дальнейших переговоров.
Ст. 1-я. «Статьи трактата, заключённого между Россией и Японией в Симоде 26 января 1855 года, непротиворечащие постановлениям настоящего трактата, остаются в своей силе. Объяснительные же статьи к Симодскому трактату и дополнительный трактат, подписанный в Нагасаки 12 октября 1857 года, отменяются.»
Ст. 2-я. «Отныне его величество Император Всероссийский будет иметь право назначить дипломатического агента ко двору его величества Тайкуна Японского, и взаимно е. в. Тайкун Японский может назначать дипломатического агента ко двору е. в. Императора Всероссийского. Дипломатический агент может быть в звании посла, посланника, министра и поверенного в делах. Российский дипломатический имеет право постоянного жительства в Иедо и со вступления своего в должность может свободно посещать все другие места Японского государства. Сим последним правом может также пользоваться русский генеральный консул. Японский дипломатический агент и генеральный консул в России имеют те же права, какие предоставляются в Японии российскому дипломатическому агенту и генеральному консулу.»
Ст. 3-я. «Сверх ныне уже открытых портов, Хакодате и Нагасаки, и затем порта Симоды правительство японское открывает ещё следующие порты: Канагаву, в бухте Бусиу, с 1 июля нов. Ст. 1859 года. Хиого, в бухте Сессиу, с 1 января н. с. 1863 года. Кроме сих двух портов японское правительство откроет ещё с 1 января н. с. 1860 года один удобный порт на западном берегу острова Ниппона и известит о том российское правительство прежде означенного времени, как только порт будет избран. Порт Симода закроется через шесть месяцев после открытия Канагавы.»
Ст. 4-я. «Правительство российское может иметь консулов или консульских агентов во всех или в некоторых из открытых для российской торговли портов Японии. Японское правительство, смотря по надобности, отведёт приличные места как для домов консула и лиц, состоящих при нём, так и для школ, больниц и т. п.»
Ст. 5-я. «В вышеупомянутых пяти портах русские могут жить временно и постоянно; они имеют право нанимать земли и покупать или нанимать находящиеся на этих землях дома и другие здания, также строить свои церкви, дома и магазины. Под видом жилища и иных построек не должны быть воздвигаемы какие-либо военные укрепления, и для чего японские власти могут иметь наблюдение за постройкою и переделкою зданий. Место, где русские могут строиться, и частные правила для соблюдения в каждом порте будут определены русским консулом сообща с местным японским начальством. В случае разногласия их дело разрешается русским дипломатическим агентом и правительством японским.»
Ст. 6-я. «В городах Иедо и Осака русские могут жить только для производства торговли; в первом – с 1 января н. с. 1862 года, а в последнем с 1 же января 1863 года. В каждом из сих двух городов, по соглашению российского дипломатического агента с правительством японским отведено будет приличное место, где русским можно будет нанимать дома, и определится пространство, за черту которого они не должны будут удаляться.»
Ст. 7-я. «Русские, прибывающие в Японию постоянно или временно, могут жить там со своими семействами и следуя своим законам и обычаям. Они пользуются правом свободного и открытого вероисповедания, и правительство японское прекращает попирание предметов, служащих знаками их религии.»
Ст. 8-я. «В открытых портах Японии русские могут ходить, куда пожелают, в следующих пределах: В Хакодате – по всем вообще направлениям на десять ри [190]. В Нагасаки – по всем прилегающим к оному землям Верховного Повелителя Японии. В Канагаве – к стороне Иедо до реки Локго, впадающей в залив Иедо между Кавасаки и Синагавою, а по всем другим направлениям на десять ри. В Хиого – тоже на десять ри по всем направлениям, не подходя только к городу Киото на расстояние меньше десяти ри. Экипажи судов, приходящих в Хиого, не должны проникать за реку Иногаву, впадающую в бухту Сессиу между городами Хиого и Осака. Городовые думы в каждом порте будут служить исходными пунктами всех показанных расстояний, долженствующих быть измеренными по земле, считая одну ри равною 3 вёрстам 332 саженям, 14,175 русским футам. Границы в порте, который будет открыт на западном берегу острова Ниппона, определяется по взаимному соглашению русского дипломатического агента в Японии с правительством японским. Правом удаляться из портов на вышеозначенные расстояния не могут пользоваться те из русских, которые подвергались суду за преступления или два раза за проступки. Они не должны отходить от места их жительства внутрь края далее одной ри. Японское начальство может требовать высылки таких лиц из страны: но при этом русский консул имеет право назначать, для окончания им дел приличный срок, который не должен превышать одного года. Форты, правительственные дома и все места, обнесённые оградами, могут быть посещаемы не иначе, как по приглашению; храмы же, гостиницы и т. п. открыты для всех.»
Ст. 9-я. «Торговля русских с японцами будет производиться свободно, по взаимным соглашениям, без всякого вмешательства со стороны властей обоих государств. Русские могут нанимать японцев по торговым делам в услужение и для других занятий. Японцы всех сословий беспрепятственно могут покупать, перепродавать, иметь у себя и употреблять предметы привозимые русскими. Постановления сии будут обнародованы правительством японским по всему государству в то самое время, когда настоящий трактат получит свою обязательную силу. Прилагаемые к трактату сему торговые правила должны иметь ту же силу и действие, как если бы оне включены были в самый трактат.»
Ст. 10-я. «Таможенные сборы с привозимых и вывозимых товаров будут взиматься в пользу японского правительства по прилагаемому к настоящему трактату тарифу, основанному на процентной пошлине с цены товаров. Если бы японские таможенные чиновники были несогласны с владельцем относительно объявленной им стоимости товаров, то они могут назначить товарам свою цену и предложить владельцу уступить за оную товар свой. Если владелец не соглашается на это предложение, то вносит пошлину по таможенной оценке товара; если же принимает оное, то получает всю сумму сполна и немедленно. Товары русских, оплаченные пошлинами в открытых портах и городах Японии, могут перевозиться оттуда японцами во все другие места страны уже без всяких новых на оные, какого бы то ни было рода налогов. Если определённые в тарифе пошлины будут понижены японским правительством для судов японских или других наций, то преимущество это распространяется в то же время и на русские суда. Пошлин не взыскивается с морских запасов российского правительства, которое может иметь склады оных в портах Хакодате, Канагава и Нагасаки. Запасы эти должны храниться в особых магазинах под надзором доверенного от русского правительства лица, и, если бы из них что-либо было продано, то установленная пошлина увеличивается японскому правительству покупателем».
Ст. 11-я. «Ввоз в Японию опиума воспрещается, и если бы на каком-либо из русских судов, пришедших туда для торговли, оказалось опиуму больше трёх катти или 4 фун. 36 зол., то японские власти всё излишнее количество могут отобрать и уничтожить. Если бы русские оказались виновными в торговле опиумом, то сверх конфискации оного и уплаты японскому правительству пени в 20 руб. сер. С каждого катти, они подвергаются наказанию и по силе русских законов, строго преследующих этот вредный товар.»
Ст. 12-я. «Оружие всякого рода может быть продаваемо в Японии только правительству и иностранцам. Вывоз из Японии грузов риса и пшеницы не дозволяется, но оные могут быть продаваемы в достаточном количестве как русским, находящимся в Японии для их употребления, так и на приходящие туда русские суда, для надобностей их команд и пассажиров. В случаях, когда японское правительство по количеству добытой меди признает продажу оной возможною, продажа эта будет производиться с публичных торгов.»
Ст. 13-я. «Вся иностранная монета может обращаться в Японии по сравнительному весу и достоинству оной с японскою монетою того же рода. Все уплаты между русскими и японцами могут производиться безразлично иностранными или японскими деньгами. В течение года после открытия каждого из вышеозначенных портов правительство японское будет выдавать русским японскую монету в промен на иностранную без каких-либо вычетов. Монета всякого рода, за исключением японской медной, также иностранное золото или серебро могут быть вывозимы из Японии.»
Ст. 14-я. «Разбирательство всяких дел между русскими и японцами производится русским консулом вместе с японскими властями, и в случае обвинения русских, с них взыскивается по русским законам, а виновные японцы подвергаются наказаниям по законам их страны, как это поставлено в трактате, заключённом в Симоде. По требованию русского консула японские власти будут оказывать ему всякое содействие относительно русских, учинивших какое-либо преступление. Издержки, которые могут быть при этом сделаны, уплачиваются консулом. В тех портах, где нет русского консула, виновный русский может быть задержан самими японскими властями, но об этом должен быть извещён немедленно русский консул ближайшего из других портов, для зависящих от него распоряжений. Все требования по конфискациям и уплате пеней за нарушение постановлений сего трактата или приложенных к оному торговых правил, предъявляются в консульстве, и всё, что таким образом будет взыскано, передаётся японскому начальству.»
Ст. 15-я. «Если в последствии окажется нужным изменить или пополнить существующие между государствами трактаты, то каждое из правительств может требовать пересмотра оных, но не прежде 1 июля н. ст. 1862 года и по извещении о том за год вперёд.»
Ст. 16-я. «Все права и преимущества, которые могут быть даны впоследствии другим нациям, распространяются в то же время и на русских, без дальнейших переговоров. В России японцы имеют те же права и преимущества, какие дарованы в ней всем другим иностранцам.»
Ст. 17-я. «Трактат сей получит силу и действие, с 1 июля н. ст. 1859 года. Настоящий трактат будет ратифицирован со стороны России собственноручною подписью его величества Императора и контросигнирован его министром иностранных дел, с приложением государственной печати; со стороны Японии – именем и печатью его величества Тайкуна и контросигнирован его министром иностранных дел.»
К трактату этому приложены шесть правил о торговле и тариф, и всё это вместе ратифицировано со стороны России 17 февраля 1859 года» [191].
Дипломатические достижения Е. В. Путятина в Японии и Китае были высоко оценены Александром II. Евфимий Васильевич был произведён в адмиралы, награждён орденом Святого Александра Невского. В 1861 г. Путятин был назначен на пост министра народного просвещения. Его дипломатический успех подтверждал правильность линии выбранной для Дальнего Востока министром иностранных дел А. М. Горчаковым.
Глава третья. ОСТРОВ САХАЛИН И РУССКО-ЯПОНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ (КОНЕЦ 50-х – НАЧАЛО 70-х ГОДОВ XIX ВЕКА)
1. Дальнейшее освоение Сахалина и дипломатическая миссия Н. Н. Муравьёва в Эдо
В 1854 г. на Сахалине по данным лейтенанта Н. В. Рудановского было 44 пункта, занятых японцами [192]. После снятия Муравьёвского поста русских на Сахалине не было. «Ключ» к Амуру – Сахалин фактически в любой момент мог быть занят иностранными державами. Это хорошо понимали и в Петербурге, и на Дальнем Востоке. Интенсивная переписка между генерал-губернатором Восточной Сибири Н. Н. Муравьёвым и министром иностранных дел А. М. Горчаковым, Е. В. Путятиным, Великим князем Константином Николаевичем хорошо раскрывает их тревогу по поводу Сахалина. А. М. Горчаков в аналитической записке о Сахалине прямо указывал: «Находя поддержку, хотя и не гласную, в посторонних Державах и пользуясь своим выгоднейшим, сравнительно с нашим, географическим положением, Японцы легко могут получить перевес над нами на острове и поставить нас в необходимость или начать военные действия, или отступиться от наших предположений» [193].
Уже в апреле 1856 г. русское правительство решило возобновить освоение Сахалина, прерванное весной 1854 г. и изъяло остров из формального управления Российско-американской компанией. 16 июля 1856 г. капитан-лейтенант Н. М. Чихачёв [194] основал на Сахалине у мыса Дуэ одноимённый пост [195], от которого и началось продвижение русских на юг острова. Сам он докладывал об этом в рапорте исполняющему должность Камчатского военного губернатора капитану 2-го ранга С. С. Лесовскому: «Вследствие предложения Вашего Высокоблагородия на имя моё от 4 июля за № 18, об указании места каменноугольных ломок на Сахалине, я 13 июля отправился в залив Де-Кастри, где нашёл бот № 1 прибывшим туда при г. лейтенанте Линдене с командою из 25 человек, предназначенных для отправления на Сахалин; на сказанном боте с первым благополучным ветром 15 числа вышел из Де-Кастри и 16 июля достиг Чихачёвских каменноугольных ломок, где высадил всю партию благополучно, пробыл 2 дня для осмотра места с г. Линденом окрестностей ломок, вследствие коих сделал надлежащие распоряжения по выбору места и по производству работ» [196]. Нужно отметить, что первое время пост не имел официального названия и в переписке 1856 – 57 гг. именовался по-разному: «Пост на о. Сахалине», «Сахалинское зимовье». Лишь к 1858 году за ним закрепилось название «Дуэ».
Команда матросов была высажена в Дуэ для заготовки угля колёсному пароходо-корвету «Америка», на котором в будущем году планировал отправиться с миссией в Китай Е. В. Путятин. В августе 1856 г. пост Дуэ принял лейтенант Н. В. Рудановский. Он не только дал ему жизнь, построив в Дуэ три дома, пристань для подхода мелкосидящих судов, выполнил задание по заготовке угля, но также проводил исследования окружающей местности и составил таблицу приливов в местах заготовки угля. К лету было заготовлено около 50 000 пудов угля.
В июле 1857 г. к мысу Дуэ за углём для плавания в Китай подошёл пароходо – корвет «Америка». В письме военному губернатору Приморской области и командиру Сибирской флотилии и портов Восточного океана П. В. Казакевичу Е. В. Путятин так описывал последующие события: «Милостивый государь Пётр Васильевич, возвратясь из залива де-Кастри к мысу Дуи 7-го июля вечером, я взял на буксир шхуну «Камчадал», нагрузившуюся во время отсутствия моего, каменным углём и немедленно отправился далее. При этом я пошёл вдоль ос. Сахалина для того, чтобы, сколько позволит время, проверить берега его с картою и высадить Лейтенанта Рудановского в предназначенном пункте (выделено – В. Л., Г. Д.). Предположения эти я, однако, не мог исполнить: первое, по случаю постоянных туманов, заставивших меня удаляться от острова; второе, за сильным прибоем, воспрепятствовавшим шлюпкам пристать к берегу. Ожидать прекращения прибоя мне было невозможно, остановка могла продлиться несколько дней. Поэтому я тотчас направился к южной части Манжурского берега; решившись послать Лейтенанта Рудановского на ос. Сахалин уже со шхуной «Камчадал» [197].
В этом письме обращает на себя внимание фраза о том, что лейтенант Рудановский должен быть высажен в «предназначенном месте» на западном побережье Сахалина. Сбывалось и второе предположение генерал-губернатора Н. Н. Муравьёва из ранее цитировавшегося письма Путятину, о том что «что правительство разрешит мне утвердиться там (на Сахалине – В. Л., Г. Д.) в надлежащих силах со временем, может даже в будущем году». Теперь для русского поста было выбрано стратегически важное место в самом узком месте острова. Основание нового поста явилось важнейшим моментом в развитии сахалинского вопроса, а также первыми взаимоотношениями с японцами на Сахалине, после заключения Симодского трактата.
О своих действиях Н. В. Рудановский информировал Е. В. Путятина в специальной Записке: «Немедленно по высадке на Сахалине я приступил к осмотру местностей, к постройке домов и в то же время вёл сношения с японцами, всему тому вёлся подробный журнал, который представлен к Командиру Портов Сибирской флотилии. В Записке же этой буду иметь честь изложить кратко: 1ое) о сношении с японцами и 2ое) описать местности и виденные берега Сахалина» [198].
Японцев очень обеспокоило появление русских. Специально для встречи с Рудановским прибыл представитель губернаторства Хакодате Сато Момотаро. Встречи с ним довольно подробно описаны в Записке. В отчёте самого Сато в Совет Старейшин «О переговорах с русскими, прибывшими в Северный Эдзо, а также об их уходе» приводится Заявление Сато Рудановскому: «Трактат, заключённый между нашими странами гласит, что остров Сахалин остаётся неразделённым между Японией и Россиею, как было до сего времени. Найеро часто посещают японские чиновники, местное население окружено неустанными заботами, поэтому ваше нахождение здесь и возведение построек противоречит сложившимся реалиям и договору» [199].
Это был первый официальный протест японской стороны против появления русских на юге Сахалина, как противоречащий 2-й статье Симодского трактата, в их своеобразном толковании формулы «как было до сего времени».
В ответ на эти протесты Рудановский сказал, что когда они изучали места раньше, здесь не было никаких японцев, о чём и было доложено государю, который приказал им прибыть сюда.
Ознакомившись с местностью, Рудановский решил перенести уже начатые постройки в Найеро в другое, более удобное место в устье реки Кусунай. «Наш пост выстроен, – писал он в Записке, – на правом берегу речки Кусунай, в 15 саженях от морского берега. Он состоял из одного дома и бани, в которых недоставало для жилья – печей» [200].
Совершив переход через перешеек в самом узком месте Сахалина, Рудановский обследовал устье реки Мануэ. На правом берегу реки им был поставлен крест на месте будущего русского поста с надписью «Августа 6 дня 1857 года».
К сентябрю запасы продовольствия в посту почти закончились. Рудановский отмечал: «У нас оставалось провизии только на три недели. На помощь от Сибирской флотилии надежды у нас были плохие, и так для предупреждения бедственной зимовки нужно было отступить из Кусунайского (первоначально Н. В. Рудановский назвал пост Муравьёвским – В. Л., Г. Д.) поста в Дуи. На что я и решился». Законсервировав пост и передав его на сохранение японскому чиновнику, Рудановский на двух лодках отправился вдоль западного побережья в Дуэ. В июле 1858 г. строительство Кусунайского поста было продолжено командой под началом поручика корпуса флотских штурманов П. И. Маргасова, и он надолго стал опорным пунктом России на Южном Сахалине.
16(28) мая 1858 г. был подписан Айгунский договор между Российской империей и цинским Китаем, который установил русско-китайскую границу по реке Амур. Это стало прорывом в русско-китайских отношениях и большой дипломатической победой России. Заслуга в подписании этого договора принадлежит, прежде всего, генерал-губернатору Восточной Сибири Н. Н. Муравьёву, министру иностранных дел А. М. Горчакову, сотрудникам министерства: директору Азиатского департамента Е. П. Ковалевскому [201] и статскому советнику министерства П. Н. Перовскому [202]. Договор фактически пересматривал ранее подписанный Нерчинский договор 1689 г. Стороны соглашались на то что, что левый берег Амура от реки Аргуни до устья признавался собственностью России, а Уссурийский край от впадения Уссури в Амур до моря оставался в общем владении впредь до определения границы. Договор состоял из трёх статей:
«Айгунский договор между Россией и Китаем о границах и взаимной торговле.
Айхунь [Айгун], 16/28 мая 1858 г.
Великого российского государства главноначальствующий над всеми губерниями Восточной Сибири, е. и. в. государя императора Александра Николаевича ген. – ад., ген. – лейт. Николай Муравьев, и великого дайцинского государства ген. – ад., придворный вельможа, амурский главнокомандующий князь И-Шань, по общему согласию, ради большей вечной взаимной дружбы двух государств, для пользы их подданных, постановили:
1. Левый берег реки Амура, начиная от реки Аргуни до морского устья р. Амура, да будет владением российского государства, а правый берег, считая вниз по течению до р. Усури, владением дайцинского государства; от реки Усури далее до моря находящиеся места и земли, впредь до определения по сим местам границы между двумя государствами, как ныне да будут в общем владении дайцинского и российского государств. По рекам Амуру, Сунгари и Усури могут плавать только суда дайцинского и российского государств; всех же прочих иностранных государств судам по сим рекам плавать не должно. Находящихся по левому берегу р. Амура от р. Зеи на юг, до деревни Хормолдзинь, маньчжурских жителей оставить вечно на прежних местах их жительства, под ведением маньчжурского правительства, с тем, чтобы русские жители обид и притеснений им не делали.
2. Для взаимной дружбы подданных двух государств дозволяется взаимная торговля проживающим по рекам Усури, Амуру и Сунгари подданным обоих государств, а начальствующие должны взаимно покровительствовать на обоих берегах торгующим людям двух государств.
3. Что уполномоченный российского государства генерал-губернатор Муравьев и уполномоченный дайцинского государства амурский главнокомандующий И-Шань, по общему согласию, постановили – да будет исполняемо в точности и ненарушимо на вечные времена; для чего российского государства генерал-губернатор Муравьев, написавший на русском и маньчжурском языках, передал дайцинского государства главнокомандующему И-Шань, а дайцинского государства главнокомандующий И-Шань, написавши на маньчжурском и монгольском языках, передал российского государства генерал-губернатору Муравьеву. Все здесь написанное распубликовать во известие пограничным людям двух государств.
Город Айхунь, мая 16 дня 1858 года.
(На подлинном подписали)
Всемилостивейшего государя моего императора и самодержца всея России ген. – ад., ген. – губернатор Восточной Сибири, ген. – лейт. и разных орденов кавалер Николай Муравьев.
Службы е. и. в., государя и самодержца всея России, по Министерству иностранных дел ст. сов. Петр Перовский.
Амурский главнокомандующий И-Шань.
Помощник дивизионного начальника Дзираминга.
Скрепили: Состоящий при генерал-губернаторе Восточной Сибири переводчик губернский секретарь Яков Шишмарёв.
Ротный командир Айжиндай» [203].
Воодушевлённый успехом с Айгунским договором Н. Н. Муравьёв был уверен, что ему удастся решить и Сахалинский вопрос, который, по его мнению, являлся продолжением вопроса Амурского. Он задействовал все свои петербургские связи, чтобы быть назначенным во главе дипломатической миссии в Японию. 3 декабря Александр II созвал заседание Амурского комитета, на котором этот вопрос был решён. В письме Великому князю Константину Николаевичу император писал: «Присутствием здесь его (Е. В. Путятина – В. Л. и Г. Д.) и г˂енерал˃-м˂айора˃ Корсакова я воспользовался и собрал у себя Амурский комитет. В нём решили мы главные основания будущих действий наших относительно Китая и Японии, т. е. насчёт острова Сахалин… Говоря об Амурском ком˂итете˃, я забыл упомянуть об острове Сахалин, насчёт которого мысли Путятина не сходятся с Муравьёвым. Я, однако, предоставил сему последнему, как ближайшему соседу, действовать по его усмотрению, не вдаваясь, разумеется, в военные предприятия против Японии. При его разумной деятельности надеюсь, что мы достигнем того, чего желаем, т. е. если не приобретения всего острова, то, по крайней мере, северо-западной его части, где находятся главные угольные копи, столь для нас полезные» [204]. О решении послать его в Японию Н. Н. Муравьёву сообщил А. М. Горчаков. В ответном письме Муравьёв не скрывал удовлетворения: «Почтеннейшее отношение вашего сиятельства, в котором вы изволили объявить мне Высочайшую волю Государя Императора о переговорах с Япониею, я имел честь получить сегодня и приемлю смелость покорнейше просить доложить Его Величеству, что я употреблю все мои способы, чтобы оправдать лестное доверие, мне вновь оказываемое, но что я никогда и не думал прибегать к понудительным мерам, а, напротив, считаю необходимым сколь возможно, внушить, как в Японии, так и в Китае доверие к нашему дружескому расположению» [205]. Началась подготовка к выполнению ответственной миссии. Н. Н. Муравьёв решил поразить японцев мощью своей эскадры. Он писал Великому князю Константину Николаевичу: «Для успешного исполнения этого поручения я намерен отправиться из Николаевска с эскадрой по возможности многочисленною…» [206]. Эскадра собралась довольно внушительная: фрегат «Аскольд», корветы «Рында», «Гридень», «Новик», «Воевода», клиперы «Пластун» и «Джигит», пароходо-корвет «Америка». 5 августа вся эскадра прибыла в Иедо, где суда заняли места по диспозиции [207]. Н. Н. Муравьёв приказал полковнику Н. В. Буссе – быстро делавшему карьеру начальнику штаба войск Восточной Сибири, подготовить для него докладную записку по Сахалину. Уже в мае 1858 г. Буссе представил на рассмотрение документ под названием «Относительно разграничения острова Сахалин». Буссе отмечал, что «при занятии острова Сахалин представляются для русского правительства две главные цели: а) пользование находящимися на оном богатыми каменноугольными копями; б) установить такую границу между русскими и японскими заселениями, чтобы никакая иностранная держава не имела возможности объявить свои притязания на какой либо выгодный и удобный для занятия пункт между сказанными владениями» [208]. Обращая внимание на то, что японцев интересует только западная часть юга Сахалина, он предложил провести границу по реке Кусунай до её истока и далее по хребту до залива Анива. Однако у Н. Н. Муравьёва было собственное мнение относительно границы с Японией, отличавшееся от мнений и Е. В. Путятина, и Н. В. Буссе. Он считал, что для обеспечения безопасности, как России, так и Японии, весь остров должен был быть признан российской территорией. Японцам предоставлялось бы право свободного рыболовства в заливе Анива под защитой российских властей. Российские военные укрепления обеспечивали бы свободное плавание судов через пролив Лаперуза – единственный выход из устья Амура в Тихий океан. 5 августа 1859 г. эскадра русских судов с Н. Н. Муравьёвым-Амурским прибыла в Эдосский залив. Переговоры начались 12 августа в Эдо в храме Тэнтокудзи. На них Н. Н. Муравьёв выступил с обширным, программным заявлением: «В дружественных трактатах, заключённых между нашими двумя великими государствами, одно важное дело не кончено. Японские рыболовы с давних времён занимаются своею промышленностью в Аниве, на южной оконечности острова Сахалина или Карафто; оба эти древние названия свидетельствуют, что остров этот однороден с рекою, называемою Сахалян-Ула или, по-нашему Амур, и что он последние 170 лет считался Китайским, т. е. гораздо прежде, чем Японские рыболовы учредили там свои промыслы; но прежде того времени река Сахалян-Ула, а следовательно и остров Сахалин принадлежали России. Следуя голосу справедливости и желая сохранить дружеские отношения, оба государства – Российское и Китайское – согласились между собою в том, чтобы Русские по-прежнему занимали Сахалян-Ула (Амур), и по этому случаю Российский караул был поставлен шесть лет тому назад и на южной оконечности Сахалина, в заливе Анива; но люди наши, по малочисленности их там, заболевали, и адмирал Путятин, опасаясь, что они все перемрут, велел этот караул временно вывезти из Анивы, оставив здания на попечение находившихся там Японцев. Ныне же, когда количество сухопутных и морских войск, под моим начальством в Восточной Сибири, значительно увеличилось, и когда войска эти подвинулись к устью Амура, я могу уже послать в Аниву немалочисленный отряд, устроить хорошие помещения, и тогда не будет опасности, чтобы люди наши заболевали от трудной службы, как это было в 1854 году; но так как великий Государь мой приказал мне во всех пограничных делах прежде объясниться с пограничными дружественными государствами – Япониею и Китаем, и на этот конец снабдил меня надлежащими уполномочиями, то я поспешил прибыть сюда для переговоров с мудрыми Японскими сановниками, чтобы письменно окончить все сомнения относительно Сахалина. Польза обоих наших государств требует, чтобы дело это было решено как можно скорее, ибо при сомнительном его состоянии иностранцы могут им воспользоваться и занять на острове Сахалине для себя места, чего уже, конечно, не может случиться, когда весь остров будет письменно признан в Российском владении и будет находиться под защитою вверенных мне войск. Японское правительство само теперь видит, какими значительными морскими силами может уже здесь располагать Россия; но силы эти начали здесь учреждаться только пять лет назад и будут увеличиваться с каждым годом. По вышеприведённым причинам необходимо, для обоюдной безопасности, чтобы весь остров Сахалин находился под нашею защитою» [209]. Далее Муравьёв внёс на рассмотрение проект оглашения, состоявший из четырёх пунктов: пролив между Сахалином и Эдзо признать за границу между Россией и Японией; японские рыболовы могут по-прежнему заниматься промыслом в заливе Анива; японцы могут поселяться в Приамурье; всем японцам, проживающим как на острове Сахалине, так и в других местах Российской империи, предоставляется полная свобода богослужений и постройка храмов по их вероисповеданию и во всех случаях они подчиняются действию русских законов [210]. Таким образом, впервые японцам официально было высказано видение решения сахалинского вопроса: принадлежность всего Сахалина России и проведение границы между двумя государствами по проливу Лаперуза. Японцы сделали перерыв в переговорах для обсуждения предложений Н. Н. Муравьёва. Он был омрачён трагическим происшествием, убийством двух российских граждан. Вечером 13 августа на троих русских моряков, когда они, произведя закупки, возвращались в порт, было совершено неожиданное нападение. Был зарублен насмерть матрос Иван Соколов, смертельно ранен мичман Роман Мофет, а мещанин Александр Корольков, раненый в руку, успел укрыться в ближайшей торговой лавке. Преступники скрылись, захватив с собой ящик с серебром, принадлежавший русским. Нужно отдать должное Н. Н. Муравьёву, который не счёл нужным употребить военную силу эскадры. Было принято во внимание участие японских властей в следствии и публичное соучастие в торжественной похоронной процессии убитых моряков, их компенсация материальных затрат. Переговоры были продолжены 18 августа 1859 г. Японские уполномоченные заявили, что они не могут пойти на уступку всего Сахалина, так как это противоречит второй статье Симодского трактата. На это Муравьёв заявил, что у Путятина в Симода были полномочия устанавливать границу только на Курильских островах, но не на Сахалине, поэтому он ещё раз вынужден повторить своё предложение об уступке всего острова России. Переговоры зашли в тупик. Муравьёв заявил, что никаких изменений в своих предложениях сделать не может и считает переговоры оконченными. Таким образом, Н. Н. Муравьёву не удалось повторить успех в Айгуни, продвижение в решении сахалинского вопроса не состоялось. Но важно было уже то, что впервые Россия на дипломатическом уровне заявила, что её не будет устраивать никакой вариант, кроме уступки всего Сахалина. В отчёте о переговорах в Японии министру иностранных дел А. М. Горчакову Н. Н. Муравьёв-Амурский писал: «…поставляю себе долгом довести до сведения вашего для доклада Государю Императору, что Японское правительство, основываясь на 2-й статье трактата, заключённого графом Путятиным в 1855 году, не признаёт возможным провести границу между нами южнее острова Сахалина, который считает, согласно с буквою вышесказанной статьи, неразделённым между Россиею и Япониею, но уполномоченные предлагали мне провести границу на Сахалине по 50˚ сев. широты.
Конец ознакомительного фрагмента.